Когда Нечай закончил, Туча Ярославич долго хохотал, смахивая с глаз слезы – вслед за ним заржали и его сопровождающие.
   – Вот, значит, чему теперь в монастырях учатся? – выдавил, наконец, он, сквозь смех, – вот она, греко-славянская школа, а! На, держи. За наглость.
   Боярин сунул руку в кошель, по старинке повешенный на пояс, вытащил оттуда серебряную полуполтину, и кинул Нечаю под ноги. Только Нечай легко поймал ее на лету, чем тоже Тучу Ярославича повеселил.
   – Ученого человека издали видать! – крякнул боярин и тронул коня с места – они направлялись в церковь.
   Нечай попробовал полуполтину на зуб и сунул в карман: от добра добра не ищут. Забавный человек Туча Ярославич: вроде как дал добро колоднику на своей земле жить…
   В трактире, несмотря на ранний час, собралось много народу – обычно мужики подтягивались после заката. Подробностей о смерти проезжего толком не знал никто: тело нашли его товарищи, которые в темноте, с факелами, обошли весь Рядок и все тропинки, от него ведущие. Когда он пропал, тоже никто не ведал, хватились только перед отъездом, после полуночи. За каким лешим его понесло к бане, что он там забыл, навсегда осталось загадкой. Выяснил Нечай лишь, что убитый был человеком крупным, а перед тем как уйти с постоялого двора, напился пьяным и плохо стоял на ногах.
   Не его ли силуэт Нечай увидел при свете луны? Интересно, он был еще жив или… по спине пробежали мурашки. Нет, вокруг бани ходил не он, и стучался в двери кто-то другой. Нечаю непременно захотелось узнать, а придет ли кто-нибудь к бане сегодня ночью? Он вспомнил, как метался вокруг нее с топором и снова почувствовал себя одураченным. Если затаиться и подождать, невидимка рано или поздно выдаст себя, покажется.
   Прояснилось кое-что и про Микулу: он в тот вечер ходил к одинокой бабе из дворовых Тучи Ярославича. Поэтому и возвращался поздно, ближе к полуночи. В историю эту не поверила только его жена, и уверяла всех, что боярин сам позвал Микулу к себе за какой-то надобностью. Можно подумать, у Тучи Ярославича не было своего пивовара в хозяйстве. Несчастную вдову не стали разубеждать, но, конечно, посмеялись над ее доверчивостью. Говорят, боярин специально приехал в Рядок, чтобы дать ей денег – пожалел вдову с детишками.
   Нечаю посчастливилось написать два письма для проезжих, и, положив в карман гривну, он сел в углу с кружкой вина – про его поход в лес успели забыть, и никто его не тревожил. Вскоре явился староста и рассказал, что Туча Ярославич собирается устроить на оборотня облаву, и зовет мужиков в загонщики. Новость в трактире приняли с воодушевлением, и даже парочка проезжих пожелала остаться в Рядке до облавы, чтоб принять в ней участие. Нечай ни секунды не верил, что оборотня можно поймать таким образом, на то он и оборотень. Но если речь идет о бешеном животном, тогда Туча Ярославич, несомненно, прав – загонная охота поможет от него избавиться. Самому Нечаю вовсе не хотелось целый день лазать по лесу, тем более что в добровольцах недостатка не ощущалось.
   В голове шумело от вина, и Нечай хотел потихоньку уйти, но староста, закончив говорить с мужиками, высмотрел его в темном углу и молча поманил к себе пальцем. Конечно, ни шевелиться, ни тем более отвечать на столь вежливое обращение, Нечаю не хотелось. Но и ссориться со старостой не стоило – это богу наплевать на людские дела, а старосте вовсе нет. Он нехотя поднялся из-за стола и подошел поближе.
   – Ну?
   – Тебя Туча Ярославич зовут. Пошли, – негромко ответил староста.
   – Куда?
   – У меня в избе сидят, – староста развернулся к Нечаю спиной и пошел к двери, уверенный, что Нечай пойдет следом. И Нечай пошел, потому как ссориться с Тучей Ярославичем и вовсе было бы глупостью.
