Денисова Ольга. Учитель

   – Оденься сперва, причешись! Куда в таком виде? Людей пугать? Скоро светать станет!
   Нечай молча поймал ее на нижней ступеньке.
   – Правда, оденься, что ли… Отведу я тебя домой…
   Дарена закинула руки ему на шею и прижалась к нему всем телом, мелко дрожа.
   – Да отцепись, – проворчал он, – все уже хорошо…
   – Ты холодный какой… – всхлипнула она.
   – Отцепись, сказал… Холодно мне, вот и холодный. Пошли одеваться.
   Собиралась Дарена гораздо дольше Нечая: только спутанные волосы Машка расчесывала ей с полчаса, заплетая в косу. Заплетала и шептала потихоньку:
   – Всякому рожоному человеку облака не открыть – не отпереть, частых звезд не оббивать – не ощупати, утренней зари топором не пересечь, млада месяца не оттолкнуть – так и рабу Божью Дарью никому не испортить, не изурочить, век по веку отныне и до веку… Небо – ключ, земля – замок…
   Нечай, прислушавшись, опустил руки и сел на лавку: с этим заговором Полева заплетала косы дочерям. Наверное, и Машке мать заплетала косу, шепча те же слова… Невеста Диавола, черт ее возьми, сама-то понимает, что говорит? До веку не испортить… А вчера что делала?
   Мокрую рубаху Нечай надевать не стал, накинул полушубок прямо на голое тело, а рубаху скомкал и заткнул за пояс. На крыльце Машка, помявшись, поправила Дарене воротник куньей шубки и сказала:
   – Может и к лучшему, что так вышло… Замуж выйдешь, детишек народишь…
   Дарена отвернулась и поспешила спуститься с крыльца, не сказав Машке ни слова.
   Дворовые уже проснулись, хотя до рассвета времени оставалось немало. Нечай поспешил проскочить через задний двор незаметно, обошел несуразный дом Тучи Ярославича с темными окнами, и направился к тропинке, ведущей в Рядок. Дарена цеплялась ему за руку и помалкивала.
   С тропы тянуло холодом и сыростью. Нечай огляделся по сторонам, прислушался – звуки, доносившиеся из усадьбы, стихли, и ему стало не по себе… Не полночь, конечно, но все же… Кто знает этих лесных тварей? Может, они охотятся до самого рассвета?
   – Знаешь, мы тут не пойдем, – сказал он Дарене.
   – Почему? – спросила та.
   – Тут Микулу убили… И егерей. Я другую тропу знаю, безопасную. В обход, конечно, но прямая дорога, известно, не самая короткая.
   Он решительно свернул на кладбище и повел ее между могил, стараясь держаться поближе к лесу, чтобы их не было видно из усадьбы. Почему-то попадаться на глаза дворовым Нечаю не хотелось. Ему вообще не хотелось попадаться кому-то на глаза. Дарена прижалась к нему тесней, и испуганно оглядывалась на перекошенные кресты вокруг.
   – А по кладбищу тебе не страшно идти? – спросила она, когда они прошли полдороги.
   – Да нет, – Нечай пожал плечами, – Туча Ярославич говорит, они на открытом месте не нападают. Только в лесу. На Фильку вот за ельником напали, мне Кондрашка рассказал. И проезжего того, около бани, убили под берегом, где никому не видно.
   – А кто их убил? Ты их видел?
   – Видел. Но было очень темно. Только белые пятна. И глаза еще.
   – А тебя они почему не убили?
   – Не знаю. Есть у меня одна мысль, но, может, и неправильная.
   – Туча Ярославич отцу Гавриилу говорил, что тебя Князь любит и бережет. Что ты с Сатаной знаешься, поэтому и не боишься ничего. Правда это?
   – Неа, – усмехнулся Нечай.
   Она вздохнула и снова спросила:
   – А какая у тебя есть мысль?
   – Сейчас покажу. Вот в лес свернем, и покажу. Темно только, не знаю, увидишь ли…
   С чего Нечаю захотелось показать Дарене идола? Наверное, потому что его сильно тянуло посмотреть на истукана самому. Потрогать светлое дерево, вдохнуть поглубже морозного воздуха – возле идола воздух был удивительно чистым, совсем не таким, как одуряющие испарения из ноздрей лика Сатаны… Нечая все еще тошнило от запаха белесого дыма.
