Дорман Моисей. И было утро, и был вечер

   - Разрешите оборудовать запасную позицию для второго орудия. Наверно, нас засекли. Переставлю левее, там есть удобное место. Ночью все и сделаем. Быстро.
   Гоменюк, конечно, не возражал, и я предупредил Воловика, что ночью предстоит смена огневой (огневая позиция, площадка, с которой орудие ведет огонь)
   Однако не прошло и часа, как засвистела первая мина. Она шлепнулась немного впереди нас. Мы попрыгали в ровики. Капитан был в это время на правом фланге, у четвертого орудия.
   Вторая мина легла за нами, не долетев до "хитрого" домика: "вилка". Значит, - по наши души. Я выглянул из ровика. Капитан, пригнувшись, бежал к своему блиндажу. Кто-то из третьего расчета позвал его:
   - Прыгайте к нам, капитан! Сюда!
   Я, грешным делом, подумал: "Сейчас нажалуется в штаб, что по моей вине минометы накрыли батарею". А Воловик шипел мне на ухо: "Бежит в свой блиндаж, под свой двойной накат. Боится, сволочь, с нами в открытом ровике сидеть".
   Третья мина с коротким свистом рванула совсем близко. Комья земли
   посыпались на голову.
   - Никитин! - раздался вдруг крик капитана. - Ко мне! Никитин!
   Я выглянул. Капитан стоял на коленях, схватившись рукой за левое бедро.
   Еще три мины, одна за другой, упали далеко позади. Либо нас засекли неточно, либо минометчики неопытные.
   Подбежавшие Никитин и телефонист унесли Гоменюка в блиндаж. Следом и я прибежал туда. Никитин распорол ножом левую штанину до конца. Видно было, что осколок прошелся касательно по бедру и ягодице. Крови было немного.
   Я сказал капитану:
   - Звоню в штаб. Вызываю машину. Телефонист! Давай штаб. Кого-нибудь. Через двадцать минут примчался наш "додж 3/4" - удобная машина - с
   санинструктором и носилками. Санинструктор пощупал рану, кости ноги,
   подбинтовал и велел нести лежащего на животе капитана в машину, а сам позвонил в штаб:
   - Капитана везу в санбат. Карту заполню там.
   - ? ? ?
   - Да нет. Легко. Руки-ноги целы. Голова тоже.
   - ? ? ?
   - Не проникающее. Касательное. В бедро, в жопу! Забинтовал. Крови мало. Все сделал. Еду. Да, лейтенант здесь. Даю.
   Макухин передал мне приказ командира дивизиона - снова принять батарею.
   % % %
   Прошло три недели. Мы все еще стояли в обороне под Пистынью. На фронте неизбежные ежедневные события быстро вытесняют из памяти воспоминания о прошлом. Стали и мы понемногу забывать июньские события. Но ...
   В один из погожих июльских дней на батарее снова появился Гоменюк. И сразу вспомнилось то, что так хотелось забыть!
   Я возвратился в свой взвод. Капитан был по-прежнему строг и требователен, держал дистанцию. Он придирался по мелочам и ко мне, и к Воловику, и к его солдатам. Все придирки облекались в строгую уставную оболочку. Мы это понимали и чувствовали. И копилась подспудно черная злоба и ненависть.
   Однажды, уже в начале августа, перед рассветом меня разбудил Воловик и, наклонившись, тихо позвал:
   - Лейтенант, дело есть. Пойдемте.
   В долинах перед немецким передним краем и за "хитрым" домиком еще клубился легкий туман. Было зябко; плохая видимость. У левой станины на бруствере с автоматом на шее сидел наблюдатель Ковалев, а метрах в десяти от него на охапке веток и травы полулежал второй часовой - заряжающий Матвеев. Воловик посмотрел на Ковалева и прошептал:
   - Давай, Коваль, повтори лейтенанту, что рассказывал мне. Как все было?
