Страница:
Что мне теперь делать?! Получается, ГБ следила за Робом еще тогда, когда он выходил на Гауграз за артефактами или проводником авантюристов разного пошиба. Я могла бы догадаться. И могла бы сообразить, что пятнадцать лет — не срок для гебейных архивов.
Но сейчас никто не знает, где он. Гауграз — единственное место на планете, где человек может скрыться от Глобального социума. Раствориться, исчезнуть. Стать свободным.
Если у него нет ДНК-маячка. У меня — есть. Я найду Роба и автоматически выведу на него своих старших по званию коллег. Меня, наверное, тоже за это повысят… ну и за «гаугразский след», разумеется. Ведь экспедиция с самого начала преследовала двойную цель. Только я в беспросветнейшей дурости считала, что одна об этом знаю.
А без меня? Без меня — они сумеют его найти?!
Наверное, да. Если приложат достаточные усилия; до сих пор у них просто не доходили руки, у ГБ масса других проблем, поважнее пропавшего черт-те когда асоциального элемента. Я со своей энергией и бурной деятельностью пришлась очень кстати. Но если проект уже разработан, смета истрачена и капсула стоит в шлюзе в готовности номер ноль — разве трудно заменить кем-нибудь другим какую-то стажершу Юсту Калан?
Медицинская программа сообщила, что намерена произвести более тщательный анализ моего гормонального фона. С чего бы это вдруг? Я кивнула, и миниатюрные датчики скользнули под одежду. Смешную и неудобную, но невероятно стильную (есть такое доглобальное понятие) одежду гаугразской женщины…
А если не искать его? Добросовестно разрабатывать в полевых условиях актуальную тему «гаугразского следа» в дестрактах, ни на шаг не отступая от утвержденной в верхах концепции. Вряд ли это будет легко и быстро; скорее всего экспедицию придется продлевать, и на большой срок. Если постараться, тщательно дозируя передаваемую наверх информацию, можно повести дело так, что его не сможет продолжить никто, кроме меня. И когда-нибудь потом, усыпив, насколько возможно, их бдительность…
Почему Роб не научил меня, как блокировать маячок?!
Ингар Валар говорил когда-то, что нельзя строить жизнь только на том, чтобы доказать всему миру свое право на свободу. Но мой брат считал, что можно. Наверное, он и теперь так считает… Так зачем же я?..
Как сложно… И было сложно всегда. Только я сознательно все упрощала.
А сейчас у меня нет времени как следует подумать.
Или?
…Я долго не могла вникнуть в смысл надписи на мониторе. И когда Медсестра озвучила ее приятным голосом — тоже не смогла. В голову лезла какая-то несусветная, давно позабытая ерунда. Девяносто девять и девять в периоде процентов на фоне деловых камасутровских парочек…
Шестнадцать суток. В общем, да. Конечно, шестнадцать…
В медицинский блок влетел генерал, и я вздрогнула; хотя, разумеется, если что не так, результаты наверняка сразу идут на его мобильный персонал. Да уж, кое-что не так. В самом деле.
В голубых глазах возмущение мешалось со смехом, и эта смесь явно была готова взорваться. Генерал дернул меня за руку, стряхивая на пол датчики, и на буксире вытащил из медблока — естественно, не в сторону шлюза и капсулы.
— Ну ты даешь, гаугразская девушка. — Его голос тоже вибрировал взрывоопасной смесью. — Перед самой экспедицией! Ну ты и…
Возможно, он выругался, а может, и пошутил. Использованная при этом лексика была мне совершенно незнакома.
Потом остановился и сказал уже спокойнее:
— Ладно. Твоей команде чего-нибудь соврем. Начальству тоже. Дату перенесем, не проблема. За три дня справишься?
Я кивнула.
Постели намело — целую гору. Целую снежную вершину пика Арс-Теллу, 7683 метра над уровнем моря. Только там, наверное, гораздо холоднее… впрочем, я мерзла и здесь. И зябко зарывалась поглубже в белые хлопья.
Хотелось посвязить. Маме. Или Дальке. Или Марису… хотя нет, ему — ни за что. Да и никому нельзя сейчас связить. Некоторые решения допустимо принимать только самой. Без малейшего совещательного голоса извне.
И надо было думать, анализировать, сопоставлять, взвешивать «за» и «против». А я только мерзла — и все. И ни единой связной мысли.
А потом начала потихоньку согреваться.
И вдруг само собой, без участия мыслительной деятельности, пришло понимание: все ведь совсем не так. Даже наоборот. Абсолютно ничего не нужно решать — впервые за последние пятнадцать лет. Еще пару минут я сидела неподвижно, придавленная несколькими слоями постели и этим совершенно новым ощущением. Все уже решено. Все известно на несколько месяцев — даже лет — наперед, пусть не в мелочах, но зато в самом главном. Можно расслабиться и просто ждать.
Тепло. Очень тепло…
Я встала, разворошив жаркий сугроб, подошла к зеркалу. Включила опцию «в профиль» и прогнулась в пояснице. Рассмеялась.
А черные косы до колен в сочетании с родными зелеными глазами без линз и вправду выглядели супер. Может быть, так и оставить?
Вот над этим и подумаем. Взвесим, черт возьми, «за» и «против».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Но сейчас никто не знает, где он. Гауграз — единственное место на планете, где человек может скрыться от Глобального социума. Раствориться, исчезнуть. Стать свободным.
Если у него нет ДНК-маячка. У меня — есть. Я найду Роба и автоматически выведу на него своих старших по званию коллег. Меня, наверное, тоже за это повысят… ну и за «гаугразский след», разумеется. Ведь экспедиция с самого начала преследовала двойную цель. Только я в беспросветнейшей дурости считала, что одна об этом знаю.
А без меня? Без меня — они сумеют его найти?!
Наверное, да. Если приложат достаточные усилия; до сих пор у них просто не доходили руки, у ГБ масса других проблем, поважнее пропавшего черт-те когда асоциального элемента. Я со своей энергией и бурной деятельностью пришлась очень кстати. Но если проект уже разработан, смета истрачена и капсула стоит в шлюзе в готовности номер ноль — разве трудно заменить кем-нибудь другим какую-то стажершу Юсту Калан?
