Страница:
В том, что это нельзя — когда на тебя смотрят такими глазами — а ты…
— Ты… — беспомощно выговорила она.
— Они знали, Миль, — тихо отозвался Робни-сур так, будто услышал ее мысли. — Они всегда знают. И всегда готовы ко всему… они замечательные, правда. Если б они только могли сделать все, что нужно…
Он умолк. Придвинувшись к жене, взял в ладони ее лицо и развернул к себе.
Уже совсем стемнело. В его глазах не отражалось ни единой искры. Во тьме — только дыхание, теплое и мягкое, как овечья шерсть, пряное и головокружительное, словно жгучие приправы вперемешку с изырбузским чаем… Шепот без слов, похожий на мохнатую ночную бабочку. Руки, для которых не найти сравнения навеем великом Гау-Гразе…
Те девушки… конечно, у них не было выбора, не могло быть другой судьбы.
Она их понимала.
Ей показалось, что это тот самый. Хотя, может быть, просто похож. Все они похожи, как братья, почти до бровей заросшие жгучими бородами…
Мужчина шагал прямо и целеустремленно, он то улыбался, то со здоровой жадностью вгрызался в большое красное яблоко, а за спиной у него бодро торчало дуло какого-то глобальего оружия. Мильям он не заметил.
Она не стала провожать его взглядом. Свернула в боковую улочку, совсем коротенькую, как и все улицы здесь, на окраине. Еще несколько кварталов — и город кончился, рассыпавшись напоследок разрозненными подворками. Возле крайнего из них Мильям остановилась и уверенно толкнула от себя дощатую калитку.
Выстрелы она услышала еще с подворка. Слаженными залпами и одиночными, разнобойными пробами спускового крючка. По мере того как она приближалась, обогнув приземистое жилище из грубо обтесанных глыб ракушечника, стрельба становилась все громче, затем на нее наложился зычный командный голос немолодого мужчины. Зарим-сур. Когда-то она сама отвела к нему Валара…
Сына Мильям узнала сразу, как только завернула за угол. Когда они еще только виднелись вдали — простертые ничком фигурки в камуфляже, приподнявшие над жухлой травой черные головы. Только одна светловолосая — четвертая слева. Валар. Мальчик… которому наконец-то выпадает возможность стать мужчиной.
Еще дальше, колеблясь в разогретом воздухе плоскогорья, цепочкой протянулись в ряд стоящие торчком темные силуэты. Мишени. Интересно, похожи ли они хоть чуть-чуть на настоящих глобалов?
Она подошла ближе. Зарим-сур увидел ее и двинулся навстречу, отдав неразборчивую команду юношам в камуфляже. Лежащие фигурки зашевелились: кто-то сел, вертя в руках автомат, кто-то поднялся на ноги, вскинув дуло за плечо, а некоторые остались на земле, целясь в далекие мишени…
Валар заметил ее. Но сделал вид, что не узнает. Отошел к небольшой группке, собравшейся в углу стрельбища.
Валар…
— Здравствуй, Мильям-сури. — Мастер по оружию улыбнулся, и его лицо скомкалось в сплошные морщины и шрамы. — Хорошие ребята… еще с недельку пристреляются, и буду отправлять на границу. Я всегда говорил, что дембель этот — какая-то Вражья пошесть. Может быть, его сами глобалы и придумали, пустили ложный слух, а наши командиры и повелись, на границе оно ведь сразу и не разберешься…
При первой встрече разговорчивый Зарим-сур смотрел на нее настороженно и с подозрением: разве материнское дело приводить сына к мастеру? Потом решил, будто у парня не осталось ни отца, ни старших братьев; такое тоже ведь бывает. Что ж, возможно, он не был не прав.
— Да, Зарим-сур, — кивнула Мильям. — Вражья пошесть… наверное. Позови Валара.
— Только недолго, — предупредил мастер. — Стрельбы у нас. Да и парня засмущаешь.
Повернулся, тяжело переставляя негнущуюся ногу. Прихрамывая, направился к юным воинам, уже почти готовым к посвящению оружием… если б он только знал.
Но он не знал. Обернулся через плечо:
— Твой неплохо стреляет. Девять пуль прямиком в глобалью шкуру. — Снова улыбнулся, жутко теряя человеческое лицо. — Но надо десять. Будем работать.
Сын появился перед ней через минуту. Подчеркнуто независимый, отстраненный, он остановился в нескольких шагах: не дотянуться, не обнять… Мильям сдержалась, не шагнула навстречу.
— Здравствуй, Валар.
— Здравствуй, мам.
Она выдавила улыбку:
— Ничего не сказал… Но я догадалась, что ты здесь.
— Конечно. Дембель же отменили. Скоро уходим на границу.
Камуфляж на нем был старый, вылинявший, потертый на сгибах и штопанный в простреленных местах, он помнил, наверное, запах крови не одного воина. Слегка великоватый, отчего шея в растянутом воротнике казалась слишком тонкой; вообще светловолосый и белокожий Валар выглядел в этом грубом костюме странно нереальным, готовым вот-вот раствориться в воздухе…
Мильям вдруг вспомнила, как провожали юношей на посвящение оружием в ее родном селении. Богатая одежда воина Гау-Граза, оружие, инкрустированное серебром, циновки по всему подворку, гости из нескольких окрестных селений, кушанья и вина, музыканты и сказитель Каралар-ван. И еще глоток чудодейственной воды из источника Тайи, поднесенный первой дочерью в семье… Юстаб могла бы. Только здесь, в городе, нет волшебных источников с красивыми именами. И к древним обычаям тут относятся гораздо проще, даже свадьбы гуляют не больше чем одной улицей, что уж говорить о проводах на границу…
Да и Робни-сур все равно не позволил бы. А Валар считает его своим отцом.
Робни-сур как-то сказал: посвящение оружием — самое отвратительное и противоестественное, что может произойти с молодым парнем. Оно запросто сломает всю его жизнь, перевернув с ног на голову еще не сложившиеся как следует представления о ней. И Валару повезло, что рядом с ним оказался взрослый мужчина, которого жизнь кое-чему научила. Способный оградить его от этой несусветной глупости.
Но он был не прав: за последние годы Мильям приучила себя к мысли, что он прав не всегда. И Валар — тоже.
— Что отец? — отрывисто спросил он.
— Он не знает. — Мильям не была уверена, так ли это. — Я скажу ему потом. Когда ты уже уйдешь.
— Хорошо. Мама…
В его голосе проскользнула дрожь, а в зеленых глазах мелькнуло детское, растерянное выражение: очень знакомое, будто ожившее с тех времен, когда сын еще не стеснялся обвивать руками мамину шею и шептать на ушко свои сокровенные тайны. Сделал было шаг вперед; передумал, остался на месте. Закусил губу.