   - Было так. Час, а может, и поболе, тому назад ходил тут капитан. Посты проверял. Подошел к стволу, за бруствер. Говорит: "Проверю, как маскируете". "Плохо, - говорит. - Веток мало здесь". Я ему: "Мы же щитки откидываем. Получается низко. Тут много веток не надо, а то немец заметит". А он: "Нет,
   пойди-ка подальше от огневой, наломай еще и получше ствол накрой". Ну, я и пошел, наломал, принес и положил, как капитан велел. А Матвеев лежал там, подале, эа тем кустом. Когда капитан ушел, Матвеев и говорит: "Смотри-ка, комбат дерну в ствол напихал". Я поглядел, пощупал - и правда, напихал. Тогда я позвал сержанта, а он велел ничего не трогать и пошел за вами.
   - Скажи, Ковалев, а наводку комбат не трогал, маховички не крутил?
   - Нет, этого не было. Он стоял там, за бруствером.
   Мне как-то не верилось, что Гоменюк способен на такое коварство. Ведь при первом же выстреле разнесет ствол и снаряд взорвется на огневой! Всех поубивает или покалечит. Если же Воловик останется жив, то его отдадут под трибунал за преступную халатность или же за диверсию в боевой обстановке. И мне достанется "на полную катушку".
   Я обошел орудие, потыкал пальцами срез ствола: да, канал был плотно забит дерном. Это не случайное попадание земли в ствол, а подлое, заранее спланированное покушение на убийство.
   Ковалев взволнован и возмущен. Он все понимает. Но больше всего его
   почему-то поражают лицемерие и наглый обман:
   - Обманул, как дурачка. Надо же: послал за ветками. Обштопал, как мальчика! А сам ствол законопатил. Какой хитрый!
   Нам с Воловиком ясно: готовится убийство. Западня. Здесь в суд не подашь и начальству ничего не докажешь. Если сейчас поднять шум, то все обернется против нас. Гоменюк докажет, что мы с Воловиком подрываем его авторитет. Насобирает "факты". Вряд ли кто-нибудь поверит, что комбат способен на такое! Наверняка Гоменюк продумал такой вариант. Он хитрее нас, опытнее.
   - Хорошую мышеловку устроил, подлюга, - говорит Воловик. - Что делать?
   - Спокойно, не паникуй! Пока - никому ни слова! Никому! Слышали? Ковалев, Матвеев! Быстро прочистить ствол! Пройдись банником, Ковалев. Без шума. И сидите молчком, а то хуже будет. Уйдем отсюда, Воловик, и не показывайся. Пока что.
   В укрытие мы не спустились - там спали солдаты, - а залезли в пустой ровик, сели на дно, закурили. Воловик был мрачен, и у меня настроение - хуже некуда.
   - Круто дело повернулось, лейтенант, - прошептал Воловик. - Он добьет меня. За Зинку. Начнутся бои, - так подставит на прямую наводку: туда не дойдешь, оттуда не вернешься. Говорил я вам, лейтенант, что так будет. Так и получилось. Мои солдаты уже норовят сбежать от меня. Боятся.
   - Если ты такой умный, надо было раньше поостеречься. Тоже мне
   предсказатель судьбы! Начнутся бои, - положение будет очень переменчивое.
   Неизвестно, кому от кого прятаться. Пока я твой командир. Значит, иногда смогу прикрыть тебя и твой расчет. Но и сам не плошай, думай, как от него уберечься. Будь осторожен. А пока молчи. Вроде ничего не случилось. Думаю, завтра же, нет, уже сегодня, он через меня, конечно, прикажет тебе открыть огонь. Интересно,
   какую цель найдет? Скорее всего, стрельбу начнешь утром, пока солнце за спиной. Так грамотней, конечно. Последняя сволочь он. Все продумал. И из блиндажа не выходит, чтобы не засветиться. Ладно. Ствол и остальное проверь сам, но незаметно. А потом тихо иди в укрытие, к солдатам. Все.
   - Понял, лейтенант. Жаловаться некому, - вы правы. Да, вы правы. Самому такие дела решать надо. Я пойду...
   Утром, когда солнце еще стояло невысоко, комбат вызвал меня к первому орудию.
   Он лежал за кустом рядом с орудийной площадкой Батурина.
   - Бери бинокль. Смотри левее ориентира один. Там на большом дереве, на разлапистом, - НП. Наблюдай внимательно, может, заметишь.
