Страница:
Новолюдей это не тревожило – для них такой исход был в порядке вещей.
Они начали готовиться к отлету.
6-Лакрица и 3-Персик стояли на толстом, прозрачном участке внешних покровов носителя, который некогда был предназначен для того, чтобы пропускать внутрь солнечные лучи – судя по всему, именно такой цели служили эти голубые выпуклости. Новолюди не могли сказать зачем – в отличие от носителя, которому наверняка был известен ответ на этот вопрос.
Теперь эти выпуклости были мертвы, но солнечный свет все равно проникал внутрь.
Носитель утратил способность маневрировать по отношению к гравитации звезды, выпуская наружу наподобие реактивной струи отработанную жидкость и газы, и теперь медленно, но неизбежно падал в невидимый гравитационный колодец, автоматически вращаясь вокруг своей оси. Правда, его собственная внутренняя гравитация пока еще оставалась на прежнем уровне. Так что новолюди по-прежнему крепко стояли на ногах на скользком полу, даже если сам этот пол менял положение в пространстве на сто восемьдесят градусов.
Вращение носителя вокруг своей оси для нашей пары открыло в окне новый вид – планету и ее спутник. Спутник был сер и мертв. Картина его поверхности почему-то вызвала в душе новолюдей смутные, трепетные воспоминания. Планета, некогда голубая и зеленая, теперь представляла собой безжизненный белый шар, такой же безликий, как и сам носитель.
3-Персик и 6-Лакрица молча рассматривали планету. Но вот та скрылась из виду, и тогда 3-Персик спросила у супруга:
– Как ты думаешь, они когда-нибудь исчезнут?
– Кто знает? Ведь нам даже неизвестно, откуда они взялись. Более того, мы не знаем, какого они происхождения – естественного или искусственного. Например, почему внутри их организма действует сила тяжести? А если они исчезнут, то что останется после них? Голые, безжизненные скалы? Нет, на это не стоит рассчитывать, лучше даже не мечтать об этом.
Мимо них промчалась стайка молодняка – ребятишки, смеясь, играли в догонялки. Когда они скрылись из вида, 3-Персик сказала:
– Наверное, ты прав. Так что лучше радоваться той жизни, какая у нас есть.
И, держась за руки, они отошли от окна.
В последний месяц пребывания в теле носителя самки больше не беременели, хотя пары продолжали совокупляться, правда, исключительно ради удовольствия. Обмен веществ готовился к предстоящей смене образа жизни.
Наконец настало время. Все признаки указывали на то, что ослабленный носитель доживает последние дни.
Каждый член колонии выбрал себе по макрофагу – их было великое множество, однако в последние дни силы макрофагов были уже значительно подорваны. Казалось, будто прожорливые гиганты выбросили химический флаг капитуляции. И теперь этот бывший враг станет для новолюдей средством эвакуации.
По одному приблизившись к макрофагам, новолюди позволили ослабевшим хищникам проглотить себя. Только теперь в этом не было ничего страшного. Секрет, выделяемый кожей новолюдей, отменял пищеварительный сигнал макрофога. Такова ирония судьбы – кровожадный хищник превратился в защитную капсулу, своего рода кораблик для космических странствий. Один задругам на пол опустились десятки, сотни, а затем и тысячи пузырьков. Находившиеся внутри них новолюди, вдохнув измененную цитоплазму, постепенно погружались в забытье.
3-Персик и 6-Лакрица постояли минуту-другую, наблюдая за тем, как их собратья по разуму исчезают в защитных капсулах, после чего и сами последовали их примеру.
– Какие это были прекрасные годы! – произнесла 3-Персик.
– Самые лучшие годы в нашей жизни.
– Каких прекрасных детей мы вырастили!
– А какие чудесные песни пели!
– А математические упражнения!
– А секс! Просто чудо!
– Как всегда.
Вокруг царила тишина – если не считать еле слышных слов прощания.
– Ты для меня одна-единственная, – наконец произнес 6-Лакрица.
– А ты для меня. Скорее бы мы снова оказались вместе!
6-Лакрица, более сдержанный в проявлении чувств, нежели его подруга, ничего не ответил, а лишь пожал ей руку.
И они шагнули навстречу своим макрофагам и вскоре уже были внутри защитных капсул.
Прошло всего чуть больше часа – так хорошо новолюди рассчитали момент эвакуации.
Носитель взорвался в полном молчании. Внутреннее давление разнесло в клочья его защитные покровы – завершающий момент процесса, начало которому было положено несколько новочеловеческих рождений назад, когда космические странники пробурили в коже носителя отверстия, чтобы внедриться в его тело. Со стороны могло показаться, будто лопнул огромный стручок, и из него вырвался наружу фонтан семян.
Пузырьки разлетелись во все стороны.
Некоторые взяли курс на Солнце. Другие, по всей видимости, в скором времени столкнутся с Луной или сгорят в верхних слоях земной атмосферы. Выживание каждой особи было делом случая – погруженные в сон, новолюди были лишены возможности маневрирования.
3-Персик и 6-Лакрица затерялись в гуще себе подобных. За мгновение до взрыва их капсулы лежали бок о бок. Возможно, они останутся рядом и во время долгих космических странствий. А может, и нет.
Но все равно многие выживут и дадут жизнь потомству.
И все повторится снова…
И снова…
И снова…
ВАВИЛОНСКИЙ ВОР
Они начали готовиться к отлету.
6-Лакрица и 3-Персик стояли на толстом, прозрачном участке внешних покровов носителя, который некогда был предназначен для того, чтобы пропускать внутрь солнечные лучи – судя по всему, именно такой цели служили эти голубые выпуклости. Новолюди не могли сказать зачем – в отличие от носителя, которому наверняка был известен ответ на этот вопрос.
Теперь эти выпуклости были мертвы, но солнечный свет все равно проникал внутрь.
Носитель утратил способность маневрировать по отношению к гравитации звезды, выпуская наружу наподобие реактивной струи отработанную жидкость и газы, и теперь медленно, но неизбежно падал в невидимый гравитационный колодец, автоматически вращаясь вокруг своей оси. Правда, его собственная внутренняя гравитация пока еще оставалась на прежнем уровне. Так что новолюди по-прежнему крепко стояли на ногах на скользком полу, даже если сам этот пол менял положение в пространстве на сто восемьдесят градусов.
