Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Николаса Никльби (главы 1-31)

ибо шли они в Портсмут или в Порт-Рояль - было ему безразлично, раз они шли
вдвоем.
- В этих делах я мало понимаю,- продолжал Николае,- но Портсмут -
морской порт, и если никакого другого места не удастся получить, я думаю, мы
можем устроиться на борту какого-нибудь судна. Я молод,энергичен и во многих
отношениях могу быть полезен. И вы также.
- Да, надеюсь,- ответил Смайк.- Когда я был... вы знаете, где...
- Да, знаю,- сказал Николас.- Вам незачем называть это место.
- Так вот, когда я был там,- продолжал Смайк, у которого глаза
загорелись при мысли о возможности проявить свои способности,- я не хуже
всякого другого мог доить корову и ходить за лошадью.
- Гм!..-сказал Николас.- Боюсь, что не много таких животных держат на
борту судна, Смайк, а если у них и есть лошади, то вряд ли там особенно
заботятся о том, чтобы их чистить, но вы можете научиться делать что-нибудь
другое. Была бы охота, а выход найдется.
- А охоты у меня очень много,- сказал Смайк, снова просияв.
- Богу известно, что это так,- отозвался Николае.- А если ничего у вас
не выйдет, нам будет нелегко, но я могу работать за двоих.
- Мы доберемся сегодня до места? - спросил Смайк после недолгого
молчания.
- Это было бы слишком суровым испытанием, как бы охотно ни шагали ваши
ноги,- с добродушной улыбкой сказал Николас.- Нет. Годэльминг находится в
тридцати с чем-то милях от Лондона,- я посмотрел по карте, которую мне дали
на время. Там я думаю отдохнуть. Завтра мы должны идти дальше, потому что мы
не настолько богаты, чтобы мешкать. Дайте я возьму у вас этот узел, давайте!
- Нет, нет! - возразил Смайк, отступив на несколько шагов.- Не просите
меня, я не отдам.
- Почему? - спросил Николас.
- Позвольте мне хоть что-нибудь для вас сделать,- сказал Смайк.- Вы
никогда не позволяете мне служить вам так, как нужно. Вы никогда не узнаете,
что я день и ночь думаю о том, как бы вам угодить.
- Глупый вы мальчик, если говорите такие вещи, ведь я это прекрасно
знаю и вижу, иначе я был бы слепым и бесчувственным животным,- заявил
Николас.- Ответьте-ка мне на один вопрос, раз я об этом сейчас подумал и с
нами никого нет,- добавил он, пристально глядя ему в лицо,- у вас хорошая
память?
- Не знаю,- сказал Смайк, горестно покачивая головой.- Я думаю,
когда-то была хорошая, но теперь совсем пропала, совсем пропала.
- Почему вы думаете, что когда-то была хорошая? - спросил Николас,
быстро поворачиваясь к нему, словно этот ответ как-то удовлетворил его.
- Потому что я мог припомнить многое, когда был ребенком,- сказал
Смайк,- но это было очень-очень давно, или по крайней мере мне так кажется.
Всегда у меня голова кружилась и мысли путались в том месте, откуда вы меня
взяли, я никогда не помнил, а иногда даже не понимал, что они мне говорили.
Я... постойте-ка... постойте!
- Вы не бредите? - сказал Николас, тронув его за руку.
- Нет,- ответил его спутник, дико озираясь.Я только думал о том,
как...- При этих словах он невольно задрожал.
- Не думайте больше о том месте, потому что с ним покончено,- сказал
Николас, глядя прямо в глаза своему спутнику, на лице которого появилось
бессмысленное, тупое выражение, когда-то ему свойственное и все еще
временами возвращавшееся.- Вы помните первый день, когда вы попали в
Йоркшир?
- А? - воскликнул юноша.
- Вы знаете, это было до той поры, когда вы начали терять
память,спокойно продолжал Николас.- Погода была теплая или холодная?
- Сырая,- ответил Смайк,- очень сырая. Я всегда говорил, когда шел
сильный дождь, что так было в вечер моего приезда. А они, бывало, толпились
вокруг меня и смеялись, видя, как я плачу, когда льет дождь. Они говорили,
что я - как ребенок, и тогда я стал больше об этом думать. Иной раз я весь
холодел, потому что видел себя таким, каким был тогда, когда входил в ту
самую дверь.
