Страница:
Он чувствовал себя усталым. Эта ночь отняла у него все силы, и только теперь он мог расслабиться в удобном кресле, слушая, как ревут мощные двигатели, перемещающие самолет в пространстве с огромной скоростью. Скоро Лондон исчез из виду, и под самолетом теперь лежало ватное одеяло облаков. Впереди на фоне лазурного неба сияло солнце.
Фрэнк почувствовал удовлетворение. Почему? Да просто потому, что ему нравилось путешествовать, и потому, что это было средством разжечь страсть женщины, оставшейся в Лондоне. Ее желание выйти за него замуж только усилится. И к тому же его возбуждало ощущение полета. Ему нравилось смотреть вниз и знать, что под ногами простирается огромное пространство. Чувствовать страх высоты с ощущением полной безопасности полета. Да высоты совсем и не чувствовалось. Стоило только посмотреть вперёд и представить, что ты в вагоне поезда.
Он расстегнул ремень безопасности, вытянул ноги и посмотрел в иллюминатор, когда из динамика раздался голос капитана и сообщил, что они летят на высоте десять тысяч метров со скоростью девятьсот километров в час.
В иллюминатор не было видно ничего особенного. Небо, облака внизу, оконечность крыла. Ничего интересного. Белокурая стюардесса, шедшая по проходу, покачивая бедрами, даже и не смотрела в сторону окна. Заметив на себе взгляд Фрэнка, она тут же подошла к привлекательному мужчине. Спросила, удобно ли ему, не нужна ли подушка, газета, журнал или что-нибудь выпить…
— Бренди, — попросил Фрэнк. — С содовой и со льдом.
Он сидел у самой стены, и, чтобы подойти к нему, стюардесса должна была выйти из прохода на шаг. Левой рукой Фрэнк погладил ей коленку, затем провел рукой вверх по бедру, забираясь под юбку. Он почувствовал, как напряглось ее тело, и увидел изумление на ее лице. Протянув руку, Фрэнк схватил ее за горло, сжав пальцы изо всех сил. Лицо блондинки налилось кровью, глаза вылезли из орбит. Поднос упал, и бренди разлилось. Стюардесса пыталась вырваться.
Мысленно Фрэнк считал секунды… пятьдесят два… три… пятьдесят четыре…
Он нажал на кольцо.
На откидном столике вновь стоял поднос. Из маленькой бутылочки стюардесса наливала бренди. Улыбнувшись, она открыла содовую воду и спросила:
— Сколько вам?
— До краев, — ответил Фрэнк. Она наполнила бокал, Фрэнк бросил на нее взгляд и вспомнил, какой гладкой была ее нога. Знала ли эта девушка, что он чуть не убил ее? Могла ли она вспомнить о случившемся?
Фрэнк решил, что нет. Стюардесса отошла от него. В ее голове не осталось никаких воспоминаний. Она помнила только то, что принесла бокал с бренди.
Фрэнк задумчиво смотрел на кольцо. Нажимая на выступ кольца, он возвращал время на пятьдесят семь секунд. Все, что происходило за это время, исчезало навсегда. Он мог убивать, грабить, насиловать, но не испытывать никаких последствий, потому что этого на самом деле не происходило. Но запомнилось. Как он мог помнить то, что не произошло?
Например, со стюардессой: он вспомнил, какая у нее мягкая кожа и какое податливое горло. Он мог вырвать ей глаза, заставить визжать от боли, изуродовать ей лицо. Ему уже не раз случалось делать подобное. Его садизм искал выхода. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как чужая боль. Он даже убивал. Конечно, что такое убийство, если ты можешь повернуть время обратно? Если ты можешь видеть, как труп снова открывает глаза и улыбается.
Самолет слегка тряхнуло. Из динамика раздался спокойный голос командира корабля:
— Пожалуйста, застегните ремни, мы выходим в зону турбулентности. Возможно, вы увидите вспышки молний, но не беспокойтесь, мы пролетим над грозой.
Фрэнк не удостоил вниманием указания летчика, продолжая рассматривать кольцо. Отполированный камень вдруг показался ему похожим на глаз, зловеще глядящий на него. Фрэнк раздраженно допил бренди. Это кольцо всего лишь машина времени.
Блондинка прошла рядом и, увидев, что он не пристегнулся, посоветовала ему сделать это. Фрэнк отмахнулся от стюардессы, подержал в руках замки ремней и снова бросил их. Зачем ему эти ремни? Нахмурившись, Фрэнк откинулся в кресле. Он размышлял.
Что такое время? Одна линия? Или она разветвляется? Может, нажимая на кольцо, он каждый, раз создавал параллельные миры? Возможно, в одном из таких миров он тоже напал на стюардессу и был арестован. Но ведь он напал на нее только потому, что мог стереть это. Без кольца ему бы и в голову такое не пришло. А кольцо позволяло вернуться назад и избежать последствий. Значит, его теория о параллельных мирах ошибочна. Что же это в таком случае?
Он не знал, да и не стремился особенно ответить на этот вопрос. У него есть кольцо, и этого достаточно. Кольцо, за которое ему предложили сто долларов.
Что-то ударило в самолет. Фрэнк услышал скрежет металла, и мощный поток воздуха вырвал его из кресла, швырнул в пространство. Падая, Фрэнк почувствовал, что в легких нет воздуха. Фрэнк попытался, сообразить, что произошло. Тело заледенело. Перевернувшись, Фрэнк увидел самолет с оторванным крылом, падающий с высоты в семь тысяч метров.
Несчастный случай, не веря, подумал он. Молния, метеорит, дефект конструкции. Когда в потолке самолета образовалась дыра, его выбросило из кресла из-за разгерметизации. И теперь Фрэнк падал. Падал!
Судорожным движением Фрэнк нажал на выступ кольца.
— Пожалуйста, мистер Уэстон, — сказала ему стюардесса, пристегните ремни. Не вставайте. Или вы хотите… — Она посмотрела в сторону туалета.
— Послушайте! — крикнул Фрэнк, хватая ее за руку. — Скажите пилоту, чтобы немедленно изменил курс! Немедленно!
Фрэнк надеялся, что таким образом они смогут избежать попадания метеорита в самолет. Если они изменят курс, катастрофы не произойдет. Но действовать надо было быстро. Очень быстро!
— Быстрее! — кричал он, направляясь к кабине. За ним бежала стюардесса.
— Чрезвычайная ситуация! — заорал Фрэнк. — Пусть пилот немедленно изменит курс!