Вращение носителя вокруг своей оси для нашей пары открыло в окне новый вид – планету и ее спутник. Спутник был сер и мертв. Картина его поверхности почему-то вызвала в душе новолюдей смутные, трепетные воспоминания. Планета, некогда голубая и зеленая, теперь представляла собой безжизненный белый шар, такой же безликий, как и сам носитель.
3-Персик и 6-Лакрица молча рассматривали планету. Но вот та скрылась из виду, и тогда 3-Персик спросила у супруга:
– Как ты думаешь, они когда-нибудь исчезнут?
– Кто знает? Ведь нам даже неизвестно, откуда они взялись. Более того, мы не знаем, какого они происхождения – естественного или искусственного. Например, почему внутри их организма действует сила тяжести? А если они исчезнут, то что останется после них? Голые, безжизненные скалы? Нет, на это не стоит рассчитывать, лучше даже не мечтать об этом.
Мимо них промчалась стайка молодняка – ребятишки, смеясь, играли в догонялки. Когда они скрылись из вида, 3-Персик сказала:
– Наверное, ты прав. Так что лучше радоваться той жизни, какая у нас есть.
И, держась за руки, они отошли от окна.
В последний месяц пребывания в теле носителя самки больше не беременели, хотя пары продолжали совокупляться, правда, исключительно ради удовольствия. Обмен веществ готовился к предстоящей смене образа жизни.
Наконец настало время. Все признаки указывали на то, что ослабленный носитель доживает последние дни.
Каждый член колонии выбрал себе по макрофагу – их было великое множество, однако в последние дни силы макрофагов были уже значительно подорваны. Казалось, будто прожорливые гиганты выбросили химический флаг капитуляции. И теперь этот бывший враг станет для новолюдей средством эвакуации.
По одному приблизившись к макрофагам, новолюди позволили ослабевшим хищникам проглотить себя. Только теперь в этом не было ничего страшного. Секрет, выделяемый кожей новолюдей, отменял пищеварительный сигнал макрофога. Такова ирония судьбы – кровожадный хищник превратился в защитную капсулу, своего рода кораблик для космических странствий. Один задругам на пол опустились десятки, сотни, а затем и тысячи пузырьков. Находившиеся внутри них новолюди, вдохнув измененную цитоплазму, постепенно погружались в забытье.
3-Персик и 6-Лакрица постояли минуту-другую, наблюдая за тем, как их собратья по разуму исчезают в защитных капсулах, после чего и сами последовали их примеру.
– Какие это были прекрасные годы! – произнесла 3-Персик.
– Самые лучшие годы в нашей жизни.
– Каких прекрасных детей мы вырастили!
– А какие чудесные песни пели!
– А математические упражнения!
– А секс! Просто чудо!
– Как всегда.
Вокруг царила тишина – если не считать еле слышных слов прощания.
– Ты для меня одна-единственная, – наконец произнес 6-Лакрица.
– А ты для меня. Скорее бы мы снова оказались вместе!
6-Лакрица, более сдержанный в проявлении чувств, нежели его подруга, ничего не ответил, а лишь пожал ей руку.
И они шагнули навстречу своим макрофагам и вскоре уже были внутри защитных капсул.
Прошло всего чуть больше часа – так хорошо новолюди рассчитали момент эвакуации.
Носитель взорвался в полном молчании. Внутреннее давление разнесло в клочья его защитные покровы – завершающий момент процесса, начало которому было положено несколько новочеловеческих рождений назад, когда космические странники пробурили в коже носителя отверстия, чтобы внедриться в его тело. Со стороны могло показаться, будто лопнул огромный стручок, и из него вырвался наружу фонтан семян.
Пузырьки разлетелись во все стороны.
Некоторые взяли курс на Солнце. Другие, по всей видимости, в скором времени столкнутся с Луной или сгорят в верхних слоях земной атмосферы. Выживание каждой особи было делом случая – погруженные в сон, новолюди были лишены возможности маневрирования.
3-Персик и 6-Лакрица затерялись в гуще себе подобных. За мгновение до взрыва их капсулы лежали бок о бок. Возможно, они останутся рядом и во время долгих космических странствий. А может, и нет.
Но все равно многие выживут и дадут жизнь потомству.
И все повторится снова…
И снова…
И снова…
ВАВИЛОНСКИЙ ВОР
Перевод. М. Клеветенко, 2006.
Сколько световых лет до Вавилона?
Вопрос этот вряд ли застанет врасплох Охранителей – меня же скорее всего он поставит в тупик. Вот он, типичный образчик мыслей Охранителей, столь чуждый мне! Не важно, сколько унылых лет я провел среди них (разумеется, в нейтральных мирах), все равно я не готов к ответу. Впрочем, разве сами Охранители готовы смириться с моими простейшими телесными приспособлениями вроде спинной пластины, которой я обязан столь многим?
Только тот, кто разделяет старые идеи Истинной родины, станет выспрашивать о расстоянии до Вавилона, измеряемом в световых годах, вместо того, чтобы просто узнать его относительные координаты. А что уж говорить о том отвращении, которое Охранители испытывают к моим телесным трансформациям, тогда как сами не видят ничего зазорного в обыкновении разгуливать, скрыв тело искусственным туманом, да так, что видна только голова…
Однако то, что я практикую определенную изощренность поведения и не чураюсь телесных трансформаций, принятых среди Сотрапезников, вовсе не означает, что я состою в жестокой оппозиции Охранителям. Подобный однобокий двухвалентный подход свойственен именно их миру и уж мне-то точно не подходит.
Хоть мы и охраняем наш образ мыслей с одинаковым рвением, но мыслим разно.
Итак, глядя в лицо своему гипотетическому собеседнику-Охранителю (не важно, на какой планете или луне, корабле или космической станции, под каким солнцем – зеленым, синим, красным или белым – он пребывает), я заявляю: ваш вопрос меня нисколько не раздражает. Я ценю, что вы настолько раскованны и приветливы, что согласились открыть мне свой суровый лик. (Хотел бы я, как бы я хотел, чтобы другой человек в ином пространстве и времени некогда оказался столь же ко мне расположен!) Я с удовольствием поболтаю с вами о Вавилоне.
Наверное, моему собирательному собеседнику доводилось слышать старинный детский стишок о Вавилоне? Охранители всегда носятся с подобными вещами, а мне будет с чего начать свой рассказ. (Когда-то при помощи ТИПа я извлек этот стишок и теперь могу прочесть его вам.)
