Страница:
У каждого двора толпа останавливалась, другой старик протягивал мешок открывшей дверь хозяйке, и все хором требовали:
На воеводский двор обе толпы ввалились одновременно. Старики шли с бороной и решетом семян, вокруг них вертелись «козы» и прочие «лешие» со своими факелами. Зимобор стоял на крыльце, раскладывая пироги, лепешки и жареные свиные ноги по протянутым к нему коробам. Как доброму хозяину, ему обещали «и в конюшню конев, и в хлевушку коров», и даже в подпечку котят. А он смотрел на старика с решетом и не мог понять, откуда тот возник, – в Ольховне он таких не видел. Конечно, сегодня все ряженые, но где взять такой рост, такую белую бороду, совсем не похожую на кудельные космы остальных «стариков», с визгом и совсем не старческой резвостью носившихся по двору за горбатыми и страшными «старухами». Волхв, что ли, какой-то из леса вышел? Есть такие, что живут весь год в глуши и не видят людей, зато знают много тайного – спросить бы у него о Дивине, может, ему известно, что делается на Той Стороне?
Ты, хозяин, не томи,
Поскорее подари!
Как мороз теперь велик,
Стоять долго не велит.
Не вели долго стоять,
Вели скоро подавать!
Или с печи пирогом,
Или с клети решетом!
А старик важно ходил по двору, засевал снег семенами, а перед ним плясала и кривлялась «коза», сзади старухи волокли борону, следом резвилась вся ватага.
Вот вся толпа пошла дальше по улице, дружина и челядь повалили за ними. Оставаться дома в эту дикую, жуткую и такую веселую ночь было и скучно, и опасно. В каждом доме был приготовлен стол, покрытый лучшей, новой скатертью, были разложены в мисках и горшках самые лучшие угощения – в основном те же блины и каша с черемухой, древнейшая еда для поминания предков. В каждом доме горел огонь, лучины гостеприимно освещали накрытый стол. Сейчас, когда живые бесновались на улице, всеми способами заклиная будущее плодородие земли и плодовитость всего живого, умершие придут в свои прежние дома и невидимо сядут за эти столы. Никто из живых при этом присутствовать не должен, и Зимобор, не возвращаясь в гридницу, побежал вслед за всей толпой. От криков и песен, от мелькания огней, от верчения и скакания, от игры рожков и сопелок его печаль прошла, в крови кипело возбуждение, от которого было жарко. По коже пробегал озноб, было жутко и весело разом, хотелось так же скакать и кружиться, как скакало и кружилось все вокруг. Старики и старухи, медведи и козы, живые и мертвые вертелись в общей пляске во славу Велеса, бога этих темных ночей, хозяина всех богатств земли и подземелий, лесов и полей, бога умерших и еще не родившихся.
Из сеней выскочила еще одна дикая фигура и понеслась через двор, распевая диким голосом:
– Мы ходили, мы ходили через горы на поля!
По голосу Зимобор узнал Радоню: на нем была длинная женская рубаха, из-под которой торчали мужские сапоги, лицо закрывала страшная берестяная личина, на которой были намалеваны огромные глаза и широкий красный рот с черными зубами, а по спине болталась длинная кудельная коса.
– А ты, княже, что стоишь? – Перед Зимобором вдруг выросла еще одна фигура – среднего роста, плечистая, в волчьей накидке и в диковинной личине в виде волчьей головы. Голова была как живая – уши стояли торчком, в глазах горела зеленая искра, пасть с блестящими белыми зубами дышала теплом.
У Зимобора поплыло перед глазами: эта фигура вынырнула оттуда, из тьмы иномирных глубин, с которыми в эту ночь сливался земной мир. От нее веяло жаром, как из кузницы, и обжигающим холодом, как из проруби. Оборотень куда-то звал, что-то обещал, к чему-то подталкивал, но неясно было, есть ли он на самом деле или мерещится.
– Не стой, грейся! Иди, княже, иди к людям, а то счастье свое проспишь! – волчьим низким голосом прорычал оборотень, но Зимобор его отлично понял. – Иди, да по сторонам гляди как следует: бегает тут белая козочка, дразнит серого волка! Что сегодня упустишь, потом весь год не догонишь!
