Страница:
энергически хватая миссис Кенуигс и удерживая ее насильно.- О! Не вырывайся
так, дорогая моя, я не могу тебя удержать!
- Мое дитя, мое милое, милое, милое дитя! - визжала миссис Кенуигс,
выкрикивая каждое следующее "милое" громче, чем предыдущее.- Мой
ненаглядный, дорогой, невинный Лиливик... О, пустите меня к нему! Пустите
меня-а-а-а!
Пока раздавались эти безумные вопли, и плач, и жалобы четырех маленьких
девочек, мистер Кенуигс бросился наверх, в комнату, откуда вырывались звуки.
В дверях ее он натолкнулся на Николаса с ребенком на руках, который выбежал
так стремительно, что встревоженный отец был сброшен с шести ступеней и
рухнул на ближайшую площадку лестницы, прежде чем успел раскрыть рот и
спросить, что случилось.
- Не тревожьтесь! - крикнул Николас, сбегая вниз.- Вот он! Все
обошлось. Все кончено. Пожалуйста, успокойтесь, никакой беды не случилось!
И с этими словами и с тысячей других успокоительных слов он вручил
младенца (которого второпях нес вниз головой) миссис Кенуигс и побежал назад
помогать мистеру Кенуигсу, который изо всей силы растирал себе голову и,
казалось, не мог опомниться после падения.
Ободренные этим приятным известием, гости до известной степени
оправились от страха, который дал о себе знать некоторыми весьма странными
примерами полной потери присутствия духа; так, например, приятель-холостяк
долгое время поддерживал, заключив в свои объятия, сестру миссис Кенуигс
вместо самой миссис Кенуигс, и было замечено, как достойный мистер Лиливик
несколько раз поцеловал за дверью мисс Питоукер с таким спокойствием, как
будто ничего не происходило.
- Это пустяки,- сказал Николас, возвращаясь к миссис Кенуигс,- девочка,
сторожившая ребенка, должно быть, устала и заснула, и у нее загорелись
волосы.
- Ах ты злая, негодная девчонка! - воскликнула миссис Кенуигс,
выразительно грозя указательным пальцем злополучной девочке лет тринадцати
на вид, которая стояла с подпаленными волосами и испуганным лицом.
- Я услышал ее крики,- продолжал Николас,- и прибежал как раз вовремя,
чтобы помешать ей поджечь еще что-нибудь. Можете быть уверены, что ребенок
невредим: я сам схватил его с кровати и принес сюда, чтобы вы убедились.
После этого краткого объяснения младенец, который, получив при крещении
имя сборщика, имел счастье именоваться Лиливиком Кенуигсом, едва не был
задушен поцелуями присутствующих, и его так прижимали к материнской груди,
что он снова заревел. Затем внимание общества, натурально, обратилось на
девочку, которая имела дерзость поджечь себе волосы; получив несколько
легких шлепков и толчков от наиболее энергических леди, она была милостиво
отправлена домой; девять пенсов, предназначенные ей в награду, были
конфискованы в пользу семейства Кенуигс.
- Право же, я не знаю, как и благодарить вас, сэр! - воскликнула миссис
Кенуигс, обращаясь к спасителю юного Лиливика.
- Не стоит говорить об этом,- отвечал Николас.- Уверяю вас, я не сделал
ничего, что дало бы мне право притязать на вашу благодарность.
- Если бы не вы, он сгорел бы заживо, сэр,- с жеманной улыбкой сказала
мисс Питоукер.
- Вряд ли это могло случиться,- ответил Николас.- Здесь множество
людей, которые пришли бы на помощь раньше, чем ему стала бы угрожать
опасность.
- Во всяком случае, вы нам разрешите выпить за ваше здоровье, сэр! -
сказал мистер Кенуигс, показывая жестом на стол.
- В мое отсутствие, пожалуйста,- с улыбкой ответил Николас.- Я совершил
очень утомительное путешествие и окажусь весьма неважным собеседником,- ско-
рее помешаю вашему веселью, чем буду ему способствовать, даже если мне
удастся не заснуть, в чем я очень сомневаюсь. С вашего разрешения, я вернусь
к моему другу мистеру Ногсу, который ушел наверх, когда убедился, что ничего
серьезного не случилось. Спокойной ночи!
Принеся таким образом свои извинения за отказ участвовать в торжестве,
Николас очень мило попрощался с миссис Кенуигс и другими леди и удалился,
произведя наилучшее впечатление на всю компанию.
- Какой очаровательный молодой человек! - воскликнула миссис Кенуигс.
- Право, это самый настоящий джентльмен,- сказал мистер Кенуигс.- Вы
согласны, мистер Лиливик?
- Да,- отозвался сборщик, недоверчиво пожимая плечами.- Он джентльмен,
настоящий джентльмен, по крайней мере с виду.
- Надеюсь, вы ничего не имеете сказать против него, дядя? -
осведомилась миссис Кенуигс.
- Ничего, дорогая моя,- ответил сборщик,- ничего. Думаю, он не
окажется... а впрочем, неважно... Мой нежный привет тебе, дорогая моя, и
желаю долгой жизни малютке...
- Вашему тезке,- с милой улыбкой сказала миссис Кенуигс.
- И, надеюсь, достойному тезке,- добавил мистер Кенуигс, желая
умилостивить сборщика.- Надеюсь, малютка никогда не обесчестит своего
крестного отца и со временем будет походить на Лиливика, чье имя он носит. Я
утверждаю - и миссис Кенуигс разделяет мое чувство - и оно в ней столь же
сильно, как и во мне,я утверждаю: то обстоятельство, что он был наречен
Лиливиком, является одной из величайших наград и одним из величайших отличий
в моей жизни.
- Самой великой наградой, Кенуигс,- прошептала супруга.
- Самой великой наградой,- поправился мистер Кенуигс.- Наградой,
которую я надеюсь... в один из ближайших дней заслужить.
Это был политический ход Кенуигсов, ибо таким путем они делали мистера
Лиливика великим фундаментом и источником будущего преуспеяния младенца.
Добрый джентльмен почувствовал деликатность и тонкость этого намека и тотчас
предложил выпить за здоровье джентльмена, чье имя неизвестно, но который
прославил себя в этот вечер своим хладнокровием и расторопностью.
- Я не прочь отметить,- заявил мистер Лиливик, как бы делая большую
уступку,- что он производит впечатление довольно миловидного молодого
человека, и характер его, надеюсь, не хуже, чем его манеры.
- Действительно, у него очень приятное лицо и осанка,- сказала миссис
Кенуигс.
- Несомненно,- добавила мисс Питоукер.- Есть что-то в его наружности
очень... боже мой... боже мой, как это слово?..
