Ему было тяжело и неловко. Выпустив ненужную секиру, Хагир поглядел на себя, будто хотел понять, что же он собой представляет. Руки и ноги казались чужими, он не узнавал собственную одежду – сплошь залитую кровью, заскорузлую, липкую. Распустившиеся волосы противно липли к шее и к щекам; с трудом подняв тяжелую непослушную руку, Хагир хотел убрать с лица пряди, но только измазал щеку свернувшейся кровью и пылью. Солнце смотрело с вершины небосвода. Был полдень. Но казалось, что это утро украли, потому что его не было. Хагир не помнил этого времени.
   По краям долины шевелились люди. За горой боевой рог пел что-то непривычное, и сознание Хагира само собой отметило, что там, впереди, фьялли. На дне долины на высоком древке трепетал смутно знакомый стяг. Хагир побрел назад, еле передвигая ноги. Вокруг него стонали и шевелились раненые, кто-то пытался сесть, подняться, кто-то окликал его, и Хагир слышал, но не мог сообразить, чего от него хотят. Весь мир казался пустым. На ходу он вспомнил, что этот стяг – Бергвида. Жив ли конунг квиттов? Сейчас мысль о Бергвиде не вызвала ни радости, ни негодования; как-то само собой пришло убеждение, что уцелеть в битве тому было невозможно.
   Перед стягом стояла толпа. При виде Хагира люди расступились. Его узнали, но он почти никого не узнавал. На земле лежал какой-то человек с раскинутыми руками и ногами. Череп был проломлен мощным ударом сверху, кости вдавились внутрь так глубоко, что лицо стало неузнаваемым. Только черная борода казалась знакомой.
   – Мой родич Гримкель погиб как истинный герой! – хрипло сказал кто-то, и голос тоже показался знакомым. – Он не опозорил рода моей матери.
   Хагир поднял глаза, увидел Бергвида и только теперь сообразил, что на земле лежит Гримкель Черная Борода. А сам Бергвид казался призраком прошлого, того прошлого, в котором все умерли.
   – Да, это верно, – негромко подтвердил чей-то усталый голос. – Лейринги, бывает, живут нелепо, но умирают как истинные воины.
   – Конунга прикрыл, – бросил еще кто-то.
   – А что же? Родич!
   – Он искупил свой позор, – прошептал кто-то за плечом у Хагира, и теперь он сразу узнал голос Брюнгарда. – Теперь Один примет его. Ну, а ты как? Жив? Ранен?
   Он обращался к Хагиру. Хагир обернулся, посмотрел на знакомое лицо и понемногу сообразил, что, выходит, из прошлого кое-кто уцелел. Поток жизни, прерванный в его сознании прошедшей битвой, зацепился за прошлое и снова стал цельным.
   – Хагир! – Кто-то с другой стороны тронул его за плечо, и он увидел знакомые лица Лэттира и Морда. – Ты не видел нашего старика?
   – Нет, – впервые после битвы Хагир подал голос и сам удивился, как хрипло и чуждо он звучит. – Вы же были с ним?
   – Сначала да, а потом нас оттерло… Я был с ним, но он рвался к Хрейдару, и я не успел… Он кричал, что в помощниках не нуждается… Ну, один на один, ты понимаешь…
   – Где? – хрипло выдохнул Хагир.
