Страница:
Нечая ее слова кольнули остро, почти до слез. Прав Туча Ярославич. Этому все понравится… Он потерся затылком о мамину щеку – ему тоже ничего больше не надо, только бы жить дома, чтобы мама по утрам целовала его в макушку и поила молоком.
– Мам, а расскажи мне сказку, – попросил он, – помнишь, ты рассказывала, когда я был маленький? Про козлят.
– Помню, – мама улыбнулась и присела рядом, – ты ее больше всех любил. Так хохотал всегда!
Староста заплатил Нечаю за отчет тут же, без слов.
– Вот сейчас к Туче Ярославичу поеду как раз… – он с восхищением погладил исписанные листы бумаги, – сколько я ему должен-то?
– Тысячу четыреста шестьдесят три рубля шестнадцать копеек, – улыбнулся Нечай.
– Ой, как хорошо! Я думал – больше. Ты правильно посчитал?
– Правильно, правильно.
– Ой, как хорошо! – староста потер руки, – и деньги отвезу. Тыщу двести я уже отдал, осталось… Сколько осталось?
– Двести шестьдесят три рубля шестнадцать копеек.
– Как это ловко у тебя выходит! Что значит – ученый человек! Может, отсчитать мне поможешь? Деньги не маленькие…
– Помогу, – кивнул Нечай.
– У меня по мешочкам все разложено, – староста раскрыл сундук и начал выкладывать на пол мешочки с монетами, – вот тут – полушки, тут – деньги, тут – копейки, тут – алтыны. По сто штук, все точно.
– И не боишься дома их держать? Столько денег я никогда в жизни не видел.
На самом деле, Нечай видел и больше денег: они с разбойниками часто нападали на обозы, которые везли собранные подати. Но старосте знать о том было совсем необязательно.
– У меня запоры крепкие, – староста поднял палец, – и трое сыновей. А внуков и не счесть. То ли пятнадцать, то ли шестнадцать…
– Ты что ж, боярину полушками двести рублей собрать хочешь?
– Ну, у меня и крупные есть. Вот, гляди – сто рублей, – он поднял на стол увесистый мешок, – вот двадцать пять, и еще двадцать пять.
Нечай отсчитал нужную сумму быстро и уверенно, чем снова привел старосту в восторг. Получилось больше тридцати фунтов [16]– в руках не унести.
– Как же ты тыщу-то ему вез? На телеге? – удивился Нечай.
– Да там половина была товаром. Так что не телегой, а телегами, – посмеялся староста.
– Да уж… – Нечай почесал в затылке, вспомнив свою разбойную юность.
– Ты мне лучше вот что скажи… – староста указал ему на скамейку за столом, – это правда, что ты детишек грамоте учишь?
Нечай замялся.
– Ну да… Племянников. А что?
– Отец Афанасий говорит – нельзя это. Надо в архиерейском доме разрешение получить. И, вроде как, духовный сан надо иметь не ниже иерея.
– Да пошел он, этот отец Афанасий! – рассмеялся Нечай, – может, мне и сказки им на ночь рассказывать нельзя? Разрешение надо получить?
– Ты не смейся. Я сам об этом разузнаю, и если врет Афонька, может, ты и моих внуков возьмешь? Я платить буду, честь по чести.
– Возьму. Если Мишата не будет против. Только пока ты разузнаешь, мои всю азбуку выучат.
– Эх… – крякнул староста, – придумаем что-нибудь. Может, Афоньке денег дать?
Нечай пожал плечами.
– Я сегодня боярину про сход доложу, но Туча Ярославич, я думаю, про тебя ничего подобного не думает, и мужиков слушать не станет. А я говорил тебе: не вздумай озоровать! Сам виноват. Скажи мне честно, испортил Радею девку?
Нечай улыбнулся и покачал головой, сделав честные глаза.
– Ладно-ладно! – староста погрозил ему пальцем, – знаю я, как это бывает. Оглянуться не успеешь… И чем она тебе в жены не подошла, ума не приложу!
– Не хочу я жениться. Жену кормить надо.
– Вот и жарил бы Фимку. На молодое тело потянуло?
Нечай отвел глаза: и про Фимку знает! Наверное, весь Рядок знает…
На рынке Нечай сразу свернул к лотку со сластями: мама была совершенно права, он, как маленький, любил леденчики и пряники. Пусть и племянники порадуются. Баба, продающая сласти, едва не шарахнулась от него в сторону, но оглянулась по сторонам и набралась смелости, чтоб спросить:
– Чего пришел?
– Леденчиков хочу, – хмыкнул Нечай.
– Да? Где ж это видано, чтоб людоеды леденчики ели?
– Вот щас укушу… – засмеялся Нечай и клацнул зубами.
Баба отпрыгнула, а потом расхохоталась.
– Ой, ну тебя! Ну какой из тебя людоед! – она посмотрела по сторонам, и, не встретив осуждения со стороны соседей, спросила мирно, – каких тебе?
– Ну, петушков десяток. Леденчиков на два алтына. И пряников давай, два фунта.
– Мятных или медовых?
– И тех, и других давай. Чего-то много их у тебя сегодня.
– Так суббота! Сегодня все берут, у кого деньги есть. Есть куда положить?
Баба начала взвешивать пряники, а Нечай почесал в затылке и потом все же спросил:
– Слушай… Тут такой вопрос… Может, посоветуешь, чего бабе можно подарить?
– Невесте, что ль? – хитро улыбнулась лоточница.
– Снохе, – проворчал Нечай, – сказал же – бабе, не девке.
– А кто тебя знает? Говорят, ты с Косой Оленой теперь дружишь. Мальчишку ее прикармливаешь.
Нечай сплюнул:
– Не дружу я с Косой Оленой! Не дружу! Этого мне только не хватало! А мальчишку ее вся улица прикармливает.
– Ой, да ладно! Вся улица, может, и прикармливает, а неженатый – ты один.
– Чего снохе подарить? А?
– Дорого или дешево?
– Не знаю.
– Зеркало подари. Макар из города привез, ему Радей заказывал, а потом не взял. Он его вторую неделю продает. Большое зеркало, хорошее, пол-аршина высотой. И оклад красивый, резной.
Нечай подумал, что зеркало стоит рубля три, но на всякий случай подошел к лотку Макара.
– Сколько? – ткнул он пальцем в зеркало. Неплохую вещь Радей заказал любимой дочери.
– Рупь двадцать.
– Сиди, дальше продавай, – Нечай махнул рукой. Наверняка, Радей Макару заплатил что-нибудь за то, что зеркало не взял.
– Стой. Сколько дашь?
– Три полуполтины, – Нечай достал деньги и подбросил их на руке, – людоедам скидка полагается. А то обижусь, да сожру кого-нибудь.
Макар боязливо посмотрел по сторонам.
– За рубль бери.
– За девяносто копеек.
– Шут с тобой. Бери за девяносто. А то ведь разобью рано или поздно! Не знаешь, чего Радей на дочку-то осерчал? – Макар хитро прищурился.
