Страница:
– А во всех кощунах говорится, что кто девицу спасет, тот на ней и женится! – мечтал уже вечером Буденя, лежа на полатях и глядя в черный, закопченный потолок.
Кмети вокруг смеялись, но с явным сочувствием: жениться на найденной княжне никто всерьез не мечтал, но что отличившийся будет богато вознагражден князем, было очевидно.
Зимобор молчал. Нет, один человек в этой старой дружинной избе действительно мог рассчитывать взять в жены спасенную княжну. Это он, Зимобор Велеборич из рода смоленских князей! Ему, единственному здесь, происхождение позволяло требовать этой чести. И ведь сейчас он с ней обручен! Заново обручен со своей же прежней невестой! И даже когда она узнает, что происходит из рода полотеских князей и является сейчас единственной наследницей Столпомира, он, которого она знала просто как Ледича, не покажется недостойным ее женихом…
И тут ему пришла в голову еще одна мысль. Казалось бы, после всего случившегося его уже ничто не удивит, но…
Все эти годы он думал, что его невеста, княжна Звенимира, умерла. Некий злобный призрак приходил ко всем девушкам, с которыми он сближался, давил, душил, угрожал… Все думали, что это приходит, ревнуя, его мертвая невеста. Но она, невеста, все это время не была мертвой! Она была жива, а значит, душить по ночам Щедравку, Стоянку и прочих никак не могла! Стоянка пострадала от злобной мары совсем недавно, в ночь уже после смерти князя Велебора. Дивина тогда уже года два жила в Радегоще, не менее живая, чем сама Стоянка. Понятно, что она тут ни при чем.
Но тогда кто это был?
Кто была та злобная мара, угрожавшая каждой его любви? Та мара, из-за которой Смоленск боялся назвать его своим князем, боялся отдать себя во власть человека, который сам находится во власти мертвой? Конечно, это была не Дивина. Но кто же тогда?
Он пошевелился, взбил подушку. В лицо ему пахнуло запахом засохших ландышевых цветков.
Младина. Он совсем забыл о ней. А зря. Она показалась ему, когда перерезала нить Бранеслава – исполнила свое же давнее предсказанье. Она запрещала ему любить других девушек. Ей, Деве Первозданных Вод, понадобился он, Зимобор. Она уверяла, что только для нее самой мертвая невеста не опасна… Она обманула! Уж она-то, обрезающая жизненную нить, никак не могла не знать, жива дочь Столпомира или нет! И знала, что та жива!
Зимобор нетерпеливо перевернулся: возбуждение от нахлынувших мыслей не давало лежать спокойно. Конечно, якобы умершая невеста для Младины не опасна. Это она, Младина, опасна для его невесты! Смертельно опасна! Она и есть тот злобный призрак, который мучает девушек. В ней Богиня повернулась к нему своим темным лицом, жестоким и отталкивающим, лицом самой Марены. Но если случайных подруг Зимобора она только пугала и награждала синяками на горле, то… То его настоящей невесте она пыталась принести настоящую смерть. И от этой смерти Мать и Лес Праведный спрятали ее в лесу на Той Стороне.
Он не спал до утра, ворочался, мешая Хродлейву, который сквозь сон вяло посылал его к троллям и к лешим. Зимобор только усмехался: туда-то ему и надо. К лешим, именно к ним. Разорванные и перепутанные нити постепенно складывались в узор, хотя очень многие концы еще предстояло связать. Получалось, что Младина, за что-то ненавидя потомство Столпомира, погубила его сына, с рождения преследовала дочь, пыталась погубить и ее, а когда та с помощью Матери ускользнула туда, где Дева не могла ее достать, попыталась завладеть женихом своей несостоявшейся жертвы. Но теперь, раз уж Дивина-Звенимира жива, да еще и заново с ним обручилась, Деве уже не так легко подчинить его, как одинокого парня.
Однако и недооценивать ее Зимобор не собирался. В ее власти будущее, а значит, у нее много способов отомстить.
Все немногие дни до отъезда полюдья Зимобор был так же молчалив и задумчив. В конце месяца овсенича, когда замерзли реки, дружина князя Столпомира покинула Полотеск и тронулась в путь. По дороге до Радегоща им предстояло посетить еще несколько городков и погостов, рассудить тяжбы, слишком сложные для местных старост, очистить дороги от лиходеев, собрать дань. И Зимобор был даже рад, что попадет в Радегощ только через несколько недель. За это время он надеялся собраться с мыслями.
Подошли волчьи дни, наступил праздник, еще называемый Волчья Мать[50]. В это время приносили жертвы волкам, чтобы они не трогали зимой людей и скотину. Еще до позднего зимнего рассвета в Елагину избушку стали стучаться люди с корзинками, горшками и свертками, в которых были подношения для серого племени. По обычаю, их полагалось угощать мясом, выплачивая дань от домашних стад, но сейчас скотины ни у кого не было, и волков угощали пирогами с рыбой и дичиной, кашей, зажаренной лесной птицей. Часть от каждого приношения Елага оставляла себе: «А то девка столько не донесет!» Остальное Дивина сложила в плетеный короб и понесла в лес.
В лесу было пасмурно, холодно – листва с деревьев уже почти облетела и густыми желто-бурыми грудами лежала под ногами. На черных ветвях висели прозрачные холодные капли, кое-где похрустывала изморозь. Земля затаила дыхание, подсыхала после дождей, готовясь принять зимнее покрывало. Марена где-то за облаками уже вывела свою белую кобылку, готовилась в путь, и в ее широких рукавах шуршали запасы снега и инея.
Дивина шла, не думая куда – это было все равно. Тяжелый короб давил на плечи, вкусный запах свежих пирогов и еще теплого жареного мяса щекотал ноздри. Наконец она устала, опустила короб на поваленное дерево, стряхнула шерстяную рукавицу и вынула из рукава платок, чтобы вытереть нос. От ходьбы с грузом ей стало жарко, волосы выбились из-под платка, к косе успели прицепиться какой-то листик и мелкая палочка.
Передохнув, она пригладила волосы, отряхнула подол кожуха, привела себя в порядок, потом приставила руки ко рту и протяжно закричала:
– Волки, Хорсовы дети, лесные пастухи! Приходите ко мне, я вам принесла поесть! Возьмите наше угощение, съешьте, а больше не просите, зимой не ходите, скотинку не грызите, людей не троньте! Именем Лесного Деда, вашего пастуха, именем Макоши, Матери всего живого, зову я вас, заклинаю я вас!
