Страница:
— Ты уверен, что гроб был пустым?
Я взглянул на Лешу как на человека, который нарочно прикидывается дурачком.
— Неужели ты не догадываешься, кого в нем похоронили? — спросил я.
Леша смотрел на меня, губы его силились произнести имя, но он боялся ошибиться.
— Да— Да, — пришел я ему на помощь. — Смелее, не надо шептать по буквам. Похоронили ту самую девушку-наркоманку, Татьяну Васильеву, которую убили и обезобразили на Диком острове. А Милосердова, дружище, живет, здравствует и пересчитывает свой капитал.
— Ты говоришь страшные вещи.
— А страшные вещи уже стали нормальным атрибутом нашей жизни. Пора привыкнуть к ним и даже чувствовать дискомфорт, когда долгое время не происходит ничего страшного.
Леша пытался понять, шучу я или говорю серьезно.
— И кто, по-твоему, это сделал?
— Организатор и идейный вдохновитель преступления — Эльвира Леонидовна. Она, полагаю, щедро заплатила убийце, который растерзал ее светлый образ. В тот день, девятнадцатого августа, она, несомненно, на яхту не поднималась и скорее всего вообще была далеко от моря. Пассажирами «Ассоли» были только два человека — Татьяна и ее любовник, поставлявший ей наркотики. Они отправились на Дикий остров — место достаточно безлюдное, но рядом с которым в тот день ловил крабов один болван по имени Кирилл. Возможно, любовник предварительно накачал Татьяну омнополом, подавив ее волю, после чего на живописном берегу расколол ей булыжником череп.
Леша вскочил с бордюра и принялся ходить передо мной взад-вперед, беспрестанно плюясь, словно только что прожевал пучок полыни.
— Но кто, кто первый поднял шум, что убили Милосердову? — нервно выкрикнул он. — При чем тут вообще Милосердова, если убили совсем постороннюю девушку? Откуда всплыло имя Эльвиры?
— Слушай дальше, — как ни в чем не бывало ответил я. — Убийца раздевает труп Татьяны, нечаянно обронив на камни «фенечку», ее выпачканные в крови шорты и майку топит в море, а тело переносит на борт яхты. Он идет по грудь в воде, отмывается сам и отмывает свою несчастную жертву. На борту он надевает на тело заранее приготовленный костюм Милосердовой, в карманах которого могли быть документы, в том числе и паспорт. Белую накидку Эльвиры он подкидывает мне в лодку, которую сталкивает в воду.
— Чудовищно, — произнес Леша. — Все это выглядит очень правдоподобно. Я хорошо представляю, как все это было, и не вижу несостыковок. — Он сделал паузу. — Ты кого-нибудь подозреваешь?
— Я не только подозреваю. Я почти с уверенностью могу назвать имя убийцы.
— Блеск! — Леша восхищенно покачал головой. — Ты превзошел самого себя. Я в восторге… И ты можешь назвать мне этого человека?
Я колебался. Фамилия Моргуна ничего Леше не скажет — он не был знаком с ним и мог видеть начальника лодочной станции лишь эпизодически, случайно. Зато теперь, назови я его, Леша при любом удобном случае станет пялиться на Диму, как на экзотическое животное. А это может насторожить и даже спугнуть Моргуна.
— Пока нет. Боюсь ошибиться. Я суеверный.
— Но скажи хотя бы, кто он? Откуда? — настаивал Леша. Я распалил в нем любопытство.
— В некотором роде мой давний приятель. Леша кивнул.
— Я догадываюсь, о ком ты. Тот белобрысый мент. Володя, кажется, его зовут?
Я отмахнулся, словно прогонял от себя бешеную пчелу.
— Ты что, спятил? При чем тут Кныш? Леша усмехнулся краешком губ.
— Странно, что ты думаешь иначе. Я уверен, что не ошибаюсь.
— Глупость какая! — поморщился я. — С какой стати Кныш должен убивать эту девчонку?
— А с какой стати следственная бригада закрыла дело? Значит, милиция и Милосердова действуют заодно. Ты думаешь, что, имея такие огромные бабки, ей трудно купить с потрохами твоего лейтенанта?
— Да, ей нетрудно нанять киллера, но что ты привязался к лейтенанту?
— Подозрительный он парень, вот в чем дело, — ответил Леша.
Такой разговор мне не нравился. Мне вообще не нравился всякий разговор, который крушил во мне какие-либо устоявшиеся убеждения. В этом смысле работать в одиночку намного легче — никто не сбивает с толку.
Пока мы ехали в автобусе, я недолго думал над словами Леши и незаметно уснул. Где-то в районе Грушевки, когда мы мчались уже не по унылой степи, а среди пологих покрытых лесами гор, Леша растолкал меня и сунул мне под нос газету.
— Читай! — сказал он, тыкая пальцем в небольшую заметку.
Буквы плясали и двоились перед моими глазами, и я не столько читал, сколько рассматривал буквы и слова, не особенно вникая в смысл. Только на третьем абзаце до меня дошло, что речь шла об убийстве Милосердовой.
«ДЕНЬГИ „МИЛОСЕРДИЯ“: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ» — так была озаглавлена заметка. «Органы правопорядка, — писал журналист, — снова блестяще продемонстрировали свою беспомощность и трусость. Закрытие дела об убийстве Эльвиры Милосердовой „за отсутствием состава преступления“ — не просто насмешка над правосудием, а настоящее издевательство над чувствами тысяч вкладчиков, которые потеряли все свои сбережения и вместе с ними надежду на то, что власти восстановят справедливость. Допустим, что следственные органы и в самом деле не нашли состава преступления, что Милосердова погибла в результате несчастного случая, однако странным представляется то, что „отсутствие состава преступления“ было выявлено только после недвусмысленного заявления Виктора Гурули о вкладах в АО некоторых членов правительства и руководителей органов правопорядка. В настоящий момент коммерческий директор АО получает естественное удовольствие от того, как ему удалось схватить за ухо правоохранительные органы, особенно если принять во внимание, что эти уши уж слишком явно и все чаще торчат из-за каждого куста, усаженного криминальными колючками. Вряд ли можно предположить, что господин Гурули испытывает какие-либо опасения, но на всякий случай хочется успокоить его: Виктор Резоевич, оформляйте загранпаспорт спокойно, вас не посадят. Зачем нашей власти в очередной раз доказывать хорошо известную истину: народ обирается с ее молчаливого согласия, ибо за это согласие хорошо платят?»
— Здорово он высек ментов, правда? — спросил Леша. — Вот тебе, кстати, еще одна версия относительно Гурули.
— Мы уже обсуждали ее, — ответил я, возвращая газету Леше. — Фиктивный счет на мое имя, конечно, открыт не без его помощи. Но не думаю, что он лично занимался убийством Васильевой.
— Если я не ошибаюсь, завтра ты встречаешься с ним?
— Ты не ошибаешься.
— Ты не должен идти туда, — твердо сказал Леша. — Выкинь это из головы. Ты не должен идти туда ни в коем случае!
Я посмотрел на Лешу, пытаясь увидеть в его глазах, насколько он интересуется нашей встречей, и вдруг почему-то стал лукавить.
— Видишь ли, мне уже самому кажется, что нет смысла в нашей встрече. Я хотел, чтобы бомж опознал в нем любовника Татьяны. Но бомжа уже нет, значит, очная ставка отменяется.
— Вот это правильно, — согласился Леша.
— Решено, — произнес я, прерывая затянувшееся молчание. — Я не пойду туда. Гурули от нас никуда не денется. Нам надо кинуть приманку для другой, более крупной рыбки.
Леша понял, кого я имел в виду.
— Ты считаешь, что Милосердова в этой истории — самая крупная фигура?
Он не спрашивал. Он скорее хотел услышать подтверждение. Но я отрицательно покачал головой.
— Ты правильно сказал — фигура. Милосердова, как и Гурули, как еще кое-кто, — всего лишь фигура. А есть еще гроссмейстер… Так когда, ты говоришь, у тебя заканчивается отпуск?
Об отпуске Леша ничего не говорил, это я нарочно сменил тему разговора. Пора было выводить Лешу из этого водоворота. Туман рассеивался, и теперь более или менее четко я видел поле предстоящих баталий и абрис позиций противника. Вокруг меня, как тень, обозначилась зона повышенной опасности, и любой человек, находящийся в этой зоне, имел все шансы попасть вместе со мной в перекрестие прицела.
— Дня три еще есть, — ответил Леша, не совсем ясно понимая, для какой цели я об этом спросил.
— Вот и хорошо! — Я опустил руку на плечо Леше и слегка сжал его. — Вот и хорошо, — повторил я. — За эти три дня ты просто обязан наловить не меньше дюжины крабов. И в прощальный вечер мы с тобой закатим пир.
Леша смотрел на меня. Глаза его были наполнены грустью, как у пса, которому предстоит разлука с хозяином. Все правильно. Человеку должно быть грустно, если он перестает вдруг быть кому-то нужным.
25
26
Я взглянул на Лешу как на человека, который нарочно прикидывается дурачком.
— Неужели ты не догадываешься, кого в нем похоронили? — спросил я.
Леша смотрел на меня, губы его силились произнести имя, но он боялся ошибиться.
— Да— Да, — пришел я ему на помощь. — Смелее, не надо шептать по буквам. Похоронили ту самую девушку-наркоманку, Татьяну Васильеву, которую убили и обезобразили на Диком острове. А Милосердова, дружище, живет, здравствует и пересчитывает свой капитал.
— Ты говоришь страшные вещи.
— А страшные вещи уже стали нормальным атрибутом нашей жизни. Пора привыкнуть к ним и даже чувствовать дискомфорт, когда долгое время не происходит ничего страшного.
Леша пытался понять, шучу я или говорю серьезно.
— И кто, по-твоему, это сделал?
— Организатор и идейный вдохновитель преступления — Эльвира Леонидовна. Она, полагаю, щедро заплатила убийце, который растерзал ее светлый образ. В тот день, девятнадцатого августа, она, несомненно, на яхту не поднималась и скорее всего вообще была далеко от моря. Пассажирами «Ассоли» были только два человека — Татьяна и ее любовник, поставлявший ей наркотики. Они отправились на Дикий остров — место достаточно безлюдное, но рядом с которым в тот день ловил крабов один болван по имени Кирилл. Возможно, любовник предварительно накачал Татьяну омнополом, подавив ее волю, после чего на живописном берегу расколол ей булыжником череп.
Леша вскочил с бордюра и принялся ходить передо мной взад-вперед, беспрестанно плюясь, словно только что прожевал пучок полыни.
— Но кто, кто первый поднял шум, что убили Милосердову? — нервно выкрикнул он. — При чем тут вообще Милосердова, если убили совсем постороннюю девушку? Откуда всплыло имя Эльвиры?
— Слушай дальше, — как ни в чем не бывало ответил я. — Убийца раздевает труп Татьяны, нечаянно обронив на камни «фенечку», ее выпачканные в крови шорты и майку топит в море, а тело переносит на борт яхты. Он идет по грудь в воде, отмывается сам и отмывает свою несчастную жертву. На борту он надевает на тело заранее приготовленный костюм Милосердовой, в карманах которого могли быть документы, в том числе и паспорт. Белую накидку Эльвиры он подкидывает мне в лодку, которую сталкивает в воду.
— Чудовищно, — произнес Леша. — Все это выглядит очень правдоподобно. Я хорошо представляю, как все это было, и не вижу несостыковок. — Он сделал паузу. — Ты кого-нибудь подозреваешь?
— Я не только подозреваю. Я почти с уверенностью могу назвать имя убийцы.
— Блеск! — Леша восхищенно покачал головой. — Ты превзошел самого себя. Я в восторге… И ты можешь назвать мне этого человека?
Я колебался. Фамилия Моргуна ничего Леше не скажет — он не был знаком с ним и мог видеть начальника лодочной станции лишь эпизодически, случайно. Зато теперь, назови я его, Леша при любом удобном случае станет пялиться на Диму, как на экзотическое животное. А это может насторожить и даже спугнуть Моргуна.
— Пока нет. Боюсь ошибиться. Я суеверный.
— Но скажи хотя бы, кто он? Откуда? — настаивал Леша. Я распалил в нем любопытство.
— В некотором роде мой давний приятель. Леша кивнул.
— Я догадываюсь, о ком ты. Тот белобрысый мент. Володя, кажется, его зовут?
Я отмахнулся, словно прогонял от себя бешеную пчелу.
— Ты что, спятил? При чем тут Кныш? Леша усмехнулся краешком губ.
— Странно, что ты думаешь иначе. Я уверен, что не ошибаюсь.
— Глупость какая! — поморщился я. — С какой стати Кныш должен убивать эту девчонку?
— А с какой стати следственная бригада закрыла дело? Значит, милиция и Милосердова действуют заодно. Ты думаешь, что, имея такие огромные бабки, ей трудно купить с потрохами твоего лейтенанта?
— Да, ей нетрудно нанять киллера, но что ты привязался к лейтенанту?
— Подозрительный он парень, вот в чем дело, — ответил Леша.
Такой разговор мне не нравился. Мне вообще не нравился всякий разговор, который крушил во мне какие-либо устоявшиеся убеждения. В этом смысле работать в одиночку намного легче — никто не сбивает с толку.
Пока мы ехали в автобусе, я недолго думал над словами Леши и незаметно уснул. Где-то в районе Грушевки, когда мы мчались уже не по унылой степи, а среди пологих покрытых лесами гор, Леша растолкал меня и сунул мне под нос газету.
— Читай! — сказал он, тыкая пальцем в небольшую заметку.
Буквы плясали и двоились перед моими глазами, и я не столько читал, сколько рассматривал буквы и слова, не особенно вникая в смысл. Только на третьем абзаце до меня дошло, что речь шла об убийстве Милосердовой.
«ДЕНЬГИ „МИЛОСЕРДИЯ“: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ» — так была озаглавлена заметка. «Органы правопорядка, — писал журналист, — снова блестяще продемонстрировали свою беспомощность и трусость. Закрытие дела об убийстве Эльвиры Милосердовой „за отсутствием состава преступления“ — не просто насмешка над правосудием, а настоящее издевательство над чувствами тысяч вкладчиков, которые потеряли все свои сбережения и вместе с ними надежду на то, что власти восстановят справедливость. Допустим, что следственные органы и в самом деле не нашли состава преступления, что Милосердова погибла в результате несчастного случая, однако странным представляется то, что „отсутствие состава преступления“ было выявлено только после недвусмысленного заявления Виктора Гурули о вкладах в АО некоторых членов правительства и руководителей органов правопорядка. В настоящий момент коммерческий директор АО получает естественное удовольствие от того, как ему удалось схватить за ухо правоохранительные органы, особенно если принять во внимание, что эти уши уж слишком явно и все чаще торчат из-за каждого куста, усаженного криминальными колючками. Вряд ли можно предположить, что господин Гурули испытывает какие-либо опасения, но на всякий случай хочется успокоить его: Виктор Резоевич, оформляйте загранпаспорт спокойно, вас не посадят. Зачем нашей власти в очередной раз доказывать хорошо известную истину: народ обирается с ее молчаливого согласия, ибо за это согласие хорошо платят?»
— Здорово он высек ментов, правда? — спросил Леша. — Вот тебе, кстати, еще одна версия относительно Гурули.
— Мы уже обсуждали ее, — ответил я, возвращая газету Леше. — Фиктивный счет на мое имя, конечно, открыт не без его помощи. Но не думаю, что он лично занимался убийством Васильевой.
— Если я не ошибаюсь, завтра ты встречаешься с ним?
— Ты не ошибаешься.
— Ты не должен идти туда, — твердо сказал Леша. — Выкинь это из головы. Ты не должен идти туда ни в коем случае!
Я посмотрел на Лешу, пытаясь увидеть в его глазах, насколько он интересуется нашей встречей, и вдруг почему-то стал лукавить.
— Видишь ли, мне уже самому кажется, что нет смысла в нашей встрече. Я хотел, чтобы бомж опознал в нем любовника Татьяны. Но бомжа уже нет, значит, очная ставка отменяется.
— Вот это правильно, — согласился Леша.
— Решено, — произнес я, прерывая затянувшееся молчание. — Я не пойду туда. Гурули от нас никуда не денется. Нам надо кинуть приманку для другой, более крупной рыбки.
Леша понял, кого я имел в виду.
— Ты считаешь, что Милосердова в этой истории — самая крупная фигура?
Он не спрашивал. Он скорее хотел услышать подтверждение. Но я отрицательно покачал головой.
— Ты правильно сказал — фигура. Милосердова, как и Гурули, как еще кое-кто, — всего лишь фигура. А есть еще гроссмейстер… Так когда, ты говоришь, у тебя заканчивается отпуск?
Об отпуске Леша ничего не говорил, это я нарочно сменил тему разговора. Пора было выводить Лешу из этого водоворота. Туман рассеивался, и теперь более или менее четко я видел поле предстоящих баталий и абрис позиций противника. Вокруг меня, как тень, обозначилась зона повышенной опасности, и любой человек, находящийся в этой зоне, имел все шансы попасть вместе со мной в перекрестие прицела.
— Дня три еще есть, — ответил Леша, не совсем ясно понимая, для какой цели я об этом спросил.
— Вот и хорошо! — Я опустил руку на плечо Леше и слегка сжал его. — Вот и хорошо, — повторил я. — За эти три дня ты просто обязан наловить не меньше дюжины крабов. И в прощальный вечер мы с тобой закатим пир.
Леша смотрел на меня. Глаза его были наполнены грустью, как у пса, которому предстоит разлука с хозяином. Все правильно. Человеку должно быть грустно, если он перестает вдруг быть кому-то нужным.
25
— Вашей рукой, Аркадий Федорович, только отдыхающих по вечерам пугать, — сказал я, пожимая белую, в гипсе, ладонь ваятеля, словно поздоровался с ожившей статуей.
Скульптор и художник Аркадий Демчук зимой жил в Питере, а с апреля по ноябрь находился в Судаке. Здесь у него был свой дом, доставшийся в наследство от отца. Дворик, обнесенный сеткой-рабицей, напоминал то ли музей под открытым небом, то ли площадку для съемки какого-то авангардистского фильма — он ощетинился всевозможными гипсовыми статуями, словно бор корабельными соснами. Чтобы пройти к крыльцу и не задеть какого-нибудь каменного атлета с диском, надо было ловко лавировать, уподобляясь лыжнику на трассе слалома. Насколько мне было известно, в Питере хорошо шли его морские пейзажи, а здесь Демчук работал для души, почти что бесплатно. Правда, недавно он получил крупный заказ от какого-то дома отдыха и теперь лепил декоративные вазы для парка и обнаженных Венер — для парадной лестницы.
Демчук мокрыми руками гладил еще мокрые бедра свежевылепленной Венеры, приглаживая одному ему заметные дефекты. Богини любви Демчука заметно отличались от своих двойников, выставленных, к примеру, в Эрмитаже. Аркадий Федорович ваял женщин крепких, крутобедрых и пышногрудых, от которых буквально исходила энергия любви и жажда зачатия.
— Ну что, Кирилл? — спросил Демчук, опуская свои тяжелые сильные руки в таз с водой и вновь прикладывая их к ягодицам Венеры. — Шпионов ловим? Давно не видел тебя.
Я рассматривал скульптуру. Мне показалось, что женщина слегка сутулится, и я сказал об этом Демчуку.
— Все верно, — сразу же отреагировал на мое замечание Демчук. — Это современный вариант Венеры. Ежедневная стирка, глажка, уборка квартиры, походы на рынок. Так что ей положено сутулиться.
Он ласково похлопал гипсовую женщину по спине и повернулся к мангалу, до краев засыпанному морским песком. Под мангалом тлели угли.
— Как насчет чашечки кофе? — спросил он.
Никто на побережье не готовил кофе вкуснее, чем Аркадий Федорович. Мне был известен его рецепт, но я никогда его не применял из-за лени и отсутствия времени. Сначала Демчук обжаривал зерна до появления дымка на сковородке с небольшим добавлением соевого масла, затем горячие зерна превращал в пудру на ручной кофемолке, которую он привез из Аджарии, насыпал кофе в джезву, заливал теплой ключевой водой, ставил джезву на горячий песок и, помешивая деревянной палочкой, доводил кофе до кипения. Сливал в чашку первую пенку и снова ставил в жар. Когда кофе вспучивался вторично, он доливал чашку до краев.
Пока Демчук колдовал над мангалом, я ходил между скульптурами. Мускулистая девушка с веслом в старомодном купальнике заставила меня улыбнуться.
— Чего хихикаешь? — не оборачиваясь, спросил Демчук.
— Я думаю, что вы единственный из скульпторов, кто остался верен этой толстоногой красавице.
— Ты ошибаешься, — не обидевшись, ответил Аркадий Федорович. — Этой девице остались верны миллионы. Только не все имеют мужество в этом сознаться.
— Неужели вы в самом деле думаете, что это кому-то может нравиться?
— Я уверен в этом, Кирилл! — Он стал крутить никелированную ручку кофемолки. — Только хочу немного оговориться. Нравится, может быть, не весло, не старомодные трусики и не ее грубоватые ножки в ботинках. Люди, скажем так, зрелого возраста балдеют от ассоциаций, которые вызывает эта статуя. Как старая музыка, фильмы, вкус забытой еды, которую часто ели в молодости. Ассоциативная память, дорогой мой, самая сильная и объемная — это доказано психологами. Воспоминания о прошлом почти всем доставляют удовольствие, независимо от того, много или мало в действительности было там радостных событий, — таково свойство нашей памяти. И чем больше будет предметов, «звоночков», вызывающих ответную реакцию памяти, тем лучше и комфортнее чувствует себя человек.
Я рассматривал руку девушки, сжимавшую весло. Такой рукой она запросто свалила бы меня на землю.
— И что, покупают их у вас?
— Еще как! В основном санатории, где отдыхают люди постарше. — Демчук вытряхнул молотый кофе в джезву. — Но мы, кажется, не о том говорим. Ты ко мне по делу или так, потрепаться?
— По делу, Аркадий Федорович.
— Кирилл Вацура всегда приходит по делу, — хмыкнул скульптор, высоко над мангалом поднимая джезву с бурлящей коричневой пеной. — Никогда не зайдешь ко мне просто так. Из-за этого я немного чувствую себя бездельником.
Я хотел ответить, что завидую его возможности заниматься творчеством и не думать о многочисленных проблемах, но промолчал. Мы пили кофе из крохотных керамических чашек. Демчук не торопил меня. Он был человеком сдержанным, энергичным, но не суетливым, поэтому в жизни всюду успевал.
— Вы смогли бы вылепить мою физиономию? — спросил я.
Аркадий Федорович рассмеялся. Он не ожидал такого вопроса.
— Ты хочешь установить себе при жизни памятник?
— Можно сказать, что так.
— Ты хочешь бюст или скульптуру в полный рост?
Я призадумался. Надо было как-то сформулировать свою просьбу, не рассказывая того, о чем нельзя было говорить. Это неожиданно оказалось для меня непростым делом.
— Видите ли, мне надо… — Я сделал вид, что отпиваю кофе из чашечки, хотя она была уже пуста. — В общем, мне нужен мой двойник. Такой, чтобы в вечерних сумерках за двадцать шагов нельзя было заметить, что морда у него не живая, а гипсовая.
Аркадий Федорович взглянул на меня с любопытством. Потом заглянул в чашечку, стал наклонять ее из стороны в сторону, чтобы кофейная гуща налипла на стенки.
— Я так понимаю, — сказал он после недолгой паузы, — что ты хочешь кого-то надуть?
— Вы отгадали.
— Но видишь ли, в чем проблема. Гипсовую морду невозможно принять за живое лицо. Разве что в сильном подпитии. Она ведь будет белой, как облако.
— А если ее раскрасить масляными красками?
— Раскрасить? — Демчук задумался. — А если раскрасить, то, пожалуй, можно. Но это будет что-то среднее между скульптурой и живописью… Ну хорошо. Допустим, вылеплю я твою голову, раскрашу. И что ты будешь с ней дальше делать?
— Мне нужен будет какой-нибудь каркас, на который я эту голову и прицеплю. А сверху надену костюм.
— А как придашь форму рукам и ногам? Наполнение какое у тебя будет? Без наполнения сразу будет видно, что это костюм на вешалке, а не человек.
— Наполнение? — Я пожал плечами. — Может быть, песком?
Демчук покачал головой.
— Нет, это так не делается. Ничего у тебя не выйдет. Розыгрыш не получится… Если, конечно, ты в самом деле решил разыграть, а не…
Он не договорил и стал рассматривать узоры на следах кофейной гущи. Демчук ждал от меня откровенности. Он дал мне ясно понять, что ничем не сможет помочь, если я внятно не объясню ему, для чего мне нужна такая кукла.
— Я не столько хочу разыграть кого-то, сколько спасти свою жизнь, — объяснил я. — По мне будут стрелять… Пусть лучше уж по гипсовому, чем по живому.
Демчук поднял глаза.
— Ты по-прежнему играешь в опасные игры, Кирилл?
— Увы, Аркадий Федорович.
— Не лучше ли вообще обойти опасное место, чем совать туда куклу?
— Конечно, лучше было бы обойти. Но тогда меня пристрелят в другом месте.
Демчук стал ходить среди своих безмолвных шедевров.
— И как срочно тебе нужна такая фигура?
— Завтра к восьми вечера… Я вам заплачу, сколько потребуете.
Демчук покачал головой.
— Нет, с тебя я денег не возьму. Ты мне потом отработаешь своей головой. Она у тебя светлая… Ну-ка подойди!
Он протянул руку и коснулся пальцами моего подбородка, повернул голову в одну сторону, потом в другую, изучая мой фейс.
— Хороший череп, — сказал он.
— Вы находите?
— Только стрижка коротковата. У меня таких париков нет… Да ладно, что-нибудь придумаем. Пойдем-ка в дом.
Мы вошли в комнату, которая мало чем отличалась от двора. Аркадий Федорович усадил меня в глубокое кресло, запрокинул голову назад, зачесал волосы наверх. Затем я услышал, как он наливает в таз воду.
— Не дергайся, — предупредил он. — Не у стоматолога.
Мне на лицо легла теплая влажная марля.
Скульптор и художник Аркадий Демчук зимой жил в Питере, а с апреля по ноябрь находился в Судаке. Здесь у него был свой дом, доставшийся в наследство от отца. Дворик, обнесенный сеткой-рабицей, напоминал то ли музей под открытым небом, то ли площадку для съемки какого-то авангардистского фильма — он ощетинился всевозможными гипсовыми статуями, словно бор корабельными соснами. Чтобы пройти к крыльцу и не задеть какого-нибудь каменного атлета с диском, надо было ловко лавировать, уподобляясь лыжнику на трассе слалома. Насколько мне было известно, в Питере хорошо шли его морские пейзажи, а здесь Демчук работал для души, почти что бесплатно. Правда, недавно он получил крупный заказ от какого-то дома отдыха и теперь лепил декоративные вазы для парка и обнаженных Венер — для парадной лестницы.
Демчук мокрыми руками гладил еще мокрые бедра свежевылепленной Венеры, приглаживая одному ему заметные дефекты. Богини любви Демчука заметно отличались от своих двойников, выставленных, к примеру, в Эрмитаже. Аркадий Федорович ваял женщин крепких, крутобедрых и пышногрудых, от которых буквально исходила энергия любви и жажда зачатия.
— Ну что, Кирилл? — спросил Демчук, опуская свои тяжелые сильные руки в таз с водой и вновь прикладывая их к ягодицам Венеры. — Шпионов ловим? Давно не видел тебя.
Я рассматривал скульптуру. Мне показалось, что женщина слегка сутулится, и я сказал об этом Демчуку.
— Все верно, — сразу же отреагировал на мое замечание Демчук. — Это современный вариант Венеры. Ежедневная стирка, глажка, уборка квартиры, походы на рынок. Так что ей положено сутулиться.
Он ласково похлопал гипсовую женщину по спине и повернулся к мангалу, до краев засыпанному морским песком. Под мангалом тлели угли.
— Как насчет чашечки кофе? — спросил он.
Никто на побережье не готовил кофе вкуснее, чем Аркадий Федорович. Мне был известен его рецепт, но я никогда его не применял из-за лени и отсутствия времени. Сначала Демчук обжаривал зерна до появления дымка на сковородке с небольшим добавлением соевого масла, затем горячие зерна превращал в пудру на ручной кофемолке, которую он привез из Аджарии, насыпал кофе в джезву, заливал теплой ключевой водой, ставил джезву на горячий песок и, помешивая деревянной палочкой, доводил кофе до кипения. Сливал в чашку первую пенку и снова ставил в жар. Когда кофе вспучивался вторично, он доливал чашку до краев.
Пока Демчук колдовал над мангалом, я ходил между скульптурами. Мускулистая девушка с веслом в старомодном купальнике заставила меня улыбнуться.
— Чего хихикаешь? — не оборачиваясь, спросил Демчук.
— Я думаю, что вы единственный из скульпторов, кто остался верен этой толстоногой красавице.
— Ты ошибаешься, — не обидевшись, ответил Аркадий Федорович. — Этой девице остались верны миллионы. Только не все имеют мужество в этом сознаться.
— Неужели вы в самом деле думаете, что это кому-то может нравиться?
— Я уверен в этом, Кирилл! — Он стал крутить никелированную ручку кофемолки. — Только хочу немного оговориться. Нравится, может быть, не весло, не старомодные трусики и не ее грубоватые ножки в ботинках. Люди, скажем так, зрелого возраста балдеют от ассоциаций, которые вызывает эта статуя. Как старая музыка, фильмы, вкус забытой еды, которую часто ели в молодости. Ассоциативная память, дорогой мой, самая сильная и объемная — это доказано психологами. Воспоминания о прошлом почти всем доставляют удовольствие, независимо от того, много или мало в действительности было там радостных событий, — таково свойство нашей памяти. И чем больше будет предметов, «звоночков», вызывающих ответную реакцию памяти, тем лучше и комфортнее чувствует себя человек.
Я рассматривал руку девушки, сжимавшую весло. Такой рукой она запросто свалила бы меня на землю.
— И что, покупают их у вас?
— Еще как! В основном санатории, где отдыхают люди постарше. — Демчук вытряхнул молотый кофе в джезву. — Но мы, кажется, не о том говорим. Ты ко мне по делу или так, потрепаться?
— По делу, Аркадий Федорович.
— Кирилл Вацура всегда приходит по делу, — хмыкнул скульптор, высоко над мангалом поднимая джезву с бурлящей коричневой пеной. — Никогда не зайдешь ко мне просто так. Из-за этого я немного чувствую себя бездельником.
Я хотел ответить, что завидую его возможности заниматься творчеством и не думать о многочисленных проблемах, но промолчал. Мы пили кофе из крохотных керамических чашек. Демчук не торопил меня. Он был человеком сдержанным, энергичным, но не суетливым, поэтому в жизни всюду успевал.
— Вы смогли бы вылепить мою физиономию? — спросил я.
Аркадий Федорович рассмеялся. Он не ожидал такого вопроса.
— Ты хочешь установить себе при жизни памятник?
— Можно сказать, что так.
— Ты хочешь бюст или скульптуру в полный рост?
Я призадумался. Надо было как-то сформулировать свою просьбу, не рассказывая того, о чем нельзя было говорить. Это неожиданно оказалось для меня непростым делом.
— Видите ли, мне надо… — Я сделал вид, что отпиваю кофе из чашечки, хотя она была уже пуста. — В общем, мне нужен мой двойник. Такой, чтобы в вечерних сумерках за двадцать шагов нельзя было заметить, что морда у него не живая, а гипсовая.
Аркадий Федорович взглянул на меня с любопытством. Потом заглянул в чашечку, стал наклонять ее из стороны в сторону, чтобы кофейная гуща налипла на стенки.
— Я так понимаю, — сказал он после недолгой паузы, — что ты хочешь кого-то надуть?
— Вы отгадали.
— Но видишь ли, в чем проблема. Гипсовую морду невозможно принять за живое лицо. Разве что в сильном подпитии. Она ведь будет белой, как облако.
— А если ее раскрасить масляными красками?
— Раскрасить? — Демчук задумался. — А если раскрасить, то, пожалуй, можно. Но это будет что-то среднее между скульптурой и живописью… Ну хорошо. Допустим, вылеплю я твою голову, раскрашу. И что ты будешь с ней дальше делать?
— Мне нужен будет какой-нибудь каркас, на который я эту голову и прицеплю. А сверху надену костюм.
— А как придашь форму рукам и ногам? Наполнение какое у тебя будет? Без наполнения сразу будет видно, что это костюм на вешалке, а не человек.
— Наполнение? — Я пожал плечами. — Может быть, песком?
Демчук покачал головой.
— Нет, это так не делается. Ничего у тебя не выйдет. Розыгрыш не получится… Если, конечно, ты в самом деле решил разыграть, а не…
Он не договорил и стал рассматривать узоры на следах кофейной гущи. Демчук ждал от меня откровенности. Он дал мне ясно понять, что ничем не сможет помочь, если я внятно не объясню ему, для чего мне нужна такая кукла.
— Я не столько хочу разыграть кого-то, сколько спасти свою жизнь, — объяснил я. — По мне будут стрелять… Пусть лучше уж по гипсовому, чем по живому.
Демчук поднял глаза.
— Ты по-прежнему играешь в опасные игры, Кирилл?
— Увы, Аркадий Федорович.
— Не лучше ли вообще обойти опасное место, чем совать туда куклу?
— Конечно, лучше было бы обойти. Но тогда меня пристрелят в другом месте.
Демчук стал ходить среди своих безмолвных шедевров.
— И как срочно тебе нужна такая фигура?
— Завтра к восьми вечера… Я вам заплачу, сколько потребуете.
Демчук покачал головой.
— Нет, с тебя я денег не возьму. Ты мне потом отработаешь своей головой. Она у тебя светлая… Ну-ка подойди!
Он протянул руку и коснулся пальцами моего подбородка, повернул голову в одну сторону, потом в другую, изучая мой фейс.
— Хороший череп, — сказал он.
— Вы находите?
— Только стрижка коротковата. У меня таких париков нет… Да ладно, что-нибудь придумаем. Пойдем-ка в дом.
Мы вошли в комнату, которая мало чем отличалась от двора. Аркадий Федорович усадил меня в глубокое кресло, запрокинул голову назад, зачесал волосы наверх. Затем я услышал, как он наливает в таз воду.
— Не дергайся, — предупредил он. — Не у стоматолога.
Мне на лицо легла теплая влажная марля.
26
Наверное, все же не стоило отказываться от помощи Демчука, которую он мне предлагал. Время — всего седьмой час, и вряд ли человек Гурули приедет сюда с таким «ефрейторским зазором». У разбитого пьедестала сейчас было достаточно безопасно и безлюдно, и Демчук, будь он со мной, спокойно и без мата собрал бы чучело. У меня же, как назло, все получалось из рук вон плохо. Проволочный каркас, пока я нес его, погнулся, и фигура моего двойника стала какой-то дегенеративной. Пришлось расстегивать все пуговицы на костюме, снимать пиджак и брюки с каркаса и выпрямлять проволоку.
Потом, как меня научил Демчук, я брал из стопки старые газеты, разворачивал, комкал и набивал ими рукава и штанины костюма, придавая им объем. Целый час я провозился за кустарником на склоне, ведущем к морю, и когда водрузил раскрашенную гипсовую голову на стержень и осмотрел своего двойника, то мне стало так плохо, что я даже тихо застонал. Опершись о ветку, передо мной стоял какой-то урод в костюме, с распухшими руками и ногами, впалой грудью и плоским задом. Физиономия его, наполовину скрытая большими черными очками и рыжеватым чубом, зачесанным на лоб, лоснилась, словно ее намазали салом, и отсвечивала неестественным бронзовым загаром, как будто он только что вернулся из зоны испытания ядерного оружия. Если он действительно похож на меня, то мне следует поменьше бывать на людях и не пугать их своей омерзительной рожей.
Вытаскивая чучело на шоссе, я уже сильно сомневался, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное. Солнце уже скрылось за горами, и вся надежда была на сумерки, которые должны были скрыть многочисленные недостатки моего двойника.
Я приставил фигуру к постаменту, согнул ее руку в локте и прижал гипсовую щеку к рукаву — так не было заметно, что рукав пустой, без кисти. Ноги я расставил пошире, но мне показалось, что такая поза смотрится неестественно, и я скрестил их. Конец второго рукава я сунул в карман пиджака. Последним штрихом была сигарета, которую я воткнул в специальное отверстие между губами моего поганого двойника. Затем отошел на шоссе и посмотрел, как чучело смотрится со стороны. И облегченно вздохнул. Неплохо. Даже здорово! Мурашки пробежали по спине от неприятного ощущения, что фигура вот-вот оживет, шевельнется, выпустит из ноздрей струйки табачного дыма и двинется на меня.
Я взглянул на часы — четверть восьмого. Еще раз проверил, достаточно ли устойчива фигура, опалил кончик сигареты, перекрестил чучело и, подхватив рюкзак, перешел на противоположную сторону шоссе и стал подниматься по сыпучему склону вверх. Там нашел промоину, на дне которой, словно клубок змей, сплелись между собой коричневые корни крымской сосны, и стал готовить позицию.
Трофейный, отлично смазанный пистолет «ТТ» с глушителем, который достался мне в Таджикистане, я взвел, поставил на предохранитель и спрятал в нагрудный карман куртки. Наручники, одолженные у Кныша, повесил на поясной ремень. Разгребая обеими руками землю перед собой, сделал небольшой бруствер, а в нем — узкую бойницу. Эти меры предосторожности наверняка окажутся лишними, но у меня не было терпения сидеть без дела. Без четверти восемь, когда в сгущающихся сумерках начали блекнуть краски и физиономия чучела в солнцезащитных очках стала выглядеть нелепо, я замер на дне своего окопа, глядя в сторону Морского.
Я был уверен, что машина приедет именно с той стороны, потому что водителю, сидящему у левого окна, так будет намного удобнее стрелять. В момент, когда она поравняется с постаментом, мы с водителем окажемся практически на одной линии, и я буду видеть его плечи и спину. Главное — не промахнуться и нечаянно не угодить ему в затылок или позвоночник.
Я устал держать пистолет в руке и положил его на плоский камень в нише. Если машина опоздает хотя бы на полчаса, то наш совместный с Демчуком шедевр невозможно будет различить в темноте. «Но он не опоздает, скорее он вообще не приедет», — подумал я, когда мои электронные часы пропиликали двадцать ноль-ноль. Мимо, в сторону Морского, подняв клубы пыли, прогрохотал грузовик с прицепом. Как только он покатил вниз, ухая тормозами, я различил ровный гул легковой машины, идущей на подъем. Я вобрал голову в плечи, сжал в ладони рукоятку пистолета и стал всматриваться в шоссе. На подъем вылетела светлая иномарка — кажется, это была старая «Тойота», — притормозила у памятника, и на секунду я отчетливо увидел незнакомого человека за рулем, который сидел у правой дверцы, высунув локоть в открытое окошко. Рулевая колонка была с правой стороны! С такого положения невозможно было выстрелить.
Как будто согласившись с моими мыслями, водитель ударил по газам, и машина, увеличив скорость, быстро умчалась прочь. И снова стало тихо.
Я выругался в полный голос, вышел из своего укрытия и спрыгнул с обрыва на шоссе. «Тойота», подмигивая красными огоньками, катилась по спуску. «Что его насторожило? — думал я, глядя то на удаляющуюся машину, то на чучело. — Почему он был на машине с правосторонним управлением, ведь через всю кабину стрелять не только неудобно, а практически невозможно?»
Тут я, издав какой-то сдавленный звук, быстро присел и на полусогнутых побежал к постаменту. «Тойота» разворачивалась она возвращалась! Все правильно! Водитель первый раз проехал мимо, чтобы убедиться, что я один и жду его. Теперь постамент окажется от него по правую руку и выстрелить на ходу через открытое окно будет совсем несложно.
Я подскочил к своему двойнику. Надо было для большей убедительности сменить позу. Повернул куклу на полоборота, прислонил ее грудью к постаменту. Уставший от долгого ожидания человек встал бы именно в такую позу. Водитель — если он, конечно, вообще будет стрелять — наверняка станет метить в висок. Я опять перекрестил чучело — христианин, ешь твою медузу! — и кинулся вперед, на противоположную сторону постамента. Отсюда я смогу увидеть водителя через лобовое стекло. Отсюда не промахнусь.
Машина взлетела на перевал на большой скорости, но за два десятка метров до постамента снова пригасила скорость. Я видел, как водитель повернул голову вправо, глядя на чучело. Свободная рука ушла вниз, затем — резко вверх. Он выпрямил ее, высунув в окошко. Матово блеснул ствол пистолета. Один за другим прозвучали три выстрела. Я успел увидеть, как гипсовая голова разорвалась на куски, словно внутри ее сработала граната. Крошки защелкали по бетонной поверхности постамента, и рядом со мной упал отвратительный розоватый нос. «Тойота» взвыла мотором. Я сделал какой-то несуразный прыжок и упал на шоссе перед машиной, мчащейся на меня. У меня уже не оставалось времени, чтобы так же эффектно, как киллер, вытащить пистолет и, вытянув руку, направить его на цель. Рукоятка зацепилась за край карма на, а палец уже давил на спусковой крючок. Две пули ушли выше кабины в небо. Третья выбила лобовое стекло, и оно осыпалось мокрым саха ром. Завизжали тормоза. Киллер машинально рванул руль в сторону, пытаясь меня объехать. Он все еще держал в правой руке пистолет, сжимая его рукоятку вместе с рулевым колесом. Четвертый раз я смог выстрелить, хорошо прицелившись. Машина съехала на обочину и сразу же сбила оградительный столбик. Деформированное правое крыло острым клином вонзилось в колесо. Раздался скрежет, дверка раскрылась с такой силой, словно по ней изнутри ударили ногой. «Тойота» с намертво заклинившим правым колесом пробороздила метр юзом и, развернувшись боком, замерла в нескольких шагах от меня.
Я вскочил на ноги и кинулся к машине. У самой двери на земле лежал револьвер с коротким тяжелым стволом. Я откинул его ногой и заглянул в кабину. Согнувшись вдвое, на сиденье стонал и корчился молодой человек в джинсах и бордовой майке. Обе руки, выпачканные в крови, он прижимал к верхней части груди, словно что-то прятал и боялся, что я отниму это у него. Я придавил его коленом и рывком отвел окровавленную руку от груди. Киллер повернул лицо в мою сторону, и я увидел перекошенный от боли рот, маленькие темные глазки, спрятанные под тяжелыми надбровными дугами со сросшимися на переносице бровями. Темное пятно было почти незаметно на бордовом фоне. — Вылезай! — приказал я, приставляя ствол своего «ТТ» к голове убийцы.
Парень застонал, когда я, поторапливая, дернул его за руку. Он не симулировал: пуля, кажется, угодила ему под левую ключицу, и рана доставляла сильную боль. Опасаясь, как бы он сейчас не отдал концы, я выволок его наружу, положил на землю и стал сдирать с него майку.
К счастью, все оказалось намного проще, чем я предполагал. Рана, на мой неискушенный взгляд, была пустяковой, точнее — не смертельной. Над плечевым суставом чернела дырочка, и из нее тонкой струйкой сочилась кровь. Возможно, моя пуля раздробила киллеру сустав, но сострадать убийце по этому поводу я не стал. Знал мокрушник, на какое дело шел, — значит, пусть теперь выгребает по полной программе.
Потом, как меня научил Демчук, я брал из стопки старые газеты, разворачивал, комкал и набивал ими рукава и штанины костюма, придавая им объем. Целый час я провозился за кустарником на склоне, ведущем к морю, и когда водрузил раскрашенную гипсовую голову на стержень и осмотрел своего двойника, то мне стало так плохо, что я даже тихо застонал. Опершись о ветку, передо мной стоял какой-то урод в костюме, с распухшими руками и ногами, впалой грудью и плоским задом. Физиономия его, наполовину скрытая большими черными очками и рыжеватым чубом, зачесанным на лоб, лоснилась, словно ее намазали салом, и отсвечивала неестественным бронзовым загаром, как будто он только что вернулся из зоны испытания ядерного оружия. Если он действительно похож на меня, то мне следует поменьше бывать на людях и не пугать их своей омерзительной рожей.
Вытаскивая чучело на шоссе, я уже сильно сомневался, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное. Солнце уже скрылось за горами, и вся надежда была на сумерки, которые должны были скрыть многочисленные недостатки моего двойника.
Я приставил фигуру к постаменту, согнул ее руку в локте и прижал гипсовую щеку к рукаву — так не было заметно, что рукав пустой, без кисти. Ноги я расставил пошире, но мне показалось, что такая поза смотрится неестественно, и я скрестил их. Конец второго рукава я сунул в карман пиджака. Последним штрихом была сигарета, которую я воткнул в специальное отверстие между губами моего поганого двойника. Затем отошел на шоссе и посмотрел, как чучело смотрится со стороны. И облегченно вздохнул. Неплохо. Даже здорово! Мурашки пробежали по спине от неприятного ощущения, что фигура вот-вот оживет, шевельнется, выпустит из ноздрей струйки табачного дыма и двинется на меня.
Я взглянул на часы — четверть восьмого. Еще раз проверил, достаточно ли устойчива фигура, опалил кончик сигареты, перекрестил чучело и, подхватив рюкзак, перешел на противоположную сторону шоссе и стал подниматься по сыпучему склону вверх. Там нашел промоину, на дне которой, словно клубок змей, сплелись между собой коричневые корни крымской сосны, и стал готовить позицию.
Трофейный, отлично смазанный пистолет «ТТ» с глушителем, который достался мне в Таджикистане, я взвел, поставил на предохранитель и спрятал в нагрудный карман куртки. Наручники, одолженные у Кныша, повесил на поясной ремень. Разгребая обеими руками землю перед собой, сделал небольшой бруствер, а в нем — узкую бойницу. Эти меры предосторожности наверняка окажутся лишними, но у меня не было терпения сидеть без дела. Без четверти восемь, когда в сгущающихся сумерках начали блекнуть краски и физиономия чучела в солнцезащитных очках стала выглядеть нелепо, я замер на дне своего окопа, глядя в сторону Морского.
Я был уверен, что машина приедет именно с той стороны, потому что водителю, сидящему у левого окна, так будет намного удобнее стрелять. В момент, когда она поравняется с постаментом, мы с водителем окажемся практически на одной линии, и я буду видеть его плечи и спину. Главное — не промахнуться и нечаянно не угодить ему в затылок или позвоночник.
Я устал держать пистолет в руке и положил его на плоский камень в нише. Если машина опоздает хотя бы на полчаса, то наш совместный с Демчуком шедевр невозможно будет различить в темноте. «Но он не опоздает, скорее он вообще не приедет», — подумал я, когда мои электронные часы пропиликали двадцать ноль-ноль. Мимо, в сторону Морского, подняв клубы пыли, прогрохотал грузовик с прицепом. Как только он покатил вниз, ухая тормозами, я различил ровный гул легковой машины, идущей на подъем. Я вобрал голову в плечи, сжал в ладони рукоятку пистолета и стал всматриваться в шоссе. На подъем вылетела светлая иномарка — кажется, это была старая «Тойота», — притормозила у памятника, и на секунду я отчетливо увидел незнакомого человека за рулем, который сидел у правой дверцы, высунув локоть в открытое окошко. Рулевая колонка была с правой стороны! С такого положения невозможно было выстрелить.
Как будто согласившись с моими мыслями, водитель ударил по газам, и машина, увеличив скорость, быстро умчалась прочь. И снова стало тихо.
Я выругался в полный голос, вышел из своего укрытия и спрыгнул с обрыва на шоссе. «Тойота», подмигивая красными огоньками, катилась по спуску. «Что его насторожило? — думал я, глядя то на удаляющуюся машину, то на чучело. — Почему он был на машине с правосторонним управлением, ведь через всю кабину стрелять не только неудобно, а практически невозможно?»
Тут я, издав какой-то сдавленный звук, быстро присел и на полусогнутых побежал к постаменту. «Тойота» разворачивалась она возвращалась! Все правильно! Водитель первый раз проехал мимо, чтобы убедиться, что я один и жду его. Теперь постамент окажется от него по правую руку и выстрелить на ходу через открытое окно будет совсем несложно.
Я подскочил к своему двойнику. Надо было для большей убедительности сменить позу. Повернул куклу на полоборота, прислонил ее грудью к постаменту. Уставший от долгого ожидания человек встал бы именно в такую позу. Водитель — если он, конечно, вообще будет стрелять — наверняка станет метить в висок. Я опять перекрестил чучело — христианин, ешь твою медузу! — и кинулся вперед, на противоположную сторону постамента. Отсюда я смогу увидеть водителя через лобовое стекло. Отсюда не промахнусь.
Машина взлетела на перевал на большой скорости, но за два десятка метров до постамента снова пригасила скорость. Я видел, как водитель повернул голову вправо, глядя на чучело. Свободная рука ушла вниз, затем — резко вверх. Он выпрямил ее, высунув в окошко. Матово блеснул ствол пистолета. Один за другим прозвучали три выстрела. Я успел увидеть, как гипсовая голова разорвалась на куски, словно внутри ее сработала граната. Крошки защелкали по бетонной поверхности постамента, и рядом со мной упал отвратительный розоватый нос. «Тойота» взвыла мотором. Я сделал какой-то несуразный прыжок и упал на шоссе перед машиной, мчащейся на меня. У меня уже не оставалось времени, чтобы так же эффектно, как киллер, вытащить пистолет и, вытянув руку, направить его на цель. Рукоятка зацепилась за край карма на, а палец уже давил на спусковой крючок. Две пули ушли выше кабины в небо. Третья выбила лобовое стекло, и оно осыпалось мокрым саха ром. Завизжали тормоза. Киллер машинально рванул руль в сторону, пытаясь меня объехать. Он все еще держал в правой руке пистолет, сжимая его рукоятку вместе с рулевым колесом. Четвертый раз я смог выстрелить, хорошо прицелившись. Машина съехала на обочину и сразу же сбила оградительный столбик. Деформированное правое крыло острым клином вонзилось в колесо. Раздался скрежет, дверка раскрылась с такой силой, словно по ней изнутри ударили ногой. «Тойота» с намертво заклинившим правым колесом пробороздила метр юзом и, развернувшись боком, замерла в нескольких шагах от меня.
Я вскочил на ноги и кинулся к машине. У самой двери на земле лежал револьвер с коротким тяжелым стволом. Я откинул его ногой и заглянул в кабину. Согнувшись вдвое, на сиденье стонал и корчился молодой человек в джинсах и бордовой майке. Обе руки, выпачканные в крови, он прижимал к верхней части груди, словно что-то прятал и боялся, что я отниму это у него. Я придавил его коленом и рывком отвел окровавленную руку от груди. Киллер повернул лицо в мою сторону, и я увидел перекошенный от боли рот, маленькие темные глазки, спрятанные под тяжелыми надбровными дугами со сросшимися на переносице бровями. Темное пятно было почти незаметно на бордовом фоне. — Вылезай! — приказал я, приставляя ствол своего «ТТ» к голове убийцы.
Парень застонал, когда я, поторапливая, дернул его за руку. Он не симулировал: пуля, кажется, угодила ему под левую ключицу, и рана доставляла сильную боль. Опасаясь, как бы он сейчас не отдал концы, я выволок его наружу, положил на землю и стал сдирать с него майку.
К счастью, все оказалось намного проще, чем я предполагал. Рана, на мой неискушенный взгляд, была пустяковой, точнее — не смертельной. Над плечевым суставом чернела дырочка, и из нее тонкой струйкой сочилась кровь. Возможно, моя пуля раздробила киллеру сустав, но сострадать убийце по этому поводу я не стал. Знал мокрушник, на какое дело шел, — значит, пусть теперь выгребает по полной программе.