Что-то ударило в самолет. В потолке образовалась щель, и самолет начал расползаться, как банановая кожура. Блондинка исчезла.
Воздух со свистом покинул самолет. Фрэнк уцепился за кресло, но исполинская сила оторвала его и швырнула в пространство. И снова он падал вниз.
— Нет! — кричал он, обезумев от страха. — О, Боже! Нет!
Он нажал на кольцо.
— Мистер Уэстон, я настаиваю, чтобы вы пристегнулись. Разрешите, я вам помогу.
Фрэнк вскочил на ноги, и стюардесса испуганно отшатнулась.
— Это очень важно, — начал он, стараясь сохранять спокойствие. — Через минуту здесь произойдет взрыв. Понимаете? Если пилот не изменит курс, мы все погибнем.
Почему эта дура не верит ему? Сколько раз ей можно повторять?
— Идиотка! В сторону!
Оттолкнув ее, Фрэнк помчался к кабине летчиков. Споткнувшись, он упал на пол.
— Измените курс! — закричал он. — Ради Бога, измените курс!
Что-то ударило в самолет. Опять раздался страшный скрежет, и невидимая сила потянула его из самолета. Он ударился головой и очнулся только, когда облака остались вверху. Нажав на кольцо, он обнаружил, что еще парит в воздухе, задыхаясь от недостатка кислорода. Недалеко от него висели обломки самолета. Возле покореженного корпуса летали изувеченные тела. Одно из них принадлежало стюардессе.
Фрэнк снова пролетел облака. Внизу блестела водная гладь океана. От страха у Фрэнка помутилось в голове. Он представил, что будет с ним, когда он с такой скоростью ударится о воду. И решил бороться за жизнь до конца. Судорожно нажав выступ кольца, он оказался чуть выше, но все равно продолжал падать.
Пятьдесят семь секунд непрерывного ада.
Еще раз.
Еще раз.
Еще раз.
Еще и еще раз, потому что иначе он разобьется, ударившись о воду, как о бетонную плиту.
(Перевод с англ. С.Коноплева)
Марк Клифтон
Нос корабля все еще нацелен в сторону от Марса. Вокруг нас только чернота и пустота космоса. Мы направляемся к звездам — на старом корабле — развалюхе, вряд ли способном побороть легкое притяжение. Настанет момент, когда нос дрогнет, ляжет параллельно поверхности и повернется вниз. Гравитация победит. Мы помчимся обратно на Марс… Быстрее… и быстрее… и быстрее…
— Мне нужен обратный билет в Марсопорт, — сказал я пожилому человеку — управляющему факторией. Старый Сэм посмотрел на меня так, как смотрят сельские жители, подчеркнуто равнодушно, и неторопливо вышел из-за прилавка.
Чтобы показать еще больше, до чего все это ему не интересно, он остановился у горы консервированных окороков рядом с кондитерской стойкой, где под стеклом были выставлены мятные палочки и круглые лимонные леденцы.
Я подошел к нему и вытащил из внутреннего кармана свое правительственное удостоверение. Он изучил его, не дотрагиваясь до него, и вновь посмотрел на меня. Потом равнодушно подошел к открытому дверному проему и сплюнул темную табачную жвачку в открытый двор.
Ближайшие пятна лишайника на поверхности высунули усики, чтобы спрятать корешки во влаге, пока она не испарилась в разряженной, сухой атмосфере. Он вновь вернулся назад за конторку, по-прежнему не торопясь, и подошел к перегородке. Он вошел в дверь в перегородке и встал за окошечком с табличкой: «Транзитная система Слэг-Хиллс».
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он через окошечко, как будто не видел меня раньше.
— Да, — ответил я. — Я сказал, что хочу получить правительственный билет до Марсопорта.
— Вы хотите сказать, что желаете лететь бесплатно? — Он смотрел на меня водянисто-желтыми глазами и провел рукой по рыжеватым, поседевшим волосам.
— Вы получите ваши деньги, — ответил я несколько резко. Правительство оплатит билет. Вы должны это знать. Я не первый инспектор, который был здесь.
— Конечно, я это знаю, — заявил он. — Я знаю, мне придется неделями ждать своих денег, может быть, месяцами. Между тем вас обслужат сегодня. Всегда так, когда дело касается правительства, проворчал он, обращаясь к самому себе. — Они считают, что человек должен прыгать, если правительство щелкнет пальцами, и может подождать того, что ему причитается.
— Оказывается, вы хотите получить за бесплатно полное обслуживание, — прокомментировал он. — Всегда так. То, что им должны платить, давать то, что они получают, и мириться с этим. Но ведь то, что они получают за ничто, может быть специфически…
— Но нет ничего специфического в желании знать, когда я смогу отсюда выбраться, — запальчиво начал я. Но потом сдержался. «Осторожнее, парень, — сказал я самому себе, — правительство и без того непопулярно, чтобы ты еще добавил обид».
— Я хочу сказать, — поправилсся я, — что получу взбучку от правительства, если не вернусь в Марсопорт вовремя.
— А я думал, что вы член правительства, — сказал он и опять внимательно посмотрел на меня.
— Я только работаю на них, — ответил я. — Это доставляет мне не больше удовольствия, чем вам.
«Этим и половины на сказано, братец. Ты никогда не узнаешь».
— Представляю, — серьезно ответил он. — Ладно, мои ребята сказали, что вы были не столь надоедливы, как большинство инспекторов. Будем считать так. Плохо, конечно, что ты работаешь на правительство, сынок. Ты мог бы быть почти человеком, несмотря на то, что родился на Земле.
— Я не просил этой работы, — произнес я. — Я был призван на нее. Люди на Земле любят правительство не больше вашего. Ему никогда не хватит служащих, если оно не будет призывать их.
— Вы хотите сказать, что на Земле все еще остались порядочные люди? С давних пор, с того времени, как меня здесь посещают, я привык думать, что все жители Земли — члены правительства и живут за счет нас, колонистов.
Когда я не ответил, он оборвал беседу и ушел в глубь билетной кассы. Его длинный и грязный ноготь заскользил по запачканному расписанию, потом он вернулся к окошку, у которого ждал я.
— Следующий рейс сегодня, — произнес он. — У нас не было кораблей почти неделю. Угу, должен быть сегодня… или завтра… или послезавтра, это уж точно. У нас конечная, и если никто сюда не летит, они никогда не совершают весь маршрут. Все зависит от того, кто ведет корабль. Один из них — обычный бродяга, и вы можете ожидать его только тоща, когда его увидите. Если в рейсе Макнаб, можете точно рассчитывать на него — сегодня.