Она еще покричала, потом открыла короб и стала выкладывать угощение на чистую скатерть. Еще разворачивая полотно, она уловила в отдалении волчий вой: ее услышали. Первому волку ответил другой, потом третий. Голоса раздавались все ближе. Она уже могла различить: первой приближалась волчица, повизгивая от нетерпения, даже взлаивая, как собака, вторым шел волк, молодой и сильный, потом старый вожак – его голос был самым низким и густым, в нем слышалось достоинство хозяина, который заявляет о своих правах и знает, что никто не посмеет их оспорить.
– А-а-а-о-о-у-у! – выпевали они на разные голоса, уже все ближе.
Разложив еду, Дивина присела на стволе и стала ждать. Вот из-под ветвей вынырнула первая тень: волк с желтоватым брюхом и серой, с черным волосом, спиной вышел из-за поваленной ели, глянул на нее, но пока не приближался. С другой стороны выскочила худощавая волчица, потом показался молодой волк, с густым загривком, более темного окраса. Дивина сидела, сложив руки на коленях. Волки толпились у края поляны, шагах в десяти от нее, в нетерпении переступали лапами, не сводили глаз с разложенного угощения, но никто не подходил ближе. Еще рано.
И вдруг раздался еще один голос, еще один вой позвучал над лесом, и от звука этого голоса волки прижали уши и присели. А Дивина, напротив, встала. Уже десять лет она каждую осень проводила обряд угощения волков, сперва вдвоем с Лесом Праведным, хозяином серого воинства, потом, уже живя в Радегоще, одна. Она не боялась, что волки тронут ее, внучку Лесного Деда. Но последним, без которого пиршество не начинается, приходил Князь Волков. Его появления Дивина всегда ждала с трепетом. Князь Волков – оборотень, способный принимать человеческий облик, но и под волчьей шкурой он сохраняет человеческий разум. В нем живет бог, сам Велес, повелитель мертвых и бог того света, куда волк способен наведываться.
И вот он выскочил из чащи. Легким прыжком, как серая молния, как первая вьюга, зверь перенесся через поваленную ель, заставив всю стаю прижать уши и отпрыгнуть. Он был почти белым, только с темной полосой вдоль хребта, и таким огромным, что прочие волки рядом с ним казались просто серыми щенками. А Князь сразу подошел к Дивине, обнюхал разложенное угощение, потом поднял глаза.
– Это для тебя, Князь Волков, – сказала она, одолевая благоговейную дрожь. Он не казался опасным, но с ним сюда вошла такая сила, что на поляне стало тесно. – Выбери, что тебе понравится, остальное отдай твоим детям и не тронь зимой нашей скотины, не тронь людей.
Волк уселся перед разложенной скатертью, и его огромная голова оказалась на уровне лица Дивины. Она старалась держаться спокойно, но трепетала, как Ледяная Дева перед огнем. Хотелось, чтобы он поскорее ушел, и хотелось без конца любоваться этим красивым, сильным зверем, вобравшим в себя всю мощь лесных племен. Князь Волков рассматривал ее, и ей было жарко под взглядом его по-человечески умных глаз.
Вот он наклонился, взял в пасть один из пышных пирогов тетки Вишенихи и вдруг всунул его в руки Дивине.
– Ты это мне? – в изумлении воскликнула она.
Волк кивнул. Тогда она разломила пирог пополам – его начинка из рыбы с кашей была еще теплой – и протянула волку половину. Он осторожно взял, жарко дохнув ей на ладонь, и проглотил угощение. Дивина откусила от своей половины. Это было неслыханно – Князь Волков сам предложил ей разделить угощение, а значит, признал ее своей сестрой!
Князь Волков обернулся к своему воинству, что-то рыкнул, потом еще раз посмотрел на Дивину, прыгнул в сторону и исчез за деревьями. Ему нужно было сегодня много куда успеть – по всем славянским землям ему приготовили пиры на полянах. Прочие волки с радостным визгом набросились на еду – сначала старшая волчица, потом остальные. Вмиг пироги и мясо были проглочены, горшки вылизаны, а волки собрались в круг, подняли морды и разом завыли. Приходи, Зима-Марена, выводи белую кобылку, мы съели свои пироги!
Волки разбежались, Дивина собрала пустые горшки и скатерть, отряхнула крошки. Из мыслей у нее не выходил волк с черно-серебряным волосом на загривке и на спине, прекрасный и грозный, как стальной кинжал с рукоятью черненого серебра. В нем был бог, и он обещал ей свое покровительство. Как будто знал, что оно ей очень нужно сейчас. Или действительно знал?
Изба-беседа на краю Прягины-улицы теперь каждый день была освещена огоньками лучин, полна движения и говора. Девушки собирались сюда со всех четырех посадских улиц, так что сидели друг к другу впритык и даже веретена их, бывало, сталкивались одно с другим, но от этого было только больше смеха. Все радовались: урожай льна удался, есть что чесать и прясть, а потом будут и новые рубашки. Будут полотенца, и покрывала, и все прочее, что готовится в приданое и без чего не бывает приличной свадьбы…
Чуть попозже подтягивались парни, и этим приходилось сидеть уже на полу, но они не обижались. После Макошиной пятницы наступила пора зимних свадеб: зимой женились более степенные и осмотрительные, предпочитающие не умыкать из весенней рощи приглянувшуюся девку, а сперва познакомиться, вызнать, какова она сама и какая есть родня, а потом править свадьбу честь по чести, не забывая о приданом. Елага уже трижды ходила на свадьбы призывать на молодых благословение Сварога и Макоши, один раз даже в детинец: староста Стрижак женил старшего сына, съездив за невестой для него в Новогостье, к тамошнему старейшине.
Урожай в этом году собрали хороший, хлеба должно было хватить до конца зимы, а новая весна обещала более обширные запашки и еще более обильный урожай. Радегощ веселился от души, отдыхая от изнурительных летних трудов и пережитых волнений. С тех пор как Горденя и двое других парней поправились, ни оборотни, ни волхиды больше не напоминали о себе, и радегощцы положили себе считать, что избавились от них навсегда.
Однажды воевода Порелют собрался на охоту. Еще до рассвета Дивина слышала, как он со своими кметями проехал по замерзшей грязи мимо их ворот, направляясь в Лосиный бор. Там, по берегам речки Черной, лосиные стада кормились зимой, объедая ивняк. Жители Дергачей, маленького родового сельца возле самого бора, обычно всем скопом служили загонщиками на больших охотах и за это получали небольшую часть добычи.
