Страница:
Он попробовал пошевелиться. Получалось плохо — мешал тяжелый полушубок, разрезанный рукав раненой руки и еще что-то... Кажется, связанные ноги.
Связанные?
Невольно кряхтя и постанывая от напряжения, Красовит все же перевернул тяжелое, как бревно, непослушное тело — и надо же было уродиться такой дубиной здоровенной! — и все же приподнял голову. Слипшиеся волосы лезли на глаза, ремешок, разумеется, куда-то исчез, чтоб его леший сожрал...
С трудом Красовит разлепил веки и заморгал. Было не совсем темно, и он явно находился под крышей. Было прохладно, но не морозно. Рядом тоже кто-то дергался и стонал смутно знакомым голосом. Еще кто-то кашлял, тоже как-то знакомо. Но если кругом свои, то почему он связан?
В прошлом Красовит уже однажды просыпался связанным, причем собственным поясом. Это когда на свадьбе у боярина Хотеслава, Ранославова старшего брата, он так упился, что полез в драку, подбил пару глаз и вывихнул чью-то ногу, его тогда скрутили свои же — вчетвером на одного...
Опираясь плечом о стену, он кое-как сел. В глазах немного прояснилось. Вокруг валялись какие-то мешки, бочки, палки, вроде ручек от кос, грабель и цепов. Сидел он на куче кожаных обрезков, какие остаются, когда кроят обувь. Прямо перед ним в стене, довольно высоко, имелось крошечное окошко — единственный источник света и воздуха. Одна стена была теплой.
Ну, ясно. Это сени. Одной стеной они примыкают к избе, где топят, поэтому тут слегка тепло, не как в нетопленом сарае.
Но чьи это сени и как он сюда попал? Что-то подсказывало Красовиту, что если бы смоляне захватили какое-то село, и пусть ему досталась бы на всю дружину всего одна изба, уж наверное, его, боярина, да еще раненого, устроили бы получше, а не бросили на пол в сенях на кучу обрезков и отопков [15]...
Шевелящаяся рядом фигура негромко бранилась, и по голосу, а также по подбору выражений Красовит узнал одного из своих кметей, Колотилу.
— Эй! — хрипло окликнул он, едва шевеля языком. — Колотила! Мы где? Это что?
— А хрен его знает!
— У вятичей мы, — прохрипел кто-то с другого бока. — Это я, Велига. Вон еще Огняшка валяется. А Кривеля был, да...
— Что?
— Помер по дороге, пока везли. Ему в бок топором приложили... Помер, они его на ходу сбросили. Валяется в лесу где-то...
Велига не то всхлипнул, не то поперхнулся.
— У вятичей? — До Красовита доходило еще с трудом. — Это как?
— А ты не помнишь?
— Нет.
— Мы как за ними погнались... Это хоть помнишь?
— Ну... — неуверенно отозвался Красовит. В его памяти вся вчерашняя битва смешалась, и он помнил только самое начало.
— Они пару сосен сверху свалили. Наши кто назад пробрался, а кто там же и полег. Мы вперед за ними — а они и спереди еще две сосны свалили. И остались мы, как мыши в лоханке, — ни туда, ни сюда. Кого перебили, нас вот повязали и сюда привезли.
— А сюда — это куда? — спросил Колотила, который тоже большую часть времени провел без сознания.
— А я тебе знаю? Но везли недолго. Едва ли больше пары верст. Если я сам не окочурился по дороге и не пропустил половину. У самого не голова, а погремушка.
Красовит хотел спросить, чего вятичи от них хотят, но промолчал. Велига едва ли это знает, а знать должен он, боярин!
— Теперь вот продадут нас по Юлге арабам, будем поля сухие всю жизнь мотыгой ковырять, пока не сдохнем, — пробурчал Колотила, словно услышав его мысли.
— Нет, я знаю, они таких, как мы, не просто в рабы, а знатным воеводам в дружину продают, — обнадежил Огняшка, самый молодой из кметей.
— Утешил! — хмыкнул Колотила. — Тот же раб, только с саблей.
Красовит напрягся. Не получалось поверить, что его, боярина, воина, свободного человека, продадут, как раба, и заставят воевать за какого-нибудь чернобородого Рахмана ибн Хрен-его-знает...
Близко за стеной послышался шум движения, дверь со двора скрипнула и открылась. Красовит зажмурился от внезапно хлынувшего яркого света — на дворе было уже совсем светло. Вошли какие-то люди, трое или четверо, он не разобрал.
— Да вот они, — сказал кто-то незнакомый. — Живые, смотри.
Кто-то подошел к нему совсем близко. Красовит заставил себя открыть глаза и, щурясь, посмотрел.
Над ним склонилась женщина, больше того — девица. Та самая вятичанка, которая все шныряла по боярскому двору в Селиборе, шепталась с Игрелькой и заигрывала с князем Зимобором.
В тот же самый миг и девушка его узнала. На лице ее ясно отразилось разочарование.
— Это не он! — с обидой и досадой воскликнула она. — Чурки вы березовые, что вы привезли! Утешка, дурень! Кого ты приволок!
— Кого? — спросил от порога молодой голос. Там, видимо, было много людей, все не помещались в сени.
— Это не князь! Это боярин какой-то, я его не знаю.
— Вот, кувырком твою кобылу! — Молодой голос весело выругался. — Кто ж их разберет? Я-то его не видел! Кто же думал...
Девушка отвернулась и вышла. Было слышно, как она во дворе кричит кому-то: «Это не тот!».
Смоляне снова остались одни. Кое-что прояснилось: вятичи хотели захватить князя Зимобора, но, в темноте перепутав или не зная его в лицо, взяли Красовита.
Через некоторое время дверь снова отворили, но теперь вошел только один из мужчин, с рыжей бородой, и остановился около двери в теплую истобку, держа наготове топор. Больше никто не входил, но дверь во двор держали открытой, пропуская свет.
Красовит уже хотел возмутиться, что их хотят даром заморозить, но тут на пороге показался человек, и он от удивления смолчал. Это тоже была женщина, но другая. Среднего роста, стройная, закутанная в соболью шубу и покрывало из дорогого восточного шелка, поверх которого была шапочка, тоже соболья. Женщина была уже не молода, но ее смуглое лицо с непривычными, иноземными чертами было очень красиво. От ее больших темных глаз, черных бровей веяло чем-то таким заморским, что Красовит оторопел.
Женщина окинула его взглядом, не подходя ближе. Под этим взглядом Красовит невольно постарался сесть попрямее и принять настолько достойный вид, насколько позволяли раненая рука и связанные ноги.
— Кто ты? — по-русски спросила женщина.
Красовит почему-то растерялся и молчал, не зная, как ответить на вопрос. Рыжий с топором тут же вразумляюще пнул его сапогом в бок и рыкнул: «Ну?».
