Страница:
Фабиола больно ударилась животом об оградительный столбик, но тотчас крепко ухватилась за него будто за спасительную соломинку. Правда, столбик вскоре вывернуло из ямки, и он накренился над землей под опасным углом.
Наконец дрожание земли прекратилось. Фабиола отпустила столбик, отползла на несколько дюймов от края обрыва и встала. Выплюнув изо рта сгусток крови, она осмотрелась по сторонам в поисках Брюстера и Рэнда.
Мужчин нигде не было видно. Она осторожно шагнула к самому краю. Ей показалось, что в реке, в мутном потоке воды, словно поплавки, мелькают две человеческие головы и чья-то рука.
И тогда Фабиола перевела глаза на небо.
– Ангелы… – пробормотала она. Затем повторила, громче и требовательнее: – Ангелы! Где же вы, ангелы?!
Затем сама же дала ответ на свой вопрос.
– Помогают миллионам других людей, пострадавших от катастрофы в городах. Но есть один ангел, который непременно поможет нам. – И Фабиола пронзительно выкрикнула одно короткое имя. – Шелли!
Не прибегая к помощи телепортации, а лишь скользя вдоль гравитационных линий планеты, на землю с небес быстро спускался какой-то ангел. Войдя стрелой в воду, он тут же вынырнул на поверхность – но, увы, с пустыми руками, чего Фабиола никогда не ожидала от небесного спасителя. Он явно колебался.
– Ну давай же! – изо всех сил крикнула Фабиола.
Ангел снова камнем рухнул в бурный поток. Через несколько секунд он вынырнул из воды, держа в руках человеческое тело, и вместе со своей ношей повис над Фабиолой – чем-то напоминая орла, яростно вцепившегося в добычу. С ангела ручьями струилась вода, и в следующее мгновение он выпустил из рук бездыханное тело Брюстера; оно с влажным шлепком упало на траву.
– Я ему помогу! Доставай Рэнда! Рэнда!
Ангел повернул свой бесстрастный иконописный лик и посмотрел на земную женщину, затем вновь перевел взгляд на Брюстера. Оставив без внимания приказание Фабиолы, небесный спаситель погрузил целительные руки в грудь утопленника.
Фабиола принялась в отчаянии колотить ангела кулаками по спине.
– Нет! Нет! Я сама оживлю его! Помоги Рэнду!
Но ангел упрямо продолжал возвращать к жизни Брюстера. Только когда того вырвало речной водой, а из горла со свистом начало вырываться частое дыхание, бесстрастный спаситель взмыл в воздух и нырнул в реку.
Вернулся он спустя пять минут вместе с телом Рэнда.
Фабиола помогла Брюстеру присесть. Тот, судя по всему, плохо осознавал происходящее, словно отказываясь верить, как такое светопреставление могло случиться в его любимом природном раю. Фабиола бросила взгляд на парящего в воздухе ангела, на руках которого беспомощно обвисло тело Рэнда.
– Неужели ты не видишь, что у него погиб мозг, – произнесла Фабиола с суровой грустью в голосе. – Ни ты, ни я ничем не можем ему помочь. Немедленно телепортируйся и отнеси его в медицинский центр. Может, врачи сумеют восстановить нейронные связи.
Но вместо того, чтобы повиноваться ей, ангел опустил Рэнда к ее ногам и взял на руки Брюстера. В следующее мгновение оба исчезли.
Фабиола погладила Рэнда по лбу и заплакала.
– Так это была ты, Шелли? Ответь, это была ты? Ты не дождалась тогда ответа на свой вопрос. Мне было страшно умирать подо льдом замерзшей реки. Боль была такая, что не передать словами. Но сейчас мне куда больнее жить.
НЕПОКОРНАЯ КНИГА
Наконец дрожание земли прекратилось. Фабиола отпустила столбик, отползла на несколько дюймов от края обрыва и встала. Выплюнув изо рта сгусток крови, она осмотрелась по сторонам в поисках Брюстера и Рэнда.
Мужчин нигде не было видно. Она осторожно шагнула к самому краю. Ей показалось, что в реке, в мутном потоке воды, словно поплавки, мелькают две человеческие головы и чья-то рука.
И тогда Фабиола перевела глаза на небо.
– Ангелы… – пробормотала она. Затем повторила, громче и требовательнее: – Ангелы! Где же вы, ангелы?!
Затем сама же дала ответ на свой вопрос.
– Помогают миллионам других людей, пострадавших от катастрофы в городах. Но есть один ангел, который непременно поможет нам. – И Фабиола пронзительно выкрикнула одно короткое имя. – Шелли!
Не прибегая к помощи телепортации, а лишь скользя вдоль гравитационных линий планеты, на землю с небес быстро спускался какой-то ангел. Войдя стрелой в воду, он тут же вынырнул на поверхность – но, увы, с пустыми руками, чего Фабиола никогда не ожидала от небесного спасителя. Он явно колебался.
– Ну давай же! – изо всех сил крикнула Фабиола.
Ангел снова камнем рухнул в бурный поток. Через несколько секунд он вынырнул из воды, держа в руках человеческое тело, и вместе со своей ношей повис над Фабиолой – чем-то напоминая орла, яростно вцепившегося в добычу. С ангела ручьями струилась вода, и в следующее мгновение он выпустил из рук бездыханное тело Брюстера; оно с влажным шлепком упало на траву.
– Я ему помогу! Доставай Рэнда! Рэнда!
Ангел повернул свой бесстрастный иконописный лик и посмотрел на земную женщину, затем вновь перевел взгляд на Брюстера. Оставив без внимания приказание Фабиолы, небесный спаситель погрузил целительные руки в грудь утопленника.
Фабиола принялась в отчаянии колотить ангела кулаками по спине.
– Нет! Нет! Я сама оживлю его! Помоги Рэнду!
Но ангел упрямо продолжал возвращать к жизни Брюстера. Только когда того вырвало речной водой, а из горла со свистом начало вырываться частое дыхание, бесстрастный спаситель взмыл в воздух и нырнул в реку.
Вернулся он спустя пять минут вместе с телом Рэнда.
Фабиола помогла Брюстеру присесть. Тот, судя по всему, плохо осознавал происходящее, словно отказываясь верить, как такое светопреставление могло случиться в его любимом природном раю. Фабиола бросила взгляд на парящего в воздухе ангела, на руках которого беспомощно обвисло тело Рэнда.