   В ответ на его слова тоненький серпик месяца показался из-за легкой пелены высоких облаков – луна на ущербе почти не давала света, но разгоняла кромешную тьму леса. Во всяком случае, не надо было ощупывать дорогу, чтоб не сбиться с тропы.
   – Ой, как темно… – шепнула Дарена.
   – Это разве темно? Вот после схода я тут бродил – вот тогда было действительно темно. Лбом об дерево треснулся, не увидел его, представляешь?
   – А зачем ты тут бродил после схода? – удивилась Дарена.
   – Обещал же тварь эту изловить, вот и пошел… – проворчал Нечай. Не стоило об этом говорить, пока в Рядке никто не понял, что в это же самое время у крепости убили Фильку.
   – Ночью? Один?
   – Ну да…
   – И не боялся?
   Нечай усмехнулся и ничего не сказал.
   Он едва разглядел в темноте то место, где нужно было свернуть с тропы к идолу.
   – Вот, тут. Только тихо… – он сжал руку Дарены – его охватило странное волнение. Почему «тихо» он бы объяснить не смог. Просто… Не хотелось нарушать неподвижного ночного покоя.
   Теперь, когда кусты шиповника не закрывали истукана, Нечай разглядел его сразу. Тусклые лунные лучи освещали его рогатую голову, и глаза из-под густых бровей спокойно взирали вперед, будто видели Рядок сквозь лес.
   – Ой? Это кто? – шепотом спросила Дарена.
   – Это идол, – шепнул Нечай, – гробовщик говорит, что он защищает Рядок от нечисти.
   Они подошли ближе, и только в десятке шагов от истукана Нечай почуял что-то странное. Воздух вокруг словно остыл и замер, и тишина надсадно зазвенела в одном ухе… Такое было с ним однажды, в тот раз, когда он впервые пошел в лес ночью. Тогда от земли поднимался туман, и теперь ему тоже показалось, что стало холодней ногам. Только на этот раз Нечай не испытал никакого страха, лишь усилилось волнение.
   Вокруг идола стояли фигуры в белых рубахах, стояли тихо и неподвижно, поэтому Нечай и заметил их не сразу: светлые пятна на фоне черной ночи. Лунные лучи их не касались, не дотягивались до самого дна леса, но теперь Нечай разглядел, что фигуры эти странно похожи на человеческие, только гораздо ниже ростом. Он стиснул руку Дарены и прижал к себе… Видно, на миру и смерть красна – страха не было ни в одном глазу.
   Чудовищ оказалось гораздо больше, чем он ожидал – около десятка. Они обступали идола со всех сторон, но стоило Нечаю и Дарене появиться рядом, как белые фигуры медленно и плавно расступились – Нечай услышал, как под ними шуршали листья, когда они расходились в стороны, уступая место. Он поднял глаза на лицо истукана, и ему показалось, что тот кивнул.
   – Здравствуй, древний бог, – сказал Нечай, обмирая от собственной смелости.
   Шелест пролетел по поляне, будто ветер тронул несуществующую листву на деревьях, и Нечай не сразу понял, что это между собой зашептались чудовища.
   – Здравствуй, древний бог, – звонко повторила за ним Дарена – она не поняла, рядом с кем стоит, и ничего не боялась.
   Шелест стал чуть громче, и Нечай расслышал в нем одно слово: рассвет. И сразу понял, что они сейчас уйдут. Уйдут, а он так и не разглядит их, так и не поймет, что они такое!
   – Погодите, – сказал он, – не уходите. Я не стану вас ловить…
   Тонкий одинокий смешок был ему ответом. Белые фигуры уходили в лес медленно, осторожно ступая по земле, но их легкие шаги все равно шуршали опавшими листьями, а через минуту смолкли за деревьями. Нечай хотел пойти вслед за ними, но не решился. На этот раз не потому, что испугался сам, а потому что не захотел напугать их. Он подошел к идолу вплотную и положил руку на гладкое дерево.
   – Кто это был? – спросила Дарена.
   Он не стал ее пугать.