Зимобор поймал брошенную маску: к шапке с медвежьими ушами была старательно пришита берестяная личина с медвежьей мордой и такими же страшными черными зубами. Живо стащив полушубок, он вывернул его мехом наружу и теперь ничем не отличался от буйной толпы.
Оборотень куда-то исчез, и хорошо: он не казался угрожающим или враждебным, но само его присутствие сковывало и наводило оторопь.
Выскочив за ворота, Зимобор опять наткнулся на Радоню.
– Бежим, «старичка» какого-нибудь в уголок загоним! – вопил кметь и несся по истоптанному снегу.
«Старички» его уже заметили, и в толпе послышался женский визг. Горбатые «старухи» ловили «стариков», лезли черными лапами под одежду, норовили поцеловать куда-нибудь под бороду, а те отбивались и визжали девичьими голосами. Какой-то подозрительно малорослый «медведь» с хриплым ревом гнался за «старухой» выше его на две головы, а «старуха», будучи зажата в угол у чьей-то двери, вдруг сама с воплем кинулась на «медведя» и утащила его в сени – проверить, что у него там под шкурой. «Медведь» завизжал было коротко и звонко, но быстро умолк.
Все перемешалось; Зимобор то сам бегал за кем-то, то убегал от кого-то, и совсем нельзя было понять, то ли вот это чучело в растрепанной кудели изображает старуху, то ли козу, то ли лешего, то ли кикимору и охотится ли оно на настоящих девушек под звериными личинами и мужской одеждой или убегает от мужчин в женских рубахах. Много было визга, много воплей и хохота, когда кто-то из ловцов, догнав выбранную добычу, обнаруживал под ее нарядами все то же самое, что имел и сам. Но из сеней, хлевов и курятников доносились звуки борьбы и понятной возни, знаменовавшей удачную охоту. Зимний праздник заклинания всеобщего плодородия был важен не меньше, чем летняя Купала, и дикому возбуждению беснующихся ряженых не мешал даже холод.
Несколько раз Зимобору мерещилась в толпе оскаленная волчья морда и спина, покрытая серой, с серебряным отливом, волчьей шерстью. Где-то в общем шуме низкий, звучный голос пел веселые, задорные песни, черная, серебристая тень мелькала, овевая лица теплом и холодом, но не давалась взгляду, растворялась во мраке и шуме. Разглядывать было некогда: кто-то хватал Зимобора, кого-то хватал он, иногда в общей свалке перед чьим-нибудь крыльцом даже не видя, что под руками. Двое парней барахтались прямо на снегу посреди улицы – один был одет старухой, а другой козлом с огромными рогами и кудельной бородой: козел прыгал над лежащей старухой, а она и вопила, и стонала, и охала, и народ с хохотом огибал их, кто-то спотыкался, а кого-то «козел» норовил сцапать и пристроить к «старухе».
– Что-бы коро-ва! По ведру дои-ла! – дико орал «козел». – Что-бы кобы-ла! Два воза вози-ла!
Едва держась на ногах от смеха, Зимобор прислонился к тыну, жадно хватая ртом холодный и такой сладкий воздух.
Кто-то страшный, косматый с ревом прыгнул на него и выхватил из-за пояса рукавицу; Зимобор вдохнул и бросился в погоню. Напавший на него был весь обернут серыми и белыми козьими шкурами, огромная голова была украшена длинными белыми рогами, а на берестяной рябой личине с черным «румянцем» щерилась пасть с оскаленными волчьими зубами. На спине у «козы» был высокий горб, длиннющие руки почти подметали снег, и похищенную рукавицу она почему-то держала локтем. С диким визгом, хрипло дыша, «коза» прыгала вдоль по улице; Зимобор догнал ее и схватил за плечи, но она вырвалась и побежала дальше. При этом он убедился, что на самом деле плечи у чудища гораздо меньше, чем на вид, и само внутреннее чувство, обостренное всем буйством этой ночи, подсказывало, что перед ним женщина.
Зубастая «коза» заманила его в самый край улицы, где за последним двором уже был пустырь, а потом вал и тын городка. Заслонка на окошке крайней землянки была отодвинута, на окне стояла накрытая миска с кашей и горела рядом лучина – уже осталось совсем чуть-чуть. Было тихо – хозяева где-то веселились, и только их деды и бабки невидимыми тенями чинно сидели за накрытым для них столом.
