Дворецкая Елизавета. Ведьмина звезда, кн. 2: Дракон Памяти

   – Это как посмотреть, признает ли она вас за соплеменников! – бормотал Трёг. – Конунгова жена – тоже квиттинка, а я бы лучше к Фафниру в гости пошел, чем к ней.
   Хагир молчал. Увидеть кюну Хёрдис, Хёрдис Колдунью, мать Дагейды, уже семнадцать лет проклинаемую всем Квиттингом, казалось так же невероятно, как повстречать живого Сигурда Убийцу Дракона.
   В усадьбе было довольно-таки пусто: Хродмар ярл с дружиной ушел в летний поход к уладам. Дома оставались его родители и жена с младшими сыновьями. Ингвильду дочь Фрейвида Хагир видел давным-давно, когда ей было восемнадцать, а ему девять лет, и помнил так смутно, что сейчас рассматривал как впервые. Она оказалась красивой, статной, благородного вида женщиной, не слишком разговорчивой, хотя и неприветливой ее нельзя было назвать. Лицо Ингвильды все время оставалось замкнутым, с налетом тайной тревоги.
   Услышав, что в дом явились квитты, фру Ингвильда не сразу подошла, а сперва рассматривала их издалека. Встретив ее взгляд, Хагир вздрогнул, уверенный, что она его узнала. Не много в нем осталось от того мальчика, которого она мельком видела семнадцать лет назад, но не зря жену Хродмара ярла называют ясновидящей.
   Вскоре Ингвильда подошла к нему с рогом меда, и ее домочадцы шептались, изумленные такой честью неведомому и небогатому гостю.
   – Я смотрю на тебя и вижу Острый мыс, – негромко сказала Ингвильда. – И много такого, чего я никогда не хотела бы увидеть.
   – Я родился на Остром мысу, – ответил Хагир. – И я тоже видел на нем много такого, чего никогда не хотел бы увидеть. Я – Хагир сын Халькеля из рода Лейрингов.
   Ингвильда села рядом с ним. Хагир рассказывал ей обо всем, что происходило в последний год, стараясь больше говорить о Бергвиде, чем о себе. Люди постепенно собирались вокруг них, два сына Ингвильды, десяти и двенадцати лет, сели по бокам матери, а под конец и сам старый Кари ярл подошел. Ингвильда слушала внешне спокойно, но в ее светлых глазах отражалось бурное и мучительно-горькое чувство.
   – А Хрейдар думал, что конунгом квиттов опять назвался Гримкель Черная Борода! – заметил Кари ярл, дослушав «Сагу о Бергвиде». – Потому-то он и вернулся, когда Гримкель был убит. А выходит, что конунг-то и уцелел…
   – Стюрмир конунг предательски убил моего отца, и я не желаю его роду счастья и процветания! – воскликнула Ингвильда. – Но сдается мне, что и боги судили ему мало счастья! И горе Квиттингу, если у него не нашлось лучшего вождя, чем Бергвид сын Стюрмира! Всё наше горе, все слабость, себялюбие, предательство и обман, всё зло, погубившее прежний Квиттинг, соберутся в нем.
   – Хорошо бы, если бы так! – сказал мудрый Кари ярл. – Если бы все зло мира имело только одну голову, ее было бы так легко разом отрубить!
   И Хагир пожалел в душе, что это невозможно. Пока сила и доблесть не созрели, выход нашла только мстительная озлобленность. Это – дорога вниз. Но загнать Бергвида конунга обратно в свинарник будет труднее, чем извлечь его оттуда. Однажды прорвавшись, дурные чувства теперь будут литься бурным грязным потоком, пока не захлебнутся сами в себе.
   Но для Хагира судьба припасла утешение: Хрейдар Гордый, как сказала Ингвильда, находился здесь, в Аскефьорде. По пути домой на север он заехал рассказать конунгу о своем походе и до сих пор гостил в Ясеневом Дворе. Через несколько дней Кари ярла с семьей пришли звать на пир к конунгу, и Ингвильда взяла Хагира с собой.