Медицинская программа сообщила, что намерена произвести более тщательный анализ моего гормонального фона. С чего бы это вдруг? Я кивнула, и миниатюрные датчики скользнули под одежду. Смешную и неудобную, но невероятно стильную (есть такое доглобальное понятие) одежду гаугразской женщины…
А если не искать его? Добросовестно разрабатывать в полевых условиях актуальную тему «гаугразского следа» в дестрактах, ни на шаг не отступая от утвержденной в верхах концепции. Вряд ли это будет легко и быстро; скорее всего экспедицию придется продлевать, и на большой срок. Если постараться, тщательно дозируя передаваемую наверх информацию, можно повести дело так, что его не сможет продолжить никто, кроме меня. И когда-нибудь потом, усыпив, насколько возможно, их бдительность…
Почему Роб не научил меня, как блокировать маячок?!
Ингар Валар говорил когда-то, что нельзя строить жизнь только на том, чтобы доказать всему миру свое право на свободу. Но мой брат считал, что можно. Наверное, он и теперь так считает… Так зачем же я?..
Как сложно… И было сложно всегда. Только я сознательно все упрощала.
А сейчас у меня нет времени как следует подумать.
Или?
…Я долго не могла вникнуть в смысл надписи на мониторе. И когда Медсестра озвучила ее приятным голосом — тоже не смогла. В голову лезла какая-то несусветная, давно позабытая ерунда. Девяносто девять и девять в периоде процентов на фоне деловых камасутровских парочек…
Шестнадцать суток. В общем, да. Конечно, шестнадцать…
В медицинский блок влетел генерал, и я вздрогнула; хотя, разумеется, если что не так, результаты наверняка сразу идут на его мобильный персонал. Да уж, кое-что не так. В самом деле.
В голубых глазах возмущение мешалось со смехом, и эта смесь явно была готова взорваться. Генерал дернул меня за руку, стряхивая на пол датчики, и на буксире вытащил из медблока — естественно, не в сторону шлюза и капсулы.
— Ну ты даешь, гаугразская девушка. — Его голос тоже вибрировал взрывоопасной смесью. — Перед самой экспедицией! Ну ты и…
Возможно, он выругался, а может, и пошутил. Использованная при этом лексика была мне совершенно незнакома.
Потом остановился и сказал уже спокойнее:
— Ладно. Твоей команде чего-нибудь соврем. Начальству тоже. Дату перенесем, не проблема. За три дня справишься?
Я кивнула.
Постели намело — целую гору. Целую снежную вершину пика Арс-Теллу, 7683 метра над уровнем моря. Только там, наверное, гораздо холоднее… впрочем, я мерзла и здесь. И зябко зарывалась поглубже в белые хлопья.
Хотелось посвязить. Маме. Или Дальке. Или Марису… хотя нет, ему — ни за что. Да и никому нельзя сейчас связить. Некоторые решения допустимо принимать только самой. Без малейшего совещательного голоса извне.
И надо было думать, анализировать, сопоставлять, взвешивать «за» и «против». А я только мерзла — и все. И ни единой связной мысли.
А потом начала потихоньку согреваться.
И вдруг само собой, без участия мыслительной деятельности, пришло понимание: все ведь совсем не так. Даже наоборот. Абсолютно ничего не нужно решать — впервые за последние пятнадцать лет. Еще пару минут я сидела неподвижно, придавленная несколькими слоями постели и этим совершенно новым ощущением. Все уже решено. Все известно на несколько месяцев — даже лет — наперед, пусть не в мелочах, но зато в самом главном. Можно расслабиться и просто ждать.
Тепло. Очень тепло…
Я встала, разворошив жаркий сугроб, подошла к зеркалу. Включила опцию «в профиль» и прогнулась в пояснице. Рассмеялась.
А черные косы до колен в сочетании с родными зелеными глазами без линз и вправду выглядели супер. Может быть, так и оставить?
Вот над этим и подумаем. Взвесим, черт возьми, «за» и «против».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Редкостная стерва. Переспала со всеми, с кем нужно для пользы дела, даже с Самим».
«Ни фига себе!»
«Точно-точно. Не первый год с ней работаю. Чтоб ты знал, ей уже скоро сороковник — неплохо сохранилась, скажи? Если ты не в ее вкусе, проглотит и выплюнет, что осталось. Если в ее — еще хуже… Кстати, говорят, у вас на днях жуткий разгон был, правда?»
«Ты это о чем? Когда передатчицу взяли?»
«Ага. Каланиха всегда бесится, если не ей первой. Особенно после того, как ту чернопузую уморили ребята из Внешнего, помнишь? Так что вам еще повезло. Она же сама бывшая гебейщица, ты в курсе?»
«Ну, это все знают. А про Самого — правда?»
«Ха! А ты думал, кто ее двигает? Остальные у нее карманные, на посылках: и экологист этот, и гебейщик из Особого назначения, и наш общий друг Марис Сирил…»
«Что, и он тоже?»
«Ну, это старая песня. Они чуть ли не в соцгруппу вместе ходили… Да, я слышал, у вас в ведомстве вакансия освобождается, так хотел у тебя разузнать. Понимаешь, есть одна цыпочка с амбициями, и не дура, между прочим…»
Стало неинтересно, и я отключилась с линии. Что может быть глупее и нерациональнее, чем просмотр приватной коммуникации подчиненных? Но тонизирует, честное слово. Иногда мне кажется, будто я уже подсела на это милое развлечение, как Слав — на гаугразский чай. И не возьмусь утверждать, что лучше.
Но пора заняться делом. Я загрузила на стену Секретаршу и стребовала с нее сегодняшнее расписание. Аппаратное совещание — это раз. Встречу с главой Ведомства торговых связей со спокойной совестью перенесем на завтра, подождет. Открытую конференцию гебейной верхушки можно вообще продинамить: в ГБ ничего по-настоящему важного на открытые мероприятия не выносится. Насчет приглашения в новый элитарный сюрр-клуб еще подумаем, до вечера далеко. А вот годовщина Любецкого дестракта — от нее не отвертишься. Более того, придется подготовить приличествующую краткую речь… от которой никому не станет легче.
И еще передатчица. Ее нужно допросить прямо сейчас.
Во всяком случае, попытаться.
— Загрузи Спичрайтера, пусть напишет по Любецкой трагедии, три минуты с паузами. И прикажи этим бездельникам в отделе доставить девушку. Только предварительно договорись сама, хорошо?
— Да, госпожа Калан.
Секретарша улыбнулась и исчезла.
С личностными программами гораздо легче, чем с людьми. На них можно положиться, со спокойной душой забыть об отданных распоряжениях: все будет сделано, причем именно так, как ты сформулируешь. Я бы с удовольствием укомплектовала ведомство одними Секретаршами, Клерками и Сопровождающими. Жаль, что это противоречит законам Глобального социума как ущемление прав человека.
