Дюма Александр. Семейство Борджа (сборник)

   «Мы вчера покинули ваше величество и ожидали, как вы, ваше величество, нам соблаговолили пообещать, через несколько дней получить ваш ответ на переданную нами просьбу нашего государя касательно его невестки и союзницы королевы Шотландии, но поскольку сегодня утром мы узнали, что приговор, вынесенный названной королеве, был объявлен в городе Лондоне, хотя мы ожидали совершенно иного, исходя из вашего милосердия и ваших дружеских чувств к названному королю, вашему брату, мы, дабы не пренебречь ничем, что почитаем своим долгом, и полагая, что тем самым исполняем пожелание короля, нашего государя, сочли необходимым написать вашему величеству настоящее письмо, в котором вновь почтительнейше умоляем не отказать в настоятельнейшей и чувствительнейшей просьбе его величества соблаговолить сохранить жизнь названной королеве Шотландии, отчего наш государь и король получит величайшую радость, какую только сможет доставить ему ваше величество; если же с названной королевой обойдутся со всей суровостью, это, напротив, доставит ему огромное неудовольствие и уязвит его до глубины души; поскольку названный король, наш государь, посылая нас к вашему величеству, никоим образом не предполагал возможности, что решение о таковой казни будет принято столь скоро, мы почтительнейше умоляем ваше величество, прежде чем будет дан делу дальнейший ход, дать нам некоторое время, дабы мы смогли оповестить короля, нашего государя, о положении названной королевы Шотландии, с тем чтобы ваше величество перед принятием окончательного решения узнали, что его христианнейшему величеству благоугодно вам высказать и в чем предстеречь касательно самого крупного дела, которое на нашей памяти было вынесено на рассмотрение людского суда. Г-н де Сен-Сир, который доставит настоящее письмо вашему величеству, привезет нам милостивый ваш ответ, если вашему величеству будет угодно его дать.
   Лондон, 16 дня декабря месяца 1586 года.Де Бельевр,де л’Обепин Шатонеф».

   В тот же день г-н де Сен-Сир и другие французские дворяне поехали в Ричмонд вручить это письмо, но Елизавета не пожелала их принять, сославшись на нездоровье, так что они были вынуждены оставить письмо государственному секретарю Уолсингему, который обещал завтра же прислать ответ королевы.
   Но, несмотря на обещание, французским послам пришлось ждать два дня, и лишь вечером второго дня к г-ну де Бельевру в Лондон явились два английских дворянина и устно, не представив никакого письма, подтверждающего то, что им было велено передать, объявили от имени королевы, что, отвечая на написанное ей письмо и полагая правомерным желание получить для приговоренной отсрочку, в течение которой послы намерены узнать решение короля Франции, ее величество соблаговолила дать согласие на отсрочку в двенадцать дней. Поскольку это было последнее слово Елизаветы и не имело смысла терять время, добиваясь чего-то большего, к его величеству королю Франции тотчас же был послан г-н де Жанлис; он должен был вручить Генриху III весьма обстоятельный доклад гг. де Шатонефа и де Бельевра, а кроме того, рассказать все, что он слышал и узнал по делу королевы Марии за то время, пока пребывал в Англии.
   Генрих III сейчас же ответил письмом, содержащим новые инструкции гг. де Шатонефу и де Бельевру, но, как ни торопился г-н де Жанлис, в Лондон он прибыл лишь на четырнадцатый день, то есть через сорок восемь часов после истечения данной отсрочки; приговор, однако, еще не был приведен в исполнение, и гг. де Бельевр и де Шатонеф немедленно отправились в расположенный в одном лье от Лондона Гринвичский замок, где королева Елизавета праздновала Рождество, и испросили аудиенции, на которой они смогли бы передать ее величеству ответ Генриха III; несколько дней им отказывали, но поскольку они не отступались и непрестанно возобновляли просьбу об аудиенции, шестого января послов наконец вызвали к королеве.
 
   С соблюдением всех требований этикета этой эпохи их провели в зал для приемов, где сидела Елизавета; приблизившись, они приветствовали ее, после чего г-н де Бельевр почтительно, но в то же время решительно принялся излагать представление своего государя. Елизавета, ерзая на троне, с нетерпеливым видом слушала его, наконец, не в силах больше сдерживаться, она, побагровев от негодования, вскочила и воскликнула:
   – Господин де Бельевр, да неужто мой брат король поручил вам говорить со мной в таких выражениях?