Так просто и легко была решена моя судьба. Макнаб — причина моей смерти — и восстановление моей жизни. Ты неправильно воспитал нас, дед. Ты учил нас, что честь и правда важны. Ты учил нас искать их и никогда не останавливаться в своих поисках. Понял ли ты когда-нибудь, дедушка, как старомоден ты был? Как редки они теперь? Как одинок может быть человек, который не может примириться с меньшим? Может, ты понял, потому что это ужасно — найти все это… после всех мест на старом корабле бродяги.
— А что же такого особенного в Макнабе? — поинтересовался я.
— Как наемный управляющий компании «Слэг-Хиллс» я не имею привычки сплетничать о своих служащих, — с упреком сказал он. — В любом случае, я закрою кассу до последнего раза.
Он опустил на окошко проволочную решетку и запер ее. Вышел из-за черной двери клетушки и подошел к стойке, где были свалены комбинезоны и респираторы.
— Я слышал, кассир говорил вам о Макнабе, — произнес он без всякого намека на улыбку.
Я заколебался. Я не мог сказать, то ли старик был навеселе, то ли подшучивал надо мной. Я воспринял эти слова серьезно.
— Я слышал, он особенный человек, — произнес я.
— Тебе ведь много лет, так, сынок? — спросил он. — Ну тогда, я полагаю, ты еще не родился, когда Макнаб был лучшим космическим пилотом в Солнечной системе.
— Странно, — серьезно сказал я. — Если он был таким человеком, как вы говорите, я читал что-нибудь о нем где-нибудь… учил о нем в школе…
— У него не было счастливых возможностей, — пояснил старый торговец. — Помню, он провел два года в полете на двухместном корабле на Сатурн и обратно. Навигатор, с которым он отправился в путь, был сумасшедшим — одним из этих скрытых сумасшедших, — и Макнаб не знал об этом, пока их не стукнуло в середине колец Сатурна. Двенадцать дней без всякой помощи с сумасшедшим на руках Макнаб вел корабль через обломки, пока не смог опуститься достаточно низко, чтобы развернуться и выбраться оттуда. На ручном управлении. В их времена не было автоматической защиты от метеоритов.
— Вот это да! — охнул я. — Настоящий подвиг.
— Самый мужественный и выдающийся поступок, который когда-либо совершал человек, и это понимает каждый, кто знает кольца Сатурна, — согласился он.
— Но я никогда не встречал каких-либо упоминаний об этом.
— Угу, — сухо ответил Сэм. — Ты никогда не встречал упоминаний об этом. С изувеченным кораблем и помешанным он вернулся на Землю. Два года нескончаемого, сверхчеловеческого напряжения. О нем было упомянуто в одном параграфе на тридцатой странице газеты.
— Но почему? — в замешательстве спросил я.
— Так получилось, что в это самое время молодая жена Всемирного Президента попала в скандал — скандал скандалов.
Сэм весело посмеялся своим воспоминаниям.
— Большинство газет принадлежали оппозициям, и скандал не удавалось замять. Макнаб приземлился в тот день, когда были обнародованы новости. Как я говорил, ему была посвящена одна строчка на тридцать четвертой странице.
Он подошел к дверному проему и вновь сплюнул жеваный табак.
— Чтобы не беспокоиться о посадках в правом углу двора, — пояснил он. — Обычно ветер против меня. Здесь, на Марсе, у нас разреженный воздух, и конечно, он движется вокруг достаточно сильно.
Я ждал.
— Так вот, о Макнабе, — подвел он итог. — В другой раз он в одиночку изгнал целую банду с Каллисто. Поставил решающую подпись на торговом договоре с Землей. Открыл целый спутник для торговли. Алмазы величиной с твой кулак. Уже одного этого было достаточно, чтоб сделать его знаменитым на всю жизнь.
Об алмазах с Каллисто я знал. Я мог согласиться с ним.
— Только на этот раз отрезал палец сын промышленника по производству солений. Игрушечным ножичком или чем-то еще. Магнат увидел в этом шанс получить великолепную рекламу. Он потратил пару миллионов на отрубленный палец этого мальчика. Миллионы, оставленные в нужных местах, для парней, которые решают, о чем печатать и как все это изображать, чтобы привлечь наибольшее внимание, сынок.
— Вся Земля жила от часу к часу, ожидая отчетов врачей о том, как идут дела. Не будет ли инфекции? Не придется ли отнять всю руку? — Сэма передернуло от отвращения. — Объединенная сессия Всемирного Конгресса провела дискуссию, нужно ли менять бинты или нет. Ты всегда найдешь политиканов там, где можно получить рекламу, сынок. Промышленник открыл тридцать семь новых фабрик и все еще не мог справиться с требованием на свою продукцию. Он сделал на этом миллиард.
Мог ли старик разыгрывать меня? Я усомнился. Здесь наблюдались искренность, честное негодование. И к тому же я хорошо знал, что мера героизма определяется возможностью распространения новостей в пространстве или кем-нибудь, думающим, что настало время заставить людей волноваться о чем-либо.
Мне не требовался вывод старого торговца, но он сделал его.
— Макнаб приземлился в день, когда должны были сменить бинты. Все же на сей раз он достиг большего. Он добрался до двадцать девятой страницы, и ему было посвящено два параграфа. Некоторые торговые издания ювелиров расписали историю с бриллиантами, но они даже не подумали упомянуть о Макнабе.
Он вздохнул.
— Дальше шло то же самое, — произнес он. — Макнаб, возможно, сделал для исследования Солнечной системы больше, чем любой другой человек, живущий и умерший. Но никто даже не слышал о нем. Он всегда приходил в неудачный момент чьей-то чужой гласности. Даже с компаниями, в которых он работал, происходило то же самое. Так получилось, что колеса компаний всегда крутились не в том направлении. Ты играешь в покер, сынок?
— Немного, — ответил я, хотя не видел никакой связи.
— Когда у тебя карты одной масти — не имеет значения, как хорошо ты играешь. Всегда кто-нибудь за столом может обойти тебя?
— Конечно, — засмеялся я. — Если у меня две пары, другой получает тройку. Если у меня тройка, у него следующая карта. Если у меня…
— То же было и с Макнабом, сынок. И что удивительно, это никогда не озлобляло его. По меньшей мере, это не было видно. Он должен был стать великим человеком, вместо того чтобы водить рейсовые корабли. Но он шел все тем же путем. Удивляюсь таким людям. Возможно, если бы он не испытывал настоящий голод на космос и великие дела… Если в глубине души он не печалился об этом… Я дивлюсь Макнабу, сынок. Сильно дивлюсь.