   Пустая равнина вдруг показалась совсем пустой, как будто в ней не было даже земли. Откуда-то потянуло ветром, стало холодно, хотя солнце светило по-прежнему ясно. Покрытая чужой кровью одежда стесняла движения, хотя от рубахи остались одни лохмотья. Душу пронзило мучительное беспокойство. Весь смертный ужас, оставленный позади, теперь догнал: Хагир осознал, что грозило ему и другим. Где он? Где Вебранд, полуоборотень? Почему его не слышно? Он уже бегал бы, размахивая окровавленной секирой, хвастал числом убитых врагов, показывал снятые с трупов гривны и обручья, громко благодарил богов и предков за помощь, утешал неудачников, давал советы… «А вот тут тебе надо было его подсечь, и обухом… Ну, ничего, в другой раз… Что, хорош перстень? На полмарки потянет! Хочешь, подарю, хе-хе!» Где он? Беспокойство нарастало, уши поджимались от напряженного желания поймать-таки обрывки знакомого голоса, хоть где-нибудь… Сейчас он выйдет из-за дерева, помахивая чужим поясом…
   Двое граннов искали, переворачивали тела, разбирали свалки, кое-как наспех помогали раненым, и Хагир присоединился к ним. Может быть, Вебранд лежит где-нибудь и не может встать, бранится и ждет, когда его найдут. Рядом двое тащили одного живого из-под двух мертвецов; Хагир мельком глянул на мертвеца, которого оттаскивали за ноги, отметил смутно знакомое лицо – кто-то из дружины Яльгейра, потом глянул на живого, которого едва не задел плечом. Нахмуренное злое лицо, совершенно незнакомое. И две косы над ушами, спутанные и грязные. Фьялль. Ну, и что? Искать живых на поле среди мертвых казалось таким естественным и нужным делом, что Хагир даже не вспомнил об оружии и пошел дальше, отметив только, что среди лежащих вокруг больше нет знакомых лиц.
   – Эй, эй! – закричал вдруг Морд, и в его голосе была такая смесь радости и испуга, что Хагир со всех ног кинулся к нему, перепрыгивая через лежащих, как олень.
   Гранн тащил за плечи неподвижное тело. Хагир сперва удивился, зачем тому понадобился кто-то совершенно незнакомый, но потом увидел под мертвецом на земле знакомые плечи и короткую полуседую бороду. Вебранд был жив и дергал головой, но поднять ее не мог. Его глаза были выпучены, рот открыт, и через угол рта текла быстрая красная струйка. Хагир присел рядом и сдавленно вскрикнул: в груди Вебранда торчал длинный нож, погруженный до половины клинка.
   Хагир застыл с открытым ртом; хотелось сделать что-то, очень много, горы свернуть, но было ясно, что сделать ничего нельзя. Вынуть нож – Вебранд умрет мгновенно. Не вынимать – то же самое… Совсем рядом с сердцем… Не выживают, не бывает… Он мертв, хотя и таращит глаза и хочет что-то сказать…
   Вебранд действительно хотел что-то сказать. Он увидел и узнал Хагира, и Хагир знал, что он-то и нужен Вебранду, если в таком положении еще кто-то может быть нужен. Глаза умирающего вылезали из орбит, левая рука слабо дергалась, тянулась к груди. Хагиру казалось, что надо произнести какие-то слова, сказать что-то самое важное, но он не мог ничего придумать, да и знал, что не надо ничего говорить, что для Вебранда ничего важного тут, на земле, уже нет. Драгоценные мгновения стремительно утекали, было лихорадочное желание поймать их и как-то использовать, но чувство подсказывало, что суетиться уже не надо, что это бесполезно и ни к чему.
   Вебранд поднял-таки руку и слабо дернул верхнюю рубаху возле ворота. Ткань, прижатая клинком, не поддавалась.
   – Тише, тише! – бессмысленно бормотал Хагир. Ощущение было нелепое: Вебранд должен быть мертвым. Он уже мертв, и это движение – обман…
   С коротким стоном, скорее досады, чем боли, Вебранд отчаянно дернулся, перевалился на бок. Хагир понял, что он хочет подняться, и перетащил его к себе на колени. Голова и плечи гранна казались тяжелыми, как камень, кровь изо рта побежала сильнее и залила Хагиру колени. Даже через кожаные штаны она показалась горячей. Левая рука Вебранда рывками подползла к горлу, уцепилась за что-то. Вебранд задушенно всхрапнул, и в этом звуке не осталось уже ничего человеческого; кровь изо рта хлынула потоком, тело дернулось и как-то разом отяжелело.
   – Умер, – шепнул Лэттир, стоявший на коленях рядом с Хагиром. – Старик наш…
   – А я думал, он бессмертный… – пробормотал Хагир, сам себя не слыша и не понимая.