- Какое слово? - осведомился мистер Лиливик.
- Да это... ах, боже мой, какая я глупая! - запинаясь, сказала мисс
Питоукер.- Как это называется, когда лорды сбивают дверные кольца, дерутся с
полисменами, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?
- По-аристократически? - предположил сборщик.
- Да! Аристократически! - ответила мисс Питоукер.- В нем есть что-то
очень аристократическое, не правда ли?
Джентльмены промолчали и с улыбкой переглянулись, как бы желая сказачь:
"Ну что ж! О вкусах не спорят!" Но дамы единодушно решили, что у Николаса
вид аристократический, а раз никто не оспаривал этого мнения, то оно и
восторжествовало.
Так как пунш к тому времени был выпит, а маленькие Кенуигсы (которым в
течение некоторого времени удавалось держать глазки открытыми только с
помощью указательных пальчиков) начали капризничать и довольно настойчиво
требовали, чтобы их уложили спать, сборщик подал сигнал, достав свои часы и
уведомив общество, что уже около двух. При этом иные гости были изумлены, а
другие потрясены, и из-под столов извлекли мужские и женские шляпы, а затем
их владельцы ушли восвояси после многочисленных рукопожатий и заявлений, что
никогда не проводили они такого очаровательного вечера, и как они удивлены,
что уже так поздно (а ведь они думали, что сейчас, самое позднее - половина
одиннадцатого), и как бы им хотелось, чтобы мистер и миссис Кенуигс каждую
неделю праздновали день своей свадьбы, и что они недоумевают, каким
таинственным способом удалось миссис Кенуигс устроить все так чудесно, и
многое еще было сказано в том же духе. В ответ на эти лестные замечания
мистер и миссис Кенуигс благодарили всех леди и джентльменов за приятное
общество и выражали надежду, что они получили хотя бы половину тех
удовольствий, о каких говорили.
Что до Николасв, нимало не подозревавшего о произведенном им
впечатлении, то он давно уже заснул, предоставив мистеру Ньюмену и Смайку
осушить вдвоем бутылку виски, и эту обязанность они исполнили с такой
великой охотой, что Ньюмен никак не мог решить, то ли он сам напился, то ли
он никогда не видел джентльмена, так тяжело, глубоко и окончательно
опьяневшего, как его новый знакомый.
Николас пробует устроиться на новую должность и, потерпев
неудачу, принимает место учителя в частном доме
Первой заботой Николаса на следующее утро было подыскать комнату, в
которой он мог бы поселиться, не злоупотребляя гостеприимством Ньюмена
Ногса, хотя тот с удовольствием спал бы на лестнице, только бы приютить
своего друга.
Пустующее помещение, к которому относилось объявление в окне первого
этажа, оказалось маленькой задней комнатой на третьем этаже, под плоской
свинцовой крышей, откуда открывался вид на покрытые сажей черепицы и дымовые
трубы. Вести переговоры о сдаче этой части дома понедельно на приемлемых
условиях предоставлялось жильцу первого этажа; домохозяин поручил ему
сдавать комнаты по мере того, как они освобождались, и зорко следить за тем,
как бы жильцы не сбежали. Чтобы обеспечить точное исполнение этой последней
обязанности, ему было разрешено не платить за квартиру, и, таким образом, он
сам никогда не испытывал соблазна сбежать в свою очередь.
В этой комнате поселился Николас, и, взяв напрокат кое-какую простую
мебель у соседнего маклера и заплатив за неделю вперед из маленького фонда,
образовавшегося после превращения запасной одежды в наличные деньги, он
уселся, чтобы подумать о своих видах на будущее, которые, как и вид из окна,
были в достаточной мере ограниченны и тусклы. Они отнюдь не прояснились от
более короткого знакомства с ними, и так как подобное знакомство порождает
полную апатию и равнодушие, он решил прогнать эти мысли из своей головы с
помощью основательной прогулки. И вот, взяв шляпу и предоставив бедному
Смайку без конца приводить в порядок комнату с таким восторгом, словно это
был роскошный дворец, он вышел на улицу и смешался с наводнявшей ее толпой.
Хотя человек и может утратить сознание собственной значительности, если
является лишь ничтожной пылинкой в деловой толпе, не обращающей на него
никакого внимания, однако отсюда отнюдь не следует, что ему так уж легко
избавиться от прочного сознания важности и грандиозности своих забот.
Печальное состояние дел было единственной мыслью, занимавшей Николасв, как
быстро он ни шагал, а когда он попытался избавиться от нее, принявшись
строить догадки об условиях жизни и перспективах людей, его окружавших, то
через несколько секунд поймал себя на том, что сравнивает их со своими и
почти незаметно возвращается к прежнему ходу мыслей.
Занятый такими размышлениями, он проходил по одной из самых людных улиц
Лондона и, случайно подняв глаза, заметил голубую доску, на которой золотыми
буквами было начертано: "Контора по найму. Обращаться за справками о местах
и должностях всех видов". Это была лавка с кисейными занавесками и дверью,
ведущей в задние комнаты, а в окне был вывешен длинный и соблазнительный ряд
рукописных объявлений о вакантных должностях всех категорий, от секретаря до
мальчика на побегушках.
Николас инстинктивно остановился перед этим храмом обетованным и
пробежал глазами написанные прописными буквами объявления, в изобилии
вывешенные и открывающие дверь в жизнь. Окончив обзор, он пошел дальше,
затем вернулся, затем снова продолжал путь. Много раз он останавливался в
нерешительности перед дверью конторы по найму и, приняв, наконец, решение,
вошел.
Он очутился в маленькой комнате с покрытым вощанкой полом и высокой
конторкой за перегородкой в углу. За конторкой сидел тощий юноша с хитрыми
глазами и выпяченным подбородком, начертавший прописными буквами эти
объявления, которые затемняли окно. Перед ним лежала раскрытая толстая
книга, и, заложив пальцы правой руки между страницами и устремив взгляд на
очень толстую старую леди в домашнем чепце, очевидно владелицу этого
заведения, которая обсушивалась у камина, он, казалось, ждал только ее
распоряжений, чтобы навести справку в записях, заключенных в книге с
заржавленными застежками.
Так как снаружи висело объявление, возвещавшее публике, что с десяти до
четырех здесь всегда можно нанять прислугу "за одну", желающую поступить на
место, Николас сразу понял, что пять-шесть здоровых молодых женщин - каждая
в патенах* и с зонтом, сидевших в углу на скамье, присутствовали здесь для
этой цели, тем более что у бедняжек был озабоченный и усталый вид. Он был не
совсем уверен в призвании и профессии двух нарядных молодых леди, которые
беседовали с толстой леди до тех пор, пока сам не уселся в угол и не заявил,
что подождет, пока будут удовлетворены другие посетители, после чего толстая
леди возобновила разговор, прерванный его приходом.