Что же до возвращения назад…
Уж если вы врастете в Вавилон так глубоко, как я и прочие, подобные мне, вам уже никогда не вернуться.
Впрочем, вы всегда сможете поступить в согласии с обычаем нашего времени, то есть попросту сбежать.
Сбежать-то вы успеете всегда.
На самом деле, если вам хоть что-нибудь известно о Вавилоне (что неудивительно), вы сразу же уличите меня во лжи.
На самом деле происходит следующее: по завершении запрограммированного дневного цикла Вавилон просто выключает световые полосы в громадной прозрачной раковине, которая закрывает город.
Тогда какого черта я начинаю свой рассказ такой странной фразой? Просто по мне нет ничего скучнее точности и правдоподобия.
Конечно, лучше бы я сказал, что ночь звала. Но раз уж некоторые вавилоняне, родившиеся, подобно мне, далеко от Вавилона, ощущают наступление ночи именно так, я сохраню это вступление.
Итак, ночь пала словно молот.
По ту сторону раковины клубились радиоактивные облака из метана и азота серо-розового, серо-оранжевого и простого серого цвета, слегка подсвеченные сиянием газового гиганта, вокруг которого вращался наш спутник (освещенный, в свою очередь, светом далекой планеты, вокруг которой вращался он сам, – эту затерянную в бесконечности планету Охранители предпочитают именовать Близнецами).
Огни расцвели в сотнях высоких башен и свободно парящих в воздухе шарах. Редкие граждане, прогуливающиеся по мостовым из сиалона, словно повинуясь древним инстинктам, ускорили шаг, пусть это и противоречило их рациональному мировоззрению.
Ночь наступала. Любое живое существо в любом уголке мира при наступлении темноты испытывает хотя бы легкое беспокойство, страшась глаз, что горят по ту сторону костра.
Мой мозг тоже окутывал дурман возбуждения. Однако вызвано оно было совсем иными причинами.
Спустя полчаса после того, как на Вавилон пала пестрая тьма, я приготовился шагнуть с платформы на пятидесятом этаже жилой башни, неся с собой нечто, мне не принадлежавшее. Я был уверен, что никто не видел, как я взял эту вещь – относительно небольшую, чтобы уместиться за поясом, и достаточно ценную, чтобы обеспечить мне полгода безделья и удовольствий. Игра определенно стоила свеч.
Обхватив латунный выступ на ремне из черной кожи, опоясывающем грудь, я приготовился задействовать спусковой механизм и уже поздравлял себя с успешным завершением очередного дела, как выстрел из лазера меха-охранника чуть не снес мне ухо.
Я рухнул на край платформы, вывернув шею в направлении выстрела. Следующий выстрел пронзил болью спину.
Зашедшись воплем, я наставил указательный палец на назойливого, но недалекого противника.
Из крохотного зернышка полупроводникового лазера, вживленного под ноготь, вырвался луч, пронзивший меха, и тот с глухим стуком рухнул вниз.
Ноги дрожали, спина горела (хорошо хоть, что раны, оставляемые лазерным лучом, прижигаются сами по себе). Мое снаряжение аккуратно свалилось вниз, и я остался голым, за исключением сандалий и ремня, и если уж говорить об украшениях (хотя он служил мне не только в качестве такового), еще и карканета. Самый очевидный шанс на спасение был упущен. Каким бы отчаянным ни казалось положение, без подъемного механизма я не мог взять и просто шагнуть в воздух.
Оставались еще две возможности, первая из которых – спуститься на медленном гравитационном лифте, чтобы повстречаться внизу со злобной толпой обеспокоенных граждан Вавилона.
Поначалу мне показалось, что второй способ еще хуже. Я мог подняться на пять этажей вверх и, послав вызов, заказать такси прямо с крыши (величины платформы как раз хватало для одного человека). Тогда я оказался бы заточен в транспортном средстве, которое Вавилон немедленно задержит, как только прознает о том, что я совершил.
Итак, я вбежал внутрь здания и устремился на крышу.
Зачастую выбор кажется неверным только потому, что нам не дано увидеть сразу все ракурсы.
На крыше – на пятьдесят пять заполненных софонтами этажей ближе к светящемуся смертоносному небу, чем мне хотелось бы, – я вызвал такси, просто для того, чтобы запутать следы, затем запросил время.
[20.10.01], пришел ответ.
Стало быть, Висячие сады будут с минуты на минуту. Перед тем, как отправиться на дело, я тщательно изучил расписание.
Всмотревшись во тьму, я заметил парящий в воздухе мерцающий волшебный дворец, затопленный зеленью. Дворец располагался на широком диске, который занимал несколько гектаров.
Те несколько минут, на протяжении которых диск приближался, показались мне вечностью. Водя толстым пальцем между торком и шеей (глупый маньеризм, но это было сильнее меня), я следил за выходами к лифтам, каждую секунду ожидая, что двери извергнут толпу преследователей.
Однако никто не появился. И вот уже Висячие сады над моей головой.
Именно из-за Садов в Вавилоне не было зданий выше того, на крыше которого я стоял.
Многоцветное небо внезапно заслонила Тень, и я уловил ароматы зелени и удаляющиеся голоса. Внезапно, словно усик богомола, щеки коснулась лиана. Сбросив сандалии, я поднял руки, ища толстую лозу.
Нашел ее.
Вскарабкался.
Местные детишки занимаются этим ради забавы, нимало не заботясь о том наказании, которое понесут, если будут пойманы. Нередко, если они настолько глупы, чтобы не воспользоваться подъемным снаряжением, дети срываются вниз и разбиваются насмерть. Так как по рождению я не вавилонянин, мне никогда раньше не доводилось испытывать это рискованное удовольствие.
И вот сейчас я делал то, чего был лишен в дни моей безмятежной юности, проведенной в захолустье.
Сады, двигаясь в медлительной и величавой паване, миновали башню. Я завис на лиане – подо мной на расстоянии в четверть километра маячила мостовая из керамической плитки. Я неосторожно бросил взгляд на ковер огней внизу, и на меня немедленно навалилась тошнота. Я даже перестал карабкаться, осознав, как опасен этот трюк. Затем из последних сил пополз вверх.
Я занес на перила ногу, затем другую и вот уже стоял на твердой «земле». Меня приветствовал смешанный цветочный аромат.
Руки не разгибались, ноги дрожали, словно желатин. Грудь и спину покрывал пот, смешанный с кровью из открывшейся раны. От напряжения голова раскалывалась, отзываясь пульсирующей болью.