   При виде этого дома с зеленым ясенем над крышей сердце Хагира забилось так сильно, как если бы он вступал в Валхаллу. Сколько он слышал об этой усадьбе, об этой гриднице, слышал от Гельда Подкидыша, от Ингвида Синеглазого, от сестры Борглинды. Торбранд конунг на почетном сиденье смотрелся как Один на престоле. Ему уже перевалило за пятьдесят лет, но вопрос о его возрасте не приходил в голову: это был воин в самом расцвете, зрелый и крепкий, и взгляд его блекло-голубых глаз остался так же зорок и проницателен. И даже, в соответствии с рассказами, в углу тонкогубого рта он держал соломинку – казалось, на протяжении многих лет одну и ту же. Хагир задержал взгляд на этом некрасивом, длинноносом, но умном лице. Это было лицо квиттинской войны, но он не чувствовал ни страха, ни ненависти. Это лик судьбы, который глупо ненавидеть.
   На ступеньках престола у ног Торбранда устроился подросток лет четырнадцати – рослый, широкоплечий, развитый для своих лет, с длинными, отчасти спутанными черными волосами, с ярким румянцем на щеках, со свежими ссадинами на костяшках уже довольно крупных и увесистых кулаков. Широкие кости запястья виднелись из рукавов рубахи с надорванной тесьмой – он растет сейчас так быстро, что ему не успевают готовить новую одежду. Подол рубахи и штаны на бедре с левой стороны измазаны в глине, и руку, в которой держит кость с мясом, он вытирает прямо о колено, не переставая болтать с хирдманами, – в общем, сиди он не на ступеньках престола, а среди других подростков в дальнем конце гридницы, в нем и не признаешь конунгова сына. А ведь это должен быть он – Торвард ярл, сын Торбранда и Хёрдис. Или узнаешь? Лицо у него было открытое и умное, в карих, как у Хёрдис, глазах горела живая искра из пламени Асгарда. Вот за что фьялли признали квиттинскую ведьму своей повелительницей – она подарила им такого будущего конунга, что лучше и желать нельзя. Это будущий враг, но сейчас Хагир смотрел на него как на юного бога, как на воина грядущей судьбы.
   И люди, сидевшие за столами вокруг конунга, для каждого квитта значили не меньше, чем герои древности. «Как поминальные камни по самим себе!» – сострил Альмунд Жаворонок, и Хагир признал, что подмечено верно. Воспитатель сыновей Ингвильды назвал ему всех, кого он не видел раньше. Здесь был Хьёрлейв Изморозь, потерявший три пальца правой руки в последней победоносной для квиттов битве пятнадцать лет назад. На почетном месте сидел старый Хравн хёльд из Пологого Холма – отец Эрнольва Одноглазого, с подростком-внуком. Из двух близнецов, сыновей кузнеца Стуре-Одда, присутствовал только один, Слагви. В свои тридцать шесть лет он, если не приглядываться, мог бы сойти за двадцатилетнего: он был подвижен, несмотря на хромоту, весел, разговорчив и прост в обращении, и не верилось, что он наравне с прочими прошел через самые страшные грозы давней войны. Четырнадцатилетнюю старшую дочь, которую он взял с собой на пир, скорее можно было принять за его младшую сестру; он почти не отпускал ее от себя, явно гордясь своим порождением. Второй брат ушел в летний поход, как Хродмар ярл, Эрнольв Одноглазый и некоторые другие.
   Не так весел был Асвальд Сутулый – высокий, длиннорукий, с надменно-недовольным лицом и презрительным взглядом. Хагира он не заметил, не имея привычки разглядывать всяких бродяг за нижним концом стола.
   Находился здесь и Хрейдар Гордый, и Хагир сразу выделил его из толпы. Все его мысли сейчас сосредоточились на этом человеке, как на некой середине мира. Но тот смотрел больше в свой кубок, чем по сторонам.
