Страница:
[149]схватил свиток с позорной капитуляцией и, разорвав его в клочки, воскликнул:
– Что ж, государь, трубите в трубы, а мы зазвоним в колокола!
Затем, швырнув клочки бумаги в лицо ошеломленному секретарю, он бросился вон из залы, чтобы отдать роковой приказ, грозивший превратить Флоренцию в поле брани.
Однако, вопреки ожиданиям, этот смелый ответ спас город. Французы решили, что раз флорентийцы разговаривают с таким достоинством да еще с ними, завоевателями, не встречавшими до сих пор никаких препятствий на своем пути, значит, у них есть какие-то неизвестные им, но верные средства, а несколько мудрых людей, еще сохранивших влияние на короля, посоветовали ему уступить в требованиях, и в результате король Карл VIII выработал новые, более разумные условия, которые были приняты, подписаны с обеих сторон и 26 ноября публично объявлены во время мессы в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре.
Условия эти были таковы:
государство обязуется выплатить Карлу VIII субсидию в размере ста двадцати тысяч флоринов в три срока;
государство снимет секвестр, наложенный на имущество Медичи, и отменит декрет, по которому за головы членов семейства назначено вознаграждение;
государство обязуется простить жителям Пизы нанесенные ими оскорбления, благодаря чему та вернется под власть Флоренции;
и наконец, государство признает права герцога Миланского на Сарцану и Пьетра-Санту, каковые права отныне будут оценены и рассмотрены через посредников.
Взамен король Франции обязуется возвратить захваченные им крепости, когда завоюет Неаполь, или закончит войну миром либо двухлетним перемирием, или по какой-либо причине покинет Италию.
Два дня спустя после этого заявления Карл VIII, к великой радости флорентийцев, оставил город и направился в сторону Рима через Поджибонди и Сиену.
Папа уже начал разделять всеобщий ужас: до него дошли слухи о резне в Фивиццано, Луниджане и Имоле, а также о том, что Пьеро Медичи сдал Карлу тосканские крепости, что Флорения пала, а Екатерина Сфорца заключила с победителем договор. Он видел, как остатки неаполитанских войск проходили через Рим, чтобы собраться с силами в Абруццах, в результате чего он остался один на один с наступавшим врагом, который держал в своих руках всю Папскую область от моря до моря и двигался фронтом от Пьомбино до Анконы.
Как раз в это время Александр VI получил ответ от Баязида, задержавшийся столь сильно, поскольку посланцы папы и Неаполя были задержаны Джованни делла Ровере, братом кардинала Джулиано, в тот миг, когда ступили на землю Сенигальи. Они везли папе устный ответ следующего содержания: султан настолько занят тремя войнами – с султаном Египта, королем Венгрии, а также Македонией и Эпиром, что, несмотря на все свое желание, не может помочь его святейшеству войсками. Однако вместе с послами ехал один из фаворитов султана, везший Александру VI личное письмо от Баязида, в котором тот предлагал на определенных условиях денежную помощь. Несмотря на то что посланцы были задержаны, придворный султана все же нашел средство переправить послание папе, которое мы и приводим во всем его простодушии:
«Султан Баязид, сын султана Мехмеда, милостию Божией повелитель Азии и Европы – отцу и владыке всех христиан Александру VI, провидением Господним престолодержателю и папе Римскому.
От всего сердца посылая наши приветствия, спешим уведомить ваше святейшество, что мы с большою радостью и душевным утешением узнали через посредство посланного вами Джордже Бучарды о вашем выздоровлении. Среди прочего названный Бучарда сообщил нам, что король Франции, выступивший в поход против вашего святейшества, выразил желание прибрать к рукам нашего брата Джема, находящегося под вашим покровительством, – намерение не только не приемлемое для нас, но и могущее причинить большой вред вашему святейшеству и всему христианскому миру. И вот, поразмыслив вместе с вашим посланцем Джордже, мы нашли выход, который будет прекрасной порукой вашему спокойствию и чести вашего государства, а также послужит нашему личному удовлетворению: было бы неплохо, если бы наш брат Джем, как и все люди, смертный и находящийся в руках у вашего святейшества, скончался как можно скорее, каковая кончина будет для него счастьем, окажет ощутимую пользу и обеспечит вам спокойствие, равно как доставит радость мне, вашему другу. В случае, если ваше святейшество, желая сделать мне приятное, примет, как я надеюсь, сие предложение, то для блага вашего святейшества и нашего удовлетворения было бы хорошо, чтобы это случилось как можно раньше и чтобы вы соизволили употребить наивернейшее средство, дабы освободить брата моего от тревог сей юдоли и отправить в лучший и спокойнейший мир, где он наконец обретет отдохновение. И если ваше святейшество одобрит этот план и пришлет нам тело нашего брата, мы, вышеназванный султан Баязид, обязуемся передать вашему святейшеству в месте и через особу по вашему усмотрению триста тысяч дукатов, на каковую сумму вы смогли бы купить своим детям добрую вотчину, а дабы облегчить таковую покупку, мы готовы передать пока означенную сумму третьему лицу, и в таком случае ваше святейшество будет уверено в получении денег в условленный день после передачи нам тела нашего брата. Кроме того, ради вящего удовлетворения вашего святейшества обещаю, что, пока вы будете занимать папский трон, ни я, ни мои слуги и соотечественники не причиним ни малейшего вреда ни одному христианину, кем бы он ни был и где бы ни находился – на море или на суше, а для еще большего удовлетворения и спокойствия вашего святейшества и дабы у вас не оставалось сомнений в твердости данных нами обещаний, мы в присутствии вашего посланника Бучарды клянемся истинным Господом, коего мы чтим, а также священными книгами, что выполним все обещания от первого до последнего. А теперь, для сугубого спокойствия вашего святейшества, дабы в душе вашей не осталось ни тени сомнения и дабы убедить вас полностью и окончательно, мы, вышеназванный султан Баязид, клянемся истинным Господом, который создал небо и землю и заключает в себе все сущее, клянемся, я повторяю, единым Богом, в коего мы верим и коего почитаем, свято исполнить все здесь изложенное и в будущем не предпринимать ничего против вашего святейшества.
Писано в Константинополе, в собственном дворце, сентября 12 дня 1494 года от Рождества Христова».