   – Не знаю. Я думаю, нам просто показалось. Лесные духи.
   Когда они вышли в поле, совсем рассвело. Дарена слегка повеселела, а Нечай все еще чувствовал себя отвратительно.
   – Отцу твоему скажем, что молодые бояре тебя украли, а я тебя случайно в усадьбе увидел и пожаловался Туче Ярославичу. И ни слова ему не говори про часовню, ладно?
   Она кивнула – наверное, что-то понимала.
   – Ночью, скажешь, опасно по лесу ходить, поэтому вернулись только утром.
   Она снова кивнула и некоторое время шла молча, а потом спросила:
   – Нечай… А ты правду Туче Ярославичу сказал, что я твоя невеста?
   – Дура! – рявкнул он, – осталась бы там вместо Машки, боярам на забаву! Что я еще мог ему сказать?
   Она вздохнула и сникла. Но потом спросила снова.
   – А ты правда убил бы его, если бы он меня не отпустил?
   – Не знаю… – проворчал он.
   – А почему?
   – Что «почему»? Почему не знаю?
   – Нет, почему бы ты его убил? – Дарена заглянула ему в глаза.
   – Я его пугал просто…
   – А зачем ты его пугал?
   Нечай остановился и шумно вздохнул. Девкам надо отсекать языки в младенчестве. Счастлив тот парень, что женится на Груше…
   Встречаться с Радеем ему вовсе не хотелось, да и явиться с утра пораньше в Рядок на пару с Дареной Нечай посчитал чересчур вызывающим. Но он собирался непременно сдать девку с рук на руки отцу, убедиться, что ничего больше с ней не случится.
   Наверное, Радей увидел их из окна, потому что успел выскочить на улицу с топором до того, как они подошли к калитке.
   – Убью… – прошипел он перекошенным ртом и прыгнул Нечаю навстречу. Дарена завизжала и прижалась к забору.
   – Тише, батя… – Нечай перехватил его руку и чуть повернул в сторону запястье: топор со звоном упал на землю, – ты уже в четвертый раз убиваешь, и никак убить не можешь. Пошли во двор, поговорить надо.
   Объясняться с Радеем было тяжело. Дарену увела в дом зареванная мать, а тот, похоже, не поверил ни одному слову Нечая. Впрочем, Нечай успокоился, как только Дарена оказалась в родительском доме, и жалел, что зашел сюда для каких-то объяснений. Хорошо, что Радеевых сынов дома не оказалось – они искали сестру всю ночь и до сих пор не вернулись – а то без драки бы не обошлось.
   Нечай вышел от Радея раздосадованным и разбитым. Утренняя суета в Рядке, дымы над постоялыми дворами, лай собак, заиндевевшие деревья за заборами – все это вдруг показалось ему милым, родным, приветливым… А сам он словно принес скверну в это место, словно каждый его шаг оставлял на улице след прошедшей ночи.
   Хорошо пошутил Туча Ярославич: беглого колодника – в диаконы. Еще один плевок в распятие. Знала бы мама, почему боярин выбрал именно его… Нечай скрипнул зубами от злости. Не в распятье это плевок, а маме в лицо. Мишате, Полеве, всему Рядку, который любит своего Иисуса – Ивана-Царевича, верит в сказки, что рассказывает им Афонька, хочет чистоты и доброты, заплетает дочерям косы под заговоры от порчи, вешает чеснок над дверьми и вырезает громовые колеса рядом с крестами прямо на церквах.
   Нечай зашел во двор и не посмел подняться на крыльцо, сел на порог мастерской, кутаясь в полушубок. Мокрая рубаха, заткнутая за пояс, замерзла, но ему казалось, что от нее все еще воняет, так же как от штанов, как от всего тела. Домашние собирались в церковь. Брат выглянул из дома, увидев его в окно, но не стал кричать с крыльца, спустился и хотел сесть рядом, но Нечай покачал головой.
   – Мишата, стопи баню, а? Не сильно, так, помыться.
   Брат кивнул и хлопнул его по плечу. Нечаю не хотелось, чтоб Мишата к нему прикасался, словно скверна, покрывшая его с ног до головы, могла, как зараза, передаться кому-то еще. Чтоб больше никто не вздумал к нему подойти, он спрятался на сеновале, в дальнем углу, и просидел там, пока Полева, вернувшись из церкви, не отмыла в протопленной бане сажу.
