Страница:
До дня осеннего равноденствия оставался всего месяц, и во фьорде Бальдра уже поговаривали об осенних жертвоприношениях.
– У нас будут пиры, гости! – с наигранной бодростью говорила фру Гейрхильда, обращаясь вроде бы к кому-то другому, но косясь при этом на Хлейну. – Приедет Эдельгард ярл с женой. То-то любопытно будет на нее поглядеть! Говорят, она большая щеголиха и у нее больше нарядов, чем хирдманов в дружине ее мужа! Мы будем созывать народ со всей округи, будем веселиться… Устроим бой коней…
– И хорошо бы заодно сыграть чью-нибудь свадьбу! – прибавлял Фримод ярл, тоже глядя на Хлейну, но не с тревогой, как его мать, а с досадой и обидой.
Хлейна улыбалась, но ничего не отвечала, и все знали, что ее улыбка – вежливость, не больше. Вот уже несколько месяцев Фримод ярл добивался, чтобы назначили свадьбу, и уже уговорил мать.
– Я не собираюсь ждать, пока эта дрянь колдунья заморочит ее до смерти! – возмущался он. – Я не мальчик, чтобы без конца водить меня за нос! Я всегда знал, что женюсь на ней, и пора это сделать! Ладно, если бы был назначен какой-то срок, но почему мы должны ждать до самого Затмения Богов? А если какой-нибудь мерзавец и придет с той проклятой застежкой, то я сам с ним разберусь! Кого мне бояться? Мне, ярлу Северного Квартинга, родичу конунга, победителю бьярров, уладов, говорлинов! Раудов, что бы там ни болтал Ингимунд Рысь! Да я…
– Я не сомневаюсь в твоей доблести, Фримод ярл! – отвечала ему мать. – И думаю, ты прав. Лучше тебе биться с тем, кто явится за ней, уже будучи ее мужем, чем ждать, пока она тут засохнет от тоски! Чему быть, того не миновать!
Да, это верно: нельзя ждать до бесконечности, откладывать решение и тем продлевать собственные тревоги. Но назначить день свадьбы ни мать, ни сын не решались. Говорить об этом с Хлейной было неловко – все в усадьбе жалели ее, как больную. Служанки часто просыпались по ночам от ее криков, будили Гейрхильду, и сама хозяйка склонялась над лежанкой, с болью вглядываясь в лицо спящей Хлейны – по лицу девушки ручьем катились слезы, но она не просыпалась. «Это колдунья мучает ее! – шептали служанки и тоже утирали глаза. – Погубит она нашу йомфру!»
А Хлейне раз за разом снился один и тот же сон. Ей снилось, что у нее есть любимый сокол, и вдруг она видит его мертвым. Боль потери пронзает сердце, в глаза набегают слезы и льются неудержимым горячим потоком, отчаяние переполняет, захлестывает, как вода, топит. Она рыдает, держа мертвую птицу на руках, она идет с ней куда-то. Она идет знакомой тропой вверх по горе к роще Бальдра, и тонкие березки проплывают мимо нее вниз и назад, но вместо шума ветвей она ясно слышит шум морского прибоя, и к ней приближается песчаный берег с большими бурыми камнями, как если бы она шла не вверх к роще, а вниз к морю. Она идет сразу через два разных места в двух разных направлениях, но не удивляется этому; два мира сопрягаются, сжимаются, стягиваются в плотный, напряженный узел; вот-вот случится что-то страшное… А потом она вдруг оказывается на широком ровном пространстве и видит поле, вересковую пустошь, усеянную мертвыми телами. И здесь мертвый сокол у нее на руках вдруг оживает, поднимает головку, оправляет перья, взмывает у нее из рук и летит в небо. Она бежит за ним, мертвецы на пустоши шевелятся, хватают ее за ноги, но почему-то ей совсем не страшно, она знает, что они не могут причинить ей никакого вреда, и лишь с досадой выдергивает у них подол своего платья, освобождается и бежит, бежит, видя только сокола и зная только одно – он улетает от нее. А слезы застилают глаза, она не видит земли и неба, она вытирает глаза рукавом, но слезы льются снова, и она не может ничего рассмотреть, она ослепла…