   – А что, правда у тебя с Дареной Радеевой… хм… того-этого? – безо всяких обиняков спросил староста по дороге.
   Нечай кашлянул – ну надо же… Доходился по баням с девками, этого только не хватало.
   – С чего бы это? – равнодушно спросил он.
   – А что? Девка видная, и замуж ей давно пора. Радей приданое за ней дает – любой позавидует.
   – Я как-нибудь без приданого, – Нечай снова кашлянул.
   – Смотри, шалить не вздумай. Не знаю, где ты столько лет мотался, а у нас с этим строго.
   Нечай только пожал плечами: нужна ему эта Дарена сто лет!
   Изба старосты не многим отличалась от остальных, разве что стояла чуть повыше, и двор имела пошире. Из сопровождающих с Тучей Ярославичем остались только трое, остальным, видно, надоело торчать в Рядке и хлебать чай с пряниками: на столе стоял самовар, и боярин шумно потягивал чай с блюдечка. Нечай снял полушубок и вопросительно глянул на старосту и на сапоги, но тот подтолкнул его вперед.
   – Садись с нами, ученый! – Туча ткнул пальцем в скамейку напротив себя, где на краешке притулился Афонька с пряником в руках.
   – Сегодня же среда, батюшка, – не удержался Нечай, пристально глянув на попа, – нехорошо пряники-то трескать…
   – В гостях – не своя воля, – сокрушенно вздохнул Афонька.
   Жена старосты поставила перед Нечаем чашку, а староста сел рядом с ним, и это Нечаю не понравилось – он любил сидеть с краю, чтоб в любую минуту можно было встать.
   – Ну что, ученый человек? – выдохнул Туча Ярославич, – рассказывай, как в лес ночью ходил, что видел, что слышал…
   Нечай пожал плечами:
   – Ничего я не видел. И не слышал ничего. Особенного.
   – Да? – хмыкнул боярин, – а еще раз пойдешь?
   – Нет, не пойду, – Нечай равнодушно покачал головой.
   – А что так? – Туча склонил голову на бок.
   – Не хочу. Делать мне больше нечего, что ли?
   – А за три рубля?
   – И за три рубля не пойду! – Нечай усмехнулся.
   – А за десять рублей золотом? Пойдешь? – Туча Ярославич придвинул к нему лицо, нагибаясь через стол.
   – Я не жадный. Мне столько денег без надобности, – рассмеялся Нечай.
   – Ладно, – боярин качнул головой, – на неделе мы облаву на оборотня устроим. Мои егеря пойдут, но нам загонщики нужны. Не хочешь с нами?
   – Нет, не хочу. Мало без меня мужиков?
   – Смотри… – Туча Ярославич нахмурил брови, и Нечай понял, что перебрал, – может, ты оборотня боишься? А?
   – Да нет, не боюсь, – оборотня Нечай на самом деле не боялся: то, что пряталось в лесу, оборотнем не было.
   – Правда? Или бахвалишься?
   Нечай снова пожал плечами.
   – А если не бахвалишься, слушай, что я тебе скажу. Есть у меня задумка. На Микулу оборотень напал, когда он от моей усадьбы в Рядок возвращался. После полуночи. Вот я и хочу, чтоб кто-нибудь по той же тропинке прошел, а мы с егерями – следом, шагах в ста. Если он снова нападет, тут мы его и возьмем! А? – Туча подмигнул Нечаю.
   – А что, кроме меня, больше дурака не нашлось? – хмыкнул Нечай.
   – Да больно ты мне приглянулся! Ведь только скажи кому надо, что есть, мол, у меня в Рядке человек один, не ищет ли кто такого? А?
   Нечай сжал зубы и опустил голову.
   – Вот то-то. А пойдешь – десять рублей дам. Это если просто пройдешь, и оборотень не покажется. А если возьмем его – дам двадцать пять рублей.
   – Матери? На похороны? – широко улыбнулся Нечай.