- Каким был тогда,- с притворной небрежностью повторил Николас.- Каким
же?
- Таким маленьким,- сказал Смайк,- что, вспомнив об этом, они могли бы
сжалиться и пощадить меня.
- Ведь вы же пришли туда не один,- заметил Николас.
- Нет, о нет! - отозвался Смайк.
- Кто был с вами?
- Мужчина, смуглый худой мужчина. Я слышал - так говорили в школе, да и
я раньше это помнил. Я рад был расстаться с ним: я его боялся; но их я стал
бояться еще больше, и обращались они со мной хуже.
- Посмотрите на меня.- сказал Николас, желая сосредоточить на себе его
внимание.- Вот так, не отворачивайтесь. Не помните ли вы женщины, доброй
женщины, которая когда-то склонялась над вами, целовала вас и называла своим
ребенком?
- Нет,- сказал бедняга, покачав головой,- нет, никогда этого не было.
- И никакого дома не помните, кроме того дома и Йоркшире?
- Нет,- с грустным видом ответил мальчик.- Комнату помню. Я спал в
комнате, в большой пустой комнате под самой крышей, и там был люк в потолке.
Часто я закрывался с головой, чтобы не видеть его, потому что он меня пугал:
маленький ребенок ночью, совсем один. И я себя спрашивал, что может быть по
ту сторону люка. Были там еще часы, старые часы в углу. Это я помню. Я
никогда не забывал этой комнаты, потому что, когда мне снятся страшные сны,
она появляется точь-в-точь такой, как была. Я вижу в ней людей и вещи,
которых никогда там не видел, но комната остается точь-в-точь такой, как
прежде: она никогда не меняется.
- Теперь вы дадите мне понести узел? - спросил Николас, резко переменив
тему.
- Нет,- сказал Смайк,- нет! Ну, пойдемте дальше.
С этими словами он ускорил шаги, находясь, видимо, под впечатлением,
будто они стояли неподвижно в продолжение всего предшествующего диалога.
Николас внимательно присматривался к нему, и каждое слово, произнесенное во
время этой беседы, запечатлелось в его памяти.
Было одиннадцать часов утра, и хотя густая мгла все еще окутывала
покинутый ими город, словно дыхание деловых людей нависло над их проектами,
связанными с наживой и прибылью, и предпочитало оставаться там, не
поднимаясь в спокойные верхние слои атмосферы,- в открытой сельской
местности было светло и ясно. Изредка в ложбинах они видели клочья тумана,
которых еще не выгнало солнце из их твердыни, но вскоре они их миновали, а
когда поднялись на холмы, приятно было смотреть вниз и наблюдать, как
тяжелая клубящаяся масса медленно отступала перед благодатным днем. Большое,
прекрасное солнце озаряло зеленые пастбища и тронутую рябью воду, напоминая
о лете, но не лишая путешественников бодрящей свежести этой ранней поры
года. Земля казалась упругой под их стопами, звон овечьих колокольчиков
ласкал их слух, как музыка, и, оживленные ходьбой и возбужденные надеждой,
они шли вперед, неутомимые, как львы.
День клонился к вечеру, яркие краски угасли и приняли более тусклый
оттенок, подобно тому как юные надежды укрощаются временем, а юношеские
черты постепенно обретают спокойствие и безмятежность старости. Но в своем
медленном угасании они были вряд ли менее прекрасны, чем во всем блеске, ибо
каждому часу и каждой поре года природа дарит свою особую красоту, и от
рассвета до заката, так же как с колыбели до могилы, перемены следуют одна
за другой столь мягко и легко, что мы едва их замечаем.
Наконец пришли они в Годэльминг. Здесь они заплатили за две скромные
постели и крепко заснули. Утром они встали, хотя и не так рано, как солнце,
и продолжали путь пешком, если и не со вчерашней бодростью, то все же с
надеждой и мужеством, достаточными, чтобы весело идти вперед.
Путешествие оказалось тяжелее, чем накануне, потому что здесь дорога
долго и утомительно шла в гору, а в путешествиях, как и в жизни, гораздо
легче спускаться, чем подниматься. Однако они шли с неумолимой
настойчивостью, а нет еще на свете такого холма, вершины которого
настойчивость в конце концов не достигнет.