– Неужели ты не видишь, что у него погиб мозг, – произнесла Фабиола с суровой грустью в голосе. – Ни ты, ни я ничем не можем ему помочь. Немедленно телепортируйся и отнеси его в медицинский центр. Может, врачи сумеют восстановить нейронные связи.
Но вместо того, чтобы повиноваться ей, ангел опустил Рэнда к ее ногам и взял на руки Брюстера. В следующее мгновение оба исчезли.
Фабиола погладила Рэнда по лбу и заплакала.
– Так это была ты, Шелли? Ответь, это была ты? Ты не дождалась тогда ответа на свой вопрос. Мне было страшно умирать подо льдом замерзшей реки. Боль была такая, что не передать словами. Но сейчас мне куда больнее жить.
НЕПОКОРНАЯ КНИГА
Перевод. Т. Бушуева, 2006.
После смерти Мастера Библиопереплетчика (МБ) Винсента Холбрука возникли немалые трудности – например, настоятельно встал вопрос, как лучше распорядиться принадлежавшей ему обширной библиотекой. Наследники его ветхого имущества были лишены сентиментальности. Никто из них не озаботился раздумьями о ежедневных потребностях огромной коллекции оставшихся без присмотра книг. Разношерстная братия правопреемников – всевозможные троюродные братья, внучатые племянники, а также бывшие зятья, свояки, шурины и девери, оставшиеся от многочисленных браков двух его ветреных сестер Марлис и Таффи, – все до единого были бесповоротно невежественны. Никто из них не имел желания взять на себя ответственность даже за небольшую часть коллекции, насчитывавшей около пяти сотен томов, забытых и заброшенных после кончины их хозяина. Помимо всего прочего так было потому, что эгоистичные наследники в силу вопиющей своей ограниченности просто не представляли себе способы применения этих загадочных предметов. (Дело осложнялось еще и тем, что пропал принадлежавший покойнику Каталог, так что точное число экземпляров назвать было невозможно.)
Худосочный и не вполне здоровый, склонный в свои сто с лишним лет к затворничеству (впрочем, он и так был обречен по причине церебральной аневризмы, вовремя не диагностированной заглючившим домашним гомеобоксом, и вряд ли бы дожил до третьего столетия), предпочитавший старомодную, нерегенерируемую одежду, на которой была хорошо видна каждая капля соуса или слюны, натекавшей по причине вечной жвачки во рту, Холбрук был искренне предан своей библиотеке, тратя на нее почти все средства. Жил он в огромном, обветшавшем, похожем на пещеру особняке, носившем название Рюльроальд, и один вид этого запущенного жилища свидетельствовал о более чем скромном достатке его обитателя. А вот книжарня Холбрука была первоклассной и являлась предметом вечной зависти его коллег.
Время от времени, когда библиотекарь еще был жив, в рядах его безразличных наследников раздавалось приглушенное ворчание по поводу того, что, мол, старик живет не по средствам, тратя деньги – по большому счету их деньги – на такое эгоистичное хобби, но даже эти разговоры не могли лишить старого библиофила самообладания или воодушевления. Ему даже удавалось не обращать внимания на выходки одной особо обиженной племянницы, которая в припадке помутнения рассудка, очевидном всем, кроме нее самой, с пеной у рта обвиняла Холбрука в том, что ему-де доставляет немалое удовольствие играть на нервах близких родственников. Иначе зачем он продолжает безрассудно расточать их тающее с каждым часом наследство на покупку новых томов и размножение уже существующих?
Ответ на это самое «почему?» был совершенно прост, если бы кто-то взял на себя труд поинтересоваться у самого коллекционера: Холбрук почитал себя ученым и больше всего на свете гордился присущей любому ученому мужу неистощимой жаждой знаний. И в самом деле, его хорошо укомплектованная, аккуратно расставленная и постоянно обновляемая коллекция книг внесла свой, причем весьма оригинальный вклад в развитие ряда научных дисциплин, как то: звездного интеллекта, гравитокармической механики, метаматематического анализа, астероидной археологии, квантовой эротогеники, теории невероятности, креативного тератогенеза и даже двух беспечно забытых нив, в давние времена столь активно вспаханных, – художественной прозы и поэзии. Порой ему сопутствовал успех. Например, он несколько раз получал приглашения от представителей искусственного интеллекта извлечь свои открытия из книг и ввести их в соответствующие кибернетические аудиовизуальные информационные сети, которые в эпоху Холбрука служили реальными хранилищами полезной информации.
Однако получение всех этих серьезных и развлекательных результатов было занятием долгим и утомительным, которое не оставляло времени даже на редкие пирушки в обществе своих знакомых коллег МБ. Его хобби вполне способствовало тяге к уединению и одиночеству, и Холбрук заплатил наивысшую цену за то, что было делом всей его жизни.
Скоро и книгам его придется заплатить столь же высокую цену.
МБ Крачко Столкемп телосложением напоминал желчного, неопрятного журавля, которого держали впроголодь. Длинные ноги, обтянутые желтыми панталонами-дудочками; округлый торс, опушенный синтетическими перьями, модными лет этак пятьдесят назад; согбенные, похожие на крылья плечи и вечно опушенная голова, отчего его уши неизменно находились на одном уровне с эполетами Ордена Переплетчиков; похожий на клюв нос и тяжелый взгляд холодных глаз, выдававший неистребимое желание их владельца пронзить что-нибудь. Невесомые редкие волосы лишь отчасти скрывали покрытую струпьями кожу на голове и со временем превратились в некое подобие цыплячьего пуха. Но словно этого сходства с птицей было мало, старинные очки, оснащенные разумными актилинзами, делали Столкемпа невероятно похожим на путешественника во времени из Редукционистского Тысячелетия.
Уродливого вида слуга типа Тьюринг-5, один из немногих исправных автоматов, что оставались в поместье – антиквариат, к которому Холбрук почему-то предпочитал обращаться «Беда Достопочтенный», – проводил Столкемпа от переднего крыльца с колоннадой в холодные коридоры Рюльроальда. Все это время гость прижимал к своей оперенной груди – как будто боялся воров – обшарпанный кожаный портфель с куда-то канувшей еще при царе Горохе ручкой.