Но за поясом лежало нечто, искупавшее все трудности.
Я с облегчением поднял глаза. В такую ночь хорошо смотреть на звезды. (Видите ли, хоть я и давно живу в Вавилоне, некоторые предрассудки Охранителей я сохранил.)
Впрочем, сегодня мой пристальный взгляд уткнулся в разноцветный грязный туман.
И вот я двинулся в путь.
Я обходил парочки, тройки и даже четверки («Впятером – уже не то», – так говаривали в этот месяц в городе, в следующем придумают что-нибудь новенькое, если не прямо противоположное), укрывшиеся в укромных уголках и беседках сада. Затем миновал танцоров на площади и направился к остановке аэробусов.
Если бы я знал, как скоро мне придется сюда вернуться, я бы так не спешил.
Через несколько минут я был внизу и скоро затерялся на оживленных улицах города.
Предстояло столько сделать: встретиться со скупщиком краденого, перезарядить подкожный однозарядный лазер и наконец-то расслабиться.
Первая задача заняла час, вторая – несколько минут, а что до третьей…
Я сидел в баре, где собирались ценители удовольствий особого толка, и тут заметил его. Никогда еще я не встречал такого прекрасного богомола.
Разумеется, так их называют Охранители – они, впрочем, не гнушаются называть богомолов просто жуками. Смешно, и чего они возмущаются, когда их самих называют приматами? Когда-то я заказал (лучше бы я этого не делал) старинный роман о людях, воевавших с расой, именуемой Жуками. Типичный, без прикрас, подход Охранителей. Однако люди, считающие себя Сотрапезниками, называют богомола, с некоторыми вариациями, связанными с древней народной этимологией, летучим конем.
Этот оказался самцом с величавой высоко поднятой пирамидальной головой и изящно очерченными жвалами, сияющей грудной клеткой и сильными задними конечностями. Четыре складчатых крыла – эти драгоценные мембраны – слегка трепетали под моим взглядом; передние лапки были воплощением изящества и стройности. В расслабленном состоянии богомол был оливкового цвета.
Я – мужчина крупный, но богомол был выше, хотя вряд ли его вес превышал половину моего.
Я установил контакт. Богомолы понимают человеческий язык, но наши уши не приспособлены для приема их верещания. Без посредничества Вавилона мы никогда не смогли бы разговаривать с ними.
Кроме того, использование ТИПа делает общение интимнее.
[Сотрапезник], послал я обычное приветствие, [твоя пища – моя пища].
[А твоя пища – моя], ТИПнул он. [Хочешь близости?]
[Очень], отвечал я. [А ты?]
[Ты красив, человек. Никогда не видел людей с таким цветом кожи. Словно сам космос].
Теперь я знал, что он прибыл сюда недавно. В Вавилоне хватало жителей с подобным оттенком кожи.
[Значит, согласен?] послал я сообщение. [Я знаю одно местечко…]
[Идем].
Мы покинули бар вместе.
Здесь я остановлюсь, вспомнив, как реагировали Охранители, когда я пытался рассказать им об отношениях, принятых среди Сотрапезников. Чтобы скрыть отвращение на лицах, они использовали искусственный туман. Вот этого я никогда не понимал. Я привык обращаться к собрату-софонту, а не к оптической иллюзии. Охранители, конечно, могут называть нас извращенцами, но им чертовски хорошо известно, что мы – извращенцы с принципами.
Итак, как я уже сказал: мы покинули бар вместе и отправились в сенсориум.
В приватном кубе я стянул с себя остатки одежды. (Я все еще оставался бос и без снаряжения.) На богомоле и вовсе не было ничего. К тому времени от возбуждения он стал ярко-красным.
В полутемной комнате я лег на живот в мягкое теплое кресло, а он взобрался на меня сверху. Хитин холодил, а при слабой гравитации Вавилона сам богомол почти ничего не весил. Его жвала щелкали у обруча на моей шее, а отростки передних лап воткнулись в спину. (Теперь вы знаете, для чего я ношу спинные пластины: чтобы избежать травм, если партнер окажется слишком страстным.)
[А теперь я овладею тобой!] ТИПнул он.
Я почувствовал, как опьяняющая слюна поползла по моей челюсти. (На нашей Истинной родине верили, что коричневая слюна маленьких местных богомолов вызывает безумие.)
Богомол дико заверещал, подтянув задние лапы к крыльям. Поняв, что сейчас произойдет, я возбудился еще сильнее.
Он легко мог раздавить меня, но предпочитал этого не делать (разве в этом состоит сущность любви?), только укусил в плечо, открыв старую рану.
Слюна богомола смешалась с моей кровью.
Через несколько секунд мир взорвался в галлюциногенном удовольствии, жаркие вспышки пронизывали пустоту, оставляя за собой абсолютную черноту, которая засасывала меня снова и снова.
Когда я пришел в себя, богомола уже не было. Я перевернулся на спину и позволил креслу залатать рану на плече. Затем встал, оделся и вышел вон.
Зачем это богомолам? Хороший вопрос. Получать удовольствие способны только самцы богомола, причем им не важно, кто является их партнером – женская или мужская особь.
А теперь вообразите, что они чувствуют, взобравшись на того, кто в отличие от самки или самца-богомола совершенно, то есть абсолютно не собирается откусывать им голову в агонии страсти.
Для нас же дополнительным бонусом является то, что слюна богомолов синергична.
Мы все равно ложились бы с ними, потому что богомолы так прекрасны, а люди так экзогамны, даже если бы они не умели доставлять нам столь сильную дозу чистого экстаза.
Я был пресыщен, изнурен и больше всего на свете хотел добраться до дома и отдохнуть. Ночь близилась к концу – двенадцать часов, наполненных тяжкими трудами, пребыванием на краю гибели и краткой смертью от наслаждения. От всего этого голова моя пошла кругом.
Поэтому когда на аллее рядом с сенсориумом появился маленький человечек с мертвым лицом и произнес: «Привет, Мясо» (о моем прозвище потом), я не сразу сообразил, что происходит.
Щурясь в темноту (световой шар был разбит и лежат на мостовой, а соседний находился метрах в трех от нас), я спросил:
– Эйс? Ты, что ли? Про тебя ходили нехорошие слухи. Говорили, что тебе прочистили мозги.
– Прочистили, – без всякого выражения ответил он.
Наконец-то я понял.
Я разговаривал с Вавилоном.
Отвлечемся на минутку.