«Коза» хотела завернуть за угол дома, но запуталась ногами в своих шкурах и упала. Она уже почти встала, но тут Зимобор поймал ее и с размаху прижал к стене. «Коза» вскрикнула женским голосом, а потом вдруг вцепилась в его медвежью личину и сорвала ее вместе с шапкой.
Видя, что добыча не вырывается – то ли устала, то ли не прочь быть пойманной, – Зимобор выпустил ее и сдвинул огромную маску. Казалось, что он снял с чудища саму голову. Отбросив козью личину, он сжал ее лицо в ладонях и торопливо поцеловал, пока добыча не отдышалась и не начала брыкаться. Перед глазами его все плыло, он только чувствовал тепло ее частого дыхания, прохладу нежных девичьих губ – добыча ему попалась что надо. Быстро нашарив края двух серых шкур, он рванул их в разные стороны и запустил обе руки в тепло под шкурами. Ни о каких опасениях он не помнил: в нем кипела сила божества, этой темной ночью обновляющего мир.
И чуть не упал – перед ним было лицо Дивины. Она тяжело дышала приоткрытым ртом, вцепившись в его запястья, и смотрела прямо ему в лицо. Голова кружилась, и казалось, что это лицо – морок, еще одно чудо этой безумной и священной ночи. Зимобор провел пальцами по щеке девушки – это по-прежнему Дивина, только на щеке у нее появился черный след золы.
Все его бурлящее возбуждение разом схлынуло, ноги ослабели, голова закружилась.
– Ты мне мерещишься? – прошептал он, готовый к тому, что она сейчас исчезнет.
Вместо этого она слегка покачала головой, потом сказала:
– А в общем, да. Мерещусь.
– Это как?
– Я вроде как здесь, а вроде как меня нет.
– Но ты же здесь. – Зимобор взял ее за плечи и слегка встряхнул. – Я тебя столько искал… И дальше думал искать после праздников. Где же ты была?
– Я теперь опять у Леса Праведного живу. Он меня назад к себе забрал. А сейчас сам на праздник пришел угощение собирать, и я с ним выпросилась. Повезло Ольховне – сам Лес Праведный им урожай заклинает, а как он скажет, так и будет: в поле скирдами, на столе пирогами.
Она улыбнулась, и до Зимобора наконец дошло, что это и правда не видение.
– Так тот старик с решетом – это и есть Лес Праведный?
– Он самый. Он меня привел, он и обратно с собой заберет.
– Постой! Подожди! – Зимобор никак не мог собраться с мыслями, но помнил, что должен сказать ей что-то очень важное. Но что именно, никак не мог сообразить: само то, что он опять видит ее перед собой, казалось важнее и чудеснее всего на свете. Он не мог понять, сон это или явь, голова кружилась, мысли разбегались. – Послушай! Я у твоего отца теперь в дружине. Настоящего отца, ты знаешь! Ты сама хоть знаешь, кто твой отец?
– Отец? – Дивина нахмурилась. Она, похоже, не могла понять, о чем идет речь.
– Ну, родной твой отец, настоящий! Это князь Столпомир! Полотеский князь! И я уже был с тобой обручен когда-то, много лет назад, а ты потом пропала, и все думали, что ты погибла, а мы с тобой встретились и снова обручились – значит, это судьба! Я сам не знал, узнал теперь только, недавно. Твоему отцу сон о тебе приснился, и он поехал тебя искать. А у меня и половинка перстня моего сохранилась, того, который моя мать разрубила, когда ты пропала.
Зимобор сам не понимал, что говорит. Хотелось сказать сразу много, но он не мог сообразить, что из этого Дивина знает и помнит, а что ей нужно узнать.
– Ты был со мной обручен? Раньше? Когда? – Дивина смотрела на него в полном изумлении.
– Когда ты еще маленькой была, да и я тоже… Я сам почти не помню. Отцы нас сосватали, чтобы помириться наконец, они же столько лет воевали.
– Отцы?
– Твой отец – Столпомир полотеский, и мой – Велебор смоленский.
– И ты – сын смоленского князя? Что ты говоришь?
– Я – сын смоленского князя. Там сейчас моя сестра правит, но я…
– Перстень! – Дивина что-то вспомнила и положила руку на грудь, где висела в ожерелье вторая половинка перстня. – Постой! У меня же свой перстень есть! Мой обручальный перстень. Я его носила, а потом Лес Праведный мне половинку принес и сказал, что от прежнего обручения я свободна. А у меня же… Погоди!