«Верни мне его! – сквозь слезы умоляет она неведомую силу. – Я на все согласна, на все, только верни мне его!» И сила слышит ее…
Утром душевная боль уходила, Хлейна чувствовала себя почти спокойной, но какой-то безжизненной. Лето было в разгаре, а она засыпала, как березка поздней осенью. Она шла по берегу моря и не чувствовала земли под ногами, не замечала порывов ветра, не ощущала ни тепла, ни холода, и люди скользили мимо нее неслышными тенями. Зато взгляду ее открывалось многое, чего она не видела и не знала раньше. Каждое дерево обрело лицо, как живой человек. Рябины, растущие перед воротами усадьбы, кивали ей головами и приветливо махали ветками, и Хлейна кожей ощущала, как от них исходят мощные, как сами старые деревья, теплые и упругие волны оберегающей силы. Под корой рябин течет от корней вверх сила руны «хагль» – мост между видимым и невидимым миром, на который Хлейна вступила. Для простых людей рябина всего лишь защищает дом, преграждает злу путь в человеческое жилье. Но Хлейна теперь стала сродни дереву и видела больше: через нее саму протекали, как реки, силы огня и воды, что стремятся в разные стороны, но связывают мир в единое целое и своим движением образуют бытие. Это руна перемены, и себя саму Хлейна ощущала переменившейся невозвратно.
Йофрида Шептунья шептала ей ночами свою тайную мудрость. Обессиленная Хлейна перестала противиться, и старая колдунья, как река, взломавшая лед, хлынула в ее душу. Хлейна не слышала ни слова, но просыпалась утром, полная впечатлений, которых словами и не передать. Вокруг нее расстилался лишь крошечный лоскуток земного мира, но она ощущала его как часть огромной вселенной, часть девяти миров, которые пронизывают фьорд Бальдра и в каждой частичке отражаются сообразно своей сути, как солнце в капле воды. Ей было тяжело, как будто все девять миров лежали на ее плечах, а прежняя жизнь, когда она знать не знала никакой мудрости и чистосердечно радовалась новому колечку, вспоминалась как недостижимое, невероятное счастье.
Подросток-раб никак не мог выбить огня, стучал огнивом, ронял кремень, женщины покрикивали: не до зимы ли он собирается копаться? Хлейна остановилась возле очага, призадумалась немножко: где-то рядом невидимо дышал Муспелльсхейм, Мир Огня. Она протянула руку, поймала пробуждающую руну «даг» – огненная бабочка затрепетала крылышками, сначала невидимая, прозрачная. Потом она налилась светом, лепесток полупрозрачного чистого огня заплясал прямо на ладони Хлейны. Женщины вокруг закричали, а она не чувствовала ни боли, ни страха, ни удивления. За огнем не надо далеко ходить, надо лишь протянуть руку ему навстречу. Она посадила огненную бабочку на кучу хвороста и пошла прочь. Когда ее уже во дворе догнала фру Гейрхильда, схватила за руки и стала рассматривать ее ладони, Хлейна уже ничего не помнила и удивилась, из-за чего приемная мать так встревожилась.
Но хотя ее считали способной повелевать стихиями, она сама ощущала себя их пленницей. Прежняя Хлейна, любопытная и беззаботная, сейчас казалась ей совсем другим человеком; она обожала прежнюю Хлейну, стремилась к ней и тосковала, как по умершей горячо любимой сестре. А вернуться она могла только с Хагиром. Та веселая девушка любила и была любима; только любовь и могла вернуть ее, вырвать из плена стихийных сил. Они мудры и всемогущи, но близость их не давала Хлейне ничего, кроме тоски. Кровь старого оборотня притягивала к ней силы стихий, но ее человеческое существо стремилось только к любви.
