Страница:
Очерк был написан в 1911 году в Уингстоне, и прелести Манатона нашли в нем свое отражение. Это было неизбежно. Красота природы и ее неразгаданность легли в основу философии Голсуорси: «Но изредка на тех же деревьях на фоне того же неба мне видится весь жар и страстность, какую Тициан вложил в свои языческие картины. Я прозреваю таинственный смысл, таинственную связь между этим небом, этими соснами с их узловатыми красными стволами и жизнью, какой я ее знаю».
«Мне представляется, что историки, оглядываясь на нас из далекого будущего, назовут наш век Третьим возрождением... теперь ортодоксальная религия, оплодотворенная Наукой, порождает новую, более глубокую концепцию жизни – стремление к совершенству не в надежде на награду, не из страха наказания, а ради самого совершенства. Медленно, у нас под ногами, ниже уровня нашего сознания складывается эта философия, а ведь именно в периоды новых философий и должно процветать искусство, которое по самой сути своей всегда есть открытие нового.
Новая философия – полнокровное искусство! Разве признаки его не налицо? В музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии...
А как она возникла, эта медленно набирающая силу вера в совершенство ради совершенства? Наверное, так: в один прекрасный день западный мир проснулся и обнаружил, что он уже не верит единодушно и безоговорочно в загробную жизнь индивидуального сознания. Он почувствовал: я могу сказать только «может быть»: может быть, смерть – это конец человека, а может быть, смерть – ничто. Стоило ему усомниться, и он стал себя спрашивать: «А хочу ли я жить дальше?» И, обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем раньше, он задал себе вопрос: а почему это так? Постепенно он понял, что в нем живет страстное желание совершенствоваться – в этой ли жизни или в загробной, если она существует; совершенствоваться потому, что совершенство – желанная цель, высокий, вожделенный идеал, мечта, заключенная во вселенной, главный двигатель всего сущего. И он стал понимать, что в космическом плане это совершенство – не что иное, как совершенный покой и гармония, а в плане человеческих отношений – не что иное, как совершенная любовь и справедливость».
Я сочла нужным привести столь обширную цитату, так как в ней достаточно полно проявляется оптимизм Голсуорси – писателя и человека, вера в то, что мир постепенно движется вперед, к прекрасному состоянию, именуемому «Совершенством». Это также дает возможность осознать, сколь разрушительное воздействие оказали на него два бедствия – и личное, и общечеловеческое, обрушившиеся одно за другим, которые превратили его к 1918 году – году окончания войны – в разочарованного и весьма пессимистически настроенного человека.
Америка восстановила отношения между Джоном и Адой, но не смогла полностью залечить их раны. Возвращение в Англию и особенно приезд в Лондон вновь обострили ситуацию. Голсуорси писал Маргарет Моррис, что Ада нездорова, она простудилась, болеет невралгией и ревматизмом. «Как только мы сможем, мы сразу же уедем (за границу. – К. Д.)». Это сообщение относится к 7 июля, но 11 июля они обедали с Колефаксами, затем плавали «наперегонки на яликах из Рединга»; а 12 июля вместе с Рудольфом Саутером отправились на традиционный ежегодный крикетный матч между Итоном и Хэрроу на стадионе Лордз, игравший в жизни Голсуорси столь важную роль: «Команда Хэрроу оказывала мужественное сопротивление, однако в конце концов оно было сломлено. Когда же они наконец победят?» Все это свидетельствует о том, что Ада, вероятно, была не столь уж серьезно больна.
Они отправились в Тироль 15 июля и поехали сразу в свое излюбленное место – Кортину, где убедились в том, что их «любимый уголок не изменился, лишь погода была неблагоприятной». Так же как и работа над «Воспоминанием» и «Летом», пребывание в Кортине стало некой связующей нитью с их более счастливым прошлым. Здесь к ним приходили давние воспоминания и возникали ассоциации с временами их большого счастья; по этим местам они бродили, будучи любовниками, когда приехали сюда в первый год своего освобождения после смерти отца Джона, в ожидании развода Ады. Могли ли они теперь вернуть хотя бы частицу своего прошлого?
Очевидно, из-за плохой погоды Голсуорси имел возможность работать достаточно ритмично, следуя распорядку дня, которого он придерживался в Уингстоне: по утрам писал, между чаем и ужином просматривал написанное. Он дописал, перечитал и доработал «Лето» – среднюю часть «Темного цветка» – и написал первые две главы «Весны»; он исправил гранки «Гостиницы успокоения»; он также работал над пьесой «Патриот» (которая затем получила название «Толпа»).
Последний день их пребывания в Кортине совпал с его днем рождения: «Мне 45 лет. Будь они прокляты!» – написал он в своем дневнике 14 августа. Но его очень утешала мысль, что, несмотря на возраст, они с Адой «все такие же хорошие ходоки, как и прежде».
6 сентября они наконец вернулись в Уингстон, и Голсуорси вновь смог приняться за работу над «Темным цветком». К середине октября он завершил вчерне «Весну» – «за шесть недель было написано тридцать шесть тысяч слов». Иногда у Голсуорси проявлялся почти математический подход к литературе – то он тщательно подсчитывал количество написанных слов, то, во время войны, высчитывал до мелочей сумму, заработанную каждым его произведением.
Прошел год с момента разрыва отношений между Голсуорси и Маргарет Моррис, и лишь незначительную часть этого времени Ада и Джон провели в Англии, в Лондоне же они были совсем немного – всего несколько недель. Дом на Аддисон-роуд, где они когда-то были так счастливы, теперь вызывал дурные воспоминания: смерть спаниеля Криса; здесь часто бывала Маргарет в ранний период ее дружбы с супругами Голсуорси. Поэтому неудивительно, что как только в начале ноября они вернулись в Лондон, то сразу же начались поиски нового жилья. Они осмотрели две квартиры – одну в Темпле, другую в доме 1-а по Адельфи-террас, которая им подошла. В этом же доме жил и Дж. М. Барри.