В этот раз охота настолько удалась, что воевода Порелют возвращался веселым и щедрым, как никогда. Уже темнело, когда мальчишки, которым даже холод и ветер не мешали целыми днями гонять по улице, закричали от околицы: «Едут!» Следом затем раздался топот копыт и скрип полозьев. Дети, даже кое-кто из взрослых вышли за ворота посмотреть на добычу. Посмотреть было на что: в волокуши было уложено несколько крупных лосиных туш, уже освежеванных и разделанных на части. На седле у каждого кметя – или заяц, или несколько птиц.
Завидев Дивину, стоящую у своих ворот, Порелют что-то приветственно крикнул, но за скрипом волокуши она не расслышала. Воевода взмахнул рукой, и Рогня, один из его кметей, направил коня к их воротам.
– Пусти, красавица, подарок занесу, – просипел он, и она улыбнулась: так не вязался этот простуженный голос с его блестящими глазами и веселым видом.
Рогне было за сорок, его жидкая бородка уже начала седеть, но он, бывало, захаживал на посиделки наравне с молодыми «послушать, как девки поют», хотя редко уходил восвояси, удовольствовавшись одними песнями.
У его седла висела целая косуля.
– Показывай, куда нести, – предложил он Дивине. – Мать-то где? В погреб, или что сразу готовить будете?
– Повезло вам сегодня. Леший тоже, видно, пьяный и добрый был! – поддразнила его Дивина. – Или вы и Хозяину бражки поднесли?
– Уж поднесли так поднесли! – Рогня расхохотался. – Что за дело-то вышло? Гнали нам дичь Дергачи, ну, ты их знаешь, и хорошее стадо подняли, голов девять или десять, бык вот такенный, глянешь – ужас и озноб, такая зверюга, хоть и без рогов. Довели до самой Черной, мы ждем, копья держим, а тут вдруг глядь – из-за реки тоже ломят: олень, кабан, еще олень, косуль штуки четыре ли пять, как мыши – только кусты трещат! Ну, мы не будь дураки, их всех и постреляли. Секач ушел, неохота было возиться, а оленя Бушуйка копьем взял. Едва успели оглянуться, а из-за Черной, со стороны озера, еще люди едут. Кто такие, говорят, зачем нашу дичь взяли? А воевода говорит: «Дичь тут Лесного Хозяина, а если это ты, то покажь, где у тебя левое ухо шерстью покрыто?» Ну, ты ж его знаешь, ему бы только смеяться.
– А те что?
– А тот тоже парень не промах, молодой тоже, нашего воеводы немногим старше. А грозный с виду, жуть берет! – Рогня хохотнул. – Я, говорит, князь Буяр, брат смоленской княгини Избраны! А если, говорит, кому-то лешего нужно, то сейчас будет тебе леший!
– А воевода что? – уже без улыбки спросила Дивина. Столкновения на охоте случаются, но не всегда в них бывают замешаны такие могущественные люди. – Неужели правда князь?
– Так ведь князь Велебор смоленский еще весной помер. А на столе у них теперь девка, княжна, его дочь. Ты разве не слышала? – Рогня удивился. – Торговые гости же рассказывали. Те, что осенью проезжали. А это, видать, ее младший брат.
– Так они у вас в детинце останавливались, к нам не заходили. Ну, так что же?
– А воевода говорит: ступай жалуйся своей княгине, а если у вас баба на княжеском столе сидит, то пусть леший вам уступает, а мы не будем! Погоди, говорит, я еще на Касплянское озеро охотиться приду, тогда узнаешь! А пока проваливай, пока цел!
– На Касплянское озеро? Где это?
– А уже от самого Смоленска недалеко. Там Каспля-река и озеро на ней. Сколько раз бывало: если наши князья ходят днепровских воевать, то на Касплянском озере рати встречаются. Так и повелось: жди меня на Касплянском озере – войной, значит, на вас собираюсь!
– Да что он, сдурел совсем? – Дивина оторопела. – Это же он днепровским войну объявил, воевода-то наш! И чем кончилось?
– А чем ему кончиться? – Рогня опять хохотнул. – Наших-то вон три десятка, а у него десяток был с собой от силы. Повернулся да ушел к себе за речку. Еще пусть спасибо скажет, что живым пустили. Ну, меня-то на пир позовете? – Рогня похлопал по туше косули широкой ладонью с недостающим суставом на мизинце. – Что, в беседе-то сегодня будет народ?
К вечеру уже весь город знал о столкновении, и все потешались над незадачливыми смоленцами. Мало кто верил, что это действительно был сын старого смоленского князя, но всем нравился ответ воеводы Порелюта, что, дескать, нечего уступать таким, у которых на княжеском столе сидит женщина. Обильную добычу воевода щедро раздавал направо и налево, и в Радегоще радовались, что близкие уже пиры в честь Морозова дня будут такими обильными.
На другой же день после достопамятной охоты пошел снег и шел несколько дней кряду, ложась на промерзшую, сухую землю все более толстым слоем. Визжащие дети лупили друг друга снежками, самые нетерпеливые из посадских уже вытаскивали на двор сани. Весь мир побелел и очистился, на душе стало светлее, и Дивина радовалась: темные дни Марены прошли, наступила настоящая зима, а значит, теперь уже не так-то далеко и до весны…
Перед Морозовым днем все хозяйки несколько дней пекли пироги, а с самого утра, еще в темноте, начали жарить кур, варить кашу. Пиво, сваренное из ячменя нового урожая, и брага, настоянная на сухом сене и заправленная хмелем, дрожжами и медом, уже везде была готова, и мужчины, старики, отцы и деды семейств, уже с самого рассвета стали потихоньку ходить один к другому в гости, перебегая от своих ворот до соседних, зябко запахивая кожух, «пробовать» пиво и закусывать горячим пирожком, откусив от которого кусочек приходилось держать его в зубах и сердито тянуть воздух – горячо!
Старые бабки, под сдавленные смешки внуков забираясь на крышу, приглашали Мороз есть кисель, чтобы потом, по весне, не губил заморозками посевы. После полудня на санях с праздничной новой упряжью стали съезжаться гости: из тех же Дергачей, из Утицы и Русавки, из Погощи, из Доброва Поля – из всех окрестных сел и весей, из крошечных поселочков, где жались друг к другу две-три избы возле новой росчисти среди глухого леса. Сегодня все отцы и деды, надев новые вышитые рубахи и нахлобучив новые шапки из меха собственной добычи, ехали на люди, чтобы потом, уже будучи в подпитии, повалить родичей и друзей в сани и везти к себе, где у хозяек тоже есть и пиво, и брага, и пироги. В честь Мороза такая гулянка продолжалась по несколько дней, и не один отец семейства, на третий-четвертый день проснувшись где-нибудь за лешачьим болотом у кривого деда Репы, никак не мог вспомнить, как же он сюда попал и где еще успел отличиться! Про это даже пословица есть: знать мужика, что Морозы справлял, коли на голове шапка не держится!