Он замолчал, уставившись на полку с концентратами. Я подошел к дверному проему и посмотрел на мрачный и однообразный ландшафт.
— Проблема Макнаба, — вновь заговорил мне в спину старик, — в том, что он не рассказывает о себе. Будь он хвастун, тогда, может быть, когда-нибудь, когда в сенсациях была нехватка, за него бы ухватились и сделали героем.
— Может быть, — ответил я.
— Но он не рассказывал. Он был в том рейсе больше двух лет, но я могу держать пари, что он не сказал об этом и пятидесяти слов. Да к тому же, никто из нас, стариков, не любит болтать. Полагаю, ты это заметил.
Я усмехнулся ландшафту и не стал ему противоречить. Я плюнул в обычную сухость двора, глядя на лишайник. Я чувствовал некоторое сожаление и размышлял, как можно сберечь влагу. Лишайник бросился на плевок, как голодная дворняга на сочную кость. Я почти чувствовал, как он тянет свои листочки ко мне.
Подошел старик и взглянул на поросль.
— Этот был у меня в опале из-за большой жадности, — пояснил он. — Но, я думаю, он уже достаточно наказан. — Он внимательно посмотрел на меня. — Больше всего ему нравится табачная жвачка, — с упреком произнес он. — А так как ты даешь ему влагу, похоже, ты мог бы и приправить ее немного.
— Между прочим, — спросил я. — У вас есть марки?
Его настроение вновь переменилось.
— Мне надо открыть почту, — ответил он. Он подошел к другому концу стойки и открыл окошко, отодвинув панель.
— Я, кажется, слышал, вы хотите купить марки? — спросил он через окошко.
— Да, — ответил я. — И кстати, клерк, как вы себя чувствуете в качестве человека правительства?
— Почему… почему… — сердито выпалил он. Потом начал смеяться. — Ты поймал меня, сынок, без обмана. Впервые я понял, что я — тоже человек правительства. В конце концов, может, не все они на Земле — гниды.
— Все зависит от того, в какое окошечко смотришь, верно? — усмехнулся в ответ я.
Воздух здесь становится плохим и разреженным. Я могу слышать слабый, высокий вой, почти не улавливаемый ухом, там, где воздух уходит в космос через крошечную щель. Вполне возможно, что наши тела никто не найдет. Если мы разобьемся рядом с лишайником, влага наших тел будет причиной, по которой они поглотят нас за несколько минут. Я понимаю, что пишу это, чтобы заполнить время, а не для того, чтобы оставить запись. Как бы то ни было, я заполнял время все эти годы, ожидая, когда начнется жизнь, когда случится что-то настоящее и жизненно важное. Сейчас я заполняю время в ожидании смерти.
Когда космическим лайнерам не удается отправить инспекции в глубокий космос, их отправляют в такие места, как Марсопорт, и сплавляют провинциальным пассажирским службам. Конечно, они обслуживают беднейшие секции. И если на корабле существует небольшая утечка кислорода, плохо работают стартовые механизмы, это лишь неудобства для пассажиров. Настоящие беды редки.
А когда они случаются, выжившие семьи всегда могут написать протест правительству. Иногда они получают ответ — форма Ха 758693, — сообщающий им, что комитет занимается проблемой. Эти письма удовлетворительно служат последние двадцать или более лет. Может, даже и существует такой Комитет — должны же как-то вербоваться политические любимчики.
Когда корабли становились еще хуже и ремонт начинал поедать доходы, их передавали дальше, в еще меньшие городки и на вспомогательные линии. В конце концов, они кончают челночными рейсами на рудниках и на торговых грузовых линиях.
Тем же путем следуют и космические пилоты и часто одновременно. С ложной радостью и некоторым сожалением любой может связать классические рекомендации с большинством из этих людей. Они очень хороши — когда трезвые.
В прошлом я часто гадал, о чем думают эти старые пилоты — те, кто исследовали глубины космоса, а теперь пилотировали рудовозы. Я гадал, о чем думает Макнаб, через какие адские муки он прошел, видя, что падает из пилотского кресла все ниже, и ниже, и все ниже. Я гадал, испытывал ли он чувство поражения, что не попал в высокую и благородную цель — печать, так сходную с моей.
Не было сомнения, это была доблестная жизнь, может, и непризнанная, но все-таки очень реальная. При менее ярком восприятии, было ли это у меня?
Дедушка, награда за доблесть и честь — всегда в стремлении к величию духа, всегда не считаясь с ценой, если воздается по справедливости — эта награда не достанется мне.
Когда я встретился с Макнабом в торговой фактории, он мне понравился. Но было нечто другое, не связанное с симпатией или антипатией. Кто-нибудь другой мог бы классифицировать его лишь как бродягу со старого грузовоза, но я все еще чувствовал вокруг него ауру обаяния старого космического пилота — настоящего космического пилота, а не нынешнего водителя грузовика.
Ныне пилот нажимает кнопку в начале путешествия и другую кнопку в конце. Остальное делает автоматика. Но во времена Макнаба пилоты исследовали глубокую тьму космоса, нескончаемого и тревожного, как древние мореплаватели исследовали море. Космос прокрался в их глаза, в самую глубину их, и никогда не покидал. И когда кто-нибудь смотрел в эти глаза, он смотрел в глубину космоса.
Это ли моя награда, дед? Быть способным распознать доблесть там, где я ее вижу, независимо от того, что бы рассказал побывавший здесь репортер?
Я был единственным пассажиром. После того, как я поднял на борт свой багаж, Макнаб стукнул по кнопке, чтобы закрыть люки корабля.
Он был немногословен и говорил как-то нехотя. Был он высоким и стройным, с седыми волосами, которые все еще густо покрывали его голову и торчали из ушей и ноздрей. У шотландцев волосы, кажется, продолжают расти, когда они стареют. Его форма была на удивление аккуратной и тщательно залатанной. У него не было и следа венерических судорог, лунного пылевого косоглазия, марсианского химического варикоза вен и тусклого пьяного взгляда землян.
Но моя работа заключалась не в том, чтобы гадать о людях. Моя работа заключалась в том, чтобы интерпретировать и претворять в жизнь правительственные предписания. Я сел на ближайшее сидение и вытащил пачку предписаний. И постарался извлечь смысл из напыщенных фраз, в которых они были составлены.