   Я долго ничего особенного не замечал. Но вот сквозь листву блеснули стекла. Потом блеск исчез и только через несколько минут появился снова. Да, капитан - профессионал, наблюдать умеет. Все продумал, чтобы угробить нас с Воловиком. Какой хладнокровный убийца! Уверен, что через несколько минут нас уже не будет в живых.
   - Действительно, НП вижу. На дереве.
   - Действительно, действительно. А то как же. Выдумал, что ли? Слушай задачу: НП - уничтожить! Сейчас же, пока нас труднее обнаружить. Все. Выполняй!
   У меня было заготовлено проверочное предложение.
   - Можно прямо отсюда, первым орудием. Цель видна очень хорошо. Батурин, ко мне!
   - Отставить! Не отсюда. Вторым орудием. Оттуда тоже хорошо видно будет, но демаскировать батарею будет меньше. Понятно? Иди! Я понаблюдаю отсюда.
   Да, он все до мелочей продумал. Все по уставу. Не подкопаешься. Воловик сидел на бруствере, свесив ноги в ровик.
   - Все подтвердилось. Сейчас откроем огонь. У тебя чисто?
   - Чисто. Я проверил. А какую цель он нашел? "Липу", небось?
   - Нет, цель хорошая, удобная для наводки, неподвижная. Цель - что надо. Стрелять буду я. Контролируй Матвеева. Проверяй, не повреждены ли осколочные взрыватели. Понимаешь? На всякий случай. Все, начинаю... Орудие, к бою! Маскировку не трогать! Воловик! Ковалев! Даю целеуказание! Ориентир один. Влево десять. Дерево - зонтиком. Наверху - НП.
   Наводчику не надо ловить блеск стекол. От него требуется лишь найти через прицел указанное дерево. Ковалев поймал цель и быстро навел: "Цель вижу!" Я скомандовал дальность, взрыватель, наконец: "Зарядить!", "Маскировку снять!" Когда Ковалев ответил: "Готов!", я отодвинул его и сам проверил наводку, выбрал люфт. Пушку мы недавно выверяли - должна бить точно. Вообще, наши длинноствольные сорокапятки, если за ними ухаживать, бьют очень точно и кучно, не то что, новые трехдюймовки.
   - Огонь!
   Стрельба была на редкость удачной: первый же снаряд разорвался в ветвях дерева. Затем - очередь: четыре снаряда. Два из них разорвались на дереве! Прямая наводка в спокойных условиях, да еще по неподвижным целям, дает прекрасные результаты.
   - Отбой! Накрыть! В укрытие!
   Все длилось пять минут, не более. Подошел капитан, остановился позади огневой.
   - Ну, что? - как будто ничего не видел.
   - Не видели? Цель поражена. Три прямых попадания. Я громко, специально, чтобы все слышали, объявил:
   - Воловик! Ковалев! Матвеев! Молодцы! Отлично отстрелялись!
   Капитан стоял, как замороженный. Солдаты спустились в укрытие. И тогда он сквозь зубы процедил:
   - Ты, оказывается, хитрец. Я понял. Но со мной тягаться - молод еще, кишка тонка. Ничего. Доберусь до тебя, не уйдешь.
   - Не понимаю, о чем вы говорите.
   - Понимаешь. Только придуриваешься. А не понимаешь - потом поймешь!
   На душе стало гадко, словно в грязи вываляли. И появилось ощущение безысходности и полного одиночества. Не с кем поговорить по душам, не с кем посоветоваться...
   % % %
   Через несколько дней ранним утром меня вызвали в штаб. Я быстро спустился в село. Зачем вызывают, догадаться не мог. Может, Гоменюк нажаловался?
   Вошел в штабной дом, доложил майору, как положено, о прибытии. Дружески улыбаясь, он сказал:
   - Садись. Как дела на батарее?
   - Да ничего особенного. Спокойно.
   - Так-так. Спокойно, говоришь. Ладно. Я знаю. Так вот, заберу я тебя из батареи. Так будет правильно. Скоро начнется наступление, а у нас нет командира взвода управления.
   Предложение было неожиданным.