Они шли по краю Пуншевой Чаши Дьявола, и Смайк с жадным любопытством
слушал, как Николас читал надпись на камне, который воздвигнут в этом
пустынном месте, вещая об убийстве, совершенном в ночи. Трава, на которой
они стояли, была когда-то окрашена кровью, и кровь убитого стекала капля за
каплей в пропасть, от которой это место получило свое название. "В Чаше
Дьявола,- подумал Николас, наклоняясь над бездной,- никогда не было более
подходящего напитка".
С твердой решимостью продолжали они путь и очутились, наконец, среди
широко раскинувшихся открытых возвышенностей, зеленеющую поверхность которых
разнообразили холмики и ложбины. Здесь вздымалась почти перпендикулярно к
небу вершина, такая крутая, что вряд ли она была доступна кому бы то ни
было, кроме овец и коз, которые паслись на склонах, а там поднимался зеленый
холм, выраставший так незаметно и сливавшийся с равниной так мягко, что едва
можно было определить его границы. Холмы, поднимавшиеся один выше другого,
волнистые возвышенности, красиво очерченные или бесформенные, приглаженные
или суровые, изящные или неуклюжие, брошенные небрежно бок о бок, заслоняли
горизонт со всех сторон. Часто с неожиданным шумом взмывала над землей стая
ворон, которые, каркая и кружа над ближними холмами, словно ища пути, вдруг
скользили вниз, со скоростью света, к открывающейся перед ними вытянутой
долине.
Постепенно кругозор расширился с обеих сторон, и если прежде от них
были скрыты широкие пространства, то теперь они снова вышли на открытую
равнину. Сознание, что они приближаются к цели своего путешествия, придало
им новые силы. Но дорога была тяжелая, они замешкались в пути, и Смайк
устал. Сумерки уже сгустились, когда они свернули с тропинки к двери
придорожной гостиницы, не дойдя двенадцати миль до Портсмута.
- Двенадцать миль,- сказал Николас, опираясь обеими руками на палку и
нерешительно глядя на Смайка.
- Двенадцать длинных миль,- повторил хозяин гостиницы.
- Дорога хорошая? - осведомился Николас.
- Очень плохая,- ответил хозяин гостиницы. Конечно, так и должен был он
ответить, будучи хозяином.
- Мне нужно идти дальше,- колеблясь, сказал Николас.- Не зняю, что
делать.
- Не хочу вас уговаривать,- заметил хозяин гостиницы,- но, будь я на
вашем месте, я бы не пошел.
- Не пошли бы? - все так же неуверенно переспросил Николас.
- Не пошел бы, если бы знал, где мне будет хорошо,- сказал хозяин.
С этими словами он подвернул передник, засунул руки в карманы и, шагнув
за дверь, посмотрел на темную дорогу якобы с величайшим равнодушием.
Взгляд на измученное лицо Смайка положил конец колебаниям Николаса, и
без дальнейших размышлений он решил остаться.
Хозяин повел их в кухню и, так как здесь ярко пылал огонь, заметил, что
погода очень холодная. Если бы огонь угасал, он сказал бы, что погода очень
теплая.
- Что вы нам дадите на ужин? - был естественный вопрос Николасв.
- А чего бы вы хотели? - был не менее естественный вопрос хозяина.
Николас заговорил о холодной говядине, но холодной говядины не было; о
вареных яйцах, но яиц не было; о бараньих котлетах, но бараньих котлет не
было и за три мили отсюда, хотя на прошлой неделе их было столько, что не
знали, куда их девать, и послезавтра их будет получено чрезвычайно много.
- В таком случае,- сказал Николас,- предоставляю решать вам, что я
хотел сделать с самого начала, если бы вы мне позволили.
- Так вот что я вам скажу,- отозвался хозяин,- в гостиной сидит
джентльмен, который заказал к девяти часам горячий мясной пудинг и
картофель. Приготовлено больше, чем он может съесть, и я почти не
сомневаюсь, что, если я попрошу у него разрешения, вы можете поужинать
вместе с ним. Я это устрою в одну минуту.
- Нет,- возразил Николас, удерживая его.- Мне бы не хотелось. Я... по
крайней мере... э, да почему бы мне не сказать прямо? Так вот, вы видите,
что я путешествую очень скромно и сюда пришел пешком. Мне кажется более чем
вероятным, что джентльмен не останется доволен такой компанией, и хотя я,
как видите, весь в пыли, но я слишком горд, чтобы навязывать ему свою особу.