   Кюна Хёрдис расположилась в середине женского стола на особом сиденье, высоко поднятом над соседками, – такого Хагир не видел еще нигде. Жена Торбранда конунга выглядела свежо и молодо – лет на тридцать, хотя на самом деле ей сейчас должно быть тридцать семь. На ее щеках горел живой румянец, особенно красивый рядом с густыми черными бровями и такими же ресницами, а белое головное покрывало украшала широкая полоса узорной золотой тесьмы. При взгляде на властительницу фьяллей Хагиру вспомнилась прежде срока постаревшая Далла, с которой рожденная рабыней Хёрдис словно поменялась судьбами. Свысока оглядывая гридницу, веселая и оживленная кюна казалась богиней, и с трудом верилось, что это ее называли квиттинской ведьмой, проклятьем племени. Что это она дала толчок войне и не меньше других от нее пострадала, что это она два года была женой великана Свальнира и чуть не погибла там, мало-помалу каменея под властью племени камней, но одолела его и вырвалась на свободу. Что это она произвела на свет Дагейду. Хагир вспоминал желтоглазую ведьму, и ее бледное, маленькое, безжизненное личико казалось гораздо старше, чем свежее веселое лицо ее матери. Это – человек, способный умирать и возрождаться, как трава по весне, живущий так мало, но проживающий за один краткий срок так много разных жизней…
   Именно кюна Хёрдис, хотя с ней он не встречался никогда, первой заметила Хагира.
   – Эй, Дёмрир! – окликнула она управителя, и ее голос, резкий и звучный, прорезал шум пира, как крик чайки прорезает гул прибоя. Толстый величавый управитель, с коротко остриженными волосами и огромной связкой ключей на поясе, резво кинулся к ней, боясь задержать повелительницу хоть на миг. – Ты ошибся, когда рассаживал гостей! – продолжала кюна. – Вон тот человек, квитт, что сидит на самом дальнем конце, по своему роду и заслугам достоин лучшего места.
   Управитель побежал к дальнему концу, все хирдманы и гости конунга следили за ним. Где, где? Какой квитт? У нас тут квитт? Десятки голов оживленно вертелись, десятки пар глаз шарили по дальнему концу гридницы.
   – Прошу простить меня! – Управитель подошел к Хагиру и недоуменно поклонился. – Мне неведомо твое имя, клен меча…
   – Я не знаю его рода, но уверена, что он не менее знатен, чем иные из наших ярлов! – крикнула со своего места кюна. – И даже твоего, Асвальд ярл! Так что подведи его сюда, Дёмрир, и посади возле Асвальда ярла!
   Среди гула голосов Хагир вслед за управителем прошел через гридницу к почетному столу. Асвальд Сутулый метнул на него настороженный взгляд, но не выдал знакомства и презрительно усмехнулся:
   – Нельзя сказать, чтобы твой гость, кюна, был подобающе одет для пира!
   – Что правда, то правда! – невозмутимо ответил Хагир. – Но когда у человека бедная одежда, он не слишком боится, что не успеет ее сносить! Знавал я людей, которые к богатой одежде прибавили рабский ошейник, а бывали и такие, что в бедной обошлись без этого украшения.
   Кюна Хёрдис радостно захохотала, и многие из гостей засмеялись вместе с ней, радуясь, что надменный Асвальд ярл получил хороший щелчок по носу.
   – Вижу, язык у тебя остался такой же длинный, Хагир сын Халькеля! – Асвальд больше не притворялся, что не узнает его. Он прекрасно понял намек на судьбу Ормкеля, которому доверил вести свою дружину, и его зеленые глаза теперь смотрели с острой злобой. – Ты нашла подходящего гостя, кюна! Этот Тюр сражений – из рода Лейрингов, то есть родич Стюрмира конунга, что убил твоего отца!
   – Мой отец отомщен, и я сама сделала это! – с горделивой радостью ответила кюна, которая была всегда рада показать свое превосходство над заносчивыми мужчинами. – А ты, славный ярл, отомстил за то, что твоя дружина побывала в рабстве, а половина до сих пор там и остается?