- Кухарка, Том,- сказала толстая леди, продолжая обсушиваться у камина.
- Кухарка,- сказал Том, перелистывая страницы книги.- Нашел!
- Прочтите о двух-трех хороших местах,- сказала толстая леди.
- Пожалуйста, выберите полегче, молодой человек,- вмешалась элегантная
особа в клетчатых матерчатых башмаках, которая была, по-видимому, клиенткой.
- "Миссис Маркер,- начал читать Том,- Рассел-плейс, Рассел-сквер.
Жалованье восемнадцать гиней, чай и сахар. Семья из двух человек, принимают
очень редко. Держат пять служанок. Никакой мужской прислуги. Никаких
поклонников".
- Ах, боже мой! - захихикала клиентка.- Это не подойдет. Пожалуйста,
другое место, молодой человек.
- "Миссис Раймаг,- продолжал Том,- ПлезентПлейс, Финсбери. Жалованье
двенадцать гиней, свой чай и сахар. Солидное семейство..."
- Ах, это незачем читать,- перебила клиентка.
- "Три солидных лакея",- внушительно произнес Том.
- Три? Как вы сказали? - переспросила клиентка, меняя тон.
- "Три солидных лакея,- повторял Том,- кухарка, горничная и няня. По
воскресеньям каждая служанка обязана трижды посещать церковь диссидентов* в
сопровождении солидного лакея. Если кухарка более солидна, чем лакей, она
должна заботиться о нравственности лакея, если лакей более солиден, чем
кухарка, он должен заботиться о нравственности кухарки".
- Я возьму адрес,- сказала клиентка.- Кто знает, может быть, это место
мне как раз подойдет.
- А вот еще одно,- заметил Том, перевертывая страницы: - "Семья мистера
Галленбайла, Ч. П.{Член парламента}. Пятнадцать гиней, чай и сахар.
Служанкам разрешается принимать кузенов, если они благочестивы. Примечание:
по воскресеньям холодный обед в кухне, так как мистер Галленбайл строго
соблюдает воскресный день. В этот день никаких кушаний не готовить, кроме
обеда для мистера и миссис Галленбайл; приготовление этого обеда, являющееся
трудом благочестивым и вызванным необходимостью, составляет исключение. В
день отдыха мистер Галленбайл обедает поздно, дабы помешать кухарке
заниматься своим туалетом и тем самым впасть в грех".
- Думаю, что это место мне подходит меньше, чем то,- сказала клиентка,
пошептавшись со своей подругой.- Будьте любезны, молодой человек, дайте мне
тот адрес. Если не подойдет, я приду еще.
По ее просьбе Том написал адрес, и элегантная клиентка, удовлетворив
толстую леди небольшой мздой, удалилась вместе с подругой.
Николас уже раскрыл рот, чтобы попросить молодого человека обратиться к
букве "С" и сообщить, какие места секретаря свободны, когда в контору вошла
посетительница, которой он немедленно уступил свою очередь и чья наружность
и удивила и заинтересовала его.
Это была молодая леди никак не старше восемнадцати лет, стройная и
худенькая, но прелестно сложенная, которая, робко подойдя к конторке,
осведомилась очень тихим голосом о месте гувернантки или компаньонки у
какой-нибудь леди. Задавая этот вопрос, она на секунду приподняла вуаль и
открыла лицо удивительной красоты, хотя и омраченное облаком печали, что
было особенно заметно у такого юного существа. Получив рекомендательную
карточку к какой-то особе, обозначенной в книге, она уплатила установленную
сумму и выскользнула из комнаты.
Одета она была опрятно, но очень просто - так просто, что ее платье,
пожалуй, показалось бы жалким и поношенным, будь оно надето на ком-нибудь
другом, наделенном меньшим обаянием. Ее спутница - ибо с ней была спутница,
краснолицая, круглоглаэая, неопрятная девушка,- судя по загрубевшим голым
рукам, выглядывавшим из-под запачканной по краям шали, и по следам сажи и
графита, испещрявшим ее физиономию, явно принадлежала к категории прислуг
"за одну", сидевших на скамье; с ними она обменялась всевозможными усмешками
и подмигиваньем, свидетельствующим о франкмасонстве их профессии*.
Эта девушка последовала за своей хозяйкой, и не успел Николас
опомниться от изумления и восторга, как молодая леди скрылась. Вполне
возможно, как бы там ни думали иные трезвые люди, что Николас вышел бы вслед
за ними, если бы его не удержал разговор, завязавшийся между толстой леди и
ее конторщиком.
- Когда она придет еще раз, Том? - спросила толстая леди.
- Завтра утром,- отвегил Том, принимаясь чинить перо.
- Куда вы ее направили? - спросила толстая леди.
- К миссис Кларк,- ответил Том.
- Приятная ожидает ее жизнь, если она пойдет туда,- заметила толстая
леди, беря понюшку из оловянной табакерки.
Вместо ответа Том подпер языком щеку и концом пера указал в сторону
Николаса, каковое напоминание вызвало у толстой леди вопрос:
- Ну-с, чем можем мы служить вам, сэр? Николас коротко ответил, что
хотел бы узнать, не найдется ли место секретаря или переписчика у
джентльмена.
- Не найдется ли такое место? - подхватила хоэяйка.- Дюжина таких
найдется. Не правда ли, Том?
- Еще бы! - ответил молодой джентльмен и с этими словами подмигнул в
сторону Николасв не без фамильярности, которую несомненно почитал лестным
комплиментом, но которая вызвала у неблагодарного Николасв чувство
отвращения.
По наведении справок в книге обнаружилось, что дюжина секретарских мест
свелась к одному. Мистер Грегсбери, великий член парламента, проживающий в
Манчестер-Билдингс, Вестминстер, нуждался в молодом человеке, который бы
содержал в порядке его бумаги и корреспонденцию, а Николас был именно таким
молодым человеком, в каком нуждался мистер Грегсбери.
- Я не знаю, каковы условия, так как он сказал, что сам уладит этот
вопрос с заинтересованным лицом, но они должны быть очень хороши, потому что
он член парламента,- заметила толстая леди.
Несмотря на свою неопытность, Николас не очень поверил в силу этого
довода или в справедливость такого заключения, но, не трудясь его
оспаривать, взял адрес и решил посетить мистера Грегсбери безотлагательно.