Молодежь тоже не терялась. К вечеру мужчин и стариков, наиболее уважаемых в посаде, звал к себе на пир староста Стрижак, а Порелют, еще слишком молодой для стариковских посиделок, сам собирался в беседу на Прягину-улицу. В этот вечер на посиделках начинают такие песни, которые обычно кончаются поцелуями, а этого молодой воевода никак не хотел пропустить и со стариками у Стрижака собирался посидеть ровно столько, чтобы не обиделись. Но и там, делая вид, будто слушает полупьяные воспоминания о подвигах молодости, он рвался на посад и словно бы через множество стен слышал звонкое пение:
Но эти гости повели себя как-то странно: они явились словно бы ко всей улице сразу. Ворота распахивались без стука и спроса, и Чарочка, которому досталось в этот раз место возле самой двери, вдруг нахмурился: ему послышался где-то поодаль пронзительный женский крик. Не похоже на возмущение хозяйки, у которой охмелевший муж в первый же день порвал новую рубаху! По соседству скрипели ворота, причем в двух или трех дворах сразу, и Чарочка, дернув за полу приятеля Червеню, потянул его наружу – посмотреть, что такое.
Они выбрались из сеней, и тут стал ясно слышен беспорядок на улице: везде движение множества людей, конское ржанье, какие-то голоса, выкрики, вроде бы распоряжения, потом за тыном кожевника Пожитка раздался крик, то ли его сестры, то ли невестки: «Чур меня! Помоги…» – и резко оборвался, как будто женщине зажали рот.
Чарочка и Червеня в изумлении поглядели друг на друга: это было как-то не похоже на обычные праздничные неурядицы.
– Вы чего тут? – К ним подошел Горденя, отлучавшийся на минутку из беседы. – Звезды считаете? Брось, Червяк, у тебя столько пальцев нету!
– Ты слышишь? У Пожитка кричали вроде? – неуверенно заметил Чарочка, но тут и сам Горденя сообразил, что на улице происходит что-то необычное.
– Здесь! Сюда! Кругом! – распоряжался у самых ворот чей-то резкий, незнакомый голос, и в приоткрытых воротах мелькнула фигура, в густых сумерках казавшаяся совсем черной. – Здесь гулянка. Всех вязать.
Ворота со скрипом поехали наружу, и во двор беседы разом ввалилось с десяток вооруженных людей. У всех блестели наготове копья и боевые топоры. Чарочка и Червеня так и застыли, не веря глазам, потом бросились назад в дом и попытались закрыть дверь, но дверь уже вынесли, наступая им почти на пятки.
Горденя, наоборот, кинулся в сторону от дверей; на него набросились сразу двое и хотели скрутить, пока он не поднял здесь переполох, но он, первый боец Радегоща, одному вывернул руку и отбросил от себя, второго ухватил и приложил головой о стену, выдернул полено из поленницы у стены и угостил по затылку еще третьего, пытавшегося помочь тем двоим. Раздался гулкий удар – на третьем был железный шлем, и тут Горденя понял, что все это не сон. Это не шалят перепившиеся русавцы (за теми водились глупые шутки), и это даже не случайная ватага оголодавших зимой лиходеев. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть железные шлемы и угадать кольчуги под полушубками, увидеть мечи на поясах и в руках, а значит, узнать в нападавших княжеских или воеводских кметей!
Не имея времени думать, что все это значит, Горденя вырвал у третьего, оглушенного поленом, из руки секиру, отмахнулся от еще двоих, отбил наконечник копья и бросился к тыну. Ворота были забиты чужаками, но Горденя имел немалый опыт перелезания через них. В том числе очень поспешного.
Зацепившись секирой за верх тына между кольями, он ухватился второй рукой, подтянулся, ногой ударил в лицо кого-то из тех, кто пытался его ухватить, перемахнул на другую сторону и свалился на головы еще двоим чужакам, которые сторожили за воротами. Из расположенных напротив ворот братьев Бочковичей, Нагрева и Коротея, две-три фигуры волокли какие-то пожитки и женщину в белой рубашке. Женщина кричала, и по голосу Горденя узнал Коротееву молодую жену, с которой еще прошлой зимой гулял на посиделках. Но заступаться за нее ему сейчас и в голову не пришло: на каждом дворе по улице хозяйничали чужие, и железо их снаряжения тускло блестело при свете факелов.
Спрыгнув с тына, Горденя с размаху заехал секирой по голове одному из стоявших внизу, ударом кулака свалил другого, который успел только закричать, но за общим шумом едва ли кто-то его услышал. А Горденя уже со всех ног мчался по улице к детинцу. На углу Прягины-улицы уже полыхал огнем хлев на дворе старого Прибыдена, а в воротах у Перекроя и Катальца явно шла драка. Горденя мельком заметил несколько знакомых лиц: Перекрой с братом всегда первыми собирали у себя гостей, и сейчас именно здесь чужаки встретили с десяток или больше мужчин, хоть и хмельных, но вполне способных оказать сопротивление. Правда, и на ногах они стояли хуже, и вооружение, которое они сумели второпях разыскать на дворе – пара топоров, вил, лопат, а то и просто жердей, – не шло ни в какое сравнение с тем, что принесли пришельцы. Баба Перекроиха выволокла из сарая борону и, с усилием подняв ее на толстых и могучих, как у медведицы, руках, метнула в толпу нападавших – деревянные зубья проехались по лицам и головам, кто-то дико закричал, хватаясь за глаза…
Горденя вылетел на Дельницкую улицу, которая прямо вела к воротам детинца, но быстро понял, что опоздал. Ворота уже были закрыты, и черная толпа в железных шлемах колотила в них свежим еловым бревном. «Не ворвались наскоком-то!» – с торжеством успел подумать Горденя и привалился к тыну. В полушубке и меховых сапогах по снегу не очень то побегаешь.
Куда теперь? По всему посаду хозяйничали «эти», которых он пока не мог назвать никаким более ясным словом, дорога в детинец, где воевода, да и собственный его отец Крепень, была закрыта.
Кмети вокруг смеялись, но с явным сочувствием: жениться на найденной княжне никто всерьез не мечтал, но что отличившийся будет богато вознагражден князем, было очевидно.
