Страница:
– Я не так уж плохо живу, чтобы я хотел избавится от жизни! И если я иду в поход и веду людей, я должен знать, что мой род будет достойно вознагражден! Конунг сам вызвался обручиться с моей дочерью! Я хочу, чтобы свадьба была справлена сейчас же!
– Не горячитесь так, добрые люди! – вставил наконец Хагир. Почти все обращались именно к нему, но не давали сказать ни слова. – Успокойтесь, давайте побеседуем мирно!
Все смотрели на него, а он не знал, что еще сказать. Он призывал к миру, а в голосе его против воли прорывалось раздражение. На язык просился совет: «Бери свою дочь, Гуннвид хёльд, и уезжай отсюда!»
– Я думаю, что обеты от времени не становятся менее прочными, зато со временем растет сила конунга, – сказал он вместо этого, не веря ни единому собственному слову и отчаянно презирая сам себя. – С каждым днем слава Бергвида конунга ширится и растет, к нам прибывают новые люди, вести о подвигах конунга наводят страх на врагов. Чем больше его слава, тем больше чести для любого рода породниться с ним. Чем позже состоится свадьба, тем больше чести она принесет тебе, Гуннвид хёльд.
«Что я несу! Чтоб я сдох!» – кричало у Хагира в голове во время речи, которая ему самому казалась нелепой. Это он, сын Халькеля Бычьего Глаза и племянник Ингвида Синеглазого, унижается перед каким-то Мягкоперым Гуннвидом и даже перед Бергвидом, потому что из кожи вон лезет ради пользы презираемого родича. Сам Бергвид в это время сидел на почетном месте с кубком в руке и равнодушно-надменным лицом. Вы, дескать, решайте мои дела, а достоинство конунга выше мелких дрязг. Уже глотнул с утра и пива, и меда, и браги. Чтоб ты сдох! После пива о своем гордом достоинстве и славной мести мечтается гораздо лучше.
Гуннвид нахмурился и хотел ответить, но вмешалась девушка.
– Я согласна с речами Хагира ярла, – сказала Гуннфрида, бросив на него многозначительный взгляд. – Я не так стара и дурна, чтобы торопиться устроить свою судьбу. Я согласна ждать, сколько угодно судьбе… и Бергвиду конунгу.
Ее надменный вид говорил не о смирении, а скорее о тайной издевке. Она знала себе цену и вовсе не считала, что Бергвид очень ее осчастливил своим сватовством. Если он не умеет ее оценить, то ему же будет хуже! Она-то прекрасно обойдется без какого-то там сына рабыни!
Хагир снова поймал ее взгляд: она как будто хотела именно до него донести свое мнение о Бергвиде сыне Стюрмира. От сознания этого скрытого взаимопонимания Хагиру было легче, но в то же время он стыдился перед умной девушкой своего притворства.
Все же его старания не пропали даром: суровый Гуннвид не уехал, а остался на пир. К вечеру все развеселились, Гуннвид и Гримкель Черная Борода сидели вместе и пили из одной чаши, толкуя о будущих достижениях.
– Я отомщу! – вопил Бергвид, размахивая почти пустой чашей и брызгая остатками пива на близсидящих. – Я отомщу за мой род, за мою мать! Моя мать! – с пьяным отчаянием восклицал он, дергая за зеленые стеклянные бусы на груди. Их привезли ему посланные за Даллой вместе с вестью о ее смерти. – Моя мать, лучшая из женщин! Во всем Морском Пути нет такой! Она умерла в рабстве! Я отомщу! Отомщу всем, кто виновен в ее смерти!
– Ничего, скоро найдется другая женщина, которая вознаградит тебя, конунг, в твоей потере! – посмеиваясь, утешал его Донберг хёльд и подмигивал в сторону Гуннфриды. – Отличная женщина, ничуть не хуже!
Но Гуннфрида уже не улыбалась, как раньше, и не играла глазами в ответ на эти намеки. Видеть будущего мужа пьяным и размякшим – совсем не большое удовольствие для уважающей себя девушки. Минуя Бергвида, она глянула на Хагира, и ему казалось, она спрашивает: тебе не стыдно за твоего родича и конунга? А если стыдно, что же ты его не уймешь? Ведь это ты достал нам его из-под земли, ты за него отвечаешь!
– Что-то мне совсем не нравится наш конунг! – бормотал рядом с Хагиром Яльгейр Одноухий. – Хоть он и сын Стюрмира, но…
– Никакой сын великана не принесет столько вреда, сколько этот сын Стюрмира! – злобно шипел с другой стороны Брюнгард сын Брюньольва.
Он происходил из рода Хейнингов, которые не один век жили на Остром мысу по соседству с Лейрингами и мало уступали им в знатности. Подростком Брюнгард присутствовал в святилище Стоячие Камни в тот самый вечер, когда пророчество древних великанов пообещало Квиттингу конунга-мстителя – Бергвида. Теперь же Брюнгард смотрел на конунга с ненавистью.
– Этот пьяный урод только позорит нас перед людьми! – возмущался он. – Мой отец погиб вместе с его отцом, но он гордился своим конунгом! А как я пойду с этим… Чтоб его тролли задавили вместе с его мамашей! Это она во всем виновата, чтоб в Хель на ней дрова возили и поленом погоняли! Дрянь! – В запале Брюнгард даже не помнил, что обращается к родичу этой женщины – так жгли его душу рассказы матери о давних событиях, положивших начало Великанской зиме нынешних бед. – Это она поссорила Стюрмира конунга с его старшим сыном! Это она погубила Вильмунда, из-за нее он попал в руки фьяллей! А уж получив в жертву конунгова сына, Один, понятное дело, стал все победы отдавать фьяллям. Она, Далла, сеяла раздор, из-за нее и Фрейвид Огниво был убит! Если бы не она, наши разбили бы козлиноголовых еще тогда, восемнадцать лет назад! Или потом, когда Ингвид Синеглазый…
– Перестань! – с досадой одернул его Хагир. – Нечего валить все на нее одну! Все остальные тоже были хороши! Куда же они смотрели? Или все были дураки, что позволяли ей вертеть собой? И Стюрмир, и Фрейвид, и все прочие? Твой отец, мой отец? И они тоже дураки безвольные?
– Ах, прости! – ядовито спохватился Брюнгард. – Я и забыл, что она сестра твоего отца. Можешь вызвать меня на поединок. И зарубим друг друга, последний из Лейрингов и последний из Хейнингов! И пусть нас похоронят вместе. Только этого тут и не хватает для полной красоты!