– Позвольте проводить вас к тайнам, – произнес Беда Достопочтенный.
– Что? – рявкнул Столкемп. – Это еще зачем? У меня нет ни малейшей склонности к тайнам любого рода!
Беда Достопочтенный открыл панель под своей левой подмышкой и щелкнул переключателем.
– Извините, я имел в виду хозяек.
– Ну тогда ладно. Пошли.
Прихрамывая и постукивая на ходу своей пластмассовой начинкой, слуга провел посетителя через пыльный, выстуженный сквозняками холл со стенами, завешанными анимированными гобеленами – их древние изображения сменялись с только им одним ведомой регулярностью, – а затем через бесчисленные комнаты с гроздьями обильной полиуглеродной паутины, которую освещали лишь глаза-светодиоды искусственных пауков. В одном из таких помещений, бальной зале с высоченным потолком, откуда-то с высоты раздался писк летучих мышей, потревоженных вторжением незваных гостей. Правда, гораздо чаще это бывали полчища насекомых, которыми кишели густые леса, росшие вокруг дома отшельника-библиотекаря. Сами рощи были высажены так давно, что имена ландшафтных дизайнеров больше уже не проступали на коре или листьях.
Наконец визитер и его сопровождающий достигли центральной части дома – теплой, ярко освещенной кухни. Пьянящий аромат свежезаваренного чая заполнил помещение своим синтетическим очарованием. В углу стояла койка со смятым покрывалом – красноречивое свидетельство того, где спал и где принимал незатейливую пищу Холбрук, в то время как остальная часть дома, отданная во власть паутины и моли, медленно, но верно ветшала и приходила в упадок.
– Тайны! – объявил Беда Достопочтенный и удалился.
За горбатым, со следами ножа деревянным столом сидели Марлис и Таффи Холбрук. Обе являли собой классический образец достигнутого за счет чудес биоинженерии совершенства, столь типичного для продвинутой модифицированной элиты. Однако каждую отличала присущая только ей индивидуальность. Марлис полностью избавилась от волос на голове и до предела минимизировала черты лица – глаза, нос, ноздри, уши и рот уменьшились до предельно допустимых функциональных потребностей. Голова ее была голой, как яйцо. В результате сама она сделалась похожей на фарфоровую куклу, у создателя которой внезапно иссяк не то материал, не то вдохновение, либо то и другое вместе взятое. Что до Таффи, та явно гордилась своей роскошной львиной гривой, изысканно обрамлявшей живую маску царицы зверей. Кончик кожистого носа влажно блестел, бакенбарды при каждом вздохе легонько подрагивали. На Марлис был передник и юбка в оборку, на Таффи – облегающий полосатый костюм.
– МБ Столкемп, – промурлыкала Таффи, – садитесь, прошу вас.
Голос Марлис был высок и тонок, казалось, будто он исходит из крошечного механизма, состоящего из бумажных мехов и полых бамбуковых трубочек.
– Просим. Выпейте с нами чаю.
На оба предложения Столкемп ответил нетерпеливым жестом.
– Нет времени на разговоры, меня интересуют только книги.
Сестры попытались соблюсти достоинство и внешние приличия.
– Разумеется, – произнесла Таффи. – Мы глубоко признательны вам за преданность жажде познания и испытываем огромную благодарность за то, что вы выразили желание приобрести целиком всю библиотеку. Уверена, наш дорогой Винсент несказанно обрадовался бы, узнав, что его коллекция попадет в такие хорошие руки.
– Именно поэтому мы отдали предпочтение именно вашему предложению, отказав всем другим желающим, – пискнула Марлис.
Столкемп, однако, не купился на столь лицемерную ложь.
– Оставьте ваше притворство. От моих осведомителей мне известно, что никаких других предложений о покупке библиотеки не поступало, если не считать тех ловкачей, которые готовы заплатить по одному пенни за каждый ваш доллар. Без Каталога ваша библиотека никому из моих коллег не нужна. Ведь на то, чтобы хотя бы наполовину рассортировать книги, уйдет уйма времени. На сами книги в качестве источника подобной информации полагаться не приходится. Если не принимать во внимание текстовый режим, все они до единой – упрямые, своенравные создания. Так что доверия им нет.
– Что верно, то верно.
– Именно, на редкость скверные создания – ваши книги. Но я-то – другой. Как только они попадут в мои руки, я непременно перепишу их все, пропади пропадом их нынешнее содержание! Авуары вашего чудаковатого брата никогда не дополняли моих. Он тратил слишком много времени на всякую чушь. Гравикармическая механика, это же надо! Нет, я заплачу вам как за чистые книги, только-только из издательства – с огромной скидкой за интенсивное пользование, конечно, – и это самые большие деньги, на какие вы можете рассчитывать. Так что нет смысла заигрывать со мной, пытаясь выжать несколько лишних долларов. Можете вести меня в библиотеку прямо сейчас.
Сестры послушно встали. Таффи указала на высокую дверь, прорезанную в одной из стен рядом с массивным стазисным кубом, служившим холодильником для съестных припасов.
– Книжарня прямо за этой дверью, МБ Столкемп. Винсент всегда хотел, чтобы от книг его отделяло самое малое расстояние. Вас проводить?
– В этом нет ровно никакой необходимости. В присутствии двух не-библиотекарей книги будут вести себя пугливо. Впрочем, секундочку, мне надо в последний раз проверить мое снаряжение.
С этими словами Столкемп поставил портфель на стол и расстегнул замок. Внутри оказалось несколько шприцев – градуированные картриджи, заранее наполненные разноцветными семиотическими жидкостями, – и зловещего вида устройство в форме двузубого камертона, насаженного на пистолетную рукоятку.
– Что это? У Винсента вроде бы ничего подобного не было, – поинтересовалась Марлис, указывая на «камертон».
– Это библиотечный оценщик.
Столкемп взял в руки эту самую вещицу и закрыл портфель.
– Дверь, как я понимаю, заперта?
Таффи извлекла из декольте ключ.
– Вот все, что вам нужно.
Столкемп нетерпеливо двинулся к двери, однако, услышав, что Марлис окликнула его, остановился.
– Что? – спросил он, обернувшись.
– Есть способ получить всю библиотеку Винсента совершенно бесплатно, сэр. Мы с сестрой обратились к услугам рынка в поисках новых мужей. Наверняка одна из нас или даже мы обе вполне могли бы понравиться такому высокообразованному джентльмену, как вы.
