Страница:
Выход один: взять к себе самого Хродгара! — мелькнуло в голове, и она улыбнулась. Он тоже беглец, ему пока некуда идти, а если получится так ли иначе привязать его к себе, то его двести человек — уже сила!
— Я забрал чашу из святилища Фрейра, и никто не посмел мне помешать, — горделиво продолжал Хродгар. — У нас говорят, что даже прикоснуться к ней может только человек из рода конунгов, потому что мы ведь ведем свой род от самого Фрейра. А если ее возьмет человек низкого рода, то она утратит свои чудесные свойства. Я никак не мог допустить, чтобы ее взял в свои грязные лапы этот свинячий хр... эта свинья, короче, — тогда весь Етланд лишится своего главного сокровища!
— А они не гнались за тобой?
— Их корабли не были готовы! — Хродгар усмехнулся. — Они ведь, дескать, никуда не собирались плыть. А я недавно пришел из похода. Конечно, мои корабли обросли и набухли, но все-таки мы ушли, и у них не было возможности нам помешать.
— Я буду рада, если такой достойный человек станет моим гостем, — уважительно проговорила Избрана. Она и впрямь была под сильным впечатлением. — Но хотелось бы узнать, в чем заключаются чудесные свойства этой чаши?
— В этой чаше слита божественная сила Фрейра и Бальдра! — с удовольствием пустился объяснять Хродгар. — Тебе знакомы имена этих великих богов?
— Да. — Избрана кивнула. Благодаря Хедину она неплохо знала веру северных соседей. — У нас они тоже почитаются, но под именами Дажьбога и Ярилы [30].
— Отлично! Тогда ты легко поймешь меня, как умная и сведущая женщина. Хоть Фрейр происходит из рода ванов, а Бальдр — из асов [31], между ними есть немало общего. Оба они заключают в себе драгоценную силу роста и процветания. Всем людям Фрейр несет мир, изобилие и удовольствие. А Бальдр, хоть и сошел в темное царство Хель [32], хранит там частицу света, которая после Затмения Богов прорастет, чтобы вновь наполнить мир жизнью. Эта чаша — жертвенная. В нее собирают жертвенную кровь, когда на празднике Середины Лета Фрейру приносят жертвы. И из этой чаши пьет конунг на праздничном пиру, пьет за добрый урожай и мир. И никто, кроме конунга, не имеет права из нее пить, и ни на каком другом пиру, кроме пира в честь Фрейра на Середине Лета. Ну, и кроме разных исключительных случаев, когда конунгу особенно нужна помощь Фрейра. И при соблюдении условий эта чаша приносит конунгу, а с ним и всему Етланду мир, урожай, изобилие, процветание, славу и удачу во всех делах.
— Я вижу на дне ее какие-то знаки, — заметила Избрана, с почтением оглядывая чашу, которую Хродгар показывал ей из своих рук.
— Да, здесь рунами вырезано очень хитрое и сильное заклинание, и несведущий человек никогда его не поймет.
— Но ты объяснишь мне его?
— Ты умеешь читать руны?
— Только как надпись, — призналась Избрана. Все свои знания она почерпнула от Хедина, а он, хоть и мог прочесть руны, их магические значения знал весьма поверхностно.
— Ну, тогда прочитай, что здесь написано. — Хродгар подошел к ней и поднес чашу к ее лицу.
— Литил-висс-м... — неуверенно разобрала Избрана. — Мало... мудрый... А дальше? Здесь только одна руна.
— Это руна Маннас, что значит «человек». То есть «человек, знающий немного», вот что здесь написано. А это значит, что человек, не обладающий достаточной мудростью, не поймет сокровенного смысла надписи.
— Вот как! — заметила несколько уязвленная Избрана, потому что этим маломудрым человеком явно выходила она сама. Но ей было любопытно, поэтому она не очень обиделась.
— А если поменять эти знаки местами, то получится слово «мистиль», — рассказывал Хродгар, явно довольный, что может блеснуть своими познаниями. — Оно же означает «мистильтейн», то есть побег омелы. Видишь, слово «тиль» начертано здесь дважды, и слово «виль» — «ремесло», тоже. Итого получается «мистиль-виль», что значит «ремесло омелы» [33]. Ты знаешь, как омела связана с Бальдром?
— Еще бы мне не знать! Из побега омелы изготовлена стрела, которой убит Бальдр.
— А если бы он не был убит, то не смог бы и возродиться, чтобы возродить вместе с собою весь мир. «Ремеслом омелы» мудрые люди называют ту власть над жизнью и смертью, которой обладает Один. Круговорот смерти и возрождения в этой чаше отражен его радостной, земной стороной, поэтому, видишь, здесь в узоре руны ингуз, руны Фрейра.
Вспомнив, что у нее тоже есть чем удивить гостей, Избрана послала за своим зеркалом. Увидев его, Хродгар издал восклицание.
— Тебе знакома эта вещь? — спросила княгиня.
— Эта — нет. Но я видел кое-какие вещи из той страны, где делают шелк. Они были очень похожи. Откуда это у тебя?
— Привезли торговые гости. — Избрана уже не помнила, кто именно доставил ей это диво. — Но мне говорили... да, говорили, что эта вещь имеет какие-то чудесные свойства.
— Об этом я ничего не знаю. Но, я бы сказал, за чудо сойдет уже то, что эти две вещи встретились за одним столом! — Хродгар кивнул сначала на чашу Фрейра, потом на бронзовое зеркало. — Они ведь, можно так сказать, принадлежат разным мирам.
Избрана попыталась представить расстояние, отделяющее Китай от Етланда, и зажмурилась — сотни и сотни переходов через пустыни, степи, горы, реки, леса, моря, через десятки разных стран и государств, как очень развитых и богатых, так и совсем диких. Люди с одного конца никогда не попадут на другой, даже не знают толком, что там, на другом конце земли. А вещи едут себе и едут — через десятки рук, перегружаясь с верблюдов на лошадей, с лошадей на ладьи, десятки раз будучи обмененными на деньги и товары, и в конце концов прибывают туда, где их смело можно посчитать осколком того света...
Невозможно было вообразить, что земля так велика и что ее противоположные концы, несмотря на отдаленность, все же могут как-то сообщаться. Голова кружилась от исполинских пространств, и почему-то просыпалось чувство гордости за неугомонного человека, который так мал и слаб перед огромностью белого света, но как-то умудряется его пересекать из конца в конец. А главное, зачем-то этого хочет.
— Я бы хотела, чтобы ты побыл моим гостем, — сказала Избрана Хродгару. — Ведь тот, кто владеет чашей Фрейра, и есть конунг етов, где бы он ни находился.