   Ему не верилось. Это было слишком неожиданно, невероятно. Вебранд Серый Зуб, полуоборотень, гроза торговых кораблей, погиб в битве двух чужих конунгов… Что ему до квиттинской войны? Хагир привык считать эту вражду и эту битву своей, и хотя Вебранд столько говорил о мести Хрейдару за свою дружину, в сознании Хагира он все же стоял в отдалении от его вражды с фьяллями. А значит, ему эта вражда как бы ничем не грозила. Его смерть казалась нелепой ошибкой, хотелось спросить кого-то – он-то здесь при чем? Но битва сожрет всех, до кого сумеет дотянуться…
   Рука Вебранда все еще держалась возле горла. Хагир склонился к ней: мертвые пальцы зацепились за кожаный шнурок. Амулет? Потянув за шнурок, он вытащил из-под рубахи что-то округлое, тускло блестящее, похожее на старое серебро…
   На его ладони лежала небольшая застежка в виде змеи, свернувшейся кольцом. Да, гранны ведь почитают Мировую Змею, и у них все со змеиными узорами: оружие, украшения… Вид ее показался знакомым. Когда-то давно Хагир уже видел такую застежку. Разве Вебранд показывал ему свой амулет? Вроде бы нет… И не Вебранд это был…
   Вид застежки вызывал воспоминания о чем-то совсем другом, очень далеком и от Вебранда, и от фьяллей, и вообще от всего… кроме Хлейны. Почему она вспомнилась? Мысль о ней смутила: сейчас Хагир казался противен сам себе и не смел даже думать о Хлейне, как будто мог своим замутненным взором запачкать ее ясный и нежный образ. Да если бы она сейчас его увидела, черного от грязи и чужой крови, сидящего на пустоши среди мертвецов! Сам волк-оборотень из кургана не показался бы ей ужаснее!
   Но все же стало чуть легче: мысль о Хлейне была как журчание чистого ручейка, и все существо Хагира, измученного и грязного внутри и снаружи, стремилось к этому ручейку. До него так далеко, но все же он есть на свете, и от этого чуть легче жить…
   – Не успел, – шепнул Лэттир.
   Он тоже сидел на земле и не сводил глаз с лица мертвого вожака. По его щеке ползла капля воды, и Хагир заметил ее с недоумением: разве идет дождь? Вроде сухо… Но парень как-то странно дернул носом, капля побежала быстрее, и Хагир сообразил. Они любили его, он был вторым отцом для каждого из своих хирдманов.
   – Что – не успел? – сдавленно спросил Хагир.
   – Дочкой распорядиться, – ответил Морд, застывший и растерявший всю живость проворной куницы.
   – Какой дочкой?
   – Ну, своей. У него же дочка есть. Это ее застежка. То есть от жены. От той, что у кваргов увез.
   – У кваргов? – Хагир хмурился. Он понимал, что ему говорят важные и значимые для него вещи, но не мог найти им места в своей голове.