   – Может, и так, – серьезно ответил Туча, – так что поехали со мной, в усадьбу. Напою, накормлю от души…
   – Микулу вы тоже от души накормили перед тем как в лес отправить? – ухмыльнулся Нечай. Может, и не врала вдова, и не было никакой незамужней бабы? Ведь привез же ей боярин деньги.
   – А это, братец, не твое дело, – прошипел Туча сквозь зубы, снова нагнувшись к нему через стол, – рылом не вышел вопросы мне задавать.
   Благоразумным было бы промолчать, но хмель гулял в голове у Нечая, и он не удержался:
   – Чем же это рыло мое так тебе не приглянулось?
   – Ондрюшка, – Туча Ярославич повернулся к своему «гостю», – покажи ему, чем мне не приглянулось его рыло.
   Ондрюшка – молодой и пронырливый парень – с готовностью вскочил с места, подбежал к Нечаю сзади и, ухватив его за волосы, тщетно попытался ткнуть Нечая лицом об стол. Староста предусмотрительно встал со скамейки, и когда Нечай поднялся, опрокидывая ее назад, на пол грохнулся только Афонька: над столом мелькнули его белые портки из-под задравшейся рясы. Нечай с разворота ударил Ондрюшку локтем в живот и добавил по щеке ребром ладони, отчего тот отлетел в угол избы.
   – Батюшки светы… – Афонька, придавленный скамейкой, не понял, что произошло, корячился на полу и путался в рясе.
   Нечай стиснул кулаки, ожидая нападения с трех сторон, но Туча Ярославич неожиданно расхохотался и жестом остановил старосту, готового кинуться на Нечая.
   – Хорош! – выдавил он сквозь смех, – гордый, значит? Гордых у нас не любят.
   – Да пьяный он просто, – проворчал староста, поднимая скамейку и протягивая руку святому отцу.
   Нечай тяжело дышал, раздувая ноздри, и не мог понять, чего ожидать в следующую минуту. Не стоило грубить боярину, и с Ондрюшкой драться не стоило… За столько лет можно было выучиться. Усмириться…
   – Ондрюшка! – гаркнул Туча Ярославич, – чего скорчился? Не нравится? А я сколько раз говорил – слабоват ты телом! Любой мужик тебя за пояс заткнет.
   Он снова посмеялся. Ондрюшка посмотрел на Нечая волком, но мстить не решился – вернулся на место, злобно зыркая по сторонам. Афонька осторожно сел на скамейку, не смея высказаться.
   – А ты садись, – кивнул Нечаю Туча, – в ногах правды нет. Ишь… гордый! Ты гордость свою не очень мне показывай, я таких гордых знаешь сколько пообломал? Десяток батогов – и гордости как не бывало!
   Нечай подумал, что и его ломали люди посерьезней, чем Туча Ярославич, и десятка батогов оказалось маловато. Впрочем, злость прошла, только руки подрагивали, и он нехотя сел на место.
   – Вот то-то… – покачал головой боярин, – чай допьем и поедем.
   – Пожрать перед смертью? – буркнул Нечай.
   Брови боярина снова сошлись на переносице, но он передумал сердиться и хохотнул.
   – А что, страшно?
   Страшно Нечаю не было: то ли от хмеля, то ли оттого, что в оборотня он не верил. Гораздо серьезней ему представлялись последствия собственных выходок. Одно дело показывать характер, когда нечего терять, кроме шкуры на спине, и совсем другое – когда рукой подать до теплой печки. Нет, никакая гордость не стоит того, чтобы вернуться в ад, из которого он вышел. И из двух зол – смерть или возвращение – Нечай без сомнений предпочел бы смерть.
   – Может, я сначала домой зайду, с матерью попрощаюсь? – спросил он в ответ.
   – Да стемнеет скоро, по темноте ехать опасно – кто его знает, оборотня этого? – равнодушно пожал плечами Туча Ярославич.
   Вот как? Сам, значит, боярин по лесу ночью ездить опасается, даже с сопровождением, а Нечаю обратно до Рядка идти после полуночи в одиночестве за десятку – в самый раз. Был бы оборотень – Туча бы не боялся. Что оборотень сделает с пятью верховыми? Нет, боярин знает, что это не оборотень.