— По-настоящему умные люди это понимают! — Хродгар вдруг взял ее руку и крепко сжал. По его лицу, по глазам, слегка увлажнившимся после березовой браги, было видно, что он очень тронут, и у Избраны вдруг забилось сердце, как-то по-особому остро и гулко, так что она даже смутилась и отвела глаза. — Я рад, что я нашел здесь тебя, такие встречи не бывают случайными. Боги направляли мой путь.
— Да, — тихо сказала Избрана, сама не понимая, почему так волнуется. Между ней и Хродгаром было много общего, и это очень трогало ее. Чуть ли не впервые в жизни она встретила мужчину, с которым ее сближали и происхождение, и судьба.
— И пока я не вернусь в Етланд, я хочу остаться здесь и оказывать тебе ту помощь, которую я в силах оказать.
— Я мало чем могу вознаградить тебя за такую дружбу, — созналась Избрана. — Но я буду счастлива видеть тебя рядом.
В это время боярин Умысл, один из немногих оставшихся в Плескове знатных людей, поднялся на ноги и торжественно откашлялся. Старшая жрица кивнула ему.
— Мы, люди плесковские, решили тебя просить, Избрана Велеборовна, — сказал он, дождавшись, чтобы она тоже на него посмотрела. — Пока князь Вадимир в возраст не войдет — будь ты нашей княгиней и управляй нами, как боги тебя научат. Что скажешь?
— Будьте мне верны, и я клянусь заботиться о вас, как о родных детях, — сказала Избрана, и почему-то вместо гордости и торжества сейчас чувствовала только любовь к этим людям и горячее желание принести им все то добро, которого они от нее ждут. Они дали ей не просто дом, приют и почет — своей надеждой на нее они дали ей драгоценное чувство нужности, и это, как оказалось, было для нее дороже самой власти.
— Да будет с тобою сила Рода и Макоши! — сказала старшая жрица. — Завтра на заре мы снова разожжем огонь в храме, угасший в день смерти последнего князя.
К рассвету все уцелевшее население Плескова собралось в святилище. Женщины принесли даже грудных младенцев, и немногие оставшиеся старики приковыляли, желая в свой последний выход из дома увидеть это — возрождение священного огня и рода плесковских князей. Хродгар и Хедин тоже пришли и стояли у входа, молчаливые и торжественные, без оружия, но в ярко начищенных доспехах, как воинственные мужские божества на страже белого света.
С первыми лучами зари две жрицы, оставшиеся снаружи, подали знак и запели. Плесковцы подхватили хвалебную песнь Огненному Соколу, взлетающему на небеса. Старшая жрица, стоявшая вдвоем с Избраной возле очага, подала ей кремень и огниво. Обе вещи были очень древними, и Избрана взяла их в руки с таким трепетом, что едва могла ударить огнивом по кремню. Эти вещи принадлежали еще самой Войдане, и с их помощью она разожгла первый огонь на пустом и безымянном тогда еще месте, где только предстояло вырасти святилищу и городу.
Дубовые дрова, щепки и береста уже были приготовлены. Избрана выбила несколько искр, осторожно раздула упавшие на сухую труху, и от волнения у нее перехватило дыхание. Было чувство, как будто она раздувает огонь новой жизни для целой вселенной. Наконец показался первый язычок пламени, по толпе пробежал вздох.
Когда огонь запылал, старшая жрица отперла большой сундук, стоявший в нише позади идола, и вынула оттуда меч в богато отделанных ножнах. Этот меч брал с собой князь Волегость в свой последний неудачный поход, и его привезли назад осиротевшим.
— Вручаю тебе, дочь моя, священный меч Сварога, данный нам на защиту, врагам нашим на устрашение! — сказала Огняна и трижды провела клинком над пламенем жертвенника. — Освящаю его именами Рода и Макоши, призываю в него силу Огненного Сокола! Призываю на тебя благословение Макоши — да не погаснет огонь на священной горе, да живет вечно народ Войданы и Велеса!
Под радостные крики Избрана приняла меч и тоже трижды провела им над огнем. От возбуждения ей было жарко, и старинный меч не казался тяжелым. Священный огонь и меч плесковских князей вливали в нее такую силу, какой она не ощущала еще никогда. Казалось, она превратилась в дерево, уходящее корнями к подземным темным рекам и способное черпать силу самой земли. Она чувствовала себя древней Войданой, пришедшей сюда, чтобы населить безлюдные просторы, пробудить к жизни все их богатства, наполнить своим потомством все пройденные земли. И пусть пока все ее подданные помещаются в этот храм, пусть им предстоит еще не один голодный год, еще немало трудов и опасностей ждет их впереди, но священный огонь горит и будет гореть, а значит, Плесков победил-таки зиму и впереди у него — весна.
Когда князь Зимобор с собранной данью вернулся в Смоленск, здесь его поджидали долгожданные новости. Уже целый месяц здесь жил плесковский боярин Станимир с остатками дружины и уцелевшими домочадцами, всего восемь человек.
— Ох, княже, горе какое, горе лютое! — приговаривал он, рассказывая о своих бедах. — Сестра твоя, княгиня Избрана, у нас в Плескове объявилась! Князь-то наш Волегость погиб, сын его остался, ребенок еще, ни силы, ни разумения! Княгиня Избрана в Плесков чуть не целое войско варяжское привела. Брат мой Хотобуд, воевода, в детинце затворился с князем, хотел отпор ей дать, да не вышло! Варяги ее детинец взяли. Брата моего убили, князя малолетнего к ней отвезли. Сам я едва вырвался, в чем был, в том ушел! Теперь сидит она в Плескове, войска собирает, хочет на тебя ратью идти! Пойду, говорит, и Смоленск захвачу, а потом и Полотеск захвачу, одна буду всеми землями кривичскими владеть!
— Да где же она столько людей возьмет? — Зимобор с трудом мог поверить.
— Дак варяги же! Мало того, что своих привела. Потом, люди говорят, приехал из-за моря князь варяжский с огроменным войском и к ней пристал. Он там, за морем, поссорился со своими-то, они его выгнали, как разбойника бродяжного, а она ему, слышь, приют дала и честь оказала. Он себе поди еще таких разбойников набирает, а княгиня обещает смоленской добычей с ними расплатиться. Берегись, княже, а то и сам своей земли лишишься, как князь Вадимир лишился, соколик наш сизокрылый!
Зимобор молчал, глядя в пол перед престолом, После долго и трудного полюдья ему меньше всего хотелось собирать войско и снова идти за тридевять земель. И его дружине не хотелось. И Ранославу, который собирался на днях играть свадьбу, и Красовиту, и воям, у которых на носу самые важные полевые работы... Никому не хотелось. А надо. Потому что, если сейчас они не пойдут к Избране, она придет к ним сама. Нужно было ее опередить. А он — князь. И как бы ни хотелось ему отдохнуть — не выйдет. Вяз червленый в ухо!
