Страница:
— Как же? — произнес я с таким чувством, словно меня обокрали на крупную сумму. — Вы что же, Милосердову уже взяли и доказали ее вину?
— Пока нет. Но скоро возьмем.
— И ее брата?
— И брата тоже. Хотя его взять будет труднее. Он возглавил Партию радикальных мер, так называемую ПРМ. А эту партию поддерживают некоторые влиятельные лица из окружения президента. Поэтому нам нужен веский повод, чтобы взять Милосердова.
— Валера, ты хочешь сказать, что вам известны все тонкости и детали этого дела? — не мог поверить я.
— Мне не хочется тебя расстраивать, друг мой, но это так.
— И вы знаете, кто убил эту девчонку? — Я кивнул на портрет Васильевой. — Вам известно, что это сделал Малыгин?
Валера вскинул брови и принялся намазывать маслом кусочек белого хлеба.
— Малыгин? — переспросил он. — Какой такой Малыгин?
— Ну вот! — облегченно воскликнул я и хлопнул кулаком по ладони. — Ты не знаешь убийцу Васильевой, а говоришь, что въехал во все тонкости.
Валера вздохнул, отложил бутерброд и в упор посмотрел на меня. В его взгляде что-то изменилось.
— Кирилл, — сказал он голосом, в котором уже не было оттенка насмешки и иронии, — на протяжении достаточно длительного времени ты постоянно путался у нас под ногами, затрудняя работу следственной бригады. Мало того, ты каким-то чудом умудрялся одновременно мешать мафии, милиции и ФСБ. Я несколько раз просил тебя перенацелить свою энергию на какое-нибудь другое дело. Теперь же я просто требую — и как твой друг, и как представитель органов безопасности, — чтобы ты прекратил какие-либо действия в отношении Милосердова, его сестры и всех остальных людей, замешанных в этом деле. Ты понял меня? Я требую!
Вот теперь я узнал прежнего Валеру Нефедова, бывшего начальника особого отдела дивизии, три с половиной года провоевавшего в Афганистане, у которого каждое слово напоминало артиллерийский залп.
— Фу-ты ну-ты! — произнес я. — Напугал! Так заикой сделаешь меня когда-нибудь. А на каком основании ты требуешь, Валера?
— На том основании, — ответил он, аккуратно пристраивая красную икру поверх масла, — что я в отличие от тебя обладаю правом навязывать свою волю другим людям. Я могу даже арестовать тебя.
— Ты это серьезно говоришь?
— Вполне. И по той причине, что ты балуешься, а я работаю.
— Какое же это баловство! — вмешалась Анна, бросившись мне на помощь. — А ты знаешь, сколько раз он жизнью рисковал, ходил по краю пропасти?! Сколько раз его пытались подставить, убить и только чудо спасало?!
— Знаю, — ответил Валера. — Я все знаю. А вот ты не знаешь, сколько раз я клялся набить Кириллу физиономию за эти игры.
Что Валера хорошо умел, так это говорить спокойным, будничным тоном о том, о чем я бы на его месте мог только кричать.
— Кирилл был всего лишь нашей тенью, — продолжал Нефедов, обращаясь к Анне, словно меня не было рядом. — Где-то он шел по нашим следам, где-то мы — по его, но в отличие от нас он действовал грубее, лез напролом, как бык на красную тряпку.
— Тем не менее, — напомнил я о своем существовании, — я и Анна до сих пор живы, а преступление раскрыто.
— Я не ставлю под сомнение талант, ум и храбрость, которыми ты не обделен, — повернулся ко мне Нефедов. — Но у тебя нет главного.
— Чего же?
— Права определять вину людей и наказывать их. И ты сам это понял и потому позвонил мне. Твоя миссия закончена. Ты раскрыл преступление, поставил об этом в известность органы безопасности. Все, спасибо. Жму руку. С меня ценный подарок… А почему мы не пьем?
Представляю, какое было бы выражение лица у Колумба, если бы он после долгих месяцев трудного плавания высадился на «терра инкогнита» и увидел, что испанцы давно открыли и обжили эту землю. Подобный шок, наверное, испытал английский полярник Роберт Скотт, когда добрел до Южного полюса и увидел там норвежский флаг, водруженный экспедицией соперников месяцем раньше. Я не знал что ответить и маргинально поднял рюмку. Валера сочувствующе подмигнул мне. Анна, поддерживая Нефедова, протянула к его рюмке свой фужер с вином. Тонко зазвенел хрусталь.
Я, как сказал бы программист, «завис». Мои пальцы занемели от ледяной водки. Анна и Не федов тоже замерли с протянутыми ко мне руками. Они сейчас были похожи на скульптуру «Рабочий и крестьянка».
— Ну!. — поторопил меня Нефедов.
Когда столкновение наших рюмок, казалось, было уже неизбежно, я поставил свою на стол.
— Нет, я так не могу!
— Ну вот! — произнесла Анна и тоже поставила бокал. — Так всегда. Я уже привыкла.
— Не могу, — повторил я и, чтобы не обидеть компанию, с ходу сочинил версию: — Моим далеким предком был грузин. Во мне плещется горячая кровь. Потому я никогда не прощаю тому, кто меня хоть раз обманул или унизил. — Кажется, у меня появился грузинский акцент. — Я найду Лешку, прижму его к стене, чтобы он задрыгал лапками, да вразумительно объясню ему, кто из нас мужчина, а кто шакал. А потом возьму за ухо и отведу к тому, у кого, как говорит Валера, есть право наказывать.
— Может, его в самом деле арестовать? — спросил Нефедов у Анны.
— Арестуй, — согласилась она.
— Валяй! — кивнул я, в одиночку выпивая водку и закусывая зеленым луком. — Доставай наручники, вызывай наряд.
Нефедов сунул руку в нагрудный карман пиджака.
— Что там у тебя? — спросил я. — Пистолет?
— Ты меня уболтал, — ответил Валера, доставая небольшой сложенный квадратом розовый листок. — Я дам тебе возможность прижать твоего Лешку к стене. Я даже постараюсь помочь тебе это сделать. Но только после десятого сентября, то есть послезавтра. Одиннадцатого я жду тебя, мы оба раскроем карты, обменяемся опытом и заключим долгосрочный союз. Договорилась?
— Почему именно после десятого?
— Потому что завтра у меня будет очень много работы.
— Это связано с делом Милосердовой?
— В какой-то степени. Во всяком случае таких агрессивных типов вроде тебя к нашим объектам нельзя допускать даже на пушечный выстрел… Держи!
Я взял протянутый мне листок и развернул его. Это были театральные билеты.
— Мы что, будем брать Большой театр? Валера от души рассмеялся.