— Не надо! — Женщина подняла тонкую руку, вынув ее из собольей рукавицы. — Не бойся, воевода. Назови мне твое имя.
— Красовит, — прохрипел он. — Сын Секача.
— Ты знатен?
— Да. Мой отец — кормилец князя Буяра и смоленский воевода.
— Ты из дружины смоленского князя Зимобора?
— Да.
— Где он?
— Не знаю. Где я сам-то, не знаю. И чем все кончилось вчера — не помню.
— Послушай... — Женщина помолчала. — Ты ведь хочешь вернуться в Смоленск?
— Еще бы, — буркнул Красовит.
— Если ты не захочешь дружить со мной, я прикажу продать тебя на Восток. Ты ведь этого не хочешь? Я знаю, для воина рабство хуже смерти, да?
— Сама знаешь, чего спрашиваешь?
— Ты хочешь помочь мне?
— Смотря чего, — Красовит нахмурился.
Дураку ясно, что просто так воли не дают. Сейчас ему предложат сделать гадость князю Зимобору. И хотя Красовит не любил его, и не за что было любить, но Зимобор принял их с отцом службу, они клялись ему в верности, и даже ради своей жизни Красовит не мог решиться на предательство. Хотя жизни и свободы ой как хотелось...
— Ты поедешь со мной к князю Зимобору и поможешь мне выкупить моего сына, живого или мертвого, — ответила женщина, и голос ее дрогнул.
Красовит вытаращил глаза. Какого еще сына?
До рассвета смоленская дружина просидела за стеной из саней и щитов. Но вот рассвело, пора было что-то решать.
— Пойдем село искать хоть какое, — объявил Зимобор, созвав к себе бояр и десятников. — Хоть раненых погреем, а то загнутся у нас люди на снегу. Грузим, запрягаем. Давай, Любиша, ты у нас самый здоровый теперь, бери своих, и поезжайте вперед. Увидите хоть какое жилье — давай туда, и если вятичей там нет, занимайте.
Разобрав «крепость», на сани погрузили поклажу, на мешки положили раненых, кто не мог идти. Мертвых пришлось пока сложить в кучу и накрыть лапником — заниматься похоронами сейчас было не время. Ополченцы грузили и запрягали, а кмети стояли кольцом вокруг обоза, держа наготове оружие и не сводя глаз с опушки леса по обе стороны. На высокий берег Зимобор тоже послал два десятка кметей, чтобы исключить нападение по-вчерашнему, сверху.
Пока грузили, Зимобор еще раз прошел вдоль обоза. Несколько вчерашних раненых у него на глазах сняли с саней и понесли к мертвым — умерли за ночь, не вынесли холода и потери крови, а кое-как наложенные в темноте повязки не помогли.
Отдельной кучкой под охраной сидели шесть или семь пленных. Знатный пленник в восточном доспехе к утру пришел в себя и теперь встретил Зимобора враждебным взглядом темных глаз.
— Это ты все затеял, сволочь! — злобно бросил ему Зимобор, у которого еще стояли перед глазами мертвые тела с повязками, наложенными прямо поверх одежды. — Ты кто такой? Из какой ... вылез, чудо в шлеме?
Пленник промолчал, но только сжал зубы от злости.
— По-русски хоть понимаешь?
Тот опять не ответил.
— Смотрите за ним! — пригрозил Зимобор дозорным, хотя знал, что те и так будут смотреть.
Обоз прошел несколько верст, когда от Любиши прискакал кметь с сообщением, что в стороне от реки, на ручье, нашлось сельцо дворов из шести-семи. Зимобор велел заворачивать.
Сельцо оказалось покинуто — видимо, хозяева прознали про битву, разыгравшуюся у них почти под носом, и не хотели попасться под руку ни победителям, ни побежденным. Скотину они увели с собой, и следы полозьев, ног и копыт, уводящие куда-то в лес, были хорошо видны. Но преследовать их ни у кого не было охоты, смоляне только радовались, что все постройки в их распоряжении. Везде растопили печи, натопили и овин, где сушат снопы, а в сараях и амбарах, где печей не было, развели костры прямо на земляном полу. Сейчас главное было — тепло. Нагрели воду, отроки бегали туда-сюда с чистым полотном, под руководством Ведоги обмывали раны и накладывали повязки уже как следует. Над каждым огнем и на каждой печи повесили котлы, поставили горшки и сковородки. Варили кашу, похлебку из сушеной рыбы, простые лепешки на воде — все, что можно жевать голодным и измученным мужчинам после тяжелой битвы. От тепла, еды и хоть какой-то безопасности люди размякли и стали засыпать. Зимобор сам едва стоял на ногах, но все же выбрал два десятка из тех, кто не был ранен, велел им быстро поесть и чуть ли не пинками выгнал опять на холод — нести дозор. Враг оставался где-то рядом, а ни численность, ни намерения его были не известны.
Расставив дозорных, Зимобор сам упал на первое попавшееся место, прямо на полу, куда кто-то положил мешок с «белками». В голове смутно вертелись мысли, что если за пару часов, пока он поспит, ничего не случится, то можно будет собрать отряд из отдохнувших людей и поездить вокруг, разведать обстановку... И на этом он заснул.
Проснулся он оттого, что его трясли за плечо.
— Просыпайся, княже, едут люди! Едут к нам! — бормотал кто-то над ухом, но Зимобор не мог заставить себя проснуться. — Вятичи! — рявкнул Достоян, и это слово заставило князя опомниться.
Зимобор сел, взялся за лоб обеими руками, словно хотел остановить головокружение.
— Говори, — вслепую велел он Достояну, которого не видел, но чувствовал где-то рядом. — Я слушаю.
— Сюда люди едут по ручью, по которому мы приехали. Немного, человек двадцать. Не наши. Едут открыто и медленно. Похоже, говорить хотят.
— Или отвлекают, — вставил откуда-то сбоку хриплый голос Жиляты.
— Я не отвлекаюсь, — успокоил Достоян. — Дозоры стоят и смотрят по сторонам. Но если эти говорить хотят — пойдешь?
— Пойду! — Цепляясь за стену, Зимобор встал и встряхнулся. — Умыться дайте.
— Я этих расспросил пока, которых взяли. Вчерашних, — продолжал Достоян, пока Зимобор умывался из хозяйской лохани и вытирался собственным подолом. На перевязки к тому времени извели не только все хозяйские полотенца, но и запасы льна из девичьих сундуков, припасенных в приданое, которые селяне не сумели увезти. — Говорят, дружина молодого князя Сечеслава, сына угренского князя Вершины. Сам Вершина не здесь сидит, а восточнее на Угре, где она поворот делает за Селибором. Там у него город, а сюда его сынок за данью пришел. По Угре дошел до Селибора, а тут ему говорят: вот, смоляне ходят.
— Даровой, леший ласковый, нас ему продал, — прохрипел откуда-то с пола Жилята. — Откуда бы еще эти узнали?
