Страница:
И закрыла за собой дверь.
Через две минуты, наскоро исследовав комнату и то, что находилось под окном, я уже был у Леши.
— Слушай, ну мы влипли! — начал было Леша, но я тотчас закрыл его рот рукой и показал пальцем на стены и потолки. Леша не сразу понял, что здесь нас могут подслушать.
— Да, действительно влипли, — ответил я, рассматривая апартаменты. — Хотели на пару часов заехать, а придется гостить на всю катушку.
Эта фраза прозвучала ужасно фальшиво, но я надеялся, что за нами еще не успели установить жесткий контроль.
Леша вопросительно глянул на меня. Я развел руками: мол, получили, что хотели. Меня, кажется, в самом деле приняли за родственника Васильевой и, надо полагать, убьют не сразу.
— Как тебе моя сестричка? — спросил я, заглядывая под диван и кресла.
— Красивая женщина, — сдержанно оценил
Эльвиру Леша.
— Не то слово… — Я выглянул в окно, посмотрел вниз, по сторонам, наверх, сел на подоконник, достал блокнот, ручку и написал: «ПОД НАШИМИ ОКНАМИ КАРНИЗ», а вслух добавил: — Она просто красавица!
Леша прочитал, тоже выглянул в окно и показал мне большой палец. Он понял: в случае необходимости мы можем перейти друг к другу по карнизу.
Продолжать разговор в такой манере было просто невыносимо, и я предложил:
— А не прогуляться ли нам по лесу перед обедом?
— Отличная идея! — поддержал Леша. Мы вышли из комнаты. Коридор был пуст.
Стараясь ступать тихо, мы вышли к лестнице, спустились по ней в холл. Никого. Лесная тишина царствовала в этом роскошном лаково-деревянном доме.
— Вернитесь назад, — сказал он спокойно.
— Разве мы не можем выйти? — зачем-то уточнил я, хотя и без того было ясно, что не можем.
— Не создавайте себе лишних проблем.
— Это арест?
— Это в целях вашей личной безопасности, — ответил водитель и предупредительно качнул прикладом.
— Вопросов больше не имеем, — ответил я и дал задний ход.
Так поговорить нам толком и не удалось. Мы снова закрылись в комнате Леши. Помрачневший анестезиолог улегся на диван, а я молча ходил из утла в угол. Мы лишь обменивались взглядами. Потом я снова вырвал из блокнота лист и написал на нем: «ЗА ОБЕДОМ Я НАПЬЮСЬ». Леша равнодушно прочел записку. Боюсь, что он не понял, что я имел в виду совсем другое. Его больше волновала собственная судьба.
31
32
Через две минуты, наскоро исследовав комнату и то, что находилось под окном, я уже был у Леши.
— Слушай, ну мы влипли! — начал было Леша, но я тотчас закрыл его рот рукой и показал пальцем на стены и потолки. Леша не сразу понял, что здесь нас могут подслушать.
— Да, действительно влипли, — ответил я, рассматривая апартаменты. — Хотели на пару часов заехать, а придется гостить на всю катушку.
Эта фраза прозвучала ужасно фальшиво, но я надеялся, что за нами еще не успели установить жесткий контроль.
Леша вопросительно глянул на меня. Я развел руками: мол, получили, что хотели. Меня, кажется, в самом деле приняли за родственника Васильевой и, надо полагать, убьют не сразу.
— Как тебе моя сестричка? — спросил я, заглядывая под диван и кресла.
— Красивая женщина, — сдержанно оценил
Эльвиру Леша.
— Не то слово… — Я выглянул в окно, посмотрел вниз, по сторонам, наверх, сел на подоконник, достал блокнот, ручку и написал: «ПОД НАШИМИ ОКНАМИ КАРНИЗ», а вслух добавил: — Она просто красавица!
Леша прочитал, тоже выглянул в окно и показал мне большой палец. Он понял: в случае необходимости мы можем перейти друг к другу по карнизу.
Продолжать разговор в такой манере было просто невыносимо, и я предложил:
— А не прогуляться ли нам по лесу перед обедом?
— Отличная идея! — поддержал Леша. Мы вышли из комнаты. Коридор был пуст.
Стараясь ступать тихо, мы вышли к лестнице, спустились по ней в холл. Никого. Лесная тишина царствовала в этом роскошном лаково-деревянном доме.
* * *
— Вот как все просто, — сказал я, направляясь через веранду к выходу, но явно поторопился обрадоваться. В дверном проеме неожиданно выросла фигура водителя. На плече, стволом кверху, он держал винтовку «гаранд», напоминающую гобой, сделанный из дорогого дерева.— Вернитесь назад, — сказал он спокойно.
— Разве мы не можем выйти? — зачем-то уточнил я, хотя и без того было ясно, что не можем.
— Не создавайте себе лишних проблем.
— Это арест?
— Это в целях вашей личной безопасности, — ответил водитель и предупредительно качнул прикладом.
— Вопросов больше не имеем, — ответил я и дал задний ход.
Так поговорить нам толком и не удалось. Мы снова закрылись в комнате Леши. Помрачневший анестезиолог улегся на диван, а я молча ходил из утла в угол. Мы лишь обменивались взглядами. Потом я снова вырвал из блокнота лист и написал на нем: «ЗА ОБЕДОМ Я НАПЬЮСЬ». Леша равнодушно прочел записку. Боюсь, что он не понял, что я имел в виду совсем другое. Его больше волновала собственная судьба.