— Чтобы ты не мучился от безделья и не искал на свою голову приключений, сходи-ка с Анютой на «Евгения Онегина». Послушай прекраснее пение, попей в буфете коньячку. Места, между прочим, рядом с президентской ложей.
— Ура! — воскликнула Анна. — Я сто лет не была на опере в Большом. Наконец-то я надену свое новое платье!
Я посмотрел на фиолетовый штамп с обозначенной на нем ценой.
— Ты что ж, специально для нас их покупал?
Валера сделал неопределенное движение рукой.
— На работе распространяли. Я хотел с женой сходить, но вышла накладка. Именно в этот день и этот час. М— Да…
Я опять посмотрел на билеты.
— Десятое сентября, девятнадцать ноль-ноль… А что должно произойти в этот день и час?
— Как что? — улыбнулся Валера. — Погаснет свет, поднимется занавес, публика зааплодирует.
— Решено! — сказала Анна и взяла у меня билеты. — Мы идем на «Евгения Онегина». Кажется, такая традиция была у Шерлока Холмса и Ватсона: раскрыв преступление, они отправ-
лялись в оперу.
— Значит, договорились? — подытожил Нефедов, поднимаясь из-за стола. — Одиннадцатого утром я жду твоего звонка.
— Договорились, — рассеянно ответил я. — Одиннадцатого утром…
Валера отказался от испеченного Анной «Наполеона» с вишневым ликером и, поцеловав хозяйке руку, вышел из квартиры.
Анна села напротив меня, рассматривая мое лицо.
— Ну, что ты еще надумал?
— Ты знаешь, что произойдет завтра в девятнадцать ноль-ноль?
— Погаснет свет, — произнесла Анна, не сводя с меня глаз. — Опустятся шторы. Откинется одеяло.
— Это может произойти и сегодня.
— Я надеюсь.
— А завтра в это время они будут брать Милосердова с сестрой. Мы с тобой раскрутили всю эту мафию, а они сами, без нашего участия, будут ее брать. Снимут сливки. Пожнут лавры!
Я встал из-за стола и стал ходить по комнате, благо она была большой и я не слишком часто мелькал перед глазами Анны.
— Мы с тобой — никто! — громко говорил я. — Тень службы безопасности, которая путается под ногами. А они — боги! Супермены! Профессионалы! Правда, понятия не имели, что вместо денег я вез на яхте ящик тротила, и если бы не ты, то остался бы я в памяти народной вечным борцом за социальные права обманутых. И, должно быть, до сих пор не знают, что умные ребята с Барсучьей поляны чистят по компьютерной сети банковские счета. Ты думаешь, убийство Караева, Лепетихи, бомжа с дикого пляжа они как-то связали с делом Милосердовой? И не сомневайся — нет! А фамилию Малыгина наш друг Валера вообще услышал сегодня первый раз в жизни.
Я перевел дух и посмотрел на Анну, чтобы убедиться: она понимает меня.
— У них иные масштабы мышления! Они мыслят как политики, они смотрят на мир глазами орлов, парящих высоко в небесах. Для них преступление — это социальное, политическое и еще черт знает какое явление, а не трупик с продырявленной грудью, валяющийся где-нибудь в подъезде. Отсюда такое отношение к нам с тобой. Мы засоряем красивую игру ферзей и королей пешечной возней. Валера готовится к значительному событию, из-за которого жертвует «Евгением Онегиным» и ложей, соседствующей с президентской. ФСБ делает заключительный ход и ставит мат. «Е-два, е-четыре» — прочие ходы и жертвы, которые подготовили эту победу, не принимаются во внимание, ибо умаляют значение завершающего хода.
Я замолчал и, когда наступила тишина, понял, как громко, долго и банально говорил.
Анна смяла в руке билеты, кинула бумажный Цюрих в пепельницу и поднесла к нему зажженную спичку.
55
56
— Пока нет. Но скоро возьмем.
— И ее брата?
— И брата тоже. Хотя его взять будет труднее. Он возглавил Партию радикальных мер, так называемую ПРМ. А эту партию поддерживают некоторые влиятельные лица из окружения президента. Поэтому нам нужен веский повод, чтобы взять Милосердова.
— Валера, ты хочешь сказать, что вам известны все тонкости и детали этого дела? — не мог поверить я.
— Мне не хочется тебя расстраивать, друг мой, но это так.
— И вы знаете, кто убил эту девчонку? — Я кивнул на портрет Васильевой. — Вам известно, что это сделал Малыгин?
Валера вскинул брови и принялся намазывать маслом кусочек белого хлеба.
— Малыгин? — переспросил он. — Какой такой Малыгин?
— Ну вот! — облегченно воскликнул я и хлопнул кулаком по ладони. — Ты не знаешь убийцу Васильевой, а говоришь, что въехал во все тонкости.
Валера вздохнул, отложил бутерброд и в упор посмотрел на меня. В его взгляде что-то изменилось.
— Кирилл, — сказал он голосом, в котором уже не было оттенка насмешки и иронии, — на протяжении достаточно длительного времени ты постоянно путался у нас под ногами, затрудняя работу следственной бригады. Мало того, ты каким-то чудом умудрялся одновременно мешать мафии, милиции и ФСБ. Я несколько раз просил тебя перенацелить свою энергию на какое-нибудь другое дело. Теперь же я просто требую — и как твой друг, и как представитель органов безопасности, — чтобы ты прекратил какие-либо действия в отношении Милосердова, его сестры и всех остальных людей, замешанных в этом деле. Ты понял меня? Я требую!
Вот теперь я узнал прежнего Валеру Нефедова, бывшего начальника особого отдела дивизии, три с половиной года провоевавшего в Афганистане, у которого каждое слово напоминало артиллерийский залп.
— Фу-ты ну-ты! — произнес я. — Напугал! Так заикой сделаешь меня когда-нибудь. А на каком основании ты требуешь, Валера?
— На том основании, — ответил он, аккуратно пристраивая красную икру поверх масла, — что я в отличие от тебя обладаю правом навязывать свою волю другим людям. Я могу даже арестовать тебя.
— Ты это серьезно говоришь?
— Вполне. И по той причине, что ты балуешься, а я работаю.
— Какое же это баловство! — вмешалась Анна, бросившись мне на помощь. — А ты знаешь, сколько раз он жизнью рисковал, ходил по краю пропасти?! Сколько раз его пытались подставить, убить и только чудо спасало?!
— Знаю, — ответил Валера. — Я все знаю. А вот ты не знаешь, сколько раз я клялся набить Кириллу физиономию за эти игры.
Что Валера хорошо умел, так это говорить спокойным, будничным тоном о том, о чем я бы на его месте мог только кричать.