   – Вы поезжайте, а я вас догоню, – предложил Нечай, – а лучше приду к полуночи. Что мне делать у тебя так долго?
   – Ну, выпить, поесть хорошо – занятий много, – Туча Ярославич задумался.
   – Нет уж, выпить я и здесь могу, да и поесть тоже.
   – Как знаешь. Но если не придешь – завтра силком сволокут, так и знай.
   – Да приду я, куда денусь… – вздохнул Нечай.
   – А ну как оборотень тебя по дороге ко мне загрызет, а? – боярин захохотал.
   – Ну, что ж… тогда я без десяти рублей останусь, – улыбнулся Нечай ему в ответ, – а ты завтра другого дурака найдешь.
 
   – Опять напился! – встретила его Полева на пороге, – мама, ну посмотрите! Еще не стемнело даже, а он уже на ногах не стоит!
   Нечай с ухмылкой отмахнулся рукой от ее полотенца. Да не настолько он и пьян, так, навеселе. Мишата косо посмотрел на него из своего угла.
   – Что болтаешь-то? – мама вышла из-за печки, – где он не стоит-то? Глаза разуй! Обедать будешь, сыночка?
   – Ага, – кивнул Нечай.
   – Остыло все. Что ж ты перед самым обедом ушел-то?
   – Кормите, кормите его! – ворчала Полева, – у него рожа скоро поперек себя треснет.
   Ну, тут она преувеличила. Нечай, сколько ни ел, так и не поправился, и мышцы у него остались узловатыми и сухими, а не ровными и гладкими, как у Мишаты.
   – Прикуси язык! – прикрикнула мама, – дура!
   – Я-то, может, и дура. Но и вы, мама, на себя посмотрите.
   Нечай сел за стол – он привык к нападкам Полевы, они его иногда даже развлекали. Мишата недовольно покачал головой, и продолжил размечать колобашки, которые напилил с утра из привезенных бревен.
   – Не слушай, сыночек, ешь, – мама поставила перед ним горшок со щами, еще теплый: не иначе, она Нечая ждала и держала щи в печке, – сметанки хочешь?
   – Сметанки! – передразнила Полева, – постный день сегодня! Чему внуков-то учите?
   – Спасибо, мам… – Нечай вдруг подумал, а что будет с мамой, если он на самом деле не вернется из леса? Ему стало жалко ее до слез.
   – Ничего. Худущий такой, что и в постный день сметанки скушать не грех.
   Нечай появился на свет после того, как мама не смогла выносить четверых детей подряд. И сам он родился месяца за два до срока, никто не ожидал, что он выживет. Мама грела его своим телом, как велела повитуха, мама не оставляла его ни на минуту, прислушиваясь к его дыханию, сцеживала молоко и давала его через тряпочку – грудь он сосать не мог. Отец часто рассказывал об этом. Нечай был совершено безнадежен, но мама выходила его на удивление всем соседям. Немудрено, что потом каждый его чих, каждую ссадину на коленке она считала угрозой для его жизни, не любила отпускать от себя далеко, и каждый раз дрожала, если он шел на речку купаться или в лес по грибы. Он всегда оставался для нее худеньким и маленьким. Даже сейчас, когда мог без труда носить ее на руках. Любимый, балованный маменькин сынок.
   Идти к Туче Ярославичу совершенно не хотелось. Нечай закусывал щи толстой хлебной горбушкой, густо намазанной сметаной, когда Мишата сменил гнев на милость и подсел к столу напротив.
   – Говорят, ты с Дареной Радеевой ходишь? – спросил он.
   – Чего? – Нечай едва не поперхнулся. Мишата-то где это услышал? Ведь дома был весь день!
   – Правда, сынок? – заулыбалась мама.
   – Нет, неправда, – Нечай сжал губы.
   – А что? Красивая девка, – одобрительно кивнул Мишата, – и приданое хорошее за ней Радей дает.
   – Думаешь, на приданое дом можно построить? – Нечай скривился.