Зимобор молчал. Нет, один человек в этой старой дружинной избе действительно мог рассчитывать взять в жены спасенную княжну. Это он, Зимобор Велеборич из рода смоленских князей! Ему, единственному здесь, происхождение позволяло требовать этой чести. И ведь сейчас он с ней обручен! Заново обручен со своей же прежней невестой! И даже когда она узнает, что происходит из рода полотеских князей и является сейчас единственной наследницей Столпомира, он, которого она знала просто как Ледича, не покажется недостойным ее женихом…
И тут ему пришла в голову еще одна мысль. Казалось бы, после всего случившегося его уже ничто не удивит, но…
Все эти годы он думал, что его невеста, княжна Звенимира, умерла. Некий злобный призрак приходил ко всем девушкам, с которыми он сближался, давил, душил, угрожал… Все думали, что это приходит, ревнуя, его мертвая невеста. Но она, невеста, все это время не была мертвой! Она была жива, а значит, душить по ночам Щедравку, Стоянку и прочих никак не могла! Стоянка пострадала от злобной мары совсем недавно, в ночь уже после смерти князя Велебора. Дивина тогда уже года два жила в Радегоще, не менее живая, чем сама Стоянка. Понятно, что она тут ни при чем.
Но тогда кто это был?
Кто была та злобная мара, угрожавшая каждой его любви? Та мара, из-за которой Смоленск боялся назвать его своим князем, боялся отдать себя во власть человека, который сам находится во власти мертвой? Конечно, это была не Дивина. Но кто же тогда?
Он пошевелился, взбил подушку. В лицо ему пахнуло запахом засохших ландышевых цветков.
Младина. Он совсем забыл о ней. А зря. Она показалась ему, когда перерезала нить Бранеслава – исполнила свое же давнее предсказанье. Она запрещала ему любить других девушек. Ей, Деве Первозданных Вод, понадобился он, Зимобор. Она уверяла, что только для нее самой мертвая невеста не опасна… Она обманула! Уж она-то, обрезающая жизненную нить, никак не могла не знать, жива дочь Столпомира или нет! И знала, что та жива!
Зимобор нетерпеливо перевернулся: возбуждение от нахлынувших мыслей не давало лежать спокойно. Конечно, якобы умершая невеста для Младины не опасна. Это она, Младина, опасна для его невесты! Смертельно опасна! Она и есть тот злобный призрак, который мучает девушек. В ней Богиня повернулась к нему своим темным лицом, жестоким и отталкивающим, лицом самой Марены. Но если случайных подруг Зимобора она только пугала и награждала синяками на горле, то… То его настоящей невесте она пыталась принести настоящую смерть. И от этой смерти Мать и Лес Праведный спрятали ее в лесу на Той Стороне.
Он не спал до утра, ворочался, мешая Хродлейву, который сквозь сон вяло посылал его к троллям и к лешим. Зимобор только усмехался: туда-то ему и надо. К лешим, именно к ним. Разорванные и перепутанные нити постепенно складывались в узор, хотя очень многие концы еще предстояло связать. Получалось, что Младина, за что-то ненавидя потомство Столпомира, погубила его сына, с рождения преследовала дочь, пыталась погубить и ее, а когда та с помощью Матери ускользнула туда, где Дева не могла ее достать, попыталась завладеть женихом своей несостоявшейся жертвы. Но теперь, раз уж Дивина-Звенимира жива, да еще и заново с ним обручилась, Деве уже не так легко подчинить его, как одинокого парня.
Однако и недооценивать ее Зимобор не собирался. В ее власти будущее, а значит, у нее много способов отомстить.
Все немногие дни до отъезда полюдья Зимобор был так же молчалив и задумчив. В конце месяца овсенича, когда замерзли реки, дружина князя Столпомира покинула Полотеск и тронулась в путь. По дороге до Радегоща им предстояло посетить еще несколько городков и погостов, рассудить тяжбы, слишком сложные для местных старост, очистить дороги от лиходеев, собрать дань. И Зимобор был даже рад, что попадет в Радегощ только через несколько недель. За это время он надеялся собраться с мыслями.
* * *
Настали дни Марены[49]: с утра до ночи небо было затянуто низкими серыми тучами, дул резкий пронзительный ветер, и холод стоял такой, что обильная густая грязь на дорогах смерзалась в бугристую неровную массу, звонкую, как стекло, и твердую, как камень. С утра до вечера висели серые сумерки, так и не рассветало. То и дело принимался идти мокрый снег, то ложился, то снова таял, и голый лес чернел, одинокий, покинутый жизнью. Мужчины готовили лыжи к скорой зимней охоте.Подошли волчьи дни, наступил праздник, еще называемый Волчья Мать[50]. В это время приносили жертвы волкам, чтобы они не трогали зимой людей и скотину. Еще до позднего зимнего рассвета в Елагину избушку стали стучаться люди с корзинками, горшками и свертками, в которых были подношения для серого племени. По обычаю, их полагалось угощать мясом, выплачивая дань от домашних стад, но сейчас скотины ни у кого не было, и волков угощали пирогами с рыбой и дичиной, кашей, зажаренной лесной птицей. Часть от каждого приношения Елага оставляла себе: «А то девка столько не донесет!» Остальное Дивина сложила в плетеный короб и понесла в лес.
В лесу было пасмурно, холодно – листва с деревьев уже почти облетела и густыми желто-бурыми грудами лежала под ногами. На черных ветвях висели прозрачные холодные капли, кое-где похрустывала изморозь. Земля затаила дыхание, подсыхала после дождей, готовясь принять зимнее покрывало. Марена где-то за облаками уже вывела свою белую кобылку, готовилась в путь, и в ее широких рукавах шуршали запасы снега и инея.
Дивина шла, не думая куда – это было все равно. Тяжелый короб давил на плечи, вкусный запах свежих пирогов и еще теплого жареного мяса щекотал ноздри. Наконец она устала, опустила короб на поваленное дерево, стряхнула шерстяную рукавицу и вынула из рукава платок, чтобы вытереть нос. От ходьбы с грузом ей стало жарко, волосы выбились из-под платка, к косе успели прицепиться какой-то листик и мелкая палочка.
Передохнув, она пригладила волосы, отряхнула подол кожуха, привела себя в порядок, потом приставила руки ко рту и протяжно закричала:
– Волки, Хорсовы дети, лесные пастухи! Приходите ко мне, я вам принесла поесть! Возьмите наше угощение, съешьте, а больше не просите, зимой не ходите, скотинку не грызите, людей не троньте! Именем Лесного Деда, вашего пастуха, именем Макоши, Матери всего живого, зову я вас, заклинаю я вас!