— Кирилл был всего лишь нашей тенью, — продолжал Нефедов, обращаясь к Анне, словно меня не было рядом. — Где-то он шел по нашим следам, где-то мы — по его, но в отличие от нас он действовал грубее, лез напролом, как бык на красную тряпку.
— Тем не менее, — напомнил я о своем существовании, — я и Анна до сих пор живы, а преступление раскрыто.
— Я не ставлю под сомнение талант, ум и храбрость, которыми ты не обделен, — повернулся ко мне Нефедов. — Но у тебя нет главного.
— Чего же?
— Права определять вину людей и наказывать их. И ты сам это понял и потому позвонил мне. Твоя миссия закончена. Ты раскрыл преступление, поставил об этом в известность органы безопасности. Все, спасибо. Жму руку. С меня ценный подарок… А почему мы не пьем?
Представляю, какое было бы выражение лица у Колумба, если бы он после долгих месяцев трудного плавания высадился на «терра инкогнита» и увидел, что испанцы давно открыли и обжили эту землю. Подобный шок, наверное, испытал английский полярник Роберт Скотт, когда добрел до Южного полюса и увидел там норвежский флаг, водруженный экспедицией соперников месяцем раньше. Я не знал что ответить и маргинально поднял рюмку. Валера сочувствующе подмигнул мне. Анна, поддерживая Нефедова, протянула к его рюмке свой фужер с вином. Тонко зазвенел хрусталь.
Я, как сказал бы программист, «завис». Мои пальцы занемели от ледяной водки. Анна и Не федов тоже замерли с протянутыми ко мне руками. Они сейчас были похожи на скульптуру «Рабочий и крестьянка».
— Ну!. — поторопил меня Нефедов.
Когда столкновение наших рюмок, казалось, было уже неизбежно, я поставил свою на стол.
— Нет, я так не могу!
— Ну вот! — произнесла Анна и тоже поставила бокал. — Так всегда. Я уже привыкла.
— Не могу, — повторил я и, чтобы не обидеть компанию, с ходу сочинил версию: — Моим далеким предком был грузин. Во мне плещется горячая кровь. Потому я никогда не прощаю тому, кто меня хоть раз обманул или унизил. — Кажется, у меня появился грузинский акцент. — Я найду Лешку, прижму его к стене, чтобы он задрыгал лапками, да вразумительно объясню ему, кто из нас мужчина, а кто шакал. А потом возьму за ухо и отведу к тому, у кого, как говорит Валера, есть право наказывать.
— Может, его в самом деле арестовать? — спросил Нефедов у Анны.
— Арестуй, — согласилась она.
— Валяй! — кивнул я, в одиночку выпивая водку и закусывая зеленым луком. — Доставай наручники, вызывай наряд.
Нефедов сунул руку в нагрудный карман пиджака.
— Что там у тебя? — спросил я. — Пистолет?
— Ты меня уболтал, — ответил Валера, доставая небольшой сложенный квадратом розовый листок. — Я дам тебе возможность прижать твоего Лешку к стене. Я даже постараюсь помочь тебе это сделать. Но только после десятого сентября, то есть послезавтра. Одиннадцатого я жду тебя, мы оба раскроем карты, обменяемся опытом и заключим долгосрочный союз. Договорилась?
— Почему именно после десятого?
— Потому что завтра у меня будет очень много работы.
— Это связано с делом Милосердовой?
— В какой-то степени. Во всяком случае таких агрессивных типов вроде тебя к нашим объектам нельзя допускать даже на пушечный выстрел… Держи!
Я взял протянутый мне листок и развернул его. Это были театральные билеты.
— Мы что, будем брать Большой театр? Валера от души рассмеялся.
— Чтобы ты не мучился от безделья и не искал на свою голову приключений, сходи-ка с Анютой на «Евгения Онегина». Послушай прекраснее пение, попей в буфете коньячку. Места, между прочим, рядом с президентской ложей.
— Ура! — воскликнула Анна. — Я сто лет не была на опере в Большом. Наконец-то я надену свое новое платье!
Я посмотрел на фиолетовый штамп с обозначенной на нем ценой.
— Ты что ж, специально для нас их покупал?
Валера сделал неопределенное движение рукой.
— На работе распространяли. Я хотел с женой сходить, но вышла накладка. Именно в этот день и этот час. М— Да…
Я опять посмотрел на билеты.
— Десятое сентября, девятнадцать ноль-ноль… А что должно произойти в этот день и час?
— Как что? — улыбнулся Валера. — Погаснет свет, поднимется занавес, публика зааплодирует.
— Решено! — сказала Анна и взяла у меня билеты. — Мы идем на «Евгения Онегина». Кажется, такая традиция была у Шерлока Холмса и Ватсона: раскрыв преступление, они отправ-
лялись в оперу.
— Значит, договорились? — подытожил Нефедов, поднимаясь из-за стола. — Одиннадцатого утром я жду твоего звонка.
— Договорились, — рассеянно ответил я. — Одиннадцатого утром…
Валера отказался от испеченного Анной «Наполеона» с вишневым ликером и, поцеловав хозяйке руку, вышел из квартиры.
Анна села напротив меня, рассматривая мое лицо.
— Ну, что ты еще надумал?
— Ты знаешь, что произойдет завтра в девятнадцать ноль-ноль?
— Погаснет свет, — произнесла Анна, не сводя с меня глаз. — Опустятся шторы. Откинется одеяло.
— Это может произойти и сегодня.
— Я надеюсь.
— А завтра в это время они будут брать Милосердова с сестрой. Мы с тобой раскрутили всю эту мафию, а они сами, без нашего участия, будут ее брать. Снимут сливки. Пожнут лавры!
Я встал из-за стола и стал ходить по комнате, благо она была большой и я не слишком часто мелькал перед глазами Анны.
— Мы с тобой — никто! — громко говорил я. — Тень службы безопасности, которая путается под ногами. А они — боги! Супермены! Профессионалы! Правда, понятия не имели, что вместо денег я вез на яхте ящик тротила, и если бы не ты, то остался бы я в памяти народной вечным борцом за социальные права обманутых. И, должно быть, до сих пор не знают, что умные ребята с Барсучьей поляны чистят по компьютерной сети банковские счета. Ты думаешь, убийство Караева, Лепетихи, бомжа с дикого пляжа они как-то связали с делом Милосердовой? И не сомневайся — нет! А фамилию Малыгина наш друг Валера вообще услышал сегодня первый раз в жизни.
Я перевел дух и посмотрел на Анну, чтобы убедиться: она понимает меня.
