Страница:
— Какое условие? — заморгал глазками Милосердов. — Вы просили освободить двух человек. Одного я уже освободил, а вторая сопротивляется. Ей здесь больше нравится, наверное. А конкретные личности, полковник, мы с вами не оговаривали.
— Анна! — шептал я и подталкивал ее в спину. — Уходи отсюда к чертовой матери! Я тебя умоляю! Ради нашей любви! Ради меня — уйди отсюда!
— Мы выйдем отсюда вдвоем! — громко сказала Анна. — Бесполезно меня уговаривать.
— Давайте я пойду вместо нее? — снова оживилась толстушка, повернув голову. — Господа, отпустите меня Христа ради!
— Может быть, вам помочь? — Секач стал приближаться к нам с шутовскими ужимками. — Или вынести на ручках?
— Пошел вон, — ответил я ему.
— Шеф! — возмутился Секач. — А они хамят!
— Вы позволите мне поговорить с ними? — спросил Нефедов у Милосердова.
— Полминуты. Леша, который все это время охранял вход в красную комнату, приблизился к Милосердову и сказал:
— Шеф, этих двоих надо отпустить. Это будет ваш сильный ход…
Нефедов подошел к нам.
— Вот что, друзья, — взволнованно прошептал он. — Влипли вы очень серьезно. Ни самолета, ни автобуса никто Милосердову не даст. Омоновцы настроены очень решительно. Сейчас начнется такая рубка, что здесь вряд ли кто живым останется. Анна, сейчас ты выйдешь со мной, а Кирилла я постараюсь обменять на наркотики. Это тоже валюта, и у террористов она хорошо идет…
— Нет, — перебила его Анна. — Без Кирилла я отсюда не выйду.
— Ну вот что! — теряя терпение, произнес я. — Хватит здесь разыгрывать партизанку! Хватит впадать в детство! Не тот случай, Анна! Прекрати этот идиотский спектакль патриотов! Выметайся, и чтобы я тебя здесь не видел!
Я кинул взгляд на Нефедова. Он понял меня: схватил Анну за руку и потянул за собой. Анна вдруг замахнулась сумочкой и ударила Нефедова по голове.
— Отцепись! Отпусти меня! Я ненавижу тебя! Не смей прикасаться ко мне!..
Она вырвалась, подбежала ко мне, сверкнула глазами, полными гнева.
— Что скрипишь зубами, предатель! — произнесла она. — На что ты меня толкаешь? А на моем месте ты поступил бы так же? Ты бы меня бросил, да?!
— Да! — закричал я. — Да! Ни видеть, ни слышать тебя не хочу! Убирайся!
Нефедов подошел к Милосердову.
— За него я принесу наркотики. Постараюсь добыть и оружие… Отпусти его, — добавил он тише, с мольбой. — Отпусти обоих, Милосердое, не бери грех на душу…
— Надо отпустить, шеф, — с другой стороны снова стал просить Леша.
— Полковник, вы не деловой человек! — хмыкнул Милосердое. — Какие наркотики? За кого вы нас принимаете? Я политик, за мной идет народ! А вы — наркотики…
— Да чо с ней церемониться! — вдруг сорвался с места Секач, быстро подошел к Анне и схватил ее за волосы. — На улицу, сука!
Он пригнул ее голову и толкнул к двери. Анна устояла на ногах, развернула левое плечо и сильно замахнулась. Мы ударили Секача почти одновременно: Анна залепила ему звонкую пощечину, а я, задней мыслью понимая, что мы подписываем себе смертный приговор, со стоном наслаждения заехал ему кулаком в подбородок. Секач рухнул на кассовую стойку, и вслед за этим события понеслись со страшной скоростью. Оглушительно застучала автоматная очередь, погас свет, раздался обвальный грохот бьющегося стекла, истошно завизжали женщины.
— На пол! — диким голосом кричал Нефедов. — Все на пол!
Рядом трещала стойка, раздавались выстрелы, короткие вспышки вырывали из темноты силуэты людей с оружием, над полом потянуло холодным сквозняком. Я лежал сверху Анны, прикрывая ее собой. Под чьей-то подошвой хрустнули осколки стекла. За стойкой страшным голосом кричал человек, ругался матом и умолял добить. Несколько человек позади нас выбивали прикладами остатки стекол в оконных рамах и срывали жалюзи. С улицы ударили мощные прожекторы, заливая зал молочно-белым светом. Я видел только полусогнутые фигуры омоновцев и лежащих на полу людей. Над ними плоскими струями покачивался дым.