Хагир промолчал, и Брюнгард продолжал с той же горячностью:
– А теперь ее выродок позорит нас! Сын Стюрмира! Какого тролля она нашла у себя под кроватью и приняла за Стюрмира? Стюрмир хотя бы делал дело, хоть и не с того конца! А этот только пьянствует, да хвастается, что его избрали боги, да любуется оружием тех колдунов. Его послушать, так мы все должны умереть от счастья, что его в жизни повстречали! Из-за него мы никогда не соберем толкового войска, а кого соберем, те разбегутся! Лучше бы уж конунгом назвался кто-нибудь другой!
– Вот и я говорю! – Яльгейр ткнул Хагира в плечо. – Слушай! А давай мы тебя провозгласим конунгом! Ты родом не хуже его! А заслуг у тебя больше! А? Соберем тинг…
– Не надо! – Хагир резко мотнул головой. – Сейчас не время менять конунга. Уж если мы его признали, мы должны идти за ним до конца. А если менять конунгов перед каждой битвой, то мы все в конунгах перебываем, а дело не сдвинется!
– Правильно! Хе-хе! – оживленно подхватил Вебранд и в знак одобрения хлопнул Хагира по колену. – Пусть щенок моей вороны сам за все отвечает! Мы с тобой сделаем свое дело – отомстим за своих! А его разобьют, и он опозорится, туда ему и дорога!
Хагир молчал. Все говорят одно и то же. Слово «разобьют» висит в воздухе. Все здесь такие же, как он, пришли исполнить свой долг, чтобы не было стыдно. А в победу никто не верит. Ни один человек. Кто не говорит об этом вслух, тот думает про себя. Твоя жажда деятельности, как говорил Вигмар Лисица, есть то же тщеславие – желание нравиться самому себе. Чтоб ты сдох…
С трудом пролезая между орущими, пьющими и лежащими, Хагир выбрался из-за стола и вышел из гридницы. Ему хотелось на воздух.
Был вечер, небо потемнело, хотя настоящей тьмы в «высокий месяц»[15] не бывает.
Сзади скрипнула дверь, кто-то вышел. Шагов не было слышно. Кто-то тихо остановился позади него, потом прикоснулся к его плечу. Хагир медленно повернул голову и увидел светло-рыжие волосы, ровный пробор, белый лоб и зеленоватые глаза Гуннфриды дочери Гуннвида.
– Куда ты ушел? – тихо спросила она. – Он там буянит, как берсерк, а все только гогочут. Твой гранн веселится, а Гримкель любуется дорогим племянником. Он что, правда верит, что это великий герой?
– Люди верят. – Хагир уклончиво двинул бровями. – А ты разве нет?
Гуннфрида прижалась к нему сбоку и крепко обняла его руку выше локтя.
– Я не дура, – шепнула она. – Я знаю, на кого здесь стоит смотреть.
– Я не конунг, – не шевелясь, ответил Хагир. Он казался себе старым, некрасивым, усталым и равнодушным.
– Он тоже. Он занял чужое место.
– Нет. Его обещало пророчество в Стоячих Камнях.
– Это я слышала. Ты сам-то слышал это пророчество? Дерево мести… Всходы, политые кровью на пашне мечей… Что-то такое. Гадость, в общем. Ничего хорошего. Зачем нам все это? Зачем тебе все это?
Гуннфрида положила руки на грудь Хагиру и потянулась, стараясь заглянуть ему в глаза. Во взгляде ее таилось ожидание и подавляемая тоска. Хагиру вдруг стало жаль ее: она, юная, красивая, умная девушка, никогда не державшая в руках оружия, на деле такая же пленница этой проклятой войны, как и он сам. Но он хотя бы из детства помнит мирный и сильный Квиттинг, а Гуннфрида родилась в побежденном племени, война старше ее, и каждый ее вздох был отравлен войной. А в чем она виновата?
Хагир обнял ее, и она торопливо, как будто ловила что-то убегающее, обвила руками его шею и прижалась к нему крепче.
– Зачем тебе это? – сбивчиво шептала она, и Хагир чувствовал, как сильно и часто у нее бьется сердце. – Зачем тебе этот конунг, это войско, вся эта дрянь! Бросай его и перебирайся к нам! Будешь у нас сидеть в дружине на почетном месте, лучше чем у твоего старого Стормунда! У нас усадьба, скотина, люди нас уважают! Пусть этот тролль сам разбирается со своей глупой спесью, со своей матерью-рабыней, со своим дядей-придурком, со своим троллем-воспитателем, со всеми этими болванами, которым надоело жить! Хочешь, я выйду за тебя замуж? Мне не нужно никого больше, я же вижу, что ты один тут – достойный человек! Пойдем с нами!
– Я не могу. – Хагир коротко качнул головой. – Я все это затеял. Я втравил Квиттинг в новую драку, я вытащил Бергвида из свинарника. Чтоб я сдох, но я это сделал почти своими руками. Я очень этого хотел. И теперь я не уйду, пока все не кончится.
– А когда это кончится? Собрать войско и разом покончить со всем – не выйдет. Мой отец говорит, что нет сил, что не время, что ничего не получится! Верь ему, он умный человек! А без войска что это за дело? Вы будете ловить фьялльские корабли, потом Торбранд Тролль пришлет людей изловить вас! Рано или поздно вы попадетесь. Тебя же убьют! Глупый, ты что, не понимаешь? – Гуннфрида говорила злобно и в то же время казалась несчастной, слезы звенели у нее в голосе и блестели в глазах. – Я вижу! Моя мать отличала людей, которым скоро умереть! И я отличаю! Если ты пойдешь туда, тебя убьют! Я не хочу, чтобы тебя убили! Ты сильный, ты можешь жить… Ты поможешь нам, а мы – тебе. Мы выживем вместе. А иначе и мы погибнем, и ты… Кто тогда останется? Этот пьяный тролль? Ты что, не хочешь жить?
Хагир пожал плечами. Он не знал, что сказать. Ни звание конунга, ни любовь достойной девушки его сейчас не привлекали; он сам себе казался мертвецом, у которого нет ни желаний, ни чувств.
Гуннфрида потянулась к его лицу и поцеловала его, как будто хотела переубедить, поцелуями разбудить в нем уснувшую любовь к жизни. А в его памяти встала Хлейна. Все как тогда, в роще Бальдра. Почему-то все остальные женщины рядом с ней казались ненастоящими, и сейчас Хагиру мерещилось, что это Хлейна опять целует его, и теперь он вовсе не хотел твердить ей о какой-то мести, о долге перед родом… Только ради нее и стоит жить, только к ней и стоит стремиться… Не открывая глаз, Хагир обнимал Гуннфриду, невольно стремясь найти утешение в близости хоть одного живого существа, и ему казалось, что он просит прощения у самой Фрейи за свою прежнюю самолюбивую глупость. И тяжесть в душе растаяла, как будто богиня сжалилась, совершила чудо и превратила чужую девушку в его объятиях в ту, которая единственная была нужна ему…
В сенях за дверью затопали шаги, дверь коротко скрипнула, потом распахнулась, и пьяный голос заорал:
– Ну, хватит! – унимал его Хагир. – Такими стихами с ног собьешь! Любой пьяный тролль лучше сочинит!