   В бане он вылил на себя не меньше бочки воды, сперва горячей, а когда она кончилась, то и холодной. Он тер кожу мочалом чуть не до дыр, и все равно не мог избавиться от ощущения грязи и мерзкого запаха. Одежду Нечай тоже постирал сам: ему страшно было представить, что до нее дотронутся мамины руки, что мама хотя бы на секунду представит, какую службу нашел ее сыну боярин…

Неделя третья

День первый

   Дым мешается с сырым, тяжелым паром, и у Нечая четвертый день из глаз непрерывно льются слезы. Те, кто работает у цирена давно, говорят, что к этому привыкаешь, и Нечай им не верит: у них у всех воспаленные, распухшие глаза и отекшие, красные лица. Они кашляют совсем не так как он, их кашель идет с самого дна груди, а не из горла. На самом деле, пар должен уходить в потолок, но почему-то не уходит, а плотными, мокрыми клубами оползает вниз. А дым, для которого в стенах пробиты сквозные отверстия, напротив, поднимается наверх вместе с языками пламени. И смешиваются они как раз там, где Нечай тщетно пытается набрать воздуха в грудь.
   Он выгребает соль деревянной лопатой с самого дна цирена, из бурлящей воды, и забрасывает ее на полати. Нагибаться над циреном горячо, он старается отвернуть лицо, прикрыть его плечами, но от этого может сорваться лопата и угодить в кого-нибудь из колодников. Вообще-то потерпевший колодник имеет право дать неосторожному обидчику лопатой по щеке, но Нечай этого не боится – ему страшно поранить кого-то или обжечь. Те, кто работает здесь давно, привыкли к кипятку, к лепешкам горячей мокрой соли, иногда падающей на голые спины, к тому, что от печи, заделанной в пол, идет нестерпимый жар, а сзади в отдушины задувает ледяной ветер. Нечай хотел тепла, и он его получил. Цирен кажется ему адской сковородой, приготовленной для грешников, и он удивляется, что до сих пор стоит снаружи, а не варится внутри.
   Соль въедается в поры, попадает на лицо, грызет руки и кандалы вместе с руками. Это не тот рассол, что выбирают из трубы бадьей, тут он крепкий и горький на вкус, и все тело покрыто белым налетом. Над раскольниками шутят другие колодники, обещая им по смерти нетленные мощи, и сравнивают их с вяленой рыбой. Нечаю не до шуток – из-за слёз он ничего не видит, не успевает отпрыгнуть назад, когда из-под цирена вырывается язык пламени, не всегда доносит лопату до полатей, и соль падает обратно в кипяток, разбрызгивая его в стороны, отчего колодники недовольно шипят со всех сторон. Дым застревает в глотке, и горло саднит от непрерывного кашля.
   В школе им говорили, что монастырь – это образ рая на земле. Нечай находил такой рай слишком унылым местом, чтоб хотеть туда попасть. Что ж, теперь, на монастырской солеварне, он своими глазами видит ад…
 
   Нечая разбудил кашель маленького Кольки, и сначала он испугался – вдруг и вправду принес в дом что-то такое, отчего заболел ребенок? Но, прислушавшись, успокоился: как звучит кашель, который надо лечить, Нечай знал лучше многих.
   На солеварне ему сказочно повезло: те, кто работал возле цирена, жили недолго. На пятый день в варнице ему ошпарили ноги кипятком, и он не мог подняться две недели, а когда встал, на его место нашли другого, и Нечай вернулся к осточертевшей бадье и вороту колодца. Но те пять дней запомнил хорошо, и долго размышлял, куда ему не хочется сильней: в рай или в ад?
   Нечай слез с печи, надеясь весь день записывать сказки и придумывать картинки к буквам, но не успел он позавтракать и разложить на столе бумаги, как в уличное окно громко постучали. С улицы дотянуться до окна мог только конный, и Нечай сразу понял, кто и зачем к нему приехал. Мишата побежал открывать ворота, но зайти в дом, даже во двор заехать, молодые бояре побрезговали, велели передать, чтоб Нечай собирался.