   - Я уже привык к батарее. Знаю свои обязанности. А взводом управления командовать не приходилось. Вдруг не справлюсь...
   - Ты же в институте учился. Училище, хоть и сокращенное, кончал. Почему же не справишься? Я перевожу тебя с огневого взвода на взвод управления. Считай - на повышение, а ты вроде упираешься. Чудак. Ну, все! Это приказ! Так будет лучше. Ступай на батарею, сдавай взвод. Переходишь в непосредственное подчинение к начальнику штаба. Или капитан Гоменюк тебе больше по душе? Иди! А Гоменюку приказ я сейчас передам.
   Хорошо помню этот яркий летний день. Я шел по тропинкам через сады и огороды, выбирая кратчайший путь. Мне попадались спелые яблоки и вишни. Как вкусно! Какие запахи! Как красиво вокруг! Надоели ровики, огневые и наша "Кобыла".
   Мелькнула мысль: может быть, командир дивизиона, забирая меня из батареи, хочет предотвратить назревающее ЧП? Значит, он что-то знает! Выходит, есть среди нас стукач! Кто же он,доносчик? Или мой перевод не имеет отношения к конфликту? Выяснить это тогда не удалось. Так я и остался в неведении.
   Через час я возвратился на батарею. Доложил капитану, что перехожу в распоряжение начальника штаба и должен сдать взвод.
   - Знаю, знаю. Напросился все же в штаб.
   - Ага. Тем более командир приказал.
   - Сдай взвод старшему сержанту Батурину. Все сдай!
   Разговаривать с Гоменюком было не о чем. Я отошел к своему взводу, подозвал Батурина и Воловика, сообщил им новость. Искренне признался, что уходить из батареи не хочу, но приказ есть приказ. Батурин молчал, а Воловик покряхтел: "Я так и знал. Жаль, лейтенант".
   Я направился к своим расчетам. После прощальных слов и рукопожатий вскинул на плечи вещмешок, на руку - шинель и позвал Батурина:
   - Пошли, Батурин, доложим комбату.
   У капитанского блиндажа стоял Никитин. Я попрощался и с ним, а он пожелал мне удачи на новом месте. Вокруг нас собралась вся батарея, и многие солдаты говорили мне теплые слова. Приятно было слышать. Из блиндажа вышел Гоменюк. Я доложил ему, что взвод сдал.
   - А ты, Батурин, что скажешь?
   - Считайте, что принял. Чего там принимать? Пушки - вот они, Воловик вот стоит. Солдаты живы-здоровы. А что еще? Не знаю.
   Я махнул рукой: "Тогда я пошел. Не поминайте лихом!"
   - Постой, лейтенант! Я же не отпустил тебя. Сдавай личное оружие! Оно числится за батареей. Давай свой пистолет!
   - Вы хотите обезоружить меня на передовой? Пистолет не сдам!
   - Приказываю сдать немедленно! - закричал капитан злобно, даже истерично.
   - Не сдам! - я повернулся, поправил вещмешок и направился вниз, к селу. Наступила тишина. Солдаты расступились, пропуская меня. Я шел не спеша,
   кожей ощущая звериную ненависть Гоменюка и ожидая выстрела в спину. Выстрела, однако, не последовало, но раздалась резкая, требовательная команда:
   - Старший сержант Батурин! Сержант Рахматуллин! Взять трех бойцов!
   Разоружить этого лейтенанта! За неподчинение - арестовать! При сопротивлении - применить оружие! Бегом!
   Сзади послышался тяжелый топот. Меня быстро догнали и окружили сержанты и солдаты "группы захвата".
   - Товарищ лейтенант! Комбат приказал отобрать у вас оружие. Он ругается. Лучше сдайте, - сказал Рахматуллин, командир четвертого орудия.
   - Оружие не сдам! Он не имеет право отбирать оружие на передовой. В штабе я сейчас же доложу. Они разберутся. Не бойтесь. Вам он ничего не сделает.
   Батурин стоял позади солдат в нерешительности, а Рахматуллин спросил:
   - Что нам комбату сказать?
   - Да пошлите его... - вырвалось у меня грязное ругательство.
   Солдаты замешкались. Медлить было нельзя, и я быстро пошел прочь.
   Уже идя по селу, я подумал, что Гоменюк допустил тактическую ошибку. Если бы он лично возглавил "группу захвата", конечно, удалось бы схватить, обезоружить и арестовать меня. Поскольку я сопротивлялся бы, то у него была возможность убить или, на худой конец, ранить. Только спесь помешала капитану бежать за мной, хватать за руки, бить. Батурин и солдаты приказ командира не выполнили - нарушили устав. Позор...
   Об инциденте я доложил командиру дивизиона. Он сначала не поверил, посмеялся, как над нелепой шуткой. Потом, подумав, разозлился и позвонил на батарею. Войдя в раж, майор стал крыть чрезвычайно изощренным и тяжелым матом Гоменюка, этого "дуболома" и "придурка". Заключение было следующим:
   - Запомни, господин голландский, будешь продолжать в таком духе, а мне все известно, - плохо кончишь. Я тебя больше спасать не буду.
   % % %
   Взвод управления оказался странным подразделением. Числилось в нем -телефонистов, радистов, разведчиков, водителей и прочих - больше, чем солдат в батарее. В действительности, половина из них не имела никакого отношения к управлению и никакого понятия ни о связи, ни о разведке - ни о чем подобном. Это были "придурки": денщики, писаря, ППЖ, снабженец, почтальон, химинструктор...
   Они, конечно, выполняют приказы не мои, а своих патронов и покровителей. Надо мною же десять начальников, даже замполит командует: давай связь, оборудуй КП, ищи пехоту, сопровождай на передовую, поддерживай дисциплину. Какая может быть дисциплина, когда "придурки" мне фактически не подчиняются!
   В августе началось наконец наступление. Прощай, Пистынь!
   Мы продвигались медленно. Под Чопом, Мукачевом, на перевалах шли тяжелые бои. Все же мы одолели Карпаты, в октябре заняли Ужгород и вошли в Чехословакию. Изнурительные фронтовые будни.
   Глубокой осенью 1944 года мы наступали в Восточной Словакии. В промозглый ноябрьский день дивизион перебрасывали в район города Кошице.
   Было холодно. То затихал, то усиливался мелкий колючий дождь. К ночи мы добрались до только что освобожденного словацкого села. Оно было забито войсками. В темноте мы долго искали указанный на карте район. Для штаба нашли большой дом в глубине сада. Только я вернулся в штаб из первой батареи, - протянули туда связь - получил приказ: срочно явиться к командиру дивизиона!
   Майор сидел с Макухиным в штабной комнате за столом над картой. Тускло светила керосиновая лампа. Рядом телефонисты устанавливали свои аппараты. Командир, усталый, заросший, курил, согнувшись над столом, и стряхивал пепел прямо на лежащие перед ним бумаги.
   - Слушай, - сказал он после длительной паузы осипшим голосом, - иди, принимай опять вторую батарею. Там Гоменюка ранило, что ли. Выясняем. А свой взвод сдай Строкачу. Действуй!
   Старший сержант Строкач - "помкомвзвод" - мой помощник. Он не только хороший телефонист, но, главное, умеет ладить с людьми, особенно с начальниками.
   Я удивился и, конечно, обрадовался возвращению в родную батарею, потому что там чувствовал себя на своем месте, независимым человеком, хозяином. А здесь, в штабе - был мальчиком на побегушках: каждый командовал и мало кто подчинялся.
   Но почему майор сказал о Гоменюке: "Ранило, что ли"? Уже второй день, как мы вышли из боя, под обстрел не попадали. Странно это. Командир махнул рукой:
   - Иди, иди! Принимай и сообщи обстановку там.
   - А где вторая? Связи с ней нет еще.
   - Вот и давай связь. Ищи! Тут кто-то от них был. Гоменюка привозил. Выйдя от командира, я сразу натолкнулся на Никитина и обрадовался ему, как родному. Расторопный Никитин немедленно реагирует на изменения в иерархии:
   - Здравия желаю, комбат! Оказывается, он ждет меня и уже все знает.
   Я передал Строкачу карты, взял двух телефонистов, крикнул Никитину: "Пошли", - и мы вышли из штаба.