Письмо доставило святейшему отцу немалую радость: в сложившихся обстоятельствах подкрепление в виде нескольких тысяч турецких воинов оказалось бы все равно недостаточным и могло лишь еще больше скомпрометировать главу христианского мира, тогда как триста тысяч дукатов, то есть около миллиона нынешних франков, были небесполезны при любых обстоятельствах. Правда, пока Джем был жив, Александр пользовался доходом в сто восемьдесят тысяч ливров с почти двухмиллионного капитала, но, когда нужны деньги, процентами приходится жертвовать. Тем не менее Александр не принял никакого решения, чтобы иметь возможность действовать сообразно обстоятельствам.
Однако ему следовало срочно решить, каким образом вести себя с королем Франции: до сих пор папа не верил в успех французов в Италии и, как мы уже знаем, все будущее своей семьи основал на союзе с Арагонской династией. Но теперь она покачнулась, и вулкан, еще более ужасный, чем Везувий, готов был уничтожить Неаполь. Нужно было менять политику и как-то договориться с победителем, что представляло известные трудности, поскольку Карл VIII затаил на папу лютую злобу за то, что тот отказал ему в инвеституре и предоставил ее Арагонскому дому.
По зрелом размышлении Александр послал к французскому королю кардинала Франческо Пикколомини. На первый взгляд выбор этот казался неудачным, поскольку кардинал приходился племянником папе Пию II, [150]который несколько раньше вел ожесточенную борьбу с Анжуйской династией, однако, поступая так, Александр VI руководствовался задней мыслью, недоступной для его окружения. Он рассчитал, что Карл VIII сразу его посланника не примет, и во время переговоров, которые последуют за отказом в аудиенции, Франческо Пикколомини неизбежно будет иметь дело с людьми, направляющими действия молодого короля. А кроме официальной миссии к Карлу VIII, у него были тайные инструкции пообещать двум самым влиятельным его советникам – Брисонне и Филиппу Люксембургскому – кардинальские мантии. Все вышло так, как предугадал Александр VI: Карл VIII не допустил его посланника до своей особы, и тот оказался вынужден вести переговоры с приближенными короля. Папе только это и было нужно. Пикколомини вернулся в Рим с отказом Карла VIII и обещанием Брисонне и Филиппа Люксембургского употребить все свое влияние и уговорить короля принять новое посольство его святейшества.
Тем временем французы неуклонно продвигались вперед, ни в одном городе не останавливаясь дольше чем на двое суток, и папе нужно было срочно решать, как себя вести с Карлом VIII. Король взял Сиену и Витербо без боя, Ив д’Алегр и Луи де Линьи получили Остию из рук Колонна, Чивитавеккья и Корнето сами открыли ворота французам, Орсини сдались, и, наконец, Джан Сфорца вышел из Арагонского союза. Александр решил, что пора бросить своего сподвижника, и отправил к Карлу епископов Конкордии и Тернии, а также своего духовника его преосвященство Грациана. Им было поручено вновь предложить Брисонне и Филиппу Люксембургскому кардинальство, и они собирались вести переговоры от имени своего владыки независимо от того, предпочтет Карл VIII иметь дело с Альфонсом II или же захочет подписать договор только с папой. Когда они приехали, Карл VIII разрывался между намеками Джулиано делла Ровере, который, будучи свидетелем махинаций папы, настаивал, чтобы король собрал собор и сместил главу церкви, и тайным покровительством, оказываемым папе епископами Манским и Сен-Мало. В результате король, решив действовать сам, по обстоятельствам, продолжал наступление и отправил римских послов назад в сопровождении маршала де Жие, сенешаля Бокерского, и Жана де Ганне, первого президента парижского парламента, которым было поручено передать папе следующее.
1. Прежде всего король желает, чтобы его добровольно и без помех впустили в Рим; в случае такого изъявления искренности и преданности он проявит уважение к власти папы и привилегиям церкви.
2. Король желает, чтобы ему передали Джема, чтобы идти войной на султана, будь то в Македонии, Турции или Святой земле.
3. Что до прочих условий, они столь незначительны, что вопрос о них решится на первых же переговорах.
Послы добавили, что французская армия находится всего в двух сутках пути от Рима, и послезавтра Карл VIII, вероятно, явится сам за ответом к его святейшеству.
Рассчитывать на переговоры со столь предприимчивым государем не приходилось, поэтому Александр VI предупредил Фердинанда, чтобы тот, если желает сохранить жизнь, как можно скорее покинул Рим. Но Фердинанд не желал ничего слышать и заявил, что выедет через одни из городских ворот лишь тогда, когда Карл будет входить в другие. Долго ждать этого не пришлось. Через день, около одиннадцати утра, часовой, стоявший на крыше замка Святого Ангела, где в этот день находился папа, закричал, что видит на горизонте вражеский авангард. Александр и герцог Калабрийский тут же поднялись наверх и собственными глазами убедились, что солдат не ошибся. Только тогда герцог Калабрийский вскочил в седло и, как намеревался, выехал из ворот Сан-Себастьяно в тот миг, когда французский авангард остановился в пятистах шагах от ворот дель Пополо. Это было 31 декабря 1494 года.
В три часа пополудни, когда уже подтянулось все войско, авангард под грохот барабанов и с развевающимися знаменами вступил в город. По словам очевидца Паоло Джовио («История», том II, страница 41), [151]он состоял из швейцарских и немецких солдат в коротких, облегающих камзолах различных оттенков, вооруженных острыми короткими мечами наподобие древнеримских и копьями десяти футов длиной с ясеневыми древками и короткими стальными наконечниками; примерно четверть из них имела вместо копий алебарды, топоры которых заканчивались четырехгранным острием и которые применялись как колющее и рубящее оружие. Первый ряд каждого батальона был одет в шлемы и латы, защищавшие голову и грудь; во время боя такой отряд ощетинивался остриями в три ряда, словно дикобраз. На каждую тысячу воинов приходилась рота из сотни фузилеров; командиры, чтобы отличаться от простых солдат, носили на шлемах плюмажи.
После швейцарской пехоты шли гасконские арбалетчики числом пять тысяч; одежда их отличалась простотой в отличие от богатого платья швейцарцев, самый низкорослый из которых был выше гасконца на голову; впрочем, арбалетчики славились своею подвижностью и отвагой, а также скоростью, с какою они стреляли из своих металлических арбалетов.