31
— Это Альгис, наш охранник, по совместительству — водитель. Он будет заботиться о вашей безопасности. Это Самуил, он ведет все хозяйственные дела. Это Роза. Она помогает готовить и следит за парком…
Эльвира представляла нам собравшихся за столом обитателей особняка. Крокодил Альгис, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть, лицемерно улыбнулся и протянул мне руку, когда хозяйка стола назвала его имя. Я с некоторым содроганием пожал его сухую, как несвежая горбушка хлеба, ладонь, представляя, что с подобной улыбочкой он может навести на меня прицел своего «гаранда». Чернявый, бритый наголо Самуил не произвел на меня особого впечатления. Он пожимал мне и Леше руку, не поднимая глаз, как бы походя, словно в это время был занят чем-то несоизмеримо более важным. Повариха Роза напоминала директора ресторана — она была необъятна по ширине, отягощена колоссальной грудью и золотыми цепями, сережками, кольцами и браслетами. Голова ее, увенчанная взбитой пышной прической, добросовестно склеенной лаком, казалась безобразно огромной даже в сравнении с внушительными размерами тела.
Еще две личности — плечистые, коротко стриженные молодцы сидели на краю стола, но Эльвира не посчитала необходимым представлять нам их. Они почти ничего не ели и пили только «Фанту».
— Накладывайте, — сказала мне Роза, улыбнувшись толстыми фиолетовыми губами.
— Обязательно наложу, — пообещал я.
— Самуил, налей гостям! — Эльвира провела рукой над столом. — Что будет пить мой дорогой братик?
— Водку!
— А Леша?
— Винца бы неплохо, — не совсем уверенно отозвался Леша. Должно быть, он чувствовал себя так же, как предводитель дворянства на свадьбе
Остапа. То есть с соблазном смотрел на халяву, но знал, что скоро, возможно, будут бить.
Первую рюмку я выпил до дна, с удовольствием закусил маслинкой и скривил физиономию.
— Что-нибудь не так? — деланно забеспокоилась Эльвира.
— Мне бы запить чем-нибудь…
— Роза, налей Костику боржоми.
Директор ресторана колыхнула своим невероятным бюстом, потянулась за бутылкой с минералкой и уже собралась было налить мне воды в высокий хрустальный фужер, как я накрыл его сверху ладонью.
— Нет, эта посудинка для меня маловата. Мне бы… — Я поискал глазами вокруг и увидел на сервировочном столе обычную железную кружку. — Вот это то, что мне нужно.
Простой и проверенный на практике метод имитации употребления спиртного: я вместе со всеми поднимаю очередной тост и, не проглатывая водку, подношу к губам кружку, делая вид, что запиваю. Водка, вместо того чтобы наполнять мой желудок, постепенно наполняет кружку. Проблема только в том, чтобы время от времени незаметно опорожнять посудину.
Леша совсем сник. От предчувствия экзекуции у него начисто пропал аппетит. Он вяло тыкал вилкой в тарелку, пытаясь подцепить скользкую грибную шляпку. Чтобы хоть немного привести его в чувство, пришлось наступить ему на ногу.
— У меня есть тост! — сказал я, поднимаясь из-за стола.
Я распалял себя, внушая, что в самом деле уже пьян, что мне весело и беззаботно. Внушение подействовало. Я чувствовал, как горят мои щеки и стремительно повышается настроение.
— Друзья! — сказал я, глядя почему-то на Альгиса. — Так уж получилось, что мы с Танюхой живем далеко друг от друга. Она — в Кемерове, я — в Москве. И потому мы так непростительно редко встречаемся: Последний раз это случилось, если не ошибаюсь, пятнадцать лет назад…
Я врал без запинки, с пафосом и выражением. Эльвира с легкой улыбкой смотрела в свою тарелку. Бокал с шампанским в ее руке не дрожал, не покачивался, стоял, как факел в руке статуи Свободы. Вот это выдержка! Самуил тоже вел себя вполне естественно — откинувшись на спинку стула, ковырял спичкой в зубах. Черный двубортный пиджак с шелковыми лацканами расстегнул, белую рубашку — тоже, и из-под нее выглядывала грудь, поросшая черными курчавыми волосами. Роза продолжала есть, хмыкая время от времени, словно возмущалась, что я столько лет не удостаивал сестричку своим вниманием. Бритоголовые с бесстрастными лицами рассматривали потолок и стены.
— За тебя, дорогая Танюха! — завершил я свою речь. — За то, что ты превратилась в прекрасного лебедя, уверенно идешь по жизни и не забываешь своих родных!
— Ты намекаешь на то, что раньше я была гадким утенком? — подняв глаза, спросила Эльвира.
Опасный вопрос. Эльвира пыталась выяснить, насколько хорошо я запомнил ее в школьные годы, когда, по моей легенде, мы виделись в последний раз.
— А разве не так? Тебя даже твоя мама утенком называла. Как сейчас помню.
— У шестнадцатилетних мальчиков, каким ты был тогда, извращенное понятие о красоте, — ответила Эльвира, пряча улыбку в бокале с шампанским. — Мама меня действительно называла утенком, но она вкладывала в это слово совсем иной смысл.
— А меня в детстве мама называла воробышком, — сказала Роза, хохотнула и качнула бюстом.
— А я был Робин Гуд, — с сильным акцентом произнес Самуил. — Старший брат так говорил, папа так говорил, мама так говорил, бабушка с дедушкой…
— Потому вы и стали работать с моей сестрицей, — умозаключил я.