Тема?
Правительства.
Охранители и Сотрапезники – этот грубый зверь с двумя спинами – спаяны в извечном ритуальном поединке, похожем на секс и каннибализм одновременно. (Надеюсь, вы простите мне эту неловкую метафору, но набивать брюхо и совокупляться – ничем иным Сотрапезники почти не занимаются.)
Проблема состоит в том, что две системы (хотя в случае Сотрапезников следует говорить о мириадах систем, объединенных довольно ограниченным количеством общих принципов) так чертовски несовместимы.
Охранители верят во власть элиты – правительства профессионалов, проводящего в жизнь законы, которые должны обеспечить благоденствие большинству населения. Их грезы о физической и пространственной экспансии в межзвездном пространстве кажутся мне, простите за прямоту, чистым безумием, учитывая использование Гейзенбергова перемещения. (Что значат границы, если любая точка пространственно-временного континуума соприкасается с любой другой его точкой?) Кроме того, мне претит их лишенный всякой логики фетиш о некоей воображаемой чистоте, которую якобы должно блюсти человечество.
Таковы Охранители. Мне доподлинно известны их принципы, ибо мой брат – самый ярый их поборник.
Его имя?
Не важно.
Ныне он мертв.
Ладно, так или иначе забудем об этом. Теперь про нас, Сотрапезников.
Наши принципы описать гораздо сложнее, так как у нас нет официального канона. Так, горстка святых, один из которых – праведный придурок с Истинной родины, заявивший, что чем меньше правительство правит, тем оно правит лучше. Вот под этим мы подписываемся. А также под неотъемлемым равноправием всех видов, не имеющим ничего общего с шовинизмом Охранителей.
Вы спросите, возможно ли осуществить эти идеи в реальной жизни? На определенном уровне любое общество нуждается в некоторой координации власти, а если власть эта доверяется некоему подмножеству людей, со временем им неизбежно захочется расширить ее границы. На этом фоне равноправие кажется и вовсе фантастической идеей.
Решением обоих противоречий и является Вавилон.
Не сам город. ИОИ под ним.
В любом достаточно крупном сообществе, признающем себя Сотрапезниками, вы обнаружите Искусственный Органический Интеллект. В общих чертах дело обстоит так: громадная биомасса паранейронов, способная содержать неразделимый объем информации, сообщается между собой сквозь пространство, а с нами – посредством Телепатического Информационного Психоимплантата (ТИПа). Она владеет всей информацией, предоставляя ее по первому требованию. (Разумеется, равноправие доступа гарантировано.) Паранейроны координируют общение между индивидуумами с помощью удаленных психокоммуникативных устройств, которые являются такой же неотъемлемой частью каждого Сотрапезника, как органы, с которыми мы родились. С помощью своих посредников – как мехов, так и людей – ИОИ выполняет всю эту чертовски отвратительную и нудную, но столь необходимую работу по управлению обществом.
Как же мы могли доверить наше благополучие чему-то неодушевленному, «вещи»?
А как Охранители доверяют свое благополучие людям, прекрасно зная, что им свойственно ошибаться?
А вот эта так называемая «вещь» совершенно не способна к самовозвеличиванию. Так человек не может заставить свои зрачки остаться нерасширенными, если внезапно сунуть ему под нос яркий свет. Причина все та же: человек ограничен пределами своего тела. Искусственный Органический Интеллект – первый действительно благодетельный «правитель» в истории (конечно, вы понимаете, совершенно не стоило брать это слово в кавычки).
Благодетельным он остается, однако, до поры до времени, пока кто-то или что-то не угрожает Сотрапезникам.
Тогда смотри в оба.
И здесь заканчивается мое отступление, и начинается паника.
Плитки мостовой похолодели под босыми ступнями, хотя на самом деле ничего не изменилось. Тени (не Тень) вокруг нас могли бы поглотить не одну галактику. Я засунул грубый палец под торк и потрогал ободок, проверяя твердость. Сердце мое стучало, словно солнечное ядро, но усилием воли я заставил его биться медленнее…
Я понимал, что теперь, после того, как Эйсу прочистили мозги, он уже не так быстр…
(Что означает прочистить мозги? Вавилон находит того, кто, несмотря на весьма свободные нравы, царящие среди Сотрапезников, оказывается неисправимым негодяем, угрожающим спокойствию остальных членов сообщества. Все это весьма сложно и наукообразно. Каждый Сотрапезник выстраивает свой жизненный индекс, своего рода карму, в хранилищах ИОИ, и вы должны оказаться действительно отъявленным злодеем, чтобы Вавилон решил, что пришло время прочистить вам мозги. Моя ежедневная уверенность в себе основана на слепой вере в то, что я еще не заслужил подобного наказания. В результате простой операции все высшие функции вашего мозга удаляются, и вам остается существовать на уровне рептилии. Паранейроны вживляются внутрь, давая ИОИ прямой контроль над телом и, соответственно, над самим посредником. Лучшее применение для червивого яблока. Мораль: не пытайся шутить с Вавилоном и своими согражданами.)
Сколько световых лет до Вавилона?
Вопрос этот вряд ли застанет врасплох Охранителей – меня же скорее всего он поставит в тупик. Вот он, типичный образчик мыслей Охранителей, столь чуждый мне! Не важно, сколько унылых лет я провел среди них (разумеется, в нейтральных мирах), все равно я не готов к ответу. Впрочем, разве сами Охранители готовы смириться с моими простейшими телесными приспособлениями вроде спинной пластины, которой я обязан столь многим?
Только тот, кто разделяет старые идеи Истинной родины, станет выспрашивать о расстоянии до Вавилона, измеряемом в световых годах, вместо того, чтобы просто узнать его относительные координаты. А что уж говорить о том отвращении, которое Охранители испытывают к моим телесным трансформациям, тогда как сами не видят ничего зазорного в обыкновении разгуливать, скрыв тело искусственным туманом, да так, что видна только голова…
Однако то, что я практикую определенную изощренность поведения и не чураюсь телесных трансформаций, принятых среди Сотрапезников, вовсе не означает, что я состою в жестокой оппозиции Охранителям. Подобный однобокий двухвалентный подход свойственен именно их миру и уж мне-то точно не подходит.
Хоть мы и охраняем наш образ мыслей с одинаковым рвением, но мыслим разно.