— Да чего ты сразу — продал? — ответил ему Ждан. — Он и сам тут живет, как между молотом и наковальней: то ли мы придем за данью, то ли вятичи, а ему или двоим платить, или изворачиваться. Ты бы на его месте тоже послал: они вот вашу дань раньше собрали, с них и возьмите. Скажешь, нет?
— Ну? — Зимобор повернулся к Достояну, убирая с лица мокрые кудри. — Гребень есть у кого, соколы? И что там?
— Да ты сам у него спроси. Он в овине сидит, мои ребята за ним смотрят.
— Он? Кто?
— Да князь Сечеслав! В доспехе арабском, помнишь?
— Ну?
— Дуги гну! Это он и есть.
— Ну, дела! — Зимобор разобрал волосы пятерней (гребень у «соколов» так и не нашелся) и еще раз попытался сосредоточиться. — Пошли, что ли?
Одевшись и приведя себя в порядок, он вышел из избы и зажмурился — с непривычки свет яркого зимнего дня слепил глаза. Дозорный десяток стоял, в шлемах и с копьями, вдоль берега, который здесь образовывал нечто вроде естественной крепостной стены. Услышав шум, кто-то из дозорных обернулся и показал копьем на русло ручья: вон они, мол.
Зимобор подошел. Уже близко на русле ручья виднелось около десятка всадников и столько же пеших. Среди всадников он сразу заметил странную фигуру, закутанную в соболью шубу, покрытую синим шелком. Такая шуба стоила как все это село со всей скотиной, утварью, припасами и жителями. Причем ни доспехов, ни хоть какого-то оружия при владельце шубы видно не было. И вообще это, похоже, женщина.
Вот уж кого Зимобор сейчас не ожидал увидеть, так это женщину.
По его знаку Достоян сошел с берега до середины тропы и взмахнул рукой. В другой руке он держал щит, прикрываясь на всякий случай.
Приезжие остановились, от них отделился один из всадников и шагом поехал к тропе.
— Вы кто такие? — крикнул Достоян. — Вам чего надо?
— Здесь ли находится смоленский князь Зимобор Велеборич? — спросил всадник. По выговору это был вятич.
— Здесь. А вы кто?
— С ним хочет говорить княгиня Замила.
— Какая такая княгиня?
— Жена князя Вершины угренского.
— Ну, пусть княгиня поднимается. А ваши пусть тут, на льду обождут.
— Нельзя княгине без людей показаться.
— Князь Зимобор женщину не обидит, если с миром пришла.
Всадница отделилась от остальных и приблизилась. Перед княгиней шел только один человек, отрок, придерживая лошадь на крутой тропе.
Дозорные расступились. Княгиня подъехала к избе. Зимобор увидел лицо женщины, уже немолодой и явно не славянки. Такие большие темные глаза на смуглом лице, такие черные брови ему изредка удавалось увидеть у рабынь, которых арабские купцы привозили на продажу. Впрочем, подобные рабыни попадались нечасто: восточные женщины недолго жили в суровом славянском краю, и арабские купцы предпочитали, наоборот, покупать здесь светлокожих пленниц для рынков Востока.
— Здорова будь, княгиня! — Зимобор кивнул. — Заходи в дом, поговорим, зачем приехала.
— Ты — смоленский князь? — спросила женщина. Голос у нее был глуховатый, но по-русски она говорила правильно.
— Я. Сойди с коня, не бойся, не обидим. Что на холоде стоять, мы и так всю ночь мерзли.
Отрок помог княгине спуститься, и вслед за Зимобором она вошла в дом. Здесь было так тесно и душно от множества стоящих, сидящих и лежащих людей, что княгиня в замешательстве остановилась на пороге истобки, — даже чтобы пойти через сени, ей пришлось переступить через нескольких спящих.
— Эй, народ, расступись, дай где княгине сесть! — крикнул Зимобор.
Кмети неохотно зашевелились, стали с любопытством оборачиваться — что это за княгиня такая?
Наконец усилиями Судимира и двоих отроков удалось освободить скамью и даже покрыть ее чьим-то медвежьим полушубком. Княгиня села и сложила руки на коленях.
— Угостить особо нечем, не взыщи, — сказал Зимобор. — Каши можем дать, если голодна. Ты-то хоть, матушка, ночью не воевала?
— Я не голодна. Я приехала за другим.
— За чем?
— Твой человек, Красовит, сын Секача, у меня.
Поразмыслив, княгиня решила не брать сразу Красовита с собой, а привлечь его к переговорам уже в качестве участника, а не товара на обмен, только если смоленский князь заупрямится.
— Вот дела! — Вспомнив про Красовита, Зимобор хлопнул себя по коленям. — Живой?
— Живой. Ранен. И с ним трое его людей.
— А Игрелька где? Окладина дочка? Тоже у тебя?
— Тоже у меня. Ты хочешь ее вернуть? — Восточные глаза княгини пристально глянули в глаза Зимобору.
— Не отказался бы. И Красовита тоже. А на обмен что хочешь?
— Я потеряла моего сына, князя Сечеслава. — Княгиня опустила глаза. — Если он у тебя, отдай мне его, живым или...
Она запнулась, не в силах выговорить слово «мертвый» по отношению к родному сыну.
— Один он у тебя? — сочувственно спросил Зимобор.
— Да. — Княгиня еще ниже опустила голову, стараясь справиться с собой.
— Как же ты сюда попала, а, княгиня? Ты родом откуда?
— Из Хорезма. Один человек привез меня сюда как свою... жену. — Княгиня снова запнулась, и Зимобор догадался, что эту «жену» тот неведомый человек просто купил и таких «жен» у него был еще десяток. — Здесь его торговый караван разграбил князь Вершина и взял меня вместе со всем товаром и людьми. Он полюбил меня и назвал своей женой. — Женщина горделиво подняла голову. — Моему сыну он дал княжеское имя и назвал его полноправным наследником наряду с другими. Мой сын — любимый сын князя Вершины, и князь оставит ему свою власть и земли. Сейчас он у тебя. Я хочу знать, какой выкуп ты хочешь получить за него или... за его тело, — тихо закончила она и снова опустила глаза.
— Мертвецами не торгую — живой он, живой, — ответил Зимобор. — Даже вроде не ранен особо, так, по голове вчера получил, оттого и с коня свалился. Да, а чего он от меня хотел? Зачем напал?
— Ты отнял его невесту. — Княгиня взглянула на него, и в глазах ее появилось обвинение. — Дочь Оклады с реки Жижалы была просватана за моего сына. Ты забрал и девушку, и ее приданое. Мой сын должен был вернуть то, что ему принадлежит.
— А откуда узнали? — вставил Жилята.
— Вас видели в Селиборе...
— Даровой! — воскликнул Жилята, имея в виду: «а я что говорил».