– А? – Вебранд перестал орать и похлопал глазами. – Не всякий тролль вспомнит подходящую песню вовремя. А где девушка? – Он вытянул шею, заглянул Хагиру за спину, но никого там не нашел. – Убежала? Ну, и правильно. А ты молодец! – Он опять хлопнул Хагира по плечу, и тот отметил, что уже привык к этим тяжеловесным выражениям дружбы. – Мой воспитанник не умеет ее ценить – ему бы только напиться да орать о своей мамаше! Весь в нее! Такой же самовлюбленный болтун! Отбери у него девчонку, он другого и не стоит!
– Ладно! – недовольно хмурясь, Хагир махнул рукой. Ему не хотелось об этом говорить. – Откуда такой сногсшибательный стих?
– Я сам и сочинил! – с гордостью доложил Вебранд. – Что, ничего? А! Я ведь тоже однажды отобрал девчонку у одного надутого болтуна! Мне ее нипочем не хотели отдавать – ну, так я сам взял! Так и надо! Это я ей сочинил. Я сказал, что она будет моя, так все и вышло!
– И чем все кончилось?
– А чем… – Вебранд сглотнул, задумался, и Хагиру уже казалось, что тот забыл, о чем они говорят. – Да ничем! Чем все кончается? Костром и погребальными башмаками. И я там буду… в свое время. Осталась одна писклявая… Одна такая вот маленькая девчонка. – Вебранд неопределенно повел в воздухе рукой, не решаясь наклониться, чтобы не потерять равновесия. – Ее воспитывает дочь конунга! Вот какого я знатного рода![18] Хе-хе! Ты ведь рад, что познакомился со мной? Ведь я – надежный друг?
Вебранд заглянул Хагиру в глаза, вытягивая шею, чтобы стать повыше. Хагир хмурился: он не любил пьяных откровений, клятв и заверений. Но глаза Вебранда были не так уж и пьяны: они смотрели в надеждой и ожиданием. И Хагир вдруг с изумлением осознал: а ведь у него сейчас нет никого ближе, чем этот непонятный человек, год назад бывший его самым злым врагом. Этот человек… Как давно Хагир даже в мыслях не называл Вебранда полуоборотнем! Тот вовсе не сделался лучше, просто Хагир привык к нему, и скрипучий смех, когда-то так раздражавший, теперь вовсе не кажется противным. По привычке он вспомнил Стормунда, но и это воспоминание не вызвало в душе никакой ненависти к убийце прежнего вождя: Стормунд теперь казался жертвой какой-то стихийной силы. А Вебранд, что ни говори, делает то же дело, которое делал бы Стормунд, останься он в живых, – сражается с фьяллями.
Каких только шуток не выкидывает с человеком судьба! Хагир мысленно сравнил себя нынешнего с тем, что был год назад, и впечатление было такое, что весь его мир перевернулся вверх ногами. Он хотел защитить свой дом – и теперь у него нет вовсе никакого дома. Он хотел отомстить фьяллям за гибель рода и разорение Квиттинга – и торчит в глухой усадьбе, где кровь проливают только куры и поросята под ножами челяди. Он мечтал найти вождя для войска – и терпит Бергвида, бывшего раба, которого презирает за его заносчивость и самовлюбленность. Он любит Хлейну и хочет быть с ней – и за три моря от нее обнимает Гуннфриду, которая ничуть на нее не похожа. А Хлейна, надо трезво признать, скорее всего, уже замужем за Фримодом ярлом… А у него никого и ничего нет, кроме Вебранда Серого Зуба, с которым давно надо бы расстаться, да все никак не получается. Сначала привязался, как злая судьба, а теперь уже и сам не отдашь…
– Конечно, я рад, что познакомился с тобой! – чистосердечно ответил Хагир и тоже похлопал Вебранда по плечу. – И могу тебя заверить: ты – лучший скальд в этом дворе!
– Ну, и правильно! – Вебранд остался вполне доволен. – И вот что я тебе скажу: давай бросим щенка моей вороны, возьмем девчонку и поедем домой! Отдохнем, отпразднуем Середину Лета, попьем пива, попляшем у костра…
– Поздно, – сказал Хагир, имея в виду Середину Лета.
Середина Лета была уже совсем рядом.
С вершины горы открывался вид на прибрежную полосу и людское копошение на ней. Из такой дали люди казались черными муравьями, и, конечно, никто не сумел бы разглядеть ее, но Дагейда выглядывала из-за камня осторожно, пугливо, всякий миг готовая спрятаться опять. Ее бледное личико застыло, только огромные желтые глаза смотрели напряженно и одни на всем лице казались живыми. Рыжие жесткие волосы совсем не выделялись среди груд высохшей еловой хвои. Сейчас она была точь-в-точь еловый тролль, с опаской выглядывающий из-под корней.
Взгляд ведьмы шарил по людской толпе, выискивая кого-то. Нет… нет… его нет. Она видела три больших корабля и несколько мелких, и у каждого на переднем штевне красовалась голова рогатого дракона. Войско было хорошо защищено: рукоятями мечей в виде молота, маленькими серебряными молотами на шейных гривнах воинов, чеканными изображениями молота на поясных бляшках и щитах. Знак Тора и его огненного оружия пугал ведьму: с берега на нее веяло жаром, слабым издалека, но грозящим сжечь, если она подойдет близко. Один человек со знаком молота – еще ничего, но когда их пять сотен…
Черный дракон… Меч по имени Дракон Битвы, когда-то принадлежавший ее отцу и погубивший его, не давал покоя Дагейде. Зная, что рано или поздно фьялли придут, она ждала встречи с мечом и боялась его. Но его не было. Торбранд конунг не пришел, черный Дракон Битвы остался далеко за морем, в Ясеневом фьорде.
Дагейда тихо отползла дальше от берегового обрыва, встала на четвереньки и только потом на ноги. Отойдя к дальнему от обрыва краю скалистой площадки, она села прямо на землю и вытащила из-за пазухи маленький кожаный мешочек. Развязав ремешок, Дагейда высыпала к себе на колени горсть небольших округлых камешков – бурых, серых, желтоватых, белых. На каждом из них была процарапана руна. Дагейда разровняла ладонями и без того ровный мох перед собой и разложила камешки рунами вниз. Личико ее стало сосредоточенным, брови сдвинулись.