Еще когда они были в Кортине, Голсуорси получил письмо от Ральфа Моттрэма, предлагавшего написать его биографию. Голсуорси дал согласие, но выдвинул условие, что в ней не должно быть подробностей его личной жизни, а лишь характеристика его творчества. Основным источником информации Моттрэма стала Ада, с которой они были так хорошо знакомы: «Я его секретарь и страж», – писала она Моттрэму. Книга так и не была опубликована[85], но некоторая информация, полученная Моттрэмом из писем Ады, по-новому освещает жизнь Голсуорси в тот период, и особенно его отношение к критике, с которой он столкнулся:
«Что касается общественной жизни, невозможно и на секунду представить себе, чтобы Дж. Г. оставался в стороне от нее. Это правда, что он решил не вступать ни в какие партии, общества, союзы и т. д. и всегда отстаивал свою независимость... Ну так что же? Критики окрестили его борцом, они терпеть не могут, когда он пишет стихи, «Мимолетную грезу», «Гостиницу успокоения» – то есть любое произведение, большое или маленькое, темой которого является «красота». Они сразу начинают опасаться, что он сложил оружие».
В этом заключались трудности Голсуорси: он хотел быть творцом и в то же время не мог не откликнуться на то, что затронуло его душу. Даже в его прозе есть некая назидательность, на что указал Конрад, когда Голсуорси отправил ему для чтения рассказ «Соломенная корзинка». «Во всем, что Вы пишете, я ощущаю присутствие того озера, зажечь которое спустился ангел. Это начинает меня беспокоить».
А теперь ему предложили обследовать бойни – задание, которое, при его любви к животным, должно было вызвать у него особое отвращение и в то же время чувство огромного сострадания. Голсуорси отдался этому со свойственной ему обстоятельностью, ни разу не дрогнув при виде всех открывшихся ему ужасов, но пребывал в состоянии огромного напряжения. «Только что занялся бойнями, и это захватило все мои мысли, – пишет он Маргарет Моррис. – Во вторник посетил скотобойню в Ислингтоне – это отвратительное зрелище. Я никогда не сознавал до конца, насколько это отвратительно».
Его отчет о проделанной работе, напечатанный сначала в «Дейли Мейл», а затем вошедший в сборник «Связка», свидетельствует о том, что им было проведено исследование, очень похожее на изучение тюрем несколько лет ранее. Как обычно, он начал обследование с математических подсчетов: ежегодно забивается 1 850 000 голов крупного рогатого скота, 8 500 000 баранов и 3 200 000 свиней. Он допускает, что в его расчетах может быть ошибка до миллиона единиц; тем не менее они красноречиво указывают на то, какое огромное количество животных забивается для употребления в пищу, но до сих пор не существует законов о том, чтобы это делалось более гуманно. Это задание, малоприятное для каждого, для человека чувствительного было почти невыносимым, но он исследовал все до конца, а затем не пожалел времени и сил, чтобы собранные им факты стали достоянием широкой общественности. Как писал он своему старому другу Дж. В. Хиллсу: «Мне хочется, чтобы был принят простой краткий закон, включивший в себя предложения, изложенные в статьях, который заставил бы местные власти строить государственные бойни, и там, где они появятся, закрыть частные».
Статьи Голсуорси привлекли внимание общественности к этой проблеме, однако проделанная им работа не привела ни к каким законодательным акциям. У Голсуорси же эта деятельность отняла много времени и энергии. Ему вообще с каждым годом становилось все труднее сосредоточиться на своих литературных занятиях. И Ада ничего не хотела (или не могла) сделать, чтобы оградить его от посторонних дел. 12 ноября она пишет Моттрэму; «После появления в свет брошюрки с текстом «О любви к животным» (написанной в Америке для «Дейли Мейл») он постоянно работает в нескольких направлениях, идя навстречу постоянным просьбам редакторов газет и журналов... Не проходит и недели, чтобы у него не спросили мнение по какому-нибудь вопросу, а уж интервью, статьи, речи, заседания в президиумах и прочее – каждые несколько дней!»
Постановки его пьес также отнимали много времени: 23 ноября в Кингсуэй-тиэтр наконец-то состоялась премьера «Старшего сына», и в тот же день Голсуорси побывал в Оксфорде на репетиции новой постановки «Простака». Аде такая насыщенная событиями жизнь доставляла истинное удовольствие, но сам Голсуорси, похоже, начинал ощущать усталость и разрушительное действие этой суеты. «Я ужасно огорчена, что не смогла сегодня вечером вновь сходить на «Старшего сына», но он очень устал, бедняжка...» Как Голсуорси и опасался, пьеса страдала от сходства с пьесой Стенли Хьютона «Хиндл просыпается»[86]. Рецензии, по словам Ады, были «очень пестрыми», но почти все они отмечали ведущую серьезную тональность пьесы: «В ней ощутима авторская индивидуальность... Наиболее ярко выражена она, пожалуй, в постоянных грустных нотках...» («Таймс» от 25 ноября 1912 года). Другие, менее доброжелательные газеты считали пьесу «слишком угрюмой, мрачной и неромантичной» для восприятия рядового зрителя («Стандард»). «Неплохой успех у знатоков и обычный коммерческий провал», – подводит итоги Ада в своей записной книжке.
Декабрь у Голсуорси, как обычно, прошел в разъездах. 5 декабря они отправились в Бристоль: «Завтра вечером он читает лекцию. А я на следующий день выступаю со своими глупыми песенками». (Некоторые из этих «глупых песенок» были написаны во время поездки в Америку: «Семнадцать стихотворений Джека я переложила на музыку. Девять из них я сделала в Америке». Все они были опубликованы в Соединенных Штатах, но так и не нашли своего издателя в Англии.) 20 декабря они вновь уехали из Англии, на сей раз в Париж, где в «Мезон-Гарнье» собирались отпраздновать Рождество. Это Рождество можно было назвать как угодно, но только не тихим: всю ночь они пробыли на рождественском балу у художников, а на следующий вечер ужинали с Арнольдом Беннеттом и его супругой. «Беннетт – человек очень милый, наивно радуется своей возрастающей популярности. Миссис Беннетт очень невыразительна, до такой степени она француженка», – снисходительно комментирует Ада в своем дневнике.