   – Мишата, – Нечай сжал кулаки от злости, – скажи им, что в усадьбу я не поеду.
   – Ты чего, братишка? Головой стукнулся? Ты понял, кто к тебе приехал? – Мишата растеряно опустил руки.
   – А то! Мишата, я эти рожи видеть не хочу, и никуда с ними не поеду.
   – Сыночка… – охнула мама, – ну как же ты не поедешь?
   – А так.
   Мишата сел на лавку напротив него и посмотрел в глаза:
   – Братишка… ты, может, и вправду не понимаешь? Даже если бы Туча Ярославич меня позвал, я бы бегом побежал…
   – Я не холоп Туче Ярославичу, чтоб по свистку пред его очи являться, – процедил Нечай.
   – Это пока. Не сегодня-завтра все мы его холопами будем. А тебе и вовсе не стоит дурить. Иди, не ерепенься. Добром не пойдешь – плетьми погонят, этого хочешь?
   – Вот, пусть гонят, а сам не пойду! – прошипел Нечай.
   – Нечай, обо мне подумай, о детях моих… О матери. Не надо с боярином ссориться. Я же понимаю, ты из-за девки на них обиделся…
   – Из-за какой девки? – не понял Нечай.
   – Из-за Дарены, из-за какой же еще! Весь Рядок говорит! – вставила Полева, навострившая уши.
   – Да ну? И что говорит? – хмыкнул Нечай.
   – Что ее молодые бояре из дому украли, а ты их догнал и Дарену отбил, и потом в лесу всю ночь прятал, от оборотней защищал…
   – Во здорово! – хохотнул Нечай, – от оборотней, значит?
   – Ой, сыночек, да не может быть! Эту девку бесстыжую? – охнула мама.
   – Ага, – Нечай рассмеялся и полез на печь.
   – Нечай! – Мишата побоялся его остановить, – ну что ты делаешь! Я же говорю, не надо ссориться с боярином.
   – Да? – Нечай остановился и оглянулся, – если я к боярину и поеду, то только чтобы поссориться!
   Может, не надо упираться? Рано или поздно все равно придется с Тучей объясняться. Не сегодня, так завтра… А если сегодня, то что же, это была его последняя ночь дома? Наверняка. Нечай оглядел всех вокруг: ведь и попрощаться в случае чего не дадут… Вот так взять и уйти? Он сунул ноги в сапоги. Неужели мама не чувствует неладного? Вот так просто его и отпустит? Он надел полушубок.
   – Полева, слышь… – сказал он, глотая ком в горле, – Колька кашлял ночью. Ты б его полечила чем…
   Полева посмотрела на него с удивлением, но тут в окно стукнули так сильно, что едва не высадили раму.
   – Хочешь, я с тобой пойду? – спросил Мишата.
   – Нет, не хочу, – фыркнул Нечай, взял шапку и вышел вон, хлопнув дверью. Еще минута, и он бы вообще не смог уйти. Лег бы на печь, и пусть бы боярин присылал дворовых – стаскивать его оттуда.
   Он дошел до калитки под недовольное ворчание молодых бояр, которые заглядывали во двор, привставая в стременах, и тут вслед за ним из дома вышла мама.
   – Нечай! Погоди, сынок…
   Она стала медленно, неуклюже спускаться с крыльца. Надо было выйти со двора, но Нечай не посмел, вернулся.
   – Сынок, что-то тревожно мне… – всхлипнула мама, – дай-ка я обниму тебя на прощание. Сердце не на месте.
   – Да что ты, мам… – Нечай скрипнул зубами, – ну, съезжу… Вернусь…
   Она обняла его обеими руками и прижала щеку к его груди.
   – Ты скорей возвращайся, сыночка… А то я волноваться буду.
   – Хорошо, мам, – он нехотя освободился от ее объятий – ему совсем не хотелось, чтоб на его прощание с мамой смотрели молодые бояре. Вот и мама почувствовала… Значит, на самом деле…
   – Мне ехать надо… – сказал он сквозь зубы, – иди в дом, замерзнешь.