– Идите ко мне сюда, духи земли, духи огня, духи ветра и духи воды! – бормотала она себе под нос, поглаживая рунные камешки. – Идите ко мне, духи камней и корней, лунные альвы и угли пустых очагов! Идите ко мне, отблески клинков и шорохи веретен, придорожные можжевельники, тени облаков на воде! Идите ко мне, духи того, что должно быть, того, что есть, и того, чего никогда не будет! Я просею вас через ветер, я расчешу вас гребнем воды, я замешаю вас в котле небесных бурь! Идите ко мне!
Закрыв глаза, Дагейда подняла ладони над разложенными камешками, потом медленно опустила их и взяла один. Не открывая глаз, она приложила камешек руной ко лбу, послушала, потом опустила его на колени и из того же мешочка вытряхнула осколок кремня. Он не походил на те обломки и осколки «огненного камня», что грудами валялись вокруг: он был не рыжим и не коричневым, а серым с беловатыми пятнами. По виду он напоминал лезвие маленького ножа без рукояти и был покрыт сколами, похожими на мелкие чешуйки. Дагейда слегка царапнула себя по запястью левой руки, быстро лизнула порез, потом поймала кончиком каменного лезвия новую каплю крови. Кровь ее была голубоватого цвета, чуть серебристая, как некоторые из древесных лишайников. Лезвием ножа ведьма перенесла каплю крови на камешек и окрасила очертания процарапанной руны.
Руна засветилась, и вдруг показалось, что вокруг темнеет. Стремительно наступала ночь, и за пределами скалистой площадки уже ничего не было видно. Дагейда бросила камешек куда-то в пространство, не глядя. Но там, вдали, он вдруг засиял ярко, как голубоватая звездочка, и Дагейда быстро открыла глаза. Застывшим взглядом вцепившись в голубоватый свет, она побежала куда-то вперед. Теперь и скалистая площадка исчезла, вокруг висели густые серо-коричневатые сумерки. Мерещилось, что вверх уходят каменные стены, но разглядеть их не получалось, плотная каменная порода отступала, как будто взгляд ее отталкивал, оставался туман, почти такой же плотный, как камень. Дагейда бежала сквозь этот каменный туман, видя впереди лишь свет голубоватой звездочки и не замечая черных провалов, то и дело открывавшихся по сторонам. Ведьму вела ее собственная кровь, самый надежный проводник на тропинках девяти миров.
Потом Дагейда пошла медленнее. Свет делался ярче, звездочка казалась все более крупной, но ее лучи не раздвигали тьму и не освещали ничего вокруг, свет оставался собран в одном месте. Туманные стены вокруг уплотнились, стала видна широкая расщелина в скале. Дагейда шла все медленнее. Где-то рядом журчала вода, но ни ручья, ни родника не было видно.
Расщелина превратилась в пещеру. Голубая звезда лежала на каменном полу и подрагивала, билась, как живое сердце, и из нее изливался прозрачный чистый поток, убегающий по расселине куда-то прочь. На прозрачной воде играли голубовато-серебристые блики.
Вокруг звезды-источника сидели три женщины: две по бокам, одна позади. Одна была старухой с серым вдовьим покрывалом на голове, сморщенная и сгорбленная, вторая – величавая и уверенная женщина средних лет, третья – молодая девушка с золотистыми волосами и улыбчивыми ямочками на щеках. Все три пряли, и нити в их руках текли, как живые, каждое мгновение меняя цвет. По ним то бежали красные сполохи, то золотистые отблески, иногда они чернели, как обгорелые. Старуха мерно покачивала головой, девушка улыбалась, женщина смотрела прямо перед собой, и у всех трех глаза казались застывшими. Они смотрели так далеко, что не могли ни догнать своих взглядов, ни вернуть их.
Дагейда приблизилась шага на три и остановилась. Ближе подойти она не смела – было страшно, что и ее захватит этот поток безостановочной пряжи, вечно движущийся и застывший в своем неизменном движении. Перед ней сидели три норны – три ее собственные норны, потому что у каждого живущего они свои.
– О чем ты хочешь спросить, душа Медного Леса? – произнесла женщина.
– Говори, пока светится звезда! – добавила девушка.
Старуха быстрее закивала головой.
– Я хочу добиться мести за смерть моего отца, – начала Дагейда. Ее желтые глаза смотрели с любопытством и отчасти с робостью. Она знала свою силу, но судьба сильнее всякого. – Его убил Торбранд сын Тородда, конунг фьяллей. С тех пор как я родилась, он подрывает корни квиттингских гор. Моя мать боролась с ним, но он увел ее с собой. Я хочу отомстить ему. Много лет я искала мстителя, на которого укажут боги. Я увидела знак – белый дракон памяти был передо мной. Но тот человек не хочет отдать его, чтобы я помогла ему в нашей общей мести. Нашелся другой – сын старого конунга. Моя мать убила его отца, а я помогу сыну! – Дагейда гневно взмахнула маленьким кулачком: во всем, во всем она имела одну цель – поступать наперекор предательнице-матери. – Скажите, он поможет мне?
– Ты хочешь получить Белого Дракона? – спросила женщина.
– Да. С ним я обрету силу, которая была у моего отца. Но я должна получить его добром.
– А тот, кто отдаст его тебе, тоже должен получить его добром? – Девушка лукаво улыбнулась, не переставая прясть.
Дагейда дернула плечиком:
– Это все равно… Но тогда на него падет проклятье. Сможет ли он тогда помочь мне?
– А что ты хочешь получить? – спросила женщина.
– Да, что ты хочешь получить? – Старуха подняла трясущуюся голову и устремила на ведьму тусклый взгляд.
– Я хочу получить души фьяллей! – жадно выкрикнула Дагейда. – Души всех, сколько есть! Я буду собирать их, они будут питать мою силу, и я стану такой же, как мой отец! Такой же огромной и могучей! Мне нужен Белый Дракон и нужны души моих врагов!
– Не горячитесь так, добрые люди! – вставил наконец Хагир. Почти все обращались именно к нему, но не давали сказать ни слова. – Успокойтесь, давайте побеседуем мирно!
Все смотрели на него, а он не знал, что еще сказать. Он призывал к миру, а в голосе его против воли прорывалось раздражение. На язык просился совет: «Бери свою дочь, Гуннвид хёльд, и уезжай отсюда!»
– Я думаю, что обеты от времени не становятся менее прочными, зато со временем растет сила конунга, – сказал он вместо этого, не веря ни единому собственному слову и отчаянно презирая сам себя. – С каждым днем слава Бергвида конунга ширится и растет, к нам прибывают новые люди, вести о подвигах конунга наводят страх на врагов. Чем больше его слава, тем больше чести для любого рода породниться с ним. Чем позже состоится свадьба, тем больше чести она принесет тебе, Гуннвид хёльд.