Я вытащил из кейса листок с анализом, чтобы сделать грамматический разбор предложенных предписаний. Может быть, если бы я мог отделить собственно статьи от пустопорожних слов, я мог бы ухватить мысль. Черт — я даже не мог найти подлежащее или сказуемое. Ребята, которые пишут подобные документы, должно быть, слишком далеко зашли.
Фрэнк почувствовал удовлетворение. Почему? Да просто потому, что ему нравилось путешествовать, и потому, что это было средством разжечь страсть женщины, оставшейся в Лондоне. Ее желание выйти за него замуж только усилится. И к тому же его возбуждало ощущение полета. Ему нравилось смотреть вниз и знать, что под ногами простирается огромное пространство. Чувствовать страх высоты с ощущением полной безопасности полета. Да высоты совсем и не чувствовалось. Стоило только посмотреть вперёд и представить, что ты в вагоне поезда.
Он расстегнул ремень безопасности, вытянул ноги и посмотрел в иллюминатор, когда из динамика раздался голос капитана и сообщил, что они летят на высоте десять тысяч метров со скоростью девятьсот километров в час.
В иллюминатор не было видно ничего особенного. Небо, облака внизу, оконечность крыла. Ничего интересного. Белокурая стюардесса, шедшая по проходу, покачивая бедрами, даже и не смотрела в сторону окна. Заметив на себе взгляд Фрэнка, она тут же подошла к привлекательному мужчине. Спросила, удобно ли ему, не нужна ли подушка, газета, журнал или что-нибудь выпить…
— Бренди, — попросил Фрэнк. — С содовой и со льдом.
Он сидел у самой стены, и, чтобы подойти к нему, стюардесса должна была выйти из прохода на шаг. Левой рукой Фрэнк погладил ей коленку, затем провел рукой вверх по бедру, забираясь под юбку. Он почувствовал, как напряглось ее тело, и увидел изумление на ее лице. Протянув руку, Фрэнк схватил ее за горло, сжав пальцы изо всех сил. Лицо блондинки налилось кровью, глаза вылезли из орбит. Поднос упал, и бренди разлилось. Стюардесса пыталась вырваться.
Мысленно Фрэнк считал секунды… пятьдесят два… три… пятьдесят четыре…
Он нажал на кольцо.
На откидном столике вновь стоял поднос. Из маленькой бутылочки стюардесса наливала бренди. Улыбнувшись, она открыла содовую воду и спросила:
— Сколько вам?
— До краев, — ответил Фрэнк. Она наполнила бокал, Фрэнк бросил на нее взгляд и вспомнил, какой гладкой была ее нога. Знала ли эта девушка, что он чуть не убил ее? Могла ли она вспомнить о случившемся?
Фрэнк решил, что нет. Стюардесса отошла от него. В ее голове не осталось никаких воспоминаний. Она помнила только то, что принесла бокал с бренди.
Фрэнк задумчиво смотрел на кольцо. Нажимая на выступ кольца, он возвращал время на пятьдесят семь секунд. Все, что происходило за это время, исчезало навсегда. Он мог убивать, грабить, насиловать, но не испытывать никаких последствий, потому что этого на самом деле не происходило. Но запомнилось. Как он мог помнить то, что не произошло?
Например, со стюардессой: он вспомнил, какая у нее мягкая кожа и какое податливое горло. Он мог вырвать ей глаза, заставить визжать от боли, изуродовать ей лицо. Ему уже не раз случалось делать подобное. Его садизм искал выхода. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как чужая боль. Он даже убивал. Конечно, что такое убийство, если ты можешь повернуть время обратно? Если ты можешь видеть, как труп снова открывает глаза и улыбается.
Самолет слегка тряхнуло. Из динамика раздался спокойный голос командира корабля:
— Пожалуйста, застегните ремни, мы выходим в зону турбулентности. Возможно, вы увидите вспышки молний, но не беспокойтесь, мы пролетим над грозой.
Фрэнк не удостоил вниманием указания летчика, продолжая рассматривать кольцо. Отполированный камень вдруг показался ему похожим на глаз, зловеще глядящий на него. Фрэнк раздраженно допил бренди. Это кольцо всего лишь машина времени.
Блондинка прошла рядом и, увидев, что он не пристегнулся, посоветовала ему сделать это. Фрэнк отмахнулся от стюардессы, подержал в руках замки ремней и снова бросил их. Зачем ему эти ремни? Нахмурившись, Фрэнк откинулся в кресле. Он размышлял.
Что такое время? Одна линия? Или она разветвляется? Может, нажимая на кольцо, он каждый, раз создавал параллельные миры? Возможно, в одном из таких миров он тоже напал на стюардессу и был арестован. Но ведь он напал на нее только потому, что мог стереть это. Без кольца ему бы и в голову такое не пришло. А кольцо позволяло вернуться назад и избежать последствий. Значит, его теория о параллельных мирах ошибочна. Что же это в таком случае?
Он не знал, да и не стремился особенно ответить на этот вопрос. У него есть кольцо, и этого достаточно. Кольцо, за которое ему предложили сто долларов.
Что-то ударило в самолет. Фрэнк услышал скрежет металла, и мощный поток воздуха вырвал его из кресла, швырнул в пространство. Падая, Фрэнк почувствовал, что в легких нет воздуха. Фрэнк попытался, сообразить, что произошло. Тело заледенело. Перевернувшись, Фрэнк увидел самолет с оторванным крылом, падающий с высоты в семь тысяч метров.
Несчастный случай, не веря, подумал он. Молния, метеорит, дефект конструкции. Когда в потолке самолета образовалась дыра, его выбросило из кресла из-за разгерметизации. И теперь Фрэнк падал. Падал!
Судорожным движением Фрэнк нажал на выступ кольца.
— Пожалуйста, мистер Уэстон, — сказала ему стюардесса, пристегните ремни. Не вставайте. Или вы хотите… — Она посмотрела в сторону туалета.
— Послушайте! — крикнул Фрэнк, хватая ее за руку. — Скажите пилоту, чтобы немедленно изменил курс! Немедленно!
Фрэнк надеялся, что таким образом они смогут избежать попадания метеорита в самолет. Если они изменят курс, катастрофы не произойдет. Но действовать надо было быстро. Очень быстро!
— Быстрее! — кричал он, направляясь к кабине. За ним бежала стюардесса.
— Чрезвычайная ситуация! — заорал Фрэнк. — Пусть пилот немедленно изменит курс!