– Понятия не имею, – Нечай поджал губы, – и с Косой Оленой я не дружу тоже. Чего у тебя для девчонок есть?
– А вот ленточки на лоб парчовые. И красиво, и не дорого. Шелком вышиты, между прочим.
– Недорого, это сколько?
– По два алтына.
– Да ты с ума сошел? – фыркнул Нечай, – по два алтына! Им красная цена – две копейки!
– Три штуки за десять копеек отдам. А у меня вот и для мальчишек есть. Они ведь у тебя писать учатся? Гляди, стеклянная чернильница. Тяжелая, специально, чтоб не опрокинули. Двадцать копеек всего.
– Пятнадцать, – поправил Нечай.
– Ну да, пятнадцать, – захихикал Макар, – я ее Афоньке вез, так он, жадюга, за гривну взять хотел. Ты, говорит, ее все равно никому не продашь. А я ему сразу сказал: Нечай Бондарев купит, он человек не жадный. У него ребятки писать учатся, ему нужно.
– Я жадный, – проворчал Нечай, – маме бы чего-нибудь теперь.
– А вот гребешок. Костяной, хороший. А брату ничего не хочешь? У меня пряжка есть для пояса – загляденье. Все вместе – тридцать копеек.
– Выжига ты. Давай, пряжку и гребень – за двадцать, и еще со всего скидку десять копеек. А то больно много получается.
– Уговорил! – махнул рукой Макар, – для хорошего человека чего не сделаешь!
Полева краснела и опускала лицо, заглядывала в зеркало робко, одним глазком, и, наконец, выговорила:
– Деньги тратишь…
– Мои деньги, хочу и трачу, – ответил Нечай.
Мишата хмыкал в усы – ему было приятно. И мама прошептала Нечаю на ухо:
– Так ей, стерве. Пусть теперь только раскроет рот. Мой сыночек всех любит, всем подарки дарит.
– Мам, ну дай посмотреть-то… – Надея дернула Полеву за рукав, придерживая на лбу парчовую ленточку.
– Ой, смотри, смотри, сколько хочешь! – засмеялась Полева, – не убудет!
Она сама подвела к зеркалу Грушу и приладила ленточку ей на голову. Груша кокетливо покрутилась, рассматривая свое отражение со всех сторон, и получилось у нее это гораздо естественней, чем у Надеи.
– Невесты! – вздохнула Полева, – красавицы! Вырастут – и Дарену за пояс заткнут.
Мишата кашлянул:
– Нечего наших дочек с Дареной сравнивать.
Малые грызли пряники, а Гришка с Митяем, забыв про сласти, разглядывали чернильницу из толстого синего стекла, подкладывая под нее перья, щепки, вышитые цветы на полотенце, а потом пошли во двор, смотреть на солнце.
– Разбейте только! – крикнул им вслед Нечай.
Но вернулись племянники очень быстро.
– Там приехали! – закричал с порога Гришка.
– Там бояре приехали! – добавил Митяй, – на лошадях! К нам!
Мишата озабочено охнул и побежал открывать ворота, Полева кинулась к окну, мама испугалась, словно почувствовала неладное, и, вслед за детьми, вышла на крыльцо.
Но бояре – «гости» Тучи Ярославича – не стали заезжать во двор, их кони переминались с ноги на ногу на улице, а в дом зашел староста, приехавший с ними.
– Нечай, собирайся, – обеспокоено сказал он, – Туча Ярославич тебя к себе требуют. Лошадь прислал, чтоб ты по свету до него добраться успел.
– Что? – спросил Мишата, взбежавший на крыльцо, – это из-за схода?
– Из-за схода, из-за схода, – кивнул староста, – очень осерчали… Быстро, говорит, тащи его сюда, я с ним разберусь. И мужикам передай, говорит, что сам до всего дознаюсь, никакой пощады пусть не ждет.
– Ой, – вскрикнула мама, – ой, да что же это! Мой сыночек, он же никакой не оборотень, на сходе же решили! Мишата, Мишата! Поезжай с ним, хоть какая-то заступа!
– Нет, Туча Ярославич не велел, – оборвал ее староста, – никаких, сказал, защитников, сам разбираться будет.
– Да как же он разберется? Откуда ж он знает про моего сыночка?
– Не бойся, мать, – староста вздохнул, – Туча Ярославич – человек справедливый, зряшную напраслину слушать не станет. Сказал: разберется – значит, разберется.
Нечай поспешил одеться, чтоб не видеть, как мама начнет плакать, поцеловал ее в щеку и вышел из дому, потянув за собой старосту.
– Ну? Где лошадь? – спросил Нечай, натягивая шапку на уши.
«Гости» Тучи Ярославича недовольно посмотрели на него сверху вниз, а Ондрюшка, которого Нечай как-то валял по полу, спрятался за спинами товарищей.
Староста подвел к нему знакомую резвую кобылку, и Нечай неохотно полез в седло – он бы с большим удовольствием прошелся до усадьбы пешком.
«Гости» же, как нарочно, сорвались с места в карьер, и, пока Нечай разбирал поводья и осваивался в седле, выскочили в поле. Он решил, что никуда не спешит, и потрусил за ними легкой рысью. Солнце еще не село, но уже скрылось за избами Рядка, и вскоре бояре вернулись назад с криками:
– Ну? Что ты тянешься? Стемнеет скоро! Хочешь по лесу в темноте ехать?
Нечай пожал плечами:
– А что нам, людоедам? В темноте даже лучше…
На этот раз боярин принимал его в большом доме, в просторной комнате, которую именовал «кабинетом». Нечай замялся, прежде чем ступить на мохнатый ковер, которым был устлан почти весь пол «кабинета», но его подтолкнули в спину, и на всякий случай он все же снял шапку. Туча Ярославич сидел напротив входа посредине широкого и длинного стола, перед ним из чернильницы торчало красно-зеленое пушистое перо, лежали счеты и – Нечай не мог ошибиться – листы с отчетом старосты. Боярин поднял голову и знаком велел своему «гостю» прикрыть дверь.
– Ну? – угрюмо начал Туча Ярославич, когда тяжелая дверь глухо хлопнула у Нечая за спиной, – хочешь к воеводе? А? На дыбу?
– Не очень… – пробормотал Нечай.
– Я тебе что сказал? Я тебе сказал: в церковь ходить, готовиться в диаконы. А ты что? Девок портить, над клятвой Богородице глумиться? Кто послал отца Афанасия к лешему? А?
– А мог бы и подальше послать… – сказал Нечай.
– Поговори! – боярин хлопнул ладонью по столу, – доказывай теперь мужикам, что ты шалопут, а не убийца-людоед! За оскорбление духовного лица да за прелюбодейство велел бы бить тебя батогами, глядишь, мужики бы и успокоились. А как после этого в дьяконы тебя рукополагать? Коли всем станет известно, что ты – шалопут, а?
– Да какой же из меня диакон, если я шалопут?
– Тебя не спрашивают! Ишь! Щас отправлю на конюшню, к Кондрашке, чтоб выпорол тебя хорошенько – может, ума и прибавится. Не забывай, кто ты есть!