Разумеется, они еще минут десять грузились на коммуникативной линии, на этот раз на тему Глобального чемпионата по вирт-болу. Потом один соизволил, хоть приятель из соседнего отдела и уговаривал его не суетиться почем зря. Другой вяло — я, конечно, не включала режима наблюдения, но и без того понятно, что не на седьмой скорости, — присоединился к напарнику. По инструкции № 513 передатчицу должны сопровождать как минимум двое. Людей. Полагаться на Сопровождающих с ними, увы, нельзя.
Я включила в стене зеркальный режим. Анфас, профиль, полный рост. Этот недоумок из отдела был прав: я неплохо сохранилась. Прическа и конусиль в порядке. Можно отключать зеркало; на все про все пятнадцать секунд.
Но обойтись без этого ритуала я не могу. Перед ними нельзя выглядеть старой скользилкой. Нельзя психологически проигрывать им ни на мгновение; а тяжело. Они все такие юные, такие невероятные красавицы…
Какой же надо быть сволочью, чтобы использовать их!…
— …величайшей трагедии в истории Глобального социума. Все мы помним, каким потрясением для каждого из нас ровно год назад стала весть о тотальной разгерметизации и разрушении города Любецка, повлекших за собой многочисленные человеческие жертвы. Имя этого маленького городка, население которого не достигало и трех миллионов, стало синонимом ужаса и горя — и в то же время залогом стойкости Глобального социума, его готовности противостоять любым несчастьям. Если наши враги думали, будто одного этого жеста варварства и цинизма достаточно, чтобы мы сдались, сломались, пошли на унизительные переговоры, которые нам предлагают в столь же циничной, извращенной форме, то они ошибались! Глобальный социум был и остается непримирим…
И как таких идиотов допускают до цифрофона? Траурный митинг по случаю годовщины Любецкого дестракта проходил в Блоке Глобальных событий с участием первых лиц и транслировался по всем ведущим информалкам. Лично я с самого начала, еще на этапе утверждения программы, не понимала, зачем столько шуму и пыли. Хотя родственникам погибших, наверное, приятно… может быть.
Я потихоньку выходила из блаженного состояния, куда была ввергнута конфиденциальным сообщением Модератора о том, что в программе произошли изменения и моей речи там уже нет. Разумеется, я тут же по возможности расслабилась (за трагическим выражением лица все-таки приходилось следить); передатчица оставила от меня выжатый комплект с мятой трубочкой. И только теперь до сознания постепенно начала доходить, мягко говоря, нелогичность этих самых изменений.
Да, я не самое первое лицо в Глобальном социуме. Мои амбиции не настолько болезненны, чтобы ненавязчивое напоминание об этом могло меня задеть. Но в данном контексте глава Ведомства проблем Гауграза — эксперт, узкий специалист, черт возьми!.. До сих пор мне не удавалось открутиться ни от одного Всеглобального заседалова или мероприятия по Любецку, не говоря уже о городских и региональных. Странно все это. Что-то сдохло в лесной экосистеме.
Кое-что изменилось. И не только программа нынешней трагической тягомотины.
Заставила себя собраться. Для эйфории не время и не место.
На трибуне и мониторах был уже другой оратор. В штатском. Впрочем, одни его мастерские паузы с успехом заменяли мундиркомб; полковник, не ниже, прикинула я. И выглядел далеко не таким дураком, как предыдущий.
— …конкретных действий. Возможно, потребуется даже некоторый пересмотр экологической политики Глобального социума. Когда речь идет о безопасности и жизни людей, наших сограждан, было бы неразумно держаться за старые приоритеты и концепции, разработанные в совершенно других условиях. Думаю, со мной согласятся все присутствующие, и зрители информ-каналов тоже: ни одна уникальная экосистема не стоит…
За ним выступала худенькая дамочка из Ведомства культуры; тоже интересно, их вообще редко куда приглашают. Говорила она скомканно и невнятно, и единственное, что я смогла выделить в осадок из ее речи, так это то, что культура традиционных обществ, остановившихся на доглобальном уровне развития, особого интереса для сокровищницы Глобального социума не представляет. И, разумеется, не имеет никаких перспектив для развития.
Далее в программе имелся еще один полковник, на этот раз при полном параде, не гебейщик, а военный. Этот рубил короткими понятными фразами: без ораторских изысков, но с четкими смысловыми посылками. «Глобальный социум устал от затяжной войны», «ежегодно на границе гибнет до десятка и более солдат», «стратегия обороны подрывает боевой дух» и так далее. Впрочем, военные всегда несут нечто подобное. Другое дело, что им редко дают высказываться на таком уровне, как сегодня, тем более с ретрансляцией на весь Глобальный социум. И никогда не воспринимают всерьез.
Странно. Более чем странно.
Сохраняя трагическое выражение лица, я достала ведомственную связилку и подключилась на коммуникативную линию Модератора. С готовностью (видимо, не я первая) он сообщил, что до конца официальной части еще тринадцать минут, после чего по программе идет фуршет и сюрр-концерт с участием…
Я перебила его на самом интересном месте:
— Кто там остался из ораторов?
Сейчас узнаю, насколько я права.
— Господин Цинус, глава Ведомства глобальной экономики, и госпожа Ротано, Ведомство проблем Га…
Так я и думала.
— Спасибо. Внесите изменение в программу. От нашего ведомства я выступлю сама.
— Но, госпожа Калан…
Модераторы — зловредная программа. У них имеются настройки принятия экстренных решений, что позволяет им запросто спорить с людьми, причем независимо от социального статуса последних. Но тут он ничего не может поделать. В программе стоит выступление человека от Гаугразских проблем, и само собой разумеется, что на митинге такого уровня эта честь предоставляется главе ведомства, то есть мне. Кто-либо другой — только с моего ведома и согласия. И до сих пор все у них прокатилось гладко: в известность меня поставили, а за согласие сошло мое блаженное молчание. Молодцы!
Ротанша, ничего себе. Даже не первый зам. Интересно, какую речь они ей наваяли?
— Я передумала. Внесите изменение.
— Хорошо, госпожа Калан.
О чем говорил Цинус, я в упор не слышала. Жалко, он-то как раз умный мужик и наверняка формулировал убедительно; что именно — можно догадаться. Но мне надо было срочно обдумать собственную речь. Мероприятие оказалось далеко не таким формальным, как я надеялась, одобряя «рыбу» от Спичрайтера; придется экспромтом. Не люблю. Но иначе никак нельзя.