Прежде чем ответить, Столкемп удостоил обеих женщин долгим колючим взглядом.
– Извините меня, дамы, но я вынужден ответить вам отказом. Вы обе принадлежите к славной и благородной когорте, не сравнимой с моим скромным происхождением.
Столкемп вставил в скважину замка все еще теплый ключ, повернул его и вошел в дверь книжарни, оставив сестер Холбрук тупо улыбаться от его лестных слов – их скрытый смысл явно не дошел до них.
Разве вина Канто в том, что он родился на свет книгой, не говоря уже про смешанный генотип и, как следствие, несуразную, эклектичную внешность? Однако, получив от судьбы такое предназначение (в случае с покорным Канто и его сородичами-книгами судьба носила явно человеческое обличье), он не роптал, а пытался терпеливо и добросовестно нести свой крест. Будучи книгой – по крайней мере в собрании МБ Холбрука, – он был избавлен от тех ужасов, которые обычно отравляют жизнь представителям других химерических профессий: испытателям токсинов, вакуумным работникам, подводным шахтерам. Скука, недостаток свободы, тяготы создания новых текстов и микширования – вот, пожалуй, самое худшее из того, что может выпасть на долю книги.
Одни дни казались кошмарно тяжелыми, другие – относительно легкими. В такие дни большинство книг оставались невостребованными и могли вести свою собственную, не богатую событиями личную жизнь. Однако после смерти их незабвенного библиотекаря такие славные деньки стали случаться все реже и реже. По правде сказать, ни единое требование не нарушило их личный покой, однако сей нежданный «отпуск» был не лишен сопутствующих недостатков. Во-первых, подача тепла и света в книжарню заметно уменьшилась, и книгам ничего не оставалось, как дрожать от холода и жаться друг к дружке в своих темных кабинках-стойлах посреди давно не менявшегося сена. Затем их начал терзать голод, потому что пища из автоматических синтезаторов стала поступать нерегулярно, и качество ее заметно ухудшилось. (Книги не были посвящены в доводы наследников Холбрука относительно того, каков наилучший способ минимизации расходов поместья, впрочем, их мнение на сей счет никто не спросил.) И наконец, книги страдали от черной, гнетущей неуверенности в собственном будущем.
Книжарня имела четыре этажа, и на каждом было около сотни кабинок. Примерно в центре каждого уровня располагался читальный зал, заходить в который без вызова библиотекаря книгам было строжайше запрещено. Поэтому центром общественной жизни обитателей книжарни было специально выделенное место на полу вокруг синтезаторов пищи и, в меньшей степени, туалеты. Книги постарше, лидеры общины, часто созывали сородичей на митинги, которые проходили возле кормушек. Обычно возникала давка – кстати, она отнюдь не вызывала неудовольствие у небольших, мохнатых книг с учетом того, что в сарае в последнее время стало значительно холоднее, – зато на этом пятачке могли собраться вместе все книги.
В этот день инициатором подобного митинга стала старая Инкунабула, предводительница первого этажа.
Страстно желая увидеться со своей любимой Веллум, Канто был в числе первых, кто пришел на митинг. Если не считать приема пищи и посещения туалетов, книги все свое время проводили в кабинках и оставались там до тех пор, пока их не вызывал библиотекарь. Этот распорядок жизни книжарни практически никогда не нарушался. Однако, как и в любой библиотеке, существующей уже давно, книги неизменно подлаживаются к привычкам владельца и чувствуют себя вполне вольготно, втихаря устраивая общие сходки, особенно в ночные часы, когда библиотекарь спит. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах, когда владелец навсегда покинул их и никто за последнее время не востребовал ни единого тома, книги осмеливались собираться и в дневное время. Возможно, их также привел в безмятежное состояние тот факт, что МБ Холбрук никогда не наказывал их за взъерошенный внешний вид.
Под темными и пыльными стропилами потолка первого этажа перед кормушками собралось несколько десятков книг, и число их увеличивалось с каждой минутой. Все новые и новые книги прибывали из сходящихся в одной точке коридоров. Скоро Канто был со всех сторон окружен такими же, как он, томами, и теперь ему приходилось приподниматься на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою Веллум.
Очертания мохнатых книжных тел – рост каждой книги достигал примерно трех футов – свидетельствовали об их гетерогенном генетическом происхождении. Обладая частично внешностью белки и бабуина, зайца и тушканчика с небольшой добавкой человеческой анатомии, книги сидели прямо на своих массивных задах и когтистых заячьих лапах, прижав верхние конечности к груди. Казалось, будто непропорционально огромные головы надеты им прямо на плечи. Книги радостно приветствовали друг друга – широко раскрытые дымчатые глаза поблескивали, уши шевелились, затупленные клычки обнажались в улыбке. Говорили они, разумеется, на чисто человеческом языке.
Наконец взгляд Канто выхватил в толпе симпатичную пятнистую шкурку Веллум, и он принялся протискиваться сквозь толпу ей навстречу.
– Привет, Веллум! Скучала по мне?
– Конечно, скучала, Канто. – Веллум нежно улыбнулась ему. – Не задаю тебе тот же вопрос, потому что вижу, что ты тоже скучал.
Канто вздохнул. Какая она романтичная, его Веллум, какая внимательная и чувствительная, пожалуй, порой даже чересчур. Волна меланхолии нахлынула на Канто: он в сотый раз пожалел о том, что они с Веллум не содержат один и тот же текст. Увы, тут уж ничего не поделаешь. Но без этого непременного условия они даже надеяться не могли на то, что им будет позволено стать супругами.
В дневное время книги были лишены либидо. Их сексуальные инстинкты обычно подавлялись медикаментозными средствами и находили выход лишь только в тех случаях, когда библиотекарь желал спарить две книги для производства нового текста. Так что шансы книг, принадлежащих к разным областям знаний, на то, что им будет дозволено сблизиться, практически равнялись нулю. Да и какой, в конце концов, смысл скрещивать труд по строению нейтрино с томом хаотичной поэзии? Ну кто усомнится, что польза от отпрыска таких книг – никакая (хотя порой подобные гибриды порождали абсолютно новые области перспективных исследований); в таких случаях, чтобы избавиться от бесполезного приплода, приглашали книжных живодеров.