Что-то ударило в самолет. В потолке образовалась щель, и самолет начал расползаться, как банановая кожура. Блондинка исчезла.
Воздух со свистом покинул самолет. Фрэнк уцепился за кресло, но исполинская сила оторвала его и швырнула в пространство. И снова он падал вниз.
— Нет! — кричал он, обезумев от страха. — О, Боже! Нет!
Он нажал на кольцо.
— Мистер Уэстон, я настаиваю, чтобы вы пристегнулись. Разрешите, я вам помогу.
Фрэнк вскочил на ноги, и стюардесса испуганно отшатнулась.
— Это очень важно, — начал он, стараясь сохранять спокойствие. — Через минуту здесь произойдет взрыв. Понимаете? Если пилот не изменит курс, мы все погибнем.
Почему эта дура не верит ему? Сколько раз ей можно повторять?
— Идиотка! В сторону!
Оттолкнув ее, Фрэнк помчался к кабине летчиков. Споткнувшись, он упал на пол.
— Измените курс! — закричал он. — Ради Бога, измените курс!
Что-то ударило в самолет. Опять раздался страшный скрежет, и невидимая сила потянула его из самолета. Он ударился головой и очнулся только, когда облака остались вверху. Нажав на кольцо, он обнаружил, что еще парит в воздухе, задыхаясь от недостатка кислорода. Недалеко от него висели обломки самолета. Возле покореженного корпуса летали изувеченные тела. Одно из них принадлежало стюардессе.
Фрэнк снова пролетел облака. Внизу блестела водная гладь океана. От страха у Фрэнка помутилось в голове. Он представил, что будет с ним, когда он с такой скоростью ударится о воду. И решил бороться за жизнь до конца. Судорожно нажав выступ кольца, он оказался чуть выше, но все равно продолжал падать.
Пятьдесят семь секунд непрерывного ада.
Еще раз.
Еще раз.
Еще раз.
Еще и еще раз, потому что иначе он разобьется, ударившись о воду, как о бетонную плиту.
(Перевод с англ. С.Коноплева)
Марк Клифтон
НАГРАДА ЗА ДОБЛЕСТЬ
— Мне нужен обратный билет в Марсопорт, — сказал я пожилому человеку — управляющему факторией. Старый Сэм посмотрел на меня так, как смотрят сельские жители, подчеркнуто равнодушно, и неторопливо вышел из-за прилавка.
Чтобы показать еще больше, до чего все это ему не интересно, он остановился у горы консервированных окороков рядом с кондитерской стойкой, где под стеклом были выставлены мятные палочки и круглые лимонные леденцы.
Я подошел к нему и вытащил из внутреннего кармана свое правительственное удостоверение. Он изучил его, не дотрагиваясь до него, и вновь посмотрел на меня. Потом равнодушно подошел к открытому дверному проему и сплюнул темную табачную жвачку в открытый двор.
Ближайшие пятна лишайника на поверхности высунули усики, чтобы спрятать корешки во влаге, пока она не испарилась в разряженной, сухой атмосфере. Он вновь вернулся назад за конторку, по-прежнему не торопясь, и подошел к перегородке. Он вошел в дверь в перегородке и встал за окошечком с табличкой: «Транзитная система Слэг-Хиллс».
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он через окошечко, как будто не видел меня раньше.
— Да, — ответил я. — Я сказал, что хочу получить правительственный билет до Марсопорта.
— Вы хотите сказать, что желаете лететь бесплатно? — Он смотрел на меня водянисто-желтыми глазами и провел рукой по рыжеватым, поседевшим волосам.
— Вы получите ваши деньги, — ответил я несколько резко. Правительство оплатит билет. Вы должны это знать. Я не первый инспектор, который был здесь.
— Конечно, я это знаю, — заявил он. — Я знаю, мне придется неделями ждать своих денег, может быть, месяцами. Между тем вас обслужат сегодня. Всегда так, когда дело касается правительства, проворчал он, обращаясь к самому себе. — Они считают, что человек должен прыгать, если правительство щелкнет пальцами, и может подождать того, что ему причитается.
— Оказывается, вы хотите получить за бесплатно полное обслуживание, — прокомментировал он. — Всегда так. То, что им должны платить, давать то, что они получают, и мириться с этим. Но ведь то, что они получают за ничто, может быть специфически…
— Но нет ничего специфического в желании знать, когда я смогу отсюда выбраться, — запальчиво начал я. Но потом сдержался. «Осторожнее, парень, — сказал я самому себе, — правительство и без того непопулярно, чтобы ты еще добавил обид».
— Я хочу сказать, — поправилсся я, — что получу взбучку от правительства, если не вернусь в Марсопорт вовремя.
— А я думал, что вы член правительства, — сказал он и опять внимательно посмотрел на меня.
— Я только работаю на них, — ответил я. — Это доставляет мне не больше удовольствия, чем вам.
«Этим и половины на сказано, братец. Ты никогда не узнаешь».
— Представляю, — серьезно ответил он. — Ладно, мои ребята сказали, что вы были не столь надоедливы, как большинство инспекторов. Будем считать так. Плохо, конечно, что ты работаешь на правительство, сынок. Ты мог бы быть почти человеком, несмотря на то, что родился на Земле.
— Я не просил этой работы, — произнес я. — Я был призван на нее. Люди на Земле любят правительство не больше вашего. Ему никогда не хватит служащих, если оно не будет призывать их.
— Вы хотите сказать, что на Земле все еще остались порядочные люди? С давних пор, с того времени, как меня здесь посещают, я привык думать, что все жители Земли — члены правительства и живут за счет нас, колонистов.
Когда я не ответил, он оборвал беседу и ушел в глубь билетной кассы. Его длинный и грязный ноготь заскользил по запачканному расписанию, потом он вернулся к окошку, у которого ждал я.
— Следующий рейс сегодня, — произнес он. — У нас не было кораблей почти неделю. Угу, должен быть сегодня… или завтра… или послезавтра, это уж точно. У нас конечная, и если никто сюда не летит, они никогда не совершают весь маршрут. Все зависит от того, кто ведет корабль. Один из них — обычный бродяга, и вы можете ожидать его только тоща, когда его увидите. Если в рейсе Макнаб, можете точно рассчитывать на него — сегодня.
Так просто и легко была решена моя судьба. Макнаб — причина моей смерти — и восстановление моей жизни. Ты неправильно воспитал нас, дед. Ты учил нас, что честь и правда важны. Ты учил нас искать их и никогда не останавливаться в своих поисках. Понял ли ты когда-нибудь, дедушка, как старомоден ты был? Как редки они теперь? Как одинок может быть человек, который не может примириться с меньшим? Может, ты понял, потому что это ужасно — найти все это… после всех мест на старом корабле бродяги.