Шутка получилась неудачной. Роза не знала, хихикать или не стоит. Эльвира сделала вид, что не поняла моих слов. Самуил же нервно дернул рукой и задел рюмку. Лицо его побагровело. Мне захотелось вылить на него холодной минералки. Крокодил Альгис посмотрел на меня и усмехнулся. Его взгляд показался мне непозволительно умным. Леша уставился взглядом побитой собаки на Эльвиру, словно мысленно просил у нее прощения за мою невоспитанность. Словом, народ реагировал правильно.
Я предложил еще один тост — банальнее не бывает — и опять сымитировал свою ненасытную жажду к водке. Леша склонился над моим ухом и прошептал:
— Старичок, притормози!
Вот чудак! Он не понял меня и, как все остальные, решил, что я кидаю рюмку за рюмкой. Я отрицательно покачал головой, похлопал его по плечу и опрокинул на скатерть бокал с боржоми. Роза тотчас сделала вывод: «Он такой заводной!» — и сгребла остатки «оливье» на свою тарелку.
— Ну, рассказывай! — сказал я Эльвире, энергично работая челюстями. — Как твоя маманя поживает? Она все еще работает акушеркой?
— Мама умерла, — спокойно ответила Эльвира.
— Правда? — Я чуть не поперхнулся. — А я не знал.
— Ты много чего еще не знаешь, — добавила Эльвира.
— И давно умерла?
— Месяц назад.
— Надо же! А мои предки неделю назад от нее письмо получили.
— Это у нас так почта работает.
— Нет, почта здесь ни при чем! — Я вытер губы салфеткой и снова потянулся к графину с водкой. Кружка, стоящая по левую руку, уже была наполнена почти до краев. — Почта здесь вовсе ни при чем, — повторил я. — Это письмо передали с проводницей поезда. Ты что-то путаешь.
— Мне жаль, — не меняя тона и выражения на лице, ответила Эльвира. — Жаль, что ты узнал правду. Я не хотела травмировать твоих предков. Мать написала это письмо три месяца назад, а я отправила его только после ее смерти.
Мы несли полную чушь, но делали это с достоинством и завидным самообладанием. Точнее, завидное самообладание проявляла только Эльвира, так как ей приходилось обороняться, мгновенно придумывать ответы и при этом не противоречить самой себе.
— Рассказали бы вы лучше о себе, — пришла на помощь хозяйке Роза.
— О себе? — переспросил я, делая вид, что мой взгляд плывет и я никак не могу навести на крупнотелую женщину резкость. — О себе нескромно. Пусть лучше Танюха обо мне расскажет.
— А что я о тебе знаю? — пожала плечами Эльвира. — За пятнадцать лет ни письма, ни открытки.
— Как это — ни письма, ни открытки?! — вспылил я. — А бандероль с конфетами «Красный Октябрь» на Новый год? А свитер ручной вязки на 8 Марта?
— Врешь ты все, — ответила Эльвира и снова пригубила бокал. — Не было ни конфет, ни свитера. У меня такое ощущение, что ты говоришь не о себе, а о ком-то другом.
Змея! Голыми руками не схватишь!
— Ну вот! — развел я руками и как бы нечаянно скинул на пол кружку и графин с водкой. Графин лопнул, как маленькая бомба, разбрасывая осколки во все стороны. Кружка жалобно звякнула и закатилась под стол. Подо мной растеклась большая лужа, и резкий запах водки повис над столом.
— Э-э-э-э! — протянул Самуил и покачал головой.
— Костик, ты пьян, — сказала Эльвира. Лицо ее изменилось. Она посчитала, что перед сильно выпившим человеком можно расслабиться и уже так бурно не играть осчастливленную приездом брата сестру. Она смотрела на меня ледяным взглядом.
Я криво ухмыльнулся и погрозил ей пальцем.
— Не сердись. У каждого есть свои пороки.
— О пороках первым начинает говорить тот, кто сам от них же и страдает. — Эльвира глянула на одного из бритоголовых и щелкнула пальцами. Тот беззвучно встал из-за стола, вышел в другую комнату. Через минуту безликая, безмолвная и тихая, как тень, девушка торопливо убирала шваброй лужу водки у моих ног.
— Господа, у меня есть тост! — заорал я, с грохотом отодвигая от себя стул и протягивая руку за графином, стоящим напротив Самуила.
— Ну-ка, ну-ка! — оживилась Роза и в свою очередь потянулась за селедкой. — Очень интересно.
— А мне кажется, что сегодня от моего братца уже ничего интересного мы не услышим, — поддела меня «сестричка».
— Ошибаешься, голубушка! — возразил я и посмотрел на Эльвиру сквозь рюмку с водкой. — Я еще много чего могу всем рассказать. Но сейчас я хочу поднять тост за юность Танюхи — те прекрасные годы, которые канули в прошлое безвозвратно…
— Ах! — вздохнула Роза, скосила глаза, посмотрев на свою грудь, и двумя пальцами вытащила кончик золотой цепочки, зажатый могучими шарами, как в кулаке. — Прямо слезу вышибает.
— Я хорошо помню, какой она была неуправляемой, взбалмошной девчонкой, — продолжал я, ритмично, как маятник, раскачиваясь над столом. — Как сходила с ума тетка Люда — царство ей небесное! — когда Танюха связалась с хиппи. Это же был вызов, самый смелый крик моды — тонкий кожаный шнурок на голове, прямые длинные волосы с прямым пробором, потертые курточки, джинсики в обтягу и всевозможные «фенечки». Я тогда так и думал, что эта тяга к вольнодумству, к романтике, к бескорыстию и свободной любви останется в твоей душе навсегда. А поэтому позволь мне подарить тебе маленький сувенир, как память о том золотом времени.