   – Да, ваше величество, – с поклоном ответил г-н де Бельевр, – я получил от него особое послание.
   – И оно подписано им собственноручно? – продолжала Елизавета.
   – Да, ваше величество, – с неизменным спокойствием отвечал посол, – и мой государь король, ваш брат, в письме, подписанном собственной его рукой, поручил мне сделать вашему величеству представления, каковые я только что и изложил.
   – Прекрасно! – перестав уже совершенно сдерживаться, воскликнула Елизавета. – Я прошу у вас копию этого письма, заверенную вашей собственноручной подписью, и запомните: вы ответите за каждое слово, которое вы изымете из него или добавите.
   – Ваше величество, – заметил г-н де Бельевр, – подделывать письма и грамоты не в обычае французских королей и их посланников. Завтра утром вы получите требуемые вашим величеством копии, и я честью своей ручаюсь за их подлинность.
   – Довольно, сударь, довольно! – вскричала королева и, знаком приказав всем находившимся в зале удалиться, почти час пробыла наедине с гг. де Шатонефом и де Бельевром. Никто не знает, что происходило во время этой беседы, кроме того, что королева пообещала направить к королю Франции своего посла, который, как заверила она, прибудет в Париж если и не раньше, то, по крайней мере, одновременно с г-ном де Бельевром и передаст Генриху III окончательное решение по делу королевы Шотландии; после этого Елизавета покинула французских послов, дав понять, что все их дальнейшие попытки увидеться с нею останутся безответны.
   Тринадцатого января послы получили свои паспорта, им также сообщили, что в Дувре их ожидает корабль, предоставленный им королевой.
   А в день их отъезда случилось весьма странное происшествие: некий дворянин по фамилии Стаффорд, брат посла Елизаветы при короле Франции, явился к г-ну де Траппу, служащему канцелярии французского посольства, и сказал, что знает одного человека, сидящего в долговой тюрьме, у которого есть к нему сообщение первостепенной важности и крайней срочности, касающееся услуги королю Франции в связи с делом королевы Марии Шотландской. Хотя г-н де Трапп с самого начала заподозрил неладное, он тем не менее не пожелал дать повода для упреков в нерадивости в столь важном деле, ежели его подозрения оказались бы ложными. Он отправился с г-ном Стаффордом в тюрьму, где встретился с человеком, который хотел говорить с ним. Тот сообщил ему, что сидит в долговой тюрьме за долг всего лишь в сто двадцать экю, но его желание выйти на свободу столь велико, что ежели г-н де Шатонеф согласится заплатить за него эту сумму, он обязуется избавить королеву Шотландии от грозящей ей опасности, заколов кинжалом королеву Елизавету; поняв, что французского посла хотят заманить в ловушку, г-н де Трапп крайне возмутился подобным предложением и объявил, что г-н де Шатонеф счел бы недопустимым любое предприятие, цель которого хоть в какой-то степени поставить под угрозу жизнь королевы Елизаветы или спокойствие в ее государстве; затем, не желая ничего более слушать, он отправился к г-ну де Шатонефу и обо всем рассказал ему; г-н де Шатонеф, мгновенно догадавшийся о подоплеке этого предположения, объявил г-ну Стаффорду, что его поражает, как он, дворянин, осмелился вовлекать другого дворянина в подобные изменнические действия, и предложил ему немедленно покинуть посольство, попросив никогда более не переступать его порога.
   Г-н Стаффорд удалился, всем своим видом изображая, что он пропал, и стал умолять г-на де Траппа, чтобы ему позволили уплыть во Францию вместе с ним и другими французскими послами. Г-н де Трапп немедленно сообщил его просьбу г-ну де Шатонефу, и посол велел передать Стаффорду, что запрещает ему не только появляться здесь, но и любые сношения с кем бы то ни было из посольства, из чего тот должен был заключить, что в просьбе ему отказано; еще посол велел сказать ему, что если бы он не питал такого уважения к его брату графу Стаффорду, своему коллеге по дипломатическому поприщу, то сию же секунду донес бы королеве Елизавете о его измене. В тот же день Стаффорд был взят под стражу.