Годовщина Любецкой трагедии. Сволочи!
— Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза.
— Спасибо. — Я перевела дыхание; надеюсь, незаметно. — Мое выступление последнее в программе, и я понимаю, что все утомлены, все хотят фуршета и сюрр-концерта. Я сама устала. Я давно не вижу в Любецком дестракте реальную беду, которая могла бы произойти и с кем-то из моих родных. Согласитесь, я не одна такая. За год мы успели выхолостить эту трагедию, она уже не волнует никого, кроме тех, кто потерял там близких; а Любецк, как уже звучало здесь, был небольшим городом. Тем более удобно использовать его — как имя, брэнд, символ. Что угодно! И это может иметь гораздо более страшные последствия, чем гибель отдельно взятого маленького городка.
…Я была цинична; это заставляет слушать. Я была в меру патетична и возвышенна: с этими людьми иначе нельзя. Я старалась быть простой и доступной — чтобы дошло до каждого, кто в ожидании сюрр-концерта не переключил канал на какую-нибудь приватную информалку.
Я надеялась, все это хоть что-то даст.
— …Сегодня я разговаривала с передатчицей. Именно разговаривала, не допрашивала: девушка потеряла связь с тем, кто послал ее сюда. Возможно, она лжет, но меня интересовало другое. Я пыталась просто поговорить с ней… знаете, она совсем молоденькая. Лет на пять старше моей дочери. Но там, у них, в таком возрасте уже выходят замуж, рожают детей. У этой девушки был жених, она ждала, когда он вернется с посвящения оружием… Если кто не знает, на Гаугразе есть обряд: юноша не считается мужчиной, пока не примет участие в бою на границе. По данным Внешнего департамента ГБ, примерно двадцать пять — тридцать процентов смертовиков не возвращаются из своего первого боя…
— Регламент, госпожа Калан.
— Я заканчиваю. Мы можем уничтожить Гауграз; в отличие от предыдущих ораторов я позволю себе выразиться прямо. Так вот смертовики давно об этом знают. Однако до сих пор не считали это основанием сложить оружие. А сегодня они тоже реально могут уничтожить нас: не городок Любецк, о котором никто из присутствующих и не слышал до трагедии, а весь Глобальный социум. Но они предлагают договориться. Мне кажется, попробовать стоит.
Без малейшей паузы мое лицо на многочисленных мониторах потонуло в рекламной заставке. Модератор дал долгожданное объявление о фуршете. Я улыбнулась и поблагодарила за внимание ряды затылков и задниц над удаляющимися скользилками.
Какая все-таки слабая вещь — человеческий голос без цифрофона.
Аськи дома не было.
Воспиталька сообщила, что моя дочь сосвязилась с друзьями из колледжа и отправилась в новый психовиртуальный клуб, не оставив якорных координат, несмотря на ее, Воспиталькины, неоднократные напоминания. Когда вернется, тоже не сообщила. В колледже у нее завтра коллоквиум, к которому, насколько Воспитальке известно, Аська и не думала готовиться. Вот.
Я поблагодарила эту ябеду и отключила ее. Дочка все равно не вернется раньше позднего вечера, так что нет смысла переводить энергию, утром загрузится. И как Аська ее терпит?
И тут же, чувствуя себя полной идиоткой, села связить. Отвечалка бойко оттарабанила Аськиным голосом знакомый текст; разумеется. Я включила персонал и совсем уже было запустила программу поиска ДНК-маячка — к счастью, вовремя спохватилась. Аська и так намекала, что один знакомый мальчик обещал научить ее блокироваться от всяких… то есть от меня. Ну и от органов ГБ в придачу.
Поскользила на кухню. В программу сегодняшнего дня снова не вписался пункт «перекусить», не считая траурного фуршета, где мне мало что полезло в горло (по-видимому, мне одной: стол очистился мгновенно, как если бы запустили встроенный аннигилятор). Контейнер, конечно, оказался абсолютно пуст. Надо было все-таки слетать на открытие того сюрр-клуба…
В коридоре зашуршала скользилка. Аська? Быть не может. Неужели Слав?!
Я даже выскользила ему навстречу. Соскучилась.
— Привет. Соскучился, Юська…
От него пахло дымом. До тридцати с лишним лет я и не знала, как пахнет дым… Потому для меня это его запах, запах Слава. Приникла щекой к продымленному комбу; через минуту стало больно, как если б я прижималась к стене или скале…
— Только что вернулся. Вот решил зайти.
— Откуда ты знал, что я дома?
— У нас же в базе твой маячок.
— А-а.
Его руки невозможно расцепить. Совершенно нереально высвободиться из его объятий, если Слав этого не хочет. Я и не пробовала. Прямо так, припав занемевшей щекой к его груди, с трудом шевельнула губами и спросила:
— Ты голодный?
Он коротко усмехнулся у меня над головой:
— А ничего нет, правда?
— Ага.
— По фиг.
И моя скользилка закружилась, выписывая кольца и восьмерки вопреки запрограммированному пути, а потом исчезла у меня из-под ног, и я уже сама кружилась в воздухе, и невозможно было сопротивляться этому кружению, танцу, водовороту морской экосистемы… На седьмой скорости — коридор, повороты, мелькание мониторов перед глазами — в глубину, в бездну, в невероятное никуда…
Он сумасшедший. Мы когда-нибудь разобьемся. Нелепее не придумаешь: разбиться в собственном блоке, не вписавшись в поворот вдвоем на безумной скользилке…
— Слав!.. А если Аська вернется?
— У твоей Аськи своя личная жизнь. Бурная.
— Откуда ты знаешь?
— Молчи.
Он шутил. Он знал, что я при всем желании не сумею молчать.
И в последний момент я, тоже в шутку, попыталась ускользнуть — я же сильная, я независимая, хладнокровная, я женщина, в конце концов!.. А женщина, это неоспоримо, всегда может переиграть мужчину. Подразнить. Распалить еще сильнее. Заставить его хоть на секунду признать свою слабость…
Он набросился на меня, как хищный зверь из той экосистемы, откуда только что вернулся, пропитанный дымом. Его глаза очутились так близко, что не могли видеть меня, да и не стремились, для него теперь имело значение только одно — его сила, мужская, не терпящая ни малейших сомнений. И меня уже не было, не существовало, эта необоримая сила смяла, смела начисто остатки независимой женщины, и конечно же, я сама этого хотела, разве мыслимо вообще желать чего-то другого?..