Я вышел из-за стола и нетвердой походкой пошел к Эльвире, доставая из кармана кожаную «фенечку» убитой Васильевой. Милосердова с легкой иронией следила за моими телодвижениями. Я приблизился к ней, встал у ее ног на одно колено и надел «фенечку» ей на шею.
— Подвинься, не видно, что там, — сказал Самуил.
Эльвира, опустив голову вниз, рассматривала сумочку. Вряд ли она видела раньше эту штуку.
Только убийца Васильевой мог узнать «фенечку», но среди этих людей его не было.
Я выпил — на этот раз по-настоящему. Изображая чрезмерный труд, вернулся на свое место, походя задев беспрестанно жующую Розу.
— Какой миленький ридикюльчик! — воскликнула Роза, глядя на Эльвиру.
Милосердова медленно поднялась, держа в руке бокал.
— Я очень тронута, — сказала она негромко. — Спасибо. Сумочка в самом деле просто замечательная. И совсем неважно, что я никогда не интересовалась хиппи, никогда не носила потертых джинсиков, как ты говоришь, и веревочек на лбу. Важно твое внимание.
Я, проливая мимо, наполнял свою рюмку, делая вид, что озабочен лишь водкой. То, что сейчас говорила Эльвира, не вписывалось ни в какую логику. Я не сомневался в том, что она будет изо всех сил изображать из себя Татьяну Васильеву, хватаясь за каждую соломинку, впитывая в себя каждый новый факт из ее биографии. Но что с ней случилось? Она же, по сути, топит себя!
— Наверное, у тебя что-то с памятью, — продолжала Эльвира. — Или же ты меня с кем-то спутал. Я никогда не была взбалмошной, как ты говоришь. Я была усидчивой и старательной школьницей, любила литературу и информатику.
— Правда? — Я захлопал глазами. — Что время делает с человеком!
— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.
Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.
— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…
— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?
Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.
— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.
— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.
— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!
Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?
Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.
Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.
Но Леша, слабо въезжающий в ситуацию, неожиданно перехватил мою руку и ляпнул:
— Кирилл, тебе уже хватит!
Я чуть под стол не свалился. Какой, к черту, Кирилл? Я же Костик! Такая грубая ошибка не могла остаться незамеченной, но тем не менее никто не отреагировал. Эльвира, оттопырив золотоносный мизинчик, с увлечением резала соленый огурчик микроскопического размера. Крокодил скатывал хлебные крошки в шарики и лепил из них пирамидки. Робин Гуд чеченского происхождения все сверлил меня своими черными глазами и, было похоже, мучительно отыскивал повод, чтобы ко мне придраться. Роза отмахивалась от маленького волнистого попугайчика, который невесть откуда появился и спикировал на ее пышную прическу. Леша с помертвевшим лицом косился в мою сторону.
Я упал со стула и больше не вставал.
Эльвира представляла нам собравшихся за столом обитателей особняка. Крокодил Альгис, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть, лицемерно улыбнулся и протянул мне руку, когда хозяйка стола назвала его имя. Я с некоторым содроганием пожал его сухую, как несвежая горбушка хлеба, ладонь, представляя, что с подобной улыбочкой он может навести на меня прицел своего «гаранда». Чернявый, бритый наголо Самуил не произвел на меня особого впечатления. Он пожимал мне и Леше руку, не поднимая глаз, как бы походя, словно в это время был занят чем-то несоизмеримо более важным. Повариха Роза напоминала директора ресторана — она была необъятна по ширине, отягощена колоссальной грудью и золотыми цепями, сережками, кольцами и браслетами. Голова ее, увенчанная взбитой пышной прической, добросовестно склеенной лаком, казалась безобразно огромной даже в сравнении с внушительными размерами тела.
Еще две личности — плечистые, коротко стриженные молодцы сидели на краю стола, но Эльвира не посчитала необходимым представлять нам их. Они почти ничего не ели и пили только «Фанту».
— Накладывайте, — сказала мне Роза, улыбнувшись толстыми фиолетовыми губами.
— Обязательно наложу, — пообещал я.
— Самуил, налей гостям! — Эльвира провела рукой над столом. — Что будет пить мой дорогой братик?
— Водку!
— А Леша?
— Винца бы неплохо, — не совсем уверенно отозвался Леша. Должно быть, он чувствовал себя так же, как предводитель дворянства на свадьбе
Остапа. То есть с соблазном смотрел на халяву, но знал, что скоро, возможно, будут бить.
Первую рюмку я выпил до дна, с удовольствием закусил маслинкой и скривил физиономию.
— Что-нибудь не так? — деланно забеспокоилась Эльвира.
— Мне бы запить чем-нибудь…
— Роза, налей Костику боржоми.
Директор ресторана колыхнула своим невероятным бюстом, потянулась за бутылкой с минералкой и уже собралась было налить мне воды в высокий хрустальный фужер, как я накрыл его сверху ладонью.
— Нет, эта посудинка для меня маловата. Мне бы… — Я поискал глазами вокруг и увидел на сервировочном столе обычную железную кружку. — Вот это то, что мне нужно.
Простой и проверенный на практике метод имитации употребления спиртного: я вместе со всеми поднимаю очередной тост и, не проглатывая водку, подношу к губам кружку, делая вид, что запиваю. Водка, вместо того чтобы наполнять мой желудок, постепенно наполняет кружку. Проблема только в том, чтобы время от времени незаметно опорожнять посудину.