Итак, глядя в лицо своему гипотетическому собеседнику-Охранителю (не важно, на какой планете или луне, корабле или космической станции, под каким солнцем – зеленым, синим, красным или белым – он пребывает), я заявляю: ваш вопрос меня нисколько не раздражает. Я ценю, что вы настолько раскованны и приветливы, что согласились открыть мне свой суровый лик. (Хотел бы я, как бы я хотел, чтобы другой человек в ином пространстве и времени некогда оказался столь же ко мне расположен!) Я с удовольствием поболтаю с вами о Вавилоне.
Наверное, моему собирательному собеседнику доводилось слышать старинный детский стишок о Вавилоне? Охранители всегда носятся с подобными вещами, а мне будет с чего начать свой рассказ. (Когда-то при помощи ТИПа я извлек этот стишок и теперь могу прочесть его вам.)
Вавилон. Как и любое место в бесконечной вселенной, Вавилон лежит в пределах досягаемости Гейзенбергова перемещения, поэтому, образно говоря, вы вполне сможете успеть к утру. Когда же вы окажетесь на месте, лучше бы вам двигаться живее и соображать быстрее, как некогда пришлось мне.
Сколько миль до Вавилона?
Миль этак пятьдесят.
Туда успею я к утру?
Еще придешь назад.
Коль ночью поживей идти,
И не считать ворон,
Куда угодно попадешь,
Не то что в Вавилон. [3]
Что же до возвращения назад…
Уж если вы врастете в Вавилон так глубоко, как я и прочие, подобные мне, вам уже никогда не вернуться.
Впрочем, вы всегда сможете поступить в согласии с обычаем нашего времени, то есть попросту сбежать.
Сбежать-то вы успеете всегда.
* * *
Ночь пала словно молот.На самом деле, если вам хоть что-нибудь известно о Вавилоне (что неудивительно), вы сразу же уличите меня во лжи.
На самом деле происходит следующее: по завершении запрограммированного дневного цикла Вавилон просто выключает световые полосы в громадной прозрачной раковине, которая закрывает город.
Тогда какого черта я начинаю свой рассказ такой странной фразой? Просто по мне нет ничего скучнее точности и правдоподобия.
Конечно, лучше бы я сказал, что ночь звала. Но раз уж некоторые вавилоняне, родившиеся, подобно мне, далеко от Вавилона, ощущают наступление ночи именно так, я сохраню это вступление.
Итак, ночь пала словно молот.
По ту сторону раковины клубились радиоактивные облака из метана и азота серо-розового, серо-оранжевого и простого серого цвета, слегка подсвеченные сиянием газового гиганта, вокруг которого вращался наш спутник (освещенный, в свою очередь, светом далекой планеты, вокруг которой вращался он сам, – эту затерянную в бесконечности планету Охранители предпочитают именовать Близнецами).
Огни расцвели в сотнях высоких башен и свободно парящих в воздухе шарах. Редкие граждане, прогуливающиеся по мостовым из сиалона, словно повинуясь древним инстинктам, ускорили шаг, пусть это и противоречило их рациональному мировоззрению.
Ночь наступала. Любое живое существо в любом уголке мира при наступлении темноты испытывает хотя бы легкое беспокойство, страшась глаз, что горят по ту сторону костра.
Мой мозг тоже окутывал дурман возбуждения. Однако вызвано оно было совсем иными причинами.
Спустя полчаса после того, как на Вавилон пала пестрая тьма, я приготовился шагнуть с платформы на пятидесятом этаже жилой башни, неся с собой нечто, мне не принадлежавшее. Я был уверен, что никто не видел, как я взял эту вещь – относительно небольшую, чтобы уместиться за поясом, и достаточно ценную, чтобы обеспечить мне полгода безделья и удовольствий. Игра определенно стоила свеч.
Обхватив латунный выступ на ремне из черной кожи, опоясывающем грудь, я приготовился задействовать спусковой механизм и уже поздравлял себя с успешным завершением очередного дела, как выстрел из лазера меха-охранника чуть не снес мне ухо.
Я рухнул на край платформы, вывернув шею в направлении выстрела. Следующий выстрел пронзил болью спину.
Зашедшись воплем, я наставил указательный палец на назойливого, но недалекого противника.
Из крохотного зернышка полупроводникового лазера, вживленного под ноготь, вырвался луч, пронзивший меха, и тот с глухим стуком рухнул вниз.
Ноги дрожали, спина горела (хорошо хоть, что раны, оставляемые лазерным лучом, прижигаются сами по себе). Мое снаряжение аккуратно свалилось вниз, и я остался голым, за исключением сандалий и ремня, и если уж говорить об украшениях (хотя он служил мне не только в качестве такового), еще и карканета. Самый очевидный шанс на спасение был упущен. Каким бы отчаянным ни казалось положение, без подъемного механизма я не мог взять и просто шагнуть в воздух.
Оставались еще две возможности, первая из которых – спуститься на медленном гравитационном лифте, чтобы повстречаться внизу со злобной толпой обеспокоенных граждан Вавилона.
Поначалу мне показалось, что второй способ еще хуже. Я мог подняться на пять этажей вверх и, послав вызов, заказать такси прямо с крыши (величины платформы как раз хватало для одного человека). Тогда я оказался бы заточен в транспортном средстве, которое Вавилон немедленно задержит, как только прознает о том, что я совершил.
Итак, я вбежал внутрь здания и устремился на крышу.
Зачастую выбор кажется неверным только потому, что нам не дано увидеть сразу все ракурсы.
На крыше – на пятьдесят пять заполненных софонтами этажей ближе к светящемуся смертоносному небу, чем мне хотелось бы, – я вызвал такси, просто для того, чтобы запутать следы, затем запросил время.
[20.10.01], пришел ответ.
Стало быть, Висячие сады будут с минуты на минуту. Перед тем, как отправиться на дело, я тщательно изучил расписание.
Всмотревшись во тьму, я заметил парящий в воздухе мерцающий волшебный дворец, затопленный зеленью. Дворец располагался на широком диске, который занимал несколько гектаров.
Те несколько минут, на протяжении которых диск приближался, показались мне вечностью. Водя толстым пальцем между торком и шеей (глупый маньеризм, но это было сильнее меня), я следил за выходами к лифтам, каждую секунду ожидая, что двери извергнут толпу преследователей.
Однако никто не появился. И вот уже Висячие сады над моей головой.
Именно из-за Садов в Вавилоне не было зданий выше того, на крыше которого я стоял.