– Да я, вроде, помню… – Нечай глянул на боярина исподлобья.
– И не гляди на меня волком-то! Руки мне целовать должен, в ногах валяться! От добра добра не ищут! Обратно в колодки захотел? Иди с глаз моих! В людской подожди, понадобишься – позову. И не вздумай сбежать! Ты мне сегодня ночью нужен будешь. Покажу тебе кое-что.
Туча Ярославич склонил голову и начал беспорядочно перелистывать бумаги, давая понять, что Нечаю тут не место. Тот пожал плечами и вышел вон.
В людской топилась печь, только дым не уходил к потолку, как было дома, а плавал по всей избе: Нечай продержался там не больше двух минут и, закашлявшись, поспешил обратно на двор. Дворовые посмеялись над ним – они, похоже, привыкли – и посоветовали пойти к охотникам. Нечай, кашляя и размазывая слезы по лицу, поскользнулся на ступеньках крыльца людской, двинулся к охотничьей избе, в полутьме споткнулся о колоду, на которой кололи дрова, и едва не сбил с ног двух баб, идущих через двор ему наперерез.
– Куда прешь? – визгливо заорала старшая, – под ноги не смотришь!
– Я не нарочно… – пробормотал Нечай и протер глаза: баба, которая его ругала, когда-то, видно, была очень красивой. Да и теперь он бы от такой не отказался, хотя она явно была старше его лет на десять, а то и больше. Отчего красивые женщины всегда так любят скандалить? Впрочем, и некрасивые тоже… Ее подружка, которую красавица крепко держала под руку, закутала лицо в темный платок, и ее Нечай совсем не разглядел. Задний двор освещался факелами, видно, работы у дворовых хватало и по вечерам, но света все равно было маловато.
– Вот-вот, глаза протри! – красавица двинулась вперед своей дорогой, дернув за собой подругу, – ходят тут. Пришел на чужой двор, так не носись, как угорелый…
– Угорелый, угорелый, – засмеялся Нечай, – ну сказал же – не нарочно!
– Нечай! – вдруг вскрикнула баба в платке и оглянулась, – Нечай!
Красавица дернула ее за собой еще сильней, но та забилась, стараясь вырвать руку, и попыталась стащить платок с головы.
– Куда? А ну иди, не рыпайся, – прикрикнула старшая, но Нечай успел их догнать.
– Подожди-ка, красавица, – он взял ее подругу под другую руку, – куда это ты ее силком тащишь?
– Не твое дело. Шел мимо и иди.
– Нечай, это я, это я! – донеслось сквозь платок, но голоса он не узнал, понял только, что это девка, молодая совсем.
Он попробовал стащить платок с ее головы, но у него ничего не вышло: пальцы запутались в складках.
– Это я, Нечай, это я! – разрыдалась девка, закутанная в платок.
– А ну-ка пусти ее, – рявкнул он на старшую и дернул ее подружку к себе.
– Щас! – выкрикнула баба и заголосила, – Кондрашка! Кондрашка! Бегом сюда!
Нечай схватился за платок всей пятерней и сдернул его вниз, цепляя девку за волосы, и увидел под ним Дарену, зареванную и лохматую.
– Ах ты ж… – сказал он и выругался, – ты что тут делаешь?
– Не твое дело, – красавица воспользовалась его замешательством и потянула девку к себе, – Кондрашка, черт, где тебя носит!
– Нечай! Нечай! – разрыдалась та еще сильнее, – забери меня отсюда!
– Эй, погоди-ка, – Нечай успел поймать Дарену за руку, – а ну-ка отпусти! Ты ей не мать, не сестра – что тебе от нее надо?
В голову закралась мысль, что Радей и вправду решил отдать дочь в дворовые, и тогда он напрасно устраивает склоку.
– А тебе? Ты ей не муж, не брат, – парировала баба.
– Пусть она мне сама расскажет, что тут делает. А я уже решу, что мне надо.
– Нечай, забери меня отсюда! – еле-еле выговорила Дарена сквозь слезы.
Да уж, если Радей и в самом деле решился на такое, Дарене не позавидуешь… Ладно, к мужу в чужую семью – и то тяжело, а вот так, в усадьбу, где совсем другие обычаи, где никто не заступится, никто не пожалеет, не поможет… Не слишком ли?
Кондрашка – здоровенный кузнец Тучи Ярославича – налетел неожиданно, и попытался плечом свалить Нечая с ног. Нечай отодвинулся в сторону, и кузнец промахнулся, едва удержавшись на ногах, но тоже был не лыком шит и тут же развернулся обратно. К такому лучше не приближаться: заломает, как медведь. Нечай пробежал глазами по кругу в поисках оружия, но не увидел ничего, кроме колоды, об которую споткнулся. Здоровая, тяжелая, а впрочем… Он прыгнул в ее сторону, вскинул колоду над головой и с силой метнул в лоб Кондрашке. Убить его он не рассчитывал – лоб кузнеца выглядел крепким, но оглушить надеялся. Но Кондрашка поймал колоду на лету, и Нечаю показалось, что ловил он ее именно лбом, руками только помогал немного. Поймал, и тут же отправил обратно. Нечай думал пригнуться и пропустить ее за спину, но тут в нем взыграла молодецкая удаль, и он принял колоду так же, как и кузнец – на руки и на голову.
Со стороны людской кто-то радостно гикнул, и раздались одобрительные голоса. Если бы не шишка на лбу, набитая позапрошлой ночью, Нечай бы посчитал, что поймал колоду очень удачно. Он не думал долго, и кинул колоду Кондрашке в ноги, выше коленей, чтоб тот не мог ее ни поймать, ни перепрыгнуть, но тот остановил ее сапогом, быстро отшагнув назад. От людской снова раздались довольные вопли – их потихоньку окружали мужики с факелами. Кузнец чуть приподнял колоду над землей и метнул в Нечая, но хитрей: она летела прямо, и дошла бы до крыльца людской – сапогом ее было не остановить. Нечай присел на одно колено и принял ее в руки, чем заслужил новое одобрение дворовых. Кидаться колодой ему надоело, и он пошел в наступление, используя ее как таран. Кондрашка явно обрадовался такому повороту, взревел и собрался упереться в колоду с другой стороны, но Нечай не надеялся задавить кузнеца весом, поэтому в последний миг швырнул колоду ему на ноги. Кондрашка такого явно не ожидал, взревел от боли, но отомстить не успел – Нечай ударил его в солнечное сплетение и добил, стукнув обеими руками по шейным позвонкам. Кузнец рухнул на колени, под свист и крики дворовых.
– Завалил! Кондрашку завалил! – хохотали мужики, – такого быка!
Нечай огляделся и понял, что под шумок хитрая баба увела Дарену, и где теперь их искать, он понятия не имеет!
Кузнец поднялся, потирая шею и улыбаясь во весь рот:
– Хитер! Ох, хитер! Ничего, в другой раз я буду знать!
– Может, не надо другого раза? – хмыкнул Нечай.
– Ну, нет! Это не честно, – круглое лицо кузнеца стало обиженным, как у малыша, – при случае еще схватимся.