Она еще покричала, потом открыла короб и стала выкладывать угощение на чистую скатерть. Еще разворачивая полотно, она уловила в отдалении волчий вой: ее услышали. Первому волку ответил другой, потом третий. Голоса раздавались все ближе. Она уже могла различить: первой приближалась волчица, повизгивая от нетерпения, даже взлаивая, как собака, вторым шел волк, молодой и сильный, потом старый вожак – его голос был самым низким и густым, в нем слышалось достоинство хозяина, который заявляет о своих правах и знает, что никто не посмеет их оспорить.
– А-а-а-о-о-у-у! – выпевали они на разные голоса, уже все ближе.
Разложив еду, Дивина присела на стволе и стала ждать. Вот из-под ветвей вынырнула первая тень: волк с желтоватым брюхом и серой, с черным волосом, спиной вышел из-за поваленной ели, глянул на нее, но пока не приближался. С другой стороны выскочила худощавая волчица, потом показался молодой волк, с густым загривком, более темного окраса. Дивина сидела, сложив руки на коленях. Волки толпились у края поляны, шагах в десяти от нее, в нетерпении переступали лапами, не сводили глаз с разложенного угощения, но никто не подходил ближе. Еще рано.
И вдруг раздался еще один голос, еще один вой позвучал над лесом, и от звука этого голоса волки прижали уши и присели. А Дивина, напротив, встала. Уже десять лет она каждую осень проводила обряд угощения волков, сперва вдвоем с Лесом Праведным, хозяином серого воинства, потом, уже живя в Радегоще, одна. Она не боялась, что волки тронут ее, внучку Лесного Деда. Но последним, без которого пиршество не начинается, приходил Князь Волков. Его появления Дивина всегда ждала с трепетом. Князь Волков – оборотень, способный принимать человеческий облик, но и под волчьей шкурой он сохраняет человеческий разум. В нем живет бог, сам Велес, повелитель мертвых и бог того света, куда волк способен наведываться.
И вот он выскочил из чащи. Легким прыжком, как серая молния, как первая вьюга, зверь перенесся через поваленную ель, заставив всю стаю прижать уши и отпрыгнуть. Он был почти белым, только с темной полосой вдоль хребта, и таким огромным, что прочие волки рядом с ним казались просто серыми щенками. А Князь сразу подошел к Дивине, обнюхал разложенное угощение, потом поднял глаза.
– Это для тебя, Князь Волков, – сказала она, одолевая благоговейную дрожь. Он не казался опасным, но с ним сюда вошла такая сила, что на поляне стало тесно. – Выбери, что тебе понравится, остальное отдай твоим детям и не тронь зимой нашей скотины, не тронь людей.
Волк уселся перед разложенной скатертью, и его огромная голова оказалась на уровне лица Дивины. Она старалась держаться спокойно, но трепетала, как Ледяная Дева перед огнем. Хотелось, чтобы он поскорее ушел, и хотелось без конца любоваться этим красивым, сильным зверем, вобравшим в себя всю мощь лесных племен. Князь Волков рассматривал ее, и ей было жарко под взглядом его по-человечески умных глаз.
Вот он наклонился, взял в пасть один из пышных пирогов тетки Вишенихи и вдруг всунул его в руки Дивине.
– Ты это мне? – в изумлении воскликнула она.
Волк кивнул. Тогда она разломила пирог пополам – его начинка из рыбы с кашей была еще теплой – и протянула волку половину. Он осторожно взял, жарко дохнув ей на ладонь, и проглотил угощение. Дивина откусила от своей половины. Это было неслыханно – Князь Волков сам предложил ей разделить угощение, а значит, признал ее своей сестрой!
Князь Волков обернулся к своему воинству, что-то рыкнул, потом еще раз посмотрел на Дивину, прыгнул в сторону и исчез за деревьями. Ему нужно было сегодня много куда успеть – по всем славянским землям ему приготовили пиры на полянах. Прочие волки с радостным визгом набросились на еду – сначала старшая волчица, потом остальные. Вмиг пироги и мясо были проглочены, горшки вылизаны, а волки собрались в круг, подняли морды и разом завыли. Приходи, Зима-Марена, выводи белую кобылку, мы съели свои пироги!
Волки разбежались, Дивина собрала пустые горшки и скатерть, отряхнула крошки. Из мыслей у нее не выходил волк с черно-серебряным волосом на загривке и на спине, прекрасный и грозный, как стальной кинжал с рукоятью черненого серебра. В нем был бог, и он обещал ей свое покровительство. Как будто знал, что оно ей очень нужно сейчас. Или действительно знал?
Изба-беседа на краю Прягины-улицы теперь каждый день была освещена огоньками лучин, полна движения и говора. Девушки собирались сюда со всех четырех посадских улиц, так что сидели друг к другу впритык и даже веретена их, бывало, сталкивались одно с другим, но от этого было только больше смеха. Все радовались: урожай льна удался, есть что чесать и прясть, а потом будут и новые рубашки. Будут полотенца, и покрывала, и все прочее, что готовится в приданое и без чего не бывает приличной свадьбы…
Чуть попозже подтягивались парни, и этим приходилось сидеть уже на полу, но они не обижались. После Макошиной пятницы наступила пора зимних свадеб: зимой женились более степенные и осмотрительные, предпочитающие не умыкать из весенней рощи приглянувшуюся девку, а сперва познакомиться, вызнать, какова она сама и какая есть родня, а потом править свадьбу честь по чести, не забывая о приданом. Елага уже трижды ходила на свадьбы призывать на молодых благословение Сварога и Макоши, один раз даже в детинец: староста Стрижак женил старшего сына, съездив за невестой для него в Новогостье, к тамошнему старейшине.
Урожай в этом году собрали хороший, хлеба должно было хватить до конца зимы, а новая весна обещала более обширные запашки и еще более обильный урожай. Радегощ веселился от души, отдыхая от изнурительных летних трудов и пережитых волнений. С тех пор как Горденя и двое других парней поправились, ни оборотни, ни волхиды больше не напоминали о себе, и радегощцы положили себе считать, что избавились от них навсегда.
Однажды воевода Порелют собрался на охоту. Еще до рассвета Дивина слышала, как он со своими кметями проехал по замерзшей грязи мимо их ворот, направляясь в Лосиный бор. Там, по берегам речки Черной, лосиные стада кормились зимой, объедая ивняк. Жители Дергачей, маленького родового сельца возле самого бора, обычно всем скопом служили загонщиками на больших охотах и за это получали небольшую часть добычи.