Многоцветное небо внезапно заслонила Тень, и я уловил ароматы зелени и удаляющиеся голоса. Внезапно, словно усик богомола, щеки коснулась лиана. Сбросив сандалии, я поднял руки, ища толстую лозу.
Нашел ее.
Вскарабкался.
Местные детишки занимаются этим ради забавы, нимало не заботясь о том наказании, которое понесут, если будут пойманы. Нередко, если они настолько глупы, чтобы не воспользоваться подъемным снаряжением, дети срываются вниз и разбиваются насмерть. Так как по рождению я не вавилонянин, мне никогда раньше не доводилось испытывать это рискованное удовольствие.
И вот сейчас я делал то, чего был лишен в дни моей безмятежной юности, проведенной в захолустье.
Сады, двигаясь в медлительной и величавой паване, миновали башню. Я завис на лиане – подо мной на расстоянии в четверть километра маячила мостовая из керамической плитки. Я неосторожно бросил взгляд на ковер огней внизу, и на меня немедленно навалилась тошнота. Я даже перестал карабкаться, осознав, как опасен этот трюк. Затем из последних сил пополз вверх.
Я занес на перила ногу, затем другую и вот уже стоял на твердой «земле». Меня приветствовал смешанный цветочный аромат.
Руки не разгибались, ноги дрожали, словно желатин. Грудь и спину покрывал пот, смешанный с кровью из открывшейся раны. От напряжения голова раскалывалась, отзываясь пульсирующей болью.
Но за поясом лежало нечто, искупавшее все трудности.
Я с облегчением поднял глаза. В такую ночь хорошо смотреть на звезды. (Видите ли, хоть я и давно живу в Вавилоне, некоторые предрассудки Охранителей я сохранил.)
Впрочем, сегодня мой пристальный взгляд уткнулся в разноцветный грязный туман.
И вот я двинулся в путь.
Я обходил парочки, тройки и даже четверки («Впятером – уже не то», – так говаривали в этот месяц в городе, в следующем придумают что-нибудь новенькое, если не прямо противоположное), укрывшиеся в укромных уголках и беседках сада. Затем миновал танцоров на площади и направился к остановке аэробусов.
Если бы я знал, как скоро мне придется сюда вернуться, я бы так не спешил.
Через несколько минут я был внизу и скоро затерялся на оживленных улицах города.
Предстояло столько сделать: встретиться со скупщиком краденого, перезарядить подкожный однозарядный лазер и наконец-то расслабиться.
Первая задача заняла час, вторая – несколько минут, а что до третьей…
Я сидел в баре, где собирались ценители удовольствий особого толка, и тут заметил его. Никогда еще я не встречал такого прекрасного богомола.
Разумеется, так их называют Охранители – они, впрочем, не гнушаются называть богомолов просто жуками. Смешно, и чего они возмущаются, когда их самих называют приматами? Когда-то я заказал (лучше бы я этого не делал) старинный роман о людях, воевавших с расой, именуемой Жуками. Типичный, без прикрас, подход Охранителей. Однако люди, считающие себя Сотрапезниками, называют богомола, с некоторыми вариациями, связанными с древней народной этимологией, летучим конем.
Этот оказался самцом с величавой высоко поднятой пирамидальной головой и изящно очерченными жвалами, сияющей грудной клеткой и сильными задними конечностями. Четыре складчатых крыла – эти драгоценные мембраны – слегка трепетали под моим взглядом; передние лапки были воплощением изящества и стройности. В расслабленном состоянии богомол был оливкового цвета.
Я – мужчина крупный, но богомол был выше, хотя вряд ли его вес превышал половину моего.
Я установил контакт. Богомолы понимают человеческий язык, но наши уши не приспособлены для приема их верещания. Без посредничества Вавилона мы никогда не смогли бы разговаривать с ними.
Кроме того, использование ТИПа делает общение интимнее.
[Сотрапезник], послал я обычное приветствие, [твоя пища – моя пища].
[А твоя пища – моя], ТИПнул он. [Хочешь близости?]
[Очень], отвечал я. [А ты?]
[Ты красив, человек. Никогда не видел людей с таким цветом кожи. Словно сам космос].
Теперь я знал, что он прибыл сюда недавно. В Вавилоне хватало жителей с подобным оттенком кожи.
[Значит, согласен?] послал я сообщение. [Я знаю одно местечко…]
[Идем].
Мы покинули бар вместе.
Здесь я остановлюсь, вспомнив, как реагировали Охранители, когда я пытался рассказать им об отношениях, принятых среди Сотрапезников. Чтобы скрыть отвращение на лицах, они использовали искусственный туман. Вот этого я никогда не понимал. Я привык обращаться к собрату-софонту, а не к оптической иллюзии. Охранители, конечно, могут называть нас извращенцами, но им чертовски хорошо известно, что мы – извращенцы с принципами.
Итак, как я уже сказал: мы покинули бар вместе и отправились в сенсориум.
В приватном кубе я стянул с себя остатки одежды. (Я все еще оставался бос и без снаряжения.) На богомоле и вовсе не было ничего. К тому времени от возбуждения он стал ярко-красным.
В полутемной комнате я лег на живот в мягкое теплое кресло, а он взобрался на меня сверху. Хитин холодил, а при слабой гравитации Вавилона сам богомол почти ничего не весил. Его жвала щелкали у обруча на моей шее, а отростки передних лап воткнулись в спину. (Теперь вы знаете, для чего я ношу спинные пластины: чтобы избежать травм, если партнер окажется слишком страстным.)
[А теперь я овладею тобой!] ТИПнул он.
Я почувствовал, как опьяняющая слюна поползла по моей челюсти. (На нашей Истинной родине верили, что коричневая слюна маленьких местных богомолов вызывает безумие.)
Богомол дико заверещал, подтянув задние лапы к крыльям. Поняв, что сейчас произойдет, я возбудился еще сильнее.
Он легко мог раздавить меня, но предпочитал этого не делать (разве в этом состоит сущность любви?), только укусил в плечо, открыв старую рану.
Слюна богомола смешалась с моей кровью.
Через несколько секунд мир взорвался в галлюциногенном удовольствии, жаркие вспышки пронизывали пустоту, оставляя за собой абсолютную черноту, которая засасывала меня снова и снова.
Когда я пришел в себя, богомола уже не было. Я перевернулся на спину и позволил креслу залатать рану на плече. Затем встал, оделся и вышел вон.
Зачем это богомолам? Хороший вопрос. Получать удовольствие способны только самцы богомола, причем им не важно, кто является их партнером – женская или мужская особь.