– Ладно, – протянул Нечай, – лучше скажи, а что с девкой, которую вам на днях в дворовые отдали?
– С девкой? С какой девкой? Нам три года уже никого не отдавали. Вот как Антошка Еленку в жены взял, с тех пор и не появлялись девки. Только свои.
– Нет, не было никакой девки, – подтвердил кто-то из дворовых, – полгода назад Анисья прибилась, так она не девка – бабка, считай.
– А кто ж тебя позвал тогда? – Нечай посмотрел по сторонам, ничего не понимая. Не привиделось же ему, в самом деле?
– Так это не девка! Какая ж она девка! – захохотал Кондрашка, – это ж Машка-подстилка!
– Девка! Ой, не могу! Девка! – заржали дворовые, – Машка – девка!
– Нет, с ней девка была, в платке, из Рядка! – попытался объяснить Нечай, но его никто не слушал: все продолжали хохотать и сыпать крепкими выражениями, обрисовывающими образ жизни Машки.
Да, в хорошую компанию попала Дарена, ничего не скажешь. Может, и поделом? Нечаю очень хотелось думать именно так, но в глубине души он все равно чувствовал себя виноватым: ведь не разглядел, позарился…
– Пошли ко мне в кузню, погреемся, – радушно предложил Кондрашка, отсмеявшись, – в людской, по мне, невозможно жить.
Нечай пожал плечами, оглядывая задний двор – ни Машки, ни Дарены видно не было – и пошел вслед за кузнецом.
Кузня его прилегала вплотную к конюшне, вытянувшейся вдоль леса, а сзади к ней прилепилась клетушка, где жил кузнец – стол, две лавки вдоль него и кирпичная стенка горна.
– Во, и топить не надо – из кузни жар идет, – Кондрашка сел на лавку, обводя рукой свое жилище, – и дыма никакого, как в хоромах у боярина.
Нечай не отказался от крепкого сбитня, который Кондрашка разогрел в кузне, раздувая меха горна. Под сладкое питье кузнеца потянуло на разговоры – он оказался на редкость словоохотливым, и успел рассказать Нечаю немало историй из жизни усадьбы.
– Машка, конечно, в усадьбе – штука полезная. Сколько бобылей вокруг! Девки-то по деревням норовят замуж выйти, а боярин, добрая душа, всегда отпускает. А что? Здесь холопка, и там холопка! Только там и хозяйство свое, и детишки на своем молочке растут, и мужика только своего надо обихаживать. Лучше, конечно, для бабы-то. Ну, понятно, к нам никто идти не хочет. Вот только Еленка. Но у них с Антошкой такая любовь была – любо-дорого поглядеть. Его Туча Ярославич в деревню не отпустил, Антошка шорник хороший, что ему в деревне делать?
– Ты про Машку начинал, – напомнил Нечай.
– Да. Туча Ярославич Машку бережет, о душе ее заботится. Отец Гавриил ее каждую неделю исповедует, причащает. Вроде как и не грех уже получается. В ночь с субботы на воскресенье у нас в часовне всенощную служат, но это не для нас, это для бояр. А нам не больно и надо – полночи в часовне толпиться. Нам обедни в воскресенье хватает. Так вот Машку всегда на всенощную зовут, вроде епитимии. Приобщают, так сказать, к высокому… А если Машку кто обидит, боярин очень сердится, она, получается, на особом положении у него. И живет отдельно ото всех, рядом с часовней для нее избушку срубили. Ну, эт… ты понимаешь… чтоб удобней было… Хорошая избушка, с кухонькой отдельной. И спит не на лавке, там, не на сундуке – кровать у нее с периной, как у купчихи.
Нечай молча кивал. Расстрига причащает прелюбодейку каждую неделю… Служит в часовне литургию… Чтоб потаскушка приобщалась к высокому, домик, куда она водит мужиков, стоит около часовни, наверное, чтоб с кровати видеть крест…
И Нечая после этого считают богохульником? Дав Кондрашке вволю наговориться, он распрощался с ним и отправился искать домик около часовни: если дворовые ничего не знают о Дарене, то уж Машка знает о ней наверняка.
И часовню, спрятанную меж высоких дубов, и избушку рядом с ней он нашел без труда. Впрочем, часовня оказалась сооружением значительным, и, будь в ней алтарь, потянула бы на деревенскую церковь: и размером, и красотой. Над тесовой шатровой крышей восьмигранной башенки торчала луковка, увенчанная крестом, к башенке ступеньками поднимался сруб из трех клетей; резные причелины венчали птицы с женскими головами, а полотенца, спускавшиеся от коньков, украшали знаки солнца и земли.
В избушке было темно и тихо, только лампадка теплилась в красном углу. Нечай подождал, пока глаза привыкнут к темноте, осмотрелся и действительно увидел кровать, столик, накрытый белой вышитой скатертью, кружевные занавески на маленьких окошках, беленую печь за перегородкой, обитый медью сундук, а над ним – большое зеркало в богатой оправе. Он присел на лавку у двери – не может быть, чтоб хозяйка домика пропала на всю ночь.
А впрочем… Если каждую субботу в часовне служат всенощную, то уже пора начинать… Может быть, Машка увела Дарену в часовню? Но зачем? Нечай почесал в затылке и вдруг вспомнил: девственница и младенец… Два дня осталось… И всенощная только для бояр… Никак они собрались Дарену отдать какому-то князю? Кто его знает, этого князя, может, для Дарены так лучше? А с кем тогда расстрига собирается кувыркаться на вонючих костях? Куры и эта потаскушка не подходят, а потаскушка, получается – это Машка? Но причем тут князь?
Грядет Князь мира сего. Не этого ли князя боярин имел в виду? Может, Туча Ярославич – раскольник? Нечай видел много раскольников, все они мечтали умереть мучениками, никогда не скрывали своих убеждений, за что и оказались в колодках. Но, может, существуют те, кто не собирается становиться мучеником, сидит себе тихо, ходит в церковь, а по субботам тайно совершает богослужение по старому обряду? Идея показалась Нечаю нелепой. На то они и раскольники… Тайный раскольник – это несерьезно. Но служит-то у боярина расстрига? Кто, кроме раскольника, примет причастие от расстриги? А дворовые – им что? – попа от дьякона не отличат, а на лбу у него не написано, что он сана лишен. Отец Гавриил.
А может?.. Всем известно, что латинская церковь поклоняется Сатане, а Туча Ярославич много лет жил в чужой земле. Может, там его склонили в сатанинскую веру? И тогда Дарену на самом деле хотят отдать Князю тьмы! И младенца на самом деле собираются принести в жертву?
– Дура ты дура, – услышал он голос за окном, – прекрати реветь! Кому ты нужна с опухшей рожей-то будешь? Счастья своего не понимаешь! Иди!
Нечай привстал, когда на низком крылечке раздались шаги. Напасть на женщину ему не хватило смелости, поэтому он подождал, пока за Машкой, втолкнувшей Дарену в избушку, закроется дверь. Баба сразу подошла к лампадке, зажгла от нее свечу и поставила на стол.