— Ладно, Ранослав! — Зимобор нашел глазами молодого воеводу. — Играй свадьбу, три дня на гулянку и два на опохмел. А потом опять собираться. Или не пойдешь, дома останешься?
— Куда?
— На Плесков. Так непонятно?
— Как это — останусь? — Ранослав всем видом изобразил недоумение. — Я что, служил тебе плохо?
— Так ведь жена молодая...
— Ничего! За меня не бойся! — Ранослав с самым многозначительным видом успокаивающе потянул ладони вперед, и все в гриднице захихикали, от старых бояр до отроков. — Я свое дело и за три дня сделаю...
— То бишь за три ночи! — шепнул Коньша Жиляте.
Через неделю в Смоленске снова собирали войско. И бояре, и смерды шли охотно, несмотря на то, что пришла пора пахать. После удачного полюдья князю Зимобору верили, а новой войны у себя дома никто не хотел. Собирались бодро, мечтая поскорее завершить дело и вернуться — и вот тогда уже начнется настоящая весна!
А в Плескове весна была в разгаре, и у новой плесковской княгини было много дел. Еще до праздников в честь Лады и Медведя [34]она послал Хродгара в Ладогу, где у южных купцов удалось купить пшеницы и ржи. Где он взял денег, она не спрашивала. Дать своему воеводе серебра Избрана была не в состоянии, потому что сама имела только те ожерелья и браслеты из святилища, которыми украсила ее старшая жрица. Но Хродгар ни о чем не просил, и Избрана еще раз убедилась: этот человек не спрашивает, а действует. Оставь его хоть в лесу, хоть в море — он и сам с голоду не умрет, и другим не даст. И если деньги на пшеницу раньше принадлежали торговым гостям из Рибе или Волина — значит, им просто не повезло повстречать в море Хродгара, сына Рагнемунда.
Кроме зерна, он привез кое-какие новости. По слухам, его негодный брат Флоси всю зиму ездил по Западному Етланду, уговаривал бондов весной собирать войско, чтобы вернуть похищенную чашу Фрейра. Говорили даже, что Флоси отправлял посольство к кому-то из датских конунгов, чтобы посвататься к его сестре Мальфрид, но она отказала сыну рабыни, а ее брат не захотел родниться с Флоси, пока жив другой претендент на его престол. Этот отказ весьма порадовал Хродгара. Зимними вечерами они с Избраной часто беседовали о том, как он собирается бороться за свои права. Ведь не мог же он, законный наследник престола, остаться на всю жизнь вождем наемной дружины! Но для борьбы ему требовались деньги и сильные союзники. Избрана очень жалела, что не может дать ему ни того, ни другого, но разоренная земля кривичей пока была не в состоянии даже защитить себя. Но Хродгар вовсе не ждал от нее помощи. Летом, если все здесь будет спокойно, он собирался отправиться в поход — ему было известно немало мест, где можно найти хорошую добычу! Богатыми подарками он мог бы привлечь на свою сторону кого-нибудь из северных конунгов и попросить у них войско. Избрана подумала, что он мог бы отвезти подарки конунгу данов и его сестре Мальфрид — возможно, именно этого они и ожидали, отказывая Флоси. Но отчего-то она не сказала Хродгару об этом. Уж лучше ему сначала стать конунгом, а потом заключить более почетный и выгодный брак...
Привезенное зерно все целиком пошло на посев — вспоминать вкус настоящего хлеба было еще не время. Лошадей почти не осталось, пахали большей частью на людях. Избрана и Огняна освящали в храме перед жертвенником каждое лукошко семян, кропили каждый плуг и каждую борону в поле, призывая Велеса и Макошь помочь возрождению земли. Черное поле, взрыхленное железными лемехами и засеянное так, чтобы ни одно зернышко не упало на камень или на непаханый край, было поистине полем их новой жизни. Случись недород, град, засуха или еще какая-нибудь беда — на следующий год сеять будет некому, еще одной голодной зимы кривичи не переживут.
Беда пришла, откуда не ждали. Однажды, в теплый почти по-летнему полдень, в детинец прибежали посадские. Заслышав шум, Избрана спустилась из горницы и увидела в сенях кузнеца Долину и его сына Поджара. Она уже знала обоих, поскольку кузнецы отличились в сражении с Хотобудом.
— Княгиня, матушка, войско на нас идет! — закричали они, увидев ее на середине лестницы.
— Войско? Какое еще войско?
— Ездили мы в ночь за рыбой, в трех верстах выше место у нас, там ночевали, а утром глядь — войско в ладьях, и ладей столько, что и не сосчитать! Мы всех и не видели, только вся река, сколько видно, занята, и в каждой ладье люди с оружием!
Избрана прислонилась к перилам. В последнее время ее больше всего волновало, достаточно ли прогрелась земля для посева, не погибнут ли всходы от заморозков, от засухи, от града; она отвыкла думать о войне и забыла, что угроза может прийти не только с неба, но и с земли.
— Войско? Идет по Великой? Сверху? — Она оглянулась на двери гридницы. Там уже толпились кмети, не менее изумленные. — Кто оттуда может появиться?
— Скорее, княгиня, надо людей послать! Разведать, что и как, — подал голос один из молодых кметей, Ждибор, и Избрана глянула на него с благодарностью. Ей сразу стало легче оттого, что кто-то здесь не потерял головы и знает, что делать.
— Возьми десять человек, или сколько тебе нужно? — сказала она. — А еще пошли отроков за боярами, за Твердятой, и пусть разыщут Хедина, и еще послать за воеводой Хродгаром. Велите старостам собирать ополчение посада. Кто бы ни был, мы будем готовы. Да, и пошлите в святилище к матери Огняне.
Полупустой город снова оживился и наполнился движением. Тревожная весть быстро облетела все улицы, посадские жители поспешно собирали уцелевшие пожитки и торопились под защиту детинца. Но на лицах были ужас и отчаяние, и даже Избрана ломала руки, не в силах сохранять внешнее спокойствие. Какой толк спасать пожитки и бежать за стены? Ведь самое драгоценное, что у них есть, — засеянные поля — унести и спрятать невозможно! Кто бы ни привел то неизвестное войско — ему незачем осаждать детинец, воевать с людьми, у которых нечего взять! Достаточно затоптать всходы — и Плесков погибнет. К следующей весне здесь не останется никого.
— Нет, княгиня, зачем им поля топтать? — рассуждал боярин Умысл. Он пытался ее успокоить, а у самого дрожали седые брови и тряслись руки. — Что они, мары и навьи? Тоже люди, а хлеб сейчас всем нужен. Для них самих это наше поле — дороже золота. Может, за тем и идут.
— Нужен был бы хлеб, зачем весной идти воевать? Дождались бы, пока мы сами урожай соберем.