   – Ну, да. Я не знаю… – Морд пожал плечами. – Давно, я тогда не здесь… не с ним был. У него дочка где-то у кваргов живет, и у нее вторая застежка. И уговор, что он сам ей жениха найдет и с этой застежкой отправит. А если кто еще захочет ее взять, значит, должен к нему с застежкой прийти и биться. Он говорил, дескать, сам проверю, чего он стоит. Уговор такой. Она у конунга воспитывалась, что ли…
   – Чтоб я сдох…
   Хагир склонил голову и оперся лбом о кулаки. Он все вспомнил, и огромное открытие придавило его к земле. Хлейна! У нее на груди была приколота точно такая же застежка, и он еще удивлялся, зачем она нужна, когда платье держится на двух больших, золоченых, роскошных и дорогих. Она сама же… «Я знаю: мой отец оставил у себя одну застежку моей матери, пару вот к этой. И взял клятву, что Гейрхильда выдаст меня замуж за того, кто покажет…» Сам же объяснял это Фримоду ярлу… Зелено-золотистая роща Бальдра, где они встречались после похода к мысу Ревущей Сосны. Ее большие светло-карие глаза, совсем близко, и легкое, кипучее чувство счастья… Хагир снова ощутил на своих плечах руки Хлейны, такие легкие по сравнению с этими окровавленными засохшими лоскутами… И сам воздух стал чище и светлее, в лицо веяло пьянящей свежестью ранней осени и молодой, чистой, незамутненной жизни, полной надежд на достойное исполнение долга, на любовь, согласие и счастье…
   Выпрямившись, Хагир всмотрелся в мертвое лицо Вебранда. Было чувство маленького, но непоправимого опоздания, хотелось разбудить его, окликнуть: подожди еще чуть-чуть, одно мгновение не уходи, только миг, я должен сказать тебе самое важное… Я понял, что я должен был тебе сказать… Но нет, его не догонишь. На лице погибшего все больше утверждалось каменное спокойствие, только рот был чуть оскален и в углу застыла кровавая струйка. Кровавый ручеек подсыхает в полуседой бороде, кожа бледнее обычного, морщины углубились, глаза застыли… Ветерок теребит уцелевший стебель вереска и с ним пушистые пряди полуседых волос Вебранда. Рядом с неподвижностью тела и лица это оживление одних волос яснее ясного говорит о смерти целого. «Хе-хе»… больше никогда…
   Что он говорил? Что-то такое говорил, совсем недавно. «Я вот тоже увел одну девчонку у одного болтуна… Ярко цветет шиповник… Но лучше отраду я знаю… Лучшей отрады не знаю, чем липа огня приливов…» Что-то такое было в его неуклюжих стихах. «Осталась одна писклявая девчонка, ее воспитывает дочь конунга. Вот какого я знатного рода!» Дочь конунга… фру Гейрхильда… Она же… постой, она сестра Рамвальда конунга. А значит, дочь предыдущего… как звали конунга кваргов? Да тролли с ним. Все сходится. Это она. Хлейна и есть та «писклявая девчонка», о возрасте которой он в тот вечер не догадался спросить. Нет, не так. Вебранд и есть тот загадочный отец, которого скрывали даже от самой Хлейны. Она так и не знает… Почему-то они не хотели, чтобы она знала свой род.
   «Они» – фру Гейрхильда, Фримод ярл – казались очень далекими и чужими, зато Хлейна снова стала близкой, как сестра, и мерещилось даже, что она сидит рядом с ним над телом Вебранда, точно так же смотрит в мертвое лицо. Хагир ощущал, что с потерей Вебранда новое сиротство еще сильнее сблизило их. Они трое – двое живых и один мертвый – были в его глазах единой семьей, крепко спаянной и единственной, какая у него имелась.
   Хагир сидел над телом Вебранда и уже не помнил, что когда-то считал его своим злейшим врагом. Он не помнил, что от этой руки погиб Стормунд Ершистый и сам Хагир избежал, быть может, той же участи лишь благодаря появлению фьяллей. Сейчас Хагир знал только то, что Вебранд был честным и верным другом ему. За все время их странного союза сын Ночного Волка ни разу не показал себя ни трусом, ни подлецом. И сейчас в груди у Хагира стояла боль, как будто этот нож, до сих пор не вынутый из тела, нанес ту же рану и ему.
   Он вынул нож из раны. На рукояти черненым серебром был выложен узор из темного переплетения угловатых лент, а в середине виднелась руна «науд». Хагир смотрел на нее, как на знак своей судьбы. Руна терпения и силы, обретаемой в невзгодах.
   – Кто его? – почти неслышно спросил он.
   – Да Хрейдар. – Лэттир дернул носом. – Чтоб его тролли драли!
   Хагир молча кивнул, как будто узнал все, что нужно.

Глава 7

   Остаток дня занимались тем, что перевязывали раненых и хоронили убитых. Трудно было сказать, кто вышел победителем: войско квиттов потеряло половину, у фьяллей дела обстояли не лучше. Бергвид послал вперед дозор, и выяснилось, что фьялли отходят к побережью.
   – Они испугались за свои корабли! – говорили в дружине. – Вот сейчас бы их и накрыть!