Выстрелы затихли. Я оперся руками о холодный пол, усыпанный битым стеклом, дернул головой, стряхивая застрявшие в волосах осколки, провел ладонью по голове Анны.
— Нет, зря мы не пошли на «Евгения Онегина», — пробормотал я. — Президентская ложа, коньяк… Анюта, ты как?
— Дайте свет! — скомандовал кто-то.
Под потолком вспыхнули уцелевшие светильники. Я щурился, кашлял. Едкий дым сдавливал горло. У входа, прижимая коленом к полу Милосердова, стоял Леша Малыгин. Он завел обе руки Германа за спину и защелкнул на них наручники. Нефедов, морщась от боли, подошел к Малыгину, обнял одной рукой и кивнул на улицу:
— Иди, теперь без тебя разберемся.
— Анна, — позвал я. Она лежала на холодном полу лицом вниз. Я взял ее за плечи и приподнял. Волосы закрыли ей лицо. Тогда я сел на пол и положил ее голову к себе на колени. — Ну все, хватит, — сказал я. — Пошутили и хватит.
— Второй этаж блокирован? — спросил Леша у Нефедова. Тот кивнул. Правой рукой он поддерживал левую. На рукаве, выше локтя, проступило темное пятно.
— Иди, — повторил Нефедов. Леша отрицательно покачал головой.
— Нет, я останусь до конца.
Он посмотрел на нас с Анной, и лицо его помертвело.
— Анна, — шепнул я, убирая волосы с ее лица. — Анютка, милая, что с тобой случилось?
Глаза ее были открыты. В уголке губ алела капелька крови.
Леша подошел к нам. Под его ногами хрустело стекло.
— Так ты, оказывается, мент? — спросил я равнодушно.
— Что с ней?
— Не знаю, — ответил я. — Молчит.
Леща присел рядом, взял руку Анны, держал ее долго, глядя на кусочки стекла, выпачканные в чьей-то крови. Потом опустил руку на пол.
— Пульса нет, — произнес он.
— Это ерунда, — ответил я. — Пульс не всегда можно прощупать. Она дышит.
— Она умерла, — сказал Леша.
— Сам ты умер, дурак! — выкрикнул я не своим голосом, исковерканным спазмой. Что-то сдавило горло так сильно, что потемнело в глазах, и я часто сглатывал, откашливался, но вместо кашля получался стон. — Послушай, Лешик, сколько у тебя масок, кто ты вообще такой? Может, Фантомас?
Леша выпрямился. Его качнуло, и он ухватился за расщепленную стойку. Омоновцы выводили оставшихся в живых боевиков. Германа Милосердова подняли на ноги два человека в штатском и повели к машине, которая задним ходом подъезжала к разбитым дверям.
Нефедов, опустив раненую руку в карман плаща, ходил по залу и часто затягивался сигаретой. Какой-то мужчина в кожанке. подскочил к нему и, показывая на улицу, сказал:
— Там пресса, Валерий Константинович. Просят разрешения пройти в зал.
— Кто?! Пресса?!. К черту прессу! — вдруг необыкновенно зло крикнул Нефедов. — Гони их отсюда к чертовой матери!
— А телевидение?
— Всех! Даю минуту на то, чтобы очистили улицу, иначе их вышвырнет отсюда ОМОН.
— Есть. Так и передам, — ответил с поклоном человек в кожанке.
Нефедов не подходил к нам. Он даже не смотрел в нашу сторону. Я гладил Анну по голове. Ее волосы струились между моими пальцами. С прерывистым воем, словно захлебываясь от долгого бега, к оконному проему подкатила машина «Скорой помощи». Выскочили люди в белом, распахнули створки задней двери, вытащили носилки и по стеклам, по гильзам вбежали в зал.
— Мамочка, родненькая, никогда больше сюда не приеду. Никогда, прости Господи, — бормотала толстушка. Подбородок ее мелко дрожал, тушь на ресницах расплылась от слез, и половина лица была в черных пятнах.
Люди в белом опустили носилки рядом с нами. Один из них взял Анну за руку, как это делал минутой раньше Леша, а второй приподнял ей веко.
— Надо поторопиться, — сказал врач. — Можем опоздать.