Она вытащила из-под одежды тонкий ремешок, на котором висело что-то маленькое.
– Вот! – Она показала небольшое, рассчитанное на тонкий девчачий пальчик, золотое колечко. – Вот это мне подарил… жених… И это ты? – Она подняла на Зимобора изумленные глаза и смотрела на него каким-то новым взглядом. – Я ничего не помню, ничего! Но если мой родной отец обо мне вспомнил, отдай ему и скажи, что я жива и к нему вернусь… может быть.
– Конечно, вернешься! – Зимобор схватил ее за плечи и прижал к себе. – Я тебя не отпущу! Он сейчас в Радегоще, он ждет тебя! Ты же у него одна осталась, одна от всего рода!
– Нет, до весны мне к вам нельзя. – Дивина покачала головой. – Пока снега не сойдут, реки не вскроются и земля не оттает, мне к людям не выйти. А как весна придет, приходи за мной.
– Куда?
Зимобор крепко держал ее за плечи, но и девушка, и стена, возле которой они стояли, и снег вокруг, и даже сам себе он казался каким-то ненастоящим, зыбким и полубессмысленным, как сон. Вот сейчас этот сон кончится, и он не успеет узнать самое важное.
Лицо Дивины было прямо у него перед глазами, но казалось неверным, бесплотным, как отражение в воде. Пока снега не сойдут и земля не оттает… Так могла бы говорить весна, плененная Велесом богиня Леля…
– Куда же за тобой приходить?
– А иди куда глаза глядят. За Зеленой Межой все тропинки в одно место бегут – о чем думаешь, туда и попадешь.
– Нет, нельзя так! – Зимобор не мог смириться с тем, что она опять уйдет, сейчас, когда наконец-то нашлась. – Я тебя не отпущу!
– Нам теперь нельзя своевольничать! – строго ответила Дивина. – Мы с тобой, сокол ясный, и без того дров наломали. Меня младшая Вещая Вила прокляла, она же и за тобой ходит. Уж я не знаю, кто первый ее разгневал, кто во всем виноват, но мы с тобой только по отдельности от нее в безопасности. И пока не придумаем, как спастись, нам вместе быть нельзя.
– Но что же тут придумать? – в отчаянии крикнул Зимобор и даже встряхнул ее, держа за плечи. – Она же – Дева Будущего, она нас всех переживет, что же с ней можно сделать?
– Старуха знает! – только успела крикнуть Дивина, как вдруг сбоку повеяло сильным холодом. – Ищи Старуху!
Зимобор обернулся. Возле них вдруг выросла, из темноты и летящего снега соткалась высокая неясная фигура, похожая на ледяной столб. Взметнулся вихрь, Дивина качнулась, и неодолимая сила разом вытянула ее из рук Зимобора. Ледяной столб стал рослым стариком в белой одежде, с длинной белой бородой и суровым взглядом из-под густых, нависших, заснеженных бровей. Рукой с длинным ледяным посохом он поманил к себе Дивину, и она пошла, неловко ступая по снегу, и разодранные шкуры волочились за ней. Как во сне, Зимобор сделал шаг следом. Старик погрозил ему посохом: не шали, мол, я-то все про тебя знаю! – и Зимобор остановился, и кровь застыла в жилах, как реки застывают в берегах от удара вот этого ледяного посоха. Дивина сделала последний шаг к старику, он накрыл ее широкими рукавами белой шубы… Вдруг она обернулась и крикнула:
– Как тебя зовут?
Странно услышать такой вопрос от собственной невесты, но может, ему и померещилось. Но назвать ей своего настоящего имени Зимобор не успел: снова замела метель, ветер свистел, бросал в глаза белые хлопья. Он только набрал воздуха, чтобы ответить, как понял, что отвечать некому. Старик и девушка исчезли. По пустому двору гулял снежный ветер, и только за окошком мигала догорающая лучина.
У его ног на снегу лежала огромная берестяная личина с козьими рогами. Рядом валялась его собственная рукавица, уже полузасыпанная снегом. Зимобор поднял личину, рукавом отряхнул широкую пасть с нарисованными углем черными зубами. Если бы не это, так знал бы, что все померещилось.