— У них иные масштабы мышления! Они мыслят как политики, они смотрят на мир глазами орлов, парящих высоко в небесах. Для них преступление — это социальное, политическое и еще черт знает какое явление, а не трупик с продырявленной грудью, валяющийся где-нибудь в подъезде. Отсюда такое отношение к нам с тобой. Мы засоряем красивую игру ферзей и королей пешечной возней. Валера готовится к значительному событию, из-за которого жертвует «Евгением Онегиным» и ложей, соседствующей с президентской. ФСБ делает заключительный ход и ставит мат. «Е-два, е-четыре» — прочие ходы и жертвы, которые подготовили эту победу, не принимаются во внимание, ибо умаляют значение завершающего хода.
Я замолчал и, когда наступила тишина, понял, как громко, долго и банально говорил.
Анна смяла в руке билеты, кинула бумажный Цюрих в пепельницу и поднесла к нему зажженную спичку.
55
— Еще раз, — сказала Анна. — Первые три цифры.
Она сидела перед экраном компьютера, возила перед носом индифферентного Варфоломея «мышью» и искала по электронному справочнику адрес банка по номеру счета, который я ей диктовал. Это был тот самый счет, на который хакерами переводились деньги с Барсучьей поляны.
— Триста десять, — диктовал я, — пятнадцать… семьдесят четыре…
— Индекс?
— «Р» два ноля ВБС.
— Есть, — ответила Анна. — Кажется, ухватила. «Москва. Восточный филиал „Униксоцбанка“. Улица Саранская, дом тридцать, корпус четыре». — Она повернулась ко мне вместе с черным офисным креслом. — Ты счастлив?
— Я удовлетворен.
— Как? Уже? А разве твое уязвленное самолюбие не требует припереть Лешика к стенке?
Я пожал плечами.
— Собственно, уже нет. Перегорело.
— Да брось ты! — не поверила Анна. — А у меня как раз разыгрался аппетит. Сейчас я позвоню на работу, договорюсь о машине.
— Мне кажется, что нам с тобой будет достаточно лишь понаблюдать за кульминацией со стороны.
— Или изнутри. В общем, там будет видно. Как говорил кто-то из великих, главное — ввязаться в драку. Это будет наш с тобой дембельский аккорд, как говорят в армии.
— За этот аккорд Нефедов потом со мной водку пить не будет.
— А чем мы ему навредим? Кто может запретить нам гулять по улицам?
— Никто, — ответил я и посмотрел в окно. Шел дождь. Улица блестела мокрым асфальтом. Над сливными решетками набухали комки желтой пены. На всех машинах качались стеклоочистители. Пешеходы, распустив зонтики, прыгали через лужи, как лягушки по кочкам.
— А я люблю осень, — сказала Анна и, глядя в окно, прижалась к моему плечу. — Когда за окном идет вот такой дождь, дома с любимым человеком становится очень уютно. Жизнь как бы сужается до размеров этого самого уюта, и ее смыслом становятся эти стены, теплая тишина, скрипучий паркет, запах кофе, музыка. И на душе от этого так спокойно…
— Послушай, — тихо сказал я, целуя Анну в висок. — Никуда мы не поедем. Мы зашторим окно, сварим кофе, включим музыку и несколько дней не будем отсюда выходить.
— Поедем, — ответила Анна. — И поставим точку. Иначе нам никогда не начать новой жизни.
Четвертый корпус тридцатого дома со скромной вывеской «Униксоцбанк» водитель нашел быстро, но Анна в целях конспирации велела Василию сделать еще несколько кругов по ближайшим кварталам, а затем припарковаться недалеко от центрального входа.
Было четверть седьмого. Как и накануне, безостановочно шел моросящий дождь, серые низкие тучи обложили небо, и оттого было сумрачно. У входа в банк, упаковавшись с головой в черный плащ, напоминающий рясу, стоял охранник. Сквозь опущенные жалюзи из окон первого и второго этажей едва пробивался свет. Довольно часто прохожие, взглянув на вывеску с обменным курсом валют, открывали тяжелую дверь банка с темным стеклом и заходили внутрь. В этот час, в такую погоду и с непримечательным обменным курсом посетителей было бы намного меньше, если бы не воскресный день, когда все банки и обменные пункты обычно закрыты.
Мы следили за входом из-за шторок. От дыхания запотевало стекло, и его время от времени приходилось протирать рукавом плаща. Анна пользовалась платком.
Умница-водитель, не оборачиваясь, спросил:
— Я пока не нужен?
— Пока нет, — ответила Анна.
— Пойду покурю.
Он вышел, протер лобовое стекло тряпкой, поправил стеклоочистители и, прикуривая, стал прогуливаться по тротуару.
Половина седьмого. Анна устала подглядывать, откинулась на спинку, вытянула ноги и, казалось, задремала. В сумраке я не видел ее глаз. Минувшей ночью мы почти не спали. Когда человек не высыпается, ему быстро надоедает жизнь.
Рядом с банком по-прежнему ничего интересного не происходило. С шумом наезжая на лужу, мимо проносились машины. Ни одна из них даже не притормозила.
Кажется, мы приехали не туда. Ворованные счета, может быть, и стекались на этот адрес, но Милосердова и его компанию скорее всего следовало искать в офисах возглавляемых им партии или общественного Комитета. Я все никак не мог решиться сказать об этом вслух. Храбрости хватило лишь на предложение:
— Через пятнадцать минут уезжаем.
— Через полчаса, — поправила Анна.
— Почему через полчаса?
— В семь банк закроется.
Хорошо, что Анна не стала меня упрекать, Я дышал на стекло и рисовал на нем профиль Анны. Разноцветные отблески неоновой рекламы заполнили портрет причудливыми: красками. Художник-авангардист Виртуозов рисовал, должно быть, что-то подобное. Вот только Татьяну Васильеву он изобразил такой, какая она была на самом деле. Может быть, потому, что Татьяна была слишком земной.
Кто-то склонился у лобового стекла, постучал в него и махнул рукой.
— Машина занята! — громко сказала Анна. Человек развел руками, кивнул и исчез в серой мгле.
Водитель Василий появился перед машиной, прошелся перед окошками, у которых мы сидели, постучал ногой по колесам. Он ненавязчиво выяснял, нужен ли нам. Мы не отреагировали на его появление, и он опять пошел вдоль магазинов и жилых подъездов, подняв воротник кожаной куртки.
— Нет, — сказал я, — мне это не нравится.
— Что — это?
— Сентябрь только начался, а в твоей Москве уже глубокая осень. Сыро, холодно, серо. Мы переедем ко мне и до середины ноября будем купаться в море.
— Нет, мы будем приезжать к тебе на лето. Остальное время будем жить у меня. Я устрою тебя менеджером в нашу фирму. Будешь консультантом по рыбным товарам, а когда фирма купит яхту, назначим тебя капитаном.
— Мне лучше бы начальником охраны.