«Я хочу, чтобы ко мне вернулся Хагир!» – твердила она, держа на коленях хрустальный жезл и вглядываясь в мерцающий свет гладкого шара. И руна «вин», руна исполнения желаний, приветливо подмигивала ей, чистый ручеек журчал, и река текла, собирая силу ручьев, чтобы исполнить желание ее сердца. Вернуть ей ее саму сможет только он, единственный, особенный, хотя, строго говоря, ничего в нем особенного нет. Гельд Подкидыш говорил: «Я понял… не она особенная, а просто я сам уже не тот и в другой раз не смогу полюбить так же сильно». Лучшие чувства, к которым было способно ее сердце, окутали Хагира прекрасным сиянием; весь жар души Хлейны оказался подарен Хагиру и только с ним мог вернуться назад и согреть ее.
Однажды утром, когда до осенних жертвоприношений остался ровно месяц, Фримод ярл подошел к ней.
– Я думаю, Хлейна, что на осенних пирах мы с тобой справим нашу свадьбу! – сказал он. – Нечего больше тянуть. Явится твой таинственный отец со своей застежкой или не явится – пусть это будет его дело, а я не намерен откладывать свою жизнь до некоего «никогда»… в общем, неизвестно на сколько. Какие подарки ты хотела бы получить? Еще есть время раздобыть все необходимое.
– Я желала бы получить мое сердце, – честно ответила Хлейна, глядя прямо ему в глаза и отлично зная, что он ее не поймет. Он – как мелкая лужа на камне, что так ярко блестит под лучами солнца, но никогда не поймет, что такое морская глубина.
– Ага! – язвительно воскликнул Фримод ярл. Прошло то время, когда его забавляло ее ребячество и дурашливые шутки. – Эту песню я уже слышал! Твое сердце хранится в золотом селезне, а золотой селезень плавает по черному озеру посреди острова в море! На запад от солнца, на восток от луны!
– Наоборот! – Хлейна засмеялась, но и смеясь осталась чужой, далекой, отстраненной. – Йофрида Шептунья знает, где мое сердце. Когда руна «вин» приведет его обратно, я справлю свадьбу с тем, кого сердце выберет. С тем, кто мне дан судьбой.
– Да? – так же язвительно произнес Фримод ярл. – Ну так я постараюсь раздобыть его побыстрее! Я не собираюсь ждать, пока мы оба поседеем!
С этим словами он вышел из гридницы, а Хлейна снова села на место. Что-то в его словах и обращении задело ее. Она потерла лоб ладонью: что-то ее беспокоило. Она живет как во сне и не замечает, что творится с людьми вокруг нее. Фримод сильно изменился. Он уже не так весел на пирах, не поет, не вспоминает свои подвиги, не строит замыслов, которые его непременно прославят… В нем что-то созрело…
Вдруг чувство близких перемен толкнуло ее изнутри, и Хлейна снова встала. По стенам гридницы ручьями бежали потоки силы – мелькало что-то прозрачно-белое, красноватое, голубое… Мелькает, искрится, переливается, мгновенно меняет цвет… Где-то рядом дышала ярко-красная руна «ур», сила обновления. Хлейна глубоко вздохнула… Нет. Невидимые цепи держали ее по-прежнему. Свобода только померещилась ей, как посреди зимы иной раз мерещится запах весны.
Она снова села, но просидела недолго. Покой не возвращался, все время хотелось оглянуться, прислушаться: а может, не померещилось?
И еще до полудня все разрешилось. Пастухи с ближнего пастбища прибежали в усадьбу с вытаращенными глазами, крича:
– Фримод ярл выкапывает колдунью!
– Что? Чего? Вы что такое несете? Какую колдунью? Как – выкапывает?
Челядинцы, хирдманы, служанки окружили их, из кладовки торопилась фру Гейрхильда, звеня на бегу огромной связкой железных ключей.
– Выкапывает! Лопатой! С ним Гисли, и Ульв, и еще двое! Клянусь рощей Бальдра!