Я сам перенес Анну на носилки. Хотел пройти вслед за врачами к машине «Скорой помощи», но меня оттолкнул от машины омоновец и приставил ствол автомата к моей груди. Я встал в проеме разбитого окна и, провожая взглядом белую машину с красным крестом на борту, много, очень много раз произнес имя Господа.
Привалившись к стойке, спиной ко мне стоял Леша. Он смотрел на красную дверь. Оттуда выводили людей. Гурули вели под руки двое крепких парней. Его не стали подводить к дверям и вывели через оконный проем. Мне показалось, что Гурули мельком взглянул на меня и усмехнулся.
Роза прошелестела плащом рядом с Нефедовым, остановилась на секунду и гневно сообщила ему:
— Я этого так не оставлю! У меня есть кому пожаловаться на этот беспредел!
Моргуна, накрытого простыней с головой, вынесли на носилках.
Затем по залу прошла невысокая молодая женщина в ярко-красном костюме. Казалось, что она идет сама по себе, а двое конвоиров сзади нее — всего лишь случайные прохожие. Стук ее каблуков эхом метался под высоким потолком. Она шла медленно, легко выбрасывая ноги вперед, словно гуляла по осеннему парку и поддевала туфлями опавшие листья. Это была Эльвира Милосердова. Она остановилась рядом с Лешей, подняла на него глаза, улыбнулась ему. — А-а, касатик! — ласково произнесла она. — Так ты, выходит, мент поганый? Поздравляю. Ты многого достиг. За решетку, можно считать, меня упрятал. — Она вздохнула. Лицо ее брезгливо скривилось. — А вот любви моей ты так и не добился. Не по силам оказалось. Но зато теперь отведешь душу, побалуешь больное самолюбие. Не себе — так никому, да?
Она сплюнула ему под ноги и вышла на улицу.
Я не видел лица Леши и не понял, что с ним произошло, но к нему вдруг близко подошел Нефедов и сухо сказал:
— Прекрати, майор. Возьми себя в руки! А потом я спал или, может быть, просто сидел без сознания, привалившись спиной к стойке, и мне казалось, что Анна по-прежнему лежит на моих коленях, а я глажу ее волосы; одна сережка из ее левого уха потерялась, в розовой мочке осталась лишь едва заметная дырочка. Я будто бы коснулся ее пальцем. Больно было прокалывать, думал я, но она наверняка терпела и виду не подавала. Анна умела терпеть боль…
Когда открыл глаза, никого рядом со мной не было, лишь блестели осколки на мраморном полу да чернели капли крови, похожие на засохшие лепестки карликовой розы.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
— Анна! — шептал я и подталкивал ее в спину. — Уходи отсюда к чертовой матери! Я тебя умоляю! Ради нашей любви! Ради меня — уйди отсюда!
— Мы выйдем отсюда вдвоем! — громко сказала Анна. — Бесполезно меня уговаривать.
— Давайте я пойду вместо нее? — снова оживилась толстушка, повернув голову. — Господа, отпустите меня Христа ради!
— Может быть, вам помочь? — Секач стал приближаться к нам с шутовскими ужимками. — Или вынести на ручках?
— Пошел вон, — ответил я ему.
— Шеф! — возмутился Секач. — А они хамят!
— Вы позволите мне поговорить с ними? — спросил Нефедов у Милосердова.
— Полминуты. Леша, который все это время охранял вход в красную комнату, приблизился к Милосердову и сказал:
— Шеф, этих двоих надо отпустить. Это будет ваш сильный ход…
Нефедов подошел к нам.
— Вот что, друзья, — взволнованно прошептал он. — Влипли вы очень серьезно. Ни самолета, ни автобуса никто Милосердову не даст. Омоновцы настроены очень решительно. Сейчас начнется такая рубка, что здесь вряд ли кто живым останется. Анна, сейчас ты выйдешь со мной, а Кирилла я постараюсь обменять на наркотики. Это тоже валюта, и у террористов она хорошо идет…
— Нет, — перебила его Анна. — Без Кирилла я отсюда не выйду.
— Ну вот что! — теряя терпение, произнес я. — Хватит здесь разыгрывать партизанку! Хватит впадать в детство! Не тот случай, Анна! Прекрати этот идиотский спектакль патриотов! Выметайся, и чтобы я тебя здесь не видел!
Я кинул взгляд на Нефедова. Он понял меня: схватил Анну за руку и потянул за собой. Анна вдруг замахнулась сумочкой и ударила Нефедова по голове.
— Отцепись! Отпусти меня! Я ненавижу тебя! Не смей прикасаться ко мне!..
Она вырвалась, подбежала ко мне, сверкнула глазами, полными гнева.
— Что скрипишь зубами, предатель! — произнесла она. — На что ты меня толкаешь? А на моем месте ты поступил бы так же? Ты бы меня бросил, да?!
— Да! — закричал я. — Да! Ни видеть, ни слышать тебя не хочу! Убирайся!
Нефедов подошел к Милосердову.
— За него я принесу наркотики. Постараюсь добыть и оружие… Отпусти его, — добавил он тише, с мольбой. — Отпусти обоих, Милосердое, не бери грех на душу…
— Надо отпустить, шеф, — с другой стороны снова стал просить Леша.
— Полковник, вы не деловой человек! — хмыкнул Милосердое. — Какие наркотики? За кого вы нас принимаете? Я политик, за мной идет народ! А вы — наркотики…
— Да чо с ней церемониться! — вдруг сорвался с места Секач, быстро подошел к Анне и схватил ее за волосы. — На улицу, сука!
Он пригнул ее голову и толкнул к двери. Анна устояла на ногах, развернула левое плечо и сильно замахнулась. Мы ударили Секача почти одновременно: Анна залепила ему звонкую пощечину, а я, задней мыслью понимая, что мы подписываем себе смертный приговор, со стоном наслаждения заехал ему кулаком в подбородок. Секач рухнул на кассовую стойку, и вслед за этим события понеслись со страшной скоростью. Оглушительно застучала автоматная очередь, погас свет, раздался обвальный грохот бьющегося стекла, истошно завизжали женщины.
— На пол! — диким голосом кричал Нефедов. — Все на пол!
Рядом трещала стойка, раздавались выстрелы, короткие вспышки вырывали из темноты силуэты людей с оружием, над полом потянуло холодным сквозняком. Я лежал сверху Анны, прикрывая ее собой. Под чьей-то подошвой хрустнули осколки стекла. За стойкой страшным голосом кричал человек, ругался матом и умолял добить. Несколько человек позади нас выбивали прикладами остатки стекол в оконных рамах и срывали жалюзи. С улицы ударили мощные прожекторы, заливая зал молочно-белым светом. Я видел только полусогнутые фигуры омоновцев и лежащих на полу людей. Над ними плоскими струями покачивался дым.
Выстрелы затихли. Я оперся руками о холодный пол, усыпанный битым стеклом, дернул головой, стряхивая застрявшие в волосах осколки, провел ладонью по голове Анны.
— Нет, зря мы не пошли на «Евгения Онегина», — пробормотал я. — Президентская ложа, коньяк… Анюта, ты как?
— Дайте свет! — скомандовал кто-то.
Под потолком вспыхнули уцелевшие светильники. Я щурился, кашлял. Едкий дым сдавливал горло. У входа, прижимая коленом к полу Милосердова, стоял Леша Малыгин. Он завел обе руки Германа за спину и защелкнул на них наручники. Нефедов, морщась от боли, подошел к Малыгину, обнял одной рукой и кивнул на улицу:
— Иди, теперь без тебя разберемся.
— Анна, — позвал я. Она лежала на холодном полу лицом вниз. Я взял ее за плечи и приподнял. Волосы закрыли ей лицо. Тогда я сел на пол и положил ее голову к себе на колени. — Ну все, хватит, — сказал я. — Пошутили и хватит.
— Второй этаж блокирован? — спросил Леша у Нефедова. Тот кивнул. Правой рукой он поддерживал левую. На рукаве, выше локтя, проступило темное пятно.
— Иди, — повторил Нефедов. Леша отрицательно покачал головой.
— Нет, я останусь до конца.
Он посмотрел на нас с Анной, и лицо его помертвело.
— Анна, — шепнул я, убирая волосы с ее лица. — Анютка, милая, что с тобой случилось?
Глаза ее были открыты. В уголке губ алела капелька крови.
Леша подошел к нам. Под его ногами хрустело стекло.
— Так ты, оказывается, мент? — спросил я равнодушно.
— Что с ней?
— Не знаю, — ответил я. — Молчит.
Леща присел рядом, взял руку Анны, держал ее долго, глядя на кусочки стекла, выпачканные в чьей-то крови. Потом опустил руку на пол.
— Пульса нет, — произнес он.
— Это ерунда, — ответил я. — Пульс не всегда можно прощупать. Она дышит.
— Она умерла, — сказал Леша.
— Сам ты умер, дурак! — выкрикнул я не своим голосом, исковерканным спазмой. Что-то сдавило горло так сильно, что потемнело в глазах, и я часто сглатывал, откашливался, но вместо кашля получался стон. — Послушай, Лешик, сколько у тебя масок, кто ты вообще такой? Может, Фантомас?
Леша выпрямился. Его качнуло, и он ухватился за расщепленную стойку. Омоновцы выводили оставшихся в живых боевиков. Германа Милосердова подняли на ноги два человека в штатском и повели к машине, которая задним ходом подъезжала к разбитым дверям.
Нефедов, опустив раненую руку в карман плаща, ходил по залу и часто затягивался сигаретой. Какой-то мужчина в кожанке. подскочил к нему и, показывая на улицу, сказал:
— Там пресса, Валерий Константинович. Просят разрешения пройти в зал.
— Кто?! Пресса?!. К черту прессу! — вдруг необыкновенно зло крикнул Нефедов. — Гони их отсюда к чертовой матери!
— А телевидение?
— Всех! Даю минуту на то, чтобы очистили улицу, иначе их вышвырнет отсюда ОМОН.
— Есть. Так и передам, — ответил с поклоном человек в кожанке.
Нефедов не подходил к нам. Он даже не смотрел в нашу сторону. Я гладил Анну по голове. Ее волосы струились между моими пальцами. С прерывистым воем, словно захлебываясь от долгого бега, к оконному проему подкатила машина «Скорой помощи». Выскочили люди в белом, распахнули створки задней двери, вытащили носилки и по стеклам, по гильзам вбежали в зал.
— Мамочка, родненькая, никогда больше сюда не приеду. Никогда, прости Господи, — бормотала толстушка. Подбородок ее мелко дрожал, тушь на ресницах расплылась от слез, и половина лица была в черных пятнах.
Люди в белом опустили носилки рядом с нами. Один из них взял Анну за руку, как это делал минутой раньше Леша, а второй приподнял ей веко.
— Надо поторопиться, — сказал врач. — Можем опоздать.
Я сам перенес Анну на носилки. Хотел пройти вслед за врачами к машине «Скорой помощи», но меня оттолкнул от машины омоновец и приставил ствол автомата к моей груди. Я встал в проеме разбитого окна и, провожая взглядом белую машину с красным крестом на борту, много, очень много раз произнес имя Господа.
Привалившись к стойке, спиной ко мне стоял Леша. Он смотрел на красную дверь. Оттуда выводили людей. Гурули вели под руки двое крепких парней. Его не стали подводить к дверям и вывели через оконный проем. Мне показалось, что Гурули мельком взглянул на меня и усмехнулся.
Роза прошелестела плащом рядом с Нефедовым, остановилась на секунду и гневно сообщила ему:
— Я этого так не оставлю! У меня есть кому пожаловаться на этот беспредел!
Моргуна, накрытого простыней с головой, вынесли на носилках.
Затем по залу прошла невысокая молодая женщина в ярко-красном костюме. Казалось, что она идет сама по себе, а двое конвоиров сзади нее — всего лишь случайные прохожие. Стук ее каблуков эхом метался под высоким потолком. Она шла медленно, легко выбрасывая ноги вперед, словно гуляла по осеннему парку и поддевала туфлями опавшие листья. Это была Эльвира Милосердова. Она остановилась рядом с Лешей, подняла на него глаза, улыбнулась ему. — А-а, касатик! — ласково произнесла она. — Так ты, выходит, мент поганый? Поздравляю. Ты многого достиг. За решетку, можно считать, меня упрятал. — Она вздохнула. Лицо ее брезгливо скривилось. — А вот любви моей ты так и не добился. Не по силам оказалось. Но зато теперь отведешь душу, побалуешь больное самолюбие. Не себе — так никому, да?
Она сплюнула ему под ноги и вышла на улицу.
Я не видел лица Леши и не понял, что с ним произошло, но к нему вдруг близко подошел Нефедов и сухо сказал:
— Прекрати, майор. Возьми себя в руки! А потом я спал или, может быть, просто сидел без сознания, привалившись спиной к стойке, и мне казалось, что Анна по-прежнему лежит на моих коленях, а я глажу ее волосы; одна сережка из ее левого уха потерялась, в розовой мочке осталась лишь едва заметная дырочка. Я будто бы коснулся ее пальцем. Больно было прокалывать, думал я, но она наверняка терпела и виду не подавала. Анна умела терпеть боль…
Когда открыл глаза, никого рядом со мной не было, лишь блестели осколки на мраморном полу да чернели капли крови, похожие на засохшие лепестки карликовой розы.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Точку поставила пуля. Анна была беременна, и кусочек свинца калибра 5, 45, попавший ей в живот, убил нашего неродившегося ребенка.
Семь дней я провел под окнами реанимационного отделения клиники Склифосовского — внутрь меня не пускали. На восьмой день Анна открыла глаза и шепотом спросила у дежурного врача, жив ли Кирилл Вацура. Врач ничего не знал обо мне и пообещал выяснить этот вопрос. Анна решила, что я убит, стиснула зубы, сдерживая стон, и дернула обеими руками, вырывая из вен иглы капельниц.
После этого мне разрешили войти к ней. Анна крепко сжала мою руку и не отпускала до тех пор, пока меня не выставили за двери.
Она возвращалась к жизни очень медленно. Когда ее выписали, была настолько слаба, что не могла подниматься по лестнице, и я носил ее на руках.
В первых числах ноября, когда Москву завалило мокрым снегом, мы с Анной улетели в Крым.
Нефедову по ранению дали отпуск, и он приехал к нам. Рассказывал, что Малыгину присвоили подполковника и наградили каким-то орденом. Он просил меня ни в чем не винить Лешу. Да я, собственно, ни в чем и не винил. Но дружбы у нас с ним больше не получилось.
Перед отъездом Валера сюрпризом преподнес нам несколько документов. Через своего адвоката он выбил для нас с Анной крупные денежные компенсации за моральный, материальный и физический урон. Через две недели с арестованного счета «Милосердия» на мое имя поступила такая впечатляющая сумма, что мы с Анной тотчас принялись строить на дачном участке новый дом. Анна сама выбрала проект и доработала его с учетом своей приверженности средневековому стилю.
В конце января строительная бригада возвела стены, которые были миниатюрной копией бастионов Генуэзской крепости, и заложила фундамент дома.
Весной мы отпраздновали новоселье. Из огромного полукруглого окна нашей спальни открывается прекрасный вид на Портовую башню, мощное тело Крепостной горы и, конечно, на море, которое жестоко испытало нас и наши чувства и связало на всю жизнь.
Дикий остров из окон нашего дома не виден даже в ясную погоду.
Семь дней я провел под окнами реанимационного отделения клиники Склифосовского — внутрь меня не пускали. На восьмой день Анна открыла глаза и шепотом спросила у дежурного врача, жив ли Кирилл Вацура. Врач ничего не знал обо мне и пообещал выяснить этот вопрос. Анна решила, что я убит, стиснула зубы, сдерживая стон, и дернула обеими руками, вырывая из вен иглы капельниц.
После этого мне разрешили войти к ней. Анна крепко сжала мою руку и не отпускала до тех пор, пока меня не выставили за двери.
Она возвращалась к жизни очень медленно. Когда ее выписали, была настолько слаба, что не могла подниматься по лестнице, и я носил ее на руках.
В первых числах ноября, когда Москву завалило мокрым снегом, мы с Анной улетели в Крым.
Нефедову по ранению дали отпуск, и он приехал к нам. Рассказывал, что Малыгину присвоили подполковника и наградили каким-то орденом. Он просил меня ни в чем не винить Лешу. Да я, собственно, ни в чем и не винил. Но дружбы у нас с ним больше не получилось.
Перед отъездом Валера сюрпризом преподнес нам несколько документов. Через своего адвоката он выбил для нас с Анной крупные денежные компенсации за моральный, материальный и физический урон. Через две недели с арестованного счета «Милосердия» на мое имя поступила такая впечатляющая сумма, что мы с Анной тотчас принялись строить на дачном участке новый дом. Анна сама выбрала проект и доработала его с учетом своей приверженности средневековому стилю.
В конце января строительная бригада возвела стены, которые были миниатюрной копией бастионов Генуэзской крепости, и заложила фундамент дома.
Весной мы отпраздновали новоселье. Из огромного полукруглого окна нашей спальни открывается прекрасный вид на Портовую башню, мощное тело Крепостной горы и, конечно, на море, которое жестоко испытало нас и наши чувства и связало на всю жизнь.
Дикий остров из окон нашего дома не виден даже в ясную погоду.