При мысли об этом Канто содрогнулся. Уж лучше не изведать блаженства интимного единения с любимой, чем породить на свет и обречь на страдания несчастное существо.
В то самое мгновение, когда Канто собрался обменяться любезностями с Веллум, толпа книг неожиданно замолкла, обратив напряженные взгляды на кормушки. Канто взял подругу за лапы, и оба устремили взгляды вперед.
На крышку стола с некоторой нерешительностью вскарабкалась седая и грузная Инкунабула. Наконец ей представилась возможность обратиться ко всем собравшимся, и, поддерживаемая своими помощниками Тривиумом и Квадривиумом, старая книга заговорила:
– Итак, мои дорогие коллеги! Спасибо вам за то, что покинули свои кабинки, чтобы послушать мою скромную речь! Я задержу вас ненадолго. Всего лишь хочу сказать, что полностью разделяю вашу тревогу по поводу того будущего, которое ждет нас после безвременной кончины нашего дорогого библиотекаря. Некоторые из нас даже подумали о том, а не последовать ли им за Каталогом во внешний мир, где нас подстерегают разные беды и опасности – библиохищники вроде гнолов и гнурров и прожорливые белки. Я призываю всех, кто вынашивает подобные гибельные намерения, быть предельно осторожными. Нисколько не сомневаюсь, что очень скоро все мы обретем новый дом. В конце концов, наша полезность и значимость неоспоримы. Разве мы, книги, не являемся источником всех новых гипотез и теорий? В отличие от статичных баз данных мы несем в себе тексты, в которые время от времени мудрые библиотекари вносят те или иные изменения, и потому мы являемся главнейшим и важнейшим источником новых концепций и новых взглядов. Даже в такой культуре, как нынешняя культура людей, которая высоко ценит стабильность, и потому считается, что границы в ряде областей знания уже достигнуты, новые идеи с восторгом принимаются многими учеными и…
– Что здесь происходит?!
Заданный громовым голосом вопрос прозвучал откуда-то из-за спин собравшихся. Книги испуганно пискнули, готовые в любую секунду броситься обратно в свои кабинки. Толпа заметно всколыхнулась, но осталась на прежнем месте. Собрав последние остатки мужества и крепко сжав лапку Веллум, Канто повернул голову в направлении грозного рыка.
Там, сжимая в руке предмет, который Канто раньше никогда не видел, но о котором слышал немало страшных историй, стоял какой-то человек.
В руках у него был библиотечный оценщик.
Однако теперь, столкнувшись с доброй сотней независимых в своих суждениях томов, Столкемп был вынужден пересмотреть свое давно устоявшееся мнение о том, что, мол, книгами легко манипулировать. Неожиданное проявление инициативы расстроило его планы. Все его естество восстало против царившего в книжарне запаха, а оценивающие взгляды, которых его удостоили его обитатели, не на шутку Столкемпа взбесили. Однако он понимал: показать им свой испуг или неуверенность было бы большой ошибкой, ибо грозило утратой авторитета. Вот почему свой первый вопрос Столкемп задал нарочито грубо, адресовав его одной-единственной книге, выделявшейся из всей толпы.
– Эй, ты, на столе! Твой УДК?
Своими настоящими именами, не ведомыми даже библиотекарям, книги называли друг дружку только между собой. Хозяевам они были известны лишь по УДК – Универсальной Десятичной Кодировке, нанесенной на кабинку каждой из них.
После смерти Мастера Библиопереплетчика (МБ) Винсента Холбрука возникли немалые трудности – например, настоятельно встал вопрос, как лучше распорядиться принадлежавшей ему обширной библиотекой. Наследники его ветхого имущества были лишены сентиментальности. Никто из них не озаботился раздумьями о ежедневных потребностях огромной коллекции оставшихся без присмотра книг. Разношерстная братия правопреемников – всевозможные троюродные братья, внучатые племянники, а также бывшие зятья, свояки, шурины и девери, оставшиеся от многочисленных браков двух его ветреных сестер Марлис и Таффи, – все до единого были бесповоротно невежественны. Никто из них не имел желания взять на себя ответственность даже за небольшую часть коллекции, насчитывавшей около пяти сотен томов, забытых и заброшенных после кончины их хозяина. Помимо всего прочего так было потому, что эгоистичные наследники в силу вопиющей своей ограниченности просто не представляли себе способы применения этих загадочных предметов. (Дело осложнялось еще и тем, что пропал принадлежавший покойнику Каталог, так что точное число экземпляров назвать было невозможно.)
Худосочный и не вполне здоровый, склонный в свои сто с лишним лет к затворничеству (впрочем, он и так был обречен по причине церебральной аневризмы, вовремя не диагностированной заглючившим домашним гомеобоксом, и вряд ли бы дожил до третьего столетия), предпочитавший старомодную, нерегенерируемую одежду, на которой была хорошо видна каждая капля соуса или слюны, натекавшей по причине вечной жвачки во рту, Холбрук был искренне предан своей библиотеке, тратя на нее почти все средства. Жил он в огромном, обветшавшем, похожем на пещеру особняке, носившем название Рюльроальд, и один вид этого запущенного жилища свидетельствовал о более чем скромном достатке его обитателя. А вот книжарня Холбрука была первоклассной и являлась предметом вечной зависти его коллег.
Время от времени, когда библиотекарь еще был жив, в рядах его безразличных наследников раздавалось приглушенное ворчание по поводу того, что, мол, старик живет не по средствам, тратя деньги – по большому счету их деньги – на такое эгоистичное хобби, но даже эти разговоры не могли лишить старого библиофила самообладания или воодушевления. Ему даже удавалось не обращать внимания на выходки одной особо обиженной племянницы, которая в припадке помутнения рассудка, очевидном всем, кроме нее самой, с пеной у рта обвиняла Холбрука в том, что ему-де доставляет немалое удовольствие играть на нервах близких родственников. Иначе зачем он продолжает безрассудно расточать их тающее с каждым часом наследство на покупку новых томов и размножение уже существующих?