Как стая осенних листьев на ветру, пестрая толпа домочадцев вылетела из ворот усадьбы. На дальнем склоне холма, мимо которого лежал путь к пастбищу и где фру Гейрхильда почти год назад выбрала место для нового захоронения Йофриды, копошились люди. Сам Фримод ярл, в одной рубашке, мокрой от пота и прилипшей к спине, яростно орудовал лопатой, выкидывая землю и кости вперемешку. Гисли управитель с двумя рабами собирал кости, глиняные черепки и все прочее из могилы в широкий кожаный мешок. Когда народ прибежал, все уже было сделано: плотно набитый мешок завязали, а разоренная могила смотрела неряшливой неровной ямой. Казалось, из земли что-то вырвали грубой и нетерпеливой рукой, не трудясь залечивать ее рану.
– Что ты делаешь, сын мой? – с тоской воскликнула фру Гейрхильда, протягивая руки. Она никогда не называла его сыном, предпочитая говорить «Фримод ярл», и это непривычное обращение лучше всего показывало, как она взволнована.
– Я выкину эту дрянь отсюда! – задыхаясь, хрипло и свирепо отвечал Фримод ярл. Его темные кудри намокли в поту и липли к лицу, глаза горели яростной решимостью. – Выброшу ее в море, чтобы она не смела больше никого здесь тревожить! Чтобы я, Фримод сын Стридмода, подчинялся старой дохлой ведьме и давал ей распоряжаться моей жизнью! Больше она никому во фьорде Бальдра не будет приказывать! Пошли!
Приготовленная лошадь никак не позволяла вскинуть ей на спину мешок: билась, шарахалась, роняла мешок, отчего слышался хруст костей и в толпе раздавались крики ужаса, а потом вырвалась и убежала.
– Понесли! – яростно потребовал Фримод ярл и сам схватил мешок.
Гисли тоже взялся, один из рабов подхватил другой угол, и мешок понесли к морю.
Вся толпа домочадцев с фру Гейрхильдой во главе шла за тремя мужчинами, несущими мешок, и это походило на непонятный, нелепый и захватывающий обряд. Женщины плакали от страха и потрясения, ожидая неминуемых бед за такое неслыханное кощунство, но спорить с ярлом никто не смел. В него как тролль вселился: вся его фигура выражала такую непримиримую ненависть к колдунье, что даже смотреть на него было страшно. Казалось, он способен сейчас снести горы, не заботясь о последствиях. Даже фру Гейрхильда не решалась сказать ему ни слова. Все это представлялось ей наказанием, которое ей послали боги: она столько лет откладывала решение, надеясь, что все разрешится само собой, и вот теперь подавляемая тайна прорвалась совсем в другом и летела, как лавина, грозящая все смести.
Из ворот усадьбы вышла Хлейна и ждала, когда вся толпа с мешком до нее дойдет. Еще до прихода вести о разорении могилы она ощутила, что происходит что-то значительное, потрясающее основы ее нынешнего существования. Силы вдруг покинули ее, и она сидела, не в состоянии подняться и справиться с пустотой в голове. Как вода из разбитого кувшина… Потом вдруг какая-то буря набросилась на нее и подняла, так что она не могла сидеть и вскочила, забегала по гриднице к ужасу немногих оставшихся здесь. А потом ноги сами вынесли ее за ворота. Она увидела мешок, увидела яростное, блестящее от пота лицо Фримода ярла и поняла, что происходит.
– Я выброшу ее в море! – закричал ей Фримод, потряхивая углом тяжеленного мешка. – Она больше не будет мучить тебя! Никогда! Ты хотела, чтобы я избавил тебя от нее! Ты говорила! И я избавлю!
Хлейна не ответила. Ноги сами несли ее вслед за всеми, но она не чувствовала, как ступает по камням, не замечала ни солнца, ни ветра. Перед ней как будто открывались какие-то огромные ворота; она знала, что ее ждет огромная перемена, но не знала, перемена эта от жизни к смерти или от смерти к жизни. Она освободится… Она погибнет… Фримод ярл хочет силой вернуть прежнюю Хлейну… Глупый, прежнего не вернуть, этого не могут даже норны, которые прядут нить судьбы. Река жизни движется только вперед… Ее нельзя остановить и вернуть назад, но брось камень – и она обогнет его, потечет в одну сторону или в другую… Так пусть будет то, чему суждено быть, пусть тянется нить, что прядут богини судьбы в темных расщелинах ночи, только пусть она не останавливается, эта нить, то красная, то черная, то золотая!