За ними двигалась кавалерия – можно сказать, цвет французского дворянства, в раззолоченных воротниках и шлемах, кафтанах из шелка и бархата цветов дамы сердца, с мечами, каждый из которых имел свое имя, гербами на щитах, каждый из которых обозначал принадлежность к какому-либо феоду. Кроме этого оборонительного оружия, каждый всадник, наподобие итальянского латника, держал в руке копье с мощным граненым наконечником, а у луки седла – какое-либо колющее или режущее оружие. Лошади под ними были крупные и сильные, но по французскому обычаю имели подрезанные хвост и уши. В отличие от лошадей итальянских латников на этих не было попон из вываренной кожи, что делало их более уязвимыми для ударов. За каждым всадником следовали еще три лошади: на одной сидел паж, вооруженный так же, как и господин, а на двух других – оруженосцы, которые назывались боковыми подручными, поскольку во время боя они сражались справа и слева от самого всадника. Этот отряд был не только самым роскошным, но и самым многочисленным: в нем насчитывалось две с половиной тысячи копий, что вместе с тремя слугами каждого составляло десять тысяч воинов.
Далее следовала легкая конница, вооруженная большими деревянными луками, которые, как у английских лучников, стреляли на большое расстояние. В бою легкие конники были неоценимы: быстро перемещаясь туда, где в них появлялась необходимость, они буквально летали с фланга на фланг и из авангарда в арьергард, а когда их колчаны пустели, переходили в галоп, и ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия были не в силах их догнать. Защищены они были лишь шлемами и полудоспехами, некоторые держали в руках короткое копье, которым добивали поверженных наземь врагов, у всех были длинные плащи с аксельбантами и серебряными пластинами, среди которых яркими пятнами выделялись гербы их хозяев.
И наконец шел конвой молодого короля: четыре сотни лучников, внутри их рядов – сотня шотландцев в два ряда и две сотни всадников, выбранных из самых прославленных семейств и шедших пешком с тяжелым оружием на плече. В середине этого великолепного конвоя ехал верхом Карл VIII: он сам и конь его были в роскошных доспехах; по обе стороны от него шествовали кардинал Асканио Сфорца, брат герцога Миланского, и кардинал Джулио делла Ровере, о котором мы уже не раз говорили и который впоследствии стал папой Юлием II. Непосредственно за ними шли кардиналы Колонна и Савелли, а дальше – Просперо и Фабрицио Колонна: таким образом, итальянские вельможи и военачальники, решившие попытать счастья рядом с победителем, двигались в окружении знатных французских вельмож.
На улицах уже давно собралась толпа, чтобы поглазеть на солдат из-за гор, столь для нее новых и необычных; люди с беспокойством прислушивались к приближающемуся глухому шуму, похожему на раскаты грома. Вскоре земля задрожала, зазвенели в окнах стекла, и за королевским конвоем показались тридцать шесть подпрыгивающих на лафетах бронзовых пушек, каждую из которых тащила шестерка могучих лошадей. Длина пушки составляла восемь футов, диаметр жерла был таков, что человек мог с легкостью просунуть в него голову; досужие наблюдатели подсчитали, что каждое из этих ужасных орудий, в Италии почти неизвестных, должно весить примерно шесть тысяч фунтов. За пушками следовали кулеврины длиною шестнадцать футов и фальконеты, меньший из которых стрелял ядрами величиною с гранат. Эта мощная артиллерия составляла арьергард французской армии. Ее авангард вошел в город уже шесть часов назад, тогда как артиллерия появилась на улицах только теперь; на каждых шестерых пушкарей приходился один человек с факелом, их свет придавал окружающим предметам вид более мрачный, чем при солнечном освещении. Молодой король разместился во дворце Венеции, приказав нацелить пушки на площадь и близлежащие улицы. Что же до остального войска, то оно разбрелось по всему городу.
Тем же вечером французскому королю, скорее в качестве почести, чем для его спокойствия и безопасности, были вручены ключи от Рима и Бельведерского сада. Впрочем, не так давно тот же самый жест был сделан по отношению к герцогу Калабрийскому.
Как мы уже говорили, папа удалился в замок Святого Ангела, причем только с шестью кардиналами, поэтому Карл VIII на следующий день после вступления в город нашел вокруг себя двор гораздо более блестящий, нежели у главы церкви. Снова зашла речь о созыве собора, который должен был обвинить Александра в подкупе и решить вопрос о его смещении. Однако главные советники короля, уже почти подкупленные папой, заявили, что теперь не время затевать новый раскол в церкви, поскольку король собирается идти войной на неверных. Сам король в глубине души полагал точно так же, поэтому убедить его в этом не составило особого труда, и он решил, что будет вести переговоры с его святейшеством.
Однако они, едва начавшись, тут же прервались: первое, чего потребовал Карл VIII, был замок Святого Ангела, а для папы, считавшего его единственным безопасным для себя местом, замок был последним, что он согласился бы уступить. Дважды Карл VIII в молодом запале собирался отобрать силой то, что ему не желали отдать добровольно, и велел направить пушки на убежище папы, но тот не обращал внимания на эти демонстрации, и королю при всем его упрямстве пришлось уступить.
Этот вопрос был оставлен в покое, после чего стороны договорились о следующем:
с этого часа его величество король Франции и его святейшество папа вступают в отношения дружбы и союзничества;
до полной победы над королевством Неаполитанским король Франции для удобства своих войск занимает крепости Чивитавеккья, Террачина и Сполето;
и наконец, кардинал Валенсийский (так был назван Чезаре Борджа по своему архиепископству в Валенсии) последует за Карлом VIII в качестве апостолического легата, а вернее, заложника.
После согласования условий был разработан церемониал встречи двух властелинов. Король Карл VIII переехал из дворца Венеции в Ватикан. В условленный час он вышел в сад, а папа, которому не пришлось покидать замок Святого Ангела благодаря коридору, соединявшему оба здания, спустился по лестнице и вышел в тот же сад. Через несколько мгновений король заметил папу и преклонил колени, однако папа сделал вид, что его не видит, и королю пришлось пройти чуть вперед и опять встать на колени. Впрочем, как раз в этот миг его святейшество был скрыт купой деревьев, что послужило ему новым оправданием; король снова поднялся и, сделав несколько шагов вперед, в третий раз преклонил колени перед святейшим отцом, который на сей раз его заметил, бросился к Карлу, словно для того, чтобы помешать тому встать на колени, и, сбив с него шапочку, поднял, нежно облобызал в лоб и отказался покрыть себе голову, прежде чем король не надел свою шапочку снова, в чем папа собственноручно ему помог. После этого, обменявшись с Александром несколькими учтивыми и дружескими словами, король стал настойчиво упрашивать его святейшество принять в члены кардинальской коллегии Гийома Брисонне, епископа Сен-Мало. Поскольку прелат уже договорился об этом с его святейшеством, чего Карл не знал, Александр VI, желая, чтобы заслугу за доброе дело приписывали исключительно ему, тут же велел одному из своих слуг взять у кардинала Валенсийского, своего сына, кардинальскую мантию и шапку. Затем, держа французского короля за руку, папа провел его в зал Попугая, где должна была состояться церемония назначения нового кардинала. Что же касается торжественной клятвы на верность, которую Карл VIII должен был дать его святейшеству как главе церкви, то ее отложили на двое суток.