— Сла-а-ав!!!
— Они сбросят бомбу.
— С чего ты взяла?
— Они готовятся к этому, Слав. На всех уровнях. Сегодня на митинге шла хорошая промывка мозгов с ретрансляцией навесь Глобальный социум. И это только начало. Мне кажется, если б не Любецк, они придумали бы что-то еще.
— Подожди, Юська. Только не обобщай. Факты.
— Ты сам знаешь. Почему до сих пор не свернули проект по учебным тревогам?
— Тормозы. Как будто ты сама не работала в ГБ.
— Работала. Тормозы. Но целый год — все-таки чересчур. После Любецка учебные тревоги потеряли всякий смысл, это стало ясно сразу же. Но они продолжаются, и цель тут одна — маскировка. Люди не должны заметить, что за весь год не произошло ни единого локального дестракта.
— Откуда ты знаешь?
— Старые связи. Я не о том…
— А я о том. Сам?
— Не начинай. Я не хочу сказать, что меня это радует. Наоборот, пугает. Локальные дестракты уже вряд ли возобновятся. Теперь, если мы так и не наладим переговорный процесс, нас ждет второй Любецк, только помасштабнее. Возможно, столица.
— Ты добрая.
— Я вижу, что происходит. Гебейщики считают, что социуму нельзя знать об этом, и они правы, нам не хватает только паники. Но на дозированной информации очень легко играть, ты же понимаешь. Постоянные дестрактные тревоги плюс годовщина Любедкой трагедии — хороший фундамент для узаконивания наступательной стратегии. Глобальный социум грамотно доводят до пика ненависти к Гаугразу, но это должна быть ненависть сильного к слабому, без примеси страха. Поэтому…
— Перестань. Ты не на аппаратном заседании.
— Они не желают меня слушать. Просочились слухи, не знаю, насколько это правда, что на следующей сессии Глобального парламента мое ведомство вообще упразднят. В любом случае реально что-то предпринять можно только через ГБ.
— Это не ко мне. Ты в курсе.
— Слав! Ты должен подать рапорт. С предложением включить меня в состав новой экспедиции. Я уверена, что…
— Должен? Тебе кажется, ты все еще моя начальница?
— Подожди, ты же ничего не знаешь. Я сегодня говорила с передатчицей, Она замкнулась, они всегда сразу замыкаются, если… а ее еще допрашивали до меня… Но мне показалось…
— К Самому. Приемные часы уточни у Секретарши. Хотя тебе оно, думаю, не зачем.
— Слав…
Его плечо резко исчезло из-под моего затылка — будто выдернули опору, фундамент, несущую конструкцию. Я увидела Слава уже на другом конце комнаты — голого, худого, жилистого, с белым пухом приставшей постели на животе и груди. Над любым другим мужчиной в таком виде я бы обхохоталась до колик. Но Слав никогда не бывает смешным.
Брезгливо стряхнул белые хлопья. Нагнулся за продымленным комбом.
— Слав.
Он молчал.
— Ты уходишь?
Я без малого десяток лет уверена, что когда-нибудь он уйдет. Впрочем, он уже не раз уходил, иногда со скандалом, часто молча, как теперь, — и я не сомневалась, что он не вернется. И становилось даже где-то легче. Но потом он все-таки возвращался. И при этом я знала, что так не будет продолжаться до бесконечности.
Если со Славом вообще можно о чем-то точно знать.
Я тоже встала и огляделась в поисках конусили. Слишком уж много преимуществ у одетого мужчины перед голой женщиной в разворошенной постели.
Конусили нигде не было. Или Слав сорвал ее с меня еще в коридоре на скользилке — не помню, ничего не помню… — или аннигилятор идентифицировал то, что от нее осталось, как мусор. Теперь надо идти в гардеробную комнату программировать новую одежду… Слав, конечно, не станет ждать.
И по фиг!!!..
Я встала на скользилку и проплыла мимо него на первой скорости, очень прямо держа спину. Я неплохо сохранилась. Мне никто не дает моих тридцати девяти. И я спокойно проживу без него, грубого, вздорного, сумасшедшего гебейщика…
— Юста.
Не затормозила. Обернулась уже в дверях:
— Что?
— Завари чаю.
— Еще чего. Обойдешься.
Он в несколько шагов догнал мою скользилку. Ни слова не говоря, обхватил меня со спины жилистыми руками и чуть-чуть приподнял, позволив ей медленно двигаться дальше. Я снова вдохнула запах дыма. И снова закружилась голова — от этого запаха, от прикосновения жестких пальцев к груди…
Не вырваться. Пока он сам не захочет.
И никогда нельзя предугадать, чего он захочет в следующую минуту.
— Юська… Полетели на море.
Волны одна задругой разбивались о подножие горы, похожей на лошадь. Лайя, 2145 метров над уровнем моря, Южный хребет.
Аська визжала, кидаясь навстречу волнам. Под одни подныривала, на других подпрыгивала, прокатываясь к берегу вместе с пенным гребнем; несколько раз ее, кажется, чувствительно приложило о прибрежные булыжники. Тем не менее она вскакивала и снова с победным визгом бросалась в море.
«Ни фига себе!»
«Точно-точно. Не первый год с ней работаю. Чтоб ты знал, ей уже скоро сороковник — неплохо сохранилась, скажи? Если ты не в ее вкусе, проглотит и выплюнет, что осталось. Если в ее — еще хуже… Кстати, говорят, у вас на днях жуткий разгон был, правда?»
«Ты это о чем? Когда передатчицу взяли?»
«Ага. Каланиха всегда бесится, если не ей первой. Особенно после того, как ту чернопузую уморили ребята из Внешнего, помнишь? Так что вам еще повезло. Она же сама бывшая гебейщица, ты в курсе?»
«Ну, это все знают. А про Самого — правда?»
«Ха! А ты думал, кто ее двигает? Остальные у нее карманные, на посылках: и экологист этот, и гебейщик из Особого назначения, и наш общий друг Марис Сирил…»
«Что, и он тоже?»
«Ну, это старая песня. Они чуть ли не в соцгруппу вместе ходили… Да, я слышал, у вас в ведомстве вакансия освобождается, так хотел у тебя разузнать. Понимаешь, есть одна цыпочка с амбициями, и не дура, между прочим…»
Стало неинтересно, и я отключилась с линии. Что может быть глупее и нерациональнее, чем просмотр приватной коммуникации подчиненных? Но тонизирует, честное слово. Иногда мне кажется, будто я уже подсела на это милое развлечение, как Слав — на гаугразский чай. И не возьмусь утверждать, что лучше.