   Из дружины «Змея» Хагир нашел девятнадцать человек: шестеро своих и тринадцать граннов. И отметил, что вот уже в третий раз за последний год ему приходится пересчитывать поредевшую дружину, вглядываться в лица уцелевших, каждому радоваться, как великой и неповторимой драгоценности, а про себя прикидывать: хватит ли их, чтобы выжить и делать дело?
   Не прислушиваясь, что намеревается делать Бергвид, он занял своих людей устройством могилы для Вебранда. Застежку в виде змейки он повесил себе на шею, на том же ремешке, на каком ее носил Вебранд. Хагир верил, что Вебранд перед смертью хотел отдать ему эту застежку. Зачем? То ли на память, то ли поручал ему свою дочь… Наверное, так. Может быть, сейчас она уже называется женой Фримода ярла. Но и это не разорвет теперь связи между ними: Вебранд связал их почти кровным родством. А она ждет, с каждым кораблем ждет, что явится чужой человек, предъявит застежку и потребует… Нужно освободить ее. Нужно рассказать ей о гибели ее отца, вернуть застежку на память и навсегда избавить от тревоги этого ожидания. Пусть живет спокойно. То, к чему он так страстно стремился, обмануло его и стало его проклятием, но сам он не станет проклятием для нее.
   В посмертные дары Вебранду Хагир положил кое-какое оружие, собранное на поле, – меча и секиры самого Вебранда он не нашел. Он хотел прибавить и кубок, но того в мешке не оказалось, и Хагир вспомнил, что и при выступлении из Соснового Пригорка Дракона Памяти при нем уже не было. Наверное, оставил в усадьбе. Не тащить же с собой в битву такую драгоценность! Хагир совершенно не помнил, что сталось с кубком, но в голове клубился такой густой туман, что сосредоточиться на Драконе Памяти не получалось.
   Все же забрать его следовало. Теперь он стал вдвойне дорог Хагиру: и как наследство Лейрингов, и как память о Вебранде.
   Убитых, кроме Вебранда, погребли в одном общем кургане и на вершину закатили камень. Бергвид конунг с остатками войска поехал к побережью догонять фьяллей, а Хагир повернул назад, к Сосновому Пригорку. Следовало торопиться, чтобы не дать Хрейдару уйти, но оставить кубок было немыслимо.
   С Хагиром ехало его девятнадцать человек и Донберг хёльд с остатками дружины, но он почти не замечал их и ни с кем не разговаривал. Ему мерещилось, что Вебранд где-то рядом. Образовалась пустота, которая постоянно шла за Хагиром. Раньше ему и в голову не приходило, что потеря этого человека окажется такой ощутимой. Хагир ощущал себя одиноким среди живых людей, но призрак Вебранда неотлучно сопровождал его. Казалось, поверни голову направо и чуть вверх – и увидишь. Днем и ночью он ощущал на себе пристальный, ожидающий взгляд. «Я все сделаю! – мысленно успокаивал его Хагир, будучи уверен, что знает, чего от него хочет призрак. – Положись на меня!»
   В Сосновом Пригорке с нетерпением ждали вестей. Гудрун хозяйка запричитала по родичу Гримкелю, но была рада увидеть Хагира живым.
   – И конунг? Бергвид ведь тоже остался жив? – расспрашивала она мужа и Хагира. – Слава Одину! Не так страшно, если эта битва и не выиграна… Но ведь и не проиграна тоже, да, Донберг? Главное, чтобы был конунг. Он соберет новое войско. А наш Бергвид теперь настоящий конунг. Он неуязвим! У него есть хороший покровитель!
   К похвалам Бергвиду Хагир не прислушивался. Еще пока готовили баню, он пошел в спальный покой, потом в гридницу, спрашивал у служанок, у управителя – в ответ на расспросы о кубке все пожимали плечами.
   – А! – сказала Гудрун, когда узнала, что он ищет. – А я думала, ты знаешь. Ведь Бергвид забрал его.
   – Что? – Хагир не поверил ушам. Даже у Бергвидовой наглости должен же быть предел!