«Что я несу! Чтоб я сдох!» – кричало у Хагира в голове во время речи, которая ему самому казалась нелепой. Это он, сын Халькеля Бычьего Глаза и племянник Ингвида Синеглазого, унижается перед каким-то Мягкоперым Гуннвидом и даже перед Бергвидом, потому что из кожи вон лезет ради пользы презираемого родича. Сам Бергвид в это время сидел на почетном месте с кубком в руке и равнодушно-надменным лицом. Вы, дескать, решайте мои дела, а достоинство конунга выше мелких дрязг. Уже глотнул с утра и пива, и меда, и браги. Чтоб ты сдох! После пива о своем гордом достоинстве и славной мести мечтается гораздо лучше.
Гуннвид нахмурился и хотел ответить, но вмешалась девушка.
– Я согласна с речами Хагира ярла, – сказала Гуннфрида, бросив на него многозначительный взгляд. – Я не так стара и дурна, чтобы торопиться устроить свою судьбу. Я согласна ждать, сколько угодно судьбе… и Бергвиду конунгу.
Ее надменный вид говорил не о смирении, а скорее о тайной издевке. Она знала себе цену и вовсе не считала, что Бергвид очень ее осчастливил своим сватовством. Если он не умеет ее оценить, то ему же будет хуже! Она-то прекрасно обойдется без какого-то там сына рабыни!
Хагир снова поймал ее взгляд: она как будто хотела именно до него донести свое мнение о Бергвиде сыне Стюрмира. От сознания этого скрытого взаимопонимания Хагиру было легче, но в то же время он стыдился перед умной девушкой своего притворства.
Все же его старания не пропали даром: суровый Гуннвид не уехал, а остался на пир. К вечеру все развеселились, Гуннвид и Гримкель Черная Борода сидели вместе и пили из одной чаши, толкуя о будущих достижениях.
– Я отомщу! – вопил Бергвид, размахивая почти пустой чашей и брызгая остатками пива на близсидящих. – Я отомщу за мой род, за мою мать! Моя мать! – с пьяным отчаянием восклицал он, дергая за зеленые стеклянные бусы на груди. Их привезли ему посланные за Даллой вместе с вестью о ее смерти. – Моя мать, лучшая из женщин! Во всем Морском Пути нет такой! Она умерла в рабстве! Я отомщу! Отомщу всем, кто виновен в ее смерти!
– Ничего, скоро найдется другая женщина, которая вознаградит тебя, конунг, в твоей потере! – посмеиваясь, утешал его Донберг хёльд и подмигивал в сторону Гуннфриды. – Отличная женщина, ничуть не хуже!
Но Гуннфрида уже не улыбалась, как раньше, и не играла глазами в ответ на эти намеки. Видеть будущего мужа пьяным и размякшим – совсем не большое удовольствие для уважающей себя девушки. Минуя Бергвида, она глянула на Хагира, и ему казалось, она спрашивает: тебе не стыдно за твоего родича и конунга? А если стыдно, что же ты его не уймешь? Ведь это ты достал нам его из-под земли, ты за него отвечаешь!
– Что-то мне совсем не нравится наш конунг! – бормотал рядом с Хагиром Яльгейр Одноухий. – Хоть он и сын Стюрмира, но…
– Никакой сын великана не принесет столько вреда, сколько этот сын Стюрмира! – злобно шипел с другой стороны Брюнгард сын Брюньольва.
Он происходил из рода Хейнингов, которые не один век жили на Остром мысу по соседству с Лейрингами и мало уступали им в знатности. Подростком Брюнгард присутствовал в святилище Стоячие Камни в тот самый вечер, когда пророчество древних великанов пообещало Квиттингу конунга-мстителя – Бергвида. Теперь же Брюнгард смотрел на конунга с ненавистью.
– Этот пьяный урод только позорит нас перед людьми! – возмущался он. – Мой отец погиб вместе с его отцом, но он гордился своим конунгом! А как я пойду с этим… Чтоб его тролли задавили вместе с его мамашей! Это она во всем виновата, чтоб в Хель на ней дрова возили и поленом погоняли! Дрянь! – В запале Брюнгард даже не помнил, что обращается к родичу этой женщины – так жгли его душу рассказы матери о давних событиях, положивших начало Великанской зиме нынешних бед. – Это она поссорила Стюрмира конунга с его старшим сыном! Это она погубила Вильмунда, из-за нее он попал в руки фьяллей! А уж получив в жертву конунгова сына, Один, понятное дело, стал все победы отдавать фьяллям. Она, Далла, сеяла раздор, из-за нее и Фрейвид Огниво был убит! Если бы не она, наши разбили бы козлиноголовых еще тогда, восемнадцать лет назад! Или потом, когда Ингвид Синеглазый…
– Перестань! – с досадой одернул его Хагир. – Нечего валить все на нее одну! Все остальные тоже были хороши! Куда же они смотрели? Или все были дураки, что позволяли ей вертеть собой? И Стюрмир, и Фрейвид, и все прочие? Твой отец, мой отец? И они тоже дураки безвольные?
– Ах, прости! – ядовито спохватился Брюнгард. – Я и забыл, что она сестра твоего отца. Можешь вызвать меня на поединок. И зарубим друг друга, последний из Лейрингов и последний из Хейнингов! И пусть нас похоронят вместе. Только этого тут и не хватает для полной красоты!
Хагир промолчал, и Брюнгард продолжал с той же горячностью:
– А теперь ее выродок позорит нас! Сын Стюрмира! Какого тролля она нашла у себя под кроватью и приняла за Стюрмира? Стюрмир хотя бы делал дело, хоть и не с того конца! А этот только пьянствует, да хвастается, что его избрали боги, да любуется оружием тех колдунов. Его послушать, так мы все должны умереть от счастья, что его в жизни повстречали! Из-за него мы никогда не соберем толкового войска, а кого соберем, те разбегутся! Лучше бы уж конунгом назвался кто-нибудь другой!
– Вот и я говорю! – Яльгейр ткнул Хагира в плечо. – Слушай! А давай мы тебя провозгласим конунгом! Ты родом не хуже его! А заслуг у тебя больше! А? Соберем тинг…
– Не надо! – Хагир резко мотнул головой. – Сейчас не время менять конунга. Уж если мы его признали, мы должны идти за ним до конца. А если менять конунгов перед каждой битвой, то мы все в конунгах перебываем, а дело не сдвинется!