   Но мама вышла на улицу, и смотрела, как он садится на кобылку, что привели с собой «гости» Тучи Ярославича, и как скачет вслед за ними в поле, к лесу. Нечай ни разу не оглянулся, но знал, что она стояла у калитки, пока они не скрылись из виду.
   Нет, не потому мама вышла его проводить, что почувствовала неладное. Она уговорить его хотела, разжалобить. Чтоб он ее пожалел… Чтоб согласился с боярином.
 
   Туча Ярославич снова принял его в своем кабинете, недалеко от входных дверей. Признаться, Нечаю хотелось посмотреть на его дом изнутри. В прошлый раз почти стемнело, когда он сюда заходил, а теперь… Нечай увидел только широкую дубовую лестницу, ведущую наверх, несколько высоких двустворчатых дверей по бокам, одна из которых вела в кабинет.
   Боярин опять сидел за столом, и снова листал отчет старосты, как будто и не было двух прошедших дней.
   – Ты считал оброк для старосты? – сразу начал он, без предисловий.
   – Я, – кивнул Нечай.
   – Ну ты и подлец! – усмехнулся боярин.
   – Почему?
   – Правильно посчитал! Я каждый год со старосты лишку снимаю. Сам он считать не умеет, да и Афонька в арифметике не силен. А теперь и не подкопаешься… Обидно.
   Нечай откровенности не оценил. И стоять на ковре перед столом ему не нравилось – как на допросе.
   – Ну что? – Туча Ярославич сложил бумаги в стопку и убрал на край стола, – понравилась тебе наша литургия?
   Нечай напрягся.
   – Нет.
   – А что так? Или не хорошо тебе было? Или Машка для тебя старовата? Она у меня искусница, – боярин подмигнул Нечаю.
   – Мне такого не надо, – Нечай поднял голову.
   – Вот как? А что тебе надо? Помоложе девок?
   – Мне не надо никаких девок. Я больше не приду. И сменой Гавриле не буду.
   – Да ну? – боярин поднялся из-за стола, опираясь на него кулаками, – не будешь?
   Нечай покачал головой.
   – Под кнут хочешь? Обратно в колодки? А?
   – Я лучше под кнут лягу, – процедил Нечай.
   – Ух ты! Герой! Не выйдет! В следующую субботу сам не придешь – силой приволокут.
   – Не приду, – Нечай снова покачал головой, – и попробуй меня силой приволочь – посмотришь, что получится.
   – Да я тебя… Ты кто есть-то? – рассмеялся боярин, – ты вошь! Думаешь, я на тебе управы не найду? Вот суд учиню по просьбе Рядковского схода, например, холопом тебя объявлю, ноздри вырву и на цепь посажу! Хочешь?
   – Сажай, – кивнул Нечай.
   – Подумай сам: зачем мне беглый колодник на моей земле, а? Ради чего я покрывать тебя стану? За просто так? Нет, мой хороший! Не выйдет! Будешь у Гаврилы учиться, он лучше меня в этом понимает. У него и книги есть на латинском языке.
   – Я не буду учиться у Гаврилы… – Нечай скрипнул зубами.
   – Хватит! Заладил: не буду, не буду! Будешь, и никуда не денешься! К стулу привяжу, и будешь учиться! Не понравилось ему! Какая фря! Все крыльцо Машке облевал! Утром мужики пришли, думали, там зарезали кого-то. Слабоват ты, братец! Ничего, к этому привыкают.
   Туча Ярославич сел на место и откинулся назад, успокоенный своей речью.
   – Привыкают? – Нечай шагнул к столу и швырнул шапку под ноги, – привыкают, говоришь? Меня, боярин, пять лет в монастырской тюрьме усмиряли! Я бога вашего ненавижу так, как ты и представить себе не можешь! И мне все равно перед кем на карачках ползать: перед ним или перед дьяволом! Одному угождают молитвой и воздержанием, другому – святотатством и похотью. А все одно – лишь бы угодить! Над мертвыми глумишься? Живым в лицо плюешь? Гробы солдатские копаешь? Расстрига покойников отпевает и православных причащает? Девку на поругание притащил, не побрезговал? Младенцев резать собираешься? Не совестно тебе, боярин? От сытости да от безделья, как дитё, в цацки играешь! А мне не до твоих забав! Я за свое неверие шкурой, до костей ободранной, платил! И еще раз заплачу, не испугаюсь, не надейся. А ты? Ты чем платишь за свою веру в дьявола? К стулу он меня привяжет! Давай, привязывай! Резвись!