И Мильям подумала, что, может быть, уже никогда больше его не обнимет. Вообще не коснется. И все, что у нее останется, — образ этого нереально светлого мальчишеского лица над воротом заскорузлого камуфляжа.
Мальчики должны уходить на посвящение оружием, так было всегда, сколько стоят на местах горы великого Гау-Граза. Уходить на границу, убивать глобалов в своем первом бою и возвращаться мужчинами — или отправляться на пир Могучего, что вновь-таки славная и предопределенная участь для воина. Матерь Могучего не велит земным матерям скорбеть о потере сыновей, полегших в бою, сколько бы их ни было, этих потерь…
Но Валар… он же у нее один!!!
Трое старших сыновей… Шанталла, Танна, Гар — она помнит лишь их имена, с трудом восстанавливая в памяти детские лица, которых— все равно давно уже нет. Даже если все трое живы. И если мертвы — тем более… Их давно уже нет. Может, никогда и не было.
Валар — есть.
Он уйдет на границу, пройдет посвящение оружием, станет мужчиной: не может же она допустить, чтобы ее сын на всю жизнь остался мальчишкой. Но — не погибнет.
Потому что еще чуть-чуть — и больше никому не придется умирать от глобальего оружия. Так сказал Робни-сур, Пленник, человек, который ничего не понимает в жизни Гау-Граза, но способен изменить эту жизнь одним лишь словом или движением рук. Как это в очередной раз произошло теперь, когда короткого шепота ее мужа над головой девушки Газюль хватило, чтобы по всему Гау-Гразу воины-дембеля начали возвращаться на границу…
Всего несколько дней. Не слишком мало — ведь Зарим-сур сказал, что отправит своих учеников где-то через неделю. Но и не слишком долго, чтобы не опоздать. Чтобы Валар успел побывать в одном бою. Только в одном… для верности Юстаб сплетет шнурок из черных и светлых волос.
А она, Мильям, постарается правильно и точно рассчитать сроки.
— Иди. — Мильям улыбнулась Валару, и на губах сына слабо проступила ответная улыбка. — Осенью сыграем свадьбу. Она красивая, твоя невеста?
Валар обвально, пунцово покраснел. И наконец-то стал настоящим, реальным, живым. Он останется жить, ее единственный взрослый сын. Она еще прижмет его к себе, спрячет пальцы в завитках светлых волос. Так будет — и это важнее всего, что произойдет благодаря ей, Мильям, со всем великим Гау-Гразом.
— До свидания.
Дойдя до калитки на дальнем краю подворка, Мильям не вытерпела, обернулась. Валар все еще стоял на месте, глядя ей вслед.
И это было самое главное.
Она сумеет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Ты… — беспомощно выговорила она.
— Они знали, Миль, — тихо отозвался Робни-сур так, будто услышал ее мысли. — Они всегда знают. И всегда готовы ко всему… они замечательные, правда. Если б они только могли сделать все, что нужно…
Он умолк. Придвинувшись к жене, взял в ладони ее лицо и развернул к себе.
Уже совсем стемнело. В его глазах не отражалось ни единой искры. Во тьме — только дыхание, теплое и мягкое, как овечья шерсть, пряное и головокружительное, словно жгучие приправы вперемешку с изырбузским чаем… Шепот без слов, похожий на мохнатую ночную бабочку. Руки, для которых не найти сравнения навеем великом Гау-Гразе…
Те девушки… конечно, у них не было выбора, не могло быть другой судьбы.
Она их понимала.
Ей показалось, что это тот самый. Хотя, может быть, просто похож. Все они похожи, как братья, почти до бровей заросшие жгучими бородами…
Мужчина шагал прямо и целеустремленно, он то улыбался, то со здоровой жадностью вгрызался в большое красное яблоко, а за спиной у него бодро торчало дуло какого-то глобальего оружия. Мильям он не заметил.
Она не стала провожать его взглядом. Свернула в боковую улочку, совсем коротенькую, как и все улицы здесь, на окраине. Еще несколько кварталов — и город кончился, рассыпавшись напоследок разрозненными подворками. Возле крайнего из них Мильям остановилась и уверенно толкнула от себя дощатую калитку.
Выстрелы она услышала еще с подворка. Слаженными залпами и одиночными, разнобойными пробами спускового крючка. По мере того как она приближалась, обогнув приземистое жилище из грубо обтесанных глыб ракушечника, стрельба становилась все громче, затем на нее наложился зычный командный голос немолодого мужчины. Зарим-сур. Когда-то она сама отвела к нему Валара…
Сына Мильям узнала сразу, как только завернула за угол. Когда они еще только виднелись вдали — простертые ничком фигурки в камуфляже, приподнявшие над жухлой травой черные головы. Только одна светловолосая — четвертая слева. Валар. Мальчик… которому наконец-то выпадает возможность стать мужчиной.
Еще дальше, колеблясь в разогретом воздухе плоскогорья, цепочкой протянулись в ряд стоящие торчком темные силуэты. Мишени. Интересно, похожи ли они хоть чуть-чуть на настоящих глобалов?
Она подошла ближе. Зарим-сур увидел ее и двинулся навстречу, отдав неразборчивую команду юношам в камуфляже. Лежащие фигурки зашевелились: кто-то сел, вертя в руках автомат, кто-то поднялся на ноги, вскинув дуло за плечо, а некоторые остались на земле, целясь в далекие мишени…
Валар заметил ее. Но сделал вид, что не узнает. Отошел к небольшой группке, собравшейся в углу стрельбища.
Валар…
— Здравствуй, Мильям-сури. — Мастер по оружию улыбнулся, и его лицо скомкалось в сплошные морщины и шрамы. — Хорошие ребята… еще с недельку пристреляются, и буду отправлять на границу. Я всегда говорил, что дембель этот — какая-то Вражья пошесть. Может быть, его сами глобалы и придумали, пустили ложный слух, а наши командиры и повелись, на границе оно ведь сразу и не разберешься…
При первой встрече разговорчивый Зарим-сур смотрел на нее настороженно и с подозрением: разве материнское дело приводить сына к мастеру? Потом решил, будто у парня не осталось ни отца, ни старших братьев; такое тоже ведь бывает. Что ж, возможно, он не был не прав.
— Да, Зарим-сур, — кивнула Мильям. — Вражья пошесть… наверное. Позови Валара.
— Только недолго, — предупредил мастер. — Стрельбы у нас. Да и парня засмущаешь.