– Правильно! Хе-хе! – оживленно подхватил Вебранд и в знак одобрения хлопнул Хагира по колену. – Пусть щенок моей вороны сам за все отвечает! Мы с тобой сделаем свое дело – отомстим за своих! А его разобьют, и он опозорится, туда ему и дорога!
Хагир молчал. Все говорят одно и то же. Слово «разобьют» висит в воздухе. Все здесь такие же, как он, пришли исполнить свой долг, чтобы не было стыдно. А в победу никто не верит. Ни один человек. Кто не говорит об этом вслух, тот думает про себя. Твоя жажда деятельности, как говорил Вигмар Лисица, есть то же тщеславие – желание нравиться самому себе. Чтоб ты сдох…
С трудом пролезая между орущими, пьющими и лежащими, Хагир выбрался из-за стола и вышел из гридницы. Ему хотелось на воздух.
Был вечер, небо потемнело, хотя настоящей тьмы в «высокий месяц»[15] не бывает.
И сам он – как то солнце, не знающее своего места в мироздании, и остальные – такие же… Только вот где те святые властители, что соберут свой совет и всем определят места и дела?
Солнце с месяцем вместе на небе стояло
И касалось десницею края небес.
Не знало оно, где чертог его в небе,
И месяц не знал, что за мощь он имеет;
И звезды не ведали, где их пути…[16]
Сзади скрипнула дверь, кто-то вышел. Шагов не было слышно. Кто-то тихо остановился позади него, потом прикоснулся к его плечу. Хагир медленно повернул голову и увидел светло-рыжие волосы, ровный пробор, белый лоб и зеленоватые глаза Гуннфриды дочери Гуннвида.
– Куда ты ушел? – тихо спросила она. – Он там буянит, как берсерк, а все только гогочут. Твой гранн веселится, а Гримкель любуется дорогим племянником. Он что, правда верит, что это великий герой?
– Люди верят. – Хагир уклончиво двинул бровями. – А ты разве нет?
Гуннфрида прижалась к нему сбоку и крепко обняла его руку выше локтя.
– Я не дура, – шепнула она. – Я знаю, на кого здесь стоит смотреть.
– Я не конунг, – не шевелясь, ответил Хагир. Он казался себе старым, некрасивым, усталым и равнодушным.
– Он тоже. Он занял чужое место.
– Нет. Его обещало пророчество в Стоячих Камнях.
– Это я слышала. Ты сам-то слышал это пророчество? Дерево мести… Всходы, политые кровью на пашне мечей… Что-то такое. Гадость, в общем. Ничего хорошего. Зачем нам все это? Зачем тебе все это?
Гуннфрида положила руки на грудь Хагиру и потянулась, стараясь заглянуть ему в глаза. Во взгляде ее таилось ожидание и подавляемая тоска. Хагиру вдруг стало жаль ее: она, юная, красивая, умная девушка, никогда не державшая в руках оружия, на деле такая же пленница этой проклятой войны, как и он сам. Но он хотя бы из детства помнит мирный и сильный Квиттинг, а Гуннфрида родилась в побежденном племени, война старше ее, и каждый ее вздох был отравлен войной. А в чем она виновата?
Хагир обнял ее, и она торопливо, как будто ловила что-то убегающее, обвила руками его шею и прижалась к нему крепче.
– Зачем тебе это? – сбивчиво шептала она, и Хагир чувствовал, как сильно и часто у нее бьется сердце. – Зачем тебе этот конунг, это войско, вся эта дрянь! Бросай его и перебирайся к нам! Будешь у нас сидеть в дружине на почетном месте, лучше чем у твоего старого Стормунда! У нас усадьба, скотина, люди нас уважают! Пусть этот тролль сам разбирается со своей глупой спесью, со своей матерью-рабыней, со своим дядей-придурком, со своим троллем-воспитателем, со всеми этими болванами, которым надоело жить! Хочешь, я выйду за тебя замуж? Мне не нужно никого больше, я же вижу, что ты один тут – достойный человек! Пойдем с нами!
– Я не могу. – Хагир коротко качнул головой. – Я все это затеял. Я втравил Квиттинг в новую драку, я вытащил Бергвида из свинарника. Чтоб я сдох, но я это сделал почти своими руками. Я очень этого хотел. И теперь я не уйду, пока все не кончится.
– А когда это кончится? Собрать войско и разом покончить со всем – не выйдет. Мой отец говорит, что нет сил, что не время, что ничего не получится! Верь ему, он умный человек! А без войска что это за дело? Вы будете ловить фьялльские корабли, потом Торбранд Тролль пришлет людей изловить вас! Рано или поздно вы попадетесь. Тебя же убьют! Глупый, ты что, не понимаешь? – Гуннфрида говорила злобно и в то же время казалась несчастной, слезы звенели у нее в голосе и блестели в глазах. – Я вижу! Моя мать отличала людей, которым скоро умереть! И я отличаю! Если ты пойдешь туда, тебя убьют! Я не хочу, чтобы тебя убили! Ты сильный, ты можешь жить… Ты поможешь нам, а мы – тебе. Мы выживем вместе. А иначе и мы погибнем, и ты… Кто тогда останется? Этот пьяный тролль? Ты что, не хочешь жить?
Хагир пожал плечами. Он не знал, что сказать. Ни звание конунга, ни любовь достойной девушки его сейчас не привлекали; он сам себе казался мертвецом, у которого нет ни желаний, ни чувств.
Гуннфрида потянулась к его лицу и поцеловала его, как будто хотела переубедить, поцелуями разбудить в нем уснувшую любовь к жизни. А в его памяти встала Хлейна. Все как тогда, в роще Бальдра. Почему-то все остальные женщины рядом с ней казались ненастоящими, и сейчас Хагиру мерещилось, что это Хлейна опять целует его, и теперь он вовсе не хотел твердить ей о какой-то мести, о долге перед родом… Только ради нее и стоит жить, только к ней и стоит стремиться… Не открывая глаз, Хагир обнимал Гуннфриду, невольно стремясь найти утешение в близости хоть одного живого существа, и ему казалось, что он просит прощения у самой Фрейи за свою прежнюю самолюбивую глупость. И тяжесть в душе растаяла, как будто богиня сжалилась, совершила чудо и превратила чужую девушку в его объятиях в ту, которая единственная была нужна ему…
В сенях за дверью затопали шаги, дверь коротко скрипнула, потом распахнулась, и пьяный голос заорал:
Гуннфрида вздрогнула, вырвалась из рук Хагира и спряталась к нему за спину. Он поднял голову: на пороге стоял Вебранд, упираясь ладонями в оба косяка и изображая собой некую живую дверь. Кто-то толкал его в спину, норовя выставить во двор и пройти, а он увлеченно пел:
Ярко цветет шиповник
Летом на ветках зеленых!