   После этих переговоров г-н де Трапп отправился в дорогу, чтобы присоединиться к своим попутчикам, выехавшим на несколько часов раньше его, но по прибытии в Дувр был тоже арестован и препровожден в тюрьму в Лондон. В тот же день ему учинили допрос, г-н де Трапп чистосердечно рассказал обо всем, что было, в подтверждение правоты своих слов сославшись на г-на де Шатонефа.
   Назавтра состоялся второй допрос, и каково же было изумление де Траппа, когда он попросил материалы предыдущего, и ему были представлены, по обыкновению английского правосудия, лишь поддельные копии, в которых содержались признания, компрометирующие и его самого, и г-на де Шатонефа; он возмутился, заявил протест, отказался отвечать и что-либо еще подписывать, и тогда его препроводили в Тауэр под усиленной охраной, имея в виду тем самым создать видимость тяжести предъявленных ему обвинений.
   На следующий день королева вызвала к себе г-на де Шатонефа и свела с ним на очную ставку Стаффорда, который бесстыдно утверждал, что сговаривался о заговоре с г-ном де Траппом и неким арестантом из долговой тюрьмы; целью заговора было ни больше ни меньше как покушение на жизнь королевы. Г-н де Шатонеф с негодованием отверг все эти утверждения, но у королевы имелись слишком веские основания не верить даже самому очевидному. Она объявила г-ну де Шатонефу, что только посольское звание мешает ей арестовать его, подобно его сообщнику де Траппу, а также что, направляя немедля, как она и обещала, посла к Генриху III, она велит ему не только объяснить французскому королю причины недавно вынесенного приговора и его скорого приведения в исполнение, но и обвинить г-на де Шатонефа в участии в заговоре, уже одно раскрытие которого смогло убедить ее согласиться на казнь шотландской королевы, поскольку на опыте доказало, что до той поры, пока живет эта ее противница, собственная ее жизнь ежечасно находится под угрозой.
   В тот же день Елизавета поспешила распространить не только в Лондоне, но и по всей Англии известие, что она избежала нового покушения; поэтому, когда через два дня после отъезда французских послов прибыли посланцы Шотландии, которые, как мы видим, не слишком-то торопились, Елизавета ответила им, что они явились в крайне неудачный момент, так как она только что получила новое подтверждение того, что, пока жива Мария Стюарт, ее жизнь, жизнь английской королевы, находится в опасности. Роберт Мелвил хотел ответить ей, но Елизавета гневно объявила ему, что это именно он дал королю Шотландии зловредный совет вступиться за свою мать и, если бы у нее был такой советник, как он, она приказала бы отрубить ему голову. На что Мелвил сказал:
   – Даже с риском для жизни я никогда не откажусь дать своему государю добрый совет. А отсечения головы, напротив, достоин тот, кто посоветовал бы сыну не препятствовать убийству матери.
   Выслушав это, Елизавета велела послам удалиться и объявила, что вскоре сообщит им свой ответ.
   Прошли четыре дня, а поскольку ответа так и не было, послы попросили прощальной аудиенции у той, к кому приехали, дабы узнать ее окончательное решение; королева согласилась принять их, и аудиенция прошла точно так же, как данная г-ну де Бельевру, – в упреках и жалобах. Наконец Елизавета поинтересовалась, а чем они могут гарантировать ее безопасность и жизнь, если она согласится помиловать королеву Шотландии. Послы ответили, что они уполномочены своим королем и всей знатью его королевства на то, чтобы убедить Марию Стюарт отказаться от всех прав на корону Англии в пользу своего сына и просить быть порукою этого обязательства короля Франции, а также всех государей и владетелей, ее родичей и друзей.
   После этих слов Елизавета, совершенно не владея собой, что с ней случалось крайне редко, вскричала:
   – Да что вы такое говорите, Мелвил? Ведь это же значит подарить моему врагу, имеющему право на одну корону, право на обе!
   – Выходит, ваше величество считает моего повелителя своим врагом? – осведомился Мелвил. – А он пребывает в счастливом заблуждении, полагая себя вашим союзником.
   – Нет, нет, – покраснев, спохватилась Елизавета, – я оговорилась. И если вы, господа, сумеете все уладить, то я, чтобы доказать, что считаю короля Иакова Шестого своим добрым и верным союзником, вполне склонна проявить милосердие. Так что старайтесь, а я буду стараться со своей стороны.