- Господь с вами! - сказал трактирщик.- Ведь это только мистер Крамльс,
уж он-то непривередлив.
- Непривередлив? - переспросил Николас, на которого, по правде сказать,
произвело некоторое впечатление упоминание о вкусном пудинге.
- Конечно, нет! - ответил хозяин.- Я знаю, ему понравится ваша манера
вести разговор. Но мы скоро все это выясним. Вы только минуту подождите.
Хозяин поспешил в гостиную, не дожидаясь разрешения Николасв, а тот не
пытался его задержать, мудро рассудив, что при данных обстоятельствах ужин -
дело слишком серьезное, чтобы этим шутить. Очень скоро хозяин вернулся в
чрезвычайном возбуждении.
- Готово! - сказал он тихим голосом.- Я знал, что он согласится. Вы там
увидите такое, на что стоит посмотреть. Ей-богу, здорово они это
проделывают!
Некогда было осведомляться, к чему относилось это замечание, сделанное
восторженным тоном, так как он уже распахнул дверь комнаты, куда и
направился Николас в сопровождении Смайка с узлом на плече (он таскал его с
таким тщанием, словно это был мешок золота).
Николас приготовился увидеть нечто странное, однако же не столь
странное, как зрелище, представившееся его глазам. В дальнем конце комнаты
два подростка, один весьма рослый, а другой малорослый, оба одетые матросами
- или по крайней мере театральными матросами, с поясами, пряжками, косицами
и пистолетами,- были погружены в занятие, которое на афишах называется
страшным поединком: они орудовали двумя короткими палашами, какими обычно
пользуются в наших второстепенных театрах. Малорослый одерживал верх над
рослым, который очутился в смертельной опасности, и за обоими наблюдал
большой грузный мужчина, примостившийся на углу стола; мужчина энергически
заклинал их выбивать побольше искр из палашей, и тогда они на первом же
представлении не преминут потрясти весь зал.
- Мистер Винсент Крамльс,- с величайшим почтением сказал хозяин
гостиницы,- вот этот молодой джентльмен.
Мистер Винсент Крамльс поздоровался с Николасом легким кивком - это
было нечто среднее между приветствием римского императора и кивком
собутыльника - и предложил хозяину закрыть дверь и удалиться.
- Вот это картина! - сказал мистер Крамльс, жестом предлагая Николаса
не приближаться и не портить се.- Маленький его загнал. Если большой не
поразит его через три секунды, ему конец! Повторите-ка это, ребята!
Двое сражающихся снова принялись за работу и рубились, пока не высекли
из палашей сноп искр, к великому удовольствию мистера Крамльса, который,
по-видимому, считал это очень важным достижением. Схватка началась примерно
с двухсот ударов палашом, наносимых то малорослым, то рослым матросом без
каких-либо решительных результатов, пока малорослый не опустился под ударом
на одно колено; но для него это были пустяки, ибо и на одном колене он
продолжал обороняться, пустив в ход левую руку, и дрался отчаянно, пока
рослый матрос не выбил у него из рук палаша. Казалось, малорослый,
доведенный до крайности, немедленно сдастся и запросит пощады; но вместо
этого он внезапно выхватил из-за пояса большущий пистолет и приставил его ко
лбу рослого матроса, который был этим так ошарашен (от неожиданности), что
дал время малорослому поднять палаш и начать сначала. Битва возобновилась, и
обеими сторонами были нанесены всевозможные и невероятные удары, как то -
удары левой рукой, и из-под колена, и через правое плечо, и через левое;
когда же малорослый матрос энергически полоснул по ногам рослого,- причем
ноги были бы начисто сбриты, если бы удар возымел действие,- рослый
перепрыгнул через палаш малорослого, а затем, чтобы сравнять шансы и честно
вести игру, нанес малорослому матросу такой же удар по ногам, а малорослый
перепрыгнул через его палаш. После этого долго занимались ложными выпадами и
подтягиванием "невыразимых",- вследствие отсутствия подтяжек,- а затем
малорослый (который несомненно был добродетельным персонажем, ибо всегда
одерживал верх) начал неистовое наступление и сошелся с рослым грудь с
грудью, а рослый после безуспешного сопротивления упал и в страшных мучениях
испустил дух, в то время как малорослый поставил ногу ему на грудь и
просверлил в нем дыру насквозь.