— Дочь князя Вершины, Лютава, видела там и тебя, княже, и невесту. Она рассказала нам, что мы ограблены.
— Я говорил, не надо было девку выпускать, — напомнил Судимир.
— Попробовал бы кто-то ее не выпустить. — Княгиня усмехнулась. — Их мать была знатная чародейка и зналась с самим Велесом. Говорят даже, что все ее дети рождены от Велеса... Однако почему-то они тоже хотят получить долю наследства князя Вершины, хотя он, получается, вовсе им не отец! — добавила она.
И Зимобор прямо как живую услышал в ее голосе княгиню Дубравку, которая тоже вот так выискивала всевозможные основания и предлоги, лишь бы доказать, что никто, кроме ее детей, не имеет права на наследство князя Велебора. И невольно ощутил расположение к неведомым ему детям чародейки — как к товарищам по несчастью.
— Ну, мать, давай торговаться! — Он сел поудобнее и опять хлопнул по коленям. — Что предложишь?
— Я верну тебе твоего воеводу и девушку.
— Красовит — хорошо, но он мне не брат и не сват. Глаза бы мои его и его батяню не видели... А девку — я таких еще десяток найду, и с родом, и с приданым. Вот только сын у тебя один, и второго ты уже, пожалуй, нигде не раздобудешь. Мало даешь, матушка.
— Я добавлю... серебром или соболями, сколько ты хочешь?
— Двадцать гривен серебра. И Красовита с Игрелькой назад. И чтобы, пока Угру не пройдем, ваши удальцы нас больше не тревожили. Согласна?
— Да. Но мне нужно время, чтобы собрать выкуп.
— Сколько?
— Десять дней.
— Твоя воля. — Зимобор пожал плечами. — Еще пару дней здесь поживем, потом пойдем дальше. Мне до весны тут гостить некогда, реки вскроются, а меня Смоленск ждет. Как соберете — догоняйте, дорога тут одна, по Угре, не потеряетесь.
— Я хочу увидеть моего сына.
— Достоян! Проводи.
Княгиня ушла в овин, где сидел пленник.
— Мало попросил, — заметил Жилята. — Надо было просить, чтобы Угру за нами признали и больше сами тут не ползали.
— Это она не может. Это сам князь решает, а у него сыновей поди много. Одним меньше — ему легче.
— Сказала же, что он у князя любимый.
— Дубравка то же самое про Буяра говорила. А кто у батюшки на самом деле любимый сын был? — Зимобор горделиво потянулся. Кмети вокруг засмеялись. — Нет, серебра она из своих сундуков даст, все узорочье выгребет. А Угру, надо будет, потом сами завоюем. Не последний раз живем, Жилята, друг ты мой!
— Тебе виднее! Как говорится, ты десятник — я дурак...
Повидавшись с сыном, княгиня уехала. Но дозорные так же внимательно вглядывались в лес по берегам ручья, и Судимир обходил дозоры, приговаривая, что «приказа расслабляться не было».
Стемнело, но сельцо было освещено сплошной полосой костров — не зря кмети весь день рубили дрова и сушили их возле огня. Договор с княгиней обеспечивал какую-то безопасность, но ждать можно было чего угодно. Жилята доказывал, что князя Сечеслава нельзя отдавать матери прямо сейчас, а нужно держать в заложниках, пока смоленская дружина не пройдет Угру до конца, и совершить обмен только за ее истоками. Зимобор соглашался, что кметь прав.
— Да мы за десять дней до конца Угры дойдем и так, не переживай! — говорил он. — Как раз в верховьях Десны они нас догонят. Ждать ее на месте я же не обещал! Так что все будет. Завтра-послезавтра тронемся.
За день умерло еще двое раненых, но остальные начали поправляться. И если воевать они смогут еще не скоро, то ехать были уже вполне способны. А задерживаться было нечего.
Весь вечер где-то в лесу выли волки, и кмети толкали друг друга: слышь, дескать, как выводят! Одни говорили, что это не к добру, другие — что все нехорошее уже случилось и волки отзываются на запах пролитой крови.
За этот день Зимобор велел заготовить дрова для погребального костра и послал сани — перевезти погибших к селу, чтобы завтра сжечь. И вовремя — если бы убитых не перевезли под защиту людей и огня, серая лесная братия могла бы устроить им «погребение» по собственному обряду.
Волки выли то поодиночке, то хором. Удрученное их тоскливой песней, серое пасмурное небо заплакало, пошел снег. Ветра не было, и крупные пушистые хлопья медленно падали, норовя устроиться на носу у дозорного. Кмети бранились: зимней ночью по-всякому тяжело нести дозор, а тут еще снег, когда в трех шагах ничего толком не видно!
— Делать нечего, глядите глазами! — наставлял Моргавка. — Забыли, как Оклада на нас под метелью накинулся? Тут и еще поди такие умные есть.
— Да кто тут умный? — ворчали кмети.
— А вот когда узнаешь, тогда сам окажешься дурак! Давай, Хотьша, топай во двор, не бойся, сменить не забуду!
Обойдя дозоры, Зимобор разгреб себе местечко на мягком мешке, лег и укрылся полушубком. Теперь и ему можно было немного поспать. Он и задремал было, но, несмотря на темноту, тепло и усталость, ему не спалось. Все время вспоминалась то княгиня-персиянка, то девушка в лисьем полушубке, которая приходила к ним в Селибор и ушла, как будто никто не в силах ее задержать... И ведь правда, никто не заметил, как она исчезла, хотя за такой красавицей следили сотни глаз. «Их мать была знатная чародейка и зналась с Велесом... Говорят, все ее дети рождены от Велеса...».
Да, а что значит ихмать? Что значит всеее дети? Сколько их там? И если все ее дочери — такие красавицы, может, имеет смысл сторговать у князя Вершины хотя бы парочку?
Ландышевый венок за пазухой изливал одуряющий запах. Вдруг заметив это, Зимобор удивился. С чего бы? Ведь он не звал Младину. Он вынул венок — тот был сухим, и запах от него шел как от сухих цветов — но необычайно сильный.
Зимобора вдруг разобрало любопытство. Так сколько детей было у княгини-чародейки и что это за дети? И тут ведь под рукой есть у кого спросить! Судя по словам княгини Замилы, дети чародейки — соперники ее сына, а значит, Сечеслав знает их очень хорошо.
Приподнявшись, Зимобор хотел кликнуть отрока из сеней и послать за пленником, но передумал и решил сходить сам. Неохота было вставать с мягкого мешка, вылезать из теплой истобки, но очень неплохо было бы еще раз проверить дозоры. Ночь, метель — мало ли что?
Натянув полушубок, опоясавшись на всякий случай мечом, Зимобор вышел на двор. Костры горели, дозорные прохаживались и перекрикивались.
— Кто здесь? — Перед Зимобором вдруг оказался Горбатый, держа щит наизготовку и выглядывая из-за него с топором. — А, княже! Что бродишь, как мара полуночная? Не спим мы, не спим!