Мешок погрузили в большую лодку, с еще не просохшим после выбирания сетей дном, Фримод ярл стал в одиночку толкать ее к воде. Мужчины догадались, подбежали помочь ему, разобрали весла, и десятивесельная лодка пошла по фьорду.
– К морю! Вперед! Подальше! – кричал Фримод ярл, яростно склоняясь над передним веслом. – Подальше отсюда! К Мировой Змее ее!
До устья фьорда было далеко, но вся толпа шла по берегу за лодкой, как привязанная, как завороженная. Понемногу люди стали отставать. Хлейна шла дольше всех, но вот и она остановилась. Лодка на глади фьорда уже казалась неприметной черной соринкой. Хлейна не могла идти дальше, ноги ее приросли к земле. В ней кипела буря: тысячи порывов рвали ее на части, ее окатывали волны холода и жара, через нее летели ветровые потоки, ветер трепал волосы, как стебли травы, силы девяти миров струились в жилах и каплями срывались с кончиков пальцев, как капли дождя срываются с веток.
Две судьбы тянули ее в две разные стороны; сжатая и скованная их борьбой, Хлейна не могла сообразить, чего она сама хочет, но знала, что обязательно должна вмешаться и помочь желанной судьбе. И еще она знала, что нынешнее единственное мгновение мало что меняет, что вся ее предыдущая жизнь была дорогой в одну из двух сторон, что выбор давно сделан и основа судьбы заложена; нужен последний толчок, который или свалит горы, или не сдвинет и песчинки, если направлен неверно…
А ветер с моря все усиливался, он не хотел пустить лодку к морю и гнал во фьорд навстречу ей высокие волны. Лодка прыгала, с трудом одолевая валы, люди из последних сил налегали на весла.
– Она мешает! – хрипел Фримод ярл. Чье-то сопротивление всегда только усиливало его упрямство и решимость. – Она не хочет! Я ее одолею! Дохлая дрянь! Старая крыса! Чтоб тебе провалиться! Тролль тебя дери! Налегай! А ну еще! Давай!
Лодка приближалась к устью фьорда, а навстречу ей с моря шел корабль. Склоняясь над веслами, никто из гребцов не мог обернуться и увидеть его, но тот же ветер и волны, что мешали им, помогали кораблю и стремительно несли его, наполняя силой его широкий красно-синий парус. На его переднем штевне высилась плоская голова змея с железными зубами в пасти; он летел, как настоящий дракон, и рев ветра казался голосом чудовища.
– Смотри, ярл! – Один из гребцов все же обернулся и вздрогнул, увидев поблизости чудовище. – Дракон!
Фримод ярл тоже обернулся, ожидая увидеть настоящего дракона. Корабль, так внезапно возникший в каком-то перестреле от лодки, казалось, вынырнул со дна, как сама Мировая Змея. Моргая сквозь соленые брызги, Фримод ярл безумными глазами смотрел на корабль и не мог взять в толк, откуда тот взялся.
– Вебранд! – крикнул Гисли управитель, который не отличался таким богатым воображением и видел вещи такими, какие они есть. – Это Вебранд, ярл! Теперь уж точно он сам! Назад!
Фримод ярл ответил только бранью и бросил весло. Сейчас у него имелась другая забота.
– Давай! – Он схватил мешок за угол и яростно дернул. – А ну! Берись!
Поглядывая на подходящий корабль, с трудом удерживаясь на ногах, мужчины перевалили мешок через борт лодки. Он мгновенно исчез в волнах, а снизу поднялся могучий вал, море закипело, как будто какое-то чудовище стремительно шло со дна к поверхности, и люди невольно закричали от ужаса. Лодка полетела вниз по склону возникающего вала, волны заметались, лодку закружило, люди стали кричать, цепляясь за борта, ловя весла. Но совладать со стихией им было не под силу: мощный вал толкнул лодку, подбросил и перевернул. С криками люди полетели в воду, на волнах замелькали плывущие головы.