- Не знаю, какой это номер,- сказал Том,- но Манчестер-Билдингс невелик
и в худшем случае у вас не много времени отнимет, если вы будете стучать во
все двери по обеим сторонам улицы, пока не отыщете его... Послушайте, а ведь
прехорошенькая была здесь девушка!
- Какая девушка? - сурово спросил Николас.
- Вот как! Ну, конечно - какая девушка! - зашептал Том, прикрывая один
глаз и задирая вверх подбородок.- Да вы что, не видели ее? Послушайте, вам
бы не хотелось быть на моем месте, когда она придет завтра утром?
Николас посмотрел на безобразного клерка так, как будто не прочь был
отхлестать его толстой книгой по щекам в награду за его восхищение молодой
леди; однако он воздержался и с надменным видом вышел из конторы, в
негодовании своем бросив вызов древним законам рыцарства, которые полагали
пристойным и уместным для всех добрых рыцарей выслушивать хвалу леди, коим
рыцари эти были преданы, и даже предписывали им скитаться по свету и
разбивать головы всем трезвым и благонамеренным людям, не желавшим
восхвалять превыше всего в мире тех дам, которых им никогда не случалось
видеть и слышать - словно это могло служить оправданием!
Перестав размышлять о своих неудачах и стараясь угадать, какие неудачи
постигли красивую девушку, которую он видел, Николас, несколько раз свернув
не в ту сторону, несколько раз справившись о дороге и почти столько же раз
получив неверные указания, направил свои стопы к месту, которое ему было
указано.
В пределах древнего города Вестминстера* и на расстоянии одной восьмой
мили от древнего его святилища находился узкий и грязный район - святилище
менее важных членов парламента в наши дни. Он состоит только из одной улицы
с мрачными жилыми домами, из окон которых в каникулярную пору хмуро
выглядывают длинные меланхолические ряды объявлений, так же ясно
возвещающие: "Сдается внаем", "Сдается внаем",- как возвещали это физиономии
домовладельцев, сидевших на скамьях правительства и оппозиции во время
сессии, ныне отошедшей к праотцам. В более оживленные периоды года
объявления исчезают, и дома кишат законодателями. Законодатели - в первом
этаже, во втором, в третьем, в четвертом, в мансардах; маленькие помещения
пропитаны запахом депутаций и делегатов. В сырую погоду здесь трудно дышать
от испарений, исходящих от влажных парламентских актов и затхлых петиций.
Почтальоны чувствуют дурноту, вступая в это зараженное место, а жалкие
фигуры, охотясь за надписями о даровой доставке письма, беспокойно снуют
туда и сюда, словно потревоженные призраки усопших авторов писем, не имеющих
права на их даровую пересылку*.
Это и есть Манчестер-Билдингс, и здесь в любой час ночи можно услышать
скрип ключа в соответствующей замочной скважине и время от времени, когда
порыв ветра, проносясь над водой, омывающей подножие Манчестер-Билдингс,
гонит звуки ко входу в улицу,- слабый, но пронзительный голос какого-нибудь
молодого члена парламента, репетирующего завтрашнюю речь. Весь день напролет
скрежещут шарманки, звенят и гремят музыкальные шкатулки, ибо
Манчестер-Билдингс (эта верша для ловли угрей, из которой нет выхода, кроме
одного неудобного отверстия) - четырехугольная бутылка с коротким и узким
горлышком; в этом отношении он отображает судьбу иных своих наиболее
предприимчивых обитателей, которые, протиснувшись в парламент ценою великих
усилий и судорог, обнаруживают, что для них парламент - тоже не проезжая
дорога, и что, подобно Маичестер-Билдингс, он дальше никуда не выводит, и
что они поневоле должны выйти оттуда пятясь, не став ни более мудрыми, ни
более богатыми и ничуть не более знаменитыми, чем были, когда вошли в него.
В Манчестер-Билдингс и свернул Николас, держа в руке адрес великого
мистера Грегсбери. Так как поток людей вливался в запущенный дом неподалеку
от входа, он подождал, пока они не вошли, а затем, подойдя к слуге,
осмелился спросить, не знает ли он, где живет мистер Грегсбери.
Слуга был очень бледным оборванным мальчиком, имевшим такой вид, как
будто он с младенчества спал в подвале, что, по всей вероятности,
соответствовало действительности.
- Мистер Грегсбери? - переспросил он.- Мистер Грегсбери живет здесь.
Входите!
Николас решил войти, раз представляется такая возможность; так он и
сделал; а не успел он войти, как мальчик закрыл дверь и удалился.
Это было довольно странно; более затруднительным оказалось то
обстоятельство, что вдоль всего коридора и узкой лестницы, заслоняя окно и
делая темный вход еще темнее, стояла беспорядочная толпа людей, чьи
физиономии выражали важность их миссии и которые, по-видимому, ожидали в
молчании какого-то надвигающегося события. Время от времени кто-нибудь
шептал что-то соседу, а затем шептавшие энергически кивали друг другу или
неумолимо качали головой, как будто решили совершить нечто отчаянное и не
намерены уступить, что бы ни случилось.
Так как на протяжении нескольких минут не произошло ничего, что бы
объяснило сей феномен, и так как Николас находил свое положение в высшей
степени неудобным, то он уже готов был обратиться за разъяснениями к
стоявшему рядом с ним человеку, как вдруг на лестнице зашевелились и чей-то
голос крикнул:
- Ну-с, джентльмены, будьте добры подняться! Вместо того чтобы
подняться, джентльмены на лестнице принялись спускаться с большим
проворством и умолять с исключительной вежливостью, чтобы джентльмены,
находившиеся ближе к улице, вошли первые; джентльмены, находившиеся ближе к
улице, возразили с не меньшей учтивостью, что они даже помыслить не могут о
такой вещи; однако именно так они поступили, хоть и не помышляли о том, ибо
другие джентльмены вытолкнули вперед человек шесть (в том числе Николасв) и,
сомкнувшись сзади, пропихнули их не только на верхнюю площадку лестницы, но
и прямо в гостиную мистера Грегсбери, куда они, таким образом, вошли с
весьма непристойной стремительностью и лишенные возможности отступить:
толпа, напиравшая сзади, заполнила все помещение.
- Джентльмены,-сказал мистер Грегсбери,-добро пожаловать! Я в восторге,
что вижу вас.
Для джентльмена, пришедшего в восторг при виде массы посетителей,
мистер Грегсбери имел вид крайне недовольный, но, быть может, это было
вызвано сенаторской вежливостью и привычкой государственного деятеля
скрывать свои чувства. Это был плотный, массивный, крепкоголовый джентльмен
с громким голосом и напыщенным видом, обладавший порядочным запасом фраз,
ровно ничего не выражающих,- короче говоря, всем, что необходимо хорошему
так, дорогая моя, я не могу тебя удержать!