— Никаких охран! — категорически отказала Анна. — Выкинь эту идею из головы раз и навсегда. И можешь не переживать: приключений на твой век еще хватит… Между прочим, к банку подкатила машина, а ты не смотришь.
Я прилип к окошку, глядя из-за шторки одним глазом. «Мерседес» цвета белой ночи, вспыхнув красными габаритными огнями, остановился напротив входа, освещенного неоновой вывески. Кто-то вышел, хлопнув дверцей, но я не видел человека, пока машина не тронулась с места. Невысокая полная женщина в ярко-красном легком плаще, с копной черных волос на голове, не прикрываясь зонтиком, быстро подошла к главному входу банка. Охранник кинулся открывать перед ней дверь.
— Началось! — Я хлопнул ладонью по сиденью. — Явилась первая мадам!
— Кто это?
— Роза. Фамилии не знаю. Я видел ее на лесной даче. Который час?
— Без четверти.
— Сейчас повалят. Должно быть, они слетаются к закрытию банка. Что у них тут будет? «Малина», сходка, партийный съезд?..
— Ну что, пошли? — спросила Анна и кивнула на пластиковый пакет, лежащий на сиденье.
— Пошли, — ответил я и, прихватив пакет, выбрался из машины.
Анна взяла меня под руку, и мы направились к входу в банк. Охранник молча скользнул по нашим лицам взглядом и, не найдя в нас ничего привлекательного, повернулся к нам спиной.
Узкий и длинный зал с мягкой мебелью, пальмами и фикусами в кашпо причудливых форм был почти пуст, лишь у кассового окна валютных операций стояло человек десять. Мы с Анной пристроились в конец очереди. Девушка-кассир, заметив нас, предупредила:
— Господа, мы работаем до девятнадцати часов!
Пряча лица, мы с Анной косились на входную дверь. Скрипнули тормоза. К банку подъехала очередная машина, и через несколько секунд в зал вошли двое незнакомых мужчин. О чем-то разговаривая, они прошли в торец и скрылись за дверью из красного дерева.
Анна взяла у меня из рук пакет, неторопливо прошла в конец зала и села в кресло рядом с красной дверью. Никто не обратил на нее внимания. Она опустила пакет на колени, кинула быстрые взгляды на входную дверь, на кассовое окошко, вытащила из пакета портрет Васильевой и поставила его на журнальный столик, прислонив к стене так, чтобы он сразу бросался в глаза всякому, кто подходил к красной двери. Медленно устала с кресла и, стараясь не стучать каблуками по мраморному полу, вернулась ко мне.
Победный флаг был вывешен. Оставалось дождаться тoro, кто перед портретом, перед этим мистическим знаком неминуемо признает свое поражение, — убийцу Васильевой Лешу Малыгина.
Снова раскрылись двери, зашел беспрерывно дергающийся парень с плейерными наушниками-таблетками в ушах, посмотрел на электронное табло с обменным курсом и встал за нами. Не тот!
— Работаем до семи! — снова предупредила кассир.
Парень глянул на часы и пробормотал:
— Успеем.
Анна нервничала и незаметно царапала ногтями мою ладонь. Через дверное стекло было видно, как охранник снова кинулся открывать перед кем-то дверь.
— Бомонд! Цвет нации! — шепнул я Анне и опустил голову, чтобы не светить своей восторженной физиономией.
В зал вошли Гурули и Сысоева. Виктор пропустил даму вперед. Он был весел, возбужден и негромко бормотал Татьяне Юрьевне на ухо. Черное кожаное пальто и такая же кепка генерального директора блестели от влаги, словно Гурули пришел пешком. Моя «сестричка» в отличие от него была без плаща, в сером деловом костюме, будто пришла не с улицы, где шел дождь, а из смежного помещения. Не обратив внимания на портрет, они скрылись за красной дверью.
Мы уже не сводили глаз с входной двери. Через полминуты к дверям банка подкатила скромная «шестерка» несвежего голубого цвета, припарковалась, наехав передними колесами на тротуар.
— Какие люди! — не сдержал я возгласа. — Солнышко мое ясное!
В дешевой китайской куртке цвета застиранных джинсов из машины вышел Леша Малыгин. Он закрыл дверцу «жигуля» на ключ и надавил пальцем на брелок. Машина пискнула сигнализацией и подмигнула фарами. Леша посмотрел по сторонам и, сунув руки в карманы куртки, зашел в зал. Играя ключами, он щелкнул пальцами, привлекая внимание кассирши, улыбнулся ей и вразвалочку пошел в торец зала. Мы с Анной буквально окаменели, исподлобья наблюдая за ним. Леша прошелся взглядом по портрету, ни на мгновение не задержался на нем, вялым движением зеваки глянул на шторы, цветы в кашпо, на свои кроссовки и толкнул пятерней красную дверь.
Мы с Анной переглянулись.
— Ну и выдержка! — Прошептала она. — Он даже…
Но я уже не слушал ее и незаметно толкал в плечо. В моих глазах, должно быть, было столько изумления, что Анна осеклась на полуслове и немедленно скосила глаза в сторону двери. Незаметно, словно таясь, в зал Проскользнул невысокий коренастый человек с лицом, которое, как говорится, было до боли знакомо. Этого человека мы меньше всего ожидали здесь увидеть. Дима Моргун!
Бывший начальник суданского проката беззвучно пошел по залу, едва не касаясь плечом стволов пальм, но не так самоуверенно, как Гурули, и не развязно, как Леша, а какой-то пружинистой, наполненной скрытой силой походкой, какой пума идет по следам своей жертвы. Взгляд его был устремлен вперед, на дверь. Когда до нее оставалось не больше десятка метров, Моргун стал замедлять шаг, словно из двери подул невероятной силы сквозняк. Перед портретом Моргун остановился. Несколько мгновений он не сводил с него глаз, затем медленно повернулся в сторону окна, посмотрел на то, что отражалось в стекле, нервным движением пригладил волосы и немедля скрылся за дверями.
Я почувствовал, как Анна прижалась ко мне.
— Давай уйдем отсюда, — поднимая головы, прошептала она.
В это трудно было поверить. Моргун не мог знать Васильеву в лицо! Если, конечно, не был ее убийцей.
Она сидела перед экраном компьютера, возила перед носом индифферентного Варфоломея «мышью» и искала по электронному справочнику адрес банка по номеру счета, который я ей диктовал. Это был тот самый счет, на который хакерами переводились деньги с Барсучьей поляны.
— Триста десять, — диктовал я, — пятнадцать… семьдесят четыре…
— Индекс?
— «Р» два ноля ВБС.
— Есть, — ответила Анна. — Кажется, ухватила. «Москва. Восточный филиал „Униксоцбанка“. Улица Саранская, дом тридцать, корпус четыре». — Она повернулась ко мне вместе с черным офисным креслом. — Ты счастлив?