Леша совсем сник. От предчувствия экзекуции у него начисто пропал аппетит. Он вяло тыкал вилкой в тарелку, пытаясь подцепить скользкую грибную шляпку. Чтобы хоть немного привести его в чувство, пришлось наступить ему на ногу.
— У меня есть тост! — сказал я, поднимаясь из-за стола.
Я распалял себя, внушая, что в самом деле уже пьян, что мне весело и беззаботно. Внушение подействовало. Я чувствовал, как горят мои щеки и стремительно повышается настроение.
— Друзья! — сказал я, глядя почему-то на Альгиса. — Так уж получилось, что мы с Танюхой живем далеко друг от друга. Она — в Кемерове, я — в Москве. И потому мы так непростительно редко встречаемся: Последний раз это случилось, если не ошибаюсь, пятнадцать лет назад…
Я врал без запинки, с пафосом и выражением. Эльвира с легкой улыбкой смотрела в свою тарелку. Бокал с шампанским в ее руке не дрожал, не покачивался, стоял, как факел в руке статуи Свободы. Вот это выдержка! Самуил тоже вел себя вполне естественно — откинувшись на спинку стула, ковырял спичкой в зубах. Черный двубортный пиджак с шелковыми лацканами расстегнул, белую рубашку — тоже, и из-под нее выглядывала грудь, поросшая черными курчавыми волосами. Роза продолжала есть, хмыкая время от времени, словно возмущалась, что я столько лет не удостаивал сестричку своим вниманием. Бритоголовые с бесстрастными лицами рассматривали потолок и стены.
— За тебя, дорогая Танюха! — завершил я свою речь. — За то, что ты превратилась в прекрасного лебедя, уверенно идешь по жизни и не забываешь своих родных!
— Ты намекаешь на то, что раньше я была гадким утенком? — подняв глаза, спросила Эльвира.
Опасный вопрос. Эльвира пыталась выяснить, насколько хорошо я запомнил ее в школьные годы, когда, по моей легенде, мы виделись в последний раз.
— А разве не так? Тебя даже твоя мама утенком называла. Как сейчас помню.
— У шестнадцатилетних мальчиков, каким ты был тогда, извращенное понятие о красоте, — ответила Эльвира, пряча улыбку в бокале с шампанским. — Мама меня действительно называла утенком, но она вкладывала в это слово совсем иной смысл.
— А меня в детстве мама называла воробышком, — сказала Роза, хохотнула и качнула бюстом.
— А я был Робин Гуд, — с сильным акцентом произнес Самуил. — Старший брат так говорил, папа так говорил, мама так говорил, бабушка с дедушкой…
— Потому вы и стали работать с моей сестрицей, — умозаключил я.
Шутка получилась неудачной. Роза не знала, хихикать или не стоит. Эльвира сделала вид, что не поняла моих слов. Самуил же нервно дернул рукой и задел рюмку. Лицо его побагровело. Мне захотелось вылить на него холодной минералки. Крокодил Альгис посмотрел на меня и усмехнулся. Его взгляд показался мне непозволительно умным. Леша уставился взглядом побитой собаки на Эльвиру, словно мысленно просил у нее прощения за мою невоспитанность. Словом, народ реагировал правильно.
Я предложил еще один тост — банальнее не бывает — и опять сымитировал свою ненасытную жажду к водке. Леша склонился над моим ухом и прошептал:
— Старичок, притормози!
Вот чудак! Он не понял меня и, как все остальные, решил, что я кидаю рюмку за рюмкой. Я отрицательно покачал головой, похлопал его по плечу и опрокинул на скатерть бокал с боржоми. Роза тотчас сделала вывод: «Он такой заводной!» — и сгребла остатки «оливье» на свою тарелку.
— Ну, рассказывай! — сказал я Эльвире, энергично работая челюстями. — Как твоя маманя поживает? Она все еще работает акушеркой?
— Мама умерла, — спокойно ответила Эльвира.
— Правда? — Я чуть не поперхнулся. — А я не знал.
— Ты много чего еще не знаешь, — добавила Эльвира.
— И давно умерла?
— Месяц назад.
— Надо же! А мои предки неделю назад от нее письмо получили.
— Это у нас так почта работает.
— Нет, почта здесь ни при чем! — Я вытер губы салфеткой и снова потянулся к графину с водкой. Кружка, стоящая по левую руку, уже была наполнена почти до краев. — Почта здесь вовсе ни при чем, — повторил я. — Это письмо передали с проводницей поезда. Ты что-то путаешь.
— Мне жаль, — не меняя тона и выражения на лице, ответила Эльвира. — Жаль, что ты узнал правду. Я не хотела травмировать твоих предков. Мать написала это письмо три месяца назад, а я отправила его только после ее смерти.
Мы несли полную чушь, но делали это с достоинством и завидным самообладанием. Точнее, завидное самообладание проявляла только Эльвира, так как ей приходилось обороняться, мгновенно придумывать ответы и при этом не противоречить самой себе.
— Рассказали бы вы лучше о себе, — пришла на помощь хозяйке Роза.
— О себе? — переспросил я, делая вид, что мой взгляд плывет и я никак не могу навести на крупнотелую женщину резкость. — О себе нескромно. Пусть лучше Танюха обо мне расскажет.
— А что я о тебе знаю? — пожала плечами Эльвира. — За пятнадцать лет ни письма, ни открытки.