— Ну, за чем бы ни шли, поля не тронут. Стороной обойдут.
— Вот что, отец! — Избрана наконец взяла себя в руки, и решение ясно встало перед ней. — Нельзя нам за стенами прятаться. На краю города надо их встречать, на пустыре за ручьем. У нас сколько есть людей, там все встанут, а если у них больше — им же хуже, тесно будет. Если погибнем, значит, судьба, а поля надо прикрыть. Без хлеба — та же смерть, только медленная.
Кмети одобрительно кивали. Все понимали, что прятаться бессмысленно, — если поля погибнут, то стены детинца спасут плесковцев совсем ненадолго.
Вернулся Ждибор. Из десятка, который он брал с собой, назад пришли всего четверо, считая его самого.
— Столкнулись мы с их дозорными! — рассказывал он прямо посреди двора, где его встретила Избрана. Парень был чуть жив от усталости, без щита, правый рукав стегача намок от крови. Ему принесли воды, и он жадно пил, проливая на грудь, пытаясь одновременно продолжать рассказывать. — Видели мы это войско. Все правда, войско большое, две тысячи копий, может, чуть меньше. Они до Заева лога дошли, там пристали, на берег высадились. Отдыхают вроде, а пока сами вперед разведчиков пустили, мы на них и наскочили. Кого убили, кто раненый, я и не знаю, вот, четверо нас вырвалось, их-то два десятка было, не меньше.
— Да кто же они?
— Вот. — Ждибор вынул из-за пазухи поясную пряжку с обрывком ремня. На ремне сохранились две маленькие серебряные бляшки.
Избрана взяла пряжку, и у нее упало сердце. Это была вполне обычная бронзовая пряжка, она видела такие десятками. Если не сотнями. Точно такие же делали мастера, жившие на смоленском княжьем дворе. И почти все кмети смоленской дружины носили именно такие.
— А! — раздался у нее над ухом голос Хедина. Она и не заметила, как он подошел. — Чего-то такого я и ожидал! Пришел твой драгоценный брат!
— Ты ожидал? — Избрана подняла на него глаза.
— Конечно! Ты сбежала, оставив Смоленск ему. Он устроился там и подумал, что должен уничтожить тебя окончательно, иначе ему не будет покоя.
— Уничтожить?
— Чему ты удивляешься? Как будто все это началось только вчера! Он думает, что ты хотела его убить.
— Я не хотела!
— Не знаю, чего ты хотела, но какое-то время все выглядело так, будто ты хочешь его смерти. Год назад, перед тем как тебя признали княгиней. Когда он ушел, он наверняка думал, что спасает свою жизнь. Теперь он в силе и собирается покончить с соперниками раз и навсегда. Ну, я не утверждаю, что он собирается действительно тебя убить. Уважение к своему роду в нем всегда было сильно. Однако он хочет, чтобы ты не была больше княгиней нигде и никогда. Мы с тобой уже говорили об этом, ты помнишь? Он или выдаст тебя замуж за какого-нибудь мелкого воеводу и пошлет сторожить самый дальний глухой погост, или засунет в самое дальнее святилище, где ты будешь призывать благословение богини на две рыбачьи сети и одну дырявую лодку.
— Замуж? Святилище? О чем он говорит? — возмущенно воскликнул Хродгар. Поскольку Хедин говорил по-северному, етландец его понял, но вся предыстория ему была неизвестна. — Я не позволю! Пока я жив, никто не обидит королеву! — с вызовом крикнул он Хедину, сжимая рукоять меча. — Да приди сюда хоть войско великанов и троллей, я докажу, как отважен и верен Хродгар, сын Рагнемунда!
— Но их целых две тысячи, а у тебя всего двести человек, — ответила Избрана. — В посаде мы не соберем и сотни. А бежать нам уже некуда.
По всем окрестным поселкам послали гонцов, и можно было надеяться, что уговоры или угрозы дадут еще сколько-то человек в ополчение, но едва ли больше сотни. Наступала ночь, посад вымер, поскольку все его население перебралось в детинец. По заборолу расхаживали дозорные с факелами, вглядываясь в темнеющую луговину.
Избрана ходила по стене, кутаясь в зимний плащ на меху. Ее била дрожь, но в горнице, где топилась печка, ей не становилось лучше. У нее было чувство, что она гибнет и тащит за собой в Бездну весь мир. Зло, которое она натворила в своей безрассудной жажде власти, еще не искуплено. Хедин пытался убить ее брата; пусть она не просила варяга об этом, но он решился на это ради нее, а значит, перед богами в смерти Зимобора была бы виновата именно она. И боги еще не простили ее, как она надеялась. Наказание настигло ее на самом краю света, и дальше бежать некуда.
Некуда? Мелькнула мысль о Хродгаре: у него есть отличный корабль и сильная дружина. Правда, он сам изгнанник и у него нет дома, но разве мало на свете других земель? Не здесь, так на других берегах Варяжского моря найдется сколько угодно стран и городов, где их примут со всем почтением, ведь она — дочь князя, а Хродгар — сын конунга, оба они ведут свой род от богов. Многие почтут за честь принять их — в тех богатых и щедрых землях, где каждое ячменное зернышко не ценится дороже жемчужины...
Но тут же ей стало стыдно. Плесковская земля приняла ее, как родную, доверила ей власть над собой, свое благополучие и безопасность. Невольно она навлекла смертельную опасность на этих людей, ждавших от нее спасения. Плесковцы назвали ее своей повелительницей, а она сначала приманила на них огромное войско, а теперь думает сбежать...
Но разве может она их защитить? Даже если она сама возьмет меч и сядет на коня...
Конь Марены... Женщина на коне Марены... Как-то так грозил ей старый Громан, давно сгнивший, надо думать, в порубе на смоленском дворе. Если она возьмется за оружие, как он говорил, то на коне ее поедет сама Мать Мертвых.
Но дружина Хродгара и все ополчение, которое удастся собрать, никогда не одолеют смоленское войско. Плесковцы погибнут напрасно и не спасут ни ее, ни себя.
Оставался только один выход, и Избрана ясно видела, что он действительно единственный. Она должна бежать, но не за море, а туда, к Зимобору. Бежать немедленно, сейчас же, пока не прошла ночь, потому что на рассвете он наверняка поведет своих людей на город. Ему нужна она, его сестра-соперница. Пусть он ее получит. Пусть он выдаст ее замуж хоть за Пепелюху-водовоза, косоглазого придурка с княжеской кухни, пусть загонит ее хоть в самый глухой лес, пусть хоть голову ей отрубит! Но тогда у него не будет больше причин разорять Плесков. Она поставит условие, чтобы он немедленно увел войско назад, и Зимобор согласится. Избрана хорошо знала миролюбие брата, которое так часто казалось ей глупым, но сейчас в этом было спасение Плескова.