Повернулся, тяжело переставляя негнущуюся ногу. Прихрамывая, направился к юным воинам, уже почти готовым к посвящению оружием… если б он только знал.
Но он не знал. Обернулся через плечо:
— Твой неплохо стреляет. Девять пуль прямиком в глобалью шкуру. — Снова улыбнулся, жутко теряя человеческое лицо. — Но надо десять. Будем работать.
Сын появился перед ней через минуту. Подчеркнуто независимый, отстраненный, он остановился в нескольких шагах: не дотянуться, не обнять… Мильям сдержалась, не шагнула навстречу.
— Здравствуй, Валар.
— Здравствуй, мам.
Она выдавила улыбку:
— Ничего не сказал… Но я догадалась, что ты здесь.
— Конечно. Дембель же отменили. Скоро уходим на границу.
Камуфляж на нем был старый, вылинявший, потертый на сгибах и штопанный в простреленных местах, он помнил, наверное, запах крови не одного воина. Слегка великоватый, отчего шея в растянутом воротнике казалась слишком тонкой; вообще светловолосый и белокожий Валар выглядел в этом грубом костюме странно нереальным, готовым вот-вот раствориться в воздухе…
Мильям вдруг вспомнила, как провожали юношей на посвящение оружием в ее родном селении. Богатая одежда воина Гау-Граза, оружие, инкрустированное серебром, циновки по всему подворку, гости из нескольких окрестных селений, кушанья и вина, музыканты и сказитель Каралар-ван. И еще глоток чудодейственной воды из источника Тайи, поднесенный первой дочерью в семье… Юстаб могла бы. Только здесь, в городе, нет волшебных источников с красивыми именами. И к древним обычаям тут относятся гораздо проще, даже свадьбы гуляют не больше чем одной улицей, что уж говорить о проводах на границу…
Да и Робни-сур все равно не позволил бы. А Валар считает его своим отцом.
Робни-сур как-то сказал: посвящение оружием — самое отвратительное и противоестественное, что может произойти с молодым парнем. Оно запросто сломает всю его жизнь, перевернув с ног на голову еще не сложившиеся как следует представления о ней. И Валару повезло, что рядом с ним оказался взрослый мужчина, которого жизнь кое-чему научила. Способный оградить его от этой несусветной глупости.
Но он был не прав: за последние годы Мильям приучила себя к мысли, что он прав не всегда. И Валар — тоже.
— Что отец? — отрывисто спросил он.
— Он не знает. — Мильям не была уверена, так ли это. — Я скажу ему потом. Когда ты уже уйдешь.
— Хорошо. Мама…
В его голосе проскользнула дрожь, а в зеленых глазах мелькнуло детское, растерянное выражение: очень знакомое, будто ожившее с тех времен, когда сын еще не стеснялся обвивать руками мамину шею и шептать на ушко свои сокровенные тайны. Сделал было шаг вперед; передумал, остался на месте. Закусил губу.
И Мильям подумала, что, может быть, уже никогда больше его не обнимет. Вообще не коснется. И все, что у нее останется, — образ этого нереально светлого мальчишеского лица над воротом заскорузлого камуфляжа.
Мальчики должны уходить на посвящение оружием, так было всегда, сколько стоят на местах горы великого Гау-Граза. Уходить на границу, убивать глобалов в своем первом бою и возвращаться мужчинами — или отправляться на пир Могучего, что вновь-таки славная и предопределенная участь для воина. Матерь Могучего не велит земным матерям скорбеть о потере сыновей, полегших в бою, сколько бы их ни было, этих потерь…
Но Валар… он же у нее один!!!
Трое старших сыновей… Шанталла, Танна, Гар — она помнит лишь их имена, с трудом восстанавливая в памяти детские лица, которых— все равно давно уже нет. Даже если все трое живы. И если мертвы — тем более… Их давно уже нет. Может, никогда и не было.
Валар — есть.
Он уйдет на границу, пройдет посвящение оружием, станет мужчиной: не может же она допустить, чтобы ее сын на всю жизнь остался мальчишкой. Но — не погибнет.
Потому что еще чуть-чуть — и больше никому не придется умирать от глобальего оружия. Так сказал Робни-сур, Пленник, человек, который ничего не понимает в жизни Гау-Граза, но способен изменить эту жизнь одним лишь словом или движением рук. Как это в очередной раз произошло теперь, когда короткого шепота ее мужа над головой девушки Газюль хватило, чтобы по всему Гау-Гразу воины-дембеля начали возвращаться на границу…
Всего несколько дней. Не слишком мало — ведь Зарим-сур сказал, что отправит своих учеников где-то через неделю. Но и не слишком долго, чтобы не опоздать. Чтобы Валар успел побывать в одном бою. Только в одном… для верности Юстаб сплетет шнурок из черных и светлых волос.
А она, Мильям, постарается правильно и точно рассчитать сроки.
— Иди. — Мильям улыбнулась Валару, и на губах сына слабо проступила ответная улыбка. — Осенью сыграем свадьбу. Она красивая, твоя невеста?
Валар обвально, пунцово покраснел. И наконец-то стал настоящим, реальным, живым. Он останется жить, ее единственный взрослый сын. Она еще прижмет его к себе, спрячет пальцы в завитках светлых волос. Так будет — и это важнее всего, что произойдет благодаря ей, Мильям, со всем великим Гау-Гразом.
— До свидания.
Дойдя до калитки на дальнем краю подворка, Мильям не вытерпела, обернулась. Валар все еще стоял на месте, глядя ей вслед.
И это было самое главное.
Она сумеет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Через Южный хребет мы перевалили ночью, так что никакой впечатляющей панорамы я не рассмотрела. Впрочем, не столько из-за темноты, сколько из-за немыслимого в нормальной жизни холода: чего ты хочешь, километров пять над уровнем моря. С наступлением ночи я застыла, будто подвисшая Секретарша, и страстно желала двух вещей: не свалиться с зыбкой спины животного лошади и не пустить ни струйки лишнего воздуха под бурку, пропитанную застарелой вонью животного овцы и мужского пота. Лишь теперь, когда мы спустились на несколько сотен метров и стало чуть-чуть теплее, показалось возможным высунуть в мохнатую щель кусочек лица.
Увидела обрывистые скалы по обе стороны горной тропы. Небо. И трапецию бурки предводителя отряда впереди: сверху над ней торчали папаха и автоматный ствол, а снизу выглядывал лошадиный хвост. Бурка с папахой и стволом покачивались, хвост лениво мотался из стороны в сторону, и мне снова стало нехорошо. Морская болезнь. Название, казалось бы, предполагает наличие моря…
Перед отъездом мне почему-то разрешили выкупаться. К тому времени я уже практически не чувствовала запахов и притупила, насколько это возможно, отвращение к себе. И все-таки морской ветер с брызгами на лице и неправдоподобно прозрачная волна, которая медленно рассыпалась пенным веером, будто в каком-нибудь эстетском сюрре, ввергли меня в непобедимое, пугающее состояние эйфории. Я устремилась вперед, не замечая ничего и никого вокруг, на ходу скинула насквозь провонявший комб и нырнула в абсолютное счастье.