   – Дом всегда можно построить, если на печи не лежать, – ответил брат.
   – Вот уж точно! – поддакнула мужу Полева.
   – Ничего, мне пока и здесь хорошо, – хмыкнул Нечай.
   – Какой дом, Мишата? – запричитала мама, – всем места хватит. Если Нечай женится, тут будет жить, пока я жива!
   – Мам, да не собираюсь я жениться, – хотел успокоить ее Нечай, но она только огорчилась.
   – А почему же нет-то? Дарена, конечно, не сахар девка, но и впрямь красавица. И ты у меня парень пригожий.
   – Да не нужна мне эта Дарена! – рыкнул Нечай, и отложил ложку, – прилипла ко мне как банный лист, не знаю куда от нее деться.
   – Ты кушай, кушай, сынок. Не нужна – другую найдем, – тут же согласилась мама.
   – Ты смотри, – Мишата поднялся, – Радей за нее башку кому хочешь снесет.
   – Да говорю же, не хожу я с ней! Чего привязались?
 
   Лицо рыжего Парамохи выплывает из темноты. Нечай стоит на коленях – что стоит четырнадцатилетнему парню бросить на колени десятилетнего мальчика? От горячей, хлесткой оплеухи звенит в ушах.
   – Ну? – Парамоха улыбается, – что надо сделать?
   Нечай прячет лицо в ладонях.
   – Не-е-е-т! Или не слышал, что велел Исус? Быстро руки убрал!
   Нечай, всхлипывая, прячет руки за спину, пригибая голову как можно ниже.
   – Ну? Поворачивай рожу! И выше нос! Так бог учит, не кто-нибудь! Или ты бога не любишь?
   Нечай любит бога. Пощечина – это не столько больно, сколько противно. И вторая щека горит от стыда не меньше той, по которой ударил Парамоха.
   – Не слышу? Любишь бога?
   – Люблю, – шепчет Нечай еле слышно.
   – Подставляй щеку!
   Нечай приподнимает лицо, по которому катятся слезы. Парамоха примеривается и лупит его по второй щеке с такой силой, что Нечай хватается за нее обеими руками и плачет уже от боли и от страха.
   – Хорошо. Теперь ползи в красный угол. На коленях! Раз любишь бога – должен его уважать.
   И Нечай ползет… И потом кланяется, расшибая лоб об пол.
   – Громче! – Парамоха сидит рядом на кровати, положив ногу на ногу, – не слышу!
   Если Нечай не бьет лбом об пол так, что это слышно Парамохе, тот встает, хватает его за волосы, и сам прикладывает головой о грязные доски. Это еще хуже. Боль становится все сильней, и на образе в красном углу, мутном от слез, с каждым ударом Нечай все отчетливей видит рыжие волосы и расплывающиеся по носу веснушки.
   Бог, который учит подставлять другую щеку в ответ на оплеуху, не может делать этого по наивности. Бог как две капли воды похож на рыжего Парамоху. Такой же злобный, жестокий и желающий унизить. Только Парамоха не отличается хитростью, бог же намного старше и хитрей.
 
   Нечай опять едва не проспал. По-честному, совсем не хотелось, чтоб назавтра его сволокли к боярину силком. Сон не сразу отпустил его, и к муторному похмелью прибавились мучительные воспоминания.
   К четырнадцати годам Нечай разобрался с отношением к богу окончательно. В отличие от сверстников, да и от большинства монахов, он назубок знал писание, и видел в нем только мерзость и откровенное вранье. Тогда он во всем видел только мерзость, обман и ненависть. Отец Макарий относился к нему хорошо, но Нечай не верил в хорошее отношение. Он грубил настоятелю, он грубил монахам, которые к нему обращались. Игнорировать, как сверстников, он их не мог, поэтому отталкивал единственным известным ему способом. Ему хватало ума не показывать своего отношения к богу, но иногда так и подмывало сделать что-нибудь такое, что всем станет ясно – бога он ненавидит тоже.
