Дилов Любен. Упущенный шанс

   А он тем временем объяснял: - Да, да, сделаю всё, что в моих силах, но не знаю, каковы его планы, а следовательно, не могу ручаться и за свои. Да, очень тебя прошу... Хорошо, дорогая. Чоколом!
   Он попрощался с ней так, как иногда прощался я, и, видимо, так же, как я, не знал наверняка, действительно ли венгры именно так и произносят свое вечное "целую ручки".
   Он не сразу сумел правильно положить трубку телефона, поскольку смотрел на меня, взглядом упрашивая проявить мужское понимание. "Ну вот, - подумал я, - он не постеснялся в моем присутствии разговаривать с моей любовницей. И что теперь делать: снять трубку, позвонить и устроить скандал? Кричать: "Как же ты, любовь моя, сердцем не почувствовала, что разговариваешь совсем не с тем, кого ты, судя по твоим пылким заверениям, так любишь?" Он взошел на свой редакторский трон с видом человека, успешно завершившего все неотложные дела. Рука его потянулась за сигаретами, а я как раз незадолго до этого дважды безуспешно обшарил на себе все карманы, забыв, что оставил сигареты на столике в ресторане. Надеясь выклянчить курево, я заметил:
   - Вы много курите, товарищ Дилов!
   - Много, - с искренним сожалением вздохнул он и тут же иронично добавил. - Помните, что поется в одной цыганской песне: "Детей мы кормим ложью, табачным дымом разгоняем заботы..." Нет, он был просто великолепен.
   - Признаться, подзабыл. Годится для писательского девиза, верно?
   С довольным видом он согласно кивнул - похоже, я начинал ему нравиться как собеседник, но это разозлило меня еще больше. В конце концов если я это он, то я мог бы позволить себе говорить с ним жестче.
   - Да, много курите, товарищ Дилов, - повторил я.
   - А у вас сердечная недостаточность, да и с тромбофлебитом шутки плохи.
   Тут он впервые по-настоящему изумился и вытаращил глаза, а я, предвкушая победу, напомнил:
   - Предложите же мне, наконец, сигарету! Я не был таким сквалыгой!
   Растерянно пробормотав "простите!", он поспешно протянул мне коробку.
   - И еще, - заметил я, пыхтя раскуривая сигарету, оказавшуюся влажной, вы слишком усердствуете, встречаясь с той особой, с которой только что вели беседу по телефону. А ведь вы не любите ее, правда? Просто тешите свое самолюбие на старости лет...
   Я думал, что он взорвется от этих слов, очень уж мне хотелось увидеть его разъяренным, но он с деланной иронией и бесившей меня улыбкой коротко сказал:
   - Продолжайте, пожалуйста. Хоть все это и не так, мне все же интересно послушать вас.
   - Вы прекрасно знаете, что это правда. Как знаете и то, в чем было ваше настоящее счастье, и то, как вы сами его погубили! Рассказать вам, как было дело?
   - Каждый что-то когда-то губил, -с грустью сказал он, оправдываясь. Но вряд ли найдется хотя бы один человек, который точно знает, в чем его счастье. Я не считаю себя несчастным, а это гораздо важнее, вы не находите?
   Внезапно я почувствовал к нему жалость. Или к себе? Ведь всё, что я мог сказать ему, я мог бы сказать и себе. Это сбило мой боевой настрой.
   - Скажите, у вас есть родинка на спине? Возле позвоночника?
   - Откуда мне знать? - удивился он. - Я ведь своей спины никогда толком не видел.
   - Когда-то я встречался с одной девушкой... Она говорила, что у меня есть такая родинка, любил а ее целовать.
   Для убедительности я ткнул пальцем себе в спину, показывая, где находится родинка. Конечно, это было ужасно невоспитанно с моей стороны.
   Глаза его затуманились воспоминаниями, потом в них промелькнуло подозрение. "Дурак, - в сердцах крикнул я ему мысленно. - Разве можно забыть такую девушку!"
   - Послушайте, кто вы такой в действительности? - воскликнул он почти с ужасом, поскольку явно вспомнил о девушке.
   -Яже вам назвал свое имя. Так мне продолжать?..
   Я был сейчас сильнее его, потому что был никем, а его кидало в дрожь каждый раз от мысли, что в нем могут усомниться. Он неуверенно кивнул: продолжайте!
   Да, терпение у него было завидное. На его месте я наверняка выставил бы вон такого посетителя, несмотря на то, что я считал себя большим Любеном Диловым, чем он.
   - Вам нужно беречь сердце, товарищ Дилов, - сказал я ему по-отечески заботливым тоном. - Вот и профессор Белов так считает. А вы собираетесь на будущей неделе в унизительную поездку, которой противится все ваше существо. И будете во время этой поездки говорить то, чего вы не думаете, - из страха перед тем, кто попросил вас об этом одолжении.
   - Причем здесь страх? Вам что, никогда не приходилось идти на разумные компромиссы?
   Я предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, хотя считаю такую тактику аморальной.
   - ...К тому же вы напьетесь, начнете тискать какую-нибудь свою поклонницу, чтобы все увидели, какой вы сердцеед.
   Он зашептал в свое оправдание: - Но я ведь люблю жену, люблю своих детей...
   - Всё верно, - расхохотался я. - И все же вы поступите именно так, как я сказал, потому что вы типичный средний эротоман, как вас вроде бы в шутку назвал один ваш приятель, а у вас не хватило мужества даже на то, чтобы обидеться на него.
   - Потому что я не такой, - заметил он.
   - Конечно, - согласился я. - Просто это было у вас бегством от самого себя, проявлением собственной неуверенности. Ведь только женщины дают вам на часдругой то, что у вас никогда не хватит мужества потребовать от общества, хотя вы-не лишены способностей. Вот в чем дело. А вы могли когда-то стать хорошим писателем, товарищ Дилов, могли бы, если бы не цепь расчетливых компромиссов, висящая у вас на шее камнем, если бы не решились стать хорошим мужем, вместо того чтобы стать хорошим писателем...
   - Одно замечание, с вашего позволения. Не хорошим супругом, а хорошим гражданином.
   Я удивился; откуда он нашел силы возразить мне?
   - Не лгите! Вам прекрасно известно, что значит быть хорошим гражданином, впрочем, во все времена это означало одно и то же.
   - Но меня уважают люди, уважают читатели!
   - Люди стали весьма нетребовательны в своих запросах, товарищ Дилов. Сказать вам, что вы не рискнули и никогда не рискнете написать?
   Он схватился за пепельницу, и хотя было видно, что он просто искал опору, я вскочил с места.
   - Не надо! Это уже было!
   Он зажал пепельницу в руке, покрутил, делая вид, что просто играет. Все же нас подводило желание во всем руководствоваться шаблоном.
   - Кто это уже делал?
   - Мартин Лютер.
   К нему вернулось хладнокровие, он даже рассмеялся - как же, все-таки до него так же поступил великий человек.
   - Верно, только, насколько я помню, он запустил чернильницей в искушавшего его сатану. Вы что, считаете себя царем тьмы? У вас слишком высокое мнение о себе.
   - Да нет, - засмеялся я, - потому я и отсоветовал вам бросаться пепельницами. Получится просто жалкая пародия!
   - Но тогда - кто вы?
   - Я - ограбленная истина, товарищ Дилов! - с нажимом произнес я свое имя.
   - И я тот, кто вас ограбил, не так ли?
   Я взялся за ручку двери, потому что-пепельница все еще была у него в руках.
   - Хм, интересно, если мы примемся лупцевать друг друга, кому достанется больше? Силы наши должны быть равны.
   - Я не умею драться.
   - Да, вы не умеете даже как следует поссориться, с кем надо, - печально согласился я, так как относил эти слова и к самому себе.
   - Вы, я вижу, считаете меня трусом? А ведь я просто развлекаюсь с вами. И если сейчас я вышвырну вас за дверь, то вовсе не из храбрости. Люди всегда прибегали к насилию исключительно из страха.
   - Но ведь вам иногда ужасно хочется позволить себе быть громилой, правда? Хоть в этом-то признайтесь!
   Он не признался, а я уже признался себе в этом.
   Переведя дух, он усмехнулся.
   - Хотите, я верну вам то, что, как вы думаете, я у вас отнял?
   Это была умная ирония, переходящая в самоиронию. Мне не оставалось ничего другого, как изобразить шутовской ужас.
   - Ни в коем случае! Впрочем, это я ошибся. Потерпевший-то - вы.
   - Тогда какого рожна вы сюда приперлись?
   - А меня Стругацкий заставил.
   - Как Стругацкий? - изумился он.
   - Да так, ведь вы, фантасты, и дня прожить не можете без фантасмагорий.
   Он приподнялся, опершись обеими руками в столешницу письменного стола. Мне показалось, что он так же нетвердо стоит на ногах, как я - от мастики. Я не понял, хотел ли он мне сказать что-то или просто указать на дверь, но на всякий случай решил опередить его.
   - Мне кажется, беседа была полезна для обеих сторон. Теперь я спокоен за вас, товарищ Дилов, теперь вы сам себя не сможете узнать.
   После паузы, выдержанной для драматического эффекта, я добавил:
   - Я спокоен за вас - вас будут хоронить с почестями!
   И выскочил за дверь. Весело и легко. Я перешел на шаг только на улице. И с таким радостным чувством шагал до тех пор, пока не спросил себя: "Ну хорошо, а ты-то кто теперь? Без жены, без детей, без работы... Боже, какая свобода! Без обязанностей, с пороком сердца, который вскоре без лишних мук доконает тебя и избавит от всех проблем!" Впрочем, одна проблема пока существовала - нужно было заплатить из последних оставшихся у меня денег за то удовольствие, которое доставил мне Стругацкий. Неприлично заставлять платить по моим счетам того, кто сидел сейчас в редакции и так настаивал, что именно он и есть Любен Дилов. А что потом? Потом мне оставалось вспомнить народную поговорку - гол как сокол. Интересно, впрочем, почему народ выбрал именно это сравнение? Потому что только голый может по-настоящему быть отважным?
   Да, вечно мы что-то выдумываем, сказал я себе, но ведь поэтому нас и называют фантастами! Важно, что мы действительно в каждый момент готовы встретить неожиданное, как говорил когда-то Гераклит.
   * * *
   Я выключил компьютер из розетки, чтобы ему не взбрело включиться автоматически, как он сделал это только-что. Постоял над ним как над гробом, пока совиные глаза не потеряли своего коварно-невинного выражения и не превратились в обыкновенное стекло. Потом тихо вышел из кабинета. И не вошел в него до тех пор, пока компьютер забрали у меня навсегда.