Потом я долго прикидывала, реально ли было бежать. Разумеется, нет: иначе они не отпустили бы меня туда. И все-таки: нырнуть, проплыть несколько десятков метров под водой, показаться на поверхности уже за уступом Лайи… Они бы стреляли, да. Но ведь наугад, не видя мишени!..
С другой стороны, это все равно не имело бы смысла. Далеко бы я ушла, раздетая, по неприступной горной экосистеме? Без малейшей возможности связаться с кем-либо в Глобальном социуме… пеленговать мой маячок никто, по-видимому, не собирался. За семь (или все-таки восемь — быстро же я сбилась со счета…) суток, проведенных в яме с земляными стенами и пряными ветками вместо потолка, я успела и убедиться в этом, и поразмыслить над причинами. Логичной казалась только одна версия.
Слав. Надо полагать, он все-таки добежал до капсулы и сумел дотянуть до приграничного капсулпорта (и спасти Аську!!!). Иначе здесь бы еще неделю назад кружили поисковые бригады: он же офицер департамента особого назначения, у них там очень серьезно относятся к корпоративному кодексу. Если бы Слав не вернулся… он вернулся, точно.
Однако, если б он явился раненый в медблок Департамента, а затем подал начальству рапорт о случившемся (кстати, целиком и полностью по его вине: штраф в размере двух-трех окладов, строгий выговор и разжалование как минимум в капитаны), тогда уже неделю назад начали бы разыскивать меня. С эскадрильями бронекапсул и оперативными группами из Департамента быстрого реагирования. И лучше не думать, чем оно могло бы кончиться, зная методы этих мастодонтов…
Слав их знает. А я, смею подозревать, знаю его. Неплохо знаю.
Не подавал он никакого рапорта. Дистанционно взял отпуск и залечивает раны в какой-нибудь приватной клинике; вероятно, не слишком серьезные, раз ему удалось это устроить, сохранив тайну. Он, конечно, придумал убедительную легенду своего отсутствия. А заодно, по-видимому, и моего: поэтому меня никто и не ищет. Слав решил заняться моим освобождением самостоятельно, не впутывая сюда идиотов из конкурирующего департамента и заодно не рискуя собственной карьерой. Как только восстановит форму… несколько лишних недель плена, по его мнению, можно не принимать в расчет.
Ненавижу!!!..
Тогда, выходя из моря, я вдруг напоролась, будто на стену колючего кустарника, на их взгляды. На цепь черных глаз с одинаковым выражением над черными же бородами… Кажется, именно в тот момент я наконец поняла, что эти мужчины — настоящие, а не виртуальные персонажи детской стрелялки.
За спиной перекатывались волны, и на гальке нигде не было видно моего комба, а смертовики — сколько: пятеро, шестеро?.. — начали похохатывать и перебрасываться шуточками, я жалко скукожилась, закрыв руками грудь, и кто-то шагнул вперед, и я понимала, что отступить назад в море значило бы только подать знак к началу веселой для них и безнадежной для меня охоты… Юста Калан, тридцать девять лет, глава Ведомства проблем Га…
Он прикрикнул на них, и все остались на местах. Узкоглазый мальчик лет двадцати, не старше, его звали Танна-тенг, и, похоже, он был местным феодалом: вспыльчивый, не очень уверенный в себе, но остальные его слушались. Шумели волны, да и вообще я, как выяснилось, далеко не безупречно воспринимала на слух южное наречие. Кажется, он сказал, что договорился с кем-то насчет того, чтобы меня обменять; во всяком случае, слова «договор» и «обмен» прозвучали точно. И бросил мне ворох одежды гаугразской женщины: шаровары, платье и накидку из нечистой тяжелой ткани с твердыми рубцами швов.
Предстоящий обмен мог обернуться для меня чем угодно: во всех, в том числе самых отвратительных смыслах. Но тем не менее оставался единственной альтернативой второй логичной версии, которую я пока не считала себя вправе рассматривать.
Что Слав решил вообще обо мне забыть.
…Папаха и автомат над буркой Танна-тенга плавно покачивались, и я изо всех сил вцепилась в гриву животного лошади, подавляя тошноту. Главное — не упасть. Скоро мы куда-нибудь приедем. Если они решили не останавливаться на ночь, значит, цель похода где-то близко…
Мы свернули налево и, кажется, перестали спускаться с горы: теперь тропа попеременно шла то вниз, то вверх. Вверх, как ни странно, было гораздо легче; во время очередного подъема тошнота и слабость почти отпустили, к тому же я наконец более-менее согрелась. Распахнула бурку, позволяя ей соскользнуть с макушки на плечи, и огляделась по сторонам.
Справа уходил вниз каменистый склон, утыканный валунами и скалами, они закрывали обзор, не давая почувствовать высоту, на которой мы находились. Слева совсем близко нависали горные вершины: в таком ракурсе я была совершенно не способна опознать хоть бы одну. Однако весь пейзаж показался мне странно знакомым, в это ощущение вписывались и громоздящиеся над головой неизвестные горы, и пленка льда на теневой стороне камней, и запах каких-то невидимых пряных трав… Впрочем, у нас в ГБ были хорошие виртуал-тренажеры.
В этом пейзаже кое-чего недоставало. И я вспомнила, чего именно, на мгновение раньше, чем увидела.
— Это здесь, — сказал Танна-тенг, оборачиваясь к отряду.
— Мы так не договаривались.
За спиной незнакомца в камуфляже поблескивал гранями стеклопластика купол бункера. Восходящее солнце вспыхнуло на одной из них, и создалось впечатление, что на плече у мужчины зажглась звезда.
Он был довольно молодой, лет тридцати. Кожа у него загорела до коричневого, а волосы и брови, наоборот, выгорели почти до потери цвета. Он говорил на южном наречии с жутким акцентом, но уверенно, держался нахально и дерзко. И был удивительно похож на моего брата Роба.
Танна— тенг, кажется, его побаивался. И злился, чувствуя, что не может этого скрыть:
— Как не договаривались? Я привел пленницу. Рассчитывайся и забирай.