«Ищи Старуху…» Если кто-то знает, как бороться с младшей их трех вил, то разве что две старшие. Или она имела в виду, что ключ от всех этих дверей где-то в прошлом? Непонятно… И где ее найти, Старуху?
На другое утро Зимобор поехал в Радегощ. Увидев перстень Дивины, князь Столпомир переменился в лице. Через столько лет он едва ли мог узнать эту вещь, но сам этот детский перстенек всколыхнул столько воспоминаний о прошлом – о детях, когда они были маленькими, о жене, совсем молодой и прекрасной, о себе самом, тоже молодом и полным юной удали, – что Столпомир на время забыл о Зимоборе. Перед глазами вставали горницы, залитые солнцем – в молодости всегда светит солнце, – и счастливый детский визг, и веселый голос княгини Славницы, так смешно и мило коверкающей славянские слова, и свое собственное ощущение радости оттого, что впереди так много всего хорошего…
– Она сказала, что до весны ей из леса дороги нет, а весной велела приходить за ней, – сказал Зимобор. – И весной я ее найду – или сам в лесу сгину.
– Сгинуть – не надо, – задумчиво проговорил князь Столпомир, с трудом выходя из мыслей о прошлом. – А вот найти – найди. Что тебе для этого нужно?
– Не знаю еще, – честно ответил Зимобор. – Лес Праведный не дал времени поговорить.
– Ну, главное, жива! – Князь Столпомир оправил пояс, провел рукой по бороде, стараясь сосредоточиться. – А пока давай решай, что с твоей сестрой делать. Ольховна теперь твоя, пора в Смоленск собираться. Дадут тебе ополчение?
– Дадут.
– Собирай, сколько сможешь, и как праздники кончатся, так выступаем. К Смоленску как пойдем, по Днепру? Или на Касплянское озеро?
– Ты сам все знаешь, князь. – Зимобор улыбнулся. Полотеские и смоленские князья так часто ходили в походы друг на друга именно в этом направлении, что хорошо знали дорогу. Зимобор сам не хуже мог рассказать, как идти и где ночевать в походе на Полотеск.
– До него три перехода, значит, должны успеть, пока смоленское войско не подошло. Они ведь тоже до Велесова дня[55] из города не выйдут?
– Не выйдут. Княгиня богов почитает.
– А сестра твоя как – очень упряма? Если отсюда ей предложить мириться и Смоленск уступить – не отдаст? Кто ей помешает? Мать, воевода, бояре?
– Ей и воеводы не надо! Она сама такая – лучше умрет, но не отступит. – Зимобор потер маленький шрам на подбородке, оставшийся от давней детской драки с сестрой. С тех пор прошло двадцать лет, но он отлично все помнил. Теперь им предстояло драться не за игрушку, а за власть над целым княжеством, и цена победы здесь будет гораздо выше, чем один маленький шрам.
– Значит, поезжай в Ольховну, собирай войско. После Велесова дня иди сюда, отсюда вместе двинемся. Я тоже еще людей подтяну, сколько успею.
Попрощавшись с полотеским князем, Зимобор поехал обратно в Ольховну. От новогодних праздников оставалось еще пять дней, а потом предстояло выступать в поход. От надежд на скорую встречу с Дивиной пока приходилось отказаться, но зато и тревога за нее больше не терзала. По крайней мере, она жива и сейчас в безопасности у Леса Праведного. А Младина… В конце концов, на что ей обижаться? Ведь он подружился с князем Столпомиром и вместе с ним идет возвращать смоленский престол, то есть делает то, чего она от него и хотела.
Вот только зачем она этого хотела? Чего она хочет для них всех, Дева Первозданных Вод, счастья или гибели? На то оно и будущее, что его замыслы невозможно разгадать. Каким из своих многочисленных ликов повернется к ним Великая Богиня, светлым или ужасным, добрым или жестоким?
Зимобор неспешно ехал через заснеженный лес, в котором, как солнце в тучах, где-то спряталась его любовь и весна. Он был на самом дне года, в самой нижней, самой темной точке. Но мир устроен так причудливо, что точка высшего расцвета и есть начало увядания, а точка гибели – первый шаг к возрождению. До весны было еще очень далеко, но именно сейчас, со смертью старого солнца и рождением нового, начиналась дорога к весне.
Москва, 2005 г.