Дружков Юрий. Прости меня

   - Не отвечает на команды,
   - Следите.
   - Восьмой передает, не отвечает.
   - Одиннадцатый передает, не отвечает.
   - Пятый передает...
   - Седьмой...
   Луна разбила нашу станцию. Мягкая посадка не удалась.
   Я вышел из бункера.
   На улице шумели сквозные тополя. Ночной потеплевший воздух таял во рту, как мороженое. Лиственная свежесть укачивала, дурманила. Мне хотелось не очень торопиться домой. В голове сонливо пиликали кузнечики, ныла спина, пошатывался на дорожке свет парковых фонарей.
   Тишина была непривычной. Казалось мне, вокруг никого. Но красные светлячки сигарет плавали кое-где за деревьями, гасли, появляясь опять. Я видел их на балконе дома, в открытых темных окнах. Или у меня рябило в глазах, исколотых сигнальными лампочками?
   Но самолет прошел над космодромом таким же рубиновым встревоженным огоньком сигареты. Вспыхнула, поднялась вдали сигнальная. В разрыве меж тополями на степном невидимом косогоре кто-то развел одинокий костер.
   - Махнем туда, - неожиданно сказал в темноте негромкий знакомый голос. - Дышать хочется.
   Он был в сером своем немодном пальто.
   - Подышим, конечно, - с готовностью ответил я.
   - Ну вот, угробили вашу придумку... Не станете в другой раз надеяться на меня.
   Свет фонаря на минуту показал мне его лицо таким больным, таким нечеловечески усталым. Я не знал, что говорить ему. Шутить? Успокаивать?.. Я пригласил его сесть. Он жестом отказался. Мы пошли на свет полуночного костра мягкой степной дорогой.
   - Техника не прощает никому никаких ошибок... Вам дорого стоил прибор?
   - Пустячок.
   - Один мой знакомый спать перестал однажды, разбив такой пустячок. В нем было шесть или семь лампочек... Вы не ругайте меня, старика. Мы опять попробуем. Хотите?
   - Спасибо, - я назвал его по имени-отчеству. - Спасибо, но я, кажется, единственный среди вас, кто доволен полученным результатом.
   - Вот как?
   - Да, не обижайтесь, пожалуйста... Мои картинки, чем ближе корабль подходил к Луне, становились бледнее, гасли. На расстоянии десяти тысяч от нее они пропали совсем. Но зато я нашел другое... Я нашел фокус огромной магнитной линзы, где картинки должны хорошо просматриваться. Он здесь, на земле,
   - Тогда используйте обыкновенные спутники.
   - Они слишком высоко летают. Я должен стоять на земле.
   - Выходит, я ничем не могу вам быть полезен? Разбил ваш прибор и теперь сам не нужен?
   - Что вы... Я хотел просить вас...
   - О чем?
   - Если понадобится когда-нибудь, помочь мне.
   - Если смогу.
   - Для вас ничего невозможного нет. К вам прислушаются. Вы можете замолвить словечко там...
   - А что вы хотите?
   - Если понадобится ехать в Америку...
   На горизонте фарами светилась дорога. Там непроглядно густела ночь. И если бы не этот пунктир, небо и степь слились в одно бездонное целое.
   - Вы думаете, я всемогущий бог? Мне все дозволено?
   - Думаю. Вы такой человек...
   Дышалось ему трудно. Мы остановились. Он вдохнул степной воздух.
   - Неужели вы не понимаете, какими противоречиями опутал нас двадцатый век? Значит, оберегают вас...
   - А вам не кажется, не играем ли мы иногда в тайны-загадки? Я, например, даже в собственном дневнике не пишу никаких имен.
   Он улыбнулся.
   - Ну, мою фамилию разрешаю вам написать.
   - Шила в мешке не утаишь.
   - Это я, выходит, шило? Вай-вай.
   - Извините.