– Стой! – Хлейна на пригорке вскинула руки, в одной из которых держала свой хрустальный жезл, и быстро начертила в воздухе руну «ис». – Стой, вода, остановись!
В несколько шагов она подбежала к краю обрыва, крутого, но невысокого, и встала над самой водой; соленые брызги тучей сыпались ей на лицо и волосы. Но Хлейна ничего не замечала: она сама была как хрустальный жезл, как рунная палочка, которая не хранит в себе силу, а лишь помогает человеку найти ее. Сила усмиряющей ледяной руны текла из земли через ее тело, как древесный сок поднимается из корней к ветвям; этой силы было много, целые моря, блестевшие ровным беловатым блеском льда, и Хлейна гнала эту силу из далеких хранилищ вперед, на воды фьорда, растревоженные старой колдуньей. Эта сила сплошным потоком изливалась через ее левую ладонь, обращенную к морю, а хрустальный жезл в правой руке указывал вперед и направлял ее путь. Сила руны «ис» разливалась по поверхности фьорда, сковывала, и волны смирялись под этим невидимым покрывалом.
И метание чувств в самой Хлейне вдруг застыло, на смену сумбуру пришло ясное осознание желаний и цели. Пусть Йофрида навсегда остается на дне фьорда. Пусть это будет последним часом ее силы, пусть она больше никогда не увидит лики рун в деревьях, в огне, в воде, в хрустальном шаре. Ей не нужны девять миров, дающие свободу уму; ей нужен тесный человеческий круг, дающий тепло живому сердцу. Ее овевали потоки свежего воздуха, она была как река, сбросившая ледяные оковы.
И все кончилось. Невидимые реки иссякли. Хлейна отступила назад от обрыва и бессильно опустила руки. Она чувствовала себя очень усталой, опустошенной и невесомой, как крылышко мотылька. Но дышалось легко. Она свободна!
Море успокоилось. Усмиренные волны несли назад к вершине фьорда перевернутую лодку. Кто-то вскрикнул, но не слишком громко: можно было разглядеть, как то одна, то две фигурки в отдалении выбираются на берег. Все мужчины во фьорде Бальдра умеют плавать, вода летом теплая, и едва ли это купание кому-то причинит большой вред.
– Где Фримод ярл? – гудели домочадцы, вглядываясь в даль фьорда. – Вон он! Да нет, это Хассель! Вон, вон! Еще двое!
– Это все колдунья!
– Ну и буря! И все так быстро!
– Смотрите! Корабль!
Сбившись в кучу, домочадцы Рощи Бальдра смотрели на корабль; потрясенные предыдущими событиями, они и от заурядного на вид корабля ждали какого-то чуда, знамения: он служил как бы продолжением того, что только сейчас разыгралось на их глазах.
– Это Вебранд! – прошептала фру Гейрхильда, узнавшая корабль, что не так давно сюда заходил. – Змей с железными зубами. Это корабль Вебранда! Я знаю, я чувствую. Хлейна!
Она оглянулась, отыскивая взглядом приемную дочь, точно хотела скорее спрятать ее. А Хлейна сошла со скалы и бежала к площадке, где приставали корабли. Вся толпа потянулась за ней. Корабль подходил ближе, уже можно было разглядеть лица гребцов – вблизи берега парус убрали и шли теперь на веслах. Никого знакомого… Вот разве что… Кто-то стоит под передним штевнем и вглядывается в толпу на берегу; высокая худощавая фигура многим кажется знакомой, ветер треплет длинные русые волосы…
– Это Хагир сын Халькеля! – крикнул один из хирдманов. – Хозяйка! Посмотри! Это Хагир!
– Это он, он! – наперебой закричали сначала хирдманы, помнившие Хагира по совместным походам, потом и женщины. – Это он!
– Опять на Вебрандовом корабле!
– Да видишь, парус-то новый!
– Видно, уже всех фьяллей победил!