Но пора заняться делом. Я загрузила на стену Секретаршу и стребовала с нее сегодняшнее расписание. Аппаратное совещание — это раз. Встречу с главой Ведомства торговых связей со спокойной совестью перенесем на завтра, подождет. Открытую конференцию гебейной верхушки можно вообще продинамить: в ГБ ничего по-настоящему важного на открытые мероприятия не выносится. Насчет приглашения в новый элитарный сюрр-клуб еще подумаем, до вечера далеко. А вот годовщина Любецкого дестракта — от нее не отвертишься. Более того, придется подготовить приличествующую краткую речь… от которой никому не станет легче.
И еще передатчица. Ее нужно допросить прямо сейчас.
Во всяком случае, попытаться.
— Загрузи Спичрайтера, пусть напишет по Любецкой трагедии, три минуты с паузами. И прикажи этим бездельникам в отделе доставить девушку. Только предварительно договорись сама, хорошо?
— Да, госпожа Калан.
Секретарша улыбнулась и исчезла.
С личностными программами гораздо легче, чем с людьми. На них можно положиться, со спокойной душой забыть об отданных распоряжениях: все будет сделано, причем именно так, как ты сформулируешь. Я бы с удовольствием укомплектовала ведомство одними Секретаршами, Клерками и Сопровождающими. Жаль, что это противоречит законам Глобального социума как ущемление прав человека.
Разумеется, они еще минут десять грузились на коммуникативной линии, на этот раз на тему Глобального чемпионата по вирт-болу. Потом один соизволил, хоть приятель из соседнего отдела и уговаривал его не суетиться почем зря. Другой вяло — я, конечно, не включала режима наблюдения, но и без того понятно, что не на седьмой скорости, — присоединился к напарнику. По инструкции № 513 передатчицу должны сопровождать как минимум двое. Людей. Полагаться на Сопровождающих с ними, увы, нельзя.
Я включила в стене зеркальный режим. Анфас, профиль, полный рост. Этот недоумок из отдела был прав: я неплохо сохранилась. Прическа и конусиль в порядке. Можно отключать зеркало; на все про все пятнадцать секунд.
Но обойтись без этого ритуала я не могу. Перед ними нельзя выглядеть старой скользилкой. Нельзя психологически проигрывать им ни на мгновение; а тяжело. Они все такие юные, такие невероятные красавицы…
Какой же надо быть сволочью, чтобы использовать их!…
— …величайшей трагедии в истории Глобального социума. Все мы помним, каким потрясением для каждого из нас ровно год назад стала весть о тотальной разгерметизации и разрушении города Любецка, повлекших за собой многочисленные человеческие жертвы. Имя этого маленького городка, население которого не достигало и трех миллионов, стало синонимом ужаса и горя — и в то же время залогом стойкости Глобального социума, его готовности противостоять любым несчастьям. Если наши враги думали, будто одного этого жеста варварства и цинизма достаточно, чтобы мы сдались, сломались, пошли на унизительные переговоры, которые нам предлагают в столь же циничной, извращенной форме, то они ошибались! Глобальный социум был и остается непримирим…
И как таких идиотов допускают до цифрофона? Траурный митинг по случаю годовщины Любецкого дестракта проходил в Блоке Глобальных событий с участием первых лиц и транслировался по всем ведущим информалкам. Лично я с самого начала, еще на этапе утверждения программы, не понимала, зачем столько шуму и пыли. Хотя родственникам погибших, наверное, приятно… может быть.
Я потихоньку выходила из блаженного состояния, куда была ввергнута конфиденциальным сообщением Модератора о том, что в программе произошли изменения и моей речи там уже нет. Разумеется, я тут же по возможности расслабилась (за трагическим выражением лица все-таки приходилось следить); передатчица оставила от меня выжатый комплект с мятой трубочкой. И только теперь до сознания постепенно начала доходить, мягко говоря, нелогичность этих самых изменений.
Да, я не самое первое лицо в Глобальном социуме. Мои амбиции не настолько болезненны, чтобы ненавязчивое напоминание об этом могло меня задеть. Но в данном контексте глава Ведомства проблем Гауграза — эксперт, узкий специалист, черт возьми!.. До сих пор мне не удавалось открутиться ни от одного Всеглобального заседалова или мероприятия по Любецку, не говоря уже о городских и региональных. Странно все это. Что-то сдохло в лесной экосистеме.
Кое-что изменилось. И не только программа нынешней трагической тягомотины.
Заставила себя собраться. Для эйфории не время и не место.
На трибуне и мониторах был уже другой оратор. В штатском. Впрочем, одни его мастерские паузы с успехом заменяли мундиркомб; полковник, не ниже, прикинула я. И выглядел далеко не таким дураком, как предыдущий.
— …конкретных действий. Возможно, потребуется даже некоторый пересмотр экологической политики Глобального социума. Когда речь идет о безопасности и жизни людей, наших сограждан, было бы неразумно держаться за старые приоритеты и концепции, разработанные в совершенно других условиях. Думаю, со мной согласятся все присутствующие, и зрители информ-каналов тоже: ни одна уникальная экосистема не стоит…
За ним выступала худенькая дамочка из Ведомства культуры; тоже интересно, их вообще редко куда приглашают. Говорила она скомканно и невнятно, и единственное, что я смогла выделить в осадок из ее речи, так это то, что культура традиционных обществ, остановившихся на доглобальном уровне развития, особого интереса для сокровищницы Глобального социума не представляет. И, разумеется, не имеет никаких перспектив для развития.
Далее в программе имелся еще один полковник, на этот раз при полном параде, не гебейщик, а военный. Этот рубил короткими понятными фразами: без ораторских изысков, но с четкими смысловыми посылками. «Глобальный социум устал от затяжной войны», «ежегодно на границе гибнет до десятка и более солдат», «стратегия обороны подрывает боевой дух» и так далее. Впрочем, военные всегда несут нечто подобное. Другое дело, что им редко дают высказываться на таком уровне, как сегодня, тем более с ретрансляцией на весь Глобальный социум. И никогда не воспринимают всерьез.
Странно. Более чем странно.
Сохраняя трагическое выражение лица, я достала ведомственную связилку и подключилась на коммуникативную линию Модератора. С готовностью (видимо, не я первая) он сообщил, что до конца официальной части еще тринадцать минут, после чего по программе идет фуршет и сюрр-концерт с участием…
Я перебила его на самом интересном месте:
— Кто там остался из ораторов?