И вот настал торжественный день. Вокруг папы собрались все влиятельные дворяне, священнослужители и военачальники, а Карл VIII направился к Ватиканскому дворцу в сопровождении пышной свиты, в которую входили принцы, прелаты и полководцы. У порога дворца навстречу ему вышли четыре кардинала: двое стали по бокам короля, двое позади, и весь кортеж, пройдя по длинной анфиладе покоев, полных стражи и слуг, вошел в приемную залу, где на троне сидел папа, а позади него стоял его сын Чезаре Борджа. В дверях король Франции выполнил обычный в таких случаях ритуал коленопреклонения, поцеловал папе туфлю и руку, получил от него лобызание в лоб и встал, а первый президент парижского парламента вышел вперед и громко возгласил:
– Ваше святейшество! Перед вами стоит мой король, готовый принести вам присягу на верность, однако во Франции существует обычай: тот, кто становится вассалом, может просить у своего сеньора каких-либо милостей. Поэтому его величество король, готовый со своей стороны проявить в отношении вашего святейшества щедрость даже большую, нежели та, которую ваше святейшество проявит к нему, просит оказать ему три благодеяния. Это, во-первых, подтверждение привилегий, уже пожалованных самому королю, супруге его королеве и дофину; во-вторых, инвеститура на ленное владение королевством Неаполитанским для него и его наследников и, в-третьих, передача в его руки султана Джема, брата турецкого султана.
Речь поразила папу: он не ожидал, что Карл VIII выскажет эти три просьбы публично, практически лишая Александра возможности ему отказать. Однако, быстро совладав с собою, папа ответил так: он охотно подтверждает привилегии, пожалованные его предшественниками французскому королевскому дому, и считает поэтому первую просьбу короля выполненной; что касается инвеституры, то этот вопрос должна решать кардинальская коллегия, но лично он приложит все усилия, чтобы и эта просьба была удовлетворена; что же до брата турецкого султана, то он полагает более уместным обсудить это дело на святой коллегии, причем признает, что передача его в руки Карла VIII послужит на благо всехристианского мира, поскольку ее цель – обеспечить успех будущему крестовому походу, и потому не он будет виновен, если эта просьба короля встретит отказ.
Выслушав ответ папы, Карл VIII поклонился в знак того, что он удовлетворен, и первый президент парламента, стоя с обнаженной головой, продолжал:
– Ваше святейшество! У христианских королей и в особенности у христианнейших королей Франции издревле принято выражать через посредство послов то почтение, которое они питают к святейшему престолу и верховным первосвященникам, избранным Божественным провидением, но его христианнейшее величество, почувствовав желание посетить гробницы святых апостолов, решил не прибегать к посредству послов и делегаций, а отдать сей священный долг лично; вот почему, святейший отец, его величество король Франции признает вас истинным наместником Христа и законным преемником апостолов Петра и Павла, клянется вам в той сыновней и почтительной преданности, в какой всегда клялись короли, его предшественники, и выражает готовность отдать всего себя и все свои силы на службу вашему святейшеству и на благо святейшего престола.
Папа поднялся с трона, преисполненный радости: эта клятва, данная в присутствии такого количества свидетелей, позволяла не опасаться созыва собора; готовый в этот миг исполнить все требования короля Франции, он взял его за руку и сказал несколько дружеских слов, назвав его старшим сыном церкви. Церемония окончилась, и оба они вышли из залы; продолжая держать Карла VIII за руку, папа довел его до комнаты, где должен был снять облачение, и сделал вид, что желает проводить короля до его покоев, однако тот попросил папу не утруждать себя, после чего они поклонились друг другу и разошлись.
Прожив в Ватикане еще неделю, король вернулся во дворец Святого Марка. [152]За эту неделю все просьбы Карла были обсуждены и выполнены, к его удовлетворению. Епископ Манский стал кардиналом, инвеститура на владение Неаполитанским королевством была обещана; кроме того, было условлено, что в день отъезда короля папа передаст ему брата константинопольского султана в обмен на сумму в сто двадцать тысяч ливров. Желая простереть свою гостеприимность еще дальше, папа пригласил Джема отобедать с ним в день, когда тот будет покидать Рим со своим новым покровителем.
Когда пришла пора уезжать, Карл VIII, дав приказ войску готовиться к походу, в сопровождении многочисленной и блестящей свиты отправился в Ватиканский дворец. Там он спешился и, оставив сопровождающих на площади Святого Петра, отправился во дворец вместе с несколькими придворными. Папа уже ждал его; справа от него сидел кардинал Валенсийский, слева – Джем, явившийся на приглашение отобедать вместе с Александром. Кроме них, в комнате находились остальные тринадцать кардиналов. Преклонив колени, король попросил у его святейшества благословения и собрался было поцеловать его туфлю, но Александр VI тут же поднял его и ласково облобызал в лоб, тая в сердце лютую ненависть. После этого папа представил королю Франции сына Мехмеда II, который оказался красивым молодым человеком благородной и даже царственной внешности, чьи роскошные восточные одеяния выделялись на фоне строгих нарядов христиан. Джем подошел к Карлу VIII смело, но без высокомерия и, как положено сыну султана приветствовать короля, поцеловал ему руку и плечо, после чего, повернувшись к его святейшеству, заявил на прекрасном итальянском языке, что просит рекомендовать его великому королю, пожелавшему взять его под свое покровительство, и заверил папу, что тот никогда не будет раскаиваться в том, что вернул ему свободу. Карлу же молодой человек сказал, что будет весьма ему признателен, если после захвата Неаполя король согласно своему намерению направится в Грецию. Это было сказано с таким достоинством и вместе с тем столь мягко, что король Франции искренне пожал молодому султану руку, словно собрату по оружию. Затем Карл VIII еще раз распрощался с папой и вышел на площадь. Там он стал дожидаться кардинала Валенсийского, который должен был сопровождать его в качестве заложника и немного задержался, чтобы обменяться несколькими словами с отцом. Через несколько минут Чезаре Борджа появился верхом на муле в роскошной упряжи, ведя за собою шесть прекрасных лошадей, подаренных папой французскому королю. Чтобы сделать папе приятное, Карл VIII тотчас же вскочил на одну из них и, покинув со своим войском Рим, направился в сторону Марино, куда и прибыл в тот же вечер.
– Что ж, государь, трубите в трубы, а мы зазвоним в колокола!
Затем, швырнув клочки бумаги в лицо ошеломленному секретарю, он бросился вон из залы, чтобы отдать роковой приказ, грозивший превратить Флоренцию в поле брани.
Однако, вопреки ожиданиям, этот смелый ответ спас город. Французы решили, что раз флорентийцы разговаривают с таким достоинством да еще с ними, завоевателями, не встречавшими до сих пор никаких препятствий на своем пути, значит, у них есть какие-то неизвестные им, но верные средства, а несколько мудрых людей, еще сохранивших влияние на короля, посоветовали ему уступить в требованиях, и в результате король Карл VIII выработал новые, более разумные условия, которые были приняты, подписаны с обеих сторон и 26 ноября публично объявлены во время мессы в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре.
Условия эти были таковы:
государство обязуется выплатить Карлу VIII субсидию в размере ста двадцати тысяч флоринов в три срока;
государство снимет секвестр, наложенный на имущество Медичи, и отменит декрет, по которому за головы членов семейства назначено вознаграждение;
государство обязуется простить жителям Пизы нанесенные ими оскорбления, благодаря чему та вернется под власть Флоренции;
и наконец, государство признает права герцога Миланского на Сарцану и Пьетра-Санту, каковые права отныне будут оценены и рассмотрены через посредников.
Взамен король Франции обязуется возвратить захваченные им крепости, когда завоюет Неаполь, или закончит войну миром либо двухлетним перемирием, или по какой-либо причине покинет Италию.
Два дня спустя после этого заявления Карл VIII, к великой радости флорентийцев, оставил город и направился в сторону Рима через Поджибонди и Сиену.
Папа уже начал разделять всеобщий ужас: до него дошли слухи о резне в Фивиццано, Луниджане и Имоле, а также о том, что Пьеро Медичи сдал Карлу тосканские крепости, что Флорения пала, а Екатерина Сфорца заключила с победителем договор. Он видел, как остатки неаполитанских войск проходили через Рим, чтобы собраться с силами в Абруццах, в результате чего он остался один на один с наступавшим врагом, который держал в своих руках всю Папскую область от моря до моря и двигался фронтом от Пьомбино до Анконы.
Как раз в это время Александр VI получил ответ от Баязида, задержавшийся столь сильно, поскольку посланцы папы и Неаполя были задержаны Джованни делла Ровере, братом кардинала Джулиано, в тот миг, когда ступили на землю Сенигальи. Они везли папе устный ответ следующего содержания: султан настолько занят тремя войнами – с султаном Египта, королем Венгрии, а также Македонией и Эпиром, что, несмотря на все свое желание, не может помочь его святейшеству войсками. Однако вместе с послами ехал один из фаворитов султана, везший Александру VI личное письмо от Баязида, в котором тот предлагал на определенных условиях денежную помощь. Несмотря на то что посланцы были задержаны, придворный султана все же нашел средство переправить послание папе, которое мы и приводим во всем его простодушии:
«Султан Баязид, сын султана Мехмеда, милостию Божией повелитель Азии и Европы – отцу и владыке всех христиан Александру VI, провидением Господним престолодержателю и папе Римскому.
От всего сердца посылая наши приветствия, спешим уведомить ваше святейшество, что мы с большою радостью и душевным утешением узнали через посредство посланного вами Джордже Бучарды о вашем выздоровлении. Среди прочего названный Бучарда сообщил нам, что король Франции, выступивший в поход против вашего святейшества, выразил желание прибрать к рукам нашего брата Джема, находящегося под вашим покровительством, – намерение не только не приемлемое для нас, но и могущее причинить большой вред вашему святейшеству и всему христианскому миру. И вот, поразмыслив вместе с вашим посланцем Джордже, мы нашли выход, который будет прекрасной порукой вашему спокойствию и чести вашего государства, а также послужит нашему личному удовлетворению: было бы неплохо, если бы наш брат Джем, как и все люди, смертный и находящийся в руках у вашего святейшества, скончался как можно скорее, каковая кончина будет для него счастьем, окажет ощутимую пользу и обеспечит вам спокойствие, равно как доставит радость мне, вашему другу. В случае, если ваше святейшество, желая сделать мне приятное, примет, как я надеюсь, сие предложение, то для блага вашего святейшества и нашего удовлетворения было бы хорошо, чтобы это случилось как можно раньше и чтобы вы соизволили употребить наивернейшее средство, дабы освободить брата моего от тревог сей юдоли и отправить в лучший и спокойнейший мир, где он наконец обретет отдохновение. И если ваше святейшество одобрит этот план и пришлет нам тело нашего брата, мы, вышеназванный султан Баязид, обязуемся передать вашему святейшеству в месте и через особу по вашему усмотрению триста тысяч дукатов, на каковую сумму вы смогли бы купить своим детям добрую вотчину, а дабы облегчить таковую покупку, мы готовы передать пока означенную сумму третьему лицу, и в таком случае ваше святейшество будет уверено в получении денег в условленный день после передачи нам тела нашего брата. Кроме того, ради вящего удовлетворения вашего святейшества обещаю, что, пока вы будете занимать папский трон, ни я, ни мои слуги и соотечественники не причиним ни малейшего вреда ни одному христианину, кем бы он ни был и где бы ни находился – на море или на суше, а для еще большего удовлетворения и спокойствия вашего святейшества и дабы у вас не оставалось сомнений в твердости данных нами обещаний, мы в присутствии вашего посланника Бучарды клянемся истинным Господом, коего мы чтим, а также священными книгами, что выполним все обещания от первого до последнего. А теперь, для сугубого спокойствия вашего святейшества, дабы в душе вашей не осталось ни тени сомнения и дабы убедить вас полностью и окончательно, мы, вышеназванный султан Баязид, клянемся истинным Господом, который создал небо и землю и заключает в себе все сущее, клянемся, я повторяю, единым Богом, в коего мы верим и коего почитаем, свято исполнить все здесь изложенное и в будущем не предпринимать ничего против вашего святейшества.
Писано в Константинополе, в собственном дворце, сентября 12 дня 1494 года от Рождества Христова».
Письмо доставило святейшему отцу немалую радость: в сложившихся обстоятельствах подкрепление в виде нескольких тысяч турецких воинов оказалось бы все равно недостаточным и могло лишь еще больше скомпрометировать главу христианского мира, тогда как триста тысяч дукатов, то есть около миллиона нынешних франков, были небесполезны при любых обстоятельствах. Правда, пока Джем был жив, Александр пользовался доходом в сто восемьдесят тысяч ливров с почти двухмиллионного капитала, но, когда нужны деньги, процентами приходится жертвовать. Тем не менее Александр не принял никакого решения, чтобы иметь возможность действовать сообразно обстоятельствам.
Однако ему следовало срочно решить, каким образом вести себя с королем Франции: до сих пор папа не верил в успех французов в Италии и, как мы уже знаем, все будущее своей семьи основал на союзе с Арагонской династией. Но теперь она покачнулась, и вулкан, еще более ужасный, чем Везувий, готов был уничтожить Неаполь. Нужно было менять политику и как-то договориться с победителем, что представляло известные трудности, поскольку Карл VIII затаил на папу лютую злобу за то, что тот отказал ему в инвеституре и предоставил ее Арагонскому дому.
По зрелом размышлении Александр послал к французскому королю кардинала Франческо Пикколомини. На первый взгляд выбор этот казался неудачным, поскольку кардинал приходился племянником папе Пию II, [150]который несколько раньше вел ожесточенную борьбу с Анжуйской династией, однако, поступая так, Александр VI руководствовался задней мыслью, недоступной для его окружения. Он рассчитал, что Карл VIII сразу его посланника не примет, и во время переговоров, которые последуют за отказом в аудиенции, Франческо Пикколомини неизбежно будет иметь дело с людьми, направляющими действия молодого короля. А кроме официальной миссии к Карлу VIII, у него были тайные инструкции пообещать двум самым влиятельным его советникам – Брисонне и Филиппу Люксембургскому – кардинальские мантии. Все вышло так, как предугадал Александр VI: Карл VIII не допустил его посланника до своей особы, и тот оказался вынужден вести переговоры с приближенными короля. Папе только это и было нужно. Пикколомини вернулся в Рим с отказом Карла VIII и обещанием Брисонне и Филиппа Люксембургского употребить все свое влияние и уговорить короля принять новое посольство его святейшества.
Тем временем французы неуклонно продвигались вперед, ни в одном городе не останавливаясь дольше чем на двое суток, и папе нужно было срочно решать, как себя вести с Карлом VIII. Король взял Сиену и Витербо без боя, Ив д’Алегр и Луи де Линьи получили Остию из рук Колонна, Чивитавеккья и Корнето сами открыли ворота французам, Орсини сдались, и, наконец, Джан Сфорца вышел из Арагонского союза. Александр решил, что пора бросить своего сподвижника, и отправил к Карлу епископов Конкордии и Тернии, а также своего духовника его преосвященство Грациана. Им было поручено вновь предложить Брисонне и Филиппу Люксембургскому кардинальство, и они собирались вести переговоры от имени своего владыки независимо от того, предпочтет Карл VIII иметь дело с Альфонсом II или же захочет подписать договор только с папой. Когда они приехали, Карл VIII разрывался между намеками Джулиано делла Ровере, который, будучи свидетелем махинаций папы, настаивал, чтобы король собрал собор и сместил главу церкви, и тайным покровительством, оказываемым папе епископами Манским и Сен-Мало. В результате король, решив действовать сам, по обстоятельствам, продолжал наступление и отправил римских послов назад в сопровождении маршала де Жие, сенешаля Бокерского, и Жана де Ганне, первого президента парижского парламента, которым было поручено передать папе следующее.
1. Прежде всего король желает, чтобы его добровольно и без помех впустили в Рим; в случае такого изъявления искренности и преданности он проявит уважение к власти папы и привилегиям церкви.
2. Король желает, чтобы ему передали Джема, чтобы идти войной на султана, будь то в Македонии, Турции или Святой земле.
3. Что до прочих условий, они столь незначительны, что вопрос о них решится на первых же переговорах.
Послы добавили, что французская армия находится всего в двух сутках пути от Рима, и послезавтра Карл VIII, вероятно, явится сам за ответом к его святейшеству.
Рассчитывать на переговоры со столь предприимчивым государем не приходилось, поэтому Александр VI предупредил Фердинанда, чтобы тот, если желает сохранить жизнь, как можно скорее покинул Рим. Но Фердинанд не желал ничего слышать и заявил, что выедет через одни из городских ворот лишь тогда, когда Карл будет входить в другие. Долго ждать этого не пришлось. Через день, около одиннадцати утра, часовой, стоявший на крыше замка Святого Ангела, где в этот день находился папа, закричал, что видит на горизонте вражеский авангард. Александр и герцог Калабрийский тут же поднялись наверх и собственными глазами убедились, что солдат не ошибся. Только тогда герцог Калабрийский вскочил в седло и, как намеревался, выехал из ворот Сан-Себастьяно в тот миг, когда французский авангард остановился в пятистах шагах от ворот дель Пополо. Это было 31 декабря 1494 года.
В три часа пополудни, когда уже подтянулось все войско, авангард под грохот барабанов и с развевающимися знаменами вступил в город. По словам очевидца Паоло Джовио («История», том II, страница 41), [151]он состоял из швейцарских и немецких солдат в коротких, облегающих камзолах различных оттенков, вооруженных острыми короткими мечами наподобие древнеримских и копьями десяти футов длиной с ясеневыми древками и короткими стальными наконечниками; примерно четверть из них имела вместо копий алебарды, топоры которых заканчивались четырехгранным острием и которые применялись как колющее и рубящее оружие. Первый ряд каждого батальона был одет в шлемы и латы, защищавшие голову и грудь; во время боя такой отряд ощетинивался остриями в три ряда, словно дикобраз. На каждую тысячу воинов приходилась рота из сотни фузилеров; командиры, чтобы отличаться от простых солдат, носили на шлемах плюмажи.
После швейцарской пехоты шли гасконские арбалетчики числом пять тысяч; одежда их отличалась простотой в отличие от богатого платья швейцарцев, самый низкорослый из которых был выше гасконца на голову; впрочем, арбалетчики славились своею подвижностью и отвагой, а также скоростью, с какою они стреляли из своих металлических арбалетов.
За ними двигалась кавалерия – можно сказать, цвет французского дворянства, в раззолоченных воротниках и шлемах, кафтанах из шелка и бархата цветов дамы сердца, с мечами, каждый из которых имел свое имя, гербами на щитах, каждый из которых обозначал принадлежность к какому-либо феоду. Кроме этого оборонительного оружия, каждый всадник, наподобие итальянского латника, держал в руке копье с мощным граненым наконечником, а у луки седла – какое-либо колющее или режущее оружие. Лошади под ними были крупные и сильные, но по французскому обычаю имели подрезанные хвост и уши. В отличие от лошадей итальянских латников на этих не было попон из вываренной кожи, что делало их более уязвимыми для ударов. За каждым всадником следовали еще три лошади: на одной сидел паж, вооруженный так же, как и господин, а на двух других – оруженосцы, которые назывались боковыми подручными, поскольку во время боя они сражались справа и слева от самого всадника. Этот отряд был не только самым роскошным, но и самым многочисленным: в нем насчитывалось две с половиной тысячи копий, что вместе с тремя слугами каждого составляло десять тысяч воинов.
Далее следовала легкая конница, вооруженная большими деревянными луками, которые, как у английских лучников, стреляли на большое расстояние. В бою легкие конники были неоценимы: быстро перемещаясь туда, где в них появлялась необходимость, они буквально летали с фланга на фланг и из авангарда в арьергард, а когда их колчаны пустели, переходили в галоп, и ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия были не в силах их догнать. Защищены они были лишь шлемами и полудоспехами, некоторые держали в руках короткое копье, которым добивали поверженных наземь врагов, у всех были длинные плащи с аксельбантами и серебряными пластинами, среди которых яркими пятнами выделялись гербы их хозяев.
И наконец шел конвой молодого короля: четыре сотни лучников, внутри их рядов – сотня шотландцев в два ряда и две сотни всадников, выбранных из самых прославленных семейств и шедших пешком с тяжелым оружием на плече. В середине этого великолепного конвоя ехал верхом Карл VIII: он сам и конь его были в роскошных доспехах; по обе стороны от него шествовали кардинал Асканио Сфорца, брат герцога Миланского, и кардинал Джулио делла Ровере, о котором мы уже не раз говорили и который впоследствии стал папой Юлием II. Непосредственно за ними шли кардиналы Колонна и Савелли, а дальше – Просперо и Фабрицио Колонна: таким образом, итальянские вельможи и военачальники, решившие попытать счастья рядом с победителем, двигались в окружении знатных французских вельмож.
На улицах уже давно собралась толпа, чтобы поглазеть на солдат из-за гор, столь для нее новых и необычных; люди с беспокойством прислушивались к приближающемуся глухому шуму, похожему на раскаты грома. Вскоре земля задрожала, зазвенели в окнах стекла, и за королевским конвоем показались тридцать шесть подпрыгивающих на лафетах бронзовых пушек, каждую из которых тащила шестерка могучих лошадей. Длина пушки составляла восемь футов, диаметр жерла был таков, что человек мог с легкостью просунуть в него голову; досужие наблюдатели подсчитали, что каждое из этих ужасных орудий, в Италии почти неизвестных, должно весить примерно шесть тысяч фунтов. За пушками следовали кулеврины длиною шестнадцать футов и фальконеты, меньший из которых стрелял ядрами величиною с гранат. Эта мощная артиллерия составляла арьергард французской армии. Ее авангард вошел в город уже шесть часов назад, тогда как артиллерия появилась на улицах только теперь; на каждых шестерых пушкарей приходился один человек с факелом, их свет придавал окружающим предметам вид более мрачный, чем при солнечном освещении. Молодой король разместился во дворце Венеции, приказав нацелить пушки на площадь и близлежащие улицы. Что же до остального войска, то оно разбрелось по всему городу.
Тем же вечером французскому королю, скорее в качестве почести, чем для его спокойствия и безопасности, были вручены ключи от Рима и Бельведерского сада. Впрочем, не так давно тот же самый жест был сделан по отношению к герцогу Калабрийскому.
Как мы уже говорили, папа удалился в замок Святого Ангела, причем только с шестью кардиналами, поэтому Карл VIII на следующий день после вступления в город нашел вокруг себя двор гораздо более блестящий, нежели у главы церкви. Снова зашла речь о созыве собора, который должен был обвинить Александра в подкупе и решить вопрос о его смещении. Однако главные советники короля, уже почти подкупленные папой, заявили, что теперь не время затевать новый раскол в церкви, поскольку король собирается идти войной на неверных. Сам король в глубине души полагал точно так же, поэтому убедить его в этом не составило особого труда, и он решил, что будет вести переговоры с его святейшеством.
Однако они, едва начавшись, тут же прервались: первое, чего потребовал Карл VIII, был замок Святого Ангела, а для папы, считавшего его единственным безопасным для себя местом, замок был последним, что он согласился бы уступить. Дважды Карл VIII в молодом запале собирался отобрать силой то, что ему не желали отдать добровольно, и велел направить пушки на убежище папы, но тот не обращал внимания на эти демонстрации, и королю при всем его упрямстве пришлось уступить.
Этот вопрос был оставлен в покое, после чего стороны договорились о следующем:
с этого часа его величество король Франции и его святейшество папа вступают в отношения дружбы и союзничества;
до полной победы над королевством Неаполитанским король Франции для удобства своих войск занимает крепости Чивитавеккья, Террачина и Сполето;
и наконец, кардинал Валенсийский (так был назван Чезаре Борджа по своему архиепископству в Валенсии) последует за Карлом VIII в качестве апостолического легата, а вернее, заложника.
После согласования условий был разработан церемониал встречи двух властелинов. Король Карл VIII переехал из дворца Венеции в Ватикан. В условленный час он вышел в сад, а папа, которому не пришлось покидать замок Святого Ангела благодаря коридору, соединявшему оба здания, спустился по лестнице и вышел в тот же сад. Через несколько мгновений король заметил папу и преклонил колени, однако папа сделал вид, что его не видит, и королю пришлось пройти чуть вперед и опять встать на колени. Впрочем, как раз в этот миг его святейшество был скрыт купой деревьев, что послужило ему новым оправданием; король снова поднялся и, сделав несколько шагов вперед, в третий раз преклонил колени перед святейшим отцом, который на сей раз его заметил, бросился к Карлу, словно для того, чтобы помешать тому встать на колени, и, сбив с него шапочку, поднял, нежно облобызал в лоб и отказался покрыть себе голову, прежде чем король не надел свою шапочку снова, в чем папа собственноручно ему помог. После этого, обменявшись с Александром несколькими учтивыми и дружескими словами, король стал настойчиво упрашивать его святейшество принять в члены кардинальской коллегии Гийома Брисонне, епископа Сен-Мало. Поскольку прелат уже договорился об этом с его святейшеством, чего Карл не знал, Александр VI, желая, чтобы заслугу за доброе дело приписывали исключительно ему, тут же велел одному из своих слуг взять у кардинала Валенсийского, своего сына, кардинальскую мантию и шапку. Затем, держа французского короля за руку, папа провел его в зал Попугая, где должна была состояться церемония назначения нового кардинала. Что же касается торжественной клятвы на верность, которую Карл VIII должен был дать его святейшеству как главе церкви, то ее отложили на двое суток.
И вот настал торжественный день. Вокруг папы собрались все влиятельные дворяне, священнослужители и военачальники, а Карл VIII направился к Ватиканскому дворцу в сопровождении пышной свиты, в которую входили принцы, прелаты и полководцы. У порога дворца навстречу ему вышли четыре кардинала: двое стали по бокам короля, двое позади, и весь кортеж, пройдя по длинной анфиладе покоев, полных стражи и слуг, вошел в приемную залу, где на троне сидел папа, а позади него стоял его сын Чезаре Борджа. В дверях король Франции выполнил обычный в таких случаях ритуал коленопреклонения, поцеловал папе туфлю и руку, получил от него лобызание в лоб и встал, а первый президент парижского парламента вышел вперед и громко возгласил:
– Ваше святейшество! Перед вами стоит мой король, готовый принести вам присягу на верность, однако во Франции существует обычай: тот, кто становится вассалом, может просить у своего сеньора каких-либо милостей. Поэтому его величество король, готовый со своей стороны проявить в отношении вашего святейшества щедрость даже большую, нежели та, которую ваше святейшество проявит к нему, просит оказать ему три благодеяния. Это, во-первых, подтверждение привилегий, уже пожалованных самому королю, супруге его королеве и дофину; во-вторых, инвеститура на ленное владение королевством Неаполитанским для него и его наследников и, в-третьих, передача в его руки султана Джема, брата турецкого султана.
Речь поразила папу: он не ожидал, что Карл VIII выскажет эти три просьбы публично, практически лишая Александра возможности ему отказать. Однако, быстро совладав с собою, папа ответил так: он охотно подтверждает привилегии, пожалованные его предшественниками французскому королевскому дому, и считает поэтому первую просьбу короля выполненной; что касается инвеституры, то этот вопрос должна решать кардинальская коллегия, но лично он приложит все усилия, чтобы и эта просьба была удовлетворена; что же до брата турецкого султана, то он полагает более уместным обсудить это дело на святой коллегии, причем признает, что передача его в руки Карла VIII послужит на благо всехристианского мира, поскольку ее цель – обеспечить успех будущему крестовому походу, и потому не он будет виновен, если эта просьба короля встретит отказ.
Выслушав ответ папы, Карл VIII поклонился в знак того, что он удовлетворен, и первый президент парламента, стоя с обнаженной головой, продолжал:
– Ваше святейшество! У христианских королей и в особенности у христианнейших королей Франции издревле принято выражать через посредство послов то почтение, которое они питают к святейшему престолу и верховным первосвященникам, избранным Божественным провидением, но его христианнейшее величество, почувствовав желание посетить гробницы святых апостолов, решил не прибегать к посредству послов и делегаций, а отдать сей священный долг лично; вот почему, святейший отец, его величество король Франции признает вас истинным наместником Христа и законным преемником апостолов Петра и Павла, клянется вам в той сыновней и почтительной преданности, в какой всегда клялись короли, его предшественники, и выражает готовность отдать всего себя и все свои силы на службу вашему святейшеству и на благо святейшего престола.
Папа поднялся с трона, преисполненный радости: эта клятва, данная в присутствии такого количества свидетелей, позволяла не опасаться созыва собора; готовый в этот миг исполнить все требования короля Франции, он взял его за руку и сказал несколько дружеских слов, назвав его старшим сыном церкви. Церемония окончилась, и оба они вышли из залы; продолжая держать Карла VIII за руку, папа довел его до комнаты, где должен был снять облачение, и сделал вид, что желает проводить короля до его покоев, однако тот попросил папу не утруждать себя, после чего они поклонились друг другу и разошлись.
Прожив в Ватикане еще неделю, король вернулся во дворец Святого Марка. [152]За эту неделю все просьбы Карла были обсуждены и выполнены, к его удовлетворению. Епископ Манский стал кардиналом, инвеститура на владение Неаполитанским королевством была обещана; кроме того, было условлено, что в день отъезда короля папа передаст ему брата константинопольского султана в обмен на сумму в сто двадцать тысяч ливров. Желая простереть свою гостеприимность еще дальше, папа пригласил Джема отобедать с ним в день, когда тот будет покидать Рим со своим новым покровителем.
Когда пришла пора уезжать, Карл VIII, дав приказ войску готовиться к походу, в сопровождении многочисленной и блестящей свиты отправился в Ватиканский дворец. Там он спешился и, оставив сопровождающих на площади Святого Петра, отправился во дворец вместе с несколькими придворными. Папа уже ждал его; справа от него сидел кардинал Валенсийский, слева – Джем, явившийся на приглашение отобедать вместе с Александром. Кроме них, в комнате находились остальные тринадцать кардиналов. Преклонив колени, король попросил у его святейшества благословения и собрался было поцеловать его туфлю, но Александр VI тут же поднял его и ласково облобызал в лоб, тая в сердце лютую ненависть. После этого папа представил королю Франции сына Мехмеда II, который оказался красивым молодым человеком благородной и даже царственной внешности, чьи роскошные восточные одеяния выделялись на фоне строгих нарядов христиан. Джем подошел к Карлу VIII смело, но без высокомерия и, как положено сыну султана приветствовать короля, поцеловал ему руку и плечо, после чего, повернувшись к его святейшеству, заявил на прекрасном итальянском языке, что просит рекомендовать его великому королю, пожелавшему взять его под свое покровительство, и заверил папу, что тот никогда не будет раскаиваться в том, что вернул ему свободу. Карлу же молодой человек сказал, что будет весьма ему признателен, если после захвата Неаполя король согласно своему намерению направится в Грецию. Это было сказано с таким достоинством и вместе с тем столь мягко, что король Франции искренне пожал молодому султану руку, словно собрату по оружию. Затем Карл VIII еще раз распрощался с папой и вышел на площадь. Там он стал дожидаться кардинала Валенсийского, который должен был сопровождать его в качестве заложника и немного задержался, чтобы обменяться несколькими словами с отцом. Через несколько минут Чезаре Борджа появился верхом на муле в роскошной упряжи, ведя за собою шесть прекрасных лошадей, подаренных папой французскому королю. Чтобы сделать папе приятное, Карл VIII тотчас же вскочил на одну из них и, покинув со своим войском Рим, направился в сторону Марино, куда и прибыл в тот же вечер.