   С этими словами она удалилась, и послы также отправились к себе, успокоенные блеснувшим им лучиком надежды.
   В тот же вечер г-ну Грею, главе посольства, нанес якобы личный визит некий придворный и в беседе с ним сказал, «что будет крайне трудно сочетать безопасность королевы Елизаветы и сохранение жизни узницы; кроме того, ежели королева Шотландии будет помилована и когда-нибудь она или ее сын взойдут на английский престол, это поставит под угрозу жизнь членов комиссии, голосовавших за смертный приговор; по его мнению, есть лишь один способ все уладить: король Шотландии должен отказаться от своих претензий на английское королевство, а иначе Елизавете просто-напросто опасно сохранять жизнь шотландской королеве». Г-н Грей, пристально глянув на гостя, поинтересовался, не его ли государыня поручила ему высказать эти соображения. Однако придворный заявил, что сам дошел до этого и высказывает эти мысли как собственное мнение.
   Приняв в последний раз шотландских послов, королева объявила, что «после долгих раздумий она не нашла способа сохранить жизнь королеве Шотландии и обеспечить при этом собственную безопасность, а посему не может помиловать ее».
   На таковое заявление г-н Грей ответил, что «в таком случае, раз дело принимает подобный оборот, они имеют повеление своего государя заявить ей от имени короля Иакова, что все, что было совершено с его матерью, не имеет законной силы, понеже у королевы Елизаветы нет права судить королеву, такую же, как она, равную ей по сану и по рождению; вследствие всего вышесказанного они предупреждают, что сразу же по их возвращении, как только их государь будет осведомлен, чем завершилось их посольство, он соберет сословия и направит посланников ко всем христианским государям, дабы обсудить с ними, что они могут предпринять, дабы отомстить за ту, кого не сумели спасти».
   Елизавета вновь вышла из себя и сказала, что не верит, будто их король поручил им говорить с нею подобным образом, но послы ответили, что готовы вручить ей это заявление в письменном виде, скрепленное их подписями; тогда Елизавета объявила, что направит посланника к своему доброму и верному союзнику королю Шотландии, дабы все это уладить с ним. Но послы сообщили ей, что их государь не примет никого до их возвращения. После этого Елизавета попросила их не уезжать в ближайшее время, поскольку она еще не приняла окончательного решения.
   Вечером после этой аудиенции г-на Грея навестил лорд Хингли и, увидев у него превосходные пистолеты, привезенные из Италии, весьма их хвалил; сразу же после его отъезда г-н Грей попросил родственника лорда Хингли отвезти ему эти пистолеты в подарок. Молодой человек, крайне обрадованный столь приятным поручением, решил исполнить его в тот же вечер и отправился во дворец королевы, где жил его родственник, дабы вручить ему подарок. Однако едва он успел войти, как его задержали, обыскали и нашли при нем подаренные пистолеты. И хотя пистолеты не были даже заряжены, молодого человека подвергли аресту, правда, в Тауэр не отправили, а содержали под охраной в его собственной комнате.
   На другой день разошелся слух, что шотландские послы тоже хотели убить королеву и что у убийцы были обнаружены пистолеты, которые ему вручил собственноручно Грей.
   Этого оказалось вполне достаточно, чтобы у послов открылись глаза. Убедившись, что они ничего не в силах сделать для несчастной Марии Стюарт, послы оставили ее на произвол судьбы и уже на следующий день отбыли в Шотландию.
   Как только они уехали, Елизавета послала своего секретаря Дейвисона к сэру Эймиасу Полету. Дейвисону было поручено вновь прощупать тюремщика в отношении судьбы узницы; королеву пугала необходимость публичной казни, и она вновь вернулась к давним замыслам насчет отравления или убийства Марии Стюарт, однако сэр Эймиас Полет заявил, что не впустит к Марии никого, кроме палача, но и тот должен будет представить приказ об исполнении приговора, составленный по всей форме. Дейвисон доложил его ответ Елизавете, и та, слушая его, неоднократно топала ногой, а когда он договорил, воскликнула, не в силах сдержаться:
   – Проклятие! Этот щепетильный болван только и знает, что кричит без передышки о своей верности, но не желает доказать ее!