- Мое дитя, мое милое, милое, милое дитя! - визжала миссис Кенуигс,
выкрикивая каждое следующее "милое" громче, чем предыдущее.- Мой
ненаглядный, дорогой, невинный Лиливик... О, пустите меня к нему! Пустите
меня-а-а-а!
Пока раздавались эти безумные вопли, и плач, и жалобы четырех маленьких
девочек, мистер Кенуигс бросился наверх, в комнату, откуда вырывались звуки.
В дверях ее он натолкнулся на Николаса с ребенком на руках, который выбежал
так стремительно, что встревоженный отец был сброшен с шести ступеней и
рухнул на ближайшую площадку лестницы, прежде чем успел раскрыть рот и
спросить, что случилось.
- Не тревожьтесь! - крикнул Николас, сбегая вниз.- Вот он! Все
обошлось. Все кончено. Пожалуйста, успокойтесь, никакой беды не случилось!
И с этими словами и с тысячей других успокоительных слов он вручил
младенца (которого второпях нес вниз головой) миссис Кенуигс и побежал назад
помогать мистеру Кенуигсу, который изо всей силы растирал себе голову и,
казалось, не мог опомниться после падения.
Ободренные этим приятным известием, гости до известной степени
оправились от страха, который дал о себе знать некоторыми весьма странными
примерами полной потери присутствия духа; так, например, приятель-холостяк
долгое время поддерживал, заключив в свои объятия, сестру миссис Кенуигс
вместо самой миссис Кенуигс, и было замечено, как достойный мистер Лиливик
несколько раз поцеловал за дверью мисс Питоукер с таким спокойствием, как
будто ничего не происходило.
- Это пустяки,- сказал Николас, возвращаясь к миссис Кенуигс,- девочка,
сторожившая ребенка, должно быть, устала и заснула, и у нее загорелись
волосы.
- Ах ты злая, негодная девчонка! - воскликнула миссис Кенуигс,
выразительно грозя указательным пальцем злополучной девочке лет тринадцати
на вид, которая стояла с подпаленными волосами и испуганным лицом.
- Я услышал ее крики,- продолжал Николас,- и прибежал как раз вовремя,
чтобы помешать ей поджечь еще что-нибудь. Можете быть уверены, что ребенок
невредим: я сам схватил его с кровати и принес сюда, чтобы вы убедились.
После этого краткого объяснения младенец, который, получив при крещении
имя сборщика, имел счастье именоваться Лиливиком Кенуигсом, едва не был
задушен поцелуями присутствующих, и его так прижимали к материнской груди,
что он снова заревел. Затем внимание общества, натурально, обратилось на
девочку, которая имела дерзость поджечь себе волосы; получив несколько
легких шлепков и толчков от наиболее энергических леди, она была милостиво
отправлена домой; девять пенсов, предназначенные ей в награду, были
конфискованы в пользу семейства Кенуигс.
- Право же, я не знаю, как и благодарить вас, сэр! - воскликнула миссис
Кенуигс, обращаясь к спасителю юного Лиливика.
- Не стоит говорить об этом,- отвечал Николас.- Уверяю вас, я не сделал
ничего, что дало бы мне право притязать на вашу благодарность.
- Если бы не вы, он сгорел бы заживо, сэр,- с жеманной улыбкой сказала
мисс Питоукер.
- Вряд ли это могло случиться,- ответил Николас.- Здесь множество
людей, которые пришли бы на помощь раньше, чем ему стала бы угрожать
опасность.
- Во всяком случае, вы нам разрешите выпить за ваше здоровье, сэр! -
сказал мистер Кенуигс, показывая жестом на стол.
- В мое отсутствие, пожалуйста,- с улыбкой ответил Николас.- Я совершил
очень утомительное путешествие и окажусь весьма неважным собеседником,- ско-
рее помешаю вашему веселью, чем буду ему способствовать, даже если мне
удастся не заснуть, в чем я очень сомневаюсь. С вашего разрешения, я вернусь
к моему другу мистеру Ногсу, который ушел наверх, когда убедился, что ничего
серьезного не случилось. Спокойной ночи!
Принеся таким образом свои извинения за отказ участвовать в торжестве,
Николас очень мило попрощался с миссис Кенуигс и другими леди и удалился,
произведя наилучшее впечатление на всю компанию.
- Какой очаровательный молодой человек! - воскликнула миссис Кенуигс.
- Право, это самый настоящий джентльмен,- сказал мистер Кенуигс.- Вы
согласны, мистер Лиливик?
- Да,- отозвался сборщик, недоверчиво пожимая плечами.- Он джентльмен,
настоящий джентльмен, по крайней мере с виду.
- Надеюсь, вы ничего не имеете сказать против него, дядя? -
осведомилась миссис Кенуигс.
- Ничего, дорогая моя,- ответил сборщик,- ничего. Думаю, он не
окажется... а впрочем, неважно... Мой нежный привет тебе, дорогая моя, и
желаю долгой жизни малютке...
- Вашему тезке,- с милой улыбкой сказала миссис Кенуигс.
- И, надеюсь, достойному тезке,- добавил мистер Кенуигс, желая
умилостивить сборщика.- Надеюсь, малютка никогда не обесчестит своего
крестного отца и со временем будет походить на Лиливика, чье имя он носит. Я
утверждаю - и миссис Кенуигс разделяет мое чувство - и оно в ней столь же
сильно, как и во мне,я утверждаю: то обстоятельство, что он был наречен
Лиливиком, является одной из величайших наград и одним из величайших отличий
в моей жизни.
- Самой великой наградой, Кенуигс,- прошептала супруга.
- Самой великой наградой,- поправился мистер Кенуигс.- Наградой,
которую я надеюсь... в один из ближайших дней заслужить.
Это был политический ход Кенуигсов, ибо таким путем они делали мистера
Лиливика великим фундаментом и источником будущего преуспеяния младенца.
Добрый джентльмен почувствовал деликатность и тонкость этого намека и тотчас
предложил выпить за здоровье джентльмена, чье имя неизвестно, но который
прославил себя в этот вечер своим хладнокровием и расторопностью.
- Я не прочь отметить,- заявил мистер Лиливик, как бы делая большую
уступку,- что он производит впечатление довольно миловидного молодого
человека, и характер его, надеюсь, не хуже, чем его манеры.
- Действительно, у него очень приятное лицо и осанка,- сказала миссис
Кенуигс.
- Несомненно,- добавила мисс Питоукер.- Есть что-то в его наружности
очень... боже мой... боже мой, как это слово?..