– К зеркалу садись, – сердито велела она Дарене, – прихорашивать тебя буду.
– Мам, а расскажи мне сказку, – попросил он, – помнишь, ты рассказывала, когда я был маленький? Про козлят.
– Помню, – мама улыбнулась и присела рядом, – ты ее больше всех любил. Так хохотал всегда!
Староста заплатил Нечаю за отчет тут же, без слов.
– Вот сейчас к Туче Ярославичу поеду как раз… – он с восхищением погладил исписанные листы бумаги, – сколько я ему должен-то?
– Тысячу четыреста шестьдесят три рубля шестнадцать копеек, – улыбнулся Нечай.
– Ой, как хорошо! Я думал – больше. Ты правильно посчитал?
– Правильно, правильно.
– Ой, как хорошо! – староста потер руки, – и деньги отвезу. Тыщу двести я уже отдал, осталось… Сколько осталось?
– Двести шестьдесят три рубля шестнадцать копеек.
– Как это ловко у тебя выходит! Что значит – ученый человек! Может, отсчитать мне поможешь? Деньги не маленькие…
– Помогу, – кивнул Нечай.
– У меня по мешочкам все разложено, – староста раскрыл сундук и начал выкладывать на пол мешочки с монетами, – вот тут – полушки, тут – деньги, тут – копейки, тут – алтыны. По сто штук, все точно.
– И не боишься дома их держать? Столько денег я никогда в жизни не видел.
На самом деле, Нечай видел и больше денег: они с разбойниками часто нападали на обозы, которые везли собранные подати. Но старосте знать о том было совсем необязательно.
– У меня запоры крепкие, – староста поднял палец, – и трое сыновей. А внуков и не счесть. То ли пятнадцать, то ли шестнадцать…
– Ты что ж, боярину полушками двести рублей собрать хочешь?
– Ну, у меня и крупные есть. Вот, гляди – сто рублей, – он поднял на стол увесистый мешок, – вот двадцать пять, и еще двадцать пять.
Нечай отсчитал нужную сумму быстро и уверенно, чем снова привел старосту в восторг. Получилось больше тридцати фунтов [16]– в руках не унести.
– Как же ты тыщу-то ему вез? На телеге? – удивился Нечай.
– Да там половина была товаром. Так что не телегой, а телегами, – посмеялся староста.
– Да уж… – Нечай почесал в затылке, вспомнив свою разбойную юность.
– Ты мне лучше вот что скажи… – староста указал ему на скамейку за столом, – это правда, что ты детишек грамоте учишь?
Нечай замялся.
– Ну да… Племянников. А что?
– Отец Афанасий говорит – нельзя это. Надо в архиерейском доме разрешение получить. И, вроде как, духовный сан надо иметь не ниже иерея.
– Да пошел он, этот отец Афанасий! – рассмеялся Нечай, – может, мне и сказки им на ночь рассказывать нельзя? Разрешение надо получить?
– Ты не смейся. Я сам об этом разузнаю, и если врет Афонька, может, ты и моих внуков возьмешь? Я платить буду, честь по чести.
– Возьму. Если Мишата не будет против. Только пока ты разузнаешь, мои всю азбуку выучат.
– Эх… – крякнул староста, – придумаем что-нибудь. Может, Афоньке денег дать?
Нечай пожал плечами.
– Я сегодня боярину про сход доложу, но Туча Ярославич, я думаю, про тебя ничего подобного не думает, и мужиков слушать не станет. А я говорил тебе: не вздумай озоровать! Сам виноват. Скажи мне честно, испортил Радею девку?
Нечай улыбнулся и покачал головой, сделав честные глаза.
– Ладно-ладно! – староста погрозил ему пальцем, – знаю я, как это бывает. Оглянуться не успеешь… И чем она тебе в жены не подошла, ума не приложу!
– Не хочу я жениться. Жену кормить надо.
– Вот и жарил бы Фимку. На молодое тело потянуло?
Нечай отвел глаза: и про Фимку знает! Наверное, весь Рядок знает…
На рынке Нечай сразу свернул к лотку со сластями: мама была совершенно права, он, как маленький, любил леденчики и пряники. Пусть и племянники порадуются. Баба, продающая сласти, едва не шарахнулась от него в сторону, но оглянулась по сторонам и набралась смелости, чтоб спросить:
– Чего пришел?
– Леденчиков хочу, – хмыкнул Нечай.
– Да? Где ж это видано, чтоб людоеды леденчики ели?
– Вот щас укушу… – засмеялся Нечай и клацнул зубами.
Баба отпрыгнула, а потом расхохоталась.
– Ой, ну тебя! Ну какой из тебя людоед! – она посмотрела по сторонам, и, не встретив осуждения со стороны соседей, спросила мирно, – каких тебе?
– Ну, петушков десяток. Леденчиков на два алтына. И пряников давай, два фунта.
– Мятных или медовых?
– И тех, и других давай. Чего-то много их у тебя сегодня.
– Так суббота! Сегодня все берут, у кого деньги есть. Есть куда положить?
Баба начала взвешивать пряники, а Нечай почесал в затылке и потом все же спросил:
– Слушай… Тут такой вопрос… Может, посоветуешь, чего бабе можно подарить?
– Невесте, что ль? – хитро улыбнулась лоточница.
– Снохе, – проворчал Нечай, – сказал же – бабе, не девке.
– А кто тебя знает? Говорят, ты с Косой Оленой теперь дружишь. Мальчишку ее прикармливаешь.
Нечай сплюнул:
– Не дружу я с Косой Оленой! Не дружу! Этого мне только не хватало! А мальчишку ее вся улица прикармливает.
– Ой, да ладно! Вся улица, может, и прикармливает, а неженатый – ты один.
– Чего снохе подарить? А?
– Дорого или дешево?
– Не знаю.
– Зеркало подари. Макар из города привез, ему Радей заказывал, а потом не взял. Он его вторую неделю продает. Большое зеркало, хорошее, пол-аршина высотой. И оклад красивый, резной.
Нечай подумал, что зеркало стоит рубля три, но на всякий случай подошел к лотку Макара.
– Сколько? – ткнул он пальцем в зеркало. Неплохую вещь Радей заказал любимой дочери.
– Рупь двадцать.
– Сиди, дальше продавай, – Нечай махнул рукой. Наверняка, Радей Макару заплатил что-нибудь за то, что зеркало не взял.
– Стой. Сколько дашь?
– Три полуполтины, – Нечай достал деньги и подбросил их на руке, – людоедам скидка полагается. А то обижусь, да сожру кого-нибудь.
Макар боязливо посмотрел по сторонам.
– За рубль бери.
– За девяносто копеек.
– Шут с тобой. Бери за девяносто. А то ведь разобью рано или поздно! Не знаешь, чего Радей на дочку-то осерчал? – Макар хитро прищурился.
– Понятия не имею, – Нечай поджал губы, – и с Косой Оленой я не дружу тоже. Чего у тебя для девчонок есть?