— А остальное? — Тот усмехнулся, показав крепкие зубы. — Договор был: стандартный пакет плюс пленница. Поясняю: мой стандартный пакет — это вино, чай и артефакты, по-другому я не работаю; а ты приводишь только тетку и еще чего-то хочешь? Я говорил, что возьму ее в нагрузку, ну и накину сверху пару стволов. А так расчет по обычной таксе, тебе должны были сказать. Если ты не готов, уходи.
— Я не торговец. — Узкие глаза юного феодала сузились настолько, что пропали вообще. — Я Танна-тенг, у меня самый большой дворец на Южном побережье, я не торгую вином и чаем. Я воин!
— Вот и не лез бы не в свое дело. Воин! Дембель ты, а не воин.
— Повтори.
Танна-тенг неожиданно снизил голос почти до шепота, и вышло по-настоящему угрожающе. Нелегал из-за той стороны границы, представитель самой свободной профессии в Глобальном социуме, которой занимался когда-то и мой брат (а ведь в ГБ уверены, что навсегда покончили с ней!), наконец-то взглянул на смертовика с уважением. Примирительно улыбнулся:
— Я пошутил. Я только не понимаю, зачем вам вообще теперь оружие, если дембель… ну да ладно. Считай, что я ничего такого не говорил. Значит, артефактов и прочего не будет, это ниже твоего достоинства, допустим. Только пленница. И что я, по-твоему, буду с ней делать?
Вопрос застал Танна-тенга врасплох. Угроза в его голосе трансформировалась в неуверенную, мальчишескую запальчивость:
— Она большая тену среди глобалов. Правда! Ее мужчина — гебейный офицер, он сбежал на летающей повозке, он даст выкуп за свою жену. А она сама…
Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза. Самое время эффектно сбросить накидку со стриженых светлых волос и представиться контрабандисту на всеглобальном языке. Наверное, это произвело бы на него впечатление… вот только я не была уверена, что именно такое, как нужно мне. Если он не просто зарабатывает здесь деньги, но и, как некогда Роб, ставит выше всего на свете свободу, то мой чиновничий титул аккумулирует для него все то, что он привык презирать и ненавидеть. Не стоит.
Но Танна-тенг! «Летающая повозка» и «гебейный офицер», при том что Слав был голый по пояс, без всяких знаков различия… странно. Я давно перестала видеть логику в происходящем сейчас на Гаугразе. Поэтому мне лучше не вмешиваться.
Нелегал вздохнул со снисходительной досадой:
— Допустим, я тебе верю, и ты не привел мне третью дочь своего дедушки… успокойся, шучу. Допустим, тут и вправду зависал какой-то гебейщик… на капсуле сбежал, говоришь?
И тут я, только что решившая молчать, вклинилась в дипломатические переговоры, как артефактный нож в кусок гаугразского сыра. Выговорила негромко и быстро, на всеглобальном:
— Там еще был ребенок, девочка. Пожалуйста, узнайте у него: она тоже села в капсулу?
Контрабандист взглянул на меня с веселым удивлением. И послушно перевел вопрос на южное наречие куда безграмотнее, чем я сумела бы сама.
— Да, — отмахнулся смертовик.
— Да, — перевел нелегал. И уже от себя спросил: — Дочка?
Я кивнула. Аська… Боже мой, я могла бы узнать еще неделю назад… или хотя бы вчера… просто спросить Танна-тенга, он бы ответил… идиотская конспирация, стоившая, наверное, нескольких лет жизни. Но теперь все будет хорошо. Аста взрослая, самостоятельная, дома она не пропадет… Только бы Слав ее не обижал, он ведь не любит мою Аську, потому что она дочь Мариса… какая ерунда…
Рассмеялась тихо и блаженно, как помешанная. Впрочем, никто на меня не смотрел.
Они продолжали переговоры, но слова проходили сквозь меня, не оставляя за собой ни тени смысла, как если б я никогда не изучала наречий Гауграза. На помощь Танна-тенгу пришел смертовик постарше, кажется, он повел разговор в более жестком ключе, но суть от меня все равно ускользала. Присоединились остальные: то ли пятеро, то ли шестеро, я все еще никак не могла их сосчитать… В воздухе стоял гвалт рассерженных гортанных голосов, из которого сознание кое-как вылавливало отдельные слова. Чаще всего повторялось то нелепое, жаргонное, явно оскорбительное — «дембель»…
Солнце поднялось высоко, и крыша бункера заблестела равномерно всеми гранями. Так близко… Может быть, пока они выясняют отношения, постепенно подбираясь к грубой и неравной драке, — попробовать бежать? Там, в бункере, хорошая оптика, меня должны заметить и прикрыть в том случае, если смертовики, бросившись в погоню, откроют огонь.
Нервно усмехнулась. Еще неизвестно, кто начнет стрелять в меня раньше. С какой стороны. На мне гаугразская одежда… да дело и не в этом. Они всегда сначала стреляют.
— Стоп!
Выгоревшая светлая макушка уже совсем скрылась за столпотворением черных папах и бород. Я увидела лишь руку, сжатую в кулак: нелегал вскинул ее вверх, призывая к тишине. И, что удивительно, его послушались.
— Вот что, — акцент в его речи стал еще заметнее, — мне плевать на вашу войну и тем более на ваш дембель. Я должен видеть свой интерес, остальное меня не касается. Сейчас поболтаю с вашей пленницей, соображу, светит мне хоть что-нибудь или одна головная боль. А потом, может, и сторгуемся. Ну, как тебя зовут?
Он забыл перейти на всеглобальный. А я забыла, что не могу, по идее, его понимать. Впрочем, теперь уже все равно.
— Юста.
— По правде, просто хотел стволы сбросить. Спрос на фиг обвалился, а если возвращаться и возьмут на заставе со стволами, то все, кранты. Вообще-то я совсем не по этим делам, чтобы пленных выкупать… А твой муж правда гебейщик?
— Не муж.
— А-а. Так, может, он за тебя и не заплатит?
— Может быть.
— Ни фига себе. Так и знал, что развели за здорово живешь.
Он рассмеялся. Веселый парень, балагур, при ближайшем рассмотрении совсем не похожий на Роба — если не считать отпечатка профессии. Впрочем, с ним все равно было гораздо спокойнее, чем в компании отряда смертовиков под предводительством юного и непредсказуемого Танна-тенга. Теперь главное — добраться до заставы. Идти пешком в гаугразском платье и шароварах, после недели впроголодь в яме и ледяного перевала, оказалось еще труднее, чем ехать на спине животного лошади. Бежать, если возникнет такая необходимость, я уж точно не смогу.
Граненый стеклопластик бункера приближался; я перевела дыхание и зябко повела плечами. Неуютно чувствуешь себя на линии огня.
— Ты так всегда и ходишь под самым бункером?