В этот раз охота настолько удалась, что воевода Порелют возвращался веселым и щедрым, как никогда. Уже темнело, когда мальчишки, которым даже холод и ветер не мешали целыми днями гонять по улице, закричали от околицы: «Едут!» Следом затем раздался топот копыт и скрип полозьев. Дети, даже кое-кто из взрослых вышли за ворота посмотреть на добычу. Посмотреть было на что: в волокуши было уложено несколько крупных лосиных туш, уже освежеванных и разделанных на части. На седле у каждого кметя – или заяц, или несколько птиц.
Завидев Дивину, стоящую у своих ворот, Порелют что-то приветственно крикнул, но за скрипом волокуши она не расслышала. Воевода взмахнул рукой, и Рогня, один из его кметей, направил коня к их воротам.
– Пусти, красавица, подарок занесу, – просипел он, и она улыбнулась: так не вязался этот простуженный голос с его блестящими глазами и веселым видом.
Рогне было за сорок, его жидкая бородка уже начала седеть, но он, бывало, захаживал на посиделки наравне с молодыми «послушать, как девки поют», хотя редко уходил восвояси, удовольствовавшись одними песнями.
У его седла висела целая косуля.
– Показывай, куда нести, – предложил он Дивине. – Мать-то где? В погреб, или что сразу готовить будете?
– Повезло вам сегодня. Леший тоже, видно, пьяный и добрый был! – поддразнила его Дивина. – Или вы и Хозяину бражки поднесли?
– Уж поднесли так поднесли! – Рогня расхохотался. – Что за дело-то вышло? Гнали нам дичь Дергачи, ну, ты их знаешь, и хорошее стадо подняли, голов девять или десять, бык вот такенный, глянешь – ужас и озноб, такая зверюга, хоть и без рогов. Довели до самой Черной, мы ждем, копья держим, а тут вдруг глядь – из-за реки тоже ломят: олень, кабан, еще олень, косуль штуки четыре ли пять, как мыши – только кусты трещат! Ну, мы не будь дураки, их всех и постреляли. Секач ушел, неохота было возиться, а оленя Бушуйка копьем взял. Едва успели оглянуться, а из-за Черной, со стороны озера, еще люди едут. Кто такие, говорят, зачем нашу дичь взяли? А воевода говорит: «Дичь тут Лесного Хозяина, а если это ты, то покажь, где у тебя левое ухо шерстью покрыто?» Ну, ты ж его знаешь, ему бы только смеяться.
– А те что?
– А тот тоже парень не промах, молодой тоже, нашего воеводы немногим старше. А грозный с виду, жуть берет! – Рогня хохотнул. – Я, говорит, князь Буяр, брат смоленской княгини Избраны! А если, говорит, кому-то лешего нужно, то сейчас будет тебе леший!
– А воевода что? – уже без улыбки спросила Дивина. Столкновения на охоте случаются, но не всегда в них бывают замешаны такие могущественные люди. – Неужели правда князь?
– Так ведь князь Велебор смоленский еще весной помер. А на столе у них теперь девка, княжна, его дочь. Ты разве не слышала? – Рогня удивился. – Торговые гости же рассказывали. Те, что осенью проезжали. А это, видать, ее младший брат.
– Так они у вас в детинце останавливались, к нам не заходили. Ну, так что же?
– А воевода говорит: ступай жалуйся своей княгине, а если у вас баба на княжеском столе сидит, то пусть леший вам уступает, а мы не будем! Погоди, говорит, я еще на Касплянское озеро охотиться приду, тогда узнаешь! А пока проваливай, пока цел!
– На Касплянское озеро? Где это?
– А уже от самого Смоленска недалеко. Там Каспля-река и озеро на ней. Сколько раз бывало: если наши князья ходят днепровских воевать, то на Касплянском озере рати встречаются. Так и повелось: жди меня на Касплянском озере – войной, значит, на вас собираюсь!
– Да что он, сдурел совсем? – Дивина оторопела. – Это же он днепровским войну объявил, воевода-то наш! И чем кончилось?
– А чем ему кончиться? – Рогня опять хохотнул. – Наших-то вон три десятка, а у него десяток был с собой от силы. Повернулся да ушел к себе за речку. Еще пусть спасибо скажет, что живым пустили. Ну, меня-то на пир позовете? – Рогня похлопал по туше косули широкой ладонью с недостающим суставом на мизинце. – Что, в беседе-то сегодня будет народ?
К вечеру уже весь город знал о столкновении, и все потешались над незадачливыми смоленцами. Мало кто верил, что это действительно был сын старого смоленского князя, но всем нравился ответ воеводы Порелюта, что, дескать, нечего уступать таким, у которых на княжеском столе сидит женщина. Обильную добычу воевода щедро раздавал направо и налево, и в Радегоще радовались, что близкие уже пиры в честь Морозова дня будут такими обильными.
На другой же день после достопамятной охоты пошел снег и шел несколько дней кряду, ложась на промерзшую, сухую землю все более толстым слоем. Визжащие дети лупили друг друга снежками, самые нетерпеливые из посадских уже вытаскивали на двор сани. Весь мир побелел и очистился, на душе стало светлее, и Дивина радовалась: темные дни Марены прошли, наступила настоящая зима, а значит, теперь уже не так-то далеко и до весны…
Перед Морозовым днем все хозяйки несколько дней пекли пироги, а с самого утра, еще в темноте, начали жарить кур, варить кашу. Пиво, сваренное из ячменя нового урожая, и брага, настоянная на сухом сене и заправленная хмелем, дрожжами и медом, уже везде была готова, и мужчины, старики, отцы и деды семейств, уже с самого рассвета стали потихоньку ходить один к другому в гости, перебегая от своих ворот до соседних, зябко запахивая кожух, «пробовать» пиво и закусывать горячим пирожком, откусив от которого кусочек приходилось держать его в зубах и сердито тянуть воздух – горячо!
Старые бабки, под сдавленные смешки внуков забираясь на крышу, приглашали Мороз есть кисель, чтобы потом, по весне, не губил заморозками посевы. После полудня на санях с праздничной новой упряжью стали съезжаться гости: из тех же Дергачей, из Утицы и Русавки, из Погощи, из Доброва Поля – из всех окрестных сел и весей, из крошечных поселочков, где жались друг к другу две-три избы возле новой росчисти среди глухого леса. Сегодня все отцы и деды, надев новые вышитые рубахи и нахлобучив новые шапки из меха собственной добычи, ехали на люди, чтобы потом, уже будучи в подпитии, повалить родичей и друзей в сани и везти к себе, где у хозяек тоже есть и пиво, и брага, и пироги. В честь Мороза такая гулянка продолжалась по несколько дней, и не один отец семейства, на третий-четвертый день проснувшись где-нибудь за лешачьим болотом у кривого деда Репы, никак не мог вспомнить, как же он сюда попал и где еще успел отличиться! Про это даже пословица есть: знать мужика, что Морозы справлял, коли на голове шапка не держится!