   – Ну, да. Я же сказала, что он теперь неуязвим. Та ведьма обещала ему помогать. Да ты сам видел: он ведь уцелел, при том что боец из него не слишком опытный, а много хороших бойцов сложило головы. Гримкель и твой гранн. Это ведьма его уберегла. Он отдал ей наш старый кубок. А она обещала собирать в него души убитых и варить из них для него силу… как-то так. Я плохо слышала, он Гримкелю рассказывал.
   Хагир молчал. Эта новость стала продолжением того страшного морока, из которого он никак не мог выбраться.
   – Ну, да, – подтвердила Гудрун собственные же слова. – Он тоже имеет право. Ведь он Лейринг по матери. А кому нужнее защита, как не конунгу? Пусть уж будет. Возвращайся к нему, родич, с ним ты добудешь еще сто таких кубков. Нельзя же, чтобы наши достижения были только в прошлом. Надо же и о будущем позаботиться. Конечно, жалко наследства наших дедов, но можно добыть новое. И наши внуки будут беречь то, что добудешь для них ты! Если у тебя не будет своих детей… Ну, будут, наверное. Ты еще молодой!
   «Ты еще молодой» говорят человеку, когда ему под пятьдесят. Хагир мельком отметил это и не вспомнил, сколько же ему лет. Он чувствовал себя безнадежно старым. Он смыл с себя кровь и пыль вересковой пустоши, Гудрун дала ему новую одежду – вплоть до башмаков, поскольку подошва у правого старого оказалась распорота. На лезвие наступил, что ли? Увидела бы его сейчас Тюра, опять спросила бы: «Что же вы так долго? Когда ты что-нибудь ел?»
   Тюра… Хорошо знакомое лицо смотрело из какой-то другой жизни. Она ушла, забрав из старого все лучшее, что имела, взяв в приданое тот бронзовый котелок на копытцах, который казался ей ценнее золоченых кубков, чтобы в нем до скончания века грели кашку детям. Дети вырастут, уйдут и сложат головы в новых битвах, а котелок останется, и возле него как бы сами собой заведутся новые дети. Уж Тюра постарается, чтобы они не переводились. Гельд Подкидыш ей в этом поможет. Он в молодости повоевал, но сумел вовремя остановиться, чтобы исполнение долга не помешало жить дальше. А вот он, Хагир, не сумел остановиться вовремя. Он чувствовал себя убитым, как будто не Вебранд, а он сам остался лежать там, под вересковым дерном.
   Но у него еще имелись цели в жизни. Три важных дела: кубок – Бергвид, Вебранд – Хрейдар, застежка – Хлейна. Помнилось примерно так.
   Через день Хагир попрощался с Гудрун и Донбергом и уехал к побережью, надеясь догнать Бергвида и фьяллей. Но на побережье было пусто, корабли исчезли. Правда, «Змей» остался, и Хагир обрадовался ему, как живому дорогому товарищу. Рыбаки рассказали, что фьялли уплыли на север, а Бергвид конунг отправился на юг. «Он хочет набрать людей и оружия», – говорили рыбаки, но Хагира это уже не занимало. Он знал одно: Хрейдар уплыл на север, а Бергвид – на юг. Куда теперь? Два дня Хагир просидел возле «Змея», глядя в море и невольно пугая людей своим отрешенным лицом. Хирдманы ловили рыбу и охотились: куда бы вожак ни повел их, что-то есть по пути надо будет в любом случае. Сам Хагир ничем не мог заниматься. Он не думал, не размышлял, а просто ждал, пока решение всплывет.
   И оно всплыло. Кубок – серебряный, ему все равно. Вебранд был живой, и дух его жив в Валхалле, и ему далеко не все равно, будет ли он достойно отомщен. У него нет сына, а муж его дочери никогда за это дело не возьмется… Да и при чем он здесь, Фримод ярл? У него своя жизнь. Даже если бы он и хотел, Хагир ни за что не уступил бы ему эту обязанность.