– А вот ленточки на лоб парчовые. И красиво, и не дорого. Шелком вышиты, между прочим.
– Недорого, это сколько?
– По два алтына.
– Да ты с ума сошел? – фыркнул Нечай, – по два алтына! Им красная цена – две копейки!
– Три штуки за десять копеек отдам. А у меня вот и для мальчишек есть. Они ведь у тебя писать учатся? Гляди, стеклянная чернильница. Тяжелая, специально, чтоб не опрокинули. Двадцать копеек всего.
– Пятнадцать, – поправил Нечай.
– Ну да, пятнадцать, – захихикал Макар, – я ее Афоньке вез, так он, жадюга, за гривну взять хотел. Ты, говорит, ее все равно никому не продашь. А я ему сразу сказал: Нечай Бондарев купит, он человек не жадный. У него ребятки писать учатся, ему нужно.
– Я жадный, – проворчал Нечай, – маме бы чего-нибудь теперь.
– А вот гребешок. Костяной, хороший. А брату ничего не хочешь? У меня пряжка есть для пояса – загляденье. Все вместе – тридцать копеек.
– Выжига ты. Давай, пряжку и гребень – за двадцать, и еще со всего скидку десять копеек. А то больно много получается.
– Уговорил! – махнул рукой Макар, – для хорошего человека чего не сделаешь!
Полева краснела и опускала лицо, заглядывала в зеркало робко, одним глазком, и, наконец, выговорила:
– Деньги тратишь…
– Мои деньги, хочу и трачу, – ответил Нечай.
Мишата хмыкал в усы – ему было приятно. И мама прошептала Нечаю на ухо:
– Так ей, стерве. Пусть теперь только раскроет рот. Мой сыночек всех любит, всем подарки дарит.
– Мам, ну дай посмотреть-то… – Надея дернула Полеву за рукав, придерживая на лбу парчовую ленточку.
– Ой, смотри, смотри, сколько хочешь! – засмеялась Полева, – не убудет!
Она сама подвела к зеркалу Грушу и приладила ленточку ей на голову. Груша кокетливо покрутилась, рассматривая свое отражение со всех сторон, и получилось у нее это гораздо естественней, чем у Надеи.
– Невесты! – вздохнула Полева, – красавицы! Вырастут – и Дарену за пояс заткнут.
Мишата кашлянул:
– Нечего наших дочек с Дареной сравнивать.
Малые грызли пряники, а Гришка с Митяем, забыв про сласти, разглядывали чернильницу из толстого синего стекла, подкладывая под нее перья, щепки, вышитые цветы на полотенце, а потом пошли во двор, смотреть на солнце.
– Разбейте только! – крикнул им вслед Нечай.
Но вернулись племянники очень быстро.
– Там приехали! – закричал с порога Гришка.
– Там бояре приехали! – добавил Митяй, – на лошадях! К нам!
Мишата озабочено охнул и побежал открывать ворота, Полева кинулась к окну, мама испугалась, словно почувствовала неладное, и, вслед за детьми, вышла на крыльцо.
Но бояре – «гости» Тучи Ярославича – не стали заезжать во двор, их кони переминались с ноги на ногу на улице, а в дом зашел староста, приехавший с ними.
– Нечай, собирайся, – обеспокоено сказал он, – Туча Ярославич тебя к себе требуют. Лошадь прислал, чтоб ты по свету до него добраться успел.
– Что? – спросил Мишата, взбежавший на крыльцо, – это из-за схода?
– Из-за схода, из-за схода, – кивнул староста, – очень осерчали… Быстро, говорит, тащи его сюда, я с ним разберусь. И мужикам передай, говорит, что сам до всего дознаюсь, никакой пощады пусть не ждет.
– Ой, – вскрикнула мама, – ой, да что же это! Мой сыночек, он же никакой не оборотень, на сходе же решили! Мишата, Мишата! Поезжай с ним, хоть какая-то заступа!
– Нет, Туча Ярославич не велел, – оборвал ее староста, – никаких, сказал, защитников, сам разбираться будет.
– Да как же он разберется? Откуда ж он знает про моего сыночка?
– Не бойся, мать, – староста вздохнул, – Туча Ярославич – человек справедливый, зряшную напраслину слушать не станет. Сказал: разберется – значит, разберется.
Нечай поспешил одеться, чтоб не видеть, как мама начнет плакать, поцеловал ее в щеку и вышел из дому, потянув за собой старосту.
– Ну? Где лошадь? – спросил Нечай, натягивая шапку на уши.
«Гости» Тучи Ярославича недовольно посмотрели на него сверху вниз, а Ондрюшка, которого Нечай как-то валял по полу, спрятался за спинами товарищей.
Староста подвел к нему знакомую резвую кобылку, и Нечай неохотно полез в седло – он бы с большим удовольствием прошелся до усадьбы пешком.
«Гости» же, как нарочно, сорвались с места в карьер, и, пока Нечай разбирал поводья и осваивался в седле, выскочили в поле. Он решил, что никуда не спешит, и потрусил за ними легкой рысью. Солнце еще не село, но уже скрылось за избами Рядка, и вскоре бояре вернулись назад с криками:
– Ну? Что ты тянешься? Стемнеет скоро! Хочешь по лесу в темноте ехать?
Нечай пожал плечами:
– А что нам, людоедам? В темноте даже лучше…
На этот раз боярин принимал его в большом доме, в просторной комнате, которую именовал «кабинетом». Нечай замялся, прежде чем ступить на мохнатый ковер, которым был устлан почти весь пол «кабинета», но его подтолкнули в спину, и на всякий случай он все же снял шапку. Туча Ярославич сидел напротив входа посредине широкого и длинного стола, перед ним из чернильницы торчало красно-зеленое пушистое перо, лежали счеты и – Нечай не мог ошибиться – листы с отчетом старосты. Боярин поднял голову и знаком велел своему «гостю» прикрыть дверь.
– Ну? – угрюмо начал Туча Ярославич, когда тяжелая дверь глухо хлопнула у Нечая за спиной, – хочешь к воеводе? А? На дыбу?
– Не очень… – пробормотал Нечай.
– Я тебе что сказал? Я тебе сказал: в церковь ходить, готовиться в диаконы. А ты что? Девок портить, над клятвой Богородице глумиться? Кто послал отца Афанасия к лешему? А?
– А мог бы и подальше послать… – сказал Нечай.
– Поговори! – боярин хлопнул ладонью по столу, – доказывай теперь мужикам, что ты шалопут, а не убийца-людоед! За оскорбление духовного лица да за прелюбодейство велел бы бить тебя батогами, глядишь, мужики бы и успокоились. А как после этого в дьяконы тебя рукополагать? Коли всем станет известно, что ты – шалопут, а?
– Да какой же из меня диакон, если я шалопут?
– Тебя не спрашивают! Ишь! Щас отправлю на конюшню, к Кондрашке, чтоб выпорол тебя хорошенько – может, ума и прибавится. Не забывай, кто ты есть!
– Да я, вроде, помню… – Нечай глянул на боярина исподлобья.
– И не гляди на меня волком-то! Руки мне целовать должен, в ногах валяться! От добра добра не ищут! Обратно в колодки захотел? Иди с глаз моих! В людской подожди, понадобишься – позову. И не вздумай сбежать! Ты мне сегодня ночью нужен будешь. Покажу тебе кое-что.
Туча Ярославич склонил голову и начал беспорядочно перелистывать бумаги, давая понять, что Нечаю тут не место. Тот пожал плечами и вышел вон.
В людской топилась печь, только дым не уходил к потолку, как было дома, а плавал по всей избе: Нечай продержался там не больше двух минут и, закашлявшись, поспешил обратно на двор. Дворовые посмеялись над ним – они, похоже, привыкли – и посоветовали пойти к охотникам. Нечай, кашляя и размазывая слезы по лицу, поскользнулся на ступеньках крыльца людской, двинулся к охотничьей избе, в полутьме споткнулся о колоду, на которой кололи дрова, и едва не сбил с ног двух баб, идущих через двор ему наперерез.
– Куда прешь? – визгливо заорала старшая, – под ноги не смотришь!
– Я не нарочно… – пробормотал Нечай и протер глаза: баба, которая его ругала, когда-то, видно, была очень красивой. Да и теперь он бы от такой не отказался, хотя она явно была старше его лет на десять, а то и больше. Отчего красивые женщины всегда так любят скандалить? Впрочем, и некрасивые тоже… Ее подружка, которую красавица крепко держала под руку, закутала лицо в темный платок, и ее Нечай совсем не разглядел. Задний двор освещался факелами, видно, работы у дворовых хватало и по вечерам, но света все равно было маловато.
– Вот-вот, глаза протри! – красавица двинулась вперед своей дорогой, дернув за собой подругу, – ходят тут. Пришел на чужой двор, так не носись, как угорелый…
– Угорелый, угорелый, – засмеялся Нечай, – ну сказал же – не нарочно!
– Нечай! – вдруг вскрикнула баба в платке и оглянулась, – Нечай!
Красавица дернула ее за собой еще сильней, но та забилась, стараясь вырвать руку, и попыталась стащить платок с головы.
– Куда? А ну иди, не рыпайся, – прикрикнула старшая, но Нечай успел их догнать.
– Подожди-ка, красавица, – он взял ее подругу под другую руку, – куда это ты ее силком тащишь?
– Не твое дело. Шел мимо и иди.
– Нечай, это я, это я! – донеслось сквозь платок, но голоса он не узнал, понял только, что это девка, молодая совсем.
Он попробовал стащить платок с ее головы, но у него ничего не вышло: пальцы запутались в складках.
– Это я, Нечай, это я! – разрыдалась девка, закутанная в платок.
– А ну-ка пусти ее, – рявкнул он на старшую и дернул ее подружку к себе.
– Щас! – выкрикнула баба и заголосила, – Кондрашка! Кондрашка! Бегом сюда!
Нечай схватился за платок всей пятерней и сдернул его вниз, цепляя девку за волосы, и увидел под ним Дарену, зареванную и лохматую.
– Ах ты ж… – сказал он и выругался, – ты что тут делаешь?
– Не твое дело, – красавица воспользовалась его замешательством и потянула девку к себе, – Кондрашка, черт, где тебя носит!
– Нечай! Нечай! – разрыдалась та еще сильнее, – забери меня отсюда!
– Эй, погоди-ка, – Нечай успел поймать Дарену за руку, – а ну-ка отпусти! Ты ей не мать, не сестра – что тебе от нее надо?
В голову закралась мысль, что Радей и вправду решил отдать дочь в дворовые, и тогда он напрасно устраивает склоку.
– А тебе? Ты ей не муж, не брат, – парировала баба.
– Пусть она мне сама расскажет, что тут делает. А я уже решу, что мне надо.
– Нечай, забери меня отсюда! – еле-еле выговорила Дарена сквозь слезы.
Да уж, если Радей и в самом деле решился на такое, Дарене не позавидуешь… Ладно, к мужу в чужую семью – и то тяжело, а вот так, в усадьбу, где совсем другие обычаи, где никто не заступится, никто не пожалеет, не поможет… Не слишком ли?
Кондрашка – здоровенный кузнец Тучи Ярославича – налетел неожиданно, и попытался плечом свалить Нечая с ног. Нечай отодвинулся в сторону, и кузнец промахнулся, едва удержавшись на ногах, но тоже был не лыком шит и тут же развернулся обратно. К такому лучше не приближаться: заломает, как медведь. Нечай пробежал глазами по кругу в поисках оружия, но не увидел ничего, кроме колоды, об которую споткнулся. Здоровая, тяжелая, а впрочем… Он прыгнул в ее сторону, вскинул колоду над головой и с силой метнул в лоб Кондрашке. Убить его он не рассчитывал – лоб кузнеца выглядел крепким, но оглушить надеялся. Но Кондрашка поймал колоду на лету, и Нечаю показалось, что ловил он ее именно лбом, руками только помогал немного. Поймал, и тут же отправил обратно. Нечай думал пригнуться и пропустить ее за спину, но тут в нем взыграла молодецкая удаль, и он принял колоду так же, как и кузнец – на руки и на голову.
Со стороны людской кто-то радостно гикнул, и раздались одобрительные голоса. Если бы не шишка на лбу, набитая позапрошлой ночью, Нечай бы посчитал, что поймал колоду очень удачно. Он не думал долго, и кинул колоду Кондрашке в ноги, выше коленей, чтоб тот не мог ее ни поймать, ни перепрыгнуть, но тот остановил ее сапогом, быстро отшагнув назад. От людской снова раздались довольные вопли – их потихоньку окружали мужики с факелами. Кузнец чуть приподнял колоду над землей и метнул в Нечая, но хитрей: она летела прямо, и дошла бы до крыльца людской – сапогом ее было не остановить. Нечай присел на одно колено и принял ее в руки, чем заслужил новое одобрение дворовых. Кидаться колодой ему надоело, и он пошел в наступление, используя ее как таран. Кондрашка явно обрадовался такому повороту, взревел и собрался упереться в колоду с другой стороны, но Нечай не надеялся задавить кузнеца весом, поэтому в последний миг швырнул колоду ему на ноги. Кондрашка такого явно не ожидал, взревел от боли, но отомстить не успел – Нечай ударил его в солнечное сплетение и добил, стукнув обеими руками по шейным позвонкам. Кузнец рухнул на колени, под свист и крики дворовых.
– Завалил! Кондрашку завалил! – хохотали мужики, – такого быка!
Нечай огляделся и понял, что под шумок хитрая баба увела Дарену, и где теперь их искать, он понятия не имеет!
Кузнец поднялся, потирая шею и улыбаясь во весь рот:
– Хитер! Ох, хитер! Ничего, в другой раз я буду знать!
– Может, не надо другого раза? – хмыкнул Нечай.
– Ну, нет! Это не честно, – круглое лицо кузнеца стало обиженным, как у малыша, – при случае еще схватимся.
– Ладно, – протянул Нечай, – лучше скажи, а что с девкой, которую вам на днях в дворовые отдали?
– С девкой? С какой девкой? Нам три года уже никого не отдавали. Вот как Антошка Еленку в жены взял, с тех пор и не появлялись девки. Только свои.
– Нет, не было никакой девки, – подтвердил кто-то из дворовых, – полгода назад Анисья прибилась, так она не девка – бабка, считай.
– А кто ж тебя позвал тогда? – Нечай посмотрел по сторонам, ничего не понимая. Не привиделось же ему, в самом деле?
– Так это не девка! Какая ж она девка! – захохотал Кондрашка, – это ж Машка-подстилка!
– Девка! Ой, не могу! Девка! – заржали дворовые, – Машка – девка!
– Нет, с ней девка была, в платке, из Рядка! – попытался объяснить Нечай, но его никто не слушал: все продолжали хохотать и сыпать крепкими выражениями, обрисовывающими образ жизни Машки.
Да, в хорошую компанию попала Дарена, ничего не скажешь. Может, и поделом? Нечаю очень хотелось думать именно так, но в глубине души он все равно чувствовал себя виноватым: ведь не разглядел, позарился…
– Пошли ко мне в кузню, погреемся, – радушно предложил Кондрашка, отсмеявшись, – в людской, по мне, невозможно жить.
Нечай пожал плечами, оглядывая задний двор – ни Машки, ни Дарены видно не было – и пошел вслед за кузнецом.
Кузня его прилегала вплотную к конюшне, вытянувшейся вдоль леса, а сзади к ней прилепилась клетушка, где жил кузнец – стол, две лавки вдоль него и кирпичная стенка горна.
– Во, и топить не надо – из кузни жар идет, – Кондрашка сел на лавку, обводя рукой свое жилище, – и дыма никакого, как в хоромах у боярина.
Нечай не отказался от крепкого сбитня, который Кондрашка разогрел в кузне, раздувая меха горна. Под сладкое питье кузнеца потянуло на разговоры – он оказался на редкость словоохотливым, и успел рассказать Нечаю немало историй из жизни усадьбы.
– Машка, конечно, в усадьбе – штука полезная. Сколько бобылей вокруг! Девки-то по деревням норовят замуж выйти, а боярин, добрая душа, всегда отпускает. А что? Здесь холопка, и там холопка! Только там и хозяйство свое, и детишки на своем молочке растут, и мужика только своего надо обихаживать. Лучше, конечно, для бабы-то. Ну, понятно, к нам никто идти не хочет. Вот только Еленка. Но у них с Антошкой такая любовь была – любо-дорого поглядеть. Его Туча Ярославич в деревню не отпустил, Антошка шорник хороший, что ему в деревне делать?
– Ты про Машку начинал, – напомнил Нечай.
– Да. Туча Ярославич Машку бережет, о душе ее заботится. Отец Гавриил ее каждую неделю исповедует, причащает. Вроде как и не грех уже получается. В ночь с субботы на воскресенье у нас в часовне всенощную служат, но это не для нас, это для бояр. А нам не больно и надо – полночи в часовне толпиться. Нам обедни в воскресенье хватает. Так вот Машку всегда на всенощную зовут, вроде епитимии. Приобщают, так сказать, к высокому… А если Машку кто обидит, боярин очень сердится, она, получается, на особом положении у него. И живет отдельно ото всех, рядом с часовней для нее избушку срубили. Ну, эт… ты понимаешь… чтоб удобней было… Хорошая избушка, с кухонькой отдельной. И спит не на лавке, там, не на сундуке – кровать у нее с периной, как у купчихи.
Нечай молча кивал. Расстрига причащает прелюбодейку каждую неделю… Служит в часовне литургию… Чтоб потаскушка приобщалась к высокому, домик, куда она водит мужиков, стоит около часовни, наверное, чтоб с кровати видеть крест…
И Нечая после этого считают богохульником? Дав Кондрашке вволю наговориться, он распрощался с ним и отправился искать домик около часовни: если дворовые ничего не знают о Дарене, то уж Машка знает о ней наверняка.
И часовню, спрятанную меж высоких дубов, и избушку рядом с ней он нашел без труда. Впрочем, часовня оказалась сооружением значительным, и, будь в ней алтарь, потянула бы на деревенскую церковь: и размером, и красотой. Над тесовой шатровой крышей восьмигранной башенки торчала луковка, увенчанная крестом, к башенке ступеньками поднимался сруб из трех клетей; резные причелины венчали птицы с женскими головами, а полотенца, спускавшиеся от коньков, украшали знаки солнца и земли.
В избушке было темно и тихо, только лампадка теплилась в красном углу. Нечай подождал, пока глаза привыкнут к темноте, осмотрелся и действительно увидел кровать, столик, накрытый белой вышитой скатертью, кружевные занавески на маленьких окошках, беленую печь за перегородкой, обитый медью сундук, а над ним – большое зеркало в богатой оправе. Он присел на лавку у двери – не может быть, чтоб хозяйка домика пропала на всю ночь.
А впрочем… Если каждую субботу в часовне служат всенощную, то уже пора начинать… Может быть, Машка увела Дарену в часовню? Но зачем? Нечай почесал в затылке и вдруг вспомнил: девственница и младенец… Два дня осталось… И всенощная только для бояр… Никак они собрались Дарену отдать какому-то князю? Кто его знает, этого князя, может, для Дарены так лучше? А с кем тогда расстрига собирается кувыркаться на вонючих костях? Куры и эта потаскушка не подходят, а потаскушка, получается – это Машка? Но причем тут князь?
Грядет Князь мира сего. Не этого ли князя боярин имел в виду? Может, Туча Ярославич – раскольник? Нечай видел много раскольников, все они мечтали умереть мучениками, никогда не скрывали своих убеждений, за что и оказались в колодках. Но, может, существуют те, кто не собирается становиться мучеником, сидит себе тихо, ходит в церковь, а по субботам тайно совершает богослужение по старому обряду? Идея показалась Нечаю нелепой. На то они и раскольники… Тайный раскольник – это несерьезно. Но служит-то у боярина расстрига? Кто, кроме раскольника, примет причастие от расстриги? А дворовые – им что? – попа от дьякона не отличат, а на лбу у него не написано, что он сана лишен. Отец Гавриил.
А может?.. Всем известно, что латинская церковь поклоняется Сатане, а Туча Ярославич много лет жил в чужой земле. Может, там его склонили в сатанинскую веру? И тогда Дарену на самом деле хотят отдать Князю тьмы! И младенца на самом деле собираются принести в жертву?
– Дура ты дура, – услышал он голос за окном, – прекрати реветь! Кому ты нужна с опухшей рожей-то будешь? Счастья своего не понимаешь! Иди!
Нечай привстал, когда на низком крылечке раздались шаги. Напасть на женщину ему не хватило смелости, поэтому он подождал, пока за Машкой, втолкнувшей Дарену в избушку, закроется дверь. Баба сразу подошла к лампадке, зажгла от нее свечу и поставила на стол.
– К зеркалу садись, – сердито велела она Дарене, – прихорашивать тебя буду.