   – Кюна, я не привела бы этого человека, если бы знала, что его приход даст повод к общей ссоре! – Фру Ингвильда встала со своего места. – Поля сражений далеко. Неужели конунг хочет и мирный пир превратить в побоище? – Она устремила на Торбранда конунга требовательный взгляд, призывая его вмешаться. Как видно, других достойных противников для кюны Хёрдис тут давно уже не осталось. – Разве конунг созывает гостей для того, чтобы они оскорбляли друг друга?
   – Если конунг согласен, чтобы его жена сажала на почетные места всяких… – начал Асвальд ярл, но Торбранд конунг вынул изо рта соломинку, и Асвальд замолчал.
   – Скажи-ка, Хагир из рода Лейрингов, ты прибыл к нам в Аскефьорд ради ссоры с Асвальдом ярлом? – спросил конунг.
   – Нет, – честно ответил Хагир. – Ради этого он сам ездит ко мне каждую осень, а сейчас ссоры с Асвальдом ярлом у меня и в мыслях не было.
   – Что же привело тебя сюда? Не сочти меня неучтивым, но, мне думается, такой знатный человек не пустится бы в дальнюю дорогу просто так, безо всякого дела.
   – Мой друг одолжил одну вещь у твоего славного Хрейдара хёвдинга по прозвищу Гордый. И я хочу ее вернуть.
   Хагир повернулся и встретил взгляд Хрейдара. Теперь, когда Хагир стоял и его освещало пламя очага, Хрейдар заметил на поясе у квитта свой нож. Оружие, вынутое из раны убитого, само говорило, зачем «такой знатный человек пустился в такую дальнюю дорогу».
   – Какую же вещь ты хочешь вернуть? – с нетерпеливым любопытством крикнула кюна Хёрдис.
   – Да вот этот нож! – Хагир прикоснулся к черненой серебряной рукояти. – Честный человек не любит быть в долгу, не так ли?
   – А почему твой друг сам не может вернуть долг? – для порядка спросил Торбранд конунг. Он уже все понял, так же как и все гости: нож Хрейдара Гордого был знаком не только владельцу, – но порядок должен быть соблюден.
   – А мой друг сейчас в гостях у хозяина, который не отпускает скоро, – ответил Хагир, и намек на Одина тоже был понятен всякому.
   – Как же он к нему попал?
   – А это твой доблестный хёвдинг знает лучше меня. Я хотел попросить его рассказать, как было дело. Если ты не против, конунг.
   К этому времени в гриднице уже стояла тишина. Трудно поверить, что такое большое помещение с таким количеством людей может быть настолько тихим, но лишь огонь в очагах потрескивал, да ветер гудел в кроне огромного ясеня над крышей.
   – Отчего же я должен быть против? – Торбранд конунг слегка повел в воздухе соломинкой. – Честный человек не любит быть в долгу, с этим трудно спорить. И я думаю, Хрейдар хёвдинг не откажется исполнить твою просьбу.
   Хрейдар Гордый поднялся с места и застыл, опираясь ладонями о стол.
   – Чему быть, того не миновать! – весомо сказал он. – А про меня никто не скажет, что я бегаю от моих врагов! Сдается мне, скоро ты встретишься с твоим другом-полуоборотнем.
   Торбранд конунг повел соломинкой, за спиной у Хагира возникла какая-то суета, он обернулся: челядинцы живо вытаскивали из гридницы один из столов, освобождая место. Люди переместились в дальнюю часть гридницы. Конунг встал на ноги и поднял золоченый кубок.
   – Я призывая богов Асгарда в свидетели того, что свершится сейчас здесь! – провозгласил он. – Я призываю священный ясень, хранитель моего рода, в свидетели того, что все совершится по закону и обычаю. Хагир сын Халькеля из рода квиттинских Лейрингов вызывает на поединок Хрейдара сына Тьостольва, ход-трединга Северного Фьялленланда, и при любом исходе никто из присутствующих и не присутствующих здесь не должен держать зла на победителя. Также и всех присутствующих здесь свободных людей зову я быть свидетелями.
