Нельзя сказать, чтобы люди в ней были какие-то очень уж необыкновенные, но все же он никак не мог взять в толк, откуда они здесь взялись и каким образом ему удалось, стартовав на зимнем курорте, перенестись куда-то к черту на кулички, где лето было в полном разгаре. Потому что на людях были тонкие летние одежды, да и его тело под свитером зарегистрировало перемену климата. Красивые лица зрителей показались ему несколько однообразными. Мужчины были покрупнее его, все как на подбор, рослые с атлетическими фигурами. В толпе были и женщины, красивые до умопомрачения, но во всем остальном ничем не отличающиеся от своих земных сестер, разве что своей одинаковостью. Как будто все они были из одной труппы варьете.
   - Вероятно, мне так показалось, потому что они принадлежали к другой расе, - прокомментировал в этом месте свой рассказ Мони. - Ведь китайцы тоже кажутся нам на одно лицо.
   Разумеется, ему и в голову не могло прийти, что он попал в другой мир. В глазах людей не было враждебности, одно только любопытство, и Мони, стараясь демонстрировать спокойное дружелюбие, медленно снял шлем, потом очки, а затем расстегнул молнию на груди, ибо давно обливался потом. Не зная, что делать и думать дальше, он слегка кивнул в знак приветствия, добрый день, мол.
   Только тогда вся эта странная публика зашевелилась. На лицах расцвели улыбки, приветственно закачались в воздухе руки, и все же только трое мужчин и одна женщина осмелились подойти к нему. Остальные либо боялись, либо подчинялись чьему-то приказу, и просто ждали, что будет дальше, но в ожидании этом уже чувствовалась радость.
   А вот Мони все еще не знал, радоваться ему или печалиться. Подошедшие вели себя так, словно впервые в жизни видели человека. Сняв перчатку, он протянул им руку, но жест этот возымел действие необычное: все трое натянули на руки перчатки и закрыли лица узкими оранжевыми масками. "Похоже, подумал Мони, - боятся микробов". Едва слышно они произнесли что-то на каком-то совершенно неизвестном языке, понять который Мони был не в состоянии еще и потому, что не мог видеть движения губ.
   - Они там не говорят, а поют. Можешь себе представить такое,доктор?
   Я упорно запрещал представлять себе нечто подобное. По простой причине - я не верил ни одному его слову.
   В ответ Пробка тоже сказал им что-то, что именно, он не помнил, но надо думать, что-то в его пробочном стиле. Потом он стал пожимать плечами и гримасничать, пытаясь объяснить, что не понимает, во-первых, что от него хотят, а во-вторых, как он вообще попал к ним. Мужчины осторожно ощупали его костюм. Он не сопротивлялся: пусть убедятся, что он безоружный.
   Один из них протянул руку к шлему и, когда Мони подал его, стал заглядывать внутрь, словно хотел убедиться, что там никто не прячется. Тем временем женщина, склонившись над его лыжами, что-то тихо мурлыкала себе под нос. "У нее был сказочно нежный голосок, доктор, - пояснил Мони и добавил: Ты даже представить не можешь, какое фантастическое зрелище я увидел в вырезе ее одеяния!" Видимо, он полагал, что я могу вообразить себе все что угодно, но представить себе, что за картинку он там увидел, - это уже за пределами моего воображения.
   Потом женщина с фантастичным содержанием выреза взяла его под локоток, предлагая последовать за собой. Мони пришлось скинуть лыжи, и это окончательно добило странную делегацию встречающих, которые, по всей видимости, были убеждены, что он так и ходит с ними. Один из встречавших мужчин, красноречивым жестом испросив разрешения, поднял лыжи и понес с осторожностью, с какой носят одуванчики, чтобы ветер не растрепал их пушистые головки. Наверное, он принял их за неизвестные дорогостоящие и хрупкие приборы. Другой с такой же осторожностью нес его шлем, а дама, нежно поддерживавшая его под локоток, не сводила глаз с лыжных ботинок Мони, в которых он спокойно вышагивал по пружинившему и скорее всего сделанному из пластмассы настилу площадки.
   - Да и как было не заглядеться на них, доктор. Ты ж знаешь эти ботинки, я привез их с последних соревнований в Швейцарии! Они-то были обуты в какие-то затрапезные сандалии!