Связанные?
Невольно кряхтя и постанывая от напряжения, Красовит все же перевернул тяжелое, как бревно, непослушное тело — и надо же было уродиться такой дубиной здоровенной! — и все же приподнял голову. Слипшиеся волосы лезли на глаза, ремешок, разумеется, куда-то исчез, чтоб его леший сожрал...
С трудом Красовит разлепил веки и заморгал. Было не совсем темно, и он явно находился под крышей. Было прохладно, но не морозно. Рядом тоже кто-то дергался и стонал смутно знакомым голосом. Еще кто-то кашлял, тоже как-то знакомо. Но если кругом свои, то почему он связан?
В прошлом Красовит уже однажды просыпался связанным, причем собственным поясом. Это когда на свадьбе у боярина Хотеслава, Ранославова старшего брата, он так упился, что полез в драку, подбил пару глаз и вывихнул чью-то ногу, его тогда скрутили свои же — вчетвером на одного...
Опираясь плечом о стену, он кое-как сел. В глазах немного прояснилось. Вокруг валялись какие-то мешки, бочки, палки, вроде ручек от кос, грабель и цепов. Сидел он на куче кожаных обрезков, какие остаются, когда кроят обувь. Прямо перед ним в стене, довольно высоко, имелось крошечное окошко — единственный источник света и воздуха. Одна стена была теплой.
Ну, ясно. Это сени. Одной стеной они примыкают к избе, где топят, поэтому тут слегка тепло, не как в нетопленом сарае.
Но чьи это сени и как он сюда попал? Что-то подсказывало Красовиту, что если бы смоляне захватили какое-то село, и пусть ему досталась бы на всю дружину всего одна изба, уж наверное, его, боярина, да еще раненого, устроили бы получше, а не бросили на пол в сенях на кучу обрезков и отопков [15]...
Шевелящаяся рядом фигура негромко бранилась, и по голосу, а также по подбору выражений Красовит узнал одного из своих кметей, Колотилу.
— Эй! — хрипло окликнул он, едва шевеля языком. — Колотила! Мы где? Это что?
— А хрен его знает!
— У вятичей мы, — прохрипел кто-то с другого бока. — Это я, Велига. Вон еще Огняшка валяется. А Кривеля был, да...
— Что?
— Помер по дороге, пока везли. Ему в бок топором приложили... Помер, они его на ходу сбросили. Валяется в лесу где-то...
Велига не то всхлипнул, не то поперхнулся.
— У вятичей? — До Красовита доходило еще с трудом. — Это как?
— А ты не помнишь?
— Нет.
— Мы как за ними погнались... Это хоть помнишь?
— Ну... — неуверенно отозвался Красовит. В его памяти вся вчерашняя битва смешалась, и он помнил только самое начало.
— Они пару сосен сверху свалили. Наши кто назад пробрался, а кто там же и полег. Мы вперед за ними — а они и спереди еще две сосны свалили. И остались мы, как мыши в лоханке, — ни туда, ни сюда. Кого перебили, нас вот повязали и сюда привезли.
— А сюда — это куда? — спросил Колотила, который тоже большую часть времени провел без сознания.
— А я тебе знаю? Но везли недолго. Едва ли больше пары верст. Если я сам не окочурился по дороге и не пропустил половину. У самого не голова, а погремушка.
Красовит хотел спросить, чего вятичи от них хотят, но промолчал. Велига едва ли это знает, а знать должен он, боярин!
— Теперь вот продадут нас по Юлге арабам, будем поля сухие всю жизнь мотыгой ковырять, пока не сдохнем, — пробурчал Колотила, словно услышав его мысли.
— Нет, я знаю, они таких, как мы, не просто в рабы, а знатным воеводам в дружину продают, — обнадежил Огняшка, самый молодой из кметей.
— Утешил! — хмыкнул Колотила. — Тот же раб, только с саблей.
Красовит напрягся. Не получалось поверить, что его, боярина, воина, свободного человека, продадут, как раба, и заставят воевать за какого-нибудь чернобородого Рахмана ибн Хрен-его-знает...
Близко за стеной послышался шум движения, дверь со двора скрипнула и открылась. Красовит зажмурился от внезапно хлынувшего яркого света — на дворе было уже совсем светло. Вошли какие-то люди, трое или четверо, он не разобрал.
— Да вот они, — сказал кто-то незнакомый. — Живые, смотри.
Кто-то подошел к нему совсем близко. Красовит заставил себя открыть глаза и, щурясь, посмотрел.
Над ним склонилась женщина, больше того — девица. Та самая вятичанка, которая все шныряла по боярскому двору в Селиборе, шепталась с Игрелькой и заигрывала с князем Зимобором.
В тот же самый миг и девушка его узнала. На лице ее ясно отразилось разочарование.
— Это не он! — с обидой и досадой воскликнула она. — Чурки вы березовые, что вы привезли! Утешка, дурень! Кого ты приволок!
— Кого? — спросил от порога молодой голос. Там, видимо, было много людей, все не помещались в сени.
— Это не князь! Это боярин какой-то, я его не знаю.
— Вот, кувырком твою кобылу! — Молодой голос весело выругался. — Кто ж их разберет? Я-то его не видел! Кто же думал...
Девушка отвернулась и вышла. Было слышно, как она во дворе кричит кому-то: «Это не тот!».
Смоляне снова остались одни. Кое-что прояснилось: вятичи хотели захватить князя Зимобора, но, в темноте перепутав или не зная его в лицо, взяли Красовита.
Через некоторое время дверь снова отворили, но теперь вошел только один из мужчин, с рыжей бородой, и остановился около двери в теплую истобку, держа наготове топор. Больше никто не входил, но дверь во двор держали открытой, пропуская свет.
Красовит уже хотел возмутиться, что их хотят даром заморозить, но тут на пороге показался человек, и он от удивления смолчал. Это тоже была женщина, но другая. Среднего роста, стройная, закутанная в соболью шубу и покрывало из дорогого восточного шелка, поверх которого была шапочка, тоже соболья. Женщина была уже не молода, но ее смуглое лицо с непривычными, иноземными чертами было очень красиво. От ее больших темных глаз, черных бровей веяло чем-то таким заморским, что Красовит оторопел.
Женщина окинула его взглядом, не подходя ближе. Под этим взглядом Красовит невольно постарался сесть попрямее и принять настолько достойный вид, насколько позволяли раненая рука и связанные ноги.
— Кто ты? — по-русски спросила женщина.
Красовит почему-то растерялся и молчал, не зная, как ответить на вопрос. Рыжий с топором тут же вразумляюще пнул его сапогом в бок и рыкнул: «Ну?».
— Не надо! — Женщина подняла тонкую руку, вынув ее из собольей рукавицы. — Не бойся, воевода. Назови мне твое имя.