Хлейна тоже видела Хагира и видела, что он смотрит на нее. Та самая мечта, выдуманный образ счастья, смотрел на нее из тех миров, где провел чуть ли не год, и с каждым мгновением приближался. Расстояние быстро сокращалось, точно какая-то невидимая сила стягивала их друг к другу. Хлейна знала, что так оно и есть. Это последняя работа тех сил, которые она собирала и направляла весь этот год, которым отдала весь жар своей души. И окончательная гибель Йофриды ничего не меняет: старая колдунья ведь не была источником сил, она лишь передавала их Хлейне, пока та не могла добраться до них сама. И силы продолжают делать свое дело, потому что все начатое должны быть доведено до конца. Только так продолжается жизнь девяти миров – все сущее начинается, делает свое дело и кончается, проложив дорогу для следующего.
Не в силах ждать, Хлейна сделала шаг вперед, и ноги ее оказались в воде. Она видела перед собой Хагира, не в хрустальном шаре, не во сне, наяву, видела его лицо, изменившееся за время разлуки, но для нее еще более прекрасное и любимое, чем прежде. Она видела в нем себя, живую, веселую, любящую и полную надежд; к ней летела вторая половина ее сердца, без которой она была почти мертвой и никакие колдовские силы не могли ее оживить. Первый шаг показался ей открытием – выходит, можно двигаться, можно идти ему навстречу. Она сделала еще шаг, теплая волна окатила ее колени, сзади что-то кричали, но она не слышала – до корабля было уже так близко! Она покачнулась, хрустальный жезл выпал из руки и скрылся в воде, но Хлейна даже не заметила: он больше не нужен ей, источник счастья бьется в ее сердце!
Хагир видел, что девушка заходит все глубже в воду, как будто сама не понимает, что делает, но лицо ее сияло над волнами, как звезда, как прекрасный счастливый сон. Хлейна, которую он заставлял себя считать женой Фримода ярла, стояла у воды с распущенными волосами, без покрывала и передника, которые носят замужние женщины. Он все забыл: как хотел отдать застежку и сказать, что она свободна; без разговоров он знал, что ей не нужна свобода, что ей нужен только он, как она нужна ему.
Корабль подошел к берегу, и еще до того, как днище коснулось земли, Хагир перепрыгнул через борт. От движения «Змея» поднялась волна и захлестывала по грудь, но Хлейна была уже совсем близко. Борясь с волнами, они прошли последний десяток шагов, протянули руки навстречу друг другу. Волна сильно толкнула Хлейну в спину, Хагир поймал ее в объятия и прижал к себе; волны сбивали с ног, как будто хотели разлучить их и опять разнести с разным сторонам вселенной, но теперь это не удалось бы и самому Эгиру. Они стояли обнявшись, как Аск и Эмбла, впервые увидевшие друг друга там, на берегу древнего моря, где боги вдохнули в них жизнь. Вместе они были новой вселенной, ее водой и огнем, землей и ветром, древними вопреки возрасту и юными вопреки всему пережитому. Потоки сил замкнули кольцо вокруг них и навеки сделали единым целым. Мир держится на слаженном взаимодействии сил, и добиться их слияния – значит создать зерно будущих миров.
Гребцы тащили на берег «Змея», толпа гудела. Фру Гейрхильда смотрела, как Хлейна и Хагир, насквозь мокрые, с прилипшими к лицу волосами, неузнаваемые и счастливые, покачиваясь и крепко держась друг за друга, бредут из воды к берегу, и на сердце у нее было легко и тяжело разом. Все средства, которые она пробовала для исцеления Хлейны, оказались бесполезны, но вот появился Хагир сын Халькеля, и лицо ее приемной дочери сияет здоровьем, жизнью и счастьем, каких они никогда у нее не видели, даже раньше, пока в этих местах и не слыхали ни о Хагире, ни о Йофриде. Хорошо, что Хлейна здорова и свободна от власти мертвой колдуньи. Плохо, что Фримод ярл, да и сама приемная мать, потеряют ее навсегда. И это так же очевидно, как и первое.