 
   И «Змей» поплыл на север. Двадцать человек на тридцать весел – не слишком много, и плыть полный день получалось только под парусом при попутном ветре. Без ветра двигались от силы полдня, часто останавливались на отдых. Хагира мучило ощущение пустоты: весь корабль напитался духом Вебранда, его присутствие здесь ощущалось буквально кожей, как будто он стоит рядом и его рука лежит у тебя на плече. Даже у Хагира на глазах выступали слезы, когда он брался за Вебрандово весло: даже не от горя, а просто от ощущения невидимой, непостижимой грани между ним, живым, и тем, кто от него ушел. Эта грань резала душу, и привыкнуть к ней никак не удавалось.
   По пути завернули в Березовый фьорд и два дня прожили у Торвида Лопаты. Как рассказал Торвид, после неудачного похода на Березняк Хрейдар Гордый, лишившись своего корабля, забрал «Волка» у Ульвмода Тростинки, того самого «Волка», на котором Хагир и Бьярта год назад совершили столько славных подвигов.
   – А к Березняку мы не ходим, – говорил Торвид. – Там, рассказывают, призраки по ночам…
   И Хагир не ощущал ни малейшего желания видеть груду угля, оставшуюся от усадьбы. Его прошлое лежало в этих углях, и он не хотел к нему возвращаться. Все его мысли сосредоточились на будущем. Будет ли у него хоть какое-то будущее – это сейчас зависело от того, как он сумеет выполнить свой долг перед Вебрандом. Долг перед племенем квиттов выполнить не удалось. «Отлив», говорил Вигмар Лисица. Время не пришло, силы племени не собраны, оттого-то стремление ко благу оборачивается проклятием и приносит одно зло. Но то желанное время никогда не придет, если каждый не будет стремиться выполнить хотя бы свой личный, свой человеческий долг, для которого не бывает отливов. И хотя бы долг мести за своего странного побратима Хагир должен был выполнить как подобает. Тот погиб в битве с врагами Квиттинга, и за него Хагир, обещавший отдать всю жизнь этой борьбе, должен будет отомстить, чтобы иметь право жить дальше, уважать себя и ждать прилива.
   Постепенно забираясь все дальше на север, к концу «высокого месяца» «Змей» уже очутился вблизи от Аскефьорда. Расспрашивая по пути, Хагир знал, что Хрейдар Гордый со своей дружиной проплывал здесь, опережая его не слишком на много, дней на десять. Но до зимы еще далеко, доблестный вождь может отправиться куда угодно. Наверняка в усадьбе конунга знают его замыслы, ведь миновать ее он никак не мог.
   – Не страшно? Все-таки к фьяллям плывем? – беспокоился Трёг. Старого ворчуна никакие беды не брали, он вышел невредимым из всех битв, и Хагир теперь дорожил им, потому что Трёг был сыном старого Вебрандова воспитателя. – У вас про Торбранда конунга небось всякие ужасы рассказывают – что он живых людей ест и кровь пьет? Не боитесь?
   Хагир в ответ пожимал плечами. И война не запрещает квиттам и фьяллям показываться в землях друг друга. Это у кого на сколько хватит смелости. И трудно вообразить, что все фьялли Аскефьорда гурьбой бросятся убивать квиттов, едва те сойдут на берег, не расспросив даже, кто они и зачем приплыли.
   Хагир никогда раньше не бывал в Аскефьорде, но это место, где стояла усадьба самого конунга фьяллей, так много значила для каждого квитта, что всякий камень здесь казался значительным и необычным. Примерно с тем же чувством можно приближаться к подлинной пещере Фафнира, где дракон хранил свои сокровища. А вроде бы ничего особенного – буроватые крутые скалы, старые темно-зеленые ели над обрывом, дерновые крыши рыбачьих избушек. Дозорный мыс приветствовал корабль дымовым столбом, и «Змей» вошел в Аскефьорд.
   По длинному узкому Аскефьорду плыли довольно долго, миновали корабельные сараи конунга и уже в сумерках пристали возле усадьбы Бьёрндален. Хагир решил искать гостеприимства у Кари ярла, невесткой которого была Ингвильда, дочь Фрейвида Огниво.