- Какое слово? - осведомился мистер Лиливик.
- Да это... ах, боже мой, какая я глупая! - запинаясь, сказала мисс
Питоукер.- Как это называется, когда лорды сбивают дверные кольца, дерутся с
полисменами, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?
- По-аристократически? - предположил сборщик.
- Да! Аристократически! - ответила мисс Питоукер.- В нем есть что-то
очень аристократическое, не правда ли?
Джентльмены промолчали и с улыбкой переглянулись, как бы желая сказачь:
"Ну что ж! О вкусах не спорят!" Но дамы единодушно решили, что у Николаса
вид аристократический, а раз никто не оспаривал этого мнения, то оно и
восторжествовало.
Так как пунш к тому времени был выпит, а маленькие Кенуигсы (которым в
течение некоторого времени удавалось держать глазки открытыми только с
помощью указательных пальчиков) начали капризничать и довольно настойчиво
требовали, чтобы их уложили спать, сборщик подал сигнал, достав свои часы и
уведомив общество, что уже около двух. При этом иные гости были изумлены, а
другие потрясены, и из-под столов извлекли мужские и женские шляпы, а затем
их владельцы ушли восвояси после многочисленных рукопожатий и заявлений, что
никогда не проводили они такого очаровательного вечера, и как они удивлены,
что уже так поздно (а ведь они думали, что сейчас, самое позднее - половина
одиннадцатого), и как бы им хотелось, чтобы мистер и миссис Кенуигс каждую
неделю праздновали день своей свадьбы, и что они недоумевают, каким
таинственным способом удалось миссис Кенуигс устроить все так чудесно, и
многое еще было сказано в том же духе. В ответ на эти лестные замечания
мистер и миссис Кенуигс благодарили всех леди и джентльменов за приятное
общество и выражали надежду, что они получили хотя бы половину тех
удовольствий, о каких говорили.
Что до Николасв, нимало не подозревавшего о произведенном им
впечатлении, то он давно уже заснул, предоставив мистеру Ньюмену и Смайку
осушить вдвоем бутылку виски, и эту обязанность они исполнили с такой
великой охотой, что Ньюмен никак не мог решить, то ли он сам напился, то ли
он никогда не видел джентльмена, так тяжело, глубоко и окончательно
опьяневшего, как его новый знакомый.
Николас пробует устроиться на новую должность и, потерпев
неудачу, принимает место учителя в частном доме
Первой заботой Николаса на следующее утро было подыскать комнату, в
которой он мог бы поселиться, не злоупотребляя гостеприимством Ньюмена
Ногса, хотя тот с удовольствием спал бы на лестнице, только бы приютить
своего друга.
Пустующее помещение, к которому относилось объявление в окне первого
этажа, оказалось маленькой задней комнатой на третьем этаже, под плоской
свинцовой крышей, откуда открывался вид на покрытые сажей черепицы и дымовые
трубы. Вести переговоры о сдаче этой части дома понедельно на приемлемых
условиях предоставлялось жильцу первого этажа; домохозяин поручил ему
сдавать комнаты по мере того, как они освобождались, и зорко следить за тем,
как бы жильцы не сбежали. Чтобы обеспечить точное исполнение этой последней
обязанности, ему было разрешено не платить за квартиру, и, таким образом, он
сам никогда не испытывал соблазна сбежать в свою очередь.
В этой комнате поселился Николас, и, взяв напрокат кое-какую простую
мебель у соседнего маклера и заплатив за неделю вперед из маленького фонда,
образовавшегося после превращения запасной одежды в наличные деньги, он
уселся, чтобы подумать о своих видах на будущее, которые, как и вид из окна,
были в достаточной мере ограниченны и тусклы. Они отнюдь не прояснились от
более короткого знакомства с ними, и так как подобное знакомство порождает
полную апатию и равнодушие, он решил прогнать эти мысли из своей головы с
помощью основательной прогулки. И вот, взяв шляпу и предоставив бедному
Смайку без конца приводить в порядок комнату с таким восторгом, словно это
был роскошный дворец, он вышел на улицу и смешался с наводнявшей ее толпой.
Хотя человек и может утратить сознание собственной значительности, если
является лишь ничтожной пылинкой в деловой толпе, не обращающей на него
никакого внимания, однако отсюда отнюдь не следует, что ему так уж легко
избавиться от прочного сознания важности и грандиозности своих забот.
Печальное состояние дел было единственной мыслью, занимавшей Николасв, как
быстро он ни шагал, а когда он попытался избавиться от нее, принявшись
строить догадки об условиях жизни и перспективах людей, его окружавших, то
через несколько секунд поймал себя на том, что сравнивает их со своими и
почти незаметно возвращается к прежнему ходу мыслей.
Занятый такими размышлениями, он проходил по одной из самых людных улиц
Лондона и, случайно подняв глаза, заметил голубую доску, на которой золотыми
буквами было начертано: "Контора по найму. Обращаться за справками о местах
и должностях всех видов". Это была лавка с кисейными занавесками и дверью,
ведущей в задние комнаты, а в окне был вывешен длинный и соблазнительный ряд
рукописных объявлений о вакантных должностях всех категорий, от секретаря до
мальчика на побегушках.
Николас инстинктивно остановился перед этим храмом обетованным и
пробежал глазами написанные прописными буквами объявления, в изобилии
вывешенные и открывающие дверь в жизнь. Окончив обзор, он пошел дальше,
затем вернулся, затем снова продолжал путь. Много раз он останавливался в
нерешительности перед дверью конторы по найму и, приняв, наконец, решение,
вошел.
Он очутился в маленькой комнате с покрытым вощанкой полом и высокой
конторкой за перегородкой в углу. За конторкой сидел тощий юноша с хитрыми
глазами и выпяченным подбородком, начертавший прописными буквами эти
объявления, которые затемняли окно. Перед ним лежала раскрытая толстая
книга, и, заложив пальцы правой руки между страницами и устремив взгляд на
очень толстую старую леди в домашнем чепце, очевидно владелицу этого
заведения, которая обсушивалась у камина, он, казалось, ждал только ее
распоряжений, чтобы навести справку в записях, заключенных в книге с
заржавленными застежками.
Так как снаружи висело объявление, возвещавшее публике, что с десяти до
четырех здесь всегда можно нанять прислугу "за одну", желающую поступить на
место, Николас сразу понял, что пять-шесть здоровых молодых женщин - каждая
в патенах* и с зонтом, сидевших в углу на скамье, присутствовали здесь для
этой цели, тем более что у бедняжек был озабоченный и усталый вид. Он был не
совсем уверен в призвании и профессии двух нарядных молодых леди, которые
беседовали с толстой леди до тех пор, пока сам не уселся в угол и не заявил,
что подождет, пока будут удовлетворены другие посетители, после чего толстая
леди возобновила разговор, прерванный его приходом.