   Елизавете пришлось решиться; она истребовала у Дейвисона приказ об исполнении приговора, а когда тот принес его, то, позабыв, что ее мать-королева кончила свою жизнь на эшафоте, с полнейшим бесстрастием поставила свою подпись, велела приложить большую государственную печать и со смехом сказала:
   – Ступайте, объявите Уолсингему, что с королевой Марией покончено. Только сделайте это осторожно, а то он болен, и я боюсь, как бы он не умер от удивления.
   Шутка была тем более жестокой, что Уолсингем, как всем было известно, являлся самым непримиримым врагом шотландской королевы.
   Вечером того же дня, то есть в субботу четырнадцатого, был вызван во дворец родственник Уолсингема сэр Бил. Королева вручила ему смертный приговор и вместе с ним адресованное графам Шрусбери, Кенту и Ратленду, а также другим знатным дворянам, живущим в окрестностях Фотерингея, повеление присутствовать при смертной казни. Бил взял с собою лондонского палача, которого Елизавета ради такого экстраординарного случая велела одеть в черный бархат, и отбыл через два часа после получения приговора.
   Мария Стюарт уже два месяца знала про приговор, вынесенный ей членами комиссии. В тот самый день, когда он был объявлен, ей сообщил о нем ее духовник, которому один-единственный раз позволили повидаться с нею. Мария воспользовалась этим визитом, чтобы передать со священником три письма, которые она тогда же и написала: одно, адресованное папе Сиксту V, второе – дону Бернардино Мендосе ^[79]и третье – герцогу де Гизу. ^[80]

   «4 декабря 1586 года.
   Любезный мой кузен, который мне дороже всех на свете, я говорю вам «прощайте», ибо я готовлюсь принять смерть по приговору неправедного суда, и притом смерть, которой, слава Богу, не умирал никто из нашего рода, ни одна королева, тем паче моего сана и происхождения. И все же восславьте Господа, дорогой мой кузен, поскольку, живя узницей, я была бесполезна для дела Бога и его церкви, меж тем как моя смерть, напротив, докажет мою твердость в вере и готовность принять мученичество ради поддержания и восстановления католической церкви на этом злосчастном острове. Хотя палач никогда доселе не обагрял руки нашей кровью, не почитайте, мой друг, мою смерть позорной, ибо приговор еретиков, не имеющих никакого права судить меня, королеву, пойдет перед судом Божиим на пользу детям его церкви. Впрочем, согласись я на то, что мне предлагают, чаша сия миновала бы меня. Все из нашего дома преследовались этой сектой, и доказательство тому ваш славный отец, ^[81]заступничеством которого я надеюсь обрести милосердие праведного Судии. Я оставляю на вас моих несчастных слуг, уплату моих долгов и прошу служить ежегодную панихиду по мне, но не из ваших средств, а обратитесь с прошением об указе на сей счет, каковой вы истребуете, когда услышите про мои намерения относительно моих несчастных и верных слуг, которые станут свидетелями моей последней трагедии. Да ниспошлет Господь благоденствие вам, вашей жене, детям, братьям и родичам, а прежде всего нашему главе, моему брату и кузену, и всем его родственникам. Благословение Божие и мое, которое я дала бы своим детям, да низойдет на ваших, хотя я все-таки поручаю Божьему попечению и собственного сына при всей его неблагодарности и заблуждениях. Вы получите от меня кольца, которые будут напоминать вам, чтобы вы молились за душу вашей несчастной кузины, не имеющей ничьей помощи и совета, если не считать Бога, который дает мне силу и мужество противостоять стае завывающих волков, окруживших меня. Да будет славен Господь.
   С полным доверием отнеситесь ко всему, что сообщит вам человек, который передаст от меня кольцо с рубином, ибо заверяю, что он скажет, как я и велела ему, чистую правду, особенно что касается моих несчастных слуг и доли каждого. Рекомендую вам этого человека как совершенно честного и порядочного, поместите его в каком-нибудь хорошем месте. Прошу вас, не нужно, чтобы знали, что он говорил с вами наедине, поскольку зависть может повредить ему. За два с лишним года я много выстрадала и даже не могу дать вам об этом представления. Да славится Господь во всем, и да ниспошлет он вам благодать быть стойким в службе его церкви, пока вы живы, и да никогда не лишится этой чести наш род: пусть все мы, мужчины и женщины, будем готовы пролить нашу кровь в войне за веру, отметя в сторону все мирские побуждения. Что касается меня, я считаю, что и по матери, и по отцу рождена, чтобы отдать свою жизнь за веру, и не намерена отступаться от нее. Иисус, распятый за нас, и все святые мученики делают нас своим заступничеством достойными добровольной жертвы, которую мы приносим своей плотью ради его славы!