Можно лишь посочувствовать Голсуорси, который, подводя итоги прошедшему году, записал: «Этот год отличался бесконечными путешествиями». Год был действительно утомительным во всех отношениях.
Глава 25
«Мне представляется, что историки, оглядываясь на нас из далекого будущего, назовут наш век Третьим возрождением... теперь ортодоксальная религия, оплодотворенная Наукой, порождает новую, более глубокую концепцию жизни – стремление к совершенству не в надежде на награду, не из страха наказания, а ради самого совершенства. Медленно, у нас под ногами, ниже уровня нашего сознания складывается эта философия, а ведь именно в периоды новых философий и должно процветать искусство, которое по самой сути своей всегда есть открытие нового.
Новая философия – полнокровное искусство! Разве признаки его не налицо? В музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии...
А как она возникла, эта медленно набирающая силу вера в совершенство ради совершенства? Наверное, так: в один прекрасный день западный мир проснулся и обнаружил, что он уже не верит единодушно и безоговорочно в загробную жизнь индивидуального сознания. Он почувствовал: я могу сказать только «может быть»: может быть, смерть – это конец человека, а может быть, смерть – ничто. Стоило ему усомниться, и он стал себя спрашивать: «А хочу ли я жить дальше?» И, обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем раньше, он задал себе вопрос: а почему это так? Постепенно он понял, что в нем живет страстное желание совершенствоваться – в этой ли жизни или в загробной, если она существует; совершенствоваться потому, что совершенство – желанная цель, высокий, вожделенный идеал, мечта, заключенная во вселенной, главный двигатель всего сущего. И он стал понимать, что в космическом плане это совершенство – не что иное, как совершенный покой и гармония, а в плане человеческих отношений – не что иное, как совершенная любовь и справедливость».
Я сочла нужным привести столь обширную цитату, так как в ней достаточно полно проявляется оптимизм Голсуорси – писателя и человека, вера в то, что мир постепенно движется вперед, к прекрасному состоянию, именуемому «Совершенством». Это также дает возможность осознать, сколь разрушительное воздействие оказали на него два бедствия – и личное, и общечеловеческое, обрушившиеся одно за другим, которые превратили его к 1918 году – году окончания войны – в разочарованного и весьма пессимистически настроенного человека.
Америка восстановила отношения между Джоном и Адой, но не смогла полностью залечить их раны. Возвращение в Англию и особенно приезд в Лондон вновь обострили ситуацию. Голсуорси писал Маргарет Моррис, что Ада нездорова, она простудилась, болеет невралгией и ревматизмом. «Как только мы сможем, мы сразу же уедем (за границу. – К. Д.)». Это сообщение относится к 7 июля, но 11 июля они обедали с Колефаксами, затем плавали «наперегонки на яликах из Рединга»; а 12 июля вместе с Рудольфом Саутером отправились на традиционный ежегодный крикетный матч между Итоном и Хэрроу на стадионе Лордз, игравший в жизни Голсуорси столь важную роль: «Команда Хэрроу оказывала мужественное сопротивление, однако в конце концов оно было сломлено. Когда же они наконец победят?» Все это свидетельствует о том, что Ада, вероятно, была не столь уж серьезно больна.
Они отправились в Тироль 15 июля и поехали сразу в свое излюбленное место – Кортину, где убедились в том, что их «любимый уголок не изменился, лишь погода была неблагоприятной». Так же как и работа над «Воспоминанием» и «Летом», пребывание в Кортине стало некой связующей нитью с их более счастливым прошлым. Здесь к ним приходили давние воспоминания и возникали ассоциации с временами их большого счастья; по этим местам они бродили, будучи любовниками, когда приехали сюда в первый год своего освобождения после смерти отца Джона, в ожидании развода Ады. Могли ли они теперь вернуть хотя бы частицу своего прошлого?
Очевидно, из-за плохой погоды Голсуорси имел возможность работать достаточно ритмично, следуя распорядку дня, которого он придерживался в Уингстоне: по утрам писал, между чаем и ужином просматривал написанное. Он дописал, перечитал и доработал «Лето» – среднюю часть «Темного цветка» – и написал первые две главы «Весны»; он исправил гранки «Гостиницы успокоения»; он также работал над пьесой «Патриот» (которая затем получила название «Толпа»).
Последний день их пребывания в Кортине совпал с его днем рождения: «Мне 45 лет. Будь они прокляты!» – написал он в своем дневнике 14 августа. Но его очень утешала мысль, что, несмотря на возраст, они с Адой «все такие же хорошие ходоки, как и прежде».
6 сентября они наконец вернулись в Уингстон, и Голсуорси вновь смог приняться за работу над «Темным цветком». К середине октября он завершил вчерне «Весну» – «за шесть недель было написано тридцать шесть тысяч слов». Иногда у Голсуорси проявлялся почти математический подход к литературе – то он тщательно подсчитывал количество написанных слов, то, во время войны, высчитывал до мелочей сумму, заработанную каждым его произведением.
Прошел год с момента разрыва отношений между Голсуорси и Маргарет Моррис, и лишь незначительную часть этого времени Ада и Джон провели в Англии, в Лондоне же они были совсем немного – всего несколько недель. Дом на Аддисон-роуд, где они когда-то были так счастливы, теперь вызывал дурные воспоминания: смерть спаниеля Криса; здесь часто бывала Маргарет в ранний период ее дружбы с супругами Голсуорси. Поэтому неудивительно, что как только в начале ноября они вернулись в Лондон, то сразу же начались поиски нового жилья. Они осмотрели две квартиры – одну в Темпле, другую в доме 1-а по Адельфи-террас, которая им подошла. В этом же доме жил и Дж. М. Барри.
Еще когда они были в Кортине, Голсуорси получил письмо от Ральфа Моттрэма, предлагавшего написать его биографию. Голсуорси дал согласие, но выдвинул условие, что в ней не должно быть подробностей его личной жизни, а лишь характеристика его творчества. Основным источником информации Моттрэма стала Ада, с которой они были так хорошо знакомы: «Я его секретарь и страж», – писала она Моттрэму. Книга так и не была опубликована[85], но некоторая информация, полученная Моттрэмом из писем Ады, по-новому освещает жизнь Голсуорси в тот период, и особенно его отношение к критике, с которой он столкнулся:
«Что касается общественной жизни, невозможно и на секунду представить себе, чтобы Дж. Г. оставался в стороне от нее. Это правда, что он решил не вступать ни в какие партии, общества, союзы и т. д. и всегда отстаивал свою независимость... Ну так что же? Критики окрестили его борцом, они терпеть не могут, когда он пишет стихи, «Мимолетную грезу», «Гостиницу успокоения» – то есть любое произведение, большое или маленькое, темой которого является «красота». Они сразу начинают опасаться, что он сложил оружие».
В этом заключались трудности Голсуорси: он хотел быть творцом и в то же время не мог не откликнуться на то, что затронуло его душу. Даже в его прозе есть некая назидательность, на что указал Конрад, когда Голсуорси отправил ему для чтения рассказ «Соломенная корзинка». «Во всем, что Вы пишете, я ощущаю присутствие того озера, зажечь которое спустился ангел. Это начинает меня беспокоить».
А теперь ему предложили обследовать бойни – задание, которое, при его любви к животным, должно было вызвать у него особое отвращение и в то же время чувство огромного сострадания. Голсуорси отдался этому со свойственной ему обстоятельностью, ни разу не дрогнув при виде всех открывшихся ему ужасов, но пребывал в состоянии огромного напряжения. «Только что занялся бойнями, и это захватило все мои мысли, – пишет он Маргарет Моррис. – Во вторник посетил скотобойню в Ислингтоне – это отвратительное зрелище. Я никогда не сознавал до конца, насколько это отвратительно».
Его отчет о проделанной работе, напечатанный сначала в «Дейли Мейл», а затем вошедший в сборник «Связка», свидетельствует о том, что им было проведено исследование, очень похожее на изучение тюрем несколько лет ранее. Как обычно, он начал обследование с математических подсчетов: ежегодно забивается 1 850 000 голов крупного рогатого скота, 8 500 000 баранов и 3 200 000 свиней. Он допускает, что в его расчетах может быть ошибка до миллиона единиц; тем не менее они красноречиво указывают на то, какое огромное количество животных забивается для употребления в пищу, но до сих пор не существует законов о том, чтобы это делалось более гуманно. Это задание, малоприятное для каждого, для человека чувствительного было почти невыносимым, но он исследовал все до конца, а затем не пожалел времени и сил, чтобы собранные им факты стали достоянием широкой общественности. Как писал он своему старому другу Дж. В. Хиллсу: «Мне хочется, чтобы был принят простой краткий закон, включивший в себя предложения, изложенные в статьях, который заставил бы местные власти строить государственные бойни, и там, где они появятся, закрыть частные».
Статьи Голсуорси привлекли внимание общественности к этой проблеме, однако проделанная им работа не привела ни к каким законодательным акциям. У Голсуорси же эта деятельность отняла много времени и энергии. Ему вообще с каждым годом становилось все труднее сосредоточиться на своих литературных занятиях. И Ада ничего не хотела (или не могла) сделать, чтобы оградить его от посторонних дел. 12 ноября она пишет Моттрэму; «После появления в свет брошюрки с текстом «О любви к животным» (написанной в Америке для «Дейли Мейл») он постоянно работает в нескольких направлениях, идя навстречу постоянным просьбам редакторов газет и журналов... Не проходит и недели, чтобы у него не спросили мнение по какому-нибудь вопросу, а уж интервью, статьи, речи, заседания в президиумах и прочее – каждые несколько дней!»
Постановки его пьес также отнимали много времени: 23 ноября в Кингсуэй-тиэтр наконец-то состоялась премьера «Старшего сына», и в тот же день Голсуорси побывал в Оксфорде на репетиции новой постановки «Простака». Аде такая насыщенная событиями жизнь доставляла истинное удовольствие, но сам Голсуорси, похоже, начинал ощущать усталость и разрушительное действие этой суеты. «Я ужасно огорчена, что не смогла сегодня вечером вновь сходить на «Старшего сына», но он очень устал, бедняжка...» Как Голсуорси и опасался, пьеса страдала от сходства с пьесой Стенли Хьютона «Хиндл просыпается»[86]. Рецензии, по словам Ады, были «очень пестрыми», но почти все они отмечали ведущую серьезную тональность пьесы: «В ней ощутима авторская индивидуальность... Наиболее ярко выражена она, пожалуй, в постоянных грустных нотках...» («Таймс» от 25 ноября 1912 года). Другие, менее доброжелательные газеты считали пьесу «слишком угрюмой, мрачной и неромантичной» для восприятия рядового зрителя («Стандард»). «Неплохой успех у знатоков и обычный коммерческий провал», – подводит итоги Ада в своей записной книжке.
Декабрь у Голсуорси, как обычно, прошел в разъездах. 5 декабря они отправились в Бристоль: «Завтра вечером он читает лекцию. А я на следующий день выступаю со своими глупыми песенками». (Некоторые из этих «глупых песенок» были написаны во время поездки в Америку: «Семнадцать стихотворений Джека я переложила на музыку. Девять из них я сделала в Америке». Все они были опубликованы в Соединенных Штатах, но так и не нашли своего издателя в Англии.) 20 декабря они вновь уехали из Англии, на сей раз в Париж, где в «Мезон-Гарнье» собирались отпраздновать Рождество. Это Рождество можно было назвать как угодно, но только не тихим: всю ночь они пробыли на рождественском балу у художников, а на следующий вечер ужинали с Арнольдом Беннеттом и его супругой. «Беннетт – человек очень милый, наивно радуется своей возрастающей популярности. Миссис Беннетт очень невыразительна, до такой степени она француженка», – снисходительно комментирует Ада в своем дневнике.
Можно лишь посочувствовать Голсуорси, который, подводя итоги прошедшему году, записал: «Этот год отличался бесконечными путешествиями». Год был действительно утомительным во всех отношениях.
Глава 25
ПРИЗНАНИЕ
Первые дни нового, 1913 года застали супругов Голсуорси в Муллье близ Арешона, куда они отправились из Парижа сразу же после Рождества. Ада писала, что юго-западный, баскский уголок Франции «настолько нас устраивал, что мы редко выбирались оттуда». Во время первой недели пребывания в Муллье Ада заболела гриппом, но в целом и городок, и их гостиница так им понравились, что они задержались там на целых десять недель: «Никогда раньше ни в одной гостинице мы не жили подряд десять недель – настолько нам здесь было уютно», – написал Голсуорси в своем дневнике перед их отъездом.
Их отдых удался отчасти благодаря тому, что рядом с ними постоянно находились их друзья – Андре Шеврийон с супругой, которые жили, по существу, у них. Шеврийон помогал своей племяннице переводить на французский язык «Собственника», и эта работа вызывала естественный интерес у Ады и Джона. Супружеские пары часто встречались, и Шеврийон читал им вслух отрывки из нового перевода. Однажды Шеврийоны приготовили для Голсуорси «в точности обед Сомса из «Собственника»». Но и в отсутствие друзей этот край очень нравился обоим Голсуорси:
«Из окон нашей маленькой гостиной открывался типично японский пейзаж: крошечные приземистые сосны с разветвленными корнями в песчаной почве, позади них голубая вода, кроншнепы, летающие стаями, похожими на иероглифы. Огромный лес, протянувшийся по всему побережью, был чудесным местом для верховых прогулок; на наших маленьких лошадках Буяне и Юпитере (a froid caractére[87]) мы проехали много миль песчаными тропами между деревьями. Но самым привлекательным для нас было общество наших друзей – супругов Шеврийон, живших на вилле в Арешоне, с которыми мы вместе питались и много разговаривали. В гостинице мы общались с очень приятным семейством хозяина гостиницы Фурнье, с месье и мадам Ролан-Пусслен, а также с мадам Верд де Лиль, обладавшей очень мелодичным голосом. Неподалеку от нас находилась вилла д'Аннунцио, но, хотя мы часто видели, как он катается на велосипеде в сопровождении своих борзых, мы избегали знакомства с ним».
Голсуорси вновь приступил к работе над очень болезненно воспринимаемым и им, и Адой произведением – третьей частью романа «Темный цветок» – «Осенью», в которой речь шла о его любви к Маргарет Моррис. Должно быть, это требовало большой выдержки со стороны Ады, которая перепечатывала рукопись и которой, несомненно, муж ежедневно читал вслух написанное. 22 января Джон пишет в дневнике: «Работа над «Осенью» подходит к концу», и на следующий день торжествующе: «Кончено». Но 20 января Ада «плохо себя чувствовала» и провела ужасную ночь; связь между этими двумя событиями очевидна.
Но в целом этот отдых был удачным для них обоих. Они гуляли и катались верхом в дюнах – «эта спокойная езда доставляла нам большое удовольствие». Однажды Юпитер, лошадь Ады, сбросил ее, но она отделалась легким испугом. В другой раз они отправились в Арешон и столкнулись с «самым ужасным обращением с лошадью, какое только можно представить. Никогда в жизни не видел таких издевательств. Я велел нашему конюху Бронстету купить для меня эту лошадь, чтобы прекратить мучения...» К несчастью, вмешательство супругов Голсуорси оказалось бесполезным; хозяин лошади, должно быть, раздраженный им, отказался продать животное. Они провели во Франции в общей сложности три месяца, закончили свое путешествие в Париже, где пробыли несколько дней и впервые посетили «Мулен-Руж». Он «не произвел большого впечатления. Порок – отвратительное занятие».
Вернувшись в Англию, они занялись переездом с Аддисон-роуд на Адельфи-террас, 1-а, в квартиру, которую они сняли в ноябре. После печальных событий зимы 1911 года образ жизни четы Голсуорси несколько изменился: они больше времени, чем прежде, проводили за границей; путешествия доставляли Аде огромное удовольствие; здоровье ее улучшилось, и она наслаждалась знакомством с новыми местами и новыми людьми. Новая квартира не только спасала их от болезненных воспоминаний, но и больше подходила к тому образу жизни, который они сами для себя определили: проводить в Лондоне и Девоне лишь очень короткие промежутки времени. Ада отмечала в своем дневнике: «У нас появилось ощущение, что мы тратили слишком много денег на дом, где живем так мало, и мы вынуждены были переехать в квартиру на верхнем этаже на Адельфи-террас, 1-а. Это немного грустно после восьми лет жизни в нашем доме, но теперь, когда Криса уже нет с нами, ни дом, ни сад не будут прекрасными». Окончательный переезд состоялся 22 июля, несколько самых хлопотных дней они прожили в гостинице «Сэсл». «Грустно уезжать из нашего милого старого дома. Каждый раз, когда бывает время подумать об этом, охватывает тоска; но после смерти Криса дом лишился своей души», – писал Джон в дневнике. Крис стал символом их былого счастья; в будущем у них будет чувство довольства жизнью, однако беззаботной радости прежних дней им уже не дано было вернуть никогда.
И помимо их переезда, лето 1913 года было для Голсуорси достаточно сумбурным; после столь долгого отсутствия накопилось множество неотложных дел, нужно было повидаться со многими друзьями, провести деловые встречи. «Пробиваюсь сквозь груды бумаг и писем». Несколько дней были отданы визитам к друзьям – Грэнвиллу-Баркеру и Конраду. «Конрад выглядит очень уставшим», – отмечает Голсуорси, а через несколько дней добавляет: «Он хочет, чтобы я стал его душеприказчиком. Он не шутит». Последние десять лет своей жизни Конрад почти постоянно страдал от плохого самочувствия и депрессии.
Голсуорси пробыли в Лондоне до премьеры «Схватки», состоявшейся 3 мая, и на следующий день отправились в Уингстон. Еще в Лондоне Голсуорси перечитал «Собственника»: «Могу только надеяться, что моя следующая книга будет не хуже».