   Со стороны казалось, что он примирился с положением изгоя. В нем обнаружилась склонность к злому сарказму и глумливым шуткам, иногда переходящим всякие границы. Он зубоскалил по любому поводу, и не раз бывал за это крепко наказан, но все вокруг считали, что розги тоже вызывают в нем лишь презрение и желание насмешничать.
   На самом же деле, чем старше он становился, тем трудней ему было перешагнуть черту, им самим прорисованную, вылезти из той роли, которую он сам себе навязал. С каждым годом разница в возрасте с однокашниками только росла – Нечай переходил со ступени на ступень безо всяких сложностей, остальные же задерживались на каждой ступени по два, а то и по три года. Когда ему исполнилось шестнадцать, рядом с ним учились здоровые мужики, ни одного ученика моложе двадцати среди них не было. Парамоха давно остался в прошлом, но роль Нечая осталась прежней, и жить в ней с каждым годом становилось все трудней.
   Бежать он задумал, когда понял, какое будущее готовит ему судьба. Либо всю жизнь служить дьячком при каком-нибудь Афоньке, либо остаться в монастыре, где есть надежда достигнуть чего-то большего. Нечай не хотел становиться дьячком, он не хотел служить богу.
   В то время он не испытывал отчаянья, не чувствовал, что жизнь его невыносима и беспросветна. Напротив, все давно устоялось, наладилось, вошло в колею. Но это была кривая колея. Ему ничего не стоило доучиться последние два года, он просто не захотел. Каждый раз, входя в церковь, он испытывал отвращение, и в первую очередь к себе. Ему казалось, что не бога он почитает, а рыжего Парамоху. За распятием, за каждым образом, ему мерещились расплывшиеся по носу веснушки, и голос, повторяющий: «Раз любишь бога – должен его уважать!» И Нечай считал, что продолжает биться лбом об пол, выполняя волю Парамохи, и все вокруг это видят и потихоньку смеются.
   Он и сам не знал, чего хотел. Но точно не жить в монастыре. Собственно, он думал о побеге давно, но не видел в нем особого смысла – весь мир казался ему похожим на монастырь. И только получив возможность бывать за его стенами, понял, что мог бы начать все с начала. В другом месте, с другими людьми. С теми, кто никогда не видел, как он ползал на коленках перед Парамохой.
   В первый раз его поймали по дороге домой – он не успел пройти и половины пути до Рядка. Нечай проклинал свою глупость, свое ребячество, и в следующий раз домой не пошел. Собственно, он не знал, куда идти, но и оставаться в школе больше не мог. Ему не исполнилось и шестнадцати, когда, на третий день мытарств, умирая от голода, он попал в руки разбойников.
   Нечай потихоньку спустился с печки – все спали, и объяснять, куда он собрался среди ночи, ему не хотелось. Он оделся ощупью, с третьего раза попав ногой в собственный сапог, покрепче застегнулся и на всякий случай взял с собой острый топор Мишаты. Конечно, брат на утро будет ворчать – инструмент его предназначался для тонкой бондарной работы, наточен был, как бритва, и испортить лезвие неосторожным ударом ничего не стоило.
   Только прикрыв дверь в сени, Нечай услышал шлепанье босых ног по полу, и поспешил выйти на крыльцо, надеясь, что его не видели. Но вслед за ним тут же выбежала Груша – в одной рубашке и босиком. Она мотала головой и хватала его за полушубок.
   – Ты чего? – Нечай присел перед ней на корточки.
   Она замычала и начала говорить что-то одними губами, показывая рукой на лес, а потом снова изобразила зверя, оскалившись и скрючив растопыренные пальчики.
   – Ничего не бойся, – Нечай поднял ее на руки, чтоб она не стояла на холодных досках, – я скоро приду.
   Она опять помотала головой и начала плакать.
   – Ну? Ты чего? – Нечай растерялся. Груша зарылась лицом в воротник его полушубка: смотреть на ее беззвучные слезы было невыносимо. Дрожащее, щуплое тело под рубахой тряслось от рыданий, шмыгал пуговичный нос, и руки тщетно цеплялись за грубую, вытертую замшу полушубка. Она просила его не уходить!