Сейчас узнаю, насколько я права.
— Господин Цинус, глава Ведомства глобальной экономики, и госпожа Ротано, Ведомство проблем Га…
Так я и думала.
— Спасибо. Внесите изменение в программу. От нашего ведомства я выступлю сама.
— Но, госпожа Калан…
Модераторы — зловредная программа. У них имеются настройки принятия экстренных решений, что позволяет им запросто спорить с людьми, причем независимо от социального статуса последних. Но тут он ничего не может поделать. В программе стоит выступление человека от Гаугразских проблем, и само собой разумеется, что на митинге такого уровня эта честь предоставляется главе ведомства, то есть мне. Кто-либо другой — только с моего ведома и согласия. И до сих пор все у них прокатилось гладко: в известность меня поставили, а за согласие сошло мое блаженное молчание. Молодцы!
Ротанша, ничего себе. Даже не первый зам. Интересно, какую речь они ей наваяли?
— Я передумала. Внесите изменение.
— Хорошо, госпожа Калан.
О чем говорил Цинус, я в упор не слышала. Жалко, он-то как раз умный мужик и наверняка формулировал убедительно; что именно — можно догадаться. Но мне надо было срочно обдумать собственную речь. Мероприятие оказалось далеко не таким формальным, как я надеялась, одобряя «рыбу» от Спичрайтера; придется экспромтом. Не люблю. Но иначе никак нельзя.
Годовщина Любецкой трагедии. Сволочи!
— Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза.
— Спасибо. — Я перевела дыхание; надеюсь, незаметно. — Мое выступление последнее в программе, и я понимаю, что все утомлены, все хотят фуршета и сюрр-концерта. Я сама устала. Я давно не вижу в Любецком дестракте реальную беду, которая могла бы произойти и с кем-то из моих родных. Согласитесь, я не одна такая. За год мы успели выхолостить эту трагедию, она уже не волнует никого, кроме тех, кто потерял там близких; а Любецк, как уже звучало здесь, был небольшим городом. Тем более удобно использовать его — как имя, брэнд, символ. Что угодно! И это может иметь гораздо более страшные последствия, чем гибель отдельно взятого маленького городка.
…Я была цинична; это заставляет слушать. Я была в меру патетична и возвышенна: с этими людьми иначе нельзя. Я старалась быть простой и доступной — чтобы дошло до каждого, кто в ожидании сюрр-концерта не переключил канал на какую-нибудь приватную информалку.
Я надеялась, все это хоть что-то даст.
— …Сегодня я разговаривала с передатчицей. Именно разговаривала, не допрашивала: девушка потеряла связь с тем, кто послал ее сюда. Возможно, она лжет, но меня интересовало другое. Я пыталась просто поговорить с ней… знаете, она совсем молоденькая. Лет на пять старше моей дочери. Но там, у них, в таком возрасте уже выходят замуж, рожают детей. У этой девушки был жених, она ждала, когда он вернется с посвящения оружием… Если кто не знает, на Гаугразе есть обряд: юноша не считается мужчиной, пока не примет участие в бою на границе. По данным Внешнего департамента ГБ, примерно двадцать пять — тридцать процентов смертовиков не возвращаются из своего первого боя…
— Регламент, госпожа Калан.
— Я заканчиваю. Мы можем уничтожить Гауграз; в отличие от предыдущих ораторов я позволю себе выразиться прямо. Так вот смертовики давно об этом знают. Однако до сих пор не считали это основанием сложить оружие. А сегодня они тоже реально могут уничтожить нас: не городок Любецк, о котором никто из присутствующих и не слышал до трагедии, а весь Глобальный социум. Но они предлагают договориться. Мне кажется, попробовать стоит.
Без малейшей паузы мое лицо на многочисленных мониторах потонуло в рекламной заставке. Модератор дал долгожданное объявление о фуршете. Я улыбнулась и поблагодарила за внимание ряды затылков и задниц над удаляющимися скользилками.
Какая все-таки слабая вещь — человеческий голос без цифрофона.
Аськи дома не было.
Воспиталька сообщила, что моя дочь сосвязилась с друзьями из колледжа и отправилась в новый психовиртуальный клуб, не оставив якорных координат, несмотря на ее, Воспиталькины, неоднократные напоминания. Когда вернется, тоже не сообщила. В колледже у нее завтра коллоквиум, к которому, насколько Воспитальке известно, Аська и не думала готовиться. Вот.
Я поблагодарила эту ябеду и отключила ее. Дочка все равно не вернется раньше позднего вечера, так что нет смысла переводить энергию, утром загрузится. И как Аська ее терпит?
И тут же, чувствуя себя полной идиоткой, села связить. Отвечалка бойко оттарабанила Аськиным голосом знакомый текст; разумеется. Я включила персонал и совсем уже было запустила программу поиска ДНК-маячка — к счастью, вовремя спохватилась. Аська и так намекала, что один знакомый мальчик обещал научить ее блокироваться от всяких… то есть от меня. Ну и от органов ГБ в придачу.
Поскользила на кухню. В программу сегодняшнего дня снова не вписался пункт «перекусить», не считая траурного фуршета, где мне мало что полезло в горло (по-видимому, мне одной: стол очистился мгновенно, как если бы запустили встроенный аннигилятор). Контейнер, конечно, оказался абсолютно пуст. Надо было все-таки слетать на открытие того сюрр-клуба…
В коридоре зашуршала скользилка. Аська? Быть не может. Неужели Слав?!
Я даже выскользила ему навстречу. Соскучилась.
— Привет. Соскучился, Юська…
От него пахло дымом. До тридцати с лишним лет я и не знала, как пахнет дым… Потому для меня это его запах, запах Слава. Приникла щекой к продымленному комбу; через минуту стало больно, как если б я прижималась к стене или скале…
— Только что вернулся. Вот решил зайти.
— Откуда ты знал, что я дома?
— У нас же в базе твой маячок.
— А-а.
Его руки невозможно расцепить. Совершенно нереально высвободиться из его объятий, если Слав этого не хочет. Я и не пробовала. Прямо так, припав занемевшей щекой к его груди, с трудом шевельнула губами и спросила:
— Ты голодный?
Он коротко усмехнулся у меня над головой:
— А ничего нет, правда?
— Ага.
— По фиг.