У него уже был готов замысел его «следующей книги» – «Фрилендов», и, как только они прибыли в Уингстон, Голсуорси принялся писать новый роман, сделав об этом запись в дневнике. Но стояло лето со множеством его соблазнов, и работа продвигалась весьма медленно. Между тем они с Адой совершили поездку в Малверн, где родилась мать Голсуорси, и исследовали родословную семьи, которая легла в основу романа – ведь нет сомнения, что под именем Фриленды скрываются Бартлеты – предки Голсуорси по материнской линии: «ездили на машине в Кастл-Мортон, где жили предки матери с четырнадцатого века до 1750 года...» Несмотря на активную светскую жизнь, которую вели они с Адой, Голсуорси окончательно доработал пьесы «Беглая» и «Толпа» (первоначально озаглавленную «Патриот»), подготовив их к постановке, и роман «Темный цветок» – для издания. Пьеса «Толпа» была «с энтузиазмом» принята Лоренсом Ирвингом[88] (позже от нее отказались), а «Беглая» была принята к постановке той же осенью в Корт-тиэтр. Три названные работы в течение последних двух лет находились на разных стадиях написания и окончательной обработки и являлись ярким доказательством того, сколь тягостным был для него процесс творчества в тот период. Голсуорси не хватало времени и уверенности в своих силах, чтобы довести до конца начатую работу, он постоянно перескакивал с одного произведения на другое, затем возвращался к ранее начатой работе и, решив, что она его не удовлетворяет, приступал к более тщательной переработке, почти никогда не отказываясь от начатого совсем. Процесс создания пьесы «Беглая» – еще одного произведения, посвященного проблемам несчастливой семейной жизни, – является наглядным примером того, как он работал. Впервые она упоминается в январе 1911 года: «Вчерне закончил работу над пьесой. Начал ее в декабре. Задумана она была как сатирическая комедия, получилась же драма. Это на меня похоже. Работая над единственной глубоко содержательной сценой, все остальное я подчиняю ей, пока не закончу работу. Комедия, требующая стольких банальных ходов, дается мне с трудом. Эта же пьеса по своей основной идее не может быть комедией, даже комедией сатирической». Он отмечает в своем дневнике, что работал над произведением весной 1911 года, затем вернулся к ней в октябре того же года. Подводя итоги 1912 года, он пишет, что «проделана большая работа над пьесами «Беглая» и «Патриот»» – хотя следующее упоминание о них встречается лишь в мае, когда Голсуорси на борту лайнера «Балтика» возвращались из Америки. Именно весной 1912 года он преодолел основные трудности в работе над пьесой и 23 мая записал, что закончил новый ее вариант. Похоже, что наконец-то он был удовлетворен, потому что впоследствии произведение упоминается им всего раз в конце июля, когда писатель читал «Беглую» гофмейстеру[89]. 16 сентября состоялась премьера в Корт-тиэтр. «Все прошло неплохо, прием довольно теплый».
Читая пьесу спустя шестьдесят с лишним лет после того, как она была написана, не можешь сразу понять, почему эта пьеса, написанная на хорошо разработанную Голсуорси в других произведениях тему, казалась ее автору столь противоречивой и вызывала у него такие трудности в работе. Клер Дедмонд, героиня пьесы, будучи замужем за человеком, вызывающим у нее физическое отвращение, кончает жизнь самоубийством. Джеральд дю Морье[90], первым прочитавший пьесу в связи с предполагаемой постановкой в Уиндхемз-тиэтр, писал: «Она меня расстроила, разозлила, и я пришел к выводу, что не понимаю ее... Она мне решительно не нравится...» Когда в сентябре пьеса была поставлена в Корт-тиэтр, критики тоже сочли ее мрачной, а рецензенты газет «Дейли Кроникл» и «Дейли Ньюс» сетовали на отсутствие в ней юмора.
«Вещь была принята и хорошо, и плохо – скорее плохо, и это означает конец моим иллюзиям; конец собственному взгляду на мир; и во рту какой-то привкус пепла...» Независимо от общественного мнения Голсуорси все больше сам ощущал неудовлетворенность этой своей работой; он отдавал всему, чем занимался, так много времени и сил, и все же конечный результат был очень далек от желаемого. Но над ним уже довлели другие обстоятельства, отнимавшие у него время и отрывавшие от творчества: в августе в Ливерпуле он репетировал «Старшего сына», в ноябре в Манчестере Эсм Перси собирался поставить «Джой», в декабре Грэнвилл-Баркер должен был возобновить постановку «Серебряной коробки» в Сент-Джеймс-тиэтр, и, наконец, за границей – в Вене – работали над постановкой «Правосудия» и «Схватки».
Для драматурга тех времен это был фантастический успех, но для Голсуорси это означало еще и бесконечные поездки и полный отрыв от творческой работы. 1913 год был для него особенно малопродуктивным. В Уингстоне они с Адой пробыли тем летом всего несколько недель; он начал работу над романом «Фриленды», но вскоре бросил его и обратился к менее объемным произведениям – рассказу «Стоик» и сборнику рассказов «Маленький человек», который сам он считал своей «прихотью». Писатель перечитал ранние романы «Братство» и «Собственник», словно ища в былых успехах утешения и поддержки.
Поездки за границу в том году нанесли работе Голсуорси еще больший ущерб, чем обычно, – начались они с трехмесячного пребывания в начале года во Франции. В конце июля, в первый день их проживания в новой квартире, они вдруг приняли решение присоединиться к Лилиан и Георгу, собиравшимся в Швейцарию, и через два дня – 29 июля – отправились в путешествие. Они могли позволить себе этот отдых до начала работы над постановкой «Беглой». Голсуорси, впервые увидевший Маттерхорн, нашел ее «очень красивой, самой живой из всех гор, которые я когда-либо видел... Было истинным наслаждением созерцать ее... и думать, что, когда мы, и эти крошечные рыбки, и все в этом мире исчезнет, а земля станет холодной, как луна, она все еще будет стоять здесь, выказывая свое пренебрежение к небесам». Но в целом Швейцария их очень разочаровала, о чем Ада недвусмысленно сообщает в своем письме Ральфу Моттрэму: «Я эту Швейцарию просто ненавижу, и мы решили никогда больше не приезжать сюда – разве что по пути куда-нибудь еще. Занятая только выкачиванием денег, обработанная до малейшего клочка земли, она начисто лишена свежести и очарования и вообще всего, что следовало бы иметь. Ее костяк – железная дорога, ее туловище – зубчатое колесо».
Их отдых удался отчасти благодаря тому, что рядом с ними постоянно находились их друзья – Андре Шеврийон с супругой, которые жили, по существу, у них. Шеврийон помогал своей племяннице переводить на французский язык «Собственника», и эта работа вызывала естественный интерес у Ады и Джона. Супружеские пары часто встречались, и Шеврийон читал им вслух отрывки из нового перевода. Однажды Шеврийоны приготовили для Голсуорси «в точности обед Сомса из «Собственника»». Но и в отсутствие друзей этот край очень нравился обоим Голсуорси:
«Из окон нашей маленькой гостиной открывался типично японский пейзаж: крошечные приземистые сосны с разветвленными корнями в песчаной почве, позади них голубая вода, кроншнепы, летающие стаями, похожими на иероглифы. Огромный лес, протянувшийся по всему побережью, был чудесным местом для верховых прогулок; на наших маленьких лошадках Буяне и Юпитере (a froid caractére[87]) мы проехали много миль песчаными тропами между деревьями. Но самым привлекательным для нас было общество наших друзей – супругов Шеврийон, живших на вилле в Арешоне, с которыми мы вместе питались и много разговаривали. В гостинице мы общались с очень приятным семейством хозяина гостиницы Фурнье, с месье и мадам Ролан-Пусслен, а также с мадам Верд де Лиль, обладавшей очень мелодичным голосом. Неподалеку от нас находилась вилла д'Аннунцио, но, хотя мы часто видели, как он катается на велосипеде в сопровождении своих борзых, мы избегали знакомства с ним».
Голсуорси вновь приступил к работе над очень болезненно воспринимаемым и им, и Адой произведением – третьей частью романа «Темный цветок» – «Осенью», в которой речь шла о его любви к Маргарет Моррис. Должно быть, это требовало большой выдержки со стороны Ады, которая перепечатывала рукопись и которой, несомненно, муж ежедневно читал вслух написанное. 22 января Джон пишет в дневнике: «Работа над «Осенью» подходит к концу», и на следующий день торжествующе: «Кончено». Но 20 января Ада «плохо себя чувствовала» и провела ужасную ночь; связь между этими двумя событиями очевидна.
Но в целом этот отдых был удачным для них обоих. Они гуляли и катались верхом в дюнах – «эта спокойная езда доставляла нам большое удовольствие». Однажды Юпитер, лошадь Ады, сбросил ее, но она отделалась легким испугом. В другой раз они отправились в Арешон и столкнулись с «самым ужасным обращением с лошадью, какое только можно представить. Никогда в жизни не видел таких издевательств. Я велел нашему конюху Бронстету купить для меня эту лошадь, чтобы прекратить мучения...» К несчастью, вмешательство супругов Голсуорси оказалось бесполезным; хозяин лошади, должно быть, раздраженный им, отказался продать животное. Они провели во Франции в общей сложности три месяца, закончили свое путешествие в Париже, где пробыли несколько дней и впервые посетили «Мулен-Руж». Он «не произвел большого впечатления. Порок – отвратительное занятие».
Вернувшись в Англию, они занялись переездом с Аддисон-роуд на Адельфи-террас, 1-а, в квартиру, которую они сняли в ноябре. После печальных событий зимы 1911 года образ жизни четы Голсуорси несколько изменился: они больше времени, чем прежде, проводили за границей; путешествия доставляли Аде огромное удовольствие; здоровье ее улучшилось, и она наслаждалась знакомством с новыми местами и новыми людьми. Новая квартира не только спасала их от болезненных воспоминаний, но и больше подходила к тому образу жизни, который они сами для себя определили: проводить в Лондоне и Девоне лишь очень короткие промежутки времени. Ада отмечала в своем дневнике: «У нас появилось ощущение, что мы тратили слишком много денег на дом, где живем так мало, и мы вынуждены были переехать в квартиру на верхнем этаже на Адельфи-террас, 1-а. Это немного грустно после восьми лет жизни в нашем доме, но теперь, когда Криса уже нет с нами, ни дом, ни сад не будут прекрасными». Окончательный переезд состоялся 22 июля, несколько самых хлопотных дней они прожили в гостинице «Сэсл». «Грустно уезжать из нашего милого старого дома. Каждый раз, когда бывает время подумать об этом, охватывает тоска; но после смерти Криса дом лишился своей души», – писал Джон в дневнике. Крис стал символом их былого счастья; в будущем у них будет чувство довольства жизнью, однако беззаботной радости прежних дней им уже не дано было вернуть никогда.
И помимо их переезда, лето 1913 года было для Голсуорси достаточно сумбурным; после столь долгого отсутствия накопилось множество неотложных дел, нужно было повидаться со многими друзьями, провести деловые встречи. «Пробиваюсь сквозь груды бумаг и писем». Несколько дней были отданы визитам к друзьям – Грэнвиллу-Баркеру и Конраду. «Конрад выглядит очень уставшим», – отмечает Голсуорси, а через несколько дней добавляет: «Он хочет, чтобы я стал его душеприказчиком. Он не шутит». Последние десять лет своей жизни Конрад почти постоянно страдал от плохого самочувствия и депрессии.
Голсуорси пробыли в Лондоне до премьеры «Схватки», состоявшейся 3 мая, и на следующий день отправились в Уингстон. Еще в Лондоне Голсуорси перечитал «Собственника»: «Могу только надеяться, что моя следующая книга будет не хуже».
У него уже был готов замысел его «следующей книги» – «Фрилендов», и, как только они прибыли в Уингстон, Голсуорси принялся писать новый роман, сделав об этом запись в дневнике. Но стояло лето со множеством его соблазнов, и работа продвигалась весьма медленно. Между тем они с Адой совершили поездку в Малверн, где родилась мать Голсуорси, и исследовали родословную семьи, которая легла в основу романа – ведь нет сомнения, что под именем Фриленды скрываются Бартлеты – предки Голсуорси по материнской линии: «ездили на машине в Кастл-Мортон, где жили предки матери с четырнадцатого века до 1750 года...» Несмотря на активную светскую жизнь, которую вели они с Адой, Голсуорси окончательно доработал пьесы «Беглая» и «Толпа» (первоначально озаглавленную «Патриот»), подготовив их к постановке, и роман «Темный цветок» – для издания. Пьеса «Толпа» была «с энтузиазмом» принята Лоренсом Ирвингом[88] (позже от нее отказались), а «Беглая» была принята к постановке той же осенью в Корт-тиэтр. Три названные работы в течение последних двух лет находились на разных стадиях написания и окончательной обработки и являлись ярким доказательством того, сколь тягостным был для него процесс творчества в тот период. Голсуорси не хватало времени и уверенности в своих силах, чтобы довести до конца начатую работу, он постоянно перескакивал с одного произведения на другое, затем возвращался к ранее начатой работе и, решив, что она его не удовлетворяет, приступал к более тщательной переработке, почти никогда не отказываясь от начатого совсем. Процесс создания пьесы «Беглая» – еще одного произведения, посвященного проблемам несчастливой семейной жизни, – является наглядным примером того, как он работал. Впервые она упоминается в январе 1911 года: «Вчерне закончил работу над пьесой. Начал ее в декабре. Задумана она была как сатирическая комедия, получилась же драма. Это на меня похоже. Работая над единственной глубоко содержательной сценой, все остальное я подчиняю ей, пока не закончу работу. Комедия, требующая стольких банальных ходов, дается мне с трудом. Эта же пьеса по своей основной идее не может быть комедией, даже комедией сатирической». Он отмечает в своем дневнике, что работал над произведением весной 1911 года, затем вернулся к ней в октябре того же года. Подводя итоги 1912 года, он пишет, что «проделана большая работа над пьесами «Беглая» и «Патриот»» – хотя следующее упоминание о них встречается лишь в мае, когда Голсуорси на борту лайнера «Балтика» возвращались из Америки. Именно весной 1912 года он преодолел основные трудности в работе над пьесой и 23 мая записал, что закончил новый ее вариант. Похоже, что наконец-то он был удовлетворен, потому что впоследствии произведение упоминается им всего раз в конце июля, когда писатель читал «Беглую» гофмейстеру[89]. 16 сентября состоялась премьера в Корт-тиэтр. «Все прошло неплохо, прием довольно теплый».
Читая пьесу спустя шестьдесят с лишним лет после того, как она была написана, не можешь сразу понять, почему эта пьеса, написанная на хорошо разработанную Голсуорси в других произведениях тему, казалась ее автору столь противоречивой и вызывала у него такие трудности в работе. Клер Дедмонд, героиня пьесы, будучи замужем за человеком, вызывающим у нее физическое отвращение, кончает жизнь самоубийством. Джеральд дю Морье[90], первым прочитавший пьесу в связи с предполагаемой постановкой в Уиндхемз-тиэтр, писал: «Она меня расстроила, разозлила, и я пришел к выводу, что не понимаю ее... Она мне решительно не нравится...» Когда в сентябре пьеса была поставлена в Корт-тиэтр, критики тоже сочли ее мрачной, а рецензенты газет «Дейли Кроникл» и «Дейли Ньюс» сетовали на отсутствие в ней юмора.
«Вещь была принята и хорошо, и плохо – скорее плохо, и это означает конец моим иллюзиям; конец собственному взгляду на мир; и во рту какой-то привкус пепла...» Независимо от общественного мнения Голсуорси все больше сам ощущал неудовлетворенность этой своей работой; он отдавал всему, чем занимался, так много времени и сил, и все же конечный результат был очень далек от желаемого. Но над ним уже довлели другие обстоятельства, отнимавшие у него время и отрывавшие от творчества: в августе в Ливерпуле он репетировал «Старшего сына», в ноябре в Манчестере Эсм Перси собирался поставить «Джой», в декабре Грэнвилл-Баркер должен был возобновить постановку «Серебряной коробки» в Сент-Джеймс-тиэтр, и, наконец, за границей – в Вене – работали над постановкой «Правосудия» и «Схватки».
Для драматурга тех времен это был фантастический успех, но для Голсуорси это означало еще и бесконечные поездки и полный отрыв от творческой работы. 1913 год был для него особенно малопродуктивным. В Уингстоне они с Адой пробыли тем летом всего несколько недель; он начал работу над романом «Фриленды», но вскоре бросил его и обратился к менее объемным произведениям – рассказу «Стоик» и сборнику рассказов «Маленький человек», который сам он считал своей «прихотью». Писатель перечитал ранние романы «Братство» и «Собственник», словно ища в былых успехах утешения и поддержки.
Поездки за границу в том году нанесли работе Голсуорси еще больший ущерб, чем обычно, – начались они с трехмесячного пребывания в начале года во Франции. В конце июля, в первый день их проживания в новой квартире, они вдруг приняли решение присоединиться к Лилиан и Георгу, собиравшимся в Швейцарию, и через два дня – 29 июля – отправились в путешествие. Они могли позволить себе этот отдых до начала работы над постановкой «Беглой». Голсуорси, впервые увидевший Маттерхорн, нашел ее «очень красивой, самой живой из всех гор, которые я когда-либо видел... Было истинным наслаждением созерцать ее... и думать, что, когда мы, и эти крошечные рыбки, и все в этом мире исчезнет, а земля станет холодной, как луна, она все еще будет стоять здесь, выказывая свое пренебрежение к небесам». Но в целом Швейцария их очень разочаровала, о чем Ада недвусмысленно сообщает в своем письме Ральфу Моттрэму: «Я эту Швейцарию просто ненавижу, и мы решили никогда больше не приезжать сюда – разве что по пути куда-нибудь еще. Занятая только выкачиванием денег, обработанная до малейшего клочка земли, она начисто лишена свежести и очарования и вообще всего, что следовало бы иметь. Ее костяк – железная дорога, ее туловище – зубчатое колесо».