   Туча Ярославич поднялся со стула с потемневшим лицом:
   – Вон отсюда! Чтоб я тебя больше не видел! Завтра же к воеводе нарочного пошлю. Чтоб ноги твоей на моей земле не было! Вон, я сказал!
   Боярин вытянул руку, указывая на дверь. Нечай подобрал шапку, отряхнул ее об колено, усмехнулся, глядя Туче Ярославичу в глаза, и пошел к двери.
   – Смерд… Только шепни кому хоть полслова…
   Нечай оглянулся, широко улыбаясь:
   – Не бойся, боярин! Я тебя не выдам! Живи спокойно, веселись, как умеешь.
   – Тебе все равно никто не поверит!
   Нечай не стал ничего отвечать и вышел, прикрыв дверь. Вот и все: дело сделано. И назад дороги нет. Теперь одно из двух: или напишет боярин воеводе или испугается.
   Домой! И никогда больше сюда не возвращаться. И никуда из дома не выходить, пока… Напишет или не напишет? Сердце стучало гулко, Нечай все еще злился, все еще радовался, что разрубил этот узел, но потихоньку на смену возбуждению приходила тоска… Ну почему? За что? Бежать отсюда, подаваться на юг? А толку? Как веревочка не вейся… В дороге поймают еще верней. На щеке не клеймо, конечно, но всякому понятно, что это за шрам и откуда такие берутся.
   Нечай открыл тяжелую дверь из усадебного дома, прижатую порывом ветра, и обомлел: шел снег. Мелкие, сухие леденчики со стуком сыпались на мерзлую землю, словно зерна. Ветер гнал их по вытоптанной дорожке, перемешивал с травой, кидал острые белые дробинки в лицо и на лестницу – под ноги. Твердые крупинки быстро облепили воротник и отвороты рукавов и полезли за шиворот, словно мошки.
   Земля еще не побелела, но покрылась полупрозрачным налетом, похожим на легкий платок из крупных кружев, которым играл порывистый ветер.
   Снег… Как холодно было голой земле без снега… И кожа ее обветрилась, сморщилась, ороговела…
   Нечай ступил на тропинку, и снег хрустнул под его сапогом – зерна рассыпались в муку. Скоро тут лягут глубокие сугробы, скоро топтать снег сапогами будет не жалко. А пока… он слишком белый…
   Нечай огляделся, и пошел в обход, по той тропинке, где стоял идол. В лесу ветер немного поутих, и снег сыпался на сухие листья, сползал в ложбинки, соскальзывал с блестящих, вытертых временем корней, собирался горками… И шапка между рогов истукана побелела и поднялась.
   – Здравствуй, древний бог, – Нечай снял мурмолку и стряхнул с нее снег – теперь сухие снежинки падали на голову, и Нечай чувствовал их холодное прикосновение к волосам. Сразу стал ощутим шепоток леса, шероховатый звук, с которым снежинки падали на землю, постукивание ветвей друг о друга. А далеко за деревьями, в стороне болота, Нечай различил звонкий детский смех. Он прислушался, и ему показалось, что в той стороне на самом деле смеются дети. Когда он был маленьким, в первый снег дети всегда выбегали на улицу. Лепили перепачканные грязью снежки, носились друг за другом, надеясь упасть, рассматривали собственные следы, пробовали снежинки на вкус, и ловили их в ладошки, соревнуясь, у кого на руке снежинка не растает дольше.
   На болоте не может быть детей. Рядок в другой стороне, а ближайшая деревня за болотом слишком далеко. Нечай огляделся с удивлением и пошел в сторону голосов. Наверное, кто-то из Рядка поехал за дровами, и взял с собой помощников. Но за дровами, вообще-то, ездили в другую сторону, туда, где рос хвойный лес, в котором хватало сухостоя. Здесь деревья рубили только мастеровые, вроде Мишаты. Те, кому нужен был именно дуб. И в лесу, не в болоте же…