- Вас будут не один раз вызывачь на бис, если вы, ребята,
постараетесь,- сказал мистер Крамльс.- А теперь отдышитесь и переоденьтесь.
Обратившись с такими словами к участникам поединка, он приветствовал
затем Николаса, который обнаружил, что лицо у мистера Крамльса вполне
отвечало размерам его тела, что у него очень толстая нижняя губа, хриплый
голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие черные
волосы, обритые почти до самой макушки,- для того (как узнал он
впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики любой формы и
фасона.
- Что вы об этом скажете, сэр? - осведомился мистер Крамльс.
- Очень хорошо, превосходно! - ответил Николас.
- Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс.
Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару...
- Под пару? - воскликнул мистер Крамльс.
- Я хочу сказать - если бы они были приблизительно одного роста,пояснил
Николас.
- Одного роста! - повторил мистер Крамльс.- Да ведь вся суть поединка в
том, чтобы разница между ними была один-два фута! Как можете вы без
надувательства завоевать симпатию зрителей, если малорослый не сражается
против верзилы или - еще лучше - если не сражается один против пятерых? Но
для этого у нас в нашей труппе не хватает людей!
- Понимаю,- ответил Николас.- Прошу прощения. Признаюсь, мне это не
пришло в голову.
- В этом все дело,- сказал мистер Крамльс.- Послезавтра я начинаю
выступать в Портсмуте. Если вы направляетесь туда, загляните в театр и
посмотрите, как идут дела.
Николас обещал это исполнить в случае возможности и, придвинув стул
поближе к очагу, тотчас завязал разговор с директором. Тот был очень
разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям, но
и под влиянием больших глотков виски с водой и больших понюшек табаку,
который он доставал из бурого бумажного пакета, находившегося в жилетном
кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно сообщил
о достоинствах своей труппы и о талантах своей семьи: оба подростка с
палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные леди
и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись и
отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая труппа), с величайшим
успехом закончив выступления в Гильдфорде.
- Вы держите путь туда же? - спросил директор.
- Д-да,- сказал Николас.- Да. туда же.
- Вы хоть немного знаете город? - осведомился директор, который как
будто полагал, что имеет право требовать такого же доверия, какое он сам
оказывал.
- Нет,- ответил Николас.
- Никогда не бывали там?
- Никогда.
Мистер Винсент Крамльс отрывисто, сухо кашлянул, как бы желая сказать:
"Не хотите говорить откровенно, не говорите",- и взял из бумажного пакетика
столько понюшек табаку, одну за другой, что Николас подивился, где они все
поместились.
Занимаясь эчим делом, мистер Крамльс время от времени посматривал с
величайшим интересом на Смайка, который как будто с первой же минуты
произвел на него сильное впечатление. Сейчас Смайк задремал и клевал носом,
сидя на стуле.
- Простите, пожалуйста,- сказал директор, наклоняясь к Николасу и
понижая голос,- но какое замечательное лицо у вашего друга!
- Бедняга! - слабо улыбнувшись, сказал Николас.- Хотел бы я, чтобы оно
было немножко полнее и не такое измученное.
- Полнее?! - с неподдельным ужасом воскликнул директор.- Вы бы его
навеки испортили!
- Вы так думаете?
- Думаю ли я так, сэр! - вскричал директор, энергически хлопнув себя по
колену.- Да ведь таков, как он есть, без всяких толщинок на теле и разве что
с одним мазком краски на лице, он был бы таким актером на роли умирающих с
голоду, каких у нас в стране еще не видывали! Наденьте на него костюм
аптекаря в "Ромео и Джульетте", положите чуть-чуть красной краски на кончик
носа, и его непременно встретят тремя овациями, как только он просунет
голову в дверь против суфлерской будки.
- Вы на него смотрите с профессиональной точки зрения,- смеясь, сказал
Николас.
- Ну еще бы! - отозвался директор.- С той поры, как я занялся этой
профессией, мне не доводилось видеть молодого человека, который бы так
подходил для этой роли. А я играл толстых детей, когда мне было полтора
года.
Мясной пудинг, появившийся одновременно с младшими Крамльсами, перевел
разговор на другие темы и, собственно говоря, совсем прервал его на время.
Эти два молодых джентльмена орудовали ножами и вилками едва ли с меньшей
ловкостью, чем палашами, и так как у всей компании аппетит оказался не менее
острым, чем любой вид оружия, для разговоров не было времени, пока не
покончили с ужином.