   Его ввели в подземелье и по роскошному коридору, отделанному светлым мрамором или чем-то в этом роде, провели в зал, битком набитый замысловатой аппаратурой. Жестом предложили сесть в мякое белое кресло. Со всех сторон он ловил на себе дружелюбно-любопытные и в то же время как бы извиняющиеся взгляды. Вообще все вели себя страшно дружелюбно, особенно дама. Она-то и подняла над его головой огромный шлем - такие надевают водолазам и завинчивают на уровне плеч. Мони слегка струхнул, но, стараясь выглядеть в глазах очаровательно улыбавшейся красотки настоящим мужчиной, покорно позволил нахлобучить его себе на голову.
   Мужчины и единственная дама уселись напротив в такие же кресла и спрятали абсолютно одинаковые улыбки под такими же шлемами.
   - Ну, теперь держись, Мони, подумал я, доктор.
   Сейчас надо мной будут производить опыты. Но потом понял, что дело здесь не в опытах. Не то, чтобы понял, конечно, ибо понять что-либо я был тогда не в состоянии. Просто почувствовал, что опасности нет. Шлем при желании я мог снять запросто - ни завязан, ни застегнут он не был, просто плотно лежал на плечах.
   Тут-то я смекнул, что они просто хотят пообщаться со мной таким образом, что это у них аппарат такой, и мысленно стал подгонять их: мол, чего там, валяйте.
   Давайте познакомимся, представимся, кто мы такие, откуда мы... Я вот, например, чемпион по прыжкам с трамплина. Причем олимпийский. Мони Пробкин. Может, слышали или читали в газетах? На прошлой Олимпиаде, между прочим, прыгнул на... Вот так мысленно, доктор, подбадриваю я, значит, себя.... Ну, тебе это обяснять не надо. Вот тогда-то они мне и выдали! Я сейчас тебе перескажу все это, а ты мне должен объяснить, ты ведь лучше меня разбираешься в этих вещах...
   Итак, Мони вдруг осознал, что его о чем-то расспрашивают, задают какие-то вопросы, причем вроде бы даже не задают, а они сами возникают в его голове.
   Так бывает, когда человек размышляет о чем-то или колеблется в выборе и начинает задавать себе разные вопросы. И все бы ничего, да только вопросы были какими-то дурацкими: невозможно было представить, что он, Мони Пробкин, стал бы задавать себе такие.
   Вот, например, такой: что это за штука, на которой он прибыл к ним и на каком принципе она работает. И это о лыжах!
   Ну разве не абсурдно, чтобы чемпион по прыжкам с трамплина стал задаваться вопросом о том, каков принцип движения лыж? Он так и сказал себе: слушай, Пробка, кончай валять дурака! Что это тебе вздумалось в такой момент рассуждать об этом, словно ты никогда не слышал о скольжении, трении, видах смазки, законах аэродинамики...
   Мони старательно стал гнать из головы всякие там формулы и графики, которые когда-то видел в учебных помещениях тренировочного лагеря, одновременно наблюдая за происходившим. Но ничего не происходило. Все четверо неподвижно сидели напротив. Зато в голове его возникли вопросы один хлеще другого.
   И среди них один совсем уж идиотский: каково устройство и принцип действия той самой штуки, что у него на ногах? С трудом до него дошло, что речь шла о ботинках. И еще один: что такое чемпион?
   Тут Мони Пробкин смешался окончательно. Не зная, что и думать о присутствующих, он, надеясь, что в своих шлемах они его все равно не услышат, громко сказал вслух:
   - Эй, если вы и дальше собираетесь морочить мне голову всякой ерундой, давайте лучше поговорим о прошлогоднем снеге. Или вы разыгрываете меня? Я чемпион, и этим все сказано! Это значит-самый сильный, самый умный, самый смелый. Тот, кто прыгает выше всех и приземляется дальше всех... Вот что такое чемпион! Хотите убедиться - исследуйте меня, пожалуйста, я к вашим услугам, но только сначала объясните, кто вы такие и по какому праву этим занимаетесь? И вообще - где я нахожусь?
   Похоже, они все-таки услышали его и поняли, что он согласен на исследования, потому что красотка немедленно поднялась, осторожно сняла с него шлем и, взяв под руку, повела в угол, где стояла кровать - такая же мягкая и белая, как кресла. Повела так нежно, как водят только к брачному ложу. Причем Мони обратил внимание, что ручка в тонкой перчатке слегка подрагивала. А ее фантастическая грудь так колыхалась над ним, когда она укладывала его, ласково погладив по лбу, что он тоже завибрировал, правда, от других чувств, но она вовремя отскочила, спустив с потолка огромный колпак, закрывший, как крышкой гроба, все его тело, и Мони остался под ним в кромешной тьме.
   От этого эксперимента у Мони не сохранилось никаких воспоминаний: либо он сразу же заснул, либо его чем-то усыпили. Не знал он и сколько времени находился в этом состоянии, но пробудился с таким чувством, будто проспал несколько дней кряду. Впрочем, если допустить, что так оно и было на самом деле, то его отсутствие указывало на то, что эксперимент продолжался чуть ли не всю недею. Значит, исследовали они его тщательно и подробно. И скорее всего именно тогда внедрили в его сознание всю эту историю, иначе чем объяснить, что его мозг оказался способен родить такое сочинение?
   А история эта, замечу я как врач и человек, по всем меркам невероятная. Зная Мони с момента его прихода в юношескую команду, у меня есть все основания утверждать, что он не прочел ни одного научно-фантастического романа, ибо круг его чтения был ограничен спортивными журналами. О его интеллигентности не стоит и говорить, а воображение его развито не лучше, чем у осла.
   Ну так вот - по мнению Мони, встреченные им люди являлись представителями параллельно существующей человеческой цивилизации. Они жили на той же планете, что и мы, но в параллельном времени и параллельном пространстве. Снова процитирую Мони: - Ты, доктор, что-нибудь слышал о симметричности Вселенной? Не о той симметричности, с которой каждый из нас знаком, а о симметричности внутреннего устройства Вселенной? Ладно, допустим, ты слышал, но ведь я-то не слышал, никогда ничего об этом не знал да и теперь не знаю! Нет, тут дело не в антимирах с антиматерией, про это даже дети знают! Просто эти люди живут в обратной плоскости нашего пространства и в обратном времени, одним словом, в каком-то другом измерении. Ты можешь себе это представить?
   Ну нет, пусть это представит себе кто-нибудь другой!
   По словам Мони, выходило, что ученые из этого параллельного мира уже давно искали способ связать оба мира особым тоннелем, надеялись, что и мы ведем работы в этом направлении, поскольку теоретически они сумели доказать, что мы существуем, а согласно их гипотезе о всеобщей симметрии, мы должны были находиться примерно на том же уровне развития. Наконец им удалось осуществить проект прокладки такого тоннеля или шлюза к нашему миру, хотя направление его в пространстве было выбрано случайно. В тот же день они должны были выслать на связь с человечеством троих своих представителей. Каковы же были их изумление и радость, когда через их шлюз, опередив их собственный визит, прибыл человек из параллельного мира...
   Да, изумление их при виде влетающего лыжами вперед Мони Пробкина представить нетрудно, но что касается их радости, то тут я не больно уверен.
   - Похоже, доктор, ты все еще не веришь мне, - возмутился моей шуткой чемпион, и нетрезвые глаза его затуманились слезами. - Тогда скажи мне: откуда в моей голове взялась вся эта история?
   Успокаивая его, я мягко сказал:
   - Да верю я, верю, Пробка. Да и что мне еще остается...
   Что заставило меня усомниться в искренности их радости? Да то, что они якобы внушили ему во время сна под колпаком. Они заверили его, что безмерно счастливы, что к ним случайно попал именно тот, кого здесь называли "чемпионом", то есть самый умный, самый достойный человек параллельного мира. Однако после того, как они с помощью аппаратуры изучили содержимое его мозга, им было нетрудно прийти к выводу, что на нашей общей планете, как и во Вселенной вообще, симметрия не такая уж полная и что развитие наше осуществлялось не слишком равномерно и однонаправленно. Поэтому, вернув нашего посланца обратно, они во избежание неприятностей сразу же наглухо задраили свой шлюз. И теперь подождут, когда мы пробьем тоннель в их мир. Пока же нам достаточно знать то, что они существуют и готовы принять нас с распростертыми объятиями...
   И если дело обстоит именно так, нужно признать, что наши параллельные собратья по разуму - существа очень деликатные и любезные. Особенно если учитывать, что Пробка многое опустил в своем рассказе о том, какие вопросы ему задавали и что он на них отвечал... Ведь не могли же и в самом деле их заинтересовать одни только его лыжи и ботинки. Знаю я нашего чемпиона!
   Эта мысль не оставляла меня даже тогда, когда Пробка живописал, как его привели на площадку, как показали, куда ставить лыжи, как он снова летел в невесомости и как приземлился в сугроб под трамплином, чувствительно ударившись задницей. Под конец он спросил:
   - Ну и что ты обо всем этом думаешь, доктор?
   Не удержавшись, я съязвил:
   - Что они заработали себе кучу неприятностей.
   - Каких неприятностей? - насторожился он.
   - Да со шлюзом, - поспешил я загладить неделикатный выпад, недопустимый по отношению к пациенту.
   -Самое главное, что ты вернулся живым и здоровым.
   - Значит, ты тоже считаешь, что я во всем виноват, что я...
   Мони внезапно замкнулся в себе.
   К такому обороту я не был готов и потому поинтересовался, кто еще так считает. Я боялся, что своей историей он успел поделиться еще с кем-то.
   - Я так считаю! - мужественно признался он, и мне стало понятно, что это и есть подлинная причина его заболевания и что помочь ему я не могу.
   Вдруг Мони встрепенулся.
   - Слушай, доктор, а может, нужно сообщить об этом? Ну там, в правительство, или в ООН?
   Не зная, что делать, я попытался отшутиться:
   - Это уж тебе решать, Пробка. Я ведь всего-навсего спортивный врач, а не чемпион.
   Он подавленно вздохнул: - Вряд ли мне поверят...
   - Вряд ли, - согласился я. - Разве такому можно поверить?
   - Но ведь они ждут нас, доктор! Как же быть?
   Я постарался утешить его.
   - Ничего, ждать им не так уж и долго. А тебя надо вылечить как можно скорее, сейчас я дам тебе направление к другим врачам, они тебя подлечат. Нельзя же всю жизнь терзаться чувством вины перед человечеством. Да еще не перед одним, а целыми двумя человечествами. Это не по силам паже чемпиону...
   Позднее, конечно, я понял, что не так уж и плохо верить, что кто-то нас ждет,чтобы поторопиться проложить дорогу к другому, может быть, и в самом деле более разумному миру. Раз одному человеку приятно сознавать, что его ждут, это должно быть приятно и всему человечеству.
   Эта мысль и заставила меня записать рассказ Симеона Пробкина в качестве предисловия к анамнезу, с которым я направил его в психиатрическую лечебницy. Все ясно, дорогой: ты хромаешь не только в современной тематике, но и слабо справляешься с сочинениями на вольную тему. А говорят, в наш век человек шагу ступить не может без компьютеров, как недавно без электричества. Однако оказывается, что и компьютерам без нас не обойтись. Конечно, я понимаю: тебе хотелось сочинить нечто забавное, но рассказ твой вызывает не смех, а сочувственную улыбку.
   Во-первых, вышучивать спортсменов - трюк довольно дешевый. Что из того, что мы с тобой такие всесторонне развитые и культурные? А вот прыгнуть с трамплина - небось, слабо? А во-вторых, идея твоего сочинения оскорбительна для человечества, а я, между прочим, патриот. И кроме того, она ничем не мотивирована. Высокоразвитая цивилизация, уважающая гуманистические ценности, не стала бы отказываться от контакта с человечеством на том лишь основании, что столкнулась с его случайным представителем, который ей не понравился. Она не может не знать того, что знает у нас каждый школьник: изолированный эксперимент еще ничего не доказывает. Что ж, придется дать тебе возможность реабилитировать себя. На сей раз пусть эта же или подобная ей цивилизация пожалует к нам.
   - Идея, тема, сюжет, - покорно и даже как-то виновато откликается мягкий бархатистый альт.
   И тут же в моем воображении опять возникает нежная, загорелая шейка, только теперь с небольшой родинкой сбоку. Черт побери, да разве какая цивилизация гуманоидов отказалась бы от контакта с обладательницей такой шейки?
   - Ну уж нет, - добродушно подтруниваю я. - Изволъ-ка переписать свое сочинение на вольную тему - и чтоб без прежних завиральных идей. Да и не лишне тебе позаботиться о наукообразности, ты ведь вроде научную фантастику сочиняешь! Хватит с тебя и одного сюжета. На днях я где-то читал, что крифталлы обладают способностью памяти. Мне не удалось разобраться до конца, в чем именно проявляется эта способность, может, все дело в запоминании структуры кристаллической решетки, но и этого достаточно, чтобы пролить свет на одну историю, на которую раньше я смотрел с насмешкой, с какой отношусь к любому суеверию. Соседка поделилась со мной новостью: она побывала у известной гадалки, способной докопаться до всей подноготной человека.
   Для этого нужно только на ночь положить под подушку кусочек сахара, а на другой день принести его ей. Соседка поинтересовалась, чем я, человек более образованный, могу объяснить этот феномен. Вот тогда-то я и вспомнил о памяти кристаллов: сахар-то ведь из них и состоит! А что если наделенная даром сверхчувствительности гадалка умела считывать информацию, запечатленную в памяти этих кристаллов?
   Гипотеза такая не лишена, на мой взгляд, оснований, и если не для науки, то для научной фантастики она довольно убедительна. Бери-ка ты этот персонаж - гадалку и столкни ее с внеземной цивилизацией с помощью кусочка сахара. И учти: от того, что у тебя получится, будет зависеть многое! пригрозил я в конце.
   КУСОЧЕК САХАРА
   Женщины толпились в гостиной, как в приемной у гинеколога. С той лишь разницей, что ни одна из них не делилась с соседкой о том, что ее сюда привело. Все собрались здесь по одной причине, но старательно умалчивали о ней, если только поводом не являлась неизлечимая болезнь близкого родственника. Нигде при таком скоплении женщин не повисало такого напряженного молчания, точно каждая из них готовилась выслушать приговор, обжалованию не подлежащий.
   Они с испугом поглядывали даже на мужа гадалки - суетливого субъекта, который через каждые пять минут появлялся в гостиной, превращенной в приемную, и озирался по сторонам с виновато-беспомощным видом человека, забывшего, с каким поручением его сюда прислали. Через каждые полчаса из кабинета гадалки выходила побледневшая, ничего не видевшая вокруг посетительница, уже знавшая вынесенный ей приговор. На обращенные к ней взгляды с немым вопросом каждая такая посетительница дрожащим голосом отвечала: "Угадала. Все как есть угадала..." И торопливо покидала приемную. Все отвечали совершенно одинаково, словно боясь уронить авторитет гадалки или разрушить волшебные чары. Напряженная обстановка от этого только усиливалась.
   По-видимому, именно это заставляло самую молодую из присутствовавших, совсем еще девчонку, сдерживать свое нетерпение. Наконец она не выдержала.
   - Извините, можно мне пройти без очереди? Мне только спросить...
   Атмосфера всеобщей напряженности моментально сменилась атмосферой всеобщей ненависти. Ведь сюда все пришли с вопросами.
   - Я... Потом я дождусь своей очереди. А сейчас мне только спросить...
   Было видно, что ей стоит огромных усилий признаться в чем-то, во что она сама отказывалась верить.
   - Понимаете, мне кажется, я потеряла свой кусочек сахара. Хорошо помню, что взяла с собой, а теперь вот не могу найти...
   - Ничего не выйдет, - сказала деревенского вида женщина, судя по всему, поднаторевшая в тайнах ясновидения. - Без сахара, на котором спала, и без платочка ничего не выйдет.
   - Платочек у меня с собой, - пробормотала девушка, - а вот сахар... Я ведь аж из Софии приехала...
   Атмосфера ненависти наполовину разрядилась, преобразовавшись в досаду у той половины женщин, которые, хоть и пришли раньше, готовы были милостиво пропустить девушку без очереди, и в великодушную радость другой половины: тех, кто стоял за девушкой и надеялся, что таким образом ждать придется меньше.
   - Пусть спросит, чтобы не ждать напрасно, - раздался голос кого-то из обнадеженных.
   Гадалка, расплывшаяся особа лет шестидесяти, восседала на канапе, и весь вид ее говорил, что гаданиями она сыта по горло. В удушливом полумраке, стоявшем в комнате, были повинны плотные портьеры, скрывавшие окна. Разило клопами. В складках крупного, бесформенного лица прятались глаза. Ходили слухи, что гадалка слепая или почти слепая, но поговаривали также, будто она только притворяется слепой, а на самом деле ее зрению позавидует каждый. Впрочем, от этих слухов толпа в ее приемной не уменьшалась.
   - Присаживайся, - проскрипела гадалка охрипшим от предсказаний голосом.
   Девушка продолжала стоять.
   - Госпожа гадалка, я хочу спросить вас... Дело в том, что я потеряла приготовленный кусочек сахара. Можно ли...
   Гадалка уставилась на нее невидящим взглядом и долго молчала, прежде чем отрезать: - Нельзя!
   - Но ведь мой платочек при мне... Да и: сон свой я помню...
   Казалось, она вот-вот разрыдается.
   - Сказано тебе - нельзя! - грубо оборвала ее гадалка, безуспешно стараясь сменить позу. - Сахар нужен, на нем ведь всё и записано. Так что приходи в другой раз.
   Видя, что гадалку не уломать, девушка все же нашла мужество усомниться в справедливости ее слов.
   - Хорошо, госпожа гадалка. Но ведь в другой раз мне приснится совсем другой сон. Как же быть?
   Гадалка не собиралась посвящать ее в тайны профессии.
   - Дура ты, да разве я по снам гадаю? Ладно, ступай себе! Надоели мне такие, как ты. Люди ко мне со всех концов Болгарии едут со своими бедами - у кого больной в доме, у кого муж сбежал, а такие, как ты, только голову морочат разной ерундой: да выйду ль я замуж, да не выйду ль я замуж... Успокойся, в девках не засидишься! Ступай, можешь больше не приходить!
   Не подозревая о том, что, выставляя клиентов, гадалка только больше набивала себе цену, девушка в слезах выскочила в приемную. Женщины тотчас сгрудились возле ее, стали расспрашивать: что случилось, что ей сказали?
   - Она прогиа-а-ла м-меня. Ска-а-зала, что я пришла с ерундой. А я...
   Чья-то сердобольная рука уже гладила ее по головке.
   Стоявшая в стороне женщина сказала в пространство:
   - Так оно же по тебе видно, что ни о чем серьезном тебе нет нужды спрашивать...
   Тут уж все собравшиеся в приемной женщины почувствовали безграничную веру в гадалку: раз она и без куска сахара может узнать, кто с чем пожаловал, то...
   Чуть позже, когда девушка ушла, какой-то мужчина, не бывший свидетелем этого случая и узнавший о нем со слов женщин, безуспешно пытался развить перед ними свою собственную теорию.
   Упитанный и хорошо одетый, умело выстраивавший свои рассуждения, мужчина этот походил на интеллигента или снабженца и уж, конечно, вовсе не напоминал провинциала. Он принялся втолковывать женщинам:
   - Сахар здесь совершенно ни при чем. Просто это народная традиция. Раньше гадалки не брали денег, да и какие тогда деньги были у крестьян? А сахар стоил дорого, вместо него употребляли рачел - концентрированный виноградный сок. Вот они и брали сахар вместо гонорара.
   Услышав слово "гонорар", женщины решили, что он все-таки интеллигент, хоть и в первом поколении.
   Между тем мужчина продолжал:
   - Вот так... Вроде бы для гадания дай кусочек сахара, дай платочек. От этой кусочек, от той кусочек-вот тебе и мешок сахара на пасхальный кулич. А теперь гонорар стали брать и сахаром, и деньгами...
   Женщины пытались возражать: сахар, мол, во время сна впитывает в себя мысли и сны. Но поскольку они сами толком не понимали, как все это происходит, то напустились на мужчину: "А зачем же ты сюда заявился, если не веришь?" На это он резонно ответил, что не верит в роль сахара, а самой гадалке он как раз верит. И пояснил, что когда впервые пришел к ней, то не захватил с собой ни одного кусочка и, чтобы не получить от ворот поворот, сбегал в магазин, а гадалка все равно правильно нагадала, хотя он и не клал сахар под подушку. А сегодня он пришел совсем по другому делу, если их это так уж интересует. Он не собирается просить гадалку поворожить ему, он хочет узнать у нее кое-что о летающих тарелках, о других цивилизациях... Когда их можно ждать и тому подобное.
   - О летающих тарелках? - ахнули женщины.
   Так в приемной была найдена общая тема для разговора, в котором не ставились под сомнение способности гадалки, поэтому супруг ее, покрутившись вокруг с видом человека, забывшего, зачем он шел, и не заметив ничего подозрительного, удалился восвояси. День ничем не отличался от других приемных дней известной гадалки и так же, как другие дни, должен был закончиться поздно вечером, причем без особых происшествий.
   Никто не знал, что ночью в этом городке произойдет событие, которое могло бы повлиять на судьбу всей планеты. И что для городка это была последняя возможность прославиться не только гадалкой, всецело занятой предсказанием будущего своих посетителей. Настолько, что она не смогла предсказать это событие. Возможно, она предугадала бы его, если бы задумалась над вопросами интеллигента. Но она прогнала его, как раньше прогнала девушку, заявив при этом, что она занимается местной цивилизацией, людскими бедами и страданиями, а разные безответственные типы хотят заставить ее тратить силы на всякую чепуху...