- Кухарка, Том,- сказала толстая леди, продолжая обсушиваться у камина.
- Кухарка,- сказал Том, перелистывая страницы книги.- Нашел!
- Прочтите о двух-трех хороших местах,- сказала толстая леди.
- Пожалуйста, выберите полегче, молодой человек,- вмешалась элегантная
особа в клетчатых матерчатых башмаках, которая была, по-видимому, клиенткой.
- "Миссис Маркер,- начал читать Том,- Рассел-плейс, Рассел-сквер.
Жалованье восемнадцать гиней, чай и сахар. Семья из двух человек, принимают
очень редко. Держат пять служанок. Никакой мужской прислуги. Никаких
поклонников".
- Ах, боже мой! - захихикала клиентка.- Это не подойдет. Пожалуйста,
другое место, молодой человек.
- "Миссис Раймаг,- продолжал Том,- ПлезентПлейс, Финсбери. Жалованье
двенадцать гиней, свой чай и сахар. Солидное семейство..."
- Ах, это незачем читать,- перебила клиентка.
- "Три солидных лакея",- внушительно произнес Том.
- Три? Как вы сказали? - переспросила клиентка, меняя тон.
- "Три солидных лакея,- повторял Том,- кухарка, горничная и няня. По
воскресеньям каждая служанка обязана трижды посещать церковь диссидентов* в
сопровождении солидного лакея. Если кухарка более солидна, чем лакей, она
должна заботиться о нравственности лакея, если лакей более солиден, чем
кухарка, он должен заботиться о нравственности кухарки".
- Я возьму адрес,- сказала клиентка.- Кто знает, может быть, это место
мне как раз подойдет.
- А вот еще одно,- заметил Том, перевертывая страницы: - "Семья мистера
Галленбайла, Ч. П.{Член парламента}. Пятнадцать гиней, чай и сахар.
Служанкам разрешается принимать кузенов, если они благочестивы. Примечание:
по воскресеньям холодный обед в кухне, так как мистер Галленбайл строго
соблюдает воскресный день. В этот день никаких кушаний не готовить, кроме
обеда для мистера и миссис Галленбайл; приготовление этого обеда, являющееся
трудом благочестивым и вызванным необходимостью, составляет исключение. В
день отдыха мистер Галленбайл обедает поздно, дабы помешать кухарке
заниматься своим туалетом и тем самым впасть в грех".
- Думаю, что это место мне подходит меньше, чем то,- сказала клиентка,
пошептавшись со своей подругой.- Будьте любезны, молодой человек, дайте мне
тот адрес. Если не подойдет, я приду еще.
По ее просьбе Том написал адрес, и элегантная клиентка, удовлетворив
толстую леди небольшой мздой, удалилась вместе с подругой.
Николас уже раскрыл рот, чтобы попросить молодого человека обратиться к
букве "С" и сообщить, какие места секретаря свободны, когда в контору вошла
посетительница, которой он немедленно уступил свою очередь и чья наружность
и удивила и заинтересовала его.
Это была молодая леди никак не старше восемнадцати лет, стройная и
худенькая, но прелестно сложенная, которая, робко подойдя к конторке,
осведомилась очень тихим голосом о месте гувернантки или компаньонки у
какой-нибудь леди. Задавая этот вопрос, она на секунду приподняла вуаль и
открыла лицо удивительной красоты, хотя и омраченное облаком печали, что
было особенно заметно у такого юного существа. Получив рекомендательную
карточку к какой-то особе, обозначенной в книге, она уплатила установленную
сумму и выскользнула из комнаты.
Одета она была опрятно, но очень просто - так просто, что ее платье,
пожалуй, показалось бы жалким и поношенным, будь оно надето на ком-нибудь
другом, наделенном меньшим обаянием. Ее спутница - ибо с ней была спутница,
краснолицая, круглоглаэая, неопрятная девушка,- судя по загрубевшим голым
рукам, выглядывавшим из-под запачканной по краям шали, и по следам сажи и
графита, испещрявшим ее физиономию, явно принадлежала к категории прислуг
"за одну", сидевших на скамье; с ними она обменялась всевозможными усмешками
и подмигиваньем, свидетельствующим о франкмасонстве их профессии*.
Эта девушка последовала за своей хозяйкой, и не успел Николас
опомниться от изумления и восторга, как молодая леди скрылась. Вполне
возможно, как бы там ни думали иные трезвые люди, что Николас вышел бы вслед
за ними, если бы его не удержал разговор, завязавшийся между толстой леди и
ее конторщиком.
- Когда она придет еще раз, Том? - спросила толстая леди.
- Завтра утром,- отвегил Том, принимаясь чинить перо.
- Куда вы ее направили? - спросила толстая леди.
- К миссис Кларк,- ответил Том.
- Приятная ожидает ее жизнь, если она пойдет туда,- заметила толстая
леди, беря понюшку из оловянной табакерки.
Вместо ответа Том подпер языком щеку и концом пера указал в сторону
Николаса, каковое напоминание вызвало у толстой леди вопрос:
- Ну-с, чем можем мы служить вам, сэр? Николас коротко ответил, что
хотел бы узнать, не найдется ли место секретаря или переписчика у
джентльмена.
- Не найдется ли такое место? - подхватила хоэяйка.- Дюжина таких
найдется. Не правда ли, Том?
- Еще бы! - ответил молодой джентльмен и с этими словами подмигнул в
сторону Николасв не без фамильярности, которую несомненно почитал лестным
комплиментом, но которая вызвала у неблагодарного Николасв чувство
отвращения.
По наведении справок в книге обнаружилось, что дюжина секретарских мест
свелась к одному. Мистер Грегсбери, великий член парламента, проживающий в
Манчестер-Билдингс, Вестминстер, нуждался в молодом человеке, который бы
содержал в порядке его бумаги и корреспонденцию, а Николас был именно таким
молодым человеком, в каком нуждался мистер Грегсбери.
- Я не знаю, каковы условия, так как он сказал, что сам уладит этот
вопрос с заинтересованным лицом, но они должны быть очень хороши, потому что
он член парламента,- заметила толстая леди.
Несмотря на свою неопытность, Николас не очень поверил в силу этого
довода или в справедливость такого заключения, но, не трудясь его
оспаривать, взял адрес и решил посетить мистера Грегсбери безотлагательно.