— Как это — ни письма, ни открытки?! — вспылил я. — А бандероль с конфетами «Красный Октябрь» на Новый год? А свитер ручной вязки на 8 Марта?
— Врешь ты все, — ответила Эльвира и снова пригубила бокал. — Не было ни конфет, ни свитера. У меня такое ощущение, что ты говоришь не о себе, а о ком-то другом.
Змея! Голыми руками не схватишь!
— Ну вот! — развел я руками и как бы нечаянно скинул на пол кружку и графин с водкой. Графин лопнул, как маленькая бомба, разбрасывая осколки во все стороны. Кружка жалобно звякнула и закатилась под стол. Подо мной растеклась большая лужа, и резкий запах водки повис над столом.
— Э-э-э-э! — протянул Самуил и покачал головой.
— Костик, ты пьян, — сказала Эльвира. Лицо ее изменилось. Она посчитала, что перед сильно выпившим человеком можно расслабиться и уже так бурно не играть осчастливленную приездом брата сестру. Она смотрела на меня ледяным взглядом.
Я криво ухмыльнулся и погрозил ей пальцем.
— Не сердись. У каждого есть свои пороки.
— О пороках первым начинает говорить тот, кто сам от них же и страдает. — Эльвира глянула на одного из бритоголовых и щелкнула пальцами. Тот беззвучно встал из-за стола, вышел в другую комнату. Через минуту безликая, безмолвная и тихая, как тень, девушка торопливо убирала шваброй лужу водки у моих ног.
— Господа, у меня есть тост! — заорал я, с грохотом отодвигая от себя стул и протягивая руку за графином, стоящим напротив Самуила.
— Ну-ка, ну-ка! — оживилась Роза и в свою очередь потянулась за селедкой. — Очень интересно.
— А мне кажется, что сегодня от моего братца уже ничего интересного мы не услышим, — поддела меня «сестричка».
— Ошибаешься, голубушка! — возразил я и посмотрел на Эльвиру сквозь рюмку с водкой. — Я еще много чего могу всем рассказать. Но сейчас я хочу поднять тост за юность Танюхи — те прекрасные годы, которые канули в прошлое безвозвратно…
— Ах! — вздохнула Роза, скосила глаза, посмотрев на свою грудь, и двумя пальцами вытащила кончик золотой цепочки, зажатый могучими шарами, как в кулаке. — Прямо слезу вышибает.
— Я хорошо помню, какой она была неуправляемой, взбалмошной девчонкой, — продолжал я, ритмично, как маятник, раскачиваясь над столом. — Как сходила с ума тетка Люда — царство ей небесное! — когда Танюха связалась с хиппи. Это же был вызов, самый смелый крик моды — тонкий кожаный шнурок на голове, прямые длинные волосы с прямым пробором, потертые курточки, джинсики в обтягу и всевозможные «фенечки». Я тогда так и думал, что эта тяга к вольнодумству, к романтике, к бескорыстию и свободной любви останется в твоей душе навсегда. А поэтому позволь мне подарить тебе маленький сувенир, как память о том золотом времени.
Я вышел из-за стола и нетвердой походкой пошел к Эльвире, доставая из кармана кожаную «фенечку» убитой Васильевой. Милосердова с легкой иронией следила за моими телодвижениями. Я приблизился к ней, встал у ее ног на одно колено и надел «фенечку» ей на шею.
— Подвинься, не видно, что там, — сказал Самуил.
Эльвира, опустив голову вниз, рассматривала сумочку. Вряд ли она видела раньше эту штуку.
Только убийца Васильевой мог узнать «фенечку», но среди этих людей его не было.
Я выпил — на этот раз по-настоящему. Изображая чрезмерный труд, вернулся на свое место, походя задев беспрестанно жующую Розу.
— Какой миленький ридикюльчик! — воскликнула Роза, глядя на Эльвиру.
Милосердова медленно поднялась, держа в руке бокал.
— Я очень тронута, — сказала она негромко. — Спасибо. Сумочка в самом деле просто замечательная. И совсем неважно, что я никогда не интересовалась хиппи, никогда не носила потертых джинсиков, как ты говоришь, и веревочек на лбу. Важно твое внимание.
Я, проливая мимо, наполнял свою рюмку, делая вид, что озабочен лишь водкой. То, что сейчас говорила Эльвира, не вписывалось ни в какую логику. Я не сомневался в том, что она будет изо всех сил изображать из себя Татьяну Васильеву, хватаясь за каждую соломинку, впитывая в себя каждый новый факт из ее биографии. Но что с ней случилось? Она же, по сути, топит себя!
— Наверное, у тебя что-то с памятью, — продолжала Эльвира. — Или же ты меня с кем-то спутал. Я никогда не была взбалмошной, как ты говоришь. Я была усидчивой и старательной школьницей, любила литературу и информатику.
— Правда? — Я захлопал глазами. — Что время делает с человеком!
— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.
Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.
— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…
— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?
Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.
— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.
— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.
— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!
Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?
Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.
Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.
Но Леша, слабо въезжающий в ситуацию, неожиданно перехватил мою руку и ляпнул:
— Кирилл, тебе уже хватит!
Я чуть под стол не свалился. Какой, к черту, Кирилл? Я же Костик! Такая грубая ошибка не могла остаться незамеченной, но тем не менее никто не отреагировал. Эльвира, оттопырив золотоносный мизинчик, с увлечением резала соленый огурчик микроскопического размера. Крокодил скатывал хлебные крошки в шарики и лепил из них пирамидки. Робин Гуд чеченского происхождения все сверлил меня своими черными глазами и, было похоже, мучительно отыскивал повод, чтобы ко мне придраться. Роза отмахивалась от маленького волнистого попугайчика, который невесть откуда появился и спикировал на ее пышную прическу. Леша с помертвевшим лицом косился в мою сторону.