   - Да что вы... Только у меня тоже есть невыполнимые пока желания. Например, я хотел бы, не откладывая на будущий век, подняться на другую ступеньку в космос. Вы представляете, можно воздвигнуть мост в космическое пространство, лестницу подвесить прямо к небу!.. Поднять над землей вроде бы неподвижный снаряд и соединить землю с ним натянутым канатом, пустить по нему небесный лифт. Это не сказка! Он будет как праща, раскрученный камень, привязанный к веревке. Сила инерции будет вести корабли до космической скорости. Это возможно. Это экономия горючего, средств. Это новая, более высокая ступенька. Двадцать первый век. - Он вздохнул и пошел вперед, увлекая меня. - Противоречия века мешают, мешают науке, мешают мне, вам, другим ученым и неученым. Но противоречия обладают одним неизбежным свойством. Они не могут оставаться вечно. Рано или поздно, пускай нелегким путем, они разрешаются, рушатся... Придет время, и очень скоро, эта ракета будет стоять на выставке. Малыши станут карабкаться в нее. Все превратится в будничное дело. - Он взял меня под руку. - Не завидуйте футболистам, для которых открыты все дороги. Не завидуйте даже тем ученым, кто может ехать на любые конгрессы, референдумы, съезды. Не обижайтесь на то, что вас берегут. На такую голову могут найтись охотники...
   Ночь успокаивала тишиной, звездами, пахла печеным на костре бродяжьим картофелем.
   "Лахома - город на юге США, в штате Лахома, крупный узел железнодорожных и автомобильных дорог и авиалиний. Торговый и финансовый центр, распространяющий свое влияяие не только на свой, но н на соседние штаты (торговля хлопком, нефтепродуктами и др.)... В годы второй мировой войны, 1939-1945 годы, были построены крупные самолетостроительные заводы. Природа штата Лахома. На юго-востоке лежит почти плоская равнина - часть низменности у берегов Мексиканского залива. Побережье Мексиканского залива сильно заболочено и окаймлено полоской песчаных кос и лагун. Среднюю и северо-западную части территории занимают плато Эдуарде и Льяно-Эстакадо, повышающиеся с востока на запад и с юго-востока на северозапад до 1200 метров. На крайнем западе - отроги и массивы Кордильер, поднимающиеся к горе Гуадалупе-пик до 2666 метров.
   Климат субтропический, на западе и северо-западе континентальный, на юго-востоке - морской".
   (Большая Советская Энциклопедия.)
   В Москве я побежал в "Гастроном". Сначала я хотел купить шоколадную плитку с каким-нибудь медвежонком. Но Лада стояла в памяти в зябком ситцевом наряде, с дешевым браслетиком на руке.
   Я видел ее такой, пока самолет распутывал бесконечные облака. Я вспоминал ее такой всю дорогу с аэродрома к первым улицам города. В мягком отглаженном воротничке, с удивленными, прыгающими от радости глазами, в поношенных "чопах" на смуглых по-летнему, стройных...
   Торт я купил круглый, с вензелями. Коробку шоколада неимоверной тяжести, глянцевую, как из мрамора. Потом я купил связку легких весенних шариков и напоследок, вспомнив, что у Лады нет зонтика (на дворе все-таки осень), выбрал очень красивый английский зонтик.
   Для мамы я взял россыпь душистых упругих апельсинов.
   Машина стала похожа на свадебный тарантас.
   Ее переулок до блеска в старинных окнах, промытый синим воздухом, веял на меня покоем, тишиной, звоном листопада.
   Клен уронил цветную свою ладошку на ветровое стекло. Рыжий глупый котенок сидел на тротуаре, невозмутимо поглядывая на меня, единственный хозяин домов, тишины, листопада.
   Кто-то вышел из подъезда.
   Навьюченный, с яркими шариками над головой, толкнул я парадную дверь и побежал наверх по лестнице, когда прозвучал этот иронический негромкий свист.
   Я оглянулся. Внизу в квадрате подъезда вихрастый парень с наивным лицом смотрел на меня.
   - Что-то хотели мне сказать? - громко на всю лестницу спросил я.
   - Шарики не потеряйте, в окошко дует.
   Смешно бежать к нему "на разговор" с моими шариками. Я потопал наверх, мысленно представляя, как это все могло быть.
   Я спускаюсь. Он ироничен, юн, в меру нахален. Это модно.