   Хагир слушал эту речь, глядя то на Торбранда, то на Хрейдара. Все свершилось слишком быстро, он не ждал такого скорого исполнения своих надежд. Иные люди по десять лет разыскивают тех, кому должны отомстить… И все здесь поддержали его с такой готовностью, что в это не верится. И в то же время, видя лицо Торбранда конунга и лица мужчин вокруг него, Хагир понимал, что только так все и должно быть. Он находился среди гордого племени, привыкшего добиваться побед трудом и кровью. Среди племени, умеющего беречь честь и ценить доблесть. Они уважают доблесть врага, потому что это укрепляет их уважение к себе, и любой из них ради собственной чести сделает все, чтобы не пострадала честь другого.
   Все это опять казалось сном. То ли он в Аскегорде, самом сердце земли фьяллей, куда и не думал никогда попасть, то ли уже в Валхалле… То ли Торбранд конунг, прозванный Троллем, обещает соблюдение обычаев на самом важном поединке его жизни, то ли сам Один… И сейчас свершится то, что ему пообещала руна «науд». Горечь прошлого даст ему силу для будущего, прежние поражения удобрят почву, где вырастет будущая победа, если в нем есть ее зерно. Ни одна руна не работает сама по себе, она лишь будит силу, заложенную в душе, и направляет ее по нужному пути. Многие переживали поражения и потери, но не все сумели вырастить из них победу. Сможешь ты это или не сможешь – зависит от тебя. Лед ломается от ударов, а раскаленное железо крепчает. Кто я – лед или железо? Это проверяется только делом.
   Ингвильда вышла из-за женского стола и приблизилась к Хагиру. Скрытая тревога в ее лице проступила яснее, и сейчас она казалась Хагиру родной и далекой, как норна его собственной судьбы.
   – О чем ты хочешь попросить? – спросила Ингвильда. – У тебя есть родичи, которым ты хочешь что-то передать, если… Мои сыновья выполнят твои просьбы.
   Двое мальчиков-подростков, светловолосых и сероглазых, очень красивых и рослых для своих лет, стояли по бокам матери и серьезно наблюдали за происходящим. Двое мальчиков, квиттов по матери и от рождения кровных врагов Бергвида сына Стюрмира…
   – Да, у меня есть просьба. Если я буду убит, я прошу тебя переслать с надежным человеком вот эту вещь, – Хагир вынул из-под рубахи серебряную застежку на ремешке и показал Ингвильде, – на Квартинг, во фьорд Бальдра, в усадьбу Роща Бальдра, где живет Фримод Серебряная Рука и его мать Гейрхильда. И еще я прошу передать при случае на Квиттинг, в усадьбу Тингваль на восточном побережье, Борглинде дочери Халькеля или Свейну сыну Свейна, что Дракон Памяти, наш родовой кубок, сейчас у Дагейды дочери Свальнира…
   – Что? – взвизгнула кюна Хёрдис и вскочила со своего места. Все вздрогнули от ее крика и обернулись к ней: ее веселое лицо вмиг стало напряженным и недоверчиво-злым. – Кубок свартальвов у этой дряни?
   Гридница загудела и закричала. А Хагир вдруг сообразил, что меч в черных ножнах на поясе Торбранда – тот самый Дракон Битвы, а золотое обручье на запястье Хёрдис – тот самый Дракон Судьбы, о которых он слышал от Дагейды. Здесь собрались два сокровища свартальвов, и кюна Хёрдис отдаст что угодно, лишь бы присоединить к ним и третьего, младшего дракона.
   – Как он к ней попал? – негодовала Хёрдис. Ее лицо как-то странно перекосилось, правый угол рта дергался вниз, а правая бровь – вверх, глаза нехорошо блестели, и смотреть на нее стало страшно. Колдунья Великаньей долины проснулась в богатой и довольной жене конунга. – Это ты ей отдал? – наскакивала она на Хагира, и он невольно пятился: убьет!
   – Нет. Я бы лучше умер, чем отдал ведьме наследство моего рода, – ответил Хагир, чувствуя ту же дикую дрожь, как в детстве при встрече с троллихой. – Кубок ушел к ней без моего ведома.