— Красовит, — прохрипел он. — Сын Секача.
— Ты знатен?
— Да. Мой отец — кормилец князя Буяра и смоленский воевода.
— Ты из дружины смоленского князя Зимобора?
— Да.
— Где он?
— Не знаю. Где я сам-то, не знаю. И чем все кончилось вчера — не помню.
— Послушай... — Женщина помолчала. — Ты ведь хочешь вернуться в Смоленск?
— Еще бы, — буркнул Красовит.
— Если ты не захочешь дружить со мной, я прикажу продать тебя на Восток. Ты ведь этого не хочешь? Я знаю, для воина рабство хуже смерти, да?
— Сама знаешь, чего спрашиваешь?
— Ты хочешь помочь мне?
— Смотря чего, — Красовит нахмурился.
Дураку ясно, что просто так воли не дают. Сейчас ему предложат сделать гадость князю Зимобору. И хотя Красовит не любил его, и не за что было любить, но Зимобор принял их с отцом службу, они клялись ему в верности, и даже ради своей жизни Красовит не мог решиться на предательство. Хотя жизни и свободы ой как хотелось...
— Ты поедешь со мной к князю Зимобору и поможешь мне выкупить моего сына, живого или мертвого, — ответила женщина, и голос ее дрогнул.
Красовит вытаращил глаза. Какого еще сына?
***
До рассвета смоленская дружина просидела за стеной из саней и щитов. Но вот рассвело, пора было что-то решать.
— Пойдем село искать хоть какое, — объявил Зимобор, созвав к себе бояр и десятников. — Хоть раненых погреем, а то загнутся у нас люди на снегу. Грузим, запрягаем. Давай, Любиша, ты у нас самый здоровый теперь, бери своих, и поезжайте вперед. Увидите хоть какое жилье — давай туда, и если вятичей там нет, занимайте.
Разобрав «крепость», на сани погрузили поклажу, на мешки положили раненых, кто не мог идти. Мертвых пришлось пока сложить в кучу и накрыть лапником — заниматься похоронами сейчас было не время. Ополченцы грузили и запрягали, а кмети стояли кольцом вокруг обоза, держа наготове оружие и не сводя глаз с опушки леса по обе стороны. На высокий берег Зимобор тоже послал два десятка кметей, чтобы исключить нападение по-вчерашнему, сверху.
Пока грузили, Зимобор еще раз прошел вдоль обоза. Несколько вчерашних раненых у него на глазах сняли с саней и понесли к мертвым — умерли за ночь, не вынесли холода и потери крови, а кое-как наложенные в темноте повязки не помогли.
Отдельной кучкой под охраной сидели шесть или семь пленных. Знатный пленник в восточном доспехе к утру пришел в себя и теперь встретил Зимобора враждебным взглядом темных глаз.
— Это ты все затеял, сволочь! — злобно бросил ему Зимобор, у которого еще стояли перед глазами мертвые тела с повязками, наложенными прямо поверх одежды. — Ты кто такой? Из какой ... вылез, чудо в шлеме?
Пленник промолчал, но только сжал зубы от злости.
— По-русски хоть понимаешь?
Тот опять не ответил.
— Смотрите за ним! — пригрозил Зимобор дозорным, хотя знал, что те и так будут смотреть.
Обоз прошел несколько верст, когда от Любиши прискакал кметь с сообщением, что в стороне от реки, на ручье, нашлось сельцо дворов из шести-семи. Зимобор велел заворачивать.
Сельцо оказалось покинуто — видимо, хозяева прознали про битву, разыгравшуюся у них почти под носом, и не хотели попасться под руку ни победителям, ни побежденным. Скотину они увели с собой, и следы полозьев, ног и копыт, уводящие куда-то в лес, были хорошо видны. Но преследовать их ни у кого не было охоты, смоляне только радовались, что все постройки в их распоряжении. Везде растопили печи, натопили и овин, где сушат снопы, а в сараях и амбарах, где печей не было, развели костры прямо на земляном полу. Сейчас главное было — тепло. Нагрели воду, отроки бегали туда-сюда с чистым полотном, под руководством Ведоги обмывали раны и накладывали повязки уже как следует. Над каждым огнем и на каждой печи повесили котлы, поставили горшки и сковородки. Варили кашу, похлебку из сушеной рыбы, простые лепешки на воде — все, что можно жевать голодным и измученным мужчинам после тяжелой битвы. От тепла, еды и хоть какой-то безопасности люди размякли и стали засыпать. Зимобор сам едва стоял на ногах, но все же выбрал два десятка из тех, кто не был ранен, велел им быстро поесть и чуть ли не пинками выгнал опять на холод — нести дозор. Враг оставался где-то рядом, а ни численность, ни намерения его были не известны.
Расставив дозорных, Зимобор сам упал на первое попавшееся место, прямо на полу, куда кто-то положил мешок с «белками». В голове смутно вертелись мысли, что если за пару часов, пока он поспит, ничего не случится, то можно будет собрать отряд из отдохнувших людей и поездить вокруг, разведать обстановку... И на этом он заснул.
Проснулся он оттого, что его трясли за плечо.
— Просыпайся, княже, едут люди! Едут к нам! — бормотал кто-то над ухом, но Зимобор не мог заставить себя проснуться. — Вятичи! — рявкнул Достоян, и это слово заставило князя опомниться.
Зимобор сел, взялся за лоб обеими руками, словно хотел остановить головокружение.
— Говори, — вслепую велел он Достояну, которого не видел, но чувствовал где-то рядом. — Я слушаю.
— Сюда люди едут по ручью, по которому мы приехали. Немного, человек двадцать. Не наши. Едут открыто и медленно. Похоже, говорить хотят.
— Или отвлекают, — вставил откуда-то сбоку хриплый голос Жиляты.
— Я не отвлекаюсь, — успокоил Достоян. — Дозоры стоят и смотрят по сторонам. Но если эти говорить хотят — пойдешь?
— Пойду! — Цепляясь за стену, Зимобор встал и встряхнулся. — Умыться дайте.
— Я этих расспросил пока, которых взяли. Вчерашних, — продолжал Достоян, пока Зимобор умывался из хозяйской лохани и вытирался собственным подолом. На перевязки к тому времени извели не только все хозяйские полотенца, но и запасы льна из девичьих сундуков, припасенных в приданое, которые селяне не сумели увезти. — Говорят, дружина молодого князя Сечеслава, сына угренского князя Вершины. Сам Вершина не здесь сидит, а восточнее на Угре, где она поворот делает за Селибором. Там у него город, а сюда его сынок за данью пришел. По Угре дошел до Селибора, а тут ему говорят: вот, смоляне ходят.
— Даровой, леший ласковый, нас ему продал, — прохрипел откуда-то с пола Жилята. — Откуда бы еще эти узнали?
— Да чего ты сразу — продал? — ответил ему Ждан. — Он и сам тут живет, как между молотом и наковальней: то ли мы придем за данью, то ли вятичи, а ему или двоим платить, или изворачиваться. Ты бы на его месте тоже послал: они вот вашу дань раньше собрали, с них и возьмите. Скажешь, нет?
— Ну? — Зимобор повернулся к Достояну, убирая с лица мокрые кудри. — Гребень есть у кого, соколы? И что там?
— Да ты сам у него спроси. Он в овине сидит, мои ребята за ним смотрят.
— Он? Кто?
— Да князь Сечеслав! В доспехе арабском, помнишь?
— Ну?
— Дуги гну! Это он и есть.
— Ну, дела! — Зимобор разобрал волосы пятерней (гребень у «соколов» так и не нашелся) и еще раз попытался сосредоточиться. — Пошли, что ли?
Одевшись и приведя себя в порядок, он вышел из избы и зажмурился — с непривычки свет яркого зимнего дня слепил глаза. Дозорный десяток стоял, в шлемах и с копьями, вдоль берега, который здесь образовывал нечто вроде естественной крепостной стены. Услышав шум, кто-то из дозорных обернулся и показал копьем на русло ручья: вон они, мол.
Зимобор подошел. Уже близко на русле ручья виднелось около десятка всадников и столько же пеших. Среди всадников он сразу заметил странную фигуру, закутанную в соболью шубу, покрытую синим шелком. Такая шуба стоила как все это село со всей скотиной, утварью, припасами и жителями. Причем ни доспехов, ни хоть какого-то оружия при владельце шубы видно не было. И вообще это, похоже, женщина.
Вот уж кого Зимобор сейчас не ожидал увидеть, так это женщину.
По его знаку Достоян сошел с берега до середины тропы и взмахнул рукой. В другой руке он держал щит, прикрываясь на всякий случай.
Приезжие остановились, от них отделился один из всадников и шагом поехал к тропе.
— Вы кто такие? — крикнул Достоян. — Вам чего надо?
— Здесь ли находится смоленский князь Зимобор Велеборич? — спросил всадник. По выговору это был вятич.
— Здесь. А вы кто?
— С ним хочет говорить княгиня Замила.
— Какая такая княгиня?
— Жена князя Вершины угренского.
— Ну, пусть княгиня поднимается. А ваши пусть тут, на льду обождут.
— Нельзя княгине без людей показаться.
— Князь Зимобор женщину не обидит, если с миром пришла.
Всадница отделилась от остальных и приблизилась. Перед княгиней шел только один человек, отрок, придерживая лошадь на крутой тропе.
Дозорные расступились. Княгиня подъехала к избе. Зимобор увидел лицо женщины, уже немолодой и явно не славянки. Такие большие темные глаза на смуглом лице, такие черные брови ему изредка удавалось увидеть у рабынь, которых арабские купцы привозили на продажу. Впрочем, подобные рабыни попадались нечасто: восточные женщины недолго жили в суровом славянском краю, и арабские купцы предпочитали, наоборот, покупать здесь светлокожих пленниц для рынков Востока.
— Здорова будь, княгиня! — Зимобор кивнул. — Заходи в дом, поговорим, зачем приехала.
— Ты — смоленский князь? — спросила женщина. Голос у нее был глуховатый, но по-русски она говорила правильно.
— Я. Сойди с коня, не бойся, не обидим. Что на холоде стоять, мы и так всю ночь мерзли.
Отрок помог княгине спуститься, и вслед за Зимобором она вошла в дом. Здесь было так тесно и душно от множества стоящих, сидящих и лежащих людей, что княгиня в замешательстве остановилась на пороге истобки, — даже чтобы пойти через сени, ей пришлось переступить через нескольких спящих.
— Эй, народ, расступись, дай где княгине сесть! — крикнул Зимобор.
Кмети неохотно зашевелились, стали с любопытством оборачиваться — что это за княгиня такая?
Наконец усилиями Судимира и двоих отроков удалось освободить скамью и даже покрыть ее чьим-то медвежьим полушубком. Княгиня села и сложила руки на коленях.
— Угостить особо нечем, не взыщи, — сказал Зимобор. — Каши можем дать, если голодна. Ты-то хоть, матушка, ночью не воевала?
— Я не голодна. Я приехала за другим.
— За чем?
— Твой человек, Красовит, сын Секача, у меня.
Поразмыслив, княгиня решила не брать сразу Красовита с собой, а привлечь его к переговорам уже в качестве участника, а не товара на обмен, только если смоленский князь заупрямится.
— Вот дела! — Вспомнив про Красовита, Зимобор хлопнул себя по коленям. — Живой?
— Живой. Ранен. И с ним трое его людей.
— А Игрелька где? Окладина дочка? Тоже у тебя?
— Тоже у меня. Ты хочешь ее вернуть? — Восточные глаза княгини пристально глянули в глаза Зимобору.
— Не отказался бы. И Красовита тоже. А на обмен что хочешь?
— Я потеряла моего сына, князя Сечеслава. — Княгиня опустила глаза. — Если он у тебя, отдай мне его, живым или...
Она запнулась, не в силах выговорить слово «мертвый» по отношению к родному сыну.
— Один он у тебя? — сочувственно спросил Зимобор.
— Да. — Княгиня еще ниже опустила голову, стараясь справиться с собой.
— Как же ты сюда попала, а, княгиня? Ты родом откуда?
— Из Хорезма. Один человек привез меня сюда как свою... жену. — Княгиня снова запнулась, и Зимобор догадался, что эту «жену» тот неведомый человек просто купил и таких «жен» у него был еще десяток. — Здесь его торговый караван разграбил князь Вершина и взял меня вместе со всем товаром и людьми. Он полюбил меня и назвал своей женой. — Женщина горделиво подняла голову. — Моему сыну он дал княжеское имя и назвал его полноправным наследником наряду с другими. Мой сын — любимый сын князя Вершины, и князь оставит ему свою власть и земли. Сейчас он у тебя. Я хочу знать, какой выкуп ты хочешь получить за него или... за его тело, — тихо закончила она и снова опустила глаза.
— Мертвецами не торгую — живой он, живой, — ответил Зимобор. — Даже вроде не ранен особо, так, по голове вчера получил, оттого и с коня свалился. Да, а чего он от меня хотел? Зачем напал?
— Ты отнял его невесту. — Княгиня взглянула на него, и в глазах ее появилось обвинение. — Дочь Оклады с реки Жижалы была просватана за моего сына. Ты забрал и девушку, и ее приданое. Мой сын должен был вернуть то, что ему принадлежит.
— А откуда узнали? — вставил Жилята.
— Вас видели в Селиборе...
— Даровой! — воскликнул Жилята, имея в виду: «а я что говорил».
— Дочь князя Вершины, Лютава, видела там и тебя, княже, и невесту. Она рассказала нам, что мы ограблены.
— Я говорил, не надо было девку выпускать, — напомнил Судимир.
— Попробовал бы кто-то ее не выпустить. — Княгиня усмехнулась. — Их мать была знатная чародейка и зналась с самим Велесом. Говорят даже, что все ее дети рождены от Велеса... Однако почему-то они тоже хотят получить долю наследства князя Вершины, хотя он, получается, вовсе им не отец! — добавила она.
И Зимобор прямо как живую услышал в ее голосе княгиню Дубравку, которая тоже вот так выискивала всевозможные основания и предлоги, лишь бы доказать, что никто, кроме ее детей, не имеет права на наследство князя Велебора. И невольно ощутил расположение к неведомым ему детям чародейки — как к товарищам по несчастью.
— Ну, мать, давай торговаться! — Он сел поудобнее и опять хлопнул по коленям. — Что предложишь?
— Я верну тебе твоего воеводу и девушку.
— Красовит — хорошо, но он мне не брат и не сват. Глаза бы мои его и его батяню не видели... А девку — я таких еще десяток найду, и с родом, и с приданым. Вот только сын у тебя один, и второго ты уже, пожалуй, нигде не раздобудешь. Мало даешь, матушка.
— Я добавлю... серебром или соболями, сколько ты хочешь?
— Двадцать гривен серебра. И Красовита с Игрелькой назад. И чтобы, пока Угру не пройдем, ваши удальцы нас больше не тревожили. Согласна?
— Да. Но мне нужно время, чтобы собрать выкуп.
— Сколько?
— Десять дней.
— Твоя воля. — Зимобор пожал плечами. — Еще пару дней здесь поживем, потом пойдем дальше. Мне до весны тут гостить некогда, реки вскроются, а меня Смоленск ждет. Как соберете — догоняйте, дорога тут одна, по Угре, не потеряетесь.
— Я хочу увидеть моего сына.
— Достоян! Проводи.
Княгиня ушла в овин, где сидел пленник.
— Мало попросил, — заметил Жилята. — Надо было просить, чтобы Угру за нами признали и больше сами тут не ползали.
— Это она не может. Это сам князь решает, а у него сыновей поди много. Одним меньше — ему легче.
— Сказала же, что он у князя любимый.
— Дубравка то же самое про Буяра говорила. А кто у батюшки на самом деле любимый сын был? — Зимобор горделиво потянулся. Кмети вокруг засмеялись. — Нет, серебра она из своих сундуков даст, все узорочье выгребет. А Угру, надо будет, потом сами завоюем. Не последний раз живем, Жилята, друг ты мой!
— Тебе виднее! Как говорится, ты десятник — я дурак...
***
Повидавшись с сыном, княгиня уехала. Но дозорные так же внимательно вглядывались в лес по берегам ручья, и Судимир обходил дозоры, приговаривая, что «приказа расслабляться не было».
Стемнело, но сельцо было освещено сплошной полосой костров — не зря кмети весь день рубили дрова и сушили их возле огня. Договор с княгиней обеспечивал какую-то безопасность, но ждать можно было чего угодно. Жилята доказывал, что князя Сечеслава нельзя отдавать матери прямо сейчас, а нужно держать в заложниках, пока смоленская дружина не пройдет Угру до конца, и совершить обмен только за ее истоками. Зимобор соглашался, что кметь прав.
— Да мы за десять дней до конца Угры дойдем и так, не переживай! — говорил он. — Как раз в верховьях Десны они нас догонят. Ждать ее на месте я же не обещал! Так что все будет. Завтра-послезавтра тронемся.
За день умерло еще двое раненых, но остальные начали поправляться. И если воевать они смогут еще не скоро, то ехать были уже вполне способны. А задерживаться было нечего.
Весь вечер где-то в лесу выли волки, и кмети толкали друг друга: слышь, дескать, как выводят! Одни говорили, что это не к добру, другие — что все нехорошее уже случилось и волки отзываются на запах пролитой крови.
За этот день Зимобор велел заготовить дрова для погребального костра и послал сани — перевезти погибших к селу, чтобы завтра сжечь. И вовремя — если бы убитых не перевезли под защиту людей и огня, серая лесная братия могла бы устроить им «погребение» по собственному обряду.
Волки выли то поодиночке, то хором. Удрученное их тоскливой песней, серое пасмурное небо заплакало, пошел снег. Ветра не было, и крупные пушистые хлопья медленно падали, норовя устроиться на носу у дозорного. Кмети бранились: зимней ночью по-всякому тяжело нести дозор, а тут еще снег, когда в трех шагах ничего толком не видно!
— Делать нечего, глядите глазами! — наставлял Моргавка. — Забыли, как Оклада на нас под метелью накинулся? Тут и еще поди такие умные есть.
— Да кто тут умный? — ворчали кмети.
— А вот когда узнаешь, тогда сам окажешься дурак! Давай, Хотьша, топай во двор, не бойся, сменить не забуду!
Обойдя дозоры, Зимобор разгреб себе местечко на мягком мешке, лег и укрылся полушубком. Теперь и ему можно было немного поспать. Он и задремал было, но, несмотря на темноту, тепло и усталость, ему не спалось. Все время вспоминалась то княгиня-персиянка, то девушка в лисьем полушубке, которая приходила к ним в Селибор и ушла, как будто никто не в силах ее задержать... И ведь правда, никто не заметил, как она исчезла, хотя за такой красавицей следили сотни глаз. «Их мать была знатная чародейка и зналась с Велесом... Говорят, все ее дети рождены от Велеса...».
Да, а что значит ихмать? Что значит всеее дети? Сколько их там? И если все ее дочери — такие красавицы, может, имеет смысл сторговать у князя Вершины хотя бы парочку?
Ландышевый венок за пазухой изливал одуряющий запах. Вдруг заметив это, Зимобор удивился. С чего бы? Ведь он не звал Младину. Он вынул венок — тот был сухим, и запах от него шел как от сухих цветов — но необычайно сильный.
Зимобора вдруг разобрало любопытство. Так сколько детей было у княгини-чародейки и что это за дети? И тут ведь под рукой есть у кого спросить! Судя по словам княгини Замилы, дети чародейки — соперники ее сына, а значит, Сечеслав знает их очень хорошо.
Приподнявшись, Зимобор хотел кликнуть отрока из сеней и послать за пленником, но передумал и решил сходить сам. Неохота было вставать с мягкого мешка, вылезать из теплой истобки, но очень неплохо было бы еще раз проверить дозоры. Ночь, метель — мало ли что?
Натянув полушубок, опоясавшись на всякий случай мечом, Зимобор вышел на двор. Костры горели, дозорные прохаживались и перекрикивались.
— Кто здесь? — Перед Зимобором вдруг оказался Горбатый, держа щит наизготовку и выглядывая из-за него с топором. — А, княже! Что бродишь, как мара полуночная? Не спим мы, не спим!