Я упал со стула и больше не вставал.
32
Боюсь показаться нескромным, но во мне, кажется, умер артист. Не думаю, что у кого-нибудь могло появиться сомнение в том, что я единолично выпил литровый графин водки и, что было вполне естественно, оказался лежащим на полу без чувств и совести.
Несколько секунд я прислушивался к восклицаниям, выражающим крайне низкую оценку моему поведению. Затем бритоголовые подхватили меня под руки и поволокли к выходу. Я думал, что они вышвырнут меня во двор, где в тенистой прохладе я должен буду приходить в чувство, но мрачные бультерьеры потащили меня по лестнице наверх так быстро, что засвистело в ушах, проволокли по коридору и, открыв моей головой дверь комнаты, внесли меня внутрь и небрежно свалили на диван.
— К утру оклемается, — сказал один.
— Тем хуже для него, — добавил второй.
Они вышли. Хлопнула дверь, клацнул замок.
Некоторое время я еще лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом встал, подошел к двери и тихо нажал на ручку. Дверь была заперта.
Я сел на подоконник, с удовольствием вдыхая сырой воздух, напоенный запахом прелых листьев. Откуда-то доносилась приглушенная музыка, из окон первого этажа на стволы деревьев, стоящих у стен дома, падал свет, и по стволам скользили неровные тени.
Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
Перед окном Розы я остановился, осторожно заглянул за штору. Женщина уже лежала в постели — головой к окну — и читала книгу. Из-за спинки кровати я видел только ее черную копну волос. Маленькая настольная лампа на туалетном столике освещала маникюрные инструменты — ножницы, пилку для ногтей, кисточку. Неджентльменское отношение к женщине — это ужасно, это противоречит моим принципам, но другого выхода у меня не было. Оконная рама, когда я медленно распахнул ее, зашуршала о шторы, на женщина повернула лицо в мою сторону, когда я уже стоял у самой кровати, сжимая пилку для ногтей, как нож. Она, должно быть, читала какой-то крутой детектив, и глаза ее были полны немого ужаса.
— Тс-с-с, — сказал я ей как можно более миролюбиво, прижимая палец к губам. — Только не надо кричать. Я вовсе не намерен вас резать.
Теперь она вспомнила о своей пышной груди и кодексе женской чести и медленно натянула край одеяла до самого носа.
— Что вам надо?
— Шоколада. — Я мельком оглядел комнату, проверил, закрыта ли дверь, вынул из замочной скважины ключ и сунул его в карман. Затем снова подошел к кровати и сел в кресло напротив. — Простите, что я так бесцеремонно, но моя дверь почему-то оказалась запертой снаружи. А выйти, кроме как через вашу комнату, невозможно… Вы ведь не будете кричать, правда?
— Не буду, — согласилась женщина, глядя то мне в глаза, то на мою руку с пилкой. Я положил пилку на туалетный столик. — Но чего вы сидите? — сердито добавила она. — Идите своей дорогой. Дверь — вот она, ключ у вас в кармане.
— А мне захотелось с вами немного поболтать, раз уж я очутился у вашей постели.
— Вы наглеете.
— Это вам так кажется. Пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я сам жертва одной большой наглости.
— Я хочу вас предупредить, что у нас очень жестокие охранники и злые собаки, — сказала Роза и демонстративно поднесла к глазам книгу.
— Вы зачем-то все время меня пугаете. Я же сказал вам внятно: ничего плохого я не собираюсь с вами делать. Ответьте только на несколько вопросов, и я уйду.
— Почему я должна отвечать на ваши дурацкие вопросы?
— А с чего вы взяли, что мои вопросы непременно будут дурацкими?
Женщина поджала мясистые губы.
— Я вообще не желаю с вами разговаривать!
— Несколько часов назад, за столом, вы были намного привлекательнее и вежливее.
— Тогда я еще не знала, что вы аферист.
— Простите, как вы меня назвали?
— Не надо делать вид, что вы не расслышали… Предупреждаю вас еще раз: оставьте меня в покое.
— Вы вынуждаете меня совершать неблагородные поступки и хвататься за всякие режущие и колющие предметы.
— Хватайтесь хоть за пистолет, я вас все равно не боюсь.
— Черт возьми! — вспылил я. — Откуда у вас такая агрессивность? Вы можете объяснить мне, почему меня закрыли? Где моя сестра? Где мой друг?
Роза усмехнулась, не сводя глаз с книжной страницы.
— Я очень сомневаюсь, что в этом приличном доме у вас есть сестра.
— Ну что ж… — Злость стремительно распалялась во мне. — Давайте тогда называть всех своими именами. Раз здесь нет моей сестры, тогда, может быть, есть Эльвира Милосердова? Лицо Розы исказила гримаса недоумения. Я ожидал совсем иного выражения.
— Не понимаю, при чем здесь Милосердова, — сказала она. — Если не ошибаюсь, эта женщина умерла дней десять назад. — Роза повернула ко мне лицо. — Послушайте, а вы не больны? Вы случайно не маньяк? Знаете, есть такое психическое отклонение — некрофилия… Я невольно присел на край постели. Роза покосилась на мои выгоревшие на солнце брюки цвета пляжного песка. Я вблизи рассматривал ее прическу, сквозь которую просвечивала белизна подушки, ее уши с оттянутыми тяжелыми серьгами мочками, белую шею со складками, холеные щеки, лоб, подбородок, ее коротенькие пальцы, которые, как верные слуги, вершили пороки своей хозяйки.