   – Как?
   – Его украли.
   – Кто это сделал?
   – Бергвид сын Стюрмира.
   Кюна Хёрдис ничего не сказала. Напряжение медленно спадало с ее лица, будто таяло, потом она усмехнулась правой половиной рта. Вся гридница разом перевела дух.
   – Будете слушать мои советы! – Кюна с торжеством оглядела притихших мужчин и своего мужа. – Зачем надо было собирать войско на этого конунга из свинарника, когда он сам себя погубит еще вернее вас! Зачем ты, Хрейдар, уложил на том поле столько человек, а самого Бергвида так и не достал? Он сам погубит себя. Это бывает со всяким, кто берет Дракон Памяти дурным путем. Вильмунд сын Стюрмира все равно что украл у моей сестры Дракон Судьбы, – кюна показала золотое обручье у себя на запястье, – и кончил жизнь жертвой Одину на священном дубе. И с его младшим братцем будет то же! Не печалься о кубке, Хагир сын Халькеля! С ним Бергвид украл у тебя собственную смерть! Но то, что Белого Дракона получила эта маленькая мерзавка, это очень плохо! И ты, Торвард ярл, в будущем еще хлебнешь с ней горя!
   Сын конунга опустил глаза, словно спрашивал себя, сумеет ли справиться с трудностями, которые в таком изобилии припасла ему в наследство судьба. А Хагир удивился: при чем здесь Торвард ярл? Чей она враг, в конце концов, Дагейда дочь Свальнира? Чей?
   – Сдается мне, вы заболтались, – подал голос Асвальд Сутулый. – Мне казалось, тут замышлялся поединок. Или я ошибся?
   Слова его разом опустили всю гридницу с небес на землю; Хагир вернулся мыслями из глубин Медного Леса и тумана грядущих лет и вспомнил о том, что до исполнения самого близкого, неотложного долга ему остался один шаг. Сбросив плащ на руки челяди, он оправил пояс, проверил ремешки на башмаках, собираясь с мыслями и силами.
   – Вам нужно еще какое-то оружие? – спросил Торбранд конунг.
   – Нам достаточно мечей, – ответил ему Хрейдар, и Хагир кивнул. – От гнева богов щитом не укроешься.
   Они вышли на очищенное пространство. С одной стороны его ограждала бревенчатая стена гридницы, а с другой – широкий очаг, обложенный черными камнями. Впереди темнел толстый ствол ясеня с цепочкой старых рун, неведомо кем и когда врезанных в кору. Все двадцать четыре одна за другой. И Торбранд конунг, как Один на престоле.
   Хагир был собран и спокоен, как никогда в жизни: все мысли и чувства, все испытания души и тела, пережитые и перекипевшие в нем за последний год и даже, пожалуй, за все двадцать семь лет его жизни, вдруг сплавились в сплошное железо. Это была не та нетерпеливая лихорадка, терзавшая его перед битвой на пустоши, когда он бежал на клинки, равно готовый убить и быть убитым. Теперь он был ровен, тверд и полон веры, что выполнит свой человеческий долг перед побратимом. Не он придумал, что за кровь платят кровью, но для поддержания равновесия в своем мире он должен поступать именно так. Вебранд смотрит на него сейчас. И отец, Халькель Бычий Глаз, ныне сидящий с Вебрандом за одним столом в Палатах Павших, и Ингвид Синеглазый, и Стормунд Ершистый, и Ранд Башмак, и все те, кто погиб в его битвах, и еще многие, многие…
   Хрейдар вышел и встал перед ним, держа меч в обеих руках и слегка им покачивая, словно примериваясь к его тяжести. Хагир вынул свой и отцепил ножны; чья-то рука мгновенно перехватила их. Стояла тишина, только ветер шумел над крышей. Через дыру возле ясеневого ствола порывами влетал в дымную от факелов гридницу свежий воздух, принося отраду.
   – Да будет с победой достойный! – крикнул Торбранд конунг, и Хагир бросился вперед.
   Хрейдар отбил его удар со страшной силой, и Хагир, более легкий, отлетел на несколько шагов назад и едва успел поймать равновесие, чтобы в свою очередь отбить удар фьялля. Удары сыпались один за другим, клинки сшибались с однообразным неравномерным звоном. Двое бойцов метались по узкой площадке, от стены к очагу, от ясеня назад и снова к ясеню. Более сильный Хрейдар отбрасывал Хагира, но тот, более ловкий и подвижный, наскакивал на хёвдинга с новой неожиданной стороны, и тот не всегда успевал повернуться и встретить его. Хагир сумел однажды задеть бедро Хрейдара самым концом клинка, и там появилось кровавое пятно. Фьялли встретили это громким криком, без явного негодования или торжества. Все были захвачены волной общего бурного чувства, каждый удар встречался многоголосым криком. Ингвильда выбилась вперед, оттеснив даже своих сыновей, и стояла, сжав руки перед грудью; по лицу ее катились слезы.
   Рана давала о себе знать, Хрейдар был уже не так подвижен, как в начале, но лицо его горело яростью, и сила рук не ослабевала. Он понял, что в этом поединке ему в глаза глядит смерть, и в нем проснулись те безудержные дикие силы, что даются лишь в последний час. Обеими руками держа меч, он наносил мощные удары, и каждый раз, когда взмывал его длинный клинок, женщины кричали от ужаса – казалось, он обрушится на голову квитта, разрубит его пополам сверху донизу и уйдет в землю, так что и не вытащишь… Но Хагир ускользал из-под удара, отбивал меч фьялля и старался точно ударить сам. Меч казался легким, каждое движение выходило верным; его направляли откуда-то извне, сверху. В нем бился не один человек; все они, кого он ценил и за чью честь и память бился всей своей жизнью, пришли к нему на помощь, влили свой дух в его кровь и свою силу в его руки.
   С яростным хриплым выдохом Хрейдар ударил, меч его лязгнул по клинку Хагира и задел перекрестье. Удар оказался так силен, что Хагир невольно выпустил рукоять, чтобы не упасть вместе с мечом. Громкий крик оглушил его: всем казалось, что это конец, что еще миг – и меч Хрейдара обрушится на безоружного квитта. Истошно кричала Ингвильда, визжала кюна Хёрдис, прыгая на месте, как тролль.
   Хагир не стал поднимать меч, даже не глянул на него; в то мгновение, когда Хрейдар пытался обрести равновесие и не врезаться мечом в земляной пол, Хагир вдруг метнуся не от него, а к нему… Быстрое движение, мелькнувший блеск железа, Хагир прыгнул назад… А Хрейдар почему-то не последовал за ним, а остался неподвижен. В гриднице стало тихо: все перестали не только кричать, но и дышать, не поняв, что произошло. А потом Хрейдар упал на спину, и, казалось, гридница содрогнулась, как лес содрогается от падения могучего дуба. В груди Хрейдара торчала рукоять ножа с руной «науд», вплетенной в черненый узор из угловатых лент.
   Зависла тишина, неожиданная, давящая и оглушающая после недавнего движения и крика. Только хрипловатый, ломающийся голос Торварда ярла среди общего молчания пробормотал несколько слов – из тех, что его научили в свое время отцовские хирдманы, но уж никак не воспитатель.
   – Смотри, Торвард ярл! – многозначительно произнесла кюна Хёрдис. – Смотри!
   Хагир поднял глаза и встретил взгляд Торварда. Подросток смотрел серьезно, как на священный обряд, с какой-то тревожной жадностью и волнением. Ни жалости к убитому, ни злобы к убийце не было в его темных глазах. Он смотрел, как на образ собственной судьбы, и в Хагире Торвард, как и тот в нем, видел воина грядущих битв. Именно благодаря ему, квитту, последнему из Лейрингов, приплывшему из такой дали, чтобы отстоять честь своего рода и своего племени, в душу Торварда ярла вошел дух квиттинской войны. Теперь он не только по рассказам знает, что это такое и что ему предстоит унаследовать вместе со званием конунга фьяллей.