   Я подхожу. Резкий поворот. Он бьет меня снизу и чуть сбоку. Так описывают подобные драки в книгах. Я падаю, роняя такие нелепые коробки... А если наоборот? Я бью. Он падает. Я неположительное начало в конфликте... Смешно.
   Дверь открыла соседка, женщина в зеленом халате, с влажной морковкой с надкусанным кончиком.
   - Я же тебе сказала... О, простите!
   - Виноват, мне Ладу.
   - Лада, наверное, занимается. Какой сегодня день? Пятнипа? Конечно, занимается. Мамаша у них на дежурстве. Максим Алексаныч в санатории. Что-нибудь передать?
   - Передайте, пожалуйста, вот...
   Соседка бережно взяла мои коробки. Я помог ей закрыть монолитную дверь и пошел вниз.
   На улице глупый котенок ловил озорные кленовые шорохи, бегал, не зная, куда ему раньше прыгнуть. Машина фыркнула. Он рыжим листиком сиганул на дерево.
   - Ну, извини, - сказал я котенку и отпустил тормоз.
   На углу с поднятым воротником стоял вихрастый парень, заложив руки в пальто. Можно было подумать, он хочет поймать в суматохе машин такси. Увидев меня, он элегантно перекинул губами сигарету, независимо и небрежно поднял руку. Не высоко. Солидно. Уверенный в себе молодой человек.
   Я притормозил, ошарашенный.
   Парень элегантно чуть наклонил голову:
   - Шеф, до Манежа?
   - Подвезем, - ответил я, лихо распахивая дверь.
   Ну что ж, принимаю твою игру.
   Он вежливо кивнул, предельно вежливо закрыл дверь и открыл другую. Ну конечно, уверенные молодые люди катаются на задних сиденьях.
   - Очень трудно с такси в нашем городе, - заметил он, как бы уставшим от подобных мелких неурядиц тихим голосом.
   - Ничего, мигом доставим! Не стесняйся.
   Парень сдвинул брови.
   - Папы и мамы учат: незнакомым надо говорить "вы".
   Он опять элегантно перекинул губами сигарету.
   - Пардон. Мы, шоферы, грубоватый народ.
   Он великодушно кивнул мне, дымя сигаретой. Он был так элегантно вежлив, что приоткрыл окно.
   - Понимаю, накопил и машину купил. Баранку в руки, по рублику с носа. Вот и опять накопил. А книжки читать некогда.
   Мы ехали как два добрых приятеля. Вдоль улицы автокраны устанавливали в приготовленных ямах взрослые деревья. На них золотились последние загородные листья, которым суждено было теперь опасть на городском людном проспекте.
   - Лесная зелень очень благотворно действует на нервы, заметил я.
   - На ваши?
   - На мои, на тех, кто устал от прогулок. Почему бы вам не заняться? Полезно, приятно и накопить можно.
   Он кивнул, переложив сигарету.
   - За музыку плачу дополнительно, шеф.
   Я включил радио.
   - Не устраивает зелень?
   - А из елок-палок такая машина вырастет? - он похлопал по спинке сиденья.
   - Да, не сразу.
   - Ждать не могу. Нельзя ли поскорей, а не то я проиграю в одном занятном состязании. Козыри на моих руках не те.
   Я повернулся к нему, кажется, более резко, чем надо было.
   - Травка зеленеет, солнышко блестит, - он опять перекинул сигарету. - Зелень - это пенсионерам. Я хочу славы. Накопившим не понять, что такое слава. Им нужна тихость. А я тороплюсь.
   - Тогда советую заняться футболом. Нет на свете славы легче.
   - Благодарю вас. Я никогда не забуду ваших ценных советов. Нам не повредит истина. Знать - значит уметь. Я понял: все на свете легко дается, только не все можно купить... Приехали, шеф.
   Он протянул мне бумажный рубль.
   - А накопить нетрудно.
   Он элегантно перекинул губами сигарету.
   Я взял бумажку, сложил ее аккуратно и спрятал в карман.
   - Премного вам благодарны. Желаем здравствовать.