— Я забрал чашу из святилища Фрейра, и никто не посмел мне помешать, — горделиво продолжал Хродгар. — У нас говорят, что даже прикоснуться к ней может только человек из рода конунгов, потому что мы ведь ведем свой род от самого Фрейра. А если ее возьмет человек низкого рода, то она утратит свои чудесные свойства. Я никак не мог допустить, чтобы ее взял в свои грязные лапы этот свинячий хр... эта свинья, короче, — тогда весь Етланд лишится своего главного сокровища!
— А они не гнались за тобой?
— Их корабли не были готовы! — Хродгар усмехнулся. — Они ведь, дескать, никуда не собирались плыть. А я недавно пришел из похода. Конечно, мои корабли обросли и набухли, но все-таки мы ушли, и у них не было возможности нам помешать.
— Я буду рада, если такой достойный человек станет моим гостем, — уважительно проговорила Избрана. Она и впрямь была под сильным впечатлением. — Но хотелось бы узнать, в чем заключаются чудесные свойства этой чаши?
— В этой чаше слита божественная сила Фрейра и Бальдра! — с удовольствием пустился объяснять Хродгар. — Тебе знакомы имена этих великих богов?
— Да. — Избрана кивнула. Благодаря Хедину она неплохо знала веру северных соседей. — У нас они тоже почитаются, но под именами Дажьбога и Ярилы [30].
— Отлично! Тогда ты легко поймешь меня, как умная и сведущая женщина. Хоть Фрейр происходит из рода ванов, а Бальдр — из асов [31], между ними есть немало общего. Оба они заключают в себе драгоценную силу роста и процветания. Всем людям Фрейр несет мир, изобилие и удовольствие. А Бальдр, хоть и сошел в темное царство Хель [32], хранит там частицу света, которая после Затмения Богов прорастет, чтобы вновь наполнить мир жизнью. Эта чаша — жертвенная. В нее собирают жертвенную кровь, когда на празднике Середины Лета Фрейру приносят жертвы. И из этой чаши пьет конунг на праздничном пиру, пьет за добрый урожай и мир. И никто, кроме конунга, не имеет права из нее пить, и ни на каком другом пиру, кроме пира в честь Фрейра на Середине Лета. Ну, и кроме разных исключительных случаев, когда конунгу особенно нужна помощь Фрейра. И при соблюдении условий эта чаша приносит конунгу, а с ним и всему Етланду мир, урожай, изобилие, процветание, славу и удачу во всех делах.
— Я вижу на дне ее какие-то знаки, — заметила Избрана, с почтением оглядывая чашу, которую Хродгар показывал ей из своих рук.
— Да, здесь рунами вырезано очень хитрое и сильное заклинание, и несведущий человек никогда его не поймет.
— Но ты объяснишь мне его?
— Ты умеешь читать руны?
— Только как надпись, — призналась Избрана. Все свои знания она почерпнула от Хедина, а он, хоть и мог прочесть руны, их магические значения знал весьма поверхностно.
— Ну, тогда прочитай, что здесь написано. — Хродгар подошел к ней и поднес чашу к ее лицу.
— Литил-висс-м... — неуверенно разобрала Избрана. — Мало... мудрый... А дальше? Здесь только одна руна.
— Это руна Маннас, что значит «человек». То есть «человек, знающий немного», вот что здесь написано. А это значит, что человек, не обладающий достаточной мудростью, не поймет сокровенного смысла надписи.
— Вот как! — заметила несколько уязвленная Избрана, потому что этим маломудрым человеком явно выходила она сама. Но ей было любопытно, поэтому она не очень обиделась.
— А если поменять эти знаки местами, то получится слово «мистиль», — рассказывал Хродгар, явно довольный, что может блеснуть своими познаниями. — Оно же означает «мистильтейн», то есть побег омелы. Видишь, слово «тиль» начертано здесь дважды, и слово «виль» — «ремесло», тоже. Итого получается «мистиль-виль», что значит «ремесло омелы» [33]. Ты знаешь, как омела связана с Бальдром?
— Еще бы мне не знать! Из побега омелы изготовлена стрела, которой убит Бальдр.
— А если бы он не был убит, то не смог бы и возродиться, чтобы возродить вместе с собою весь мир. «Ремеслом омелы» мудрые люди называют ту власть над жизнью и смертью, которой обладает Один. Круговорот смерти и возрождения в этой чаше отражен его радостной, земной стороной, поэтому, видишь, здесь в узоре руны ингуз, руны Фрейра.
Вспомнив, что у нее тоже есть чем удивить гостей, Избрана послала за своим зеркалом. Увидев его, Хродгар издал восклицание.
— Тебе знакома эта вещь? — спросила княгиня.
— Эта — нет. Но я видел кое-какие вещи из той страны, где делают шелк. Они были очень похожи. Откуда это у тебя?
— Привезли торговые гости. — Избрана уже не помнила, кто именно доставил ей это диво. — Но мне говорили... да, говорили, что эта вещь имеет какие-то чудесные свойства.
— Об этом я ничего не знаю. Но, я бы сказал, за чудо сойдет уже то, что эти две вещи встретились за одним столом! — Хродгар кивнул сначала на чашу Фрейра, потом на бронзовое зеркало. — Они ведь, можно так сказать, принадлежат разным мирам.
Избрана попыталась представить расстояние, отделяющее Китай от Етланда, и зажмурилась — сотни и сотни переходов через пустыни, степи, горы, реки, леса, моря, через десятки разных стран и государств, как очень развитых и богатых, так и совсем диких. Люди с одного конца никогда не попадут на другой, даже не знают толком, что там, на другом конце земли. А вещи едут себе и едут — через десятки рук, перегружаясь с верблюдов на лошадей, с лошадей на ладьи, десятки раз будучи обмененными на деньги и товары, и в конце концов прибывают туда, где их смело можно посчитать осколком того света...
Невозможно было вообразить, что земля так велика и что ее противоположные концы, несмотря на отдаленность, все же могут как-то сообщаться. Голова кружилась от исполинских пространств, и почему-то просыпалось чувство гордости за неугомонного человека, который так мал и слаб перед огромностью белого света, но как-то умудряется его пересекать из конца в конец. А главное, зачем-то этого хочет.
— Я бы хотела, чтобы ты побыл моим гостем, — сказала Избрана Хродгару. — Ведь тот, кто владеет чашей Фрейра, и есть конунг етов, где бы он ни находился.
— По-настоящему умные люди это понимают! — Хродгар вдруг взял ее руку и крепко сжал. По его лицу, по глазам, слегка увлажнившимся после березовой браги, было видно, что он очень тронут, и у Избраны вдруг забилось сердце, как-то по-особому остро и гулко, так что она даже смутилась и отвела глаза. — Я рад, что я нашел здесь тебя, такие встречи не бывают случайными. Боги направляли мой путь.