Ответ на это самое «почему?» был совершенно прост, если бы кто-то взял на себя труд поинтересоваться у самого коллекционера: Холбрук почитал себя ученым и больше всего на свете гордился присущей любому ученому мужу неистощимой жаждой знаний. И в самом деле, его хорошо укомплектованная, аккуратно расставленная и постоянно обновляемая коллекция книг внесла свой, причем весьма оригинальный вклад в развитие ряда научных дисциплин, как то: звездного интеллекта, гравитокармической механики, метаматематического анализа, астероидной археологии, квантовой эротогеники, теории невероятности, креативного тератогенеза и даже двух беспечно забытых нив, в давние времена столь активно вспаханных, – художественной прозы и поэзии. Порой ему сопутствовал успех. Например, он несколько раз получал приглашения от представителей искусственного интеллекта извлечь свои открытия из книг и ввести их в соответствующие кибернетические аудиовизуальные информационные сети, которые в эпоху Холбрука служили реальными хранилищами полезной информации.
Однако получение всех этих серьезных и развлекательных результатов было занятием долгим и утомительным, которое не оставляло времени даже на редкие пирушки в обществе своих знакомых коллег МБ. Его хобби вполне способствовало тяге к уединению и одиночеству, и Холбрук заплатил наивысшую цену за то, что было делом всей его жизни.
Скоро и книгам его придется заплатить столь же высокую цену.
МБ Крачко Столкемп телосложением напоминал желчного, неопрятного журавля, которого держали впроголодь. Длинные ноги, обтянутые желтыми панталонами-дудочками; округлый торс, опушенный синтетическими перьями, модными лет этак пятьдесят назад; согбенные, похожие на крылья плечи и вечно опушенная голова, отчего его уши неизменно находились на одном уровне с эполетами Ордена Переплетчиков; похожий на клюв нос и тяжелый взгляд холодных глаз, выдававший неистребимое желание их владельца пронзить что-нибудь. Невесомые редкие волосы лишь отчасти скрывали покрытую струпьями кожу на голове и со временем превратились в некое подобие цыплячьего пуха. Но словно этого сходства с птицей было мало, старинные очки, оснащенные разумными актилинзами, делали Столкемпа невероятно похожим на путешественника во времени из Редукционистского Тысячелетия.
Уродливого вида слуга типа Тьюринг-5, один из немногих исправных автоматов, что оставались в поместье – антиквариат, к которому Холбрук почему-то предпочитал обращаться «Беда Достопочтенный», – проводил Столкемпа от переднего крыльца с колоннадой в холодные коридоры Рюльроальда. Все это время гость прижимал к своей оперенной груди – как будто боялся воров – обшарпанный кожаный портфель с куда-то канувшей еще при царе Горохе ручкой.
– Позвольте проводить вас к тайнам, – произнес Беда Достопочтенный.
– Что? – рявкнул Столкемп. – Это еще зачем? У меня нет ни малейшей склонности к тайнам любого рода!
Беда Достопочтенный открыл панель под своей левой подмышкой и щелкнул переключателем.
– Извините, я имел в виду хозяек.
– Ну тогда ладно. Пошли.
Прихрамывая и постукивая на ходу своей пластмассовой начинкой, слуга провел посетителя через пыльный, выстуженный сквозняками холл со стенами, завешанными анимированными гобеленами – их древние изображения сменялись с только им одним ведомой регулярностью, – а затем через бесчисленные комнаты с гроздьями обильной полиуглеродной паутины, которую освещали лишь глаза-светодиоды искусственных пауков. В одном из таких помещений, бальной зале с высоченным потолком, откуда-то с высоты раздался писк летучих мышей, потревоженных вторжением незваных гостей. Правда, гораздо чаще это бывали полчища насекомых, которыми кишели густые леса, росшие вокруг дома отшельника-библиотекаря. Сами рощи были высажены так давно, что имена ландшафтных дизайнеров больше уже не проступали на коре или листьях.
Наконец визитер и его сопровождающий достигли центральной части дома – теплой, ярко освещенной кухни. Пьянящий аромат свежезаваренного чая заполнил помещение своим синтетическим очарованием. В углу стояла койка со смятым покрывалом – красноречивое свидетельство того, где спал и где принимал незатейливую пищу Холбрук, в то время как остальная часть дома, отданная во власть паутины и моли, медленно, но верно ветшала и приходила в упадок.
– Тайны! – объявил Беда Достопочтенный и удалился.
За горбатым, со следами ножа деревянным столом сидели Марлис и Таффи Холбрук. Обе являли собой классический образец достигнутого за счет чудес биоинженерии совершенства, столь типичного для продвинутой модифицированной элиты. Однако каждую отличала присущая только ей индивидуальность. Марлис полностью избавилась от волос на голове и до предела минимизировала черты лица – глаза, нос, ноздри, уши и рот уменьшились до предельно допустимых функциональных потребностей. Голова ее была голой, как яйцо. В результате сама она сделалась похожей на фарфоровую куклу, у создателя которой внезапно иссяк не то материал, не то вдохновение, либо то и другое вместе взятое. Что до Таффи, та явно гордилась своей роскошной львиной гривой, изысканно обрамлявшей живую маску царицы зверей. Кончик кожистого носа влажно блестел, бакенбарды при каждом вздохе легонько подрагивали. На Марлис был передник и юбка в оборку, на Таффи – облегающий полосатый костюм.
– МБ Столкемп, – промурлыкала Таффи, – садитесь, прошу вас.
Голос Марлис был высок и тонок, казалось, будто он исходит из крошечного механизма, состоящего из бумажных мехов и полых бамбуковых трубочек.
– Просим. Выпейте с нами чаю.
На оба предложения Столкемп ответил нетерпеливым жестом.
– Нет времени на разговоры, меня интересуют только книги.
Сестры попытались соблюсти достоинство и внешние приличия.
– Разумеется, – произнесла Таффи. – Мы глубоко признательны вам за преданность жажде познания и испытываем огромную благодарность за то, что вы выразили желание приобрести целиком всю библиотеку. Уверена, наш дорогой Винсент несказанно обрадовался бы, узнав, что его коллекция попадет в такие хорошие руки.
– Именно поэтому мы отдали предпочтение именно вашему предложению, отказав всем другим желающим, – пискнула Марлис.
Столкемп, однако, не купился на столь лицемерную ложь.