— А что же такого особенного в Макнабе? — поинтересовался я.
— Как наемный управляющий компании «Слэг-Хиллс» я не имею привычки сплетничать о своих служащих, — с упреком сказал он. — В любом случае, я закрою кассу до последнего раза.
Он опустил на окошко проволочную решетку и запер ее. Вышел из-за черной двери клетушки и подошел к стойке, где были свалены комбинезоны и респираторы.
— Я слышал, кассир говорил вам о Макнабе, — произнес он без всякого намека на улыбку.
Я заколебался. Я не мог сказать, то ли старик был навеселе, то ли подшучивал надо мной. Я воспринял эти слова серьезно.
— Я слышал, он особенный человек, — произнес я.
— Тебе ведь много лет, так, сынок? — спросил он. — Ну тогда, я полагаю, ты еще не родился, когда Макнаб был лучшим космическим пилотом в Солнечной системе.
— Странно, — серьезно сказал я. — Если он был таким человеком, как вы говорите, я читал что-нибудь о нем где-нибудь… учил о нем в школе…
— У него не было счастливых возможностей, — пояснил старый торговец. — Помню, он провел два года в полете на двухместном корабле на Сатурн и обратно. Навигатор, с которым он отправился в путь, был сумасшедшим — одним из этих скрытых сумасшедших, — и Макнаб не знал об этом, пока их не стукнуло в середине колец Сатурна. Двенадцать дней без всякой помощи с сумасшедшим на руках Макнаб вел корабль через обломки, пока не смог опуститься достаточно низко, чтобы развернуться и выбраться оттуда. На ручном управлении. В их времена не было автоматической защиты от метеоритов.
— Вот это да! — охнул я. — Настоящий подвиг.
— Самый мужественный и выдающийся поступок, который когда-либо совершал человек, и это понимает каждый, кто знает кольца Сатурна, — согласился он.
— Но я никогда не встречал каких-либо упоминаний об этом.
— Угу, — сухо ответил Сэм. — Ты никогда не встречал упоминаний об этом. С изувеченным кораблем и помешанным он вернулся на Землю. Два года нескончаемого, сверхчеловеческого напряжения. О нем было упомянуто в одном параграфе на тридцатой странице газеты.
— Но почему? — в замешательстве спросил я.
— Так получилось, что в это самое время молодая жена Всемирного Президента попала в скандал — скандал скандалов.
Сэм весело посмеялся своим воспоминаниям.
— Большинство газет принадлежали оппозициям, и скандал не удавалось замять. Макнаб приземлился в тот день, когда были обнародованы новости. Как я говорил, ему была посвящена одна строчка на тридцать четвертой странице.
Он подошел к дверному проему и вновь сплюнул жеваный табак.
— Чтобы не беспокоиться о посадках в правом углу двора, — пояснил он. — Обычно ветер против меня. Здесь, на Марсе, у нас разреженный воздух, и конечно, он движется вокруг достаточно сильно.
Я ждал.
— Так вот, о Макнабе, — подвел он итог. — В другой раз он в одиночку изгнал целую банду с Каллисто. Поставил решающую подпись на торговом договоре с Землей. Открыл целый спутник для торговли. Алмазы величиной с твой кулак. Уже одного этого было достаточно, чтоб сделать его знаменитым на всю жизнь.
Об алмазах с Каллисто я знал. Я мог согласиться с ним.
— Только на этот раз отрезал палец сын промышленника по производству солений. Игрушечным ножичком или чем-то еще. Магнат увидел в этом шанс получить великолепную рекламу. Он потратил пару миллионов на отрубленный палец этого мальчика. Миллионы, оставленные в нужных местах, для парней, которые решают, о чем печатать и как все это изображать, чтобы привлечь наибольшее внимание, сынок.
— Вся Земля жила от часу к часу, ожидая отчетов врачей о том, как идут дела. Не будет ли инфекции? Не придется ли отнять всю руку? — Сэма передернуло от отвращения. — Объединенная сессия Всемирного Конгресса провела дискуссию, нужно ли менять бинты или нет. Ты всегда найдешь политиканов там, где можно получить рекламу, сынок. Промышленник открыл тридцать семь новых фабрик и все еще не мог справиться с требованием на свою продукцию. Он сделал на этом миллиард.
Мог ли старик разыгрывать меня? Я усомнился. Здесь наблюдались искренность, честное негодование. И к тому же я хорошо знал, что мера героизма определяется возможностью распространения новостей в пространстве или кем-нибудь, думающим, что настало время заставить людей волноваться о чем-либо.
Мне не требовался вывод старого торговца, но он сделал его.
— Макнаб приземлился в день, когда должны были сменить бинты. Все же на сей раз он достиг большего. Он добрался до двадцать девятой страницы, и ему было посвящено два параграфа. Некоторые торговые издания ювелиров расписали историю с бриллиантами, но они даже не подумали упомянуть о Макнабе.
Он вздохнул.
— Дальше шло то же самое, — произнес он. — Макнаб, возможно, сделал для исследования Солнечной системы больше, чем любой другой человек, живущий и умерший. Но никто даже не слышал о нем. Он всегда приходил в неудачный момент чьей-то чужой гласности. Даже с компаниями, в которых он работал, происходило то же самое. Так получилось, что колеса компаний всегда крутились не в том направлении. Ты играешь в покер, сынок?
— Немного, — ответил я, хотя не видел никакой связи.
— Когда у тебя карты одной масти — не имеет значения, как хорошо ты играешь. Всегда кто-нибудь за столом может обойти тебя?
— Конечно, — засмеялся я. — Если у меня две пары, другой получает тройку. Если у меня тройка, у него следующая карта. Если у меня…
— То же было и с Макнабом, сынок. И что удивительно, это никогда не озлобляло его. По меньшей мере, это не было видно. Он должен был стать великим человеком, вместо того чтобы водить рейсовые корабли. Но он шел все тем же путем. Удивляюсь таким людям. Возможно, если бы он не испытывал настоящий голод на космос и великие дела… Если в глубине души он не печалился об этом… Я дивлюсь Макнабу, сынок. Сильно дивлюсь.
Он замолчал, уставившись на полку с концентратами. Я подошел к дверному проему и посмотрел на мрачный и однообразный ландшафт.