- Не знаю, какой это номер,- сказал Том,- но Манчестер-Билдингс невелик
и в худшем случае у вас не много времени отнимет, если вы будете стучать во
все двери по обеим сторонам улицы, пока не отыщете его... Послушайте, а ведь
прехорошенькая была здесь девушка!
- Какая девушка? - сурово спросил Николас.
- Вот как! Ну, конечно - какая девушка! - зашептал Том, прикрывая один
глаз и задирая вверх подбородок.- Да вы что, не видели ее? Послушайте, вам
бы не хотелось быть на моем месте, когда она придет завтра утром?
Николас посмотрел на безобразного клерка так, как будто не прочь был
отхлестать его толстой книгой по щекам в награду за его восхищение молодой
леди; однако он воздержался и с надменным видом вышел из конторы, в
негодовании своем бросив вызов древним законам рыцарства, которые полагали
пристойным и уместным для всех добрых рыцарей выслушивать хвалу леди, коим
рыцари эти были преданы, и даже предписывали им скитаться по свету и
разбивать головы всем трезвым и благонамеренным людям, не желавшим
восхвалять превыше всего в мире тех дам, которых им никогда не случалось
видеть и слышать - словно это могло служить оправданием!
Перестав размышлять о своих неудачах и стараясь угадать, какие неудачи
постигли красивую девушку, которую он видел, Николас, несколько раз свернув
не в ту сторону, несколько раз справившись о дороге и почти столько же раз
получив неверные указания, направил свои стопы к месту, которое ему было
указано.
В пределах древнего города Вестминстера* и на расстоянии одной восьмой
мили от древнего его святилища находился узкий и грязный район - святилище
менее важных членов парламента в наши дни. Он состоит только из одной улицы
с мрачными жилыми домами, из окон которых в каникулярную пору хмуро
выглядывают длинные меланхолические ряды объявлений, так же ясно
возвещающие: "Сдается внаем", "Сдается внаем",- как возвещали это физиономии
домовладельцев, сидевших на скамьях правительства и оппозиции во время
сессии, ныне отошедшей к праотцам. В более оживленные периоды года
объявления исчезают, и дома кишат законодателями. Законодатели - в первом
этаже, во втором, в третьем, в четвертом, в мансардах; маленькие помещения
пропитаны запахом депутаций и делегатов. В сырую погоду здесь трудно дышать
от испарений, исходящих от влажных парламентских актов и затхлых петиций.
Почтальоны чувствуют дурноту, вступая в это зараженное место, а жалкие
фигуры, охотясь за надписями о даровой доставке письма, беспокойно снуют
туда и сюда, словно потревоженные призраки усопших авторов писем, не имеющих
права на их даровую пересылку*.
Это и есть Манчестер-Билдингс, и здесь в любой час ночи можно услышать
скрип ключа в соответствующей замочной скважине и время от времени, когда
порыв ветра, проносясь над водой, омывающей подножие Манчестер-Билдингс,
гонит звуки ко входу в улицу,- слабый, но пронзительный голос какого-нибудь
молодого члена парламента, репетирующего завтрашнюю речь. Весь день напролет
скрежещут шарманки, звенят и гремят музыкальные шкатулки, ибо
Манчестер-Билдингс (эта верша для ловли угрей, из которой нет выхода, кроме
одного неудобного отверстия) - четырехугольная бутылка с коротким и узким
горлышком; в этом отношении он отображает судьбу иных своих наиболее
предприимчивых обитателей, которые, протиснувшись в парламент ценою великих
усилий и судорог, обнаруживают, что для них парламент - тоже не проезжая
дорога, и что, подобно Маичестер-Билдингс, он дальше никуда не выводит, и
что они поневоле должны выйти оттуда пятясь, не став ни более мудрыми, ни
более богатыми и ничуть не более знаменитыми, чем были, когда вошли в него.
В Манчестер-Билдингс и свернул Николас, держа в руке адрес великого
мистера Грегсбери. Так как поток людей вливался в запущенный дом неподалеку
от входа, он подождал, пока они не вошли, а затем, подойдя к слуге,
осмелился спросить, не знает ли он, где живет мистер Грегсбери.
Слуга был очень бледным оборванным мальчиком, имевшим такой вид, как
будто он с младенчества спал в подвале, что, по всей вероятности,
соответствовало действительности.
- Мистер Грегсбери? - переспросил он.- Мистер Грегсбери живет здесь.
Входите!
Николас решил войти, раз представляется такая возможность; так он и
сделал; а не успел он войти, как мальчик закрыл дверь и удалился.
Это было довольно странно; более затруднительным оказалось то
обстоятельство, что вдоль всего коридора и узкой лестницы, заслоняя окно и
делая темный вход еще темнее, стояла беспорядочная толпа людей, чьи
физиономии выражали важность их миссии и которые, по-видимому, ожидали в
молчании какого-то надвигающегося события. Время от времени кто-нибудь
шептал что-то соседу, а затем шептавшие энергически кивали друг другу или
неумолимо качали головой, как будто решили совершить нечто отчаянное и не
намерены уступить, что бы ни случилось.
Так как на протяжении нескольких минут не произошло ничего, что бы
объяснило сей феномен, и так как Николас находил свое положение в высшей
степени неудобным, то он уже готов был обратиться за разъяснениями к
стоявшему рядом с ним человеку, как вдруг на лестнице зашевелились и чей-то
голос крикнул:
- Ну-с, джентльмены, будьте добры подняться! Вместо того чтобы
подняться, джентльмены на лестнице принялись спускаться с большим
проворством и умолять с исключительной вежливостью, чтобы джентльмены,
находившиеся ближе к улице, вошли первые; джентльмены, находившиеся ближе к
улице, возразили с не меньшей учтивостью, что они даже помыслить не могут о
такой вещи; однако именно так они поступили, хоть и не помышляли о том, ибо
другие джентльмены вытолкнули вперед человек шесть (в том числе Николасв) и,
сомкнувшись сзади, пропихнули их не только на верхнюю площадку лестницы, но
и прямо в гостиную мистера Грегсбери, куда они, таким образом, вошли с
весьма непристойной стремительностью и лишенные возможности отступить:
толпа, напиравшая сзади, заполнила все помещение.
- Джентльмены,-сказал мистер Грегсбери,-добро пожаловать! Я в восторге,
что вижу вас.
Для джентльмена, пришедшего в восторг при виде массы посетителей,
мистер Грегсбери имел вид крайне недовольный, но, быть может, это было
вызвано сенаторской вежливостью и привычкой государственного деятеля
скрывать свои чувства. Это был плотный, массивный, крепкоголовый джентльмен
с громким голосом и напыщенным видом, обладавший порядочным запасом фраз,
ровно ничего не выражающих,- короче говоря, всем, что необходимо хорошему