— Я удовлетворен.
— Как? Уже? А разве твое уязвленное самолюбие не требует припереть Лешика к стенке?
Я пожал плечами.
— Собственно, уже нет. Перегорело.
— Да брось ты! — не поверила Анна. — А у меня как раз разыгрался аппетит. Сейчас я позвоню на работу, договорюсь о машине.
— Мне кажется, что нам с тобой будет достаточно лишь понаблюдать за кульминацией со стороны.
— Или изнутри. В общем, там будет видно. Как говорил кто-то из великих, главное — ввязаться в драку. Это будет наш с тобой дембельский аккорд, как говорят в армии.
— За этот аккорд Нефедов потом со мной водку пить не будет.
— А чем мы ему навредим? Кто может запретить нам гулять по улицам?
— Никто, — ответил я и посмотрел в окно. Шел дождь. Улица блестела мокрым асфальтом. Над сливными решетками набухали комки желтой пены. На всех машинах качались стеклоочистители. Пешеходы, распустив зонтики, прыгали через лужи, как лягушки по кочкам.
— А я люблю осень, — сказала Анна и, глядя в окно, прижалась к моему плечу. — Когда за окном идет вот такой дождь, дома с любимым человеком становится очень уютно. Жизнь как бы сужается до размеров этого самого уюта, и ее смыслом становятся эти стены, теплая тишина, скрипучий паркет, запах кофе, музыка. И на душе от этого так спокойно…
— Послушай, — тихо сказал я, целуя Анну в висок. — Никуда мы не поедем. Мы зашторим окно, сварим кофе, включим музыку и несколько дней не будем отсюда выходить.
— Поедем, — ответила Анна. — И поставим точку. Иначе нам никогда не начать новой жизни.
* * *
Наверное, лучшее качество водителей служебных машин, не считая мастерского вождения, — это умение вести себя так, чтобы пассажиры забывали о твоем существовании. Водителя «РАФа», в котором мы ехали на улицу Саранская, можно было бы принять за глухонемого, если бы он в точности не выполнял приказов Анны. Звали его, кажется, Василий, работал он в той же фирме, что и Анна, и, думаю, его особенно ценили за умение молчать.Четвертый корпус тридцатого дома со скромной вывеской «Униксоцбанк» водитель нашел быстро, но Анна в целях конспирации велела Василию сделать еще несколько кругов по ближайшим кварталам, а затем припарковаться недалеко от центрального входа.
Было четверть седьмого. Как и накануне, безостановочно шел моросящий дождь, серые низкие тучи обложили небо, и оттого было сумрачно. У входа в банк, упаковавшись с головой в черный плащ, напоминающий рясу, стоял охранник. Сквозь опущенные жалюзи из окон первого и второго этажей едва пробивался свет. Довольно часто прохожие, взглянув на вывеску с обменным курсом валют, открывали тяжелую дверь банка с темным стеклом и заходили внутрь. В этот час, в такую погоду и с непримечательным обменным курсом посетителей было бы намного меньше, если бы не воскресный день, когда все банки и обменные пункты обычно закрыты.
Мы следили за входом из-за шторок. От дыхания запотевало стекло, и его время от времени приходилось протирать рукавом плаща. Анна пользовалась платком.
Умница-водитель, не оборачиваясь, спросил:
— Я пока не нужен?
— Пока нет, — ответила Анна.
— Пойду покурю.
Он вышел, протер лобовое стекло тряпкой, поправил стеклоочистители и, прикуривая, стал прогуливаться по тротуару.
Половина седьмого. Анна устала подглядывать, откинулась на спинку, вытянула ноги и, казалось, задремала. В сумраке я не видел ее глаз. Минувшей ночью мы почти не спали. Когда человек не высыпается, ему быстро надоедает жизнь.
Рядом с банком по-прежнему ничего интересного не происходило. С шумом наезжая на лужу, мимо проносились машины. Ни одна из них даже не притормозила.
Кажется, мы приехали не туда. Ворованные счета, может быть, и стекались на этот адрес, но Милосердова и его компанию скорее всего следовало искать в офисах возглавляемых им партии или общественного Комитета. Я все никак не мог решиться сказать об этом вслух. Храбрости хватило лишь на предложение:
— Через пятнадцать минут уезжаем.
— Через полчаса, — поправила Анна.
— Почему через полчаса?
— В семь банк закроется.
Хорошо, что Анна не стала меня упрекать, Я дышал на стекло и рисовал на нем профиль Анны. Разноцветные отблески неоновой рекламы заполнили портрет причудливыми: красками. Художник-авангардист Виртуозов рисовал, должно быть, что-то подобное. Вот только Татьяну Васильеву он изобразил такой, какая она была на самом деле. Может быть, потому, что Татьяна была слишком земной.
Кто-то склонился у лобового стекла, постучал в него и махнул рукой.
— Машина занята! — громко сказала Анна. Человек развел руками, кивнул и исчез в серой мгле.
Водитель Василий появился перед машиной, прошелся перед окошками, у которых мы сидели, постучал ногой по колесам. Он ненавязчиво выяснял, нужен ли нам. Мы не отреагировали на его появление, и он опять пошел вдоль магазинов и жилых подъездов, подняв воротник кожаной куртки.
— Нет, — сказал я, — мне это не нравится.
— Что — это?
— Сентябрь только начался, а в твоей Москве уже глубокая осень. Сыро, холодно, серо. Мы переедем ко мне и до середины ноября будем купаться в море.
— Нет, мы будем приезжать к тебе на лето. Остальное время будем жить у меня. Я устрою тебя менеджером в нашу фирму. Будешь консультантом по рыбным товарам, а когда фирма купит яхту, назначим тебя капитаном.
— Мне лучше бы начальником охраны.
— Никаких охран! — категорически отказала Анна. — Выкинь эту идею из головы раз и навсегда. И можешь не переживать: приключений на твой век еще хватит… Между прочим, к банку подкатила машина, а ты не смотришь.
Я прилип к окошку, глядя из-за шторки одним глазом. «Мерседес» цвета белой ночи, вспыхнув красными габаритными огнями, остановился напротив входа, освещенного неоновой вывески. Кто-то вышел, хлопнув дверцей, но я не видел человека, пока машина не тронулась с места. Невысокая полная женщина в ярко-красном легком плаще, с копной черных волос на голове, не прикрываясь зонтиком, быстро подошла к главному входу банка. Охранник кинулся открывать перед ней дверь.
— Началось! — Я хлопнул ладонью по сиденью. — Явилась первая мадам!
— Кто это?
— Роза. Фамилии не знаю. Я видел ее на лесной даче. Который час?
— Без четверти.
— Сейчас повалят. Должно быть, они слетаются к закрытию банка. Что у них тут будет? «Малина», сходка, партийный съезд?..
— Ну что, пошли? — спросила Анна и кивнула на пластиковый пакет, лежащий на сиденье.
— Пошли, — ответил я и, прихватив пакет, выбрался из машины.
Анна взяла меня под руку, и мы направились к входу в банк. Охранник молча скользнул по нашим лицам взглядом и, не найдя в нас ничего привлекательного, повернулся к нам спиной.
Узкий и длинный зал с мягкой мебелью, пальмами и фикусами в кашпо причудливых форм был почти пуст, лишь у кассового окна валютных операций стояло человек десять. Мы с Анной пристроились в конец очереди. Девушка-кассир, заметив нас, предупредила:
— Господа, мы работаем до девятнадцати часов!
Пряча лица, мы с Анной косились на входную дверь. Скрипнули тормоза. К банку подъехала очередная машина, и через несколько секунд в зал вошли двое незнакомых мужчин. О чем-то разговаривая, они прошли в торец и скрылись за дверью из красного дерева.
Анна взяла у меня из рук пакет, неторопливо прошла в конец зала и села в кресло рядом с красной дверью. Никто не обратил на нее внимания. Она опустила пакет на колени, кинула быстрые взгляды на входную дверь, на кассовое окошко, вытащила из пакета портрет Васильевой и поставила его на журнальный столик, прислонив к стене так, чтобы он сразу бросался в глаза всякому, кто подходил к красной двери. Медленно устала с кресла и, стараясь не стучать каблуками по мраморному полу, вернулась ко мне.
Победный флаг был вывешен. Оставалось дождаться тoro, кто перед портретом, перед этим мистическим знаком неминуемо признает свое поражение, — убийцу Васильевой Лешу Малыгина.
Снова раскрылись двери, зашел беспрерывно дергающийся парень с плейерными наушниками-таблетками в ушах, посмотрел на электронное табло с обменным курсом и встал за нами. Не тот!
— Работаем до семи! — снова предупредила кассир.
Парень глянул на часы и пробормотал:
— Успеем.
Анна нервничала и незаметно царапала ногтями мою ладонь. Через дверное стекло было видно, как охранник снова кинулся открывать перед кем-то дверь.
— Бомонд! Цвет нации! — шепнул я Анне и опустил голову, чтобы не светить своей восторженной физиономией.
В зал вошли Гурули и Сысоева. Виктор пропустил даму вперед. Он был весел, возбужден и негромко бормотал Татьяне Юрьевне на ухо. Черное кожаное пальто и такая же кепка генерального директора блестели от влаги, словно Гурули пришел пешком. Моя «сестричка» в отличие от него была без плаща, в сером деловом костюме, будто пришла не с улицы, где шел дождь, а из смежного помещения. Не обратив внимания на портрет, они скрылись за красной дверью.
Мы уже не сводили глаз с входной двери. Через полминуты к дверям банка подкатила скромная «шестерка» несвежего голубого цвета, припарковалась, наехав передними колесами на тротуар.
— Какие люди! — не сдержал я возгласа. — Солнышко мое ясное!
В дешевой китайской куртке цвета застиранных джинсов из машины вышел Леша Малыгин. Он закрыл дверцу «жигуля» на ключ и надавил пальцем на брелок. Машина пискнула сигнализацией и подмигнула фарами. Леша посмотрел по сторонам и, сунув руки в карманы куртки, зашел в зал. Играя ключами, он щелкнул пальцами, привлекая внимание кассирши, улыбнулся ей и вразвалочку пошел в торец зала. Мы с Анной буквально окаменели, исподлобья наблюдая за ним. Леша прошелся взглядом по портрету, ни на мгновение не задержался на нем, вялым движением зеваки глянул на шторы, цветы в кашпо, на свои кроссовки и толкнул пятерней красную дверь.
Мы с Анной переглянулись.
— Ну и выдержка! — Прошептала она. — Он даже…
Но я уже не слушал ее и незаметно толкал в плечо. В моих глазах, должно быть, было столько изумления, что Анна осеклась на полуслове и немедленно скосила глаза в сторону двери. Незаметно, словно таясь, в зал Проскользнул невысокий коренастый человек с лицом, которое, как говорится, было до боли знакомо. Этого человека мы меньше всего ожидали здесь увидеть. Дима Моргун!
Бывший начальник суданского проката беззвучно пошел по залу, едва не касаясь плечом стволов пальм, но не так самоуверенно, как Гурули, и не развязно, как Леша, а какой-то пружинистой, наполненной скрытой силой походкой, какой пума идет по следам своей жертвы. Взгляд его был устремлен вперед, на дверь. Когда до нее оставалось не больше десятка метров, Моргун стал замедлять шаг, словно из двери подул невероятной силы сквозняк. Перед портретом Моргун остановился. Несколько мгновений он не сводил с него глаз, затем медленно повернулся в сторону окна, посмотрел на то, что отражалось в стекле, нервным движением пригладил волосы и немедля скрылся за дверями.
Я почувствовал, как Анна прижалась ко мне.
— Давай уйдем отсюда, — поднимая головы, прошептала она.
В это трудно было поверить. Моргун не мог знать Васильеву в лицо! Если, конечно, не был ее убийцей.
56
Я взял Анну под руку и повел к двери. Парень, стоявший за нами, спросил вдогон:
— Вы совсем уходите?
— Совсем, — не оборачиваясь, ответил я.
Я взялся за ручку, но выход на улицу был занят. Невысокий, мне по плечо, молодой мужчина в спортивной куртке сделал какое-то движение рукой перед лицом охранника, будто хотел схватить его за нос, да в последний момент передумал, сильно распахнул первую дверь и маленьким танком попер на нас. Он был плохо воспитан и не пропустил Анну, вынуждая ее попятиться назад.
— Секундочку! — коротко сказал он, напряженно улыбаясь. — Вернитесь на свое место!
Он стоял спиной к двери, широко расставив свои короткие ножки, и быстро двигал зрачками влево-вправо.
Я, насколько это можно было сделать вежливо, попытался оттолкнуть его от двери, но мужчина, как и охраннику, молниеносным движением сунул мне под нос красную «корочку».
— Федеральная служба безопасности, — сквозь зубы произнес он. — Вернитесь на свое место.
«Дождались», — подумал я. Люди, стоящие в очереди, еще ничего не успели понять, и все, кроме женщины, которая стояла у кассового окна и пересчитывала доллары, испуганно посмотрели на нас. Необычное поведение людей в непосредственной близости от денежных сейфов всегда пугает, как курение на бензоколонке.
Я отвел Анну к ближайшей пальме и на всякий случай закрыл ее собой.
— Не волнуйся, — шепнул я ей. — Сейчас сюда вломится Нефедов, и нас выпустят на улицу.
Анна кивнула. Ей хотелось этому веригь. Девушка-кассирша перестала отсчитывать Деньги, привстала со стула, глядя на человека в спортивной куртке, и, кажется, незаметно нажала кнопку вызова. Через щель между лепестками жалюзи я увидел, как напротив входа в банк остановился автобус. Окна его были завешены, в салоне — темно. Распахнулись обе двери. На одном окне шторка колыхнулась, и мне показалось, что за ней мелькнула голова в каске и черной маске, закрывающей все, кроме глаз.
Из красной двери вышел Моргун. Он был уже без куртки, в пиджаке, в одной руке нес кожаную папку, а другой что-то доставал из нагрудного кармана.
— В чем дело? Я администратор банка! Кто вы такой? — громко говорил он, приближаясь к маленькому мужчине.
— Ничего страшного! — ответил ему человек из службы безопасности. — Маленькая формальность…
То, что произошло потом, трудно было расставить в последовательности. Кажется, сначала в зале погас свет, затем раздался пистолетный выстрел, а следом за этим — оглушительный визг женщин, стоящих в очереди.
Я схватил Анну в охапку и вместе с ней упал на кожаный диван.
— Стоять! — раздался чей-то крик, кажется, это был голос Моргуна. — Всем оставаться на своих местах.
Топот ног, короткие выкрики:
— Дверь на засов!
— Они пошли! Готовь первую голову!..
— Не подниматься на ноги!
— Заткнись!
Где-то рядом с жутким звоном разбилось большое витринное стекло.
— Пожалуйста! Пожалуйста!.. — нечеловеческим голосом визжала какая-то женщина. Левее главного входа прозвучала короткая автоматная очередь, визг оборвался, и на мгновение стало тихо.
Я приподнял голову. По сумрачному залу, пробиваясь сквозь жалюзи, бегали полосатые световые пятна. По углам, на полу, за пальмами замерли фигуры людей. Те, кто минуту назад стоял в очереди у кассового окна, сейчас сидели на корточках, сбившись в кучу, словно стадо овец. С улицы доносился душераздирающий вой сирены. Несколько легковых машин с зажженными фарами стояли напротив окон банка, разбрызгивая «мигалками> красные и синие снопы света. Присев на одно колено, по всей длине тротуара выстроилась цепочка омоновцев в бронежилетах, касках и масках на лицах. Омоновцы смотрели в окна банка через автоматные прицелы.
Кто-то, низко пригибаясь, пробежал мимо дивана, на котором мы лежали, схватил за волосы парня, что стоял за нами в очереди, и рывком поднял его на ноги.
— Вы совсем уходите?
— Совсем, — не оборачиваясь, ответил я.
Я взялся за ручку, но выход на улицу был занят. Невысокий, мне по плечо, молодой мужчина в спортивной куртке сделал какое-то движение рукой перед лицом охранника, будто хотел схватить его за нос, да в последний момент передумал, сильно распахнул первую дверь и маленьким танком попер на нас. Он был плохо воспитан и не пропустил Анну, вынуждая ее попятиться назад.
— Секундочку! — коротко сказал он, напряженно улыбаясь. — Вернитесь на свое место!
Он стоял спиной к двери, широко расставив свои короткие ножки, и быстро двигал зрачками влево-вправо.
Я, насколько это можно было сделать вежливо, попытался оттолкнуть его от двери, но мужчина, как и охраннику, молниеносным движением сунул мне под нос красную «корочку».
— Федеральная служба безопасности, — сквозь зубы произнес он. — Вернитесь на свое место.
«Дождались», — подумал я. Люди, стоящие в очереди, еще ничего не успели понять, и все, кроме женщины, которая стояла у кассового окна и пересчитывала доллары, испуганно посмотрели на нас. Необычное поведение людей в непосредственной близости от денежных сейфов всегда пугает, как курение на бензоколонке.
Я отвел Анну к ближайшей пальме и на всякий случай закрыл ее собой.
— Не волнуйся, — шепнул я ей. — Сейчас сюда вломится Нефедов, и нас выпустят на улицу.
Анна кивнула. Ей хотелось этому веригь. Девушка-кассирша перестала отсчитывать Деньги, привстала со стула, глядя на человека в спортивной куртке, и, кажется, незаметно нажала кнопку вызова. Через щель между лепестками жалюзи я увидел, как напротив входа в банк остановился автобус. Окна его были завешены, в салоне — темно. Распахнулись обе двери. На одном окне шторка колыхнулась, и мне показалось, что за ней мелькнула голова в каске и черной маске, закрывающей все, кроме глаз.
Из красной двери вышел Моргун. Он был уже без куртки, в пиджаке, в одной руке нес кожаную папку, а другой что-то доставал из нагрудного кармана.
— В чем дело? Я администратор банка! Кто вы такой? — громко говорил он, приближаясь к маленькому мужчине.
— Ничего страшного! — ответил ему человек из службы безопасности. — Маленькая формальность…
То, что произошло потом, трудно было расставить в последовательности. Кажется, сначала в зале погас свет, затем раздался пистолетный выстрел, а следом за этим — оглушительный визг женщин, стоящих в очереди.
Я схватил Анну в охапку и вместе с ней упал на кожаный диван.
— Стоять! — раздался чей-то крик, кажется, это был голос Моргуна. — Всем оставаться на своих местах.
Топот ног, короткие выкрики:
— Дверь на засов!
— Они пошли! Готовь первую голову!..
— Не подниматься на ноги!
— Заткнись!
Где-то рядом с жутким звоном разбилось большое витринное стекло.
— Пожалуйста! Пожалуйста!.. — нечеловеческим голосом визжала какая-то женщина. Левее главного входа прозвучала короткая автоматная очередь, визг оборвался, и на мгновение стало тихо.
Я приподнял голову. По сумрачному залу, пробиваясь сквозь жалюзи, бегали полосатые световые пятна. По углам, на полу, за пальмами замерли фигуры людей. Те, кто минуту назад стоял в очереди у кассового окна, сейчас сидели на корточках, сбившись в кучу, словно стадо овец. С улицы доносился душераздирающий вой сирены. Несколько легковых машин с зажженными фарами стояли напротив окон банка, разбрызгивая «мигалками> красные и синие снопы света. Присев на одно колено, по всей длине тротуара выстроилась цепочка омоновцев в бронежилетах, касках и масках на лицах. Омоновцы смотрели в окна банка через автоматные прицелы.
Кто-то, низко пригибаясь, пробежал мимо дивана, на котором мы лежали, схватил за волосы парня, что стоял за нами в очереди, и рывком поднял его на ноги.