Молодежь тоже не терялась. К вечеру мужчин и стариков, наиболее уважаемых в посаде, звал к себе на пир староста Стрижак, а Порелют, еще слишком молодой для стариковских посиделок, сам собирался в беседу на Прягину-улицу. В этот вечер на посиделках начинают такие песни, которые обычно кончаются поцелуями, а этого молодой воевода никак не хотел пропустить и со стариками у Стрижака собирался посидеть ровно столько, чтобы не обиделись. Но и там, делая вид, будто слушает полупьяные воспоминания о подвигах молодости, он рвался на посад и словно бы через множество стен слышал звонкое пение:
В беседе пели, действительно, настолько громко и весело, что не услышали шума на дороге из леса, впрочем приглушенного обильным снегом. А если бы и услышали, то не обратили бы внимания: и сегодня, и завтра хождения и разъезды в санях будут продолжаться как с утра до ночи, так и с ночи до утра.
Косят девки лебеду, лебеду,
Телятишкам на еду, на еду…
Но эти гости повели себя как-то странно: они явились словно бы ко всей улице сразу. Ворота распахивались без стука и спроса, и Чарочка, которому досталось в этот раз место возле самой двери, вдруг нахмурился: ему послышался где-то поодаль пронзительный женский крик. Не похоже на возмущение хозяйки, у которой охмелевший муж в первый же день порвал новую рубаху! По соседству скрипели ворота, причем в двух или трех дворах сразу, и Чарочка, дернув за полу приятеля Червеню, потянул его наружу – посмотреть, что такое.
Они выбрались из сеней, и тут стал ясно слышен беспорядок на улице: везде движение множества людей, конское ржанье, какие-то голоса, выкрики, вроде бы распоряжения, потом за тыном кожевника Пожитка раздался крик, то ли его сестры, то ли невестки: «Чур меня! Помоги…» – и резко оборвался, как будто женщине зажали рот.
Чарочка и Червеня в изумлении поглядели друг на друга: это было как-то не похоже на обычные праздничные неурядицы.
– Вы чего тут? – К ним подошел Горденя, отлучавшийся на минутку из беседы. – Звезды считаете? Брось, Червяк, у тебя столько пальцев нету!
– Ты слышишь? У Пожитка кричали вроде? – неуверенно заметил Чарочка, но тут и сам Горденя сообразил, что на улице происходит что-то необычное.
– Здесь! Сюда! Кругом! – распоряжался у самых ворот чей-то резкий, незнакомый голос, и в приоткрытых воротах мелькнула фигура, в густых сумерках казавшаяся совсем черной. – Здесь гулянка. Всех вязать.
Ворота со скрипом поехали наружу, и во двор беседы разом ввалилось с десяток вооруженных людей. У всех блестели наготове копья и боевые топоры. Чарочка и Червеня так и застыли, не веря глазам, потом бросились назад в дом и попытались закрыть дверь, но дверь уже вынесли, наступая им почти на пятки.
Горденя, наоборот, кинулся в сторону от дверей; на него набросились сразу двое и хотели скрутить, пока он не поднял здесь переполох, но он, первый боец Радегоща, одному вывернул руку и отбросил от себя, второго ухватил и приложил головой о стену, выдернул полено из поленницы у стены и угостил по затылку еще третьего, пытавшегося помочь тем двоим. Раздался гулкий удар – на третьем был железный шлем, и тут Горденя понял, что все это не сон. Это не шалят перепившиеся русавцы (за теми водились глупые шутки), и это даже не случайная ватага оголодавших зимой лиходеев. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть железные шлемы и угадать кольчуги под полушубками, увидеть мечи на поясах и в руках, а значит, узнать в нападавших княжеских или воеводских кметей!
Не имея времени думать, что все это значит, Горденя вырвал у третьего, оглушенного поленом, из руки секиру, отмахнулся от еще двоих, отбил наконечник копья и бросился к тыну. Ворота были забиты чужаками, но Горденя имел немалый опыт перелезания через них. В том числе очень поспешного.
Зацепившись секирой за верх тына между кольями, он ухватился второй рукой, подтянулся, ногой ударил в лицо кого-то из тех, кто пытался его ухватить, перемахнул на другую сторону и свалился на головы еще двоим чужакам, которые сторожили за воротами. Из расположенных напротив ворот братьев Бочковичей, Нагрева и Коротея, две-три фигуры волокли какие-то пожитки и женщину в белой рубашке. Женщина кричала, и по голосу Горденя узнал Коротееву молодую жену, с которой еще прошлой зимой гулял на посиделках. Но заступаться за нее ему сейчас и в голову не пришло: на каждом дворе по улице хозяйничали чужие, и железо их снаряжения тускло блестело при свете факелов.
Спрыгнув с тына, Горденя с размаху заехал секирой по голове одному из стоявших внизу, ударом кулака свалил другого, который успел только закричать, но за общим шумом едва ли кто-то его услышал. А Горденя уже со всех ног мчался по улице к детинцу. На углу Прягины-улицы уже полыхал огнем хлев на дворе старого Прибыдена, а в воротах у Перекроя и Катальца явно шла драка. Горденя мельком заметил несколько знакомых лиц: Перекрой с братом всегда первыми собирали у себя гостей, и сейчас именно здесь чужаки встретили с десяток или больше мужчин, хоть и хмельных, но вполне способных оказать сопротивление. Правда, и на ногах они стояли хуже, и вооружение, которое они сумели второпях разыскать на дворе – пара топоров, вил, лопат, а то и просто жердей, – не шло ни в какое сравнение с тем, что принесли пришельцы. Баба Перекроиха выволокла из сарая борону и, с усилием подняв ее на толстых и могучих, как у медведицы, руках, метнула в толпу нападавших – деревянные зубья проехались по лицам и головам, кто-то дико закричал, хватаясь за глаза…
Горденя вылетел на Дельницкую улицу, которая прямо вела к воротам детинца, но быстро понял, что опоздал. Ворота уже были закрыты, и черная толпа в железных шлемах колотила в них свежим еловым бревном. «Не ворвались наскоком-то!» – с торжеством успел подумать Горденя и привалился к тыну. В полушубке и меховых сапогах по снегу не очень то побегаешь.
Куда теперь? По всему посаду хозяйничали «эти», которых он пока не мог назвать никаким более ясным словом, дорога в детинец, где воевода, да и собственный его отец Крепень, была закрыта.