— Ну, во-первых, у меня маршрутов до фига. И на Север выхожу, и на Срединку, капсулой оно ж запросто. А на Юге это самая короткая дорога. Раньше, понятно, делал крюк на случай атаки, но все равно держался поближе: у меня по всей границе ребята знакомые служат, прикроют, если что. А сейчас можно и напрямик. Дембель!
— Что это такое?
— Дембель? — Он усмехнулся. — Ну ты даешь! Дембель — это дембель. Никто не знает. Просто в один прекрасный день смертовики развернулись и ушли по домам. Остались небольшие оборонные отряды на случай атаки наших, прикидываешь?! — Последнее было, вероятно, удачной шуткой, потому что нелегал расхохотался уже во весь голос. — Взяли и ушли. Все разом. Так что оружие надо толкать поскорее таким вот желторотым дурачкам, как этот твой… Танна-тенг.
— Подожди. — Я едва поспевала за ним, путаясь в подоле и судорожно пытаясь разобраться в новой информации. — Получается, у них есть централизованное командование?
— Получается, есть.
— Но каким образом? Нужна как минимум разветвленная система связи… в традиционном обществе? Да и вообще такая структура предполагает совсем другой менталитет…
— Смотри, какая ты умная. Может, ты сама гебейщица?
— Может быть.
Моему спутнику (конвоиру?) требовалось совсем немного, чтобы разразиться хохотом, раскатистым, как шум прибоя у подножия Лайи. Впрочем, возможно, это была реакция, отходняк после переговоров со смертовиками. После того, как контрабандист, задав мне пару наводящих вопросов на всеглобальном, выяснил, что я не являюсь стриженой светловолосой гаугразкой (разузнать обо мне что-то большее он и не пытался), переговоры возобновились и несколько раз зависали на грани рукоприкладства и поножовщины, а может, и стрельбы. Он сильно рисковал со мной. Правду говоря, я не совсем понимала, чего ради он так рисковал. Особенно если главной целью было, как он признался теперь, всего лишь «сбросить стволы».
В нагрузку ко мне — или наоборот? — ему удалось выторговать серебряную пороховницу (сомневаюсь, чтобы в ней действительно держали порох), две расписные пиалы и башлык с золотой нитью. Артефакты — так это называется на их профессиональном жаргоне. Которым пользовался когда-то и Роб…
Роб. Вот сейчас мы дойдем до бункера — и все. Никогда мне больше не попасть на Гауграз, чтобы разыскать его… добиться этого было невероятно трудно и раньше, а сейчас, после всего, что со мной случилось, станет вообще невозможно. Впрочем, Слав поможет, наверное, все скрыть, — это в отличие от выкупа предприимчивому нелегалу в его интересах. Но за неделю в Глобальном социуме могло произойти слишком многое: кто знает, как далеко успел продвинуться процесс, запущенный на Любецком митинге… по логике, следующим шагом должно было стать сворачивание всех программ, связанных с выходом на Гауграз, в том числе и по линии Внешнего департамента ГБ. Надо расспросить моего контрабандиста. Он должен быть в курсе.
Увидела обрывистые скалы по обе стороны горной тропы. Небо. И трапецию бурки предводителя отряда впереди: сверху над ней торчали папаха и автоматный ствол, а снизу выглядывал лошадиный хвост. Бурка с папахой и стволом покачивались, хвост лениво мотался из стороны в сторону, и мне снова стало нехорошо. Морская болезнь. Название, казалось бы, предполагает наличие моря…
Перед отъездом мне почему-то разрешили выкупаться. К тому времени я уже практически не чувствовала запахов и притупила, насколько это возможно, отвращение к себе. И все-таки морской ветер с брызгами на лице и неправдоподобно прозрачная волна, которая медленно рассыпалась пенным веером, будто в каком-нибудь эстетском сюрре, ввергли меня в непобедимое, пугающее состояние эйфории. Я устремилась вперед, не замечая ничего и никого вокруг, на ходу скинула насквозь провонявший комб и нырнула в абсолютное счастье.
Потом я долго прикидывала, реально ли было бежать. Разумеется, нет: иначе они не отпустили бы меня туда. И все-таки: нырнуть, проплыть несколько десятков метров под водой, показаться на поверхности уже за уступом Лайи… Они бы стреляли, да. Но ведь наугад, не видя мишени!..
С другой стороны, это все равно не имело бы смысла. Далеко бы я ушла, раздетая, по неприступной горной экосистеме? Без малейшей возможности связаться с кем-либо в Глобальном социуме… пеленговать мой маячок никто, по-видимому, не собирался. За семь (или все-таки восемь — быстро же я сбилась со счета…) суток, проведенных в яме с земляными стенами и пряными ветками вместо потолка, я успела и убедиться в этом, и поразмыслить над причинами. Логичной казалась только одна версия.
Слав. Надо полагать, он все-таки добежал до капсулы и сумел дотянуть до приграничного капсулпорта (и спасти Аську!!!). Иначе здесь бы еще неделю назад кружили поисковые бригады: он же офицер департамента особого назначения, у них там очень серьезно относятся к корпоративному кодексу. Если бы Слав не вернулся… он вернулся, точно.
Однако, если б он явился раненый в медблок Департамента, а затем подал начальству рапорт о случившемся (кстати, целиком и полностью по его вине: штраф в размере двух-трех окладов, строгий выговор и разжалование как минимум в капитаны), тогда уже неделю назад начали бы разыскивать меня. С эскадрильями бронекапсул и оперативными группами из Департамента быстрого реагирования. И лучше не думать, чем оно могло бы кончиться, зная методы этих мастодонтов…
Слав их знает. А я, смею подозревать, знаю его. Неплохо знаю.
Не подавал он никакого рапорта. Дистанционно взял отпуск и залечивает раны в какой-нибудь приватной клинике; вероятно, не слишком серьезные, раз ему удалось это устроить, сохранив тайну. Он, конечно, придумал убедительную легенду своего отсутствия. А заодно, по-видимому, и моего: поэтому меня никто и не ищет. Слав решил заняться моим освобождением самостоятельно, не впутывая сюда идиотов из конкурирующего департамента и заодно не рискуя собственной карьерой. Как только восстановит форму… несколько лишних недель плена, по его мнению, можно не принимать в расчет.
Ненавижу!!!..
Тогда, выходя из моря, я вдруг напоролась, будто на стену колючего кустарника, на их взгляды. На цепь черных глаз с одинаковым выражением над черными же бородами… Кажется, именно в тот момент я наконец поняла, что эти мужчины — настоящие, а не виртуальные персонажи детской стрелялки.
За спиной перекатывались волны, и на гальке нигде не было видно моего комба, а смертовики — сколько: пятеро, шестеро?.. — начали похохатывать и перебрасываться шуточками, я жалко скукожилась, закрыв руками грудь, и кто-то шагнул вперед, и я понимала, что отступить назад в море значило бы только подать знак к началу веселой для них и безнадежной для меня охоты… Юста Калан, тридцать девять лет, глава Ведомства проблем Га…
Он прикрикнул на них, и все остались на местах. Узкоглазый мальчик лет двадцати, не старше, его звали Танна-тенг, и, похоже, он был местным феодалом: вспыльчивый, не очень уверенный в себе, но остальные его слушались. Шумели волны, да и вообще я, как выяснилось, далеко не безупречно воспринимала на слух южное наречие. Кажется, он сказал, что договорился с кем-то насчет того, чтобы меня обменять; во всяком случае, слова «договор» и «обмен» прозвучали точно. И бросил мне ворох одежды гаугразской женщины: шаровары, платье и накидку из нечистой тяжелой ткани с твердыми рубцами швов.
Предстоящий обмен мог обернуться для меня чем угодно: во всех, в том числе самых отвратительных смыслах. Но тем не менее оставался единственной альтернативой второй логичной версии, которую я пока не считала себя вправе рассматривать.
Что Слав решил вообще обо мне забыть.
…Папаха и автомат над буркой Танна-тенга плавно покачивались, и я изо всех сил вцепилась в гриву животного лошади, подавляя тошноту. Главное — не упасть. Скоро мы куда-нибудь приедем. Если они решили не останавливаться на ночь, значит, цель похода где-то близко…
Мы свернули налево и, кажется, перестали спускаться с горы: теперь тропа попеременно шла то вниз, то вверх. Вверх, как ни странно, было гораздо легче; во время очередного подъема тошнота и слабость почти отпустили, к тому же я наконец более-менее согрелась. Распахнула бурку, позволяя ей соскользнуть с макушки на плечи, и огляделась по сторонам.
Справа уходил вниз каменистый склон, утыканный валунами и скалами, они закрывали обзор, не давая почувствовать высоту, на которой мы находились. Слева совсем близко нависали горные вершины: в таком ракурсе я была совершенно не способна опознать хоть бы одну. Однако весь пейзаж показался мне странно знакомым, в это ощущение вписывались и громоздящиеся над головой неизвестные горы, и пленка льда на теневой стороне камней, и запах каких-то невидимых пряных трав… Впрочем, у нас в ГБ были хорошие виртуал-тренажеры.
В этом пейзаже кое-чего недоставало. И я вспомнила, чего именно, на мгновение раньше, чем увидела.
— Это здесь, — сказал Танна-тенг, оборачиваясь к отряду.
— Мы так не договаривались.
За спиной незнакомца в камуфляже поблескивал гранями стеклопластика купол бункера. Восходящее солнце вспыхнуло на одной из них, и создалось впечатление, что на плече у мужчины зажглась звезда.
Он был довольно молодой, лет тридцати. Кожа у него загорела до коричневого, а волосы и брови, наоборот, выгорели почти до потери цвета. Он говорил на южном наречии с жутким акцентом, но уверенно, держался нахально и дерзко. И был удивительно похож на моего брата Роба.
Танна— тенг, кажется, его побаивался. И злился, чувствуя, что не может этого скрыть:
— Как не договаривались? Я привел пленницу. Рассчитывайся и забирай.
— А остальное? — Тот усмехнулся, показав крепкие зубы. — Договор был: стандартный пакет плюс пленница. Поясняю: мой стандартный пакет — это вино, чай и артефакты, по-другому я не работаю; а ты приводишь только тетку и еще чего-то хочешь? Я говорил, что возьму ее в нагрузку, ну и накину сверху пару стволов. А так расчет по обычной таксе, тебе должны были сказать. Если ты не готов, уходи.
— Я не торговец. — Узкие глаза юного феодала сузились настолько, что пропали вообще. — Я Танна-тенг, у меня самый большой дворец на Южном побережье, я не торгую вином и чаем. Я воин!
— Вот и не лез бы не в свое дело. Воин! Дембель ты, а не воин.
— Повтори.
Танна-тенг неожиданно снизил голос почти до шепота, и вышло по-настоящему угрожающе. Нелегал из-за той стороны границы, представитель самой свободной профессии в Глобальном социуме, которой занимался когда-то и мой брат (а ведь в ГБ уверены, что навсегда покончили с ней!), наконец-то взглянул на смертовика с уважением. Примирительно улыбнулся:
— Я пошутил. Я только не понимаю, зачем вам вообще теперь оружие, если дембель… ну да ладно. Считай, что я ничего такого не говорил. Значит, артефактов и прочего не будет, это ниже твоего достоинства, допустим. Только пленница. И что я, по-твоему, буду с ней делать?
Вопрос застал Танна-тенга врасплох. Угроза в его голосе трансформировалась в неуверенную, мальчишескую запальчивость:
— Она большая тену среди глобалов. Правда! Ее мужчина — гебейный офицер, он сбежал на летающей повозке, он даст выкуп за свою жену. А она сама…
Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза. Самое время эффектно сбросить накидку со стриженых светлых волос и представиться контрабандисту на всеглобальном языке. Наверное, это произвело бы на него впечатление… вот только я не была уверена, что именно такое, как нужно мне. Если он не просто зарабатывает здесь деньги, но и, как некогда Роб, ставит выше всего на свете свободу, то мой чиновничий титул аккумулирует для него все то, что он привык презирать и ненавидеть. Не стоит.
Но Танна-тенг! «Летающая повозка» и «гебейный офицер», при том что Слав был голый по пояс, без всяких знаков различия… странно. Я давно перестала видеть логику в происходящем сейчас на Гаугразе. Поэтому мне лучше не вмешиваться.
Нелегал вздохнул со снисходительной досадой:
— Допустим, я тебе верю, и ты не привел мне третью дочь своего дедушки… успокойся, шучу. Допустим, тут и вправду зависал какой-то гебейщик… на капсуле сбежал, говоришь?
И тут я, только что решившая молчать, вклинилась в дипломатические переговоры, как артефактный нож в кусок гаугразского сыра. Выговорила негромко и быстро, на всеглобальном:
— Там еще был ребенок, девочка. Пожалуйста, узнайте у него: она тоже села в капсулу?
Контрабандист взглянул на меня с веселым удивлением. И послушно перевел вопрос на южное наречие куда безграмотнее, чем я сумела бы сама.
— Да, — отмахнулся смертовик.
— Да, — перевел нелегал. И уже от себя спросил: — Дочка?