При этом Вебранд смотрел прямо на Хагира, и в лице его было что-то снисходительное и нарочитое: для тебя стараюсь. Хагир потер лоб ладонью, как разбуженный. За спиной прошуршали легкие шаги: Гуннфрида исчезла за углом дома. Один из хозяйских хирдманов вытолкнул наконец Вебранда из дверного проема и прошел во двор, Вебранд привалился к стене и запел дальше:
Я видел цветок прекрасней —
Тебя, береза нарядов!
– Вот набрался! – бормотал хирдман. – Каков воспитатель, таков и… Ну и конунг у нас будет!
Радуют дерево битвы
Громы оружной речи!
Но лучшей отрады не знаю,
Чем липа огня прилива!
– выводил Вебранд ему вслед, слегка покачиваясь и увлеченно закатывая глаза.
Что мне сокровища ярлов —
В битве дробитель гривен
Лучше награду получит —
Фрейю прекрасную гребня![17]
– Ну, хватит! – унимал его Хагир. – Такими стихами с ног собьешь! Любой пьяный тролль лучше сочинит!
– А? – Вебранд перестал орать и похлопал глазами. – Не всякий тролль вспомнит подходящую песню вовремя. А где девушка? – Он вытянул шею, заглянул Хагиру за спину, но никого там не нашел. – Убежала? Ну, и правильно. А ты молодец! – Он опять хлопнул Хагира по плечу, и тот отметил, что уже привык к этим тяжеловесным выражениям дружбы. – Мой воспитанник не умеет ее ценить – ему бы только напиться да орать о своей мамаше! Весь в нее! Такой же самовлюбленный болтун! Отбери у него девчонку, он другого и не стоит!
– Ладно! – недовольно хмурясь, Хагир махнул рукой. Ему не хотелось об этом говорить. – Откуда такой сногсшибательный стих?
– Я сам и сочинил! – с гордостью доложил Вебранд. – Что, ничего? А! Я ведь тоже однажды отобрал девчонку у одного надутого болтуна! Мне ее нипочем не хотели отдавать – ну, так я сам взял! Так и надо! Это я ей сочинил. Я сказал, что она будет моя, так все и вышло!
– И чем все кончилось?
– А чем… – Вебранд сглотнул, задумался, и Хагиру уже казалось, что тот забыл, о чем они говорят. – Да ничем! Чем все кончается? Костром и погребальными башмаками. И я там буду… в свое время. Осталась одна писклявая… Одна такая вот маленькая девчонка. – Вебранд неопределенно повел в воздухе рукой, не решаясь наклониться, чтобы не потерять равновесия. – Ее воспитывает дочь конунга! Вот какого я знатного рода![18] Хе-хе! Ты ведь рад, что познакомился со мной? Ведь я – надежный друг?
Вебранд заглянул Хагиру в глаза, вытягивая шею, чтобы стать повыше. Хагир хмурился: он не любил пьяных откровений, клятв и заверений. Но глаза Вебранда были не так уж и пьяны: они смотрели в надеждой и ожиданием. И Хагир вдруг с изумлением осознал: а ведь у него сейчас нет никого ближе, чем этот непонятный человек, год назад бывший его самым злым врагом. Этот человек… Как давно Хагир даже в мыслях не называл Вебранда полуоборотнем! Тот вовсе не сделался лучше, просто Хагир привык к нему, и скрипучий смех, когда-то так раздражавший, теперь вовсе не кажется противным. По привычке он вспомнил Стормунда, но и это воспоминание не вызвало в душе никакой ненависти к убийце прежнего вождя: Стормунд теперь казался жертвой какой-то стихийной силы. А Вебранд, что ни говори, делает то же дело, которое делал бы Стормунд, останься он в живых, – сражается с фьяллями.
Каких только шуток не выкидывает с человеком судьба! Хагир мысленно сравнил себя нынешнего с тем, что был год назад, и впечатление было такое, что весь его мир перевернулся вверх ногами. Он хотел защитить свой дом – и теперь у него нет вовсе никакого дома. Он хотел отомстить фьяллям за гибель рода и разорение Квиттинга – и торчит в глухой усадьбе, где кровь проливают только куры и поросята под ножами челяди. Он мечтал найти вождя для войска – и терпит Бергвида, бывшего раба, которого презирает за его заносчивость и самовлюбленность. Он любит Хлейну и хочет быть с ней – и за три моря от нее обнимает Гуннфриду, которая ничуть на нее не похожа. А Хлейна, надо трезво признать, скорее всего, уже замужем за Фримодом ярлом… А у него никого и ничего нет, кроме Вебранда Серого Зуба, с которым давно надо бы расстаться, да все никак не получается. Сначала привязался, как злая судьба, а теперь уже и сам не отдашь…
– Конечно, я рад, что познакомился с тобой! – чистосердечно ответил Хагир и тоже похлопал Вебранда по плечу. – И могу тебя заверить: ты – лучший скальд в этом дворе!
– Ну, и правильно! – Вебранд остался вполне доволен. – И вот что я тебе скажу: давай бросим щенка моей вороны, возьмем девчонку и поедем домой! Отдохнем, отпразднуем Середину Лета, попьем пива, попляшем у костра…
– Поздно, – сказал Хагир, имея в виду Середину Лета.
Середина Лета была уже совсем рядом.
С вершины горы открывался вид на прибрежную полосу и людское копошение на ней. Из такой дали люди казались черными муравьями, и, конечно, никто не сумел бы разглядеть ее, но Дагейда выглядывала из-за камня осторожно, пугливо, всякий миг готовая спрятаться опять. Ее бледное личико застыло, только огромные желтые глаза смотрели напряженно и одни на всем лице казались живыми. Рыжие жесткие волосы совсем не выделялись среди груд высохшей еловой хвои. Сейчас она была точь-в-точь еловый тролль, с опаской выглядывающий из-под корней.
Взгляд ведьмы шарил по людской толпе, выискивая кого-то. Нет… нет… его нет. Она видела три больших корабля и несколько мелких, и у каждого на переднем штевне красовалась голова рогатого дракона. Войско было хорошо защищено: рукоятями мечей в виде молота, маленькими серебряными молотами на шейных гривнах воинов, чеканными изображениями молота на поясных бляшках и щитах. Знак Тора и его огненного оружия пугал ведьму: с берега на нее веяло жаром, слабым издалека, но грозящим сжечь, если она подойдет близко. Один человек со знаком молота – еще ничего, но когда их пять сотен…
Черный дракон… Меч по имени Дракон Битвы, когда-то принадлежавший ее отцу и погубивший его, не давал покоя Дагейде. Зная, что рано или поздно фьялли придут, она ждала встречи с мечом и боялась его. Но его не было. Торбранд конунг не пришел, черный Дракон Битвы остался далеко за морем, в Ясеневом фьорде.