   В Фотерингее, в четверг 24 ноября.
   Думая унизить меня, сорвали балдахин с моими гербами над креслом, а потом мой страж пришел ко мне я предложил мне написать их королеве, говоря, что, мол, это было сделано не по ее приказу, а по решению некоторых членов совета. Вместо моих отсутствующих гербов на том балдахине я указала им на крест нашего Спасителя. Можете себе представить нашу беседу, после нее они стали куда смирней.
   Ваша любящая кузина и совершенный друг
   Мария R ^[82]Шотландии, D. ^[83]. Франции».

   С того дня, когда Марии Стюарт стал известен приговор, вынесенный ей членами комиссии, у нее не осталось никаких надежд: зная, что сохранить ей жизнь может только помилование Елизаветы, она была уверена, что судьба ее окончательно решена, и все мысли ее были направлены к тому, чтобы приготовиться достойно встретить смерть. Из-за холода и сырости в тюрьме часто бывали периоды, когда она не могла двинуть ни рукой, ни ногой, и потому ее терзал страх, как бы подобное не случилось, когда за нею придут: тогда она не сможет, как рассчитывала, твердым шагом взойти на эшафот. В субботу 14 февраля она призвала к себе своего врача Бургуэна и сказала, что у нее предчувствие, что смерть ее близка, и надо бы попытаться предотвратить наступление болей, не дающих ей двигаться. Врач ответил, что лучше всего было бы очиститься свежесобранными травами.
   – Пойдите, – сказала королева, – к сэру Эймиасу Полету и попросите его от моего имени позволить вам поискать их в окрестностях.
   Бургуэн отправился к сэру Полету, у которого у самого был ишиас, и потому он как никто другой должен был бы понимать, сколь спешно нужны королеве просимые ею лекарства. Однако получить разрешение оказалось не так-то просто. Сэр Эймиас заявил, что не может ничего позволить, не посоветовавшись со своим сотоварищем Друри, а пока что он велит принести бумагу и чернила, дабы Бургуэн написал список потребных трав, а он распорядится собрать и доставить их сюда. Бургуэн ответил, что он недостаточно хорошо знает английский, а деревенские аптекари – недостаточно хорошо латынь, и потому он не станет рисковать жизнью королевы из-за ошибки, которую может допустить то ли он, то ли местный аптекарь. В конце концов после долгих колебаний Полет разрешил Бургуэну вместе с аптекарем Горжоном выйти на сбор трав, и на следующий день королева начала лечение.
   Предчувствие не обмануло Марию Стюарт: во вторник 17 февраля около двух часов дня граф Кент, граф Шрусбери и Бил велели передать королеве, что желают поговорить с ней. Королева ответила, что она больна и лежит, но если они собираются сказать ей нечто важное, то пусть немножко подождут, и она встанет. Они ответили, что должны сделать сообщение, не терпящее отлагательств, и просят ее подготовиться к их визиту; поэтому королева тотчас же встала, надела халат и уселась за столик, за которым привыкла проводить большую часть дня.
   И вот вошли оба графа в сопровождении Била, Эймиаса Полета и Драджена Друри. За ними, привлеченные любопытством и страхом, появились самые приближенные и любимые слуги Марии Стюарт. Из женщин то были м-ль Рене де Реали, Джилл Мобрей, Энн Кеннеди, Элспет Керл, Мари Паже и Сьюзен Керкеди. Из мужчин – Доминик Бургуэн, врач королевы, Пьер Горжон, аптекарь, Жак Жерве, хирург, Аннибал Стоуарт, лакей, Дидье Сифлар, эконом, Жан Лоде, хлебник, и Мартен Юэ, повар.
   Лорд Шрусбери, вошедший в комнату королевы, впрочем, как и все остальные, с непокрытой головой, обратился к ней по-английски: