Страница:
Скороход подошел к кровати и натянул на меня одеяло. Вытащив меч, он обрезал веревки, которыми были привязаны мои руки.
— Оно не наше. Я не стану спрашивать, как оно к тебе попало — прошлое больше не имеет значения. Благодаря кольцу теперь ты — обладатель штуковины, которая имеет их всех.
— Эта штуковина… — я указал на своего стойкого солдатика.
— Да, — кивнул он, и остальные повторили его жест. — Это он.
— А «все они» — женщины?
— Да, — повторил Скороход. — Тебе досталось кольцо, выкованное в…
— Не надо. Не рассказывай. — Я поднял руки и встал с постели, разыскивая штаны.
— Но ты должен знать, — настаивал Скороход.
— Да, это очень интересная история, — сказал один из карликов несколько визгливым голосом.
— Не надо, — отказывался я. — Тут наверняка не обошлось без какого-нибудь могущественного волшебника, темных сил, злых воинств, которые хотят получить его. Я прав?
— Ну… в общем, да, — смущенно признал Скороход.
— Отлично. Вот и не рассказывай. А этих выгони. — Я указал на группу женщин, которые, похоже, очень расстроились, увидев, что я собираюсь покинуть комнату. — Все, что я хочу знать, — это как избавиться от кольца.
— Ты должен бросить его, — торжественно произнес Скороход, — в Пылающий Испод. Лишь там оно расплавится, и его угроза пропадет навсегда.
Пылающий Испод я знал хорошо. Однажды я был оруженосцем у рыцаря, сэра Умбрежа, который был родом из тех мест.
Вы, наверное, недоумеваете, почему я не стал расспрашивать эту толпу суетливых бездельников, что за интерес они имели к кольцу. Скажу просто: они были герои. Бубо, предыдущий владелец кольца, вероятно, пользовался таким же успехом, как и я. А люди Скорохода явно занимались тем, что отгоняли от него женщин… или его от женщин по пути к Пылающему Исподу. Они участвовали в полном опасностей приключении, когда я, не желая того — и даже особенно не задумываясь, — появился у них на дороге. Не люблю я ни героев, ни полных опасностей приключений, потому что, связавшись ними, людям приходится погибать. Терпеть не могу приключений, несмотря даже на то, что постоянно оказываюсь в них втянутым; по мне, чем быстрей я от них отделаюсь, тем лучше. Меня трудно назвать неустрашимым — устрашаюсь я очень быстро. И ничего я так не хочу, как разжиться деньгами, получить свою долю славы, удачи, удовольствий и прожить достаточно долго, чтобы умереть в собственной постели от старости.
Короче говоря, я ничем не отличаюсь от вас. Можете на свой риск смотреть на меня сверху вниз, но судите вы, скорее всего, самого себя.
Поэтому мне было нисколько не интересно, что, с ними происходило до сего дня. Я просто сказал:
— Отведите меня туда.
И мы отправились.
По дороге нас ожидало немало неприятностей. Конечно, я мог бы расписать все подробно. Рассказать о темных воинах, что гонялись за нами, о черных пылающих градинах, о неожиданном нападении арфистов-затейников, которыми явно командовала великая и могущественная плетельщица, о буйном рыбообразном убийце по имени Кхе и о многом-многом другом. Но путешествие трудно было назвать приятным — почти все погибли, меня донимала мучительная опухоль между ногами, а один из карликов — кажется, это был Тама — смотрел на меня так, что приходилось все время держаться настороже. Поэтому я испытал настоящее облегчение, когда Кхе его раздавил.
Надеюсь, вы меня извините, если я просто повторю: по дороге случилось немало неприятностей, пока лишь двое из всех — я и вконец вымотанный Скороход — оказались на краю огромного утеса, у подножия которого расстилался Пылающий Испод.
Испод лежал далеко-далеко внизу. Бесконечный поток лавы, происхождения которого никто не знал, выбрасывал вверх мощные языки пламени; все застилал дым, и дальше чем на два фута ничего не было видно.
— Хорошо, — сказал я Скороходу. — Что теперь?
Я держал руку на кольце, стараясь стянуть его — в надежде, что теперь, когда оно оказалось в месте назначения, проклятое колечко сдастся без боя. Увы, оно вело себя как обычно.
— Надо бросить кольцо, — спокойно сказал Скороход.
— Ну да, только вышла небольшая накладка — кольцо, кажется, не хочет мне подчиняться.
— Это меня не удивляет.
— Зато удивляет меня! — отвечал я, утирая со лба пот. — Послушать тебя, так все просто! Приди к Пылающему Исподу, брось колечко, и все в порядке! А как я его сниму?
— Кольцо снимется только тогда, — сказал Скороход, — когда остановится сердце того, кто его носит.
— Что? — Я почувствовал, как вся кровь, которая не прилила кой-куда, стучит у меня в висках. — Ты хочешь сказать, я умру? — Тут я понял, что, похоже, когда Бубо умер, кольцо упало через штанину в траву, где я его и нашел. — Что ж ты раньше-то не сказал? Я что, должен убить себя? Какая мне с того польза?
— Есть… другой путь, — сказал Скороход.
— Хорошо! Отлично! Какой же? — Я не помнил себя от радости.
Скороход достал ножик, на вид очень острый.
— Режь его.
Я взял нож, повертел в руке. Ну да, очень острый.
— Он сможет перерезать кольцо? — с сомнением спросил я.
— Нет, кольцо ничем не разрежешь.
Как вам известно, я не так уж и глуп. Поэтому сразу понял, к чему он клонит. И постарался подавить зародившуюся панику.
— То есть ты хочешь сказать, что мой выбор… Смерть… или жизнь, лишенная всяких радостей?
— Взгляни на все это по-другому, — предложил Скороход, стараясь добавить в голос сочувствия. — За прошедшее время твой дружок получил столько внимания, сколько не получил бы за целую жизнь. Неужели этого не достаточно?
— Нет! Конечно нет. А я…
— Мое!
Неожиданно прозвучавший скрипучий голос застал нас врасплох. Стоя на краю обрыва, мы повернулись, и я едва мог поверить своим глазам.
К нам подходил Бубо, его голова так и была наклонена под неестественным углом — ведь петля ловушки сломала ему шею. Но он, похоже, не понимал, что умер. Кожа Бубо по цвету напоминала свернувшееся молоко и пахла примерно так же. Глаза, абсолютно черные, были широко раскрыты, а зубы гнили прямо во рту. Он подходил все ближе, и его кулаки сжимались и разжимались, словно он пытался что-то схватить.
— Моя прелесть! Моя! — кричал он, а звук получался, как у чирикающего птенца.
— Не шевелись, — сказал мне Скороход. — Он пришел за кольцом.
— Если он сможет снять его с меня каким-нибудь другим способом, кроме тех, что ты перечислил, так пусть забирает!
— Нет! Разве ты не понимаешь? Если темный плетельщик, который создал это кольцо, получит его, все женщины в мире будут в опасности!
— Я куплю им всем пояса верности на замочках! Очень хорошенькие! — Я дергал упрямое кольцо. — Ну же! Твой старый друг хочет забрать тебя! Давай!
— Живой труп! — с вызовом обратился Скороход к существу, бывшему не так давно Бубо. — Ты меня не испугаешь!
Он потянул из ножен свой меч.
Бубо не стал ждать. Он взмыл в воздух, словно ничего не весил, приземлился прямо на плечи Скорохода и зажал его голову ногами. Быстро вильнув бедрами, он сломал Скороходу шею. Тело Скорохода упало, словно мешок с картошкой, вместе с мечом, который он так и не успел вытащить.
Я начал пятиться, но особо отступать было некуда.
— Не подходи! — испуганно крикнул я, угрожающе подняв посох. Один его конец был оснащен лезвием, но я усомнился, что оно поможет мне против существа, которое и так уже умерло.
— Не подходи, или я… я…
Честно говоря, я даже не представлял, что бы я против него сделал. Бубо, со своей стороны, решил не дожидаться продолжения фразы. Взвизгнув, он прыгнул ко мне, завывая в полете:
— Верни его мне! Моя прелесть! Мое колечко! Мое! Мое!
Бедняга то ли не понимал, где мы находимся, то ли в неживом состоянии, отягощенном навязчивой идеей, ему было все равно. Он налетел на меня, вырвал посох из моих рук, толкнул, и вдруг у меня под ногами не оказалось ничего — только бездна, полная огня и смерти.
Мы полетели вниз, в дым, но всего в нескольких футах ниже обнаружился каменистый выступ, которого я не заметил раньше. Я упал, покатился и изо всех сил вцепился руками в край выступа, повиснув в воздухе.
Бубо держался за мою левую ногу.
Я пытался спихнуть его, пинаясь правой, но это была как раз хромая нога, а она у меня слабосильная. Бубо, кажется, ничего не понял. Он полез по моей ноге выше и — о боги, на помощь! — просунул руку в мои штаны. Холодная влажная рука карлика сомкнулась вокруг кольца, и в результате мое мужское достоинство оказалось единственным средством его спасения.
— Мое! — завывал он, крепко держась за кольцо. — Мое! Мое!
Это было уже слишком.
Моя голова мне отказала.
Сердце мое остановилось.
Я умер.
На миг.
И тут же почувствовал, как меня рывком возвратили к жизни. Мир все еще вертелся вокруг с бешеной скоростью, когда я понял, что упал — на очередной выступ скалы. Из-за дыма было не видно, что поверхность каменной стены не такая уж гладкая.
Внизу я услышал крик и выглянул из-за края уступа, спасшего мне жизнь. Бубо оказался не столь везучим. Смерть, даже непродолжительная, дала мне возможность освободиться от кольца, а заодно и от Бубо. Я видел, как он по спирали летит вниз, вниз, выкрикивая:
— Оно вернулось! Моя прелесть ко мне вернулась!
Он кувыркался в полете, не сознавая, похоже, что происходит. Я слышал, как удаляется его крик, а потом вдруг взметнулось пламя — это Бубо вместе с кольцом упал в лаву. Где-то (наверное, в моем воображении) я услышал наполненный злобой вой — кольцо плавилось в жаркой топке Пылающего Испода… и, по мне, там им обоим — кольцу и Бубо — самое место.
Немало времени мне понадобилось, чтобы медленно, при помощи рук и ног, взобраться обратно на край утеса. Скороход по-прежнему лежал там же, где и лежал, — и такой же мертвый, словно полено. Я его обыскал, забрал, что было ценного, и спихнул тело с утеса. Мне оно было нужно не больше, чем ему самому, и я не видел причины оставлять его лежать на земле.
Обессиленный, я подался назад к пещере, потому что больше податься мне было некуда. Я не знал, будет ли Шейри меня дожидаться, к тому же тогда меня это мало заботило. Мне просто хотелось отыскать место, где можно было бы завалиться запросто и лежать без движения.
Путешествие обратно в Утомительный лес оказалось гораздо беднее на приключения, чем путь к Пылающему Исподу. Могу только заметить, что все создания, которых привлекало мое общество, когда я владел кольцом, теперь, когда я с ним расстался, мне не докучали. Этот факт — лучшее доказательство того, почему меня не надо брать с собой в полные опасностей приключения. Какую бы драгоценность нам ни довелось обрести, как только я почую угрозу для своей жизни, то немедленно отдам все ценности первому, кто потребует. Не так много есть на свете сокровищ — да и вообще вещей, — за которые я согласился бы умереть. Конечно, если можно действовать хитростью, я еще попытаюсь, но если мне к горлу приставить меч или заставить меня сражаться с превосходящими силами за обладание чем бы то ни было — ну его к демонам, это что бы то ни было.
По дороге обратно я не мог не задуматься вот над чем — как это меня угораздило ввязаться в приключение такого рода. По натуре я отнюдь не бесстрашный, а совсем наоборот. По мне, так чем меньше приключений, тем лучше.
Почему же, спросите вы, я так не люблю приключения?
Ответ прост: я боюсь, что меня убьют.
А что? Этим все и кончается, не так ли? На своем веку я много чего пережил: безумных птицекрылых тварей всяких мастей, военачальников, съехавших с катушек королей ледяного севера, атаку стада единорогов, смертельное нападение величайшего из героев… Мне удалось сохранить крепкую связь головы с телом главным образом благодаря верной стратегии и некоторому везению… ну хорошо, большому везению. Но как долго я мог надеяться, что везение не покинет меня? Ведь так не может продолжаться всегда… и не хотелось бы мне оказаться поблизости от опасности, когда везение мое вдруг кончится.
Конечно, я ухожу от темы, но не могу не сказать: доводилось ли вам замечать, что после того, как кто-либо умер, оставшиеся в живых вдруг объявляют себя главными знатоками последней воли усопшего? «Бедный Джон хотел лежать в дубовом гробу». «О да, Тимоти хотел, чтобы я позаботился о его любимой сабле». «Ну конечно же, бедный Брайан ничего так не желал, кроме как чтобы мы надрались после его смерти, обобрали труп, четвертовали его, а четвертушки раздали бы четырем больным сифилисом проституткам в разных концах королевства, потому что шутник Брайан и сам поступил бы подобным образом и, конечно, немало бы ржал над такой шуткой».
Что касается меня, я никогда не осмеливаюсь выступать от имени покойного, потому как вполне уверен — в конце концов все хотят одного, а именно остаться в живых. Важнее всего то, что происходит со мной, пока я жив. Что случится после того, как я умер, — какое мне дело? Подозреваю, что всякий умерший со мной согласится. Других вариантов что-то не видно. Если и есть жизнь после смерти, усопшие слишком заняты — либо гуляя по райским кущам, либо поджариваясь на адском огне, — и им некогда волноваться о том, что там творится в покинутом ими мире, а если ничего подобного нет, тогда понятно, что вся проблема имеет чисто академический интерес. «Имярек хотел, чтобы было вот так». И помыслить невозможно, сколько надо спеси, чтобы такое вымолвить, и однако все так говорят и делают. И те же самые господа будут глядеть на меня сверху вниз, потому что я настолько невоспитан, что хочу оттянуть, насколько возможно, тот неотвратимый момент, когда те, кто меня переживет, будут иметь повод предложить: «Давайте-ка отрубим ему голову и по-быстрому погоняем ее вместо мяча по полю — ведь Невпопад и сам бы этого хотел».
Прошу прощения за такие длинные отступления. Я пишу о том, что со мной было в юности, а теперь я уже несколько старше… это меня и самого озадачивает, ведь я и подумать не мог, что протяну так долго, да и вообще сколько-нибудь. Нынче и по утрам жарче и по ночам холоднее, а внимание мое стало куда как более рассеянным. Буду очень благодарен, если вы простите старому болтуну его недостатки.
Ну так вот, в течение долгих дней по дороге назад в пещеру я все раздумывал над своим странным положением. Ей-ей, забавно все это. Есть люди, которые все бы отдали за приключение, но они живут и умирают в тиши и спокойствии. Я же не стал бы возражать, чтобы меня оставили в покое, однако то и дело попадаю в разные передряги. Кажется, жизнь любит над нами шутить… или издеваться, как в моем случае.
У самой пещеры я попытался понять — там ли Шейри или же она решила пожить в одиночестве где-нибудь в другом месте? Еще на подходе я обратил внимание, что небо потемнело. Похоже, это дурной знак — Шейри все-таки погодная плетельщица; однако буря могла зародиться и сама по себе. Могло быть и так, что плетельщица пребывала не в духе и ее дурное настроение отражалось в небесах. Не хочу, чтобы вы решили, будто я только о себе и думаю или считаю свою персону такой уж важной. В конце концов, еще недавно я рассуждал о спеси людей, меня окружающих, и вот теперь стою и думаю, как от меня может зависеть погода. Было бы совсем уж смешно, если бы шансы не оказались хотя бы примерно равными.
Возможно, я забыл вам сказать о том, что чаще бываю прав, чем ошибаюсь, особенно если дело касается оценки надвигающихся неприятностей. Но тогда я очень устал, стер ноги и был готов скорее рискнуть встретить гнев юной волшебницы, чем провести очередную ночь в одиночестве.
До сего дня я спрашиваю себя, почему меня это беспокоило. Наверное, у меня была какая-то причина — иначе зачем бы я стал искать общества плетельщицы. Может быть, мне просто надо было с кем-нибудь перемолвиться словом, и я, как большинство разумных существ, стремился оказаться среди себе подобных. Или, что более вероятно, рядом с человеком, с которым можно общаться, у меня было бы меньше времени предаваться собственным мыслям. Чем больше времени я проводил с другими, тем меньше мне нужно было оставаться наедине с собой.
Как выяснилось, решал тогда вовсе не я.
Я подошел к пещере, кутаясь в плащ — погода совсем испортилась.
— Шейри! — позвал я, стараясь перекричать ветер.
Если и есть предчувствие, которым я наделен, так это предчувствие надвигающейся опасности. Поэтому я успел уклониться, когда молния ударила в дерево всего за фут от меня. Деревце было тонкое, и молния его расщепила, а я плюхнулся прямо в грязь, пытаясь отползти в сторону. Сначала я подумал, что это случайность, но тут же понял, как глупо было на такое надеяться. Если связываешься с заклинательницей погоды и если есть хоть малейшее подозрение, что она может быть чем-то недовольна, любой удар молнии становится подозрительным… особенно такой, который едва не угодил в тебя самого.
Воздух пах гарью, и у меня на затылке волосы встали дыбом. Помня, что молния бьет обычно в высокие предметы, я решил пока не вставать и на всякий случай еще раз крикнул:
— Шейри! Ты там? Это ты?
Сначала не было никакого движения, а потом я увидел, как знакомая фигура плетельщицы медленно появляется из пещеры. Шейри стояла на пороге каменного убежища, и казалось, что тени протянулись от нее во все стороны и закрыли вход. Хотя был день, небо над нами стало черным как смоль. Ветер рвал облака в клочья. Мне даже показалось, что облака образуют какие-то фигуры — драконов, великанов, чудовищ самых разнообразных видов. Мне даже померещилось, что каждый из них был зол именно на меня.
— Шейри?
— Конечно, это моя работа, — заявила она.
— У нас что, неприятности?
— Неприятности? — Кажется, она была потрясена моей глупостью — ведь я никак не мог понять, из-за чего она разозлилась. — И у тебя хватает наглости спрашивать? Думаешь, я совсем дура? Думаешь, я все забыла?
— Признаться, не совсем понимаю, — начал я осторожно. — Из-за чего ты так…
— Ты воспользовался моей беспомощностью, свинья!
— А, вот ты о чем.
— Да, о том! А что, ты думал, меня расстроило?
Ее руки задрожали от едва сдерживаемой ярости.
Хотя мне не видны те нити, которые плетельщики вьют из погоды, я понял, что именно их-то она и собирает, чтобы устроить очередной шквал.
Я решил, что Шейри ко мне несправедлива.
— Погоди-ка! — сказал я ей и даже встал, опираясь на посох. Это было равносильно самоубийству, но я подумал, что если сейчас не покажу силу, то в любом случае проиграю. — Прости, но, помнится, ты мне особого выбора не оставила. — Она страшно покраснела, но я продолжал говорить: — Это я-то воспользовался твоей беспомощностью? Из моего положения, по большей части горизонтального, мне показалось, что это ты мною пользовалась, как хотела. И мои чувства ничуть тебя не заботили.
Это явно был неправильный ход, потому что тучи над головой столкнулись и воздух вокруг снова пронзили молнии. Я завертелся на месте, хромая правая нога подогнулась, и я почти что повис на посохе, а воздух надо мной потрескивал и взрывался всполохами света и жара. Когда все кончилось, я отчаянно заморгал, пытаясь вновь обрести зрение. Как только в глазах у меня прояснилось, я заметил, что край моего плаща, который волочился по земле, почернел — вот как близко в этот раз ударила молния.
— Твои чувства? Твои чувства! — кипятилась Шейри. — Да нет у тебя никаких чувств, ты бессердечное чудовище! Ты до того дошел… ты не погнушался даже заклинанием, чтобы соблазнить меня…
— Ты так думаешь? — спросил я. — Хочешь — верь, Шейри, хочешь — не верь, но не все, что случается в мире, имеет к тебе отношение. Да, тут без волшебства не обошлось, не стану тебя обманывать. Но было все по-другому.
— Да? — Судя по ее голосу, она мне не поверила. — Ну тогда скажи мне, что же случилось. Расскажи-ка всю правду.
Я открыл рот и закрыл его, не издав ни звука.
Я решил ничего ей не рассказывать. Вы бы стали меня за это винить? Все это приключение было для меня просто унизительно. Я не мог даже придумать, с чего лучше начать, потому что откуда ни начни, в любом случае я выглядел глупо, а ей захотелось бы узнать подробности, а также чем все закончилось…
— Нет у тебя ответа. Лживый ублюдок! Не мог даже придумать что-нибудь подходящее! Теряешь былую лихость, Невпопад. Ты просто используешь людей. Да-да. Это и есть твой талант. Ты используешь других людей в своих целях, а потом бросаешь, посмеиваясь украдкой, потому что считаешь себя выше всех.
Я ничего ей не ответил. Мне нечего было сказать. Все это было слишком унизительно. Я считал: мне наплевать, что подумает Шейри, но оказалось, это не так. Тогда я вдруг понял, что пусть уж лучше она считает меня кретином, манипулирующим людьми ублюдком… но только не объектом бесконечных насмешек. Только не несчастным дураком, которым попользовались тьма-тьмущая женщин, а потом он пустился в приключение столь непристойное, что чуть не расстался со своим мужским достоинством.
Наступила тишина, нарушаемая лишь звуками грома; они раздавались достаточно близко, напоминая о том, насколько я уязвим.
— Уходи, — услышал я приговор плетельщицы. — Уходи, пока я не убила тебя прямо там, где ты стоишь.
Ну, такое предложение мне повторять не нужно. Я повернулся и, ни слова не говоря, отправился в лес.
Через несколько недель, когда любопытство перевесило осторожность, я вернулся. Шейри не было. Не было никаких признаков, что в пещере живут или жили.
Я не знал тогда, куда делась плетельщица, и решил, что должен себя считать счастливым — ведь мне удалось от нее избавиться.
Но вместо облегчения я ощутил сожаление; мы расстались таким вот образом из-за глупых обстоятельств, и даже несмотря на то, что плетельщица использовала меня, даже не принимая в расчет, что я был жертвой и пострадал от ложных обвинений, все же мы с Шейри многое пережили вместе. Однажды я рисковал, чтобы спасти ее, и она после этого тоже должна была кое-чем пожертвовать, чтобы спасти меня. По правде говоря, мне было очень жаль, что нам пришлось так вот расстаться, и я сокрушался, что не существует способа, который помог бы все вернуть на свои места.
Но вот каким житейским правилом я хочу с вами поделиться: когда встречаешься с колдуном, не жалей, что расстался с ним. Лучше радуйся, считая после расставания счастливые звезды. Иначе боги услышат тебя и себе на потеху исполнят твою мольбу. Как исполнили мою.
2
— Оно не наше. Я не стану спрашивать, как оно к тебе попало — прошлое больше не имеет значения. Благодаря кольцу теперь ты — обладатель штуковины, которая имеет их всех.
— Эта штуковина… — я указал на своего стойкого солдатика.
— Да, — кивнул он, и остальные повторили его жест. — Это он.
— А «все они» — женщины?
— Да, — повторил Скороход. — Тебе досталось кольцо, выкованное в…
— Не надо. Не рассказывай. — Я поднял руки и встал с постели, разыскивая штаны.
— Но ты должен знать, — настаивал Скороход.
— Да, это очень интересная история, — сказал один из карликов несколько визгливым голосом.
— Не надо, — отказывался я. — Тут наверняка не обошлось без какого-нибудь могущественного волшебника, темных сил, злых воинств, которые хотят получить его. Я прав?
— Ну… в общем, да, — смущенно признал Скороход.
— Отлично. Вот и не рассказывай. А этих выгони. — Я указал на группу женщин, которые, похоже, очень расстроились, увидев, что я собираюсь покинуть комнату. — Все, что я хочу знать, — это как избавиться от кольца.
— Ты должен бросить его, — торжественно произнес Скороход, — в Пылающий Испод. Лишь там оно расплавится, и его угроза пропадет навсегда.
Пылающий Испод я знал хорошо. Однажды я был оруженосцем у рыцаря, сэра Умбрежа, который был родом из тех мест.
Вы, наверное, недоумеваете, почему я не стал расспрашивать эту толпу суетливых бездельников, что за интерес они имели к кольцу. Скажу просто: они были герои. Бубо, предыдущий владелец кольца, вероятно, пользовался таким же успехом, как и я. А люди Скорохода явно занимались тем, что отгоняли от него женщин… или его от женщин по пути к Пылающему Исподу. Они участвовали в полном опасностей приключении, когда я, не желая того — и даже особенно не задумываясь, — появился у них на дороге. Не люблю я ни героев, ни полных опасностей приключений, потому что, связавшись ними, людям приходится погибать. Терпеть не могу приключений, несмотря даже на то, что постоянно оказываюсь в них втянутым; по мне, чем быстрей я от них отделаюсь, тем лучше. Меня трудно назвать неустрашимым — устрашаюсь я очень быстро. И ничего я так не хочу, как разжиться деньгами, получить свою долю славы, удачи, удовольствий и прожить достаточно долго, чтобы умереть в собственной постели от старости.
Короче говоря, я ничем не отличаюсь от вас. Можете на свой риск смотреть на меня сверху вниз, но судите вы, скорее всего, самого себя.
Поэтому мне было нисколько не интересно, что, с ними происходило до сего дня. Я просто сказал:
— Отведите меня туда.
И мы отправились.
По дороге нас ожидало немало неприятностей. Конечно, я мог бы расписать все подробно. Рассказать о темных воинах, что гонялись за нами, о черных пылающих градинах, о неожиданном нападении арфистов-затейников, которыми явно командовала великая и могущественная плетельщица, о буйном рыбообразном убийце по имени Кхе и о многом-многом другом. Но путешествие трудно было назвать приятным — почти все погибли, меня донимала мучительная опухоль между ногами, а один из карликов — кажется, это был Тама — смотрел на меня так, что приходилось все время держаться настороже. Поэтому я испытал настоящее облегчение, когда Кхе его раздавил.
Надеюсь, вы меня извините, если я просто повторю: по дороге случилось немало неприятностей, пока лишь двое из всех — я и вконец вымотанный Скороход — оказались на краю огромного утеса, у подножия которого расстилался Пылающий Испод.
Испод лежал далеко-далеко внизу. Бесконечный поток лавы, происхождения которого никто не знал, выбрасывал вверх мощные языки пламени; все застилал дым, и дальше чем на два фута ничего не было видно.
— Хорошо, — сказал я Скороходу. — Что теперь?
Я держал руку на кольце, стараясь стянуть его — в надежде, что теперь, когда оно оказалось в месте назначения, проклятое колечко сдастся без боя. Увы, оно вело себя как обычно.
— Надо бросить кольцо, — спокойно сказал Скороход.
— Ну да, только вышла небольшая накладка — кольцо, кажется, не хочет мне подчиняться.
— Это меня не удивляет.
— Зато удивляет меня! — отвечал я, утирая со лба пот. — Послушать тебя, так все просто! Приди к Пылающему Исподу, брось колечко, и все в порядке! А как я его сниму?
— Кольцо снимется только тогда, — сказал Скороход, — когда остановится сердце того, кто его носит.
— Что? — Я почувствовал, как вся кровь, которая не прилила кой-куда, стучит у меня в висках. — Ты хочешь сказать, я умру? — Тут я понял, что, похоже, когда Бубо умер, кольцо упало через штанину в траву, где я его и нашел. — Что ж ты раньше-то не сказал? Я что, должен убить себя? Какая мне с того польза?
— Есть… другой путь, — сказал Скороход.
— Хорошо! Отлично! Какой же? — Я не помнил себя от радости.
Скороход достал ножик, на вид очень острый.
— Режь его.
Я взял нож, повертел в руке. Ну да, очень острый.
— Он сможет перерезать кольцо? — с сомнением спросил я.
— Нет, кольцо ничем не разрежешь.
Как вам известно, я не так уж и глуп. Поэтому сразу понял, к чему он клонит. И постарался подавить зародившуюся панику.
— То есть ты хочешь сказать, что мой выбор… Смерть… или жизнь, лишенная всяких радостей?
— Взгляни на все это по-другому, — предложил Скороход, стараясь добавить в голос сочувствия. — За прошедшее время твой дружок получил столько внимания, сколько не получил бы за целую жизнь. Неужели этого не достаточно?
— Нет! Конечно нет. А я…
— Мое!
Неожиданно прозвучавший скрипучий голос застал нас врасплох. Стоя на краю обрыва, мы повернулись, и я едва мог поверить своим глазам.
К нам подходил Бубо, его голова так и была наклонена под неестественным углом — ведь петля ловушки сломала ему шею. Но он, похоже, не понимал, что умер. Кожа Бубо по цвету напоминала свернувшееся молоко и пахла примерно так же. Глаза, абсолютно черные, были широко раскрыты, а зубы гнили прямо во рту. Он подходил все ближе, и его кулаки сжимались и разжимались, словно он пытался что-то схватить.
— Моя прелесть! Моя! — кричал он, а звук получался, как у чирикающего птенца.
— Не шевелись, — сказал мне Скороход. — Он пришел за кольцом.
— Если он сможет снять его с меня каким-нибудь другим способом, кроме тех, что ты перечислил, так пусть забирает!
— Нет! Разве ты не понимаешь? Если темный плетельщик, который создал это кольцо, получит его, все женщины в мире будут в опасности!
— Я куплю им всем пояса верности на замочках! Очень хорошенькие! — Я дергал упрямое кольцо. — Ну же! Твой старый друг хочет забрать тебя! Давай!
— Живой труп! — с вызовом обратился Скороход к существу, бывшему не так давно Бубо. — Ты меня не испугаешь!
Он потянул из ножен свой меч.
Бубо не стал ждать. Он взмыл в воздух, словно ничего не весил, приземлился прямо на плечи Скорохода и зажал его голову ногами. Быстро вильнув бедрами, он сломал Скороходу шею. Тело Скорохода упало, словно мешок с картошкой, вместе с мечом, который он так и не успел вытащить.
Я начал пятиться, но особо отступать было некуда.
— Не подходи! — испуганно крикнул я, угрожающе подняв посох. Один его конец был оснащен лезвием, но я усомнился, что оно поможет мне против существа, которое и так уже умерло.
— Не подходи, или я… я…
Честно говоря, я даже не представлял, что бы я против него сделал. Бубо, со своей стороны, решил не дожидаться продолжения фразы. Взвизгнув, он прыгнул ко мне, завывая в полете:
— Верни его мне! Моя прелесть! Мое колечко! Мое! Мое!
Бедняга то ли не понимал, где мы находимся, то ли в неживом состоянии, отягощенном навязчивой идеей, ему было все равно. Он налетел на меня, вырвал посох из моих рук, толкнул, и вдруг у меня под ногами не оказалось ничего — только бездна, полная огня и смерти.
Мы полетели вниз, в дым, но всего в нескольких футах ниже обнаружился каменистый выступ, которого я не заметил раньше. Я упал, покатился и изо всех сил вцепился руками в край выступа, повиснув в воздухе.
Бубо держался за мою левую ногу.
Я пытался спихнуть его, пинаясь правой, но это была как раз хромая нога, а она у меня слабосильная. Бубо, кажется, ничего не понял. Он полез по моей ноге выше и — о боги, на помощь! — просунул руку в мои штаны. Холодная влажная рука карлика сомкнулась вокруг кольца, и в результате мое мужское достоинство оказалось единственным средством его спасения.
— Мое! — завывал он, крепко держась за кольцо. — Мое! Мое!
Это было уже слишком.
Моя голова мне отказала.
Сердце мое остановилось.
Я умер.
На миг.
И тут же почувствовал, как меня рывком возвратили к жизни. Мир все еще вертелся вокруг с бешеной скоростью, когда я понял, что упал — на очередной выступ скалы. Из-за дыма было не видно, что поверхность каменной стены не такая уж гладкая.
Внизу я услышал крик и выглянул из-за края уступа, спасшего мне жизнь. Бубо оказался не столь везучим. Смерть, даже непродолжительная, дала мне возможность освободиться от кольца, а заодно и от Бубо. Я видел, как он по спирали летит вниз, вниз, выкрикивая:
— Оно вернулось! Моя прелесть ко мне вернулась!
Он кувыркался в полете, не сознавая, похоже, что происходит. Я слышал, как удаляется его крик, а потом вдруг взметнулось пламя — это Бубо вместе с кольцом упал в лаву. Где-то (наверное, в моем воображении) я услышал наполненный злобой вой — кольцо плавилось в жаркой топке Пылающего Испода… и, по мне, там им обоим — кольцу и Бубо — самое место.
Немало времени мне понадобилось, чтобы медленно, при помощи рук и ног, взобраться обратно на край утеса. Скороход по-прежнему лежал там же, где и лежал, — и такой же мертвый, словно полено. Я его обыскал, забрал, что было ценного, и спихнул тело с утеса. Мне оно было нужно не больше, чем ему самому, и я не видел причины оставлять его лежать на земле.
Обессиленный, я подался назад к пещере, потому что больше податься мне было некуда. Я не знал, будет ли Шейри меня дожидаться, к тому же тогда меня это мало заботило. Мне просто хотелось отыскать место, где можно было бы завалиться запросто и лежать без движения.
Путешествие обратно в Утомительный лес оказалось гораздо беднее на приключения, чем путь к Пылающему Исподу. Могу только заметить, что все создания, которых привлекало мое общество, когда я владел кольцом, теперь, когда я с ним расстался, мне не докучали. Этот факт — лучшее доказательство того, почему меня не надо брать с собой в полные опасностей приключения. Какую бы драгоценность нам ни довелось обрести, как только я почую угрозу для своей жизни, то немедленно отдам все ценности первому, кто потребует. Не так много есть на свете сокровищ — да и вообще вещей, — за которые я согласился бы умереть. Конечно, если можно действовать хитростью, я еще попытаюсь, но если мне к горлу приставить меч или заставить меня сражаться с превосходящими силами за обладание чем бы то ни было — ну его к демонам, это что бы то ни было.
По дороге обратно я не мог не задуматься вот над чем — как это меня угораздило ввязаться в приключение такого рода. По натуре я отнюдь не бесстрашный, а совсем наоборот. По мне, так чем меньше приключений, тем лучше.
Почему же, спросите вы, я так не люблю приключения?
Ответ прост: я боюсь, что меня убьют.
А что? Этим все и кончается, не так ли? На своем веку я много чего пережил: безумных птицекрылых тварей всяких мастей, военачальников, съехавших с катушек королей ледяного севера, атаку стада единорогов, смертельное нападение величайшего из героев… Мне удалось сохранить крепкую связь головы с телом главным образом благодаря верной стратегии и некоторому везению… ну хорошо, большому везению. Но как долго я мог надеяться, что везение не покинет меня? Ведь так не может продолжаться всегда… и не хотелось бы мне оказаться поблизости от опасности, когда везение мое вдруг кончится.
Конечно, я ухожу от темы, но не могу не сказать: доводилось ли вам замечать, что после того, как кто-либо умер, оставшиеся в живых вдруг объявляют себя главными знатоками последней воли усопшего? «Бедный Джон хотел лежать в дубовом гробу». «О да, Тимоти хотел, чтобы я позаботился о его любимой сабле». «Ну конечно же, бедный Брайан ничего так не желал, кроме как чтобы мы надрались после его смерти, обобрали труп, четвертовали его, а четвертушки раздали бы четырем больным сифилисом проституткам в разных концах королевства, потому что шутник Брайан и сам поступил бы подобным образом и, конечно, немало бы ржал над такой шуткой».
Что касается меня, я никогда не осмеливаюсь выступать от имени покойного, потому как вполне уверен — в конце концов все хотят одного, а именно остаться в живых. Важнее всего то, что происходит со мной, пока я жив. Что случится после того, как я умер, — какое мне дело? Подозреваю, что всякий умерший со мной согласится. Других вариантов что-то не видно. Если и есть жизнь после смерти, усопшие слишком заняты — либо гуляя по райским кущам, либо поджариваясь на адском огне, — и им некогда волноваться о том, что там творится в покинутом ими мире, а если ничего подобного нет, тогда понятно, что вся проблема имеет чисто академический интерес. «Имярек хотел, чтобы было вот так». И помыслить невозможно, сколько надо спеси, чтобы такое вымолвить, и однако все так говорят и делают. И те же самые господа будут глядеть на меня сверху вниз, потому что я настолько невоспитан, что хочу оттянуть, насколько возможно, тот неотвратимый момент, когда те, кто меня переживет, будут иметь повод предложить: «Давайте-ка отрубим ему голову и по-быстрому погоняем ее вместо мяча по полю — ведь Невпопад и сам бы этого хотел».
Прошу прощения за такие длинные отступления. Я пишу о том, что со мной было в юности, а теперь я уже несколько старше… это меня и самого озадачивает, ведь я и подумать не мог, что протяну так долго, да и вообще сколько-нибудь. Нынче и по утрам жарче и по ночам холоднее, а внимание мое стало куда как более рассеянным. Буду очень благодарен, если вы простите старому болтуну его недостатки.
Ну так вот, в течение долгих дней по дороге назад в пещеру я все раздумывал над своим странным положением. Ей-ей, забавно все это. Есть люди, которые все бы отдали за приключение, но они живут и умирают в тиши и спокойствии. Я же не стал бы возражать, чтобы меня оставили в покое, однако то и дело попадаю в разные передряги. Кажется, жизнь любит над нами шутить… или издеваться, как в моем случае.
У самой пещеры я попытался понять — там ли Шейри или же она решила пожить в одиночестве где-нибудь в другом месте? Еще на подходе я обратил внимание, что небо потемнело. Похоже, это дурной знак — Шейри все-таки погодная плетельщица; однако буря могла зародиться и сама по себе. Могло быть и так, что плетельщица пребывала не в духе и ее дурное настроение отражалось в небесах. Не хочу, чтобы вы решили, будто я только о себе и думаю или считаю свою персону такой уж важной. В конце концов, еще недавно я рассуждал о спеси людей, меня окружающих, и вот теперь стою и думаю, как от меня может зависеть погода. Было бы совсем уж смешно, если бы шансы не оказались хотя бы примерно равными.
Возможно, я забыл вам сказать о том, что чаще бываю прав, чем ошибаюсь, особенно если дело касается оценки надвигающихся неприятностей. Но тогда я очень устал, стер ноги и был готов скорее рискнуть встретить гнев юной волшебницы, чем провести очередную ночь в одиночестве.
До сего дня я спрашиваю себя, почему меня это беспокоило. Наверное, у меня была какая-то причина — иначе зачем бы я стал искать общества плетельщицы. Может быть, мне просто надо было с кем-нибудь перемолвиться словом, и я, как большинство разумных существ, стремился оказаться среди себе подобных. Или, что более вероятно, рядом с человеком, с которым можно общаться, у меня было бы меньше времени предаваться собственным мыслям. Чем больше времени я проводил с другими, тем меньше мне нужно было оставаться наедине с собой.
Как выяснилось, решал тогда вовсе не я.
Я подошел к пещере, кутаясь в плащ — погода совсем испортилась.
— Шейри! — позвал я, стараясь перекричать ветер.
Если и есть предчувствие, которым я наделен, так это предчувствие надвигающейся опасности. Поэтому я успел уклониться, когда молния ударила в дерево всего за фут от меня. Деревце было тонкое, и молния его расщепила, а я плюхнулся прямо в грязь, пытаясь отползти в сторону. Сначала я подумал, что это случайность, но тут же понял, как глупо было на такое надеяться. Если связываешься с заклинательницей погоды и если есть хоть малейшее подозрение, что она может быть чем-то недовольна, любой удар молнии становится подозрительным… особенно такой, который едва не угодил в тебя самого.
Воздух пах гарью, и у меня на затылке волосы встали дыбом. Помня, что молния бьет обычно в высокие предметы, я решил пока не вставать и на всякий случай еще раз крикнул:
— Шейри! Ты там? Это ты?
Сначала не было никакого движения, а потом я увидел, как знакомая фигура плетельщицы медленно появляется из пещеры. Шейри стояла на пороге каменного убежища, и казалось, что тени протянулись от нее во все стороны и закрыли вход. Хотя был день, небо над нами стало черным как смоль. Ветер рвал облака в клочья. Мне даже показалось, что облака образуют какие-то фигуры — драконов, великанов, чудовищ самых разнообразных видов. Мне даже померещилось, что каждый из них был зол именно на меня.
— Шейри?
— Конечно, это моя работа, — заявила она.
— У нас что, неприятности?
— Неприятности? — Кажется, она была потрясена моей глупостью — ведь я никак не мог понять, из-за чего она разозлилась. — И у тебя хватает наглости спрашивать? Думаешь, я совсем дура? Думаешь, я все забыла?
— Признаться, не совсем понимаю, — начал я осторожно. — Из-за чего ты так…
— Ты воспользовался моей беспомощностью, свинья!
— А, вот ты о чем.
— Да, о том! А что, ты думал, меня расстроило?
Ее руки задрожали от едва сдерживаемой ярости.
Хотя мне не видны те нити, которые плетельщики вьют из погоды, я понял, что именно их-то она и собирает, чтобы устроить очередной шквал.
Я решил, что Шейри ко мне несправедлива.
— Погоди-ка! — сказал я ей и даже встал, опираясь на посох. Это было равносильно самоубийству, но я подумал, что если сейчас не покажу силу, то в любом случае проиграю. — Прости, но, помнится, ты мне особого выбора не оставила. — Она страшно покраснела, но я продолжал говорить: — Это я-то воспользовался твоей беспомощностью? Из моего положения, по большей части горизонтального, мне показалось, что это ты мною пользовалась, как хотела. И мои чувства ничуть тебя не заботили.
Это явно был неправильный ход, потому что тучи над головой столкнулись и воздух вокруг снова пронзили молнии. Я завертелся на месте, хромая правая нога подогнулась, и я почти что повис на посохе, а воздух надо мной потрескивал и взрывался всполохами света и жара. Когда все кончилось, я отчаянно заморгал, пытаясь вновь обрести зрение. Как только в глазах у меня прояснилось, я заметил, что край моего плаща, который волочился по земле, почернел — вот как близко в этот раз ударила молния.
— Твои чувства? Твои чувства! — кипятилась Шейри. — Да нет у тебя никаких чувств, ты бессердечное чудовище! Ты до того дошел… ты не погнушался даже заклинанием, чтобы соблазнить меня…
— Ты так думаешь? — спросил я. — Хочешь — верь, Шейри, хочешь — не верь, но не все, что случается в мире, имеет к тебе отношение. Да, тут без волшебства не обошлось, не стану тебя обманывать. Но было все по-другому.
— Да? — Судя по ее голосу, она мне не поверила. — Ну тогда скажи мне, что же случилось. Расскажи-ка всю правду.
Я открыл рот и закрыл его, не издав ни звука.
Я решил ничего ей не рассказывать. Вы бы стали меня за это винить? Все это приключение было для меня просто унизительно. Я не мог даже придумать, с чего лучше начать, потому что откуда ни начни, в любом случае я выглядел глупо, а ей захотелось бы узнать подробности, а также чем все закончилось…
— Нет у тебя ответа. Лживый ублюдок! Не мог даже придумать что-нибудь подходящее! Теряешь былую лихость, Невпопад. Ты просто используешь людей. Да-да. Это и есть твой талант. Ты используешь других людей в своих целях, а потом бросаешь, посмеиваясь украдкой, потому что считаешь себя выше всех.
Я ничего ей не ответил. Мне нечего было сказать. Все это было слишком унизительно. Я считал: мне наплевать, что подумает Шейри, но оказалось, это не так. Тогда я вдруг понял, что пусть уж лучше она считает меня кретином, манипулирующим людьми ублюдком… но только не объектом бесконечных насмешек. Только не несчастным дураком, которым попользовались тьма-тьмущая женщин, а потом он пустился в приключение столь непристойное, что чуть не расстался со своим мужским достоинством.
Наступила тишина, нарушаемая лишь звуками грома; они раздавались достаточно близко, напоминая о том, насколько я уязвим.
— Уходи, — услышал я приговор плетельщицы. — Уходи, пока я не убила тебя прямо там, где ты стоишь.
Ну, такое предложение мне повторять не нужно. Я повернулся и, ни слова не говоря, отправился в лес.
Через несколько недель, когда любопытство перевесило осторожность, я вернулся. Шейри не было. Не было никаких признаков, что в пещере живут или жили.
Я не знал тогда, куда делась плетельщица, и решил, что должен себя считать счастливым — ведь мне удалось от нее избавиться.
Но вместо облегчения я ощутил сожаление; мы расстались таким вот образом из-за глупых обстоятельств, и даже несмотря на то, что плетельщица использовала меня, даже не принимая в расчет, что я был жертвой и пострадал от ложных обвинений, все же мы с Шейри многое пережили вместе. Однажды я рисковал, чтобы спасти ее, и она после этого тоже должна была кое-чем пожертвовать, чтобы спасти меня. По правде говоря, мне было очень жаль, что нам пришлось так вот расстаться, и я сокрушался, что не существует способа, который помог бы все вернуть на свои места.
Но вот каким житейским правилом я хочу с вами поделиться: когда встречаешься с колдуном, не жалей, что расстался с ним. Лучше радуйся, считая после расставания счастливые звезды. Иначе боги услышат тебя и себе на потеху исполнят твою мольбу. Как исполнили мою.
2
СТРАХ И НЕНАВИСТЬ В «БУГГЕР-ЗАЛЕ»
Такие вещи всегда где-то записываются. Вы замечали?
Не раз в своей мучительной и мученической жизни, подробности которой я в наиболее правдивой манере пытаюсь вам изложить (что явно противоречит тому, как я прожил большую ее часть), так вот не раз в этой самой жизни я попадал в такие положения, которые кто-то уже «предвидел». Иногда эти неприятности вплетались в материю судьбы, сотканную плетельщиками-прорицателями, магами, которые имели дар провидеть образы будущего. Чаще такие ситуации были записаны в виде невнятных пророчеств о том, что должно случиться. Иногда написанные белым стихом, иногда зарифмованные, такие пророчества обладают одним особым свойством, которое делает их совершенно бесполезными до тех пор, пока не наступает их время. Только после того, как все произошло, жизни потеряны, пролита кровь, а вопли мучеников достигли небес… только тогда человек может оглянуться и произнести: «А-а-а, так вот что это означало!»
Никогда я не мог понять предсказателей, которые чувствуют себя обязанными заниматься подобной чушью. Если они и впрямь могут видеть то, что произойдет, почему бы им не рассказать нам об этом доступным и понятным языком? Зачем напускать туману и говорить загадками? Что за нездоровое развлечение дразнить людей, которые на момент предсказания еще и не родились? «Когда приблизится восходящее солнце восьмого дома, тогда и упадет высокая башня в воды реки». Чаще всего вы и не подозреваете, что это именно к вам относится.
Единственное объяснение, которое устраивает лично меня, — это то, что предсказатели и плетельщики-прорицатели находятся на тончайшей линии противоречий, разделяющей человека и его богов.
С одной стороны, мы, люди, наделены даром свободной воли. Мы принимаем решения и живем или умираем в согласии с ними. Оказавшись на перепутье судьбы, мы и только мы выбираем себе дорогу.
С другой стороны, чуть что-нибудь вдруг идет не так, мы складываем руки на груди, качаем головами и вздыхаем (не пытаясь искать никаких других объяснений): «Такова воля богов». «Боги так пожелали». «Пути богов неисповедимы».
Конечно, неисповедимы. И богам приходится хранить тайну об этих своих путях, иначе, попытайся они объясниться, любой прыщ мог бы сказать, что нет в божественном промысле никакого смысла. В ответ на это богам пришлось бы мямлить, мяться, а потом нехотя признаваться, что они не только не всемогущи, но представляют даже хуже, чем мы, как все в этом мире устроено на самом деле.
А вообще-то нельзя верить сразу и в то и в другое. Мы не можем убеждать себя, что выбираем судьбу, и в то же время допускать, что какие-то могущественные создания в любой момент могут ее изменить. Если таков наш мир, тогда следует задуматься: а для чего все это? Нет никакого смысла бороться за героические идеи или пытаться следовать по своему неповторимому пути к славе, если в любой миг боги могут навязать нам свою волю.
Все это опять приводит меня к размышлениям о том, что же такое предопределение. Если возможно предсказать какие-то события в мельчайших деталях, тогда мы должны предположить, что возможно предсказать все. Если это так, значит, совсем не важно, что мы делаем, потому что кто-то где-то уже решил, как все произойдет. Не хочешь утром вставать? Не надо, ведь предсказано тебе: не встанешь. Подружка бросила на тебя косой взгляд и ты готов убить ее? Валяй! Закон ничего не значит, потому что высшие законы, законы богов, скажут тебе, делать это или не делать.
Не раз в своей мучительной и мученической жизни, подробности которой я в наиболее правдивой манере пытаюсь вам изложить (что явно противоречит тому, как я прожил большую ее часть), так вот не раз в этой самой жизни я попадал в такие положения, которые кто-то уже «предвидел». Иногда эти неприятности вплетались в материю судьбы, сотканную плетельщиками-прорицателями, магами, которые имели дар провидеть образы будущего. Чаще такие ситуации были записаны в виде невнятных пророчеств о том, что должно случиться. Иногда написанные белым стихом, иногда зарифмованные, такие пророчества обладают одним особым свойством, которое делает их совершенно бесполезными до тех пор, пока не наступает их время. Только после того, как все произошло, жизни потеряны, пролита кровь, а вопли мучеников достигли небес… только тогда человек может оглянуться и произнести: «А-а-а, так вот что это означало!»
Никогда я не мог понять предсказателей, которые чувствуют себя обязанными заниматься подобной чушью. Если они и впрямь могут видеть то, что произойдет, почему бы им не рассказать нам об этом доступным и понятным языком? Зачем напускать туману и говорить загадками? Что за нездоровое развлечение дразнить людей, которые на момент предсказания еще и не родились? «Когда приблизится восходящее солнце восьмого дома, тогда и упадет высокая башня в воды реки». Чаще всего вы и не подозреваете, что это именно к вам относится.
Единственное объяснение, которое устраивает лично меня, — это то, что предсказатели и плетельщики-прорицатели находятся на тончайшей линии противоречий, разделяющей человека и его богов.
С одной стороны, мы, люди, наделены даром свободной воли. Мы принимаем решения и живем или умираем в согласии с ними. Оказавшись на перепутье судьбы, мы и только мы выбираем себе дорогу.
С другой стороны, чуть что-нибудь вдруг идет не так, мы складываем руки на груди, качаем головами и вздыхаем (не пытаясь искать никаких других объяснений): «Такова воля богов». «Боги так пожелали». «Пути богов неисповедимы».
Конечно, неисповедимы. И богам приходится хранить тайну об этих своих путях, иначе, попытайся они объясниться, любой прыщ мог бы сказать, что нет в божественном промысле никакого смысла. В ответ на это богам пришлось бы мямлить, мяться, а потом нехотя признаваться, что они не только не всемогущи, но представляют даже хуже, чем мы, как все в этом мире устроено на самом деле.
А вообще-то нельзя верить сразу и в то и в другое. Мы не можем убеждать себя, что выбираем судьбу, и в то же время допускать, что какие-то могущественные создания в любой момент могут ее изменить. Если таков наш мир, тогда следует задуматься: а для чего все это? Нет никакого смысла бороться за героические идеи или пытаться следовать по своему неповторимому пути к славе, если в любой миг боги могут навязать нам свою волю.
Все это опять приводит меня к размышлениям о том, что же такое предопределение. Если возможно предсказать какие-то события в мельчайших деталях, тогда мы должны предположить, что возможно предсказать все. Если это так, значит, совсем не важно, что мы делаем, потому что кто-то где-то уже решил, как все произойдет. Не хочешь утром вставать? Не надо, ведь предсказано тебе: не встанешь. Подружка бросила на тебя косой взгляд и ты готов убить ее? Валяй! Закон ничего не значит, потому что высшие законы, законы богов, скажут тебе, делать это или не делать.