А теперь вообразите, что они чувствуют, взобравшись на того, кто в отличие от самки или самца-богомола совершенно, то есть абсолютно не собирается откусывать им голову в агонии страсти.
Для нас же дополнительным бонусом является то, что слюна богомолов синергична.
Мы все равно ложились бы с ними, потому что богомолы так прекрасны, а люди так экзогамны, даже если бы они не умели доставлять нам столь сильную дозу чистого экстаза.
Я был пресыщен, изнурен и больше всего на свете хотел добраться до дома и отдохнуть. Ночь близилась к концу – двенадцать часов, наполненных тяжкими трудами, пребыванием на краю гибели и краткой смертью от наслаждения. От всего этого голова моя пошла кругом.
Поэтому когда на аллее рядом с сенсориумом появился маленький человечек с мертвым лицом и произнес: «Привет, Мясо» (о моем прозвище потом), я не сразу сообразил, что происходит.
Щурясь в темноту (световой шар был разбит и лежат на мостовой, а соседний находился метрах в трех от нас), я спросил:
– Эйс? Ты, что ли? Про тебя ходили нехорошие слухи. Говорили, что тебе прочистили мозги.
– Прочистили, – без всякого выражения ответил он.
Наконец-то я понял.
Я разговаривал с Вавилоном.
Отвлечемся на минутку.
Тема?
Правительства.
Охранители и Сотрапезники – этот грубый зверь с двумя спинами – спаяны в извечном ритуальном поединке, похожем на секс и каннибализм одновременно. (Надеюсь, вы простите мне эту неловкую метафору, но набивать брюхо и совокупляться – ничем иным Сотрапезники почти не занимаются.)
Проблема состоит в том, что две системы (хотя в случае Сотрапезников следует говорить о мириадах систем, объединенных довольно ограниченным количеством общих принципов) так чертовски несовместимы.
Охранители верят во власть элиты – правительства профессионалов, проводящего в жизнь законы, которые должны обеспечить благоденствие большинству населения. Их грезы о физической и пространственной экспансии в межзвездном пространстве кажутся мне, простите за прямоту, чистым безумием, учитывая использование Гейзенбергова перемещения. (Что значат границы, если любая точка пространственно-временного континуума соприкасается с любой другой его точкой?) Кроме того, мне претит их лишенный всякой логики фетиш о некоей воображаемой чистоте, которую якобы должно блюсти человечество.
Таковы Охранители. Мне доподлинно известны их принципы, ибо мой брат – самый ярый их поборник.
Его имя?
Не важно.
Ныне он мертв.
Ладно, так или иначе забудем об этом. Теперь про нас, Сотрапезников.
Наши принципы описать гораздо сложнее, так как у нас нет официального канона. Так, горстка святых, один из которых – праведный придурок с Истинной родины, заявивший, что чем меньше правительство правит, тем оно правит лучше. Вот под этим мы подписываемся. А также под неотъемлемым равноправием всех видов, не имеющим ничего общего с шовинизмом Охранителей.
Вы спросите, возможно ли осуществить эти идеи в реальной жизни? На определенном уровне любое общество нуждается в некоторой координации власти, а если власть эта доверяется некоему подмножеству людей, со временем им неизбежно захочется расширить ее границы. На этом фоне равноправие кажется и вовсе фантастической идеей.
Решением обоих противоречий и является Вавилон.
Не сам город. ИОИ под ним.
В любом достаточно крупном сообществе, признающем себя Сотрапезниками, вы обнаружите Искусственный Органический Интеллект. В общих чертах дело обстоит так: громадная биомасса паранейронов, способная содержать неразделимый объем информации, сообщается между собой сквозь пространство, а с нами – посредством Телепатического Информационного Психоимплантата (ТИПа). Она владеет всей информацией, предоставляя ее по первому требованию. (Разумеется, равноправие доступа гарантировано.) Паранейроны координируют общение между индивидуумами с помощью удаленных психокоммуникативных устройств, которые являются такой же неотъемлемой частью каждого Сотрапезника, как органы, с которыми мы родились. С помощью своих посредников – как мехов, так и людей – ИОИ выполняет всю эту чертовски отвратительную и нудную, но столь необходимую работу по управлению обществом.
Как же мы могли доверить наше благополучие чему-то неодушевленному, «вещи»?
А как Охранители доверяют свое благополучие людям, прекрасно зная, что им свойственно ошибаться?
А вот эта так называемая «вещь» совершенно не способна к самовозвеличиванию. Так человек не может заставить свои зрачки остаться нерасширенными, если внезапно сунуть ему под нос яркий свет. Причина все та же: человек ограничен пределами своего тела. Искусственный Органический Интеллект – первый действительно благодетельный «правитель» в истории (конечно, вы понимаете, совершенно не стоило брать это слово в кавычки).
Благодетельным он остается, однако, до поры до времени, пока кто-то или что-то не угрожает Сотрапезникам.
Тогда смотри в оба.
И здесь заканчивается мое отступление, и начинается паника.
* * *
Я разговаривал с Вавилоном.Плитки мостовой похолодели под босыми ступнями, хотя на самом деле ничего не изменилось. Тени (не Тень) вокруг нас могли бы поглотить не одну галактику. Я засунул грубый палец под торк и потрогал ободок, проверяя твердость. Сердце мое стучало, словно солнечное ядро, но усилием воли я заставил его биться медленнее…
Я понимал, что теперь, после того, как Эйсу прочистили мозги, он уже не так быстр…
(Что означает прочистить мозги? Вавилон находит того, кто, несмотря на весьма свободные нравы, царящие среди Сотрапезников, оказывается неисправимым негодяем, угрожающим спокойствию остальных членов сообщества. Все это весьма сложно и наукообразно. Каждый Сотрапезник выстраивает свой жизненный индекс, своего рода карму, в хранилищах ИОИ, и вы должны оказаться действительно отъявленным злодеем, чтобы Вавилон решил, что пришло время прочистить вам мозги. Моя ежедневная уверенность в себе основана на слепой вере в то, что я еще не заслужил подобного наказания. В результате простой операции все высшие функции вашего мозга удаляются, и вам остается существовать на уровне рептилии. Паранейроны вживляются внутрь, давая ИОИ прямой контроль над телом и, соответственно, над самим посредником. Лучшее применение для червивого яблока. Мораль: не пытайся шутить с Вавилоном и своими согражданами.)