   Мелкий холодный дождик продолжался. За день вся одежда промокла насквозь: плащ-палатка, шинель, гимнастерка. В сапоги набралась вода - хоть выливай. Рядом со мной сутулится такой же промокший Никитин. Позади плетутся телефонисты с катушками и аппаратом.
   - Что случилось на батарее, Никитин? Где Гоменюк? То, что рассказал Никитин, произошло у него на глазах.
   Вечером, как только мы остановились на окраине этого села, начальник штаба уже в темноте показал комбатам район расположения. Гоменюк взял Никитина, и они вдвоем пошли присмотреть место для ночлега и подъезд к нему.
   Быстро подобрали дом недалеко от штаба, на соседней улице. Вошли. Там на кухне сидели шесть пехотинцев, среди них - лейтенант и младший лейтенант. В комнате было темновато, хотя она и освещалась керосиновым фонарем. Хозяев не было видно. Пехотинцы находились уже в хорошем подпитии, а на столе стояли непустые еще бутылки. Гоменюку это сразу не понравилось, и он прямо с порога скомандовал:
   - Что за пьянка? Встать! Кто такие? Какой части?
   Солдаты притихли. Кто-то встал: подумали - большой начальник! Когда же они рассмотрели, что вошли всего лишь какой-то капитан с солдатом, то "забазарили":
   - Не шуми, капитан. Садись с нами - гостем будешь! Мы весь день по передку ползали и даже дальше ходили. Промокли, устали. Вот только подзакусим и уйдем отсюда. По-хорошему разойдемся. Садись и солдата своего бери!
   - Немедленно освободить! Это наш район. Марш на выход!
   - Да уймись ты, капитан! Откуда ты свалился на нас? Мы этот дом до тебя оприходовали. Вот посидим немного и сами уйдем. У нас дорога дальняя, в логово врага. Дай ты нам спокойно посидеть.
   Один из солдат налил в стакан спирту, а младший лейтенант поднес его
   капитану:
   - Пей, капитан!
   Гоменюк оттолкнул протянутую руку, да так резко, что спирт выплеснулся в лицо младшему лейтенанту и попал, видимо, в глаза. Тот взвыл от боли.
   Солдат, наливавший Гоменюку, крикнул: "Ах ты, падла офицерская!" - и, не долго думая, со всего маху разбил ту самую бутылку с остатками спирта о
   капитанскую голову.
   Все произошло мгновенно. К упавшему Гоменюку кинулся Никитин. Кто-то огрел его кулаком по виску и свалил на пол.
   Пехотинцы, видимо, разведчики, были мастерами ближнего боя. Они действовали быстро и расчетливо. Никитин услышал:
   - Мотай, братва! А то загребут.
   Пехотинцы выскочили из дома и скрылись в темноте.
   Никитин с трудом встал, осмотрелся. В комнате никого не было. Капитан лежал ничком в луже крови, но был в сознании. Никитин определил, что проломлен череп. Он перебинтовал голову индивидуальным пакетом, кое-как поставил капитана на ноги и довел до дороги, где ждала батарея. Отцепили пушку, и на батарейном тягаче отправили капитана в штаб. А оттуда санинструктор увез его в санбат.
   Никитин же остался в штабе, резонно полагая, что связистов, а может быть, и нового комбата нужно будет проводить на батарею.
   Хулиганов, ранивших капитана, не нашли, конечно. Да никто их и не искал. Никитин отделался синяком, шишкой на лбу и, как говорится, легким испугом.
   Когда мы подошли к дому, пушки и тягачи были уже заведены во двор, а на посту стояли неизвестные мне солдаты
   Начались привычные будничные дела. Я почувствовал себя свободно, как будто домой вернулся. Утром получил новую задачу: батарею придавали стрелковому батальону. Предстояло найти командира батальона, выбрать огневые позиции, поставить батарею на место, установить связь со своим дивизионом... Привычные хлопоты.
   За последние месяцы батарея понесла большие потери. Пришли два новых командира огневых взводов, оба еще не обстрелянные младшие лейтенанты из училища. Воловик и Батурин были живы. Воловика, якобы для укрепления второго взвода, Гоменюк назначил командиром четвертого орудия вместо убитого Рахматуллина. Мне же Воловик сказал:
   - Весь мой расчет Гоменюк раскидал. Меня - в четвертый, Ковалева - в третий, Матвеева - в первый, к Батурину, на перевоспитание. Отдайте мне Ковалева. Мы с ним еще из-под Москвы. И Зайкова отдайте - тоже старый друг. Больше ни о чем просить не буду.
   Мне понятны чувства Воловика. Зайков - его старый водитель. Он бывший матрос, отчаянная голова. До войны отсидел год за участие в какой-то драке. У нас он известен как самый опытный и везучий шофер и защитник всех "притесняемых". У него тягач всегда в порядке, он выбирает самый безопасный пyть к огневой, он реже других садится на "диффер".
   Просьбу Воловика я выполнил, что "старики", как сообщил мне Никитин, одобрили.
   О летних событиях в Пистыни Воловик не вспоминал. Лишь однажды он поблагодарил меня за восстановление своего расчета. И еще высказал опасение, что по возвращении из санбата Гоменюк опять всех разгонит.
   - А что, прошлое не забылось? - спросил я.
   - Гм, не забылось. Он все время держит меня на прицеле. Ждет момента. Я сам должен о себе побеспокоиться. Моя жизнь - на волоске.
   - Может быть, тебе перейти в другую батарею? Ты думал?
   - Думал. Другие не берут. Он дурные слухи обо мне распустил. Вообще, Федя знает, что у нас происходит. Есть на батарее стукачок. Говнюк его побаивается, а то давно бы пришил меня. Я, может, лишнего наговорил. Забудьте все это. Чем сердце успокоится, только цыганка знает. Да и то вряд ли.
   - Печальная история. Жаль. Ладно, я все уже забыл.
   Недели через две после этих событий батарею посетил, как всегда, желанный гость - почтальон. Он раздал письма. Счастливчики отплясали положенные "барыни" и "гопаки". И тогда, напоследок, он подошел ко мне с письмом и руках:
   - Товарищ лейтенант, возьмите письмо для капитана Гоменюка. Я узнал, что он скоро вернется из санбата. Чего же гонять почту туда-сюда? Передадите?
   - Передам, конечно, - согласился я и сунул письмо в полевую сумку. А внутри зашевелилось недоброе желание: хоть бы не вернулся!
   % % %
   Последующие дни прошли в переездах и непрерывных сменах позиций. Нaш дивизион ежедневно перебрасывали с места на место. Шли бои местного значения в приграничных районах Словакии, Венгрии, Польши. Погода в ту зиму стояла мерзкая.
   В один из таких хмурых дней, когда почти непрерывный дождь сменялся мокрым снегом, а мы промокли и промерзли до мозга костей, пришел приказ сняться с позиций и прибыть к железнодорожному переезду, указанному на карте, для последующей переброски на другой участок. По дороге туда было километров десять, хотя по прямой - не более четырех.
   Еще не стемнело, когда батарея в полном составе отошла с занимаемых позиций на дорогу. Видимость была плохая, и огня на себя мы не навлекли. Двинулись дальше в обычном походном порядке. На развилке недалеко от переезда нас должен был встретить "маяк" - разведчик из взвода управления.
   На следующих за мной двух тягачах рядом с водителями находились офицеры -командиры взводов. На последней, четвертой, машине офицера не было, его место занимал командир орудия - Воловик. Таков порядок.
   Мы проехали совсем немного, километра два, когда я увидел на обочине фигуру в шинели, с чемоданчиком в руке. Офицер энергично размахивал свободной рукой, требуя остановиться. Я приказал водителю притормозить, а когда подъехал ближе, узнал офицера - Гоменюк!
   - Хорошо, что встретил. Я из санбата как раз. Переходи на другую машину, - грубо приказал мне Гоменюк. - Быстро! Быстро давай!
   - Пока батареей командую я. Садитесь в последнюю машину. Там нет офицера. Прибудем на место, доложу майору и сдам батарею. А пока я выполняю задачу. Разговаривать некогда! Поехали. Вперед! - крикнул я водителю.