Дагейда тихо отползла дальше от берегового обрыва, встала на четвереньки и только потом на ноги. Отойдя к дальнему от обрыва краю скалистой площадки, она села прямо на землю и вытащила из-за пазухи маленький кожаный мешочек. Развязав ремешок, Дагейда высыпала к себе на колени горсть небольших округлых камешков – бурых, серых, желтоватых, белых. На каждом из них была процарапана руна. Дагейда разровняла ладонями и без того ровный мох перед собой и разложила камешки рунами вниз. Личико ее стало сосредоточенным, брови сдвинулись.
– Идите ко мне сюда, духи земли, духи огня, духи ветра и духи воды! – бормотала она себе под нос, поглаживая рунные камешки. – Идите ко мне, духи камней и корней, лунные альвы и угли пустых очагов! Идите ко мне, отблески клинков и шорохи веретен, придорожные можжевельники, тени облаков на воде! Идите ко мне, духи того, что должно быть, того, что есть, и того, чего никогда не будет! Я просею вас через ветер, я расчешу вас гребнем воды, я замешаю вас в котле небесных бурь! Идите ко мне!
Закрыв глаза, Дагейда подняла ладони над разложенными камешками, потом медленно опустила их и взяла один. Не открывая глаз, она приложила камешек руной ко лбу, послушала, потом опустила его на колени и из того же мешочка вытряхнула осколок кремня. Он не походил на те обломки и осколки «огненного камня», что грудами валялись вокруг: он был не рыжим и не коричневым, а серым с беловатыми пятнами. По виду он напоминал лезвие маленького ножа без рукояти и был покрыт сколами, похожими на мелкие чешуйки. Дагейда слегка царапнула себя по запястью левой руки, быстро лизнула порез, потом поймала кончиком каменного лезвия новую каплю крови. Кровь ее была голубоватого цвета, чуть серебристая, как некоторые из древесных лишайников. Лезвием ножа ведьма перенесла каплю крови на камешек и окрасила очертания процарапанной руны.
Руна засветилась, и вдруг показалось, что вокруг темнеет. Стремительно наступала ночь, и за пределами скалистой площадки уже ничего не было видно. Дагейда бросила камешек куда-то в пространство, не глядя. Но там, вдали, он вдруг засиял ярко, как голубоватая звездочка, и Дагейда быстро открыла глаза. Застывшим взглядом вцепившись в голубоватый свет, она побежала куда-то вперед. Теперь и скалистая площадка исчезла, вокруг висели густые серо-коричневатые сумерки. Мерещилось, что вверх уходят каменные стены, но разглядеть их не получалось, плотная каменная порода отступала, как будто взгляд ее отталкивал, оставался туман, почти такой же плотный, как камень. Дагейда бежала сквозь этот каменный туман, видя впереди лишь свет голубоватой звездочки и не замечая черных провалов, то и дело открывавшихся по сторонам. Ведьму вела ее собственная кровь, самый надежный проводник на тропинках девяти миров.
Потом Дагейда пошла медленнее. Свет делался ярче, звездочка казалась все более крупной, но ее лучи не раздвигали тьму и не освещали ничего вокруг, свет оставался собран в одном месте. Туманные стены вокруг уплотнились, стала видна широкая расщелина в скале. Дагейда шла все медленнее. Где-то рядом журчала вода, но ни ручья, ни родника не было видно.
Расщелина превратилась в пещеру. Голубая звезда лежала на каменном полу и подрагивала, билась, как живое сердце, и из нее изливался прозрачный чистый поток, убегающий по расселине куда-то прочь. На прозрачной воде играли голубовато-серебристые блики.
Вокруг звезды-источника сидели три женщины: две по бокам, одна позади. Одна была старухой с серым вдовьим покрывалом на голове, сморщенная и сгорбленная, вторая – величавая и уверенная женщина средних лет, третья – молодая девушка с золотистыми волосами и улыбчивыми ямочками на щеках. Все три пряли, и нити в их руках текли, как живые, каждое мгновение меняя цвет. По ним то бежали красные сполохи, то золотистые отблески, иногда они чернели, как обгорелые. Старуха мерно покачивала головой, девушка улыбалась, женщина смотрела прямо перед собой, и у всех трех глаза казались застывшими. Они смотрели так далеко, что не могли ни догнать своих взглядов, ни вернуть их.
Дагейда приблизилась шага на три и остановилась. Ближе подойти она не смела – было страшно, что и ее захватит этот поток безостановочной пряжи, вечно движущийся и застывший в своем неизменном движении. Перед ней сидели три норны – три ее собственные норны, потому что у каждого живущего они свои.
– О чем ты хочешь спросить, душа Медного Леса? – произнесла женщина.
– Говори, пока светится звезда! – добавила девушка.
Старуха быстрее закивала головой.
– Я хочу добиться мести за смерть моего отца, – начала Дагейда. Ее желтые глаза смотрели с любопытством и отчасти с робостью. Она знала свою силу, но судьба сильнее всякого. – Его убил Торбранд сын Тородда, конунг фьяллей. С тех пор как я родилась, он подрывает корни квиттингских гор. Моя мать боролась с ним, но он увел ее с собой. Я хочу отомстить ему. Много лет я искала мстителя, на которого укажут боги. Я увидела знак – белый дракон памяти был передо мной. Но тот человек не хочет отдать его, чтобы я помогла ему в нашей общей мести. Нашелся другой – сын старого конунга. Моя мать убила его отца, а я помогу сыну! – Дагейда гневно взмахнула маленьким кулачком: во всем, во всем она имела одну цель – поступать наперекор предательнице-матери. – Скажите, он поможет мне?
– Ты хочешь получить Белого Дракона? – спросила женщина.
– Да. С ним я обрету силу, которая была у моего отца. Но я должна получить его добром.
– А тот, кто отдаст его тебе, тоже должен получить его добром? – Девушка лукаво улыбнулась, не переставая прясть.
Дагейда дернула плечиком:
– Это все равно… Но тогда на него падет проклятье. Сможет ли он тогда помочь мне?
– А что ты хочешь получить? – спросила женщина.
– Да, что ты хочешь получить? – Старуха подняла трясущуюся голову и устремила на ведьму тусклый взгляд.
– Я хочу получить души фьяллей! – жадно выкрикнула Дагейда. – Души всех, сколько есть! Я буду собирать их, они будут питать мою силу, и я стану такой же, как мой отец! Такой же огромной и могучей! Мне нужен Белый Дракон и нужны души моих врагов!