   – Не плачь, – шепнул Нечай в самое ее ухо, – ну не надо… Я же скоро приду.
   Груша обхватила руками его шею и прижалась мокрой щекой к его лицу, тесно-тесно.
   – Не бойся, ничего со мной не случится. Ну не плачь, ну пожалуйста… У меня и топор с собой есть, мне никто не страшен, правда… Пойдем, тебе тут холодно.
   Он отнес ее в дом, на сундук, и уложил под одеяло. Плакать она не перестала, но поняла, что не удержит Нечая, и больше не цеплялась за него. Он долго гладил ее по голове в надежде, что она уснет, но так ничего и не добился.
   – Ходит туда-сюда, всех детей перебудил, – проворчала сквозь сон Полева, и Нечай поспешил выйти вон, пока не проснулась мама. Кто их знает? Ведь почуяла же Груша неладное, может, и мама почувствует тоже?
   Несмотря на пасмурный день, ночь выдалась ясная и холодная. Снова светила яркая луна, почти полная, с еле заметной ущербинкой: голое поле, на которое вела их улочка, просматривалось до самой кромки леса. Нечай вышел на тропинку и скорым шагом направился к усадьбе. Он не знал, который час, но надеялся, что до полуночи успеет туда добраться.
   Лес, голый и черный, маячил впереди, Нечай вспомнил густой туман под ногами, шаги за спиной, и ему в первый раз стало не по себе от затеи Тучи Ярославича. Да и от собственного предложения прийти в усадьбу к полуночи тоже. При свете дня, да еще и на пьяную голову, ночные страхи не стоили внимания, теперь же, в восковом свете луны, Нечай подумал, что десять рублей золотом – огромные деньги. Мишата кормил семью рублей на тридцать в год, и Туча Ярославич, хоть и мот, не стал бы просто так швыряться золотом. Значит, опасность оценивает высоко, и считает, что поимка «оборотня», даже попытка его поимки, стоит этих денег. А если он и с Микулой проделал тот же трюк, что с Нечаем, то «оборотень» проявлял себя и до гибели Микулы. Может, погиб кто-то из дворовых? Это боярин живет в лесу, жители Рядка редко туда ходят, тем более по ночам.
   Лес приближался неумолимо, и сбавлять шага Нечай не хотел. Бешеная кошка? Но почему только по ночам? Бешеному зверю все равно, когда нападать, утром, вечером или ночью. И потом… не может рысь оторвать человеку голову. Ни силы ей не хватит, ни смысла в этом нет. Изорвет, искусает, но отрывать голову не станет.
   А еще, бешеные кошки не стучат в двери бань и не топают под окнами. Впрочем, кто знает? Может, мертвый человек на самом деле хотел дать о себе знать? Но Дарена говорила, что в баню к ним стучались и раньше. Может, врала, а на самом деле так оно случайно и вышло?
   Нечай шел, и не чувствовал под собой ног – подходить к лесу было страшно. Он действительно не боялся смерти, разве что маму жалел, и Грушу. Он не понимал, чего боится, не мог себе этого объяснить. Тропинка, ведущая к лесу, подбегала к его подножью и терялась меж деревьев, словно в пасти чудовища. И в очертаниях его тоже мерещились контуры призрачных страшилищ. Нечай не отрываясь смотрел вперед, надеясь разглядеть опасность издали, и вдруг понял, что на тропинке, у самого входа в лес маячит странное белое пятно. На темном фоне оно выделялось довольно ярко, и чем ближе Нечай подходил, тем отчетливей видел, что это человеческая фигура в белой рубахе – тонкая и невысокая.
   Фигура не двигалась, лишь легкий ветер шевелил белую ткань. А через некоторое время Нечай почувствовал на себе ее взгляд – холодный, пронзительный и неотрывный. Его окатило холодом с головы до ног, ему показалось, что он видит глаза, неподвижно и безучастно взирающие на него издали. Ждущие глаза. Он замедлил шаг и поглубже вдохнул. Во всяком случае, надо рассмотреть, кто это. Но рассматривать, а тем более приближаться, ему совсем не хотелось.