— Да, — тихо сказала Избрана, сама не понимая, почему так волнуется. Между ней и Хродгаром было много общего, и это очень трогало ее. Чуть ли не впервые в жизни она встретила мужчину, с которым ее сближали и происхождение, и судьба.
— И пока я не вернусь в Етланд, я хочу остаться здесь и оказывать тебе ту помощь, которую я в силах оказать.
— Я мало чем могу вознаградить тебя за такую дружбу, — созналась Избрана. — Но я буду счастлива видеть тебя рядом.
В это время боярин Умысл, один из немногих оставшихся в Плескове знатных людей, поднялся на ноги и торжественно откашлялся. Старшая жрица кивнула ему.
— Мы, люди плесковские, решили тебя просить, Избрана Велеборовна, — сказал он, дождавшись, чтобы она тоже на него посмотрела. — Пока князь Вадимир в возраст не войдет — будь ты нашей княгиней и управляй нами, как боги тебя научат. Что скажешь?
— Будьте мне верны, и я клянусь заботиться о вас, как о родных детях, — сказала Избрана, и почему-то вместо гордости и торжества сейчас чувствовала только любовь к этим людям и горячее желание принести им все то добро, которого они от нее ждут. Они дали ей не просто дом, приют и почет — своей надеждой на нее они дали ей драгоценное чувство нужности, и это, как оказалось, было для нее дороже самой власти.
— Да будет с тобою сила Рода и Макоши! — сказала старшая жрица. — Завтра на заре мы снова разожжем огонь в храме, угасший в день смерти последнего князя.
К рассвету все уцелевшее население Плескова собралось в святилище. Женщины принесли даже грудных младенцев, и немногие оставшиеся старики приковыляли, желая в свой последний выход из дома увидеть это — возрождение священного огня и рода плесковских князей. Хродгар и Хедин тоже пришли и стояли у входа, молчаливые и торжественные, без оружия, но в ярко начищенных доспехах, как воинственные мужские божества на страже белого света.
С первыми лучами зари две жрицы, оставшиеся снаружи, подали знак и запели. Плесковцы подхватили хвалебную песнь Огненному Соколу, взлетающему на небеса. Старшая жрица, стоявшая вдвоем с Избраной возле очага, подала ей кремень и огниво. Обе вещи были очень древними, и Избрана взяла их в руки с таким трепетом, что едва могла ударить огнивом по кремню. Эти вещи принадлежали еще самой Войдане, и с их помощью она разожгла первый огонь на пустом и безымянном тогда еще месте, где только предстояло вырасти святилищу и городу.
Дубовые дрова, щепки и береста уже были приготовлены. Избрана выбила несколько искр, осторожно раздула упавшие на сухую труху, и от волнения у нее перехватило дыхание. Было чувство, как будто она раздувает огонь новой жизни для целой вселенной. Наконец показался первый язычок пламени, по толпе пробежал вздох.
Когда огонь запылал, старшая жрица отперла большой сундук, стоявший в нише позади идола, и вынула оттуда меч в богато отделанных ножнах. Этот меч брал с собой князь Волегость в свой последний неудачный поход, и его привезли назад осиротевшим.
— Вручаю тебе, дочь моя, священный меч Сварога, данный нам на защиту, врагам нашим на устрашение! — сказала Огняна и трижды провела клинком над пламенем жертвенника. — Освящаю его именами Рода и Макоши, призываю в него силу Огненного Сокола! Призываю на тебя благословение Макоши — да не погаснет огонь на священной горе, да живет вечно народ Войданы и Велеса!
Под радостные крики Избрана приняла меч и тоже трижды провела им над огнем. От возбуждения ей было жарко, и старинный меч не казался тяжелым. Священный огонь и меч плесковских князей вливали в нее такую силу, какой она не ощущала еще никогда. Казалось, она превратилась в дерево, уходящее корнями к подземным темным рекам и способное черпать силу самой земли. Она чувствовала себя древней Войданой, пришедшей сюда, чтобы населить безлюдные просторы, пробудить к жизни все их богатства, наполнить своим потомством все пройденные земли. И пусть пока все ее подданные помещаются в этот храм, пусть им предстоит еще не один голодный год, еще немало трудов и опасностей ждет их впереди, но священный огонь горит и будет гореть, а значит, Плесков победил-таки зиму и впереди у него — весна.
***
Когда князь Зимобор с собранной данью вернулся в Смоленск, здесь его поджидали долгожданные новости. Уже целый месяц здесь жил плесковский боярин Станимир с остатками дружины и уцелевшими домочадцами, всего восемь человек.
— Ох, княже, горе какое, горе лютое! — приговаривал он, рассказывая о своих бедах. — Сестра твоя, княгиня Избрана, у нас в Плескове объявилась! Князь-то наш Волегость погиб, сын его остался, ребенок еще, ни силы, ни разумения! Княгиня Избрана в Плесков чуть не целое войско варяжское привела. Брат мой Хотобуд, воевода, в детинце затворился с князем, хотел отпор ей дать, да не вышло! Варяги ее детинец взяли. Брата моего убили, князя малолетнего к ней отвезли. Сам я едва вырвался, в чем был, в том ушел! Теперь сидит она в Плескове, войска собирает, хочет на тебя ратью идти! Пойду, говорит, и Смоленск захвачу, а потом и Полотеск захвачу, одна буду всеми землями кривичскими владеть!
— Да где же она столько людей возьмет? — Зимобор с трудом мог поверить.
— Дак варяги же! Мало того, что своих привела. Потом, люди говорят, приехал из-за моря князь варяжский с огроменным войском и к ней пристал. Он там, за морем, поссорился со своими-то, они его выгнали, как разбойника бродяжного, а она ему, слышь, приют дала и честь оказала. Он себе поди еще таких разбойников набирает, а княгиня обещает смоленской добычей с ними расплатиться. Берегись, княже, а то и сам своей земли лишишься, как князь Вадимир лишился, соколик наш сизокрылый!
Зимобор молчал, глядя в пол перед престолом, После долго и трудного полюдья ему меньше всего хотелось собирать войско и снова идти за тридевять земель. И его дружине не хотелось. И Ранославу, который собирался на днях играть свадьбу, и Красовиту, и воям, у которых на носу самые важные полевые работы... Никому не хотелось. А надо. Потому что, если сейчас они не пойдут к Избране, она придет к ним сама. Нужно было ее опередить. А он — князь. И как бы ни хотелось ему отдохнуть — не выйдет. Вяз червленый в ухо!
— Ладно, Ранослав! — Зимобор нашел глазами молодого воеводу. — Играй свадьбу, три дня на гулянку и два на опохмел. А потом опять собираться. Или не пойдешь, дома останешься?
— Куда?
— На Плесков. Так непонятно?
— Как это — останусь? — Ранослав всем видом изобразил недоумение. — Я что, служил тебе плохо?
— Так ведь жена молодая...
— Ничего! За меня не бойся! — Ранослав с самым многозначительным видом успокаивающе потянул ладони вперед, и все в гриднице захихикали, от старых бояр до отроков. — Я свое дело и за три дня сделаю...
— То бишь за три ночи! — шепнул Коньша Жиляте.
Через неделю в Смоленске снова собирали войско. И бояре, и смерды шли охотно, несмотря на то, что пришла пора пахать. После удачного полюдья князю Зимобору верили, а новой войны у себя дома никто не хотел. Собирались бодро, мечтая поскорее завершить дело и вернуться — и вот тогда уже начнется настоящая весна!
***
А в Плескове весна была в разгаре, и у новой плесковской княгини было много дел. Еще до праздников в честь Лады и Медведя [34]она послал Хродгара в Ладогу, где у южных купцов удалось купить пшеницы и ржи. Где он взял денег, она не спрашивала. Дать своему воеводе серебра Избрана была не в состоянии, потому что сама имела только те ожерелья и браслеты из святилища, которыми украсила ее старшая жрица. Но Хродгар ни о чем не просил, и Избрана еще раз убедилась: этот человек не спрашивает, а действует. Оставь его хоть в лесу, хоть в море — он и сам с голоду не умрет, и другим не даст. И если деньги на пшеницу раньше принадлежали торговым гостям из Рибе или Волина — значит, им просто не повезло повстречать в море Хродгара, сына Рагнемунда.
Кроме зерна, он привез кое-какие новости. По слухам, его негодный брат Флоси всю зиму ездил по Западному Етланду, уговаривал бондов весной собирать войско, чтобы вернуть похищенную чашу Фрейра. Говорили даже, что Флоси отправлял посольство к кому-то из датских конунгов, чтобы посвататься к его сестре Мальфрид, но она отказала сыну рабыни, а ее брат не захотел родниться с Флоси, пока жив другой претендент на его престол. Этот отказ весьма порадовал Хродгара. Зимними вечерами они с Избраной часто беседовали о том, как он собирается бороться за свои права. Ведь не мог же он, законный наследник престола, остаться на всю жизнь вождем наемной дружины! Но для борьбы ему требовались деньги и сильные союзники. Избрана очень жалела, что не может дать ему ни того, ни другого, но разоренная земля кривичей пока была не в состоянии даже защитить себя. Но Хродгар вовсе не ждал от нее помощи. Летом, если все здесь будет спокойно, он собирался отправиться в поход — ему было известно немало мест, где можно найти хорошую добычу! Богатыми подарками он мог бы привлечь на свою сторону кого-нибудь из северных конунгов и попросить у них войско. Избрана подумала, что он мог бы отвезти подарки конунгу данов и его сестре Мальфрид — возможно, именно этого они и ожидали, отказывая Флоси. Но отчего-то она не сказала Хродгару об этом. Уж лучше ему сначала стать конунгом, а потом заключить более почетный и выгодный брак...
Привезенное зерно все целиком пошло на посев — вспоминать вкус настоящего хлеба было еще не время. Лошадей почти не осталось, пахали большей частью на людях. Избрана и Огняна освящали в храме перед жертвенником каждое лукошко семян, кропили каждый плуг и каждую борону в поле, призывая Велеса и Макошь помочь возрождению земли. Черное поле, взрыхленное железными лемехами и засеянное так, чтобы ни одно зернышко не упало на камень или на непаханый край, было поистине полем их новой жизни. Случись недород, град, засуха или еще какая-нибудь беда — на следующий год сеять будет некому, еще одной голодной зимы кривичи не переживут.
Беда пришла, откуда не ждали. Однажды, в теплый почти по-летнему полдень, в детинец прибежали посадские. Заслышав шум, Избрана спустилась из горницы и увидела в сенях кузнеца Долину и его сына Поджара. Она уже знала обоих, поскольку кузнецы отличились в сражении с Хотобудом.
— Княгиня, матушка, войско на нас идет! — закричали они, увидев ее на середине лестницы.
— Войско? Какое еще войско?
— Ездили мы в ночь за рыбой, в трех верстах выше место у нас, там ночевали, а утром глядь — войско в ладьях, и ладей столько, что и не сосчитать! Мы всех и не видели, только вся река, сколько видно, занята, и в каждой ладье люди с оружием!
Избрана прислонилась к перилам. В последнее время ее больше всего волновало, достаточно ли прогрелась земля для посева, не погибнут ли всходы от заморозков, от засухи, от града; она отвыкла думать о войне и забыла, что угроза может прийти не только с неба, но и с земли.
— Войско? Идет по Великой? Сверху? — Она оглянулась на двери гридницы. Там уже толпились кмети, не менее изумленные. — Кто оттуда может появиться?
— Скорее, княгиня, надо людей послать! Разведать, что и как, — подал голос один из молодых кметей, Ждибор, и Избрана глянула на него с благодарностью. Ей сразу стало легче оттого, что кто-то здесь не потерял головы и знает, что делать.
— Возьми десять человек, или сколько тебе нужно? — сказала она. — А еще пошли отроков за боярами, за Твердятой, и пусть разыщут Хедина, и еще послать за воеводой Хродгаром. Велите старостам собирать ополчение посада. Кто бы ни был, мы будем готовы. Да, и пошлите в святилище к матери Огняне.
Полупустой город снова оживился и наполнился движением. Тревожная весть быстро облетела все улицы, посадские жители поспешно собирали уцелевшие пожитки и торопились под защиту детинца. Но на лицах были ужас и отчаяние, и даже Избрана ломала руки, не в силах сохранять внешнее спокойствие. Какой толк спасать пожитки и бежать за стены? Ведь самое драгоценное, что у них есть, — засеянные поля — унести и спрятать невозможно! Кто бы ни привел то неизвестное войско — ему незачем осаждать детинец, воевать с людьми, у которых нечего взять! Достаточно затоптать всходы — и Плесков погибнет. К следующей весне здесь не останется никого.
— Нет, княгиня, зачем им поля топтать? — рассуждал боярин Умысл. Он пытался ее успокоить, а у самого дрожали седые брови и тряслись руки. — Что они, мары и навьи? Тоже люди, а хлеб сейчас всем нужен. Для них самих это наше поле — дороже золота. Может, за тем и идут.
— Нужен был бы хлеб, зачем весной идти воевать? Дождались бы, пока мы сами урожай соберем.
— Ну, за чем бы ни шли, поля не тронут. Стороной обойдут.
— Вот что, отец! — Избрана наконец взяла себя в руки, и решение ясно встало перед ней. — Нельзя нам за стенами прятаться. На краю города надо их встречать, на пустыре за ручьем. У нас сколько есть людей, там все встанут, а если у них больше — им же хуже, тесно будет. Если погибнем, значит, судьба, а поля надо прикрыть. Без хлеба — та же смерть, только медленная.
Кмети одобрительно кивали. Все понимали, что прятаться бессмысленно, — если поля погибнут, то стены детинца спасут плесковцев совсем ненадолго.
Вернулся Ждибор. Из десятка, который он брал с собой, назад пришли всего четверо, считая его самого.
— Столкнулись мы с их дозорными! — рассказывал он прямо посреди двора, где его встретила Избрана. Парень был чуть жив от усталости, без щита, правый рукав стегача намок от крови. Ему принесли воды, и он жадно пил, проливая на грудь, пытаясь одновременно продолжать рассказывать. — Видели мы это войско. Все правда, войско большое, две тысячи копий, может, чуть меньше. Они до Заева лога дошли, там пристали, на берег высадились. Отдыхают вроде, а пока сами вперед разведчиков пустили, мы на них и наскочили. Кого убили, кто раненый, я и не знаю, вот, четверо нас вырвалось, их-то два десятка было, не меньше.
— Да кто же они?
— Вот. — Ждибор вынул из-за пазухи поясную пряжку с обрывком ремня. На ремне сохранились две маленькие серебряные бляшки.
Избрана взяла пряжку, и у нее упало сердце. Это была вполне обычная бронзовая пряжка, она видела такие десятками. Если не сотнями. Точно такие же делали мастера, жившие на смоленском княжьем дворе. И почти все кмети смоленской дружины носили именно такие.
— А! — раздался у нее над ухом голос Хедина. Она и не заметила, как он подошел. — Чего-то такого я и ожидал! Пришел твой драгоценный брат!
— Ты ожидал? — Избрана подняла на него глаза.
— Конечно! Ты сбежала, оставив Смоленск ему. Он устроился там и подумал, что должен уничтожить тебя окончательно, иначе ему не будет покоя.
— Уничтожить?
— Чему ты удивляешься? Как будто все это началось только вчера! Он думает, что ты хотела его убить.
— Я не хотела!
— Не знаю, чего ты хотела, но какое-то время все выглядело так, будто ты хочешь его смерти. Год назад, перед тем как тебя признали княгиней. Когда он ушел, он наверняка думал, что спасает свою жизнь. Теперь он в силе и собирается покончить с соперниками раз и навсегда. Ну, я не утверждаю, что он собирается действительно тебя убить. Уважение к своему роду в нем всегда было сильно. Однако он хочет, чтобы ты не была больше княгиней нигде и никогда. Мы с тобой уже говорили об этом, ты помнишь? Он или выдаст тебя замуж за какого-нибудь мелкого воеводу и пошлет сторожить самый дальний глухой погост, или засунет в самое дальнее святилище, где ты будешь призывать благословение богини на две рыбачьи сети и одну дырявую лодку.
— Замуж? Святилище? О чем он говорит? — возмущенно воскликнул Хродгар. Поскольку Хедин говорил по-северному, етландец его понял, но вся предыстория ему была неизвестна. — Я не позволю! Пока я жив, никто не обидит королеву! — с вызовом крикнул он Хедину, сжимая рукоять меча. — Да приди сюда хоть войско великанов и троллей, я докажу, как отважен и верен Хродгар, сын Рагнемунда!
— Но их целых две тысячи, а у тебя всего двести человек, — ответила Избрана. — В посаде мы не соберем и сотни. А бежать нам уже некуда.
По всем окрестным поселкам послали гонцов, и можно было надеяться, что уговоры или угрозы дадут еще сколько-то человек в ополчение, но едва ли больше сотни. Наступала ночь, посад вымер, поскольку все его население перебралось в детинец. По заборолу расхаживали дозорные с факелами, вглядываясь в темнеющую луговину.
Избрана ходила по стене, кутаясь в зимний плащ на меху. Ее била дрожь, но в горнице, где топилась печка, ей не становилось лучше. У нее было чувство, что она гибнет и тащит за собой в Бездну весь мир. Зло, которое она натворила в своей безрассудной жажде власти, еще не искуплено. Хедин пытался убить ее брата; пусть она не просила варяга об этом, но он решился на это ради нее, а значит, перед богами в смерти Зимобора была бы виновата именно она. И боги еще не простили ее, как она надеялась. Наказание настигло ее на самом краю света, и дальше бежать некуда.
Некуда? Мелькнула мысль о Хродгаре: у него есть отличный корабль и сильная дружина. Правда, он сам изгнанник и у него нет дома, но разве мало на свете других земель? Не здесь, так на других берегах Варяжского моря найдется сколько угодно стран и городов, где их примут со всем почтением, ведь она — дочь князя, а Хродгар — сын конунга, оба они ведут свой род от богов. Многие почтут за честь принять их — в тех богатых и щедрых землях, где каждое ячменное зернышко не ценится дороже жемчужины...
Но тут же ей стало стыдно. Плесковская земля приняла ее, как родную, доверила ей власть над собой, свое благополучие и безопасность. Невольно она навлекла смертельную опасность на этих людей, ждавших от нее спасения. Плесковцы назвали ее своей повелительницей, а она сначала приманила на них огромное войско, а теперь думает сбежать...
Но разве может она их защитить? Даже если она сама возьмет меч и сядет на коня...
Конь Марены... Женщина на коне Марены... Как-то так грозил ей старый Громан, давно сгнивший, надо думать, в порубе на смоленском дворе. Если она возьмется за оружие, как он говорил, то на коне ее поедет сама Мать Мертвых.
Но дружина Хродгара и все ополчение, которое удастся собрать, никогда не одолеют смоленское войско. Плесковцы погибнут напрасно и не спасут ни ее, ни себя.
Оставался только один выход, и Избрана ясно видела, что он действительно единственный. Она должна бежать, но не за море, а туда, к Зимобору. Бежать немедленно, сейчас же, пока не прошла ночь, потому что на рассвете он наверняка поведет своих людей на город. Ему нужна она, его сестра-соперница. Пусть он ее получит. Пусть он выдаст ее замуж хоть за Пепелюху-водовоза, косоглазого придурка с княжеской кухни, пусть загонит ее хоть в самый глухой лес, пусть хоть голову ей отрубит! Но тогда у него не будет больше причин разорять Плесков. Она поставит условие, чтобы он немедленно увел войско назад, и Зимобор согласится. Избрана хорошо знала миролюбие брата, которое так часто казалось ей глупым, но сейчас в этом было спасение Плескова.