— Проблема Макнаба, — вновь заговорил мне в спину старик, — в том, что он не рассказывает о себе. Будь он хвастун, тогда, может быть, когда-нибудь, когда в сенсациях была нехватка, за него бы ухватились и сделали героем.
— Может быть, — ответил я.
— Но он не рассказывал. Он был в том рейсе больше двух лет, но я могу держать пари, что он не сказал об этом и пятидесяти слов. Да к тому же, никто из нас, стариков, не любит болтать. Полагаю, ты это заметил.
Я усмехнулся ландшафту и не стал ему противоречить. Я плюнул в обычную сухость двора, глядя на лишайник. Я чувствовал некоторое сожаление и размышлял, как можно сберечь влагу. Лишайник бросился на плевок, как голодная дворняга на сочную кость. Я почти чувствовал, как он тянет свои листочки ко мне.
Подошел старик и взглянул на поросль.
— Этот был у меня в опале из-за большой жадности, — пояснил он. — Но, я думаю, он уже достаточно наказан. — Он внимательно посмотрел на меня. — Больше всего ему нравится табачная жвачка, — с упреком произнес он. — А так как ты даешь ему влагу, похоже, ты мог бы и приправить ее немного.
— Между прочим, — спросил я. — У вас есть марки?
Его настроение вновь переменилось.
— Мне надо открыть почту, — ответил он. Он подошел к другому концу стойки и открыл окошко, отодвинув панель.
— Я, кажется, слышал, вы хотите купить марки? — спросил он через окошко.
— Да, — ответил я. — И кстати, клерк, как вы себя чувствуете в качестве человека правительства?
— Почему… почему… — сердито выпалил он. Потом начал смеяться. — Ты поймал меня, сынок, без обмана. Впервые я понял, что я — тоже человек правительства. В конце концов, может, не все они на Земле — гниды.
— Все зависит от того, в какое окошечко смотришь, верно? — усмехнулся в ответ я.
Воздух здесь становится плохим и разреженным. Я могу слышать слабый, высокий вой, почти не улавливаемый ухом, там, где воздух уходит в космос через крошечную щель. Вполне возможно, что наши тела никто не найдет. Если мы разобьемся рядом с лишайником, влага наших тел будет причиной, по которой они поглотят нас за несколько минут. Я понимаю, что пишу это, чтобы заполнить время, а не для того, чтобы оставить запись. Как бы то ни было, я заполнял время все эти годы, ожидая, когда начнется жизнь, когда случится что-то настоящее и жизненно важное. Сейчас я заполняю время в ожидании смерти.
Когда космическим лайнерам не удается отправить инспекции в глубокий космос, их отправляют в такие места, как Марсопорт, и сплавляют провинциальным пассажирским службам. Конечно, они обслуживают беднейшие секции. И если на корабле существует небольшая утечка кислорода, плохо работают стартовые механизмы, это лишь неудобства для пассажиров. Настоящие беды редки.
А когда они случаются, выжившие семьи всегда могут написать протест правительству. Иногда они получают ответ — форма Ха 758693, — сообщающий им, что комитет занимается проблемой. Эти письма удовлетворительно служат последние двадцать или более лет. Может, даже и существует такой Комитет — должны же как-то вербоваться политические любимчики.
Когда корабли становились еще хуже и ремонт начинал поедать доходы, их передавали дальше, в еще меньшие городки и на вспомогательные линии. В конце концов, они кончают челночными рейсами на рудниках и на торговых грузовых линиях.
Тем же путем следуют и космические пилоты и часто одновременно. С ложной радостью и некоторым сожалением любой может связать классические рекомендации с большинством из этих людей. Они очень хороши — когда трезвые.
В прошлом я часто гадал, о чем думают эти старые пилоты — те, кто исследовали глубины космоса, а теперь пилотировали рудовозы. Я гадал, о чем думает Макнаб, через какие адские муки он прошел, видя, что падает из пилотского кресла все ниже, и ниже, и все ниже. Я гадал, испытывал ли он чувство поражения, что не попал в высокую и благородную цель — печать, так сходную с моей.
Не было сомнения, это была доблестная жизнь, может, и непризнанная, но все-таки очень реальная. При менее ярком восприятии, было ли это у меня?
Дедушка, награда за доблесть и честь — всегда в стремлении к величию духа, всегда не считаясь с ценой, если воздается по справедливости — эта награда не достанется мне.
Когда я встретился с Макнабом в торговой фактории, он мне понравился. Но было нечто другое, не связанное с симпатией или антипатией. Кто-нибудь другой мог бы классифицировать его лишь как бродягу со старого грузовоза, но я все еще чувствовал вокруг него ауру обаяния старого космического пилота — настоящего космического пилота, а не нынешнего водителя грузовика.
Ныне пилот нажимает кнопку в начале путешествия и другую кнопку в конце. Остальное делает автоматика. Но во времена Макнаба пилоты исследовали глубокую тьму космоса, нескончаемого и тревожного, как древние мореплаватели исследовали море. Космос прокрался в их глаза, в самую глубину их, и никогда не покидал. И когда кто-нибудь смотрел в эти глаза, он смотрел в глубину космоса.
Это ли моя награда, дед? Быть способным распознать доблесть там, где я ее вижу, независимо от того, что бы рассказал побывавший здесь репортер?
Я был единственным пассажиром. После того, как я поднял на борт свой багаж, Макнаб стукнул по кнопке, чтобы закрыть люки корабля.
Он был немногословен и говорил как-то нехотя. Был он высоким и стройным, с седыми волосами, которые все еще густо покрывали его голову и торчали из ушей и ноздрей. У шотландцев волосы, кажется, продолжают расти, когда они стареют. Его форма была на удивление аккуратной и тщательно залатанной. У него не было и следа венерических судорог, лунного пылевого косоглазия, марсианского химического варикоза вен и тусклого пьяного взгляда землян.
Но моя работа заключалась не в том, чтобы гадать о людях. Моя работа заключалась в том, чтобы интерпретировать и претворять в жизнь правительственные предписания. Я сел на ближайшее сидение и вытащил пачку предписаний. И постарался извлечь смысл из напыщенных фраз, в которых они были составлены.
Я вытащил из кейса листок с анализом, чтобы сделать грамматический разбор предложенных предписаний. Может быть, если бы я мог отделить собственно статьи от пустопорожних слов, я мог бы ухватить мысль. Черт — я даже не мог найти подлежащее или сказуемое. Ребята, которые пишут подобные документы, должно быть, слишком далеко зашли.