Не успели младшие Крамльсы проглотить последний оставшийся на столе
кусок, как обнаружили приглушеными зевками и потягиваньем явное желание
отойти ко сну, каковое желание Смайк проявлял еще более энергически: за
ужином он несколько раз засыпал в процессе еды. Поэтому Николас предложил
немедленно разойтись, но директор и слышать об этом не хотел, клянясь, что
он предвкушал удовольствие предложить своему новому знакомому разделить с
ним чашу пунша, и, если тот откажется, он будет это рассматривать как весьма
неблаговидный поступок.
- Пусть они уходят,- сказал мистер Винсент Крамльс,- а мы с вами уютно
и приятно посидим вдвоем у камелька.
Николаса не особенно клонило ко сну,- по правде говоря, он был слишком
озабочен,- поэтому, помявшись сначала, он принял предложение и обменялся
рукопожатием с юными Крамльсами; и когда директор, со своей стороны,
отпустил, сердечно благословив, Смайка, Николас уселся против этого
джентльмена у камина, чтобы помочь осушить чашу, которая вскоре появилась,
дымясь так, что было радостно ее созерцать, и распространила чрезвычайно
приятный и соблазнительный аромат.
Но, несмотря на пунш и на директора, который рассказывал
разнообразнейшие истории, курил трубку и нюхал табак в невероятном
количестве, Николас был рассеян и угнетен. Мысли его вращались вокруг
родного дома, а когда они сосредоточивались на теперешнем его положении,
неуверенность в завтрашнем дне приводила его в уныние, которое он не мог
побороть, несмотря на все свои усилия. Внимание его было отвлечено: он
слышал голос директора, но был глух к тому, что тот говорил. И когда мистер
Винсент Крамльс закончил длинный рассказ о каком-то приключении громким
смехом и вопросом, что бы при таких обстоятельствах сделал Николае, тот
принужден был принести искреннее извинение и признаться в полном своем
неведении, о чем шла речь.
- Да, я это заметил,- сказал мистер Крамльс.- У вас есть что-то на
душе. В чем дело?
Николас невольно улыбнулся, услышав столь прямой вопрос, но, не считая
нужным уклоняться от ответа, признался, что у него есть опасения, достигнет
ли он цели, какая привела его в эти края.
- Что это за цель? - спросил директор.
- Получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы мне и моему
бедному спутнику самое необходимое для жизни,- ответил Николас.- Вот вам вся
правда. Конечно, вы давно уже ее угадали, но все же я могу льстить себе
мыслью, что любезно открыл вам ее.
- А что вы можете найти в Портсмуте скорее, чем в другом месте? -
осведомился мистер Винсент Крамльс, растапливая в огне свечи сургуч на
мундштуке своей трубки и разминая его мизинцем.
- Я думаю, из порта выходит много судов,- ответил Николас.- Я попытаюсь
получить место на каком-нибудь корабле. Во всяком случае, там будет что есть
и пить.
- Солонина и разбавленный ром, гороховое пюре и сухари из мякины,сказал
директор, затянувшись трубкой, чтобы она не потухла, и снова принимаясь
украшать ее.
- Бывает и хуже,- сказал Николас.- Думаю, я могу все это перенести так
же, как и другие юноши моих лет и в моем положении.
- Придется переносить, если вы попадете на борт судна,- сказал
директор.- Но только вы никаким образом не попадете.
- Почему?
- Потому что нет такого шкипера иди штурмана, который нашел бы, что вы
стоите полагающейся вам соли, если он может нанять опытного парня вместо
вас. А их там столько же, сколько устриц продается на улицах.
- Что вы хотите сказать? - осведомился Николае, встревоженный этим
предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено.- Люди не
рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать?
Мистер Винсент Крамльс кивнул головой.
- Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы.
Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно
смотрел на огонь.
- Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы
заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом
посмотреть мир с большими удобствами? - осведомился директор.
- Нет,- ответил Николас, покачав головой.
- В таком случае, я вам назову одну,- вытряхивая пепел из трубки в
камин, громко сказал мистер Крамльс.- Сцена!
- Сцена?! - воскликнул Николас едва ли не так же громко.
- Театральная профессия! - сказал мистер Винсент Крамльс.- Я сам
занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной
профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака,
которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой