Страница:
В течение всех этих веков японские государственные деятели сосредоточили свои усилия на формировании в высшей степени эффективной бюрократической и военной машины, предназначенной для решения задач ограждения их страны от любых связей с кем бы то ни было из внешнего мира. Они верили, что таким образом японцы сумеют избежать пагубного иностранного влияния и не станут жертвами жадности других наций, которые бросали завистливые взгляды на Дальний Восток на протяжении всей первой половины XIX века.
Но островному королевству недолго позволили продолжать эту оборонительную и негативную по отношению к пришельцам политику, и вскоре "Черные Корабли" эскадры адмирала Перри вынудили Японию открыть ворота для ч вторжения западных наций в их конкурентной борьбе за новые рынки и новые сферы влияния. Теперь ей пришлось столкнуться с альтернативой: или быть низведенной до уровня полуколониального и зависимого государства типа Турции или Китая, или же принять вызов и проложить свой путь наверх, пробиться к статусу суверенного современного государства, способного противостоять иностранному влиянию.
Несмотря на свою поистине средневековую отсталость, феодальную армию, вооруженную лишь мечами и стрелами, Япония решает принять вызов. Преодолевая трудности своего положения, обусловленные бедностью почв и отсутствием природных богатств, Япония, благодаря неустанным усилиям на протяжении десятилетий и огромной жертвенности, добилась успеха в построении государства по западному образцу с могущественной армией и современной промышленностью. Но в результате этого самого успеха Япония оказалась втянутой в мировые дела. Для того чтобы обеспечить свое растущее население едой и другими жизненно необходимыми товарами, она была вынуждена покупать сырье для своей индустрии в зарубежных странах. В качестве средства платежа за это сырье ей пришлось экспортировать конечную продукцию. Само ее существование стало зависеть от готовности остального мира продать ей сырье и желания купить ее готовую продукцию, и потому Япония стала очень чувствительной к малейшему волнению в мировых делах и была обречена на ненадежное существование. Любой сбой в регулярном потоке импорта - экспорта неизменно угрожал самому существованию государства.
Сходные причины привели и германский рейх на путь индустриализации и роста экспорта. Будучи новичками на мировом рынке, обе страны вынуждены были бороться за свою долю экспортной торговли методами выскочки: высокой производительностью труда, демпингом, продолжительным рабочим днем, и обе достигли одних и тех же результатов, а именно: растущей враждебности имущих наций к неимущим. Пока в мировой экономике господствовали свободная торговля и безудержная конкуренция, у новичков был шанс заработать себе на жизнь. Но как только для защиты внутренних рынков были воздвигнуты таможенные барьеры, трудности неизмеримо возросли. В результате ограничений на мировых рынках эти нации почувствовали неудержимое стремление создавать собственные экономические сферы влияния, в пределах которых они могли бы без помех покупать сырье и продавать конечную продукцию.
Подобное стремление расшириться не могло не угрожать всеобщему миру, и опасность была значительно усилена наличием в характерах обоих народов многих сходных черт. Так, в фундаментальных проблемах отношений личности и государства и немцы, и японцы по разным причинам, но пришли к одному и тому же выводу. Согласно их философии, государство должно быть институтом высшим и первичным, которому подчинены все личные интересы и желания индивидуума. Лишь работая на благо общества и граждан, объединенных в государство, индивидуум может выполнить высочайшую обязанность, возложенную на него богом, а именно: способствовать дальнейшему повышению благосостояния соотечественников. Этот спартанский образ мыслей был принят как в Пруссии, так и в Японии, и привел к возникновению авторитарного государства с очень эффективной исполнительной властью, управляемой солдатско-чиновничьей иерархией.
Столь простое и строгое установление в соединении с нуждой, лишениями и скудными землями и породило типы людей, которые вознаграждали себя за свое самопожертвование и тяжелую работу автократическим методом правления. И Германия, и Япония привыкли к своей непопулярности в мире. Факт, что методы, используемые этими непопулярными режимами, достигли результатов, которые делали им честь, таких, как Корея, Формоза и восточные провинции Пруссии, был проигнорирован остальным миром и не получил какого-либо признания до самого их крушения.
Ни Германия, ни Япония не добились успеха в поиске решения проблемы как им следует приспособить себя к сообществу государств, развивавшихся в другом направлении - иначе говоря, к западным демократиям. Когда эти две страны почувствовали, что самому их существованию угрожают растущие барьеры, воздвигнутые, чтобы воспрепятствовать экономической экспансии или эмиграции излишнего населения, тогда и возникла опасная философия "жизненного пространства", которая, будучи насильственно применена на практике, и привела к всемирной катастрофе.
Склонность к применению силы также была характерной чертой, общей для обоих народов. Они оба дисциплинированны; сознательное повиновение сильному и эффективному руководству - одно из их выдающихся качеств. Но если они узнают, что их ведет и ими правит неэффективное правительство, эта готовность подчиняться сменяется неожиданным и страшным взрывом. Подобное же характерно и для их поведения в международных делах: Германия и Япония прошли длинный путь по дороге сотрудничества с мировым Сообществом: немцы на протяжении периода существования Веймарской республики и японцы - во времена либеральной эпохи Шидехара. Но когда они чувствуют растерянность и видят тщету своих усилий, они резко останавливаются и вновь обращаются к мирному труду.
Тесная крепость, которая установилась между немецким и японским народами после того, как они выбрали тоталитарный путь развития, и которая привела к заключению альянса в 1940 году, имела, таким образом, глубокие корни с обеих сторон. Но в то время как дружеские чувства к Германии были широко распространены в Японии, симпатии к японцам в Германии были весьма ограничены. В Японии чувства особой дружбы и восхищения Германией испытывали представители науки, особенно медицинской, и армии. Эти люди учились у германских инструкторов и наставников, а пожизненная благодарность учителю одна из благороднейших черт японского характера. Один германский профессор или военный инструктор привлек на сторону Германии сотни или даже тысячи людей, тогда как число немцев, симпатизирующих Японии, ограничивалось лишь немцами, когда-то жившими в Японии, и теми, кто по роду деятельности или по другим причинам интересовались Японией и знали ее.
Германские симпатии на Дальнем Востоке больше относились к Китаю, чем к Японию. Китай представлялся германскому уму родиной конфуцианства. Лао Цзы был философом, чьи работы и учение появились в многочисленных популярных изданиях. Романы Перл Бак и других американских писателей многое добавили к этой популярности. Китайское искусство очень высоко ценилось растущим числом немецких коллекционеров. Были и такие, кто считали себя настоящими ортодоксальными знатоками - поклонниками ранней китайской керамики эпохи таких мастеров, как Сунг и Танг, а были и просто коллекционеры, кто ценил фарфор XVIII века и неплохо в нем разбирался. Некоторые эклектики даже специализировались на художественных свитках. В сравнении с этой огромном армией поклонников китайского искусства немного было энтузиастов японских гравюр на дереве и изделий из лака, тогда как рынок был наводнен ужасными подделками, наштампованными японскими торговцами для иностранных покупателей. По-настоящему утонченное или иначе говоря "сдержанное", классическое искусство Японии приходилось усиленно изучать, совмещая эту страсть с привязанностью к самой стране.
В Германии, равно как и в других европейских странах, все китайское пользовалось большей популярностью, нежели японское. Легкая, веселая манера, чувство юмора и владение иностранными языками делали китайцев более привлекательными и особо располагали к ним на фоне подчеркнутой официальности японцев, чья преувеличенная вежливость, даже если она и служила прикрытием для робости и застенчивости, равно и отсутствие каких-либо способностей к изучению иностранных языков, граничили с надменностью. Даже немцам, много лет прожившим в Японии, так и не удавалось отыскать путь к сердцам своих японских хозяев, хотя не существует более надежного и верного друга, чем японец, если европейцу однажды удалось пробить кору подозрительности и формализма и завоевать его доверие. Японцы действительно являются самым сложным и трудным для управления народом.
Даже германские военные, традиционно дружественно настроенные по отношению к японской армии, перенесли свои симпатии на Китай. В то время как военные круги Германии оказывали по долгу службы услуги Японии, в душе они испытывали большую привязанность к Китаю, поскольку маршал Чан Кайши пользовался услугами сильной делегации опытных немецких офицеров для обучения китайских дивизий. Под умелым руководством генерала фон Фолькенхаузена немецкие инструкторы оказали несколько ценных услуг китайскому правительству. Эти офицеры пользовались огромной популярностью и испытали на себе глубокое воздействие той удивительно привлекательной атмосферы Китая, которая иногда с поразительной скоростью завоевывает, сердца и страстную привязанность поклонников. Примеры такого рода можно было найти в Пекине - как, например, случай с немецким юристом, который в свои пятьдесят лет приехал в Пекин по делу и должен был провести там несколько недель, но так никогда больше и не вернулся домой. Он поддался очарованию этого красивого и таинственного города, в совершенстве овладел китайским языком, довольно талантливо перевел китайские стихи на немецкий и теперь вел счастливую жизнь в уединении близ Пекина.
Примеров столь полного погружения в жизнь Дальнего Востока со стороны иностранцев не найдешь в Японии. Такое погружение, если оно есть, как правило, бывает обусловлено межнациональным браком. Но хотя эти браки, в основном, оказываются гармоничными, их число ограничено противодействием со стороны обеих рас.
Градус германо-японской дружбы, естественно, повысился, когда централизованный Третий рейх поставил своей целью установить более тесные отношения с дальневосточной островной империей. Волна симпатии была поднята и должна была удерживаться всей мощью партийной машины.
Я лично приветствовал политику дружбы с Японией. Я был слишком пруссаком сам, чтобы не чувствовать симпатии к другим народам, которые как и мы, "истощили себя до величия". Более того, я сознавал, что после того как отношения между Германией и Советским Союзом стали более напряженными, необходимо приделать в некотором роде тормоз к русской машине.
Я никогда не верил в возможность русско-японской войны, развязанной по инициативе Японии. Более того, я всегда с одобрением относился к плану Джозефа Чемберлена, направленному на установление взаимопонимания между Британией, Германией и Японией. К плану, который был сорван психопатическим руководителем германской внешней политики Хольстейном. Но я считал, что подобная комбинация вновь может возникнуть. Уверенность эта усилилась после заключения в 1935 году англо-германского соглашения по военно-морскому флоту, положившему конец соперничеству между двумя странами на море. Суждение мое оказалось ошибочным, но, вероятно, это можно извинить.
Как обычно, в МИДе мне не дали никаких особых инструкций, когда я уезжал из Берлина. Но из намека, оброненного военным министром генералом фон Бленбергом, я сделал вывод, что Гитлер намерен установить тесные отношения с Японией.
Роль германского посла в Японии сводилась поначалу к роли зрителя на основной политической сцене. Это была интересная задача и легко выполнимая благодаря наличию двух факторов: квалифицированного персонала посольства и благоприятных политических обстоятельств. Герр Нобель, мой коллега по берлинскому периоду работы в Восточном отделе, был назначен советником посольства. Мы работали вместе в совершенной гармонии, и наши судьбы оказались еще теснее связаны превратностями Второй мировой войны. Два старших секретаря посольства - герр Кольб и герр Кнолль - были особенно ценными коллегами, поскольку в совершенстве владели японским языком. Первый ведал культурными делами, а второй выполнял обязанности коммерческого секретаря. Список гражданского персонала завершал герр фон Эцдорф, который был моим личным секретарем. Нобель и Кольб оставались со мной на протяжении всего срока моей службы в Токио.
В стране, где армия и флот играли столь важную роль, человеческие качества и профессиональная квалификация военного и военно-морского атташе были особенно важны. Мне повезло, что в качестве военного атташе у меня работал один из самых известных офицеров германской армии как с точки зрения личных качеств, так и квалификации - генерал Отт. В качестве политической "правой руки" генерала фон Шлейхера, бывшего на протяжении пяти лет военным министром, он играл ведущую роль в переговорах с нацистами. Хотя Гитлер решил не вынуждать Отта повторить судьбу генерала Шлейхера и генерала фон Бредова, убитых 30 июня 1934 года, новый военный министр счел благоразумным в течение нескольких лет держать Отта подальше от глаз диктатора. Несмотря на отчаянные попытки вернуться к командованию дивизией или армейским корпусом - поскольку он был прирожденный солдат, Отту пришлось оставаться на своем полудипломатическом посту. Благодаря сильному характеру и способностям он заслужил уважение японского генерального штаба, равно как и уважение дипломатического корпуса.
Военно-морской атташе, капитан Веннекер, откровенный и прямой моряк, веселый и надежный товарищ также очень хорошо подходил для своей работы. Как капитан крейсера "Deutschland" в ходе первой стадии Второй мировой войны он прославился благодаря своим рейдам в Карибское море. Потом он вернулся в Токио на второй срок службы, где и оставался до самой капитуляции.
Мне также повезло, что у меня наладились хорошие отношения с сотрудниками японского МИДа, и особенно с Коки Хирота, с которым я дружил на протяжении всего срока моего пребывания в Японии. Все эти годы он занимал посты или премьер-министра, или министра иностранных дел. Он был действительно самым "японским" из всех государственных деятелей, с которыми мне пришлось иметь дело. Десятилетия, проведенные им в зарубежных странах, едва ли изменили его образ мыслей и манеру мышления. Сам он скромного происхождения, его отец был каменотесом из Фукуоки (остров Кюсю), но его способности не прошли мимо внимания графа Като - одного из ведущих государственных деятелей начала века. Като покровительствовал Хироте и выучил его на чиновника внешнеполитической службы, а затем взял своим секретарем в Лондон. Поскольку Хирота весьма слабо владел английским языком, контакты его с западными коллегами были ограничены; жена никогда не сопровождала его в отъездах на дипломатические посты, а все симпатии, которые он испытывал к зарубежным странам, ограничивались Великобританией.
Он был активным националистом, верным последователем учения Тоямы, этого проповедника национализма, и членом националистического общества "Черный Дракон". Я часто спрашивал себя, как подобная точка зрения может сочетаться с добрым, скромным, почти застенчивым поведением Хироты, которого я успел очень высоко оценить, как спокойного и разумного человека. Но европейцу невозможно составить себе точное представление о восточном образе мышления, и потому я считал, что он был, вероятно, одним из тех последователей философии национализма, которые следуют принципам в теории, тогда как на практике проводят более умеренную политику.
Трудности процесса ознакомления с механизмом работы японского ума усиливались не только сложностью японского языка, но и тем, что, пытаясь объяснить свой образ мышления, японцы пускались в бесконечные разъяснения о том, что, по их мнению, является исключительным достижением системы дальневосточного просвещения, которое рассматривало западное мышление как довольно банальное. Но как бы там ни было, нет сомнений, что Хирота со всем своим мужеством противостоял бы рискованной политике националистичен кого триумфа и работал бы изо всех сил, используя все свое влияние, ради мира и согласия. Я рад, что мой коллега мистер Джозеф Грю пришел к такому же выводу в своих дневниках, опубликованных под названием "Десять лет в Японии", немецкий перевод которых недавно попал ко мне.
Другие высшие чиновники в Gaimusho - министерстве иностранных дел были столь же толковыми и любезными людьми, с которыми приятно было иметь дело. Заместитель министра Сигемицу, позднее ставший моим коллегой в Лондоне и японским министром иностранных дел во время капитуляции в 1945 году, был способным чиновником с явными пробританскими симпатиями и сугубо японским менталитетом. Самым важным чиновником - с точки зрения деятельности посольства - был Того, глава политического департамента японского МИДа. Того прекрасно говорил по-немецки, поскольку провел десять лет в Берлине и был женат на немке. Симпатизируя Германии и будучи более европейски мыслящим, чем его начальство, он всегда был готов помочь нам, и с ним приятно было иметь дело. Как посол в Берлине и позднее в Москве и как министр иностранных дел в момент вступления Японии в войну, он на момент написания этой книги готовился вместе с Хиротой и Сигемицу предстать перед судом за преступления, вся ответственность за которые, честно говоря, лежит на партии войны.
Мое общение с Куруси, шефом экономического департамента японского МИДа, было столь же приятным. Он также был кадровым чиновником с огромным опытом работы, бегло говорившим по-английски (его жена была американкой) и довольно сведущим в международных делах. Как посол в Берлине и член дипломатической миссии в Вашингтоне накануне нападения на Пирл-Харбор он также играл важную роль во внешней политике своей страны.
Мне не потребовалось много времени, чтобы установить личные контакты в Японии. Возвращая мне визит, Хирота в частном и конфиденциальном разговоре сразу же поднял вопрос, которому он, очевидно, придавал огромное значение. Он хотел ввести марионеточное государство Маньчжоу-го в режим взаимного уважения законов и обычаев другого народа путем приобретения своего рода дипломатического признания от какой-нибудь дружественной державы. Хотя он и не сказал так много, он, конечно, подразумевал именно это. Хирота пригласил меня принять участие в неофициальной так называемой ознакомительной поездке в Маньчжоу-го. Я телеграфировал в Берлин, прося указаний и советуя принять это предложение, но первая же полученная мной из МИДа в январе 1934 года телеграмма содержала отрицательный ответ. Последовал довольно оживленный обмен письмами, в которых я указывал Бюлову, что политика более тесного сотрудничества с Японией находится в Германии в процессе становления и что это было бы неярким, но тем не менее весьма эффективным способом продемонстрировать наше дружественное отношение.
Как и следовало ожидать, партия обсудила вопрос без участия МИДа, и спустя несколько недель молодой человек по имени Хейе прибыл в наше посольство в Токио. Герр Хейе навестил меня в Берлине еще до моего отъезда в Токио и сообщил мне тогда, что в высших кругах партии испытывают глубокий интерес к коммерческим возможностям Маньчжоу-го. Он также сказал мне, что, поскольку он провел несколько лет на Дальнем Востоке в качестве торговца, ему, вероятно, будет доверена задача представлять эти интересы на месте.
Эта смесь партии, бизнеса и Маньчжоу-го отнюдь не радовала меня, а вскоре из высказываний Хейе стало ясно, что и он сам, и те люди, которые стоят за ним, пустились в рискованное предприятие, затрагивавшее более широкую область воздействия, чем это можно было предположить. В этот круг жадных до прибылей и алчных партийцев входили, помимо прочих, зять Геринга Ригеле, Кепплер, который позднее стал "заместителем статс-секретаря", выполнявшим случайную работу в МИДе, и Хейе. Хейе был отпрыском богатой и респектабельной семьи промышленников из Дюссельдорфа, не лишенным художественных дарований и коммерческих амбиций. Он крайне неохотно распространялся о каких-либо деталях своей деловой карьеры на Дальнем Востоке. Но хуже всего, что эта группа получила для своей авантюры благословение Гитлера и выжала из него назначение Хейе кем-то вроде "Верховного комиссара по Маньчжоу-го". Все это пришлось сообщить японцам в полуофициальном порядке. Хейе должен был начать свою деятельность в очень сложной сфере торговли соевыми бобами, находясь при этом в некоем полуофициальном качестве. Все это дело было настолько любительским, и от него так несло душком безрассудной спекуляции, к которой примешивались и вопросы политики, что оно не могло не нанести вреда.
И действительно, прошло совсем немного времени, и так оно и случилось. Множились слухи, что Германия готова признать Маньчжоу-го на дипломатическом уровне, и Хейе рассматривался как первый претендент на должность посла, а в воздухе носились всевозможные коммерческие комбинации. Хейе часто бывал в Токио, и амбициозные и спекулятивные японцы толпились вокруг него. Вместе с ними он оказывал сильное давление на Берлин с тем, чтобы добиться официального признания Маньчжоу-го со стороны Германии. Ситуации, подобные этой, были во все времена проклятием для официальных представителей страны.
Не переставая указывать на вред, который столь безрассудная политика обязательно должна была принести всем имеющим к ней отношение властям, я продолжал собирать данные о личностях, замешанных в этом жульничестве. Наш консул в Харбине откопал несколько отвратительных фактов о деятельности Хейе в этом городе. Так, несколько лет назад он втянул в темное, сомнительное дело одного из своих партнеров и обманул его, в результате чего последний покончил жизнь самоубийством и в прощальном письме возложил всю вину за свою смерть на Хейе. Хотя партийные круги в Берлине, несмотря на подобные разоблачения, упорно продолжали поддерживать своего эмиссара, но в конце концов они все же были вынуждены лишить его своей защиты. И вскоре Хейе сошел со сцены. А вместе с ним и должность неофициального посла в Маньчжоу-го также была предана забвению.
С этого момента и впредь делами Маньчжоу-го занимались на регулярной основе. Следующим шагом к установлению официальных отношений между Германией и Маньчжоу-го стала отправка делегации в Токио и в Синьцзин (столица Маньчжоу-го. - Прим. перев.) для заключения торговых соглашений с обоими правительствами. Это было осенью 1935 года. Под умелым руководством герра Кипа, бывшего генерального консула в Нью-Йорке (позднее казненного нацистами за участие в германском Сопротивлении), делегация сделала несколько полезных дел.
После бесславной кончины миссии Хейе нацисты отправили в Токио еще одного неофициального эмиссара и наблюдателя. Поскольку Риббентроп создал свою, конкурирующую с МИДом, фирму, он надоедал посольствам и дипломатическим миссиям, посылая свою подающую надежды молодежь за границу шпионить за официальными представителями рейха путем установления широких связей, о которых не сообщалось в посольство. В составе одной из таких миссий Риббентроп направил в Токио профессора Альбрехта Хаусхофера, сына известного основателя "Geopolitik" и горячего друга Японии, где он провел много лет в качестве военного инструктора. Но Альбрехт Хаусхофер был слишком умен и слишком лоялен, чтобы выполнять обязанности, вытекающие из его миссии, подпольным образом. И потому он поддерживал тесный контакт с генералом Оттом и со мной. Несколько лет спустя он посетил меня в Лондоне. Когда пропасть антагонизма и взаимной неприязни между ним и Риббентропом стала непреодолимой, он покинул Бюро Риббентропа и вступил в Сопротивление, был заключен в тюрьму и подвергнут пыткам, а потом тайно застрелен гестаповцами в апреле 1945 года во время перевода из Моабита в другую тюрьму, став одной из последних жертв нацистского террора. Стихи, написанные им в тюрьме, были найдены зажатыми в руке мертвеца. Они были опубликованы под названием "Моабитские сонеты" и получили известность не только за свои поэтические достоинства, но и за документальную ценность.
Политическая обстановка в Японии на протяжении двух первых лет моего пребывания там характеризовалась повсеместной неуверенностью в выборе политики, которой надо следовать. В действительности же шла борьба за власть между соперничавшими фракциями. Националистический революционный элемент, представленный армией, еще не приобрел полного контроля над государственной машиной, в то время как умеренные и либеральные элементы по-прежнему оставались на своих местах. Эта неуверенность отражалась и в смелых, но незавершенных попытках выбрать некий средний курс, предпринимавшихся различными Кабинетами, приходившими к власти. И таким же образом происходили постоянные изменения в триединой проблеме отношений с Россией, Китаем и Соединенными Штатами - в соответствии с ослаблением одних и усилением других соперничавших элементов.
Но островному королевству недолго позволили продолжать эту оборонительную и негативную по отношению к пришельцам политику, и вскоре "Черные Корабли" эскадры адмирала Перри вынудили Японию открыть ворота для ч вторжения западных наций в их конкурентной борьбе за новые рынки и новые сферы влияния. Теперь ей пришлось столкнуться с альтернативой: или быть низведенной до уровня полуколониального и зависимого государства типа Турции или Китая, или же принять вызов и проложить свой путь наверх, пробиться к статусу суверенного современного государства, способного противостоять иностранному влиянию.
Несмотря на свою поистине средневековую отсталость, феодальную армию, вооруженную лишь мечами и стрелами, Япония решает принять вызов. Преодолевая трудности своего положения, обусловленные бедностью почв и отсутствием природных богатств, Япония, благодаря неустанным усилиям на протяжении десятилетий и огромной жертвенности, добилась успеха в построении государства по западному образцу с могущественной армией и современной промышленностью. Но в результате этого самого успеха Япония оказалась втянутой в мировые дела. Для того чтобы обеспечить свое растущее население едой и другими жизненно необходимыми товарами, она была вынуждена покупать сырье для своей индустрии в зарубежных странах. В качестве средства платежа за это сырье ей пришлось экспортировать конечную продукцию. Само ее существование стало зависеть от готовности остального мира продать ей сырье и желания купить ее готовую продукцию, и потому Япония стала очень чувствительной к малейшему волнению в мировых делах и была обречена на ненадежное существование. Любой сбой в регулярном потоке импорта - экспорта неизменно угрожал самому существованию государства.
Сходные причины привели и германский рейх на путь индустриализации и роста экспорта. Будучи новичками на мировом рынке, обе страны вынуждены были бороться за свою долю экспортной торговли методами выскочки: высокой производительностью труда, демпингом, продолжительным рабочим днем, и обе достигли одних и тех же результатов, а именно: растущей враждебности имущих наций к неимущим. Пока в мировой экономике господствовали свободная торговля и безудержная конкуренция, у новичков был шанс заработать себе на жизнь. Но как только для защиты внутренних рынков были воздвигнуты таможенные барьеры, трудности неизмеримо возросли. В результате ограничений на мировых рынках эти нации почувствовали неудержимое стремление создавать собственные экономические сферы влияния, в пределах которых они могли бы без помех покупать сырье и продавать конечную продукцию.
Подобное стремление расшириться не могло не угрожать всеобщему миру, и опасность была значительно усилена наличием в характерах обоих народов многих сходных черт. Так, в фундаментальных проблемах отношений личности и государства и немцы, и японцы по разным причинам, но пришли к одному и тому же выводу. Согласно их философии, государство должно быть институтом высшим и первичным, которому подчинены все личные интересы и желания индивидуума. Лишь работая на благо общества и граждан, объединенных в государство, индивидуум может выполнить высочайшую обязанность, возложенную на него богом, а именно: способствовать дальнейшему повышению благосостояния соотечественников. Этот спартанский образ мыслей был принят как в Пруссии, так и в Японии, и привел к возникновению авторитарного государства с очень эффективной исполнительной властью, управляемой солдатско-чиновничьей иерархией.
Столь простое и строгое установление в соединении с нуждой, лишениями и скудными землями и породило типы людей, которые вознаграждали себя за свое самопожертвование и тяжелую работу автократическим методом правления. И Германия, и Япония привыкли к своей непопулярности в мире. Факт, что методы, используемые этими непопулярными режимами, достигли результатов, которые делали им честь, таких, как Корея, Формоза и восточные провинции Пруссии, был проигнорирован остальным миром и не получил какого-либо признания до самого их крушения.
Ни Германия, ни Япония не добились успеха в поиске решения проблемы как им следует приспособить себя к сообществу государств, развивавшихся в другом направлении - иначе говоря, к западным демократиям. Когда эти две страны почувствовали, что самому их существованию угрожают растущие барьеры, воздвигнутые, чтобы воспрепятствовать экономической экспансии или эмиграции излишнего населения, тогда и возникла опасная философия "жизненного пространства", которая, будучи насильственно применена на практике, и привела к всемирной катастрофе.
Склонность к применению силы также была характерной чертой, общей для обоих народов. Они оба дисциплинированны; сознательное повиновение сильному и эффективному руководству - одно из их выдающихся качеств. Но если они узнают, что их ведет и ими правит неэффективное правительство, эта готовность подчиняться сменяется неожиданным и страшным взрывом. Подобное же характерно и для их поведения в международных делах: Германия и Япония прошли длинный путь по дороге сотрудничества с мировым Сообществом: немцы на протяжении периода существования Веймарской республики и японцы - во времена либеральной эпохи Шидехара. Но когда они чувствуют растерянность и видят тщету своих усилий, они резко останавливаются и вновь обращаются к мирному труду.
Тесная крепость, которая установилась между немецким и японским народами после того, как они выбрали тоталитарный путь развития, и которая привела к заключению альянса в 1940 году, имела, таким образом, глубокие корни с обеих сторон. Но в то время как дружеские чувства к Германии были широко распространены в Японии, симпатии к японцам в Германии были весьма ограничены. В Японии чувства особой дружбы и восхищения Германией испытывали представители науки, особенно медицинской, и армии. Эти люди учились у германских инструкторов и наставников, а пожизненная благодарность учителю одна из благороднейших черт японского характера. Один германский профессор или военный инструктор привлек на сторону Германии сотни или даже тысячи людей, тогда как число немцев, симпатизирующих Японии, ограничивалось лишь немцами, когда-то жившими в Японии, и теми, кто по роду деятельности или по другим причинам интересовались Японией и знали ее.
Германские симпатии на Дальнем Востоке больше относились к Китаю, чем к Японию. Китай представлялся германскому уму родиной конфуцианства. Лао Цзы был философом, чьи работы и учение появились в многочисленных популярных изданиях. Романы Перл Бак и других американских писателей многое добавили к этой популярности. Китайское искусство очень высоко ценилось растущим числом немецких коллекционеров. Были и такие, кто считали себя настоящими ортодоксальными знатоками - поклонниками ранней китайской керамики эпохи таких мастеров, как Сунг и Танг, а были и просто коллекционеры, кто ценил фарфор XVIII века и неплохо в нем разбирался. Некоторые эклектики даже специализировались на художественных свитках. В сравнении с этой огромном армией поклонников китайского искусства немного было энтузиастов японских гравюр на дереве и изделий из лака, тогда как рынок был наводнен ужасными подделками, наштампованными японскими торговцами для иностранных покупателей. По-настоящему утонченное или иначе говоря "сдержанное", классическое искусство Японии приходилось усиленно изучать, совмещая эту страсть с привязанностью к самой стране.
В Германии, равно как и в других европейских странах, все китайское пользовалось большей популярностью, нежели японское. Легкая, веселая манера, чувство юмора и владение иностранными языками делали китайцев более привлекательными и особо располагали к ним на фоне подчеркнутой официальности японцев, чья преувеличенная вежливость, даже если она и служила прикрытием для робости и застенчивости, равно и отсутствие каких-либо способностей к изучению иностранных языков, граничили с надменностью. Даже немцам, много лет прожившим в Японии, так и не удавалось отыскать путь к сердцам своих японских хозяев, хотя не существует более надежного и верного друга, чем японец, если европейцу однажды удалось пробить кору подозрительности и формализма и завоевать его доверие. Японцы действительно являются самым сложным и трудным для управления народом.
Даже германские военные, традиционно дружественно настроенные по отношению к японской армии, перенесли свои симпатии на Китай. В то время как военные круги Германии оказывали по долгу службы услуги Японии, в душе они испытывали большую привязанность к Китаю, поскольку маршал Чан Кайши пользовался услугами сильной делегации опытных немецких офицеров для обучения китайских дивизий. Под умелым руководством генерала фон Фолькенхаузена немецкие инструкторы оказали несколько ценных услуг китайскому правительству. Эти офицеры пользовались огромной популярностью и испытали на себе глубокое воздействие той удивительно привлекательной атмосферы Китая, которая иногда с поразительной скоростью завоевывает, сердца и страстную привязанность поклонников. Примеры такого рода можно было найти в Пекине - как, например, случай с немецким юристом, который в свои пятьдесят лет приехал в Пекин по делу и должен был провести там несколько недель, но так никогда больше и не вернулся домой. Он поддался очарованию этого красивого и таинственного города, в совершенстве овладел китайским языком, довольно талантливо перевел китайские стихи на немецкий и теперь вел счастливую жизнь в уединении близ Пекина.
Примеров столь полного погружения в жизнь Дальнего Востока со стороны иностранцев не найдешь в Японии. Такое погружение, если оно есть, как правило, бывает обусловлено межнациональным браком. Но хотя эти браки, в основном, оказываются гармоничными, их число ограничено противодействием со стороны обеих рас.
Градус германо-японской дружбы, естественно, повысился, когда централизованный Третий рейх поставил своей целью установить более тесные отношения с дальневосточной островной империей. Волна симпатии была поднята и должна была удерживаться всей мощью партийной машины.
Я лично приветствовал политику дружбы с Японией. Я был слишком пруссаком сам, чтобы не чувствовать симпатии к другим народам, которые как и мы, "истощили себя до величия". Более того, я сознавал, что после того как отношения между Германией и Советским Союзом стали более напряженными, необходимо приделать в некотором роде тормоз к русской машине.
Я никогда не верил в возможность русско-японской войны, развязанной по инициативе Японии. Более того, я всегда с одобрением относился к плану Джозефа Чемберлена, направленному на установление взаимопонимания между Британией, Германией и Японией. К плану, который был сорван психопатическим руководителем германской внешней политики Хольстейном. Но я считал, что подобная комбинация вновь может возникнуть. Уверенность эта усилилась после заключения в 1935 году англо-германского соглашения по военно-морскому флоту, положившему конец соперничеству между двумя странами на море. Суждение мое оказалось ошибочным, но, вероятно, это можно извинить.
Как обычно, в МИДе мне не дали никаких особых инструкций, когда я уезжал из Берлина. Но из намека, оброненного военным министром генералом фон Бленбергом, я сделал вывод, что Гитлер намерен установить тесные отношения с Японией.
Роль германского посла в Японии сводилась поначалу к роли зрителя на основной политической сцене. Это была интересная задача и легко выполнимая благодаря наличию двух факторов: квалифицированного персонала посольства и благоприятных политических обстоятельств. Герр Нобель, мой коллега по берлинскому периоду работы в Восточном отделе, был назначен советником посольства. Мы работали вместе в совершенной гармонии, и наши судьбы оказались еще теснее связаны превратностями Второй мировой войны. Два старших секретаря посольства - герр Кольб и герр Кнолль - были особенно ценными коллегами, поскольку в совершенстве владели японским языком. Первый ведал культурными делами, а второй выполнял обязанности коммерческого секретаря. Список гражданского персонала завершал герр фон Эцдорф, который был моим личным секретарем. Нобель и Кольб оставались со мной на протяжении всего срока моей службы в Токио.
В стране, где армия и флот играли столь важную роль, человеческие качества и профессиональная квалификация военного и военно-морского атташе были особенно важны. Мне повезло, что в качестве военного атташе у меня работал один из самых известных офицеров германской армии как с точки зрения личных качеств, так и квалификации - генерал Отт. В качестве политической "правой руки" генерала фон Шлейхера, бывшего на протяжении пяти лет военным министром, он играл ведущую роль в переговорах с нацистами. Хотя Гитлер решил не вынуждать Отта повторить судьбу генерала Шлейхера и генерала фон Бредова, убитых 30 июня 1934 года, новый военный министр счел благоразумным в течение нескольких лет держать Отта подальше от глаз диктатора. Несмотря на отчаянные попытки вернуться к командованию дивизией или армейским корпусом - поскольку он был прирожденный солдат, Отту пришлось оставаться на своем полудипломатическом посту. Благодаря сильному характеру и способностям он заслужил уважение японского генерального штаба, равно как и уважение дипломатического корпуса.
Военно-морской атташе, капитан Веннекер, откровенный и прямой моряк, веселый и надежный товарищ также очень хорошо подходил для своей работы. Как капитан крейсера "Deutschland" в ходе первой стадии Второй мировой войны он прославился благодаря своим рейдам в Карибское море. Потом он вернулся в Токио на второй срок службы, где и оставался до самой капитуляции.
Мне также повезло, что у меня наладились хорошие отношения с сотрудниками японского МИДа, и особенно с Коки Хирота, с которым я дружил на протяжении всего срока моего пребывания в Японии. Все эти годы он занимал посты или премьер-министра, или министра иностранных дел. Он был действительно самым "японским" из всех государственных деятелей, с которыми мне пришлось иметь дело. Десятилетия, проведенные им в зарубежных странах, едва ли изменили его образ мыслей и манеру мышления. Сам он скромного происхождения, его отец был каменотесом из Фукуоки (остров Кюсю), но его способности не прошли мимо внимания графа Като - одного из ведущих государственных деятелей начала века. Като покровительствовал Хироте и выучил его на чиновника внешнеполитической службы, а затем взял своим секретарем в Лондон. Поскольку Хирота весьма слабо владел английским языком, контакты его с западными коллегами были ограничены; жена никогда не сопровождала его в отъездах на дипломатические посты, а все симпатии, которые он испытывал к зарубежным странам, ограничивались Великобританией.
Он был активным националистом, верным последователем учения Тоямы, этого проповедника национализма, и членом националистического общества "Черный Дракон". Я часто спрашивал себя, как подобная точка зрения может сочетаться с добрым, скромным, почти застенчивым поведением Хироты, которого я успел очень высоко оценить, как спокойного и разумного человека. Но европейцу невозможно составить себе точное представление о восточном образе мышления, и потому я считал, что он был, вероятно, одним из тех последователей философии национализма, которые следуют принципам в теории, тогда как на практике проводят более умеренную политику.
Трудности процесса ознакомления с механизмом работы японского ума усиливались не только сложностью японского языка, но и тем, что, пытаясь объяснить свой образ мышления, японцы пускались в бесконечные разъяснения о том, что, по их мнению, является исключительным достижением системы дальневосточного просвещения, которое рассматривало западное мышление как довольно банальное. Но как бы там ни было, нет сомнений, что Хирота со всем своим мужеством противостоял бы рискованной политике националистичен кого триумфа и работал бы изо всех сил, используя все свое влияние, ради мира и согласия. Я рад, что мой коллега мистер Джозеф Грю пришел к такому же выводу в своих дневниках, опубликованных под названием "Десять лет в Японии", немецкий перевод которых недавно попал ко мне.
Другие высшие чиновники в Gaimusho - министерстве иностранных дел были столь же толковыми и любезными людьми, с которыми приятно было иметь дело. Заместитель министра Сигемицу, позднее ставший моим коллегой в Лондоне и японским министром иностранных дел во время капитуляции в 1945 году, был способным чиновником с явными пробританскими симпатиями и сугубо японским менталитетом. Самым важным чиновником - с точки зрения деятельности посольства - был Того, глава политического департамента японского МИДа. Того прекрасно говорил по-немецки, поскольку провел десять лет в Берлине и был женат на немке. Симпатизируя Германии и будучи более европейски мыслящим, чем его начальство, он всегда был готов помочь нам, и с ним приятно было иметь дело. Как посол в Берлине и позднее в Москве и как министр иностранных дел в момент вступления Японии в войну, он на момент написания этой книги готовился вместе с Хиротой и Сигемицу предстать перед судом за преступления, вся ответственность за которые, честно говоря, лежит на партии войны.
Мое общение с Куруси, шефом экономического департамента японского МИДа, было столь же приятным. Он также был кадровым чиновником с огромным опытом работы, бегло говорившим по-английски (его жена была американкой) и довольно сведущим в международных делах. Как посол в Берлине и член дипломатической миссии в Вашингтоне накануне нападения на Пирл-Харбор он также играл важную роль во внешней политике своей страны.
Мне не потребовалось много времени, чтобы установить личные контакты в Японии. Возвращая мне визит, Хирота в частном и конфиденциальном разговоре сразу же поднял вопрос, которому он, очевидно, придавал огромное значение. Он хотел ввести марионеточное государство Маньчжоу-го в режим взаимного уважения законов и обычаев другого народа путем приобретения своего рода дипломатического признания от какой-нибудь дружественной державы. Хотя он и не сказал так много, он, конечно, подразумевал именно это. Хирота пригласил меня принять участие в неофициальной так называемой ознакомительной поездке в Маньчжоу-го. Я телеграфировал в Берлин, прося указаний и советуя принять это предложение, но первая же полученная мной из МИДа в январе 1934 года телеграмма содержала отрицательный ответ. Последовал довольно оживленный обмен письмами, в которых я указывал Бюлову, что политика более тесного сотрудничества с Японией находится в Германии в процессе становления и что это было бы неярким, но тем не менее весьма эффективным способом продемонстрировать наше дружественное отношение.
Как и следовало ожидать, партия обсудила вопрос без участия МИДа, и спустя несколько недель молодой человек по имени Хейе прибыл в наше посольство в Токио. Герр Хейе навестил меня в Берлине еще до моего отъезда в Токио и сообщил мне тогда, что в высших кругах партии испытывают глубокий интерес к коммерческим возможностям Маньчжоу-го. Он также сказал мне, что, поскольку он провел несколько лет на Дальнем Востоке в качестве торговца, ему, вероятно, будет доверена задача представлять эти интересы на месте.
Эта смесь партии, бизнеса и Маньчжоу-го отнюдь не радовала меня, а вскоре из высказываний Хейе стало ясно, что и он сам, и те люди, которые стоят за ним, пустились в рискованное предприятие, затрагивавшее более широкую область воздействия, чем это можно было предположить. В этот круг жадных до прибылей и алчных партийцев входили, помимо прочих, зять Геринга Ригеле, Кепплер, который позднее стал "заместителем статс-секретаря", выполнявшим случайную работу в МИДе, и Хейе. Хейе был отпрыском богатой и респектабельной семьи промышленников из Дюссельдорфа, не лишенным художественных дарований и коммерческих амбиций. Он крайне неохотно распространялся о каких-либо деталях своей деловой карьеры на Дальнем Востоке. Но хуже всего, что эта группа получила для своей авантюры благословение Гитлера и выжала из него назначение Хейе кем-то вроде "Верховного комиссара по Маньчжоу-го". Все это пришлось сообщить японцам в полуофициальном порядке. Хейе должен был начать свою деятельность в очень сложной сфере торговли соевыми бобами, находясь при этом в некоем полуофициальном качестве. Все это дело было настолько любительским, и от него так несло душком безрассудной спекуляции, к которой примешивались и вопросы политики, что оно не могло не нанести вреда.
И действительно, прошло совсем немного времени, и так оно и случилось. Множились слухи, что Германия готова признать Маньчжоу-го на дипломатическом уровне, и Хейе рассматривался как первый претендент на должность посла, а в воздухе носились всевозможные коммерческие комбинации. Хейе часто бывал в Токио, и амбициозные и спекулятивные японцы толпились вокруг него. Вместе с ними он оказывал сильное давление на Берлин с тем, чтобы добиться официального признания Маньчжоу-го со стороны Германии. Ситуации, подобные этой, были во все времена проклятием для официальных представителей страны.
Не переставая указывать на вред, который столь безрассудная политика обязательно должна была принести всем имеющим к ней отношение властям, я продолжал собирать данные о личностях, замешанных в этом жульничестве. Наш консул в Харбине откопал несколько отвратительных фактов о деятельности Хейе в этом городе. Так, несколько лет назад он втянул в темное, сомнительное дело одного из своих партнеров и обманул его, в результате чего последний покончил жизнь самоубийством и в прощальном письме возложил всю вину за свою смерть на Хейе. Хотя партийные круги в Берлине, несмотря на подобные разоблачения, упорно продолжали поддерживать своего эмиссара, но в конце концов они все же были вынуждены лишить его своей защиты. И вскоре Хейе сошел со сцены. А вместе с ним и должность неофициального посла в Маньчжоу-го также была предана забвению.
С этого момента и впредь делами Маньчжоу-го занимались на регулярной основе. Следующим шагом к установлению официальных отношений между Германией и Маньчжоу-го стала отправка делегации в Токио и в Синьцзин (столица Маньчжоу-го. - Прим. перев.) для заключения торговых соглашений с обоими правительствами. Это было осенью 1935 года. Под умелым руководством герра Кипа, бывшего генерального консула в Нью-Йорке (позднее казненного нацистами за участие в германском Сопротивлении), делегация сделала несколько полезных дел.
После бесславной кончины миссии Хейе нацисты отправили в Токио еще одного неофициального эмиссара и наблюдателя. Поскольку Риббентроп создал свою, конкурирующую с МИДом, фирму, он надоедал посольствам и дипломатическим миссиям, посылая свою подающую надежды молодежь за границу шпионить за официальными представителями рейха путем установления широких связей, о которых не сообщалось в посольство. В составе одной из таких миссий Риббентроп направил в Токио профессора Альбрехта Хаусхофера, сына известного основателя "Geopolitik" и горячего друга Японии, где он провел много лет в качестве военного инструктора. Но Альбрехт Хаусхофер был слишком умен и слишком лоялен, чтобы выполнять обязанности, вытекающие из его миссии, подпольным образом. И потому он поддерживал тесный контакт с генералом Оттом и со мной. Несколько лет спустя он посетил меня в Лондоне. Когда пропасть антагонизма и взаимной неприязни между ним и Риббентропом стала непреодолимой, он покинул Бюро Риббентропа и вступил в Сопротивление, был заключен в тюрьму и подвергнут пыткам, а потом тайно застрелен гестаповцами в апреле 1945 года во время перевода из Моабита в другую тюрьму, став одной из последних жертв нацистского террора. Стихи, написанные им в тюрьме, были найдены зажатыми в руке мертвеца. Они были опубликованы под названием "Моабитские сонеты" и получили известность не только за свои поэтические достоинства, но и за документальную ценность.
Политическая обстановка в Японии на протяжении двух первых лет моего пребывания там характеризовалась повсеместной неуверенностью в выборе политики, которой надо следовать. В действительности же шла борьба за власть между соперничавшими фракциями. Националистический революционный элемент, представленный армией, еще не приобрел полного контроля над государственной машиной, в то время как умеренные и либеральные элементы по-прежнему оставались на своих местах. Эта неуверенность отражалась и в смелых, но незавершенных попытках выбрать некий средний курс, предпринимавшихся различными Кабинетами, приходившими к власти. И таким же образом происходили постоянные изменения в триединой проблеме отношений с Россией, Китаем и Соединенными Штатами - в соответствии с ослаблением одних и усилением других соперничавших элементов.