И моя скользилка закружилась, выписывая кольца и восьмерки вопреки запрограммированному пути, а потом исчезла у меня из-под ног, и я уже сама кружилась в воздухе, и невозможно было сопротивляться этому кружению, танцу, водовороту морской экосистемы… На седьмой скорости — коридор, повороты, мелькание мониторов перед глазами — в глубину, в бездну, в невероятное никуда…
Он сумасшедший. Мы когда-нибудь разобьемся. Нелепее не придумаешь: разбиться в собственном блоке, не вписавшись в поворот вдвоем на безумной скользилке…
— Слав!.. А если Аська вернется?
— У твоей Аськи своя личная жизнь. Бурная.
— Откуда ты знаешь?
— Молчи.
Он шутил. Он знал, что я при всем желании не сумею молчать.
И в последний момент я, тоже в шутку, попыталась ускользнуть — я же сильная, я независимая, хладнокровная, я женщина, в конце концов!.. А женщина, это неоспоримо, всегда может переиграть мужчину. Подразнить. Распалить еще сильнее. Заставить его хоть на секунду признать свою слабость…
Он набросился на меня, как хищный зверь из той экосистемы, откуда только что вернулся, пропитанный дымом. Его глаза очутились так близко, что не могли видеть меня, да и не стремились, для него теперь имело значение только одно — его сила, мужская, не терпящая ни малейших сомнений. И меня уже не было, не существовало, эта необоримая сила смяла, смела начисто остатки независимой женщины, и конечно же, я сама этого хотела, разве мыслимо вообще желать чего-то другого?..
— Сла-а-ав!!!
— Они сбросят бомбу.
— С чего ты взяла?
— Они готовятся к этому, Слав. На всех уровнях. Сегодня на митинге шла хорошая промывка мозгов с ретрансляцией навесь Глобальный социум. И это только начало. Мне кажется, если б не Любецк, они придумали бы что-то еще.
— Подожди, Юська. Только не обобщай. Факты.
— Ты сам знаешь. Почему до сих пор не свернули проект по учебным тревогам?
— Тормозы. Как будто ты сама не работала в ГБ.
— Работала. Тормозы. Но целый год — все-таки чересчур. После Любецка учебные тревоги потеряли всякий смысл, это стало ясно сразу же. Но они продолжаются, и цель тут одна — маскировка. Люди не должны заметить, что за весь год не произошло ни единого локального дестракта.
— Откуда ты знаешь?
— Старые связи. Я не о том…
— А я о том. Сам?
— Не начинай. Я не хочу сказать, что меня это радует. Наоборот, пугает. Локальные дестракты уже вряд ли возобновятся. Теперь, если мы так и не наладим переговорный процесс, нас ждет второй Любецк, только помасштабнее. Возможно, столица.
— Ты добрая.
— Я вижу, что происходит. Гебейщики считают, что социуму нельзя знать об этом, и они правы, нам не хватает только паники. Но на дозированной информации очень легко играть, ты же понимаешь. Постоянные дестрактные тревоги плюс годовщина Любедкой трагедии — хороший фундамент для узаконивания наступательной стратегии. Глобальный социум грамотно доводят до пика ненависти к Гаугразу, но это должна быть ненависть сильного к слабому, без примеси страха. Поэтому…
— Перестань. Ты не на аппаратном заседании.
— Они не желают меня слушать. Просочились слухи, не знаю, насколько это правда, что на следующей сессии Глобального парламента мое ведомство вообще упразднят. В любом случае реально что-то предпринять можно только через ГБ.
— Это не ко мне. Ты в курсе.
— Слав! Ты должен подать рапорт. С предложением включить меня в состав новой экспедиции. Я уверена, что…
— Должен? Тебе кажется, ты все еще моя начальница?
— Подожди, ты же ничего не знаешь. Я сегодня говорила с передатчицей, Она замкнулась, они всегда сразу замыкаются, если… а ее еще допрашивали до меня… Но мне показалось…
— К Самому. Приемные часы уточни у Секретарши. Хотя тебе оно, думаю, не зачем.
— Слав…
Его плечо резко исчезло из-под моего затылка — будто выдернули опору, фундамент, несущую конструкцию. Я увидела Слава уже на другом конце комнаты — голого, худого, жилистого, с белым пухом приставшей постели на животе и груди. Над любым другим мужчиной в таком виде я бы обхохоталась до колик. Но Слав никогда не бывает смешным.
Брезгливо стряхнул белые хлопья. Нагнулся за продымленным комбом.
— Слав.
Он молчал.
— Ты уходишь?
Я без малого десяток лет уверена, что когда-нибудь он уйдет. Впрочем, он уже не раз уходил, иногда со скандалом, часто молча, как теперь, — и я не сомневалась, что он не вернется. И становилось даже где-то легче. Но потом он все-таки возвращался. И при этом я знала, что так не будет продолжаться до бесконечности.
Если со Славом вообще можно о чем-то точно знать.
Я тоже встала и огляделась в поисках конусили. Слишком уж много преимуществ у одетого мужчины перед голой женщиной в разворошенной постели.
Конусили нигде не было. Или Слав сорвал ее с меня еще в коридоре на скользилке — не помню, ничего не помню… — или аннигилятор идентифицировал то, что от нее осталось, как мусор. Теперь надо идти в гардеробную комнату программировать новую одежду… Слав, конечно, не станет ждать.
И по фиг!!!..
Я встала на скользилку и проплыла мимо него на первой скорости, очень прямо держа спину. Я неплохо сохранилась. Мне никто не дает моих тридцати девяти. И я спокойно проживу без него, грубого, вздорного, сумасшедшего гебейщика…
— Юста.
Не затормозила. Обернулась уже в дверях:
— Что?
— Завари чаю.
— Еще чего. Обойдешься.
Он в несколько шагов догнал мою скользилку. Ни слова не говоря, обхватил меня со спины жилистыми руками и чуть-чуть приподнял, позволив ей медленно двигаться дальше. Я снова вдохнула запах дыма. И снова закружилась голова — от этого запаха, от прикосновения жестких пальцев к груди…
Не вырваться. Пока он сам не захочет.
И никогда нельзя предугадать, чего он захочет в следующую минуту.
— Юська… Полетели на море.
Волны одна задругой разбивались о подножие горы, похожей на лошадь. Лайя, 2145 метров над уровнем моря, Южный хребет.
Аська визжала, кидаясь навстречу волнам. Под одни подныривала, на других подпрыгивала, прокатываясь к берегу вместе с пенным гребнем; несколько раз ее, кажется, чувствительно приложило о прибрежные булыжники. Тем не менее она вскакивала и снова с победным визгом бросалась в море.