Я кивнула. Аська… Боже мой, я могла бы узнать еще неделю назад… или хотя бы вчера… просто спросить Танна-тенга, он бы ответил… идиотская конспирация, стоившая, наверное, нескольких лет жизни. Но теперь все будет хорошо. Аста взрослая, самостоятельная, дома она не пропадет… Только бы Слав ее не обижал, он ведь не любит мою Аську, потому что она дочь Мариса… какая ерунда…
Рассмеялась тихо и блаженно, как помешанная. Впрочем, никто на меня не смотрел.
Они продолжали переговоры, но слова проходили сквозь меня, не оставляя за собой ни тени смысла, как если б я никогда не изучала наречий Гауграза. На помощь Танна-тенгу пришел смертовик постарше, кажется, он повел разговор в более жестком ключе, но суть от меня все равно ускользала. Присоединились остальные: то ли пятеро, то ли шестеро, я все еще никак не могла их сосчитать… В воздухе стоял гвалт рассерженных гортанных голосов, из которого сознание кое-как вылавливало отдельные слова. Чаще всего повторялось то нелепое, жаргонное, явно оскорбительное — «дембель»…
Солнце поднялось высоко, и крыша бункера заблестела равномерно всеми гранями. Так близко… Может быть, пока они выясняют отношения, постепенно подбираясь к грубой и неравной драке, — попробовать бежать? Там, в бункере, хорошая оптика, меня должны заметить и прикрыть в том случае, если смертовики, бросившись в погоню, откроют огонь.
Нервно усмехнулась. Еще неизвестно, кто начнет стрелять в меня раньше. С какой стороны. На мне гаугразская одежда… да дело и не в этом. Они всегда сначала стреляют.
— Стоп!
Выгоревшая светлая макушка уже совсем скрылась за столпотворением черных папах и бород. Я увидела лишь руку, сжатую в кулак: нелегал вскинул ее вверх, призывая к тишине. И, что удивительно, его послушались.
— Вот что, — акцент в его речи стал еще заметнее, — мне плевать на вашу войну и тем более на ваш дембель. Я должен видеть свой интерес, остальное меня не касается. Сейчас поболтаю с вашей пленницей, соображу, светит мне хоть что-нибудь или одна головная боль. А потом, может, и сторгуемся. Ну, как тебя зовут?
Он забыл перейти на всеглобальный. А я забыла, что не могу, по идее, его понимать. Впрочем, теперь уже все равно.
— Юста.
— По правде, просто хотел стволы сбросить. Спрос на фиг обвалился, а если возвращаться и возьмут на заставе со стволами, то все, кранты. Вообще-то я совсем не по этим делам, чтобы пленных выкупать… А твой муж правда гебейщик?
— Не муж.
— А-а. Так, может, он за тебя и не заплатит?
— Может быть.
— Ни фига себе. Так и знал, что развели за здорово живешь.
Он рассмеялся. Веселый парень, балагур, при ближайшем рассмотрении совсем не похожий на Роба — если не считать отпечатка профессии. Впрочем, с ним все равно было гораздо спокойнее, чем в компании отряда смертовиков под предводительством юного и непредсказуемого Танна-тенга. Теперь главное — добраться до заставы. Идти пешком в гаугразском платье и шароварах, после недели впроголодь в яме и ледяного перевала, оказалось еще труднее, чем ехать на спине животного лошади. Бежать, если возникнет такая необходимость, я уж точно не смогу.
Граненый стеклопластик бункера приближался; я перевела дыхание и зябко повела плечами. Неуютно чувствуешь себя на линии огня.
— Ты так всегда и ходишь под самым бункером?
— Ну, во-первых, у меня маршрутов до фига. И на Север выхожу, и на Срединку, капсулой оно ж запросто. А на Юге это самая короткая дорога. Раньше, понятно, делал крюк на случай атаки, но все равно держался поближе: у меня по всей границе ребята знакомые служат, прикроют, если что. А сейчас можно и напрямик. Дембель!
— Что это такое?
— Дембель? — Он усмехнулся. — Ну ты даешь! Дембель — это дембель. Никто не знает. Просто в один прекрасный день смертовики развернулись и ушли по домам. Остались небольшие оборонные отряды на случай атаки наших, прикидываешь?! — Последнее было, вероятно, удачной шуткой, потому что нелегал расхохотался уже во весь голос. — Взяли и ушли. Все разом. Так что оружие надо толкать поскорее таким вот желторотым дурачкам, как этот твой… Танна-тенг.
— Подожди. — Я едва поспевала за ним, путаясь в подоле и судорожно пытаясь разобраться в новой информации. — Получается, у них есть централизованное командование?
— Получается, есть.
— Но каким образом? Нужна как минимум разветвленная система связи… в традиционном обществе? Да и вообще такая структура предполагает совсем другой менталитет…
— Смотри, какая ты умная. Может, ты сама гебейщица?
— Может быть.
Моему спутнику (конвоиру?) требовалось совсем немного, чтобы разразиться хохотом, раскатистым, как шум прибоя у подножия Лайи. Впрочем, возможно, это была реакция, отходняк после переговоров со смертовиками. После того, как контрабандист, задав мне пару наводящих вопросов на всеглобальном, выяснил, что я не являюсь стриженой светловолосой гаугразкой (разузнать обо мне что-то большее он и не пытался), переговоры возобновились и несколько раз зависали на грани рукоприкладства и поножовщины, а может, и стрельбы. Он сильно рисковал со мной. Правду говоря, я не совсем понимала, чего ради он так рисковал. Особенно если главной целью было, как он признался теперь, всего лишь «сбросить стволы».
В нагрузку ко мне — или наоборот? — ему удалось выторговать серебряную пороховницу (сомневаюсь, чтобы в ней действительно держали порох), две расписные пиалы и башлык с золотой нитью. Артефакты — так это называется на их профессиональном жаргоне. Которым пользовался когда-то и Роб…
Роб. Вот сейчас мы дойдем до бункера — и все. Никогда мне больше не попасть на Гауграз, чтобы разыскать его… добиться этого было невероятно трудно и раньше, а сейчас, после всего, что со мной случилось, станет вообще невозможно. Впрочем, Слав поможет, наверное, все скрыть, — это в отличие от выкупа предприимчивому нелегалу в его интересах. Но за неделю в Глобальном социуме могло произойти слишком многое: кто знает, как далеко успел продвинуться процесс, запущенный на Любецком митинге… по логике, следующим шагом должно было стать сворачивание всех программ, связанных с выходом на Гауграз, в том числе и по линии Внешнего департамента ГБ. Надо расспросить моего контрабандиста. Он должен быть в курсе.