– Оставьте ваше притворство. От моих осведомителей мне известно, что никаких других предложений о покупке библиотеки не поступало, если не считать тех ловкачей, которые готовы заплатить по одному пенни за каждый ваш доллар. Без Каталога ваша библиотека никому из моих коллег не нужна. Ведь на то, чтобы хотя бы наполовину рассортировать книги, уйдет уйма времени. На сами книги в качестве источника подобной информации полагаться не приходится. Если не принимать во внимание текстовый режим, все они до единой – упрямые, своенравные создания. Так что доверия им нет.
– Что верно, то верно.
– Именно, на редкость скверные создания – ваши книги. Но я-то – другой. Как только они попадут в мои руки, я непременно перепишу их все, пропади пропадом их нынешнее содержание! Авуары вашего чудаковатого брата никогда не дополняли моих. Он тратил слишком много времени на всякую чушь. Гравикармическая механика, это же надо! Нет, я заплачу вам как за чистые книги, только-только из издательства – с огромной скидкой за интенсивное пользование, конечно, – и это самые большие деньги, на какие вы можете рассчитывать. Так что нет смысла заигрывать со мной, пытаясь выжать несколько лишних долларов. Можете вести меня в библиотеку прямо сейчас.
Сестры послушно встали. Таффи указала на высокую дверь, прорезанную в одной из стен рядом с массивным стазисным кубом, служившим холодильником для съестных припасов.
– Книжарня прямо за этой дверью, МБ Столкемп. Винсент всегда хотел, чтобы от книг его отделяло самое малое расстояние. Вас проводить?
– В этом нет ровно никакой необходимости. В присутствии двух не-библиотекарей книги будут вести себя пугливо. Впрочем, секундочку, мне надо в последний раз проверить мое снаряжение.
С этими словами Столкемп поставил портфель на стол и расстегнул замок. Внутри оказалось несколько шприцев – градуированные картриджи, заранее наполненные разноцветными семиотическими жидкостями, – и зловещего вида устройство в форме двузубого камертона, насаженного на пистолетную рукоятку.
– Что это? У Винсента вроде бы ничего подобного не было, – поинтересовалась Марлис, указывая на «камертон».
– Это библиотечный оценщик.
Столкемп взял в руки эту самую вещицу и закрыл портфель.
– Дверь, как я понимаю, заперта?
Таффи извлекла из декольте ключ.
– Вот все, что вам нужно.
Столкемп нетерпеливо двинулся к двери, однако, услышав, что Марлис окликнула его, остановился.
– Что? – спросил он, обернувшись.
– Есть способ получить всю библиотеку Винсента совершенно бесплатно, сэр. Мы с сестрой обратились к услугам рынка в поисках новых мужей. Наверняка одна из нас или даже мы обе вполне могли бы понравиться такому высокообразованному джентльмену, как вы.
Прежде чем ответить, Столкемп удостоил обеих женщин долгим колючим взглядом.
– Извините меня, дамы, но я вынужден ответить вам отказом. Вы обе принадлежите к славной и благородной когорте, не сравнимой с моим скромным происхождением.
Столкемп вставил в скважину замка все еще теплый ключ, повернул его и вошел в дверь книжарни, оставив сестер Холбрук тупо улыбаться от его лестных слов – их скрытый смысл явно не дошел до них.
Разве вина Канто в том, что он родился на свет книгой, не говоря уже про смешанный генотип и, как следствие, несуразную, эклектичную внешность? Однако, получив от судьбы такое предназначение (в случае с покорным Канто и его сородичами-книгами судьба носила явно человеческое обличье), он не роптал, а пытался терпеливо и добросовестно нести свой крест. Будучи книгой – по крайней мере в собрании МБ Холбрука, – он был избавлен от тех ужасов, которые обычно отравляют жизнь представителям других химерических профессий: испытателям токсинов, вакуумным работникам, подводным шахтерам. Скука, недостаток свободы, тяготы создания новых текстов и микширования – вот, пожалуй, самое худшее из того, что может выпасть на долю книги.
Одни дни казались кошмарно тяжелыми, другие – относительно легкими. В такие дни большинство книг оставались невостребованными и могли вести свою собственную, не богатую событиями личную жизнь. Однако после смерти их незабвенного библиотекаря такие славные деньки стали случаться все реже и реже. По правде сказать, ни единое требование не нарушило их личный покой, однако сей нежданный «отпуск» был не лишен сопутствующих недостатков. Во-первых, подача тепла и света в книжарню заметно уменьшилась, и книгам ничего не оставалось, как дрожать от холода и жаться друг к дружке в своих темных кабинках-стойлах посреди давно не менявшегося сена. Затем их начал терзать голод, потому что пища из автоматических синтезаторов стала поступать нерегулярно, и качество ее заметно ухудшилось. (Книги не были посвящены в доводы наследников Холбрука относительно того, каков наилучший способ минимизации расходов поместья, впрочем, их мнение на сей счет никто не спросил.) И наконец, книги страдали от черной, гнетущей неуверенности в собственном будущем.
Книжарня имела четыре этажа, и на каждом было около сотни кабинок. Примерно в центре каждого уровня располагался читальный зал, заходить в который без вызова библиотекаря книгам было строжайше запрещено. Поэтому центром общественной жизни обитателей книжарни было специально выделенное место на полу вокруг синтезаторов пищи и, в меньшей степени, туалеты. Книги постарше, лидеры общины, часто созывали сородичей на митинги, которые проходили возле кормушек. Обычно возникала давка – кстати, она отнюдь не вызывала неудовольствие у небольших, мохнатых книг с учетом того, что в сарае в последнее время стало значительно холоднее, – зато на этом пятачке могли собраться вместе все книги.
В этот день инициатором подобного митинга стала старая Инкунабула, предводительница первого этажа.
Страстно желая увидеться со своей любимой Веллум, Канто был в числе первых, кто пришел на митинг. Если не считать приема пищи и посещения туалетов, книги все свое время проводили в кабинках и оставались там до тех пор, пока их не вызывал библиотекарь. Этот распорядок жизни книжарни практически никогда не нарушался. Однако, как и в любой библиотеке, существующей уже давно, книги неизменно подлаживаются к привычкам владельца и чувствуют себя вполне вольготно, втихаря устраивая общие сходки, особенно в ночные часы, когда библиотекарь спит. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах, когда владелец навсегда покинул их и никто за последнее время не востребовал ни единого тома, книги осмеливались собираться и в дневное время. Возможно, их также привел в безмятежное состояние тот факт, что МБ Холбрук никогда не наказывал их за взъерошенный внешний вид.