Несколько секунд я прислушивался к восклицаниям, выражающим крайне низкую оценку моему поведению. Затем бритоголовые подхватили меня под руки и поволокли к выходу. Я думал, что они вышвырнут меня во двор, где в тенистой прохладе я должен буду приходить в чувство, но мрачные бультерьеры потащили меня по лестнице наверх так быстро, что засвистело в ушах, проволокли по коридору и, открыв моей головой дверь комнаты, внесли меня внутрь и небрежно свалили на диван.
— К утру оклемается, — сказал один.
— Тем хуже для него, — добавил второй.
Они вышли. Хлопнула дверь, клацнул замок.
Некоторое время я еще лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом встал, подошел к двери и тихо нажал на ручку. Дверь была заперта.
Я сел на подоконник, с удовольствием вдыхая сырой воздух, напоенный запахом прелых листьев. Откуда-то доносилась приглушенная музыка, из окон первого этажа на стволы деревьев, стоящих у стен дома, падал свет, и по стволам скользили неровные тени.
Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
Перед окном Розы я остановился, осторожно заглянул за штору. Женщина уже лежала в постели — головой к окну — и читала книгу. Из-за спинки кровати я видел только ее черную копну волос. Маленькая настольная лампа на туалетном столике освещала маникюрные инструменты — ножницы, пилку для ногтей, кисточку. Неджентльменское отношение к женщине — это ужасно, это противоречит моим принципам, но другого выхода у меня не было. Оконная рама, когда я медленно распахнул ее, зашуршала о шторы, на женщина повернула лицо в мою сторону, когда я уже стоял у самой кровати, сжимая пилку для ногтей, как нож. Она, должно быть, читала какой-то крутой детектив, и глаза ее были полны немого ужаса.
— Тс-с-с, — сказал я ей как можно более миролюбиво, прижимая палец к губам. — Только не надо кричать. Я вовсе не намерен вас резать.
Теперь она вспомнила о своей пышной груди и кодексе женской чести и медленно натянула край одеяла до самого носа.
— Что вам надо?
— Шоколада. — Я мельком оглядел комнату, проверил, закрыта ли дверь, вынул из замочной скважины ключ и сунул его в карман. Затем снова подошел к кровати и сел в кресло напротив. — Простите, что я так бесцеремонно, но моя дверь почему-то оказалась запертой снаружи. А выйти, кроме как через вашу комнату, невозможно… Вы ведь не будете кричать, правда?
— Не буду, — согласилась женщина, глядя то мне в глаза, то на мою руку с пилкой. Я положил пилку на туалетный столик. — Но чего вы сидите? — сердито добавила она. — Идите своей дорогой. Дверь — вот она, ключ у вас в кармане.
— А мне захотелось с вами немного поболтать, раз уж я очутился у вашей постели.
— Вы наглеете.
— Это вам так кажется. Пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я сам жертва одной большой наглости.
— Я хочу вас предупредить, что у нас очень жестокие охранники и злые собаки, — сказала Роза и демонстративно поднесла к глазам книгу.
— Вы зачем-то все время меня пугаете. Я же сказал вам внятно: ничего плохого я не собираюсь с вами делать. Ответьте только на несколько вопросов, и я уйду.
— Почему я должна отвечать на ваши дурацкие вопросы?
— А с чего вы взяли, что мои вопросы непременно будут дурацкими?
Женщина поджала мясистые губы.
— Я вообще не желаю с вами разговаривать!
— Несколько часов назад, за столом, вы были намного привлекательнее и вежливее.
— Тогда я еще не знала, что вы аферист.
— Простите, как вы меня назвали?
— Не надо делать вид, что вы не расслышали… Предупреждаю вас еще раз: оставьте меня в покое.
— Вы вынуждаете меня совершать неблагородные поступки и хвататься за всякие режущие и колющие предметы.
— Хватайтесь хоть за пистолет, я вас все равно не боюсь.
— Черт возьми! — вспылил я. — Откуда у вас такая агрессивность? Вы можете объяснить мне, почему меня закрыли? Где моя сестра? Где мой друг?
Роза усмехнулась, не сводя глаз с книжной страницы.
— Я очень сомневаюсь, что в этом приличном доме у вас есть сестра.
— Ну что ж… — Злость стремительно распалялась во мне. — Давайте тогда называть всех своими именами. Раз здесь нет моей сестры, тогда, может быть, есть Эльвира Милосердова? Лицо Розы исказила гримаса недоумения. Я ожидал совсем иного выражения.
— Не понимаю, при чем здесь Милосердова, — сказала она. — Если не ошибаюсь, эта женщина умерла дней десять назад. — Роза повернула ко мне лицо. — Послушайте, а вы не больны? Вы случайно не маньяк? Знаете, есть такое психическое отклонение — некрофилия… Я невольно присел на край постели. Роза покосилась на мои выгоревшие на солнце брюки цвета пляжного песка. Я вблизи рассматривал ее прическу, сквозь которую просвечивала белизна подушки, ее уши с оттянутыми тяжелыми серьгами мочками, белую шею со складками, холеные щеки, лоб, подбородок, ее коротенькие пальцы, которые, как верные слуги, вершили пороки своей хозяйки.