Страница:
Глава 9
СИНДЖОН СТАНОВИТСЯ ГОЛСУОРСИ
Еще две книги – «Вилла Рубейн» и «Человек из Девона» первоначально были опубликованы под псевдонимом Джон Синджон, хотя в отличие от своих предшественниц переиздавались они под именем Джона Голсуорси.
В предисловии к «манатонскому» собранию сочинений в 1921 году Голсуорси писал, что в то время в его творчестве произошли заметные изменения, то, что мы сегодня назвали бы «переломом». Он не только начинает постигать основы «техники писательского мастерства», но и (что имеет гораздо большее значение) впервые ощущает «единство наблюдателя с тем, что он наблюдает».
У писателя часто происходит сдвиг в его творчестве, не заметный для рядового читателя. Автор чувствует, что переступил определенный рубеж, преодолел важное препятствие, в то время как посторонний замечает лишь некий прогресс, констатируя при этом, что писатель, выиграв в одном, в другом проиграл. Так же было и с Голсуорси. «Вилла Рубейн» была наиболее удачным произведением из всех, созданных Голсуорси к тому моменту. Она написана отличным языком, прекрасно читается. Опубликованная в 1900 году, «Вилла Рубейн» имела гораздо больший успех, чем предшествующие книги Голсуорси, и была высоко оценена его друзьями. Форд Медокс отмечал, что главным достоинством этого произведения стала его «изысканность».
Но в нем недоставало остроты чувства, которая так ярко проявилась в романе «Джослин» и стала важной чертой лучших работ Голсуорси. «В салате недостает уксуса. Ты слишком мягок, слишком почтителен со своими героями; у тебя не хватает презрения, недостаточно saeva indignatio[33], – писал Форд Медокс Форд в одном пространном письме, адресованном Голсуорси. – Добавь в книгу побольше оттенков, ведь в ней заложено многообразие красок. Один из твоих героев мерзок и в то же время жалок; другой более целен, но это не вписывается в роман».
Основой романа «Вилла Рубейн» является история сестры Голсуорси Лилиан и ее брака с художником Георгом Саутером. После очень личного романа «Джослин» Голсуорси, по-видимому, чувствовал большое облегчение, обратившись к чужой жизни, к драме, в которой он не был главным действующим лицом. Это также дало ему возможность добиться большей объективности в изложении событий, о чем он писал в предисловии к изданию 1921 года. Мы хотим привести еще одну цитату из этого предисловия: ««Я» наблюдателя, причудливо переплетаясь с наблюдаемыми явлениями, образует ткань любого шедевра; благодаря этому можно совершенно четко определить темперамент автора книги. Я никогда не встречался с Мопассаном и с Чеховым... но, исходя из их произведений, я ясно представляю себе их личности. Такое тонкое сплетение наблюдателя с тем, что он наблюдает, возникает в итоге долгих и мучительных раздумий...» В романе «Джослин» отчетливо ощущается позиция «наблюдателя», в «Вилле Рубейн» – отчет о том, что он наблюдает, и лишь в «Собственнике» Голсуорси удается добиться единства этих двух важных элементов, найти ту гармонию субъективного и объективного, о которой он говорит выше.
Георг Саутер, послуживший прототипом художника Харца из «Виллы Рубейн», родился, как и герой романа, в Баварии, в Альпах.
«Я родился в горах, – рассказывает Харц молодой девушке Кристиан, в которой отчетливо проступают черты Лилиан Голсуорси. – Я пас коров, спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и «паршивой овцой»». Как и Георг Саутер, Харц, соприкоснувшись с жизнью английской средне-буржуазной семьи, был поражен увиденным. «Вы, англичане, забавный народ. Этого делать нельзя, того делать не полагается – не повернешься, словно в крапиве сидишь». И затем в отчаянии восклицает, обращаясь к Кристиан: «Это словно преступление – не родиться джентльменом». Так началась атака Голсуорси на истэблишмент, который он позднее обвинит в «форсайтизме», на фальшивые и лицемерные добродетели английской буржуазии. В романе «Вилла Рубейн», в котором Кристиан после длительного сопротивления родителей в конце концов соединяется со своим возлюбленным Харцем, очень подробно передана история отношений Лилиан и Георга.
В сентябре 1901 года выходит в свет новый сборник рассказов под названием «Человек из Девона», и Голсуорси заявляет, что именно в этом сборнике впервые проявился его дар сатирика. «Суизину я обязан многим – ведь это он «открыл» во мне сатирика, более того, это единственный мой герой, которого я убил прежде, чем дал ему настоящую жизнь, – впоследствии он возродится в романе «Собственник»».
Друг и биограф Голсуорси Р. X. Моттрэм считает, что рассказ «Спасение Суизина Форсайта» явился поворотным в творчестве писателя и одним из наиболее важных, этапных его произведений. Думаю, современный читатель вряд ли согласится с этим. Главным достоинством рассказа он будет считать создание образа Суизина Форсайта, с его «живучестью», нежеланием исчезнуть в глубине сознания его создателя, первого представителя семейства Форсайтов, призванного сыграть столь важную роль в творчестве Голсуорси.
Суизин Форсайт в этом рассказе умирает, и, лежа на смертном одре и размышляя о прошлом, он вспоминает случай, совершенно не типичный ни для него самого, ни для его образа жизни. Если бы тогда он использовал свой шанс, вся его жизнь сложилась бы по-иному и сам он был бы другим человеком. В молодости он однажды приехал в Зальцбург, в Bierhalle[34], попал в незнакомую компанию венгерских эмигрантов, стал принимать участие в их спорах и страстно влюбился в дочь одного из них – молодую девушку по имени Рози. Он чуть было не поддался искушению жениться на ней, но благоразумие и привычка подчиняться общепринятым условностям удержали его от этого шага. «Итак, они намерены женить его. Эту отвратительную мысль делало еще более отвратительной его уважение к браку. Брак для Суизина