Под темными и пыльными стропилами потолка первого этажа перед кормушками собралось несколько десятков книг, и число их увеличивалось с каждой минутой. Все новые и новые книги прибывали из сходящихся в одной точке коридоров. Скоро Канто был со всех сторон окружен такими же, как он, томами, и теперь ему приходилось приподниматься на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою Веллум.
Очертания мохнатых книжных тел – рост каждой книги достигал примерно трех футов – свидетельствовали об их гетерогенном генетическом происхождении. Обладая частично внешностью белки и бабуина, зайца и тушканчика с небольшой добавкой человеческой анатомии, книги сидели прямо на своих массивных задах и когтистых заячьих лапах, прижав верхние конечности к груди. Казалось, будто непропорционально огромные головы надеты им прямо на плечи. Книги радостно приветствовали друг друга – широко раскрытые дымчатые глаза поблескивали, уши шевелились, затупленные клычки обнажались в улыбке. Говорили они, разумеется, на чисто человеческом языке.
Наконец взгляд Канто выхватил в толпе симпатичную пятнистую шкурку Веллум, и он принялся протискиваться сквозь толпу ей навстречу.
– Привет, Веллум! Скучала по мне?
– Конечно, скучала, Канто. – Веллум нежно улыбнулась ему. – Не задаю тебе тот же вопрос, потому что вижу, что ты тоже скучал.
Канто вздохнул. Какая она романтичная, его Веллум, какая внимательная и чувствительная, пожалуй, порой даже чересчур. Волна меланхолии нахлынула на Канто: он в сотый раз пожалел о том, что они с Веллум не содержат один и тот же текст. Увы, тут уж ничего не поделаешь. Но без этого непременного условия они даже надеяться не могли на то, что им будет позволено стать супругами.
В дневное время книги были лишены либидо. Их сексуальные инстинкты обычно подавлялись медикаментозными средствами и находили выход лишь только в тех случаях, когда библиотекарь желал спарить две книги для производства нового текста. Так что шансы книг, принадлежащих к разным областям знаний, на то, что им будет дозволено сблизиться, практически равнялись нулю. Да и какой, в конце концов, смысл скрещивать труд по строению нейтрино с томом хаотичной поэзии? Ну кто усомнится, что польза от отпрыска таких книг – никакая (хотя порой подобные гибриды порождали абсолютно новые области перспективных исследований); в таких случаях, чтобы избавиться от бесполезного приплода, приглашали книжных живодеров.
При мысли об этом Канто содрогнулся. Уж лучше не изведать блаженства интимного единения с любимой, чем породить на свет и обречь на страдания несчастное существо.
В то самое мгновение, когда Канто собрался обменяться любезностями с Веллум, толпа книг неожиданно замолкла, обратив напряженные взгляды на кормушки. Канто взял подругу за лапы, и оба устремили взгляды вперед.
На крышку стола с некоторой нерешительностью вскарабкалась седая и грузная Инкунабула. Наконец ей представилась возможность обратиться ко всем собравшимся, и, поддерживаемая своими помощниками Тривиумом и Квадривиумом, старая книга заговорила:
– Итак, мои дорогие коллеги! Спасибо вам за то, что покинули свои кабинки, чтобы послушать мою скромную речь! Я задержу вас ненадолго. Всего лишь хочу сказать, что полностью разделяю вашу тревогу по поводу того будущего, которое ждет нас после безвременной кончины нашего дорогого библиотекаря. Некоторые из нас даже подумали о том, а не последовать ли им за Каталогом во внешний мир, где нас подстерегают разные беды и опасности – библиохищники вроде гнолов и гнурров и прожорливые белки. Я призываю всех, кто вынашивает подобные гибельные намерения, быть предельно осторожными. Нисколько не сомневаюсь, что очень скоро все мы обретем новый дом. В конце концов, наша полезность и значимость неоспоримы. Разве мы, книги, не являемся источником всех новых гипотез и теорий? В отличие от статичных баз данных мы несем в себе тексты, в которые время от времени мудрые библиотекари вносят те или иные изменения, и потому мы являемся главнейшим и важнейшим источником новых концепций и новых взглядов. Даже в такой культуре, как нынешняя культура людей, которая высоко ценит стабильность, и потому считается, что границы в ряде областей знания уже достигнуты, новые идеи с восторгом принимаются многими учеными и…
– Что здесь происходит?!
Заданный громовым голосом вопрос прозвучал откуда-то из-за спин собравшихся. Книги испуганно пискнули, готовые в любую секунду броситься обратно в свои кабинки. Толпа заметно всколыхнулась, но осталась на прежнем месте. Собрав последние остатки мужества и крепко сжав лапку Веллум, Канто повернул голову в направлении грозного рыка.
Там, сжимая в руке предмет, который Канто раньше никогда не видел, но о котором слышал немало страшных историй, стоял какой-то человек.
В руках у него был библиотечный оценщик.
* * *
Библиотека МБ Столкомпа в его особняке в Брундизии состояла лишь из девяноста книг, обитавших в небольшой книжарне, значительно расширенной для будущего пополнения. Он работал со своими темами в индивидуальном порядке – по одному, парами, изредка с тремя сразу, но не более того. Надо сказать, что книги всегда поражали его – какие же они немощные и хилые, как легко подчиняются чужой воле, как ежатся от страха и сникают от командного тона.Однако теперь, столкнувшись с доброй сотней независимых в своих суждениях томов, Столкемп был вынужден пересмотреть свое давно устоявшееся мнение о том, что, мол, книгами легко манипулировать. Неожиданное проявление инициативы расстроило его планы. Все его естество восстало против царившего в книжарне запаха, а оценивающие взгляды, которых его удостоили его обитатели, не на шутку Столкемпа взбесили. Однако он понимал: показать им свой испуг или неуверенность было бы большой ошибкой, ибо грозило утратой авторитета. Вот почему свой первый вопрос Столкемп задал нарочито грубо, адресовав его одной-единственной книге, выделявшейся из всей толпы.
– Эй, ты, на столе! Твой УДК?
Своими настоящими именами, не ведомыми даже библиотекарям, книги называли друг дружку только между собой. Хозяевам они были известны лишь по УДК – Универсальной Десятичной Кодировке, нанесенной на кабинку каждой из них.