   Он ответил небрежным кивком и пошел, вихрастый, своей дорогой. Каналья.
   В городе начинали мигать огни. Таяла синева над крышами. Торговцы мороженым катили свои тележки. Холод на улицах был заметен как никогда. Шел вечер, неуютный, неспокойный, холодный, как вода в стылой реке, серый, как асфальт. набережной.
   ...В больнице я надел халат и пошел к маме, стараясь не потерять упругие мячики апельсинов.
   Глаза и лицо мамы ожили таким нескрываемым счастливым радушием, что полная врачиха сказала:
   - Ну вот и нашли мы главное лекарство.
   ..."Привет из Ленинграда!
   Как успехи, здоровье, мама?
   Не можешь ли ты на день-два приехать? Я нашел в Эрмитаже чудо. Рассказывать бесполезно. Сам увидишь, поймешь. А то верить мне перестанешь. Попробуй вырвись на день хотя. Жалеть не будешь!
   Успехов тебе и радости. Археолог".
   Я решил поехать.
   Ну и денек у меня сегодня...
   Спорили до хрипоты. Шеф доказывает (а если он прав?) немагнитную схему поиска.
   - Ты, - шумел он, запуская руку в бумажные ленты на столе, - прочти все это. Прочти, не ленись.
   - А я читал, наизусть помню.
   - Что ты помнишь, горе мое? Там нет магнетизма. Луна-старушка не имеет магнетизма! Вот и не было никаких помех, и картинки не прыгали.
   - Зато совсем пропали.
   - Значит, искать надо.
   - Надо. Пошли меня в командировку недельки на две.
   - Куда?
   - В Лахому.
   Он забегал по кабинету. Позвонил, приказал принести карту.
   - Кем я тебя пошлю, будь ты неладен? Кем? Туристом?.. Вот, говорят, едут писатели, целая группа. К ним примазаться? Так надо будет речи вести по-ихнему: реализм, эквилибризм...
   - Я научусь, это не трудно.
   - Какой прок? Тебе все равно гулять не придется. Вот, может быть, футбольная команда?.. - Он оглядел меня скептически. - Не возьмут. И мяч - это не магнитометр.
   - А я согласен массажистом. Сделаю себе массажный прибор.
   - Видали! Он всерьез! Я над ним издеваюсь, а он всерьез. Ага, вот и карту принесли... Я тебя в такое место пошлю... Я тебя к черту на кулички пошлю! Вот где твое место. - Он ладонью хлопал по карте. - Вот где!.. Земные силовые линии мешают. Как сетка! Заставляет она лучи входить в нее, переплетаться. Магнитный шатер мешает! А если поставить ловушку в точке схождения силовых линий? Как на дне воронки? Одна ловушка здесь, у нас, другая там. Получится треугольник, вершиной которого станет незримая точка. Мы с тобой в углах основания. Лучи, посылаемые нами, на вершине сомкнутся, и если они соввпадут по фазе колебаний... Там будет фокус линзы, там... Я, пожалуй, так и сделаю, чтобы ты не приставал ко мне. Пошлю тебя туда. И не надо нам никакой Америки.
   - Лиса и виноград. И не надо мне винограда, сказала рыжая.
   Он сел.
   - Ну давай, давай басни. Осел увидел... петушка и кукух... Тьфу, кукушка и петух...
   Он вскочил опять, пошлепал по комнате, подошел к окну и долго смотрел туда, на мрачные сосны...
   Лада не позвонила.
   Ни вчера, ни сегодня.
   Какая томительная штука весь рабочий день ловить зво
   нок телефона, все время тоскливо помнить о нем и не дож
   даться.
   Можно скучать за рулем, а я по этому рулю соскучился.
   Город и я. Мы неотделимы. Осень и город. Желтые сквозные пролеты бульваров. И колеса шуршат как листья, словно сами они, бульвары, так шуршат в тихом осеннем... Ветра нет. Листья неподвижны, а шорох, шорох... Осенние листья, осенние лица женщин и девушек, нарядных и нежных, как осень.
   Я сбавляю скорость, машина идет к перекрестку Арбата. Впереди красный свет. Но я подъеду к светофору, когда будет зеленый. Это у меня всегда получается. Так меня выучил в автошколе инструктор дядя Федя. Он был могучий седоголовый солидный мужик, и я не знаю, почему все будущие автолюбители называли его дядя Федя.
   - Ты психом не будь, - говорил он. - Псих, он летит к перекрестку сломя голову, а потом жмет на красный так, что чуть не лопается. Потом, едва зеленого дождется, кубарем шпарит, как на Бродфее (так и говорил - на "Бродфее"), а тут опять перекресток, и тормозят психи до зубовного скрежета. Нам интуиция самое главное. Расчет и глазомер. Подойди плавно, тихонько, пока светофор с красного на желтый перемигпвает, найди аккуратно щелку и в нее вжик и скорость набирай. Тут и самые лихие у тебя за кормой будут. И так все время. Помни: высочайший класс в этом! - Дядя Федя поднимал указательный шоферский неотмываемый палец. - Помни: светофоры тебе все равно, как ни старайся, не обогнать. Береги машину, пешеходов и нервы. Но помни: очень психи нервничают, когда их так обходишь и тем самым учишь уму-разуму. Все понимают, а злятся. Такова психология психа. Ревность! Инстинкт! И больше ничего...
   Я подошел к перекрестку плавно, подкатил к стоявшим у светофора машинам, легко, накатом проскочил между ними, краем глаза видя, как желтый сменяется зеленым, и дал газ. Все, как учил дядя Федя.
   Город и я, осень и я, мы вместе...
   Лада не позвонила.
   У меня, кажется, начинает появляться некое священное волнение при одном взгляде на древнюю книгу.
   Сегодня в "историчке" со мной поздоровались двое постоянных читателей отдела редких книг.
   Здесь у них стоит благоговейная тишина. Книги здесь не листают, а сдувают, наверное, своим дыханием каждую страницу. Шелеста и шороха нет. Пальцы никто не мусолит. И страницы как бы нарочно сделаны так, чтобы никто не мусолил пальцы. Они, страницы, бугристые, шероховатые, мягкие, но толстые, вроде картона. Древняя полотняная бумага. Переплеты кожаные, тисненные фольгой, и на многих книгах застежки. Маленькие прозеленевшие чемоданчики.
   Девушка принесла мои фолианты, бережно подала их мне и взглянула на меня внимательно, как бы проверяя: можно ли доверить ему такое сокровище - семнадцатый век.
   Милая девушка, я специально вымыл руки...
   ...Ночной город неуютен, влажен. Сырая мга стучит в окна. Я ходил, как маятник, по скользкому переулку, смотрел на часы, много раз готов был бежать навстречу. Но знакомый темный силуэт приближался, принимая чужие очертания. Лада все не шла...
   По каким улицам едешь ты, молчаливая, усталая? Детский шарфик, летняя шапочка стали колючими от холода. Маленькие родные лапы твои побелели на сумке с книгами.
   Ночной город пахнет ожидаемым снегом.
   Лада все не шла.
   Я брел из конца в конец переулка, стоял, слушал, стоял, слушал...
   И вдруг, как утешенье непонятной боли, отозвался в переулке стук ее каблучков.
   Она!
   - Здравствуй, - не нашел я ничего другого, как будто мы встретились ненароком и не было двух часов метания в промозглой мучительной сырости.
   - Здравствуйте.
   Видно, в голосе моем что-то кольнуло ее. Она замерзла, я видел, но домой, в теплый подъезд, не убежала,
   - Я скоро уеду, Ладушка...
   - Спасибо вам за роскошный подарок.
   - На что ты сердишься?
   - Теперь не сержусь. Мне безразлично,
   Глаза ее были полны снегом.
   - Я скоро уеду. Очень далеко.
   - И нашли меня, чтобы...
   - Лада...
   - В загадки со мной... Не понимаю... таинственный... подарки... Все говорят...
   - Кто все? Не тот ли вихрастый школьник?
   - Не смейте о нем говорить.
   - Ладушка, ты мое письмо получила? Я был так далеко, так скучал и не мог к тебе.
   - Опять неправда, - она подняла руку в перчатке, зябко сжала пальто под самым воротником. - На конверте все печати здешние. В один день, - сказала она ледяным...
   Вот как? Смеяться мне или что-нибудь рассказывать ей на мокром ветру? Кто посоветует? И зачем? Разве так не ясно?
   Будь у меня другое настроение, может быть, я рассказал бы ей все до мелочей.
   Но кому? Этой? Чужой?
   Она вздрагивала. Мокрая в тонкой перчатке рука уходила от меня колючим ежиком.
   - Ладушка, милая, - шепотом сказал я, - ты совсем продрогла. Ступай, мой хороший, домой.
   В круглых своих очках он был, как филин, зорок и неуставаем. Я не видел его таким раньше. Он тянул меня за руку по широким лестницам, не очень осторожно входил вместе со мной в залы, шумел, пугая смотрителей, гонял меня по галереям висячих садов, колоннад и окон, развернутых на Неву.
   - Ты хочешь меня похоронить в Ленинграде? - спрашивал я, стараясь выдернуть руку.
   - Проникнись, проникнись тем, что я тебе показываю, - шумел он.
   - А сколько я должен проникаться? Месяц? Год? Сколько в Эрмитаже залов?
   - Триста сорок пять, плюс подвалы...
   - Вот видишь, а у меня день. Единственный день!
   - Зачем ты приехал сюда с твоим днем? - он сверкнул очками.
   - Ты позвал меня.
   - Я позвал! Я позвал! Но каким надо быть наивным, чтобы не понимать Эрмитажа, бедный ты, убогий человек! Эрмитаж это айсберг.. Он плывет огромный, потрясающе необъятный. Мы думаем, как он велик, и не знаем, что видим только малую надводную часть айсберга. Там под ногами, в подвалах, таятся глыбы сокровищ, немыслимых по своим размерам и богатству.
   Я перебил его:
   - Никак не думал, что айсберги начнутся в Ленинграде... Но ты пожалей меня, пожалуйста. Времени вот, - я провел пальцами по горлу. - Ты меня заманил, ты меня верни таким, чтобы я не уехал с камнем за пазухой.
   Мы стояли в просторном вестибюле главного подъезда. Ряды белых колонн манили в сияющие катакомбы дворца. Мраморные ступени позолоченных лестниц приглашали нас подниматься, подниматься и подниматься. В голубые, штофные, золотые, багряные, стеклянные, дубовые, палисандровые залы, подниматься до самых потолков, металлических, кованых и поэтому гулких от множества тихих разговоров и шагов.
   - Ну ладно, - вздохнул он. - Я позвоню, пришла ли Мария Семеновна... Тогда покажу тебе главное. Мы с ней уговорились.
   Он, этот Археолог, был, по-моему, своим человеком в Эрмитаже. И скоро мы попали в зал, похожий своими размерами на городскую площадь.
   Вдоль стен от пола до потолка стояли, как тома гигантской библиотеки, щиты с картинами великих и не очень великих мастеров. Дамы в кружевах и лентах, воины в доспехах, нарядные щеголи с дорогими шпагами на боку, старики надменные в позолоченных рамах и камзолах провожали нас удивительными своими взглядами.
   Археолог махнул на них рукой, увлекая меня вниз по лестнице, прочь от любопытных старцев и щеголей. Мы наткнулись на дверь, похожую на дверь сейфа. Стальная, с мудреным замком, она распахнулась, и перед нами в свете лампочек сверкнуло золото.
   Посуда, горящая на темном бархате, золотые короны, статуэтки, браслеты, пояса, клинки в алмазах, коробочки в изумрудах, полированное золото зеркал, подносы, похожие на зеркала, пудовая, сверкающая честолюбивая бесполезность.
   - Вы находитесь в особой кладовой, - сказала нам высокая немолодая женщина, хранительница несметных сокровищ. - Перед вами семнадцатый - девятнадцатый века. В соседнем зале античное золото и золото скифских погребений.
   - Пещеры Аладдина! - сказал Археолог поблескивая ставшими вдруг золотыми стеклами очков. - Но мы взглянем сюда... Пойдем, пойдем...
   Он опять махнул рукой на все это золото мира, как там, наверху, на чопорных дам и седых вельмож. Он увлек меня в каменную келью к небольшому столу на гнутых резных ножках.
   Я увидел икону в дорогой, с бриллиантами оправе. Темная краска в лучиках трещин, золотой нимб вокруг склоненной головы святого, руки, молитвенно сложенные, деревянная коричневая доска.
   - Погляди внимательно, - сказал Археолог таинственным подземным голосом. - Поклонись ему, поклонись!
   Я подошел ближе и наклонился над иконой.
   Это была не икона. Маленький Христос, изображенный художником на древней доске, держал в руках игрушку: настоящий маленький вертолет с четырехлопастным ротором.
   - Иконе много сотен лет! Она прислана к нам из Франции! торжественно вещал Археолог. - Ее реставрируют, а потом вернут музею, где она хранилась.
   - Ты уверен? - спросил я.
   - Научно доказано. Икона древняя. Написана задолго до Леонардо да Винчи, который оставил нам идею вертолета.
   - Кто написал ее?
   - К сожалению, других наводящих сведений пока нет и, кажется, не было.
   - Мда-а...
   - Чудо современной техники на древней церковной принадлежности в руках у бога! Тебя не поражает слияние несоединимого? Загадка происхождения? Тайна игрушки?.. Мир не видел ничего подобного на светских полотнах... Кто подарил богу вертолет? Не из древних ли церковных летописей-преданий взлетел он?.. Икона потрясает наши удобные привычные знания.
   - Ты опять о пришельцах из космоса?
   - Да... Но я мог сфотографировать ее и послать один только снимок тебе с моим клятвенным заверением.
   - Значит, причина вызова не в ней одной?
   - Конечно!
   - Говори...
   - Сомнения возникли у меня здесь, в Эрмитаже... Я убедил тебя в небесном происхождении твоих картинок. Я и теперь, как видишь, это доказываю. Но я не могу не сказать о том, что небесные передачи все-таки здорово перепутаны с нашими земными, телевизионными.
   - Крой дальше.
   - Не знаю, как с технической стороны... Помнишь, я доказывал тебе возможную одинаковость развития материальной культуры всюду? На Земле и там... Я уверен в этом. Но маленькие подробности, которые запомнились мне в твоих сумбурных сеансах, не дают мне покоя с тех пор, как я вернулся в эти залы. Я хотел, чтобы ты несколько дней побродил по ним. Ты больше видел своих картинок, больше запомнил разных случайных деталей...
   - Вернее будет - ничего не запомнил.
   - Ну, допустим... И все-таки о деталях. Это очень важно, и тебя касается... Вот пример... Охотничий лук мог появиться у людей, когда настало время этому луку появиться... Он обязательно появится и там, у них, и будет похож на земной лук, поскольку ветки дерева, сухожилия зверей всюду едины по нашей версии. Но детали! Детали не могут быть схожи до предела. Мы, археологи, дотошные люди. У нас от пустяковой мелочи до величайших открытий нет никаких расстояний. Мы по наконечнику стрелы видим эпоху и время. - Он кивнул куда-то в сторону: - Там среди злата лежит скифский наконечник, прилетевший к нам из далекой давности. Древко истлело, но бронзовый, втульчатый, трехперый наконечник, отлитый, как пуля, в литейной форме, с острыми ребрами - цел и невредим. Он застрял когда-то меж ребрами скифа и тем самым увековечил дату гибели человека, дату собственного своего происхождения... В погоне за живыми целями скифские наконечники разлетались от гор Алтая до степей Дуная. Мы находим их и знаем теперь, когда и до каких земель добирались воинственные племена скифов. Нам рассказали об этом детали наконечников... По форме, по количеству граней, по тому, как выглядят свистящие втулки, черешки - археолог "читает" историю предметов, найденных в земле...
   Три или две грани у стрелы - и пожалуйста вам разница в два столетия. Мелочь!.. Один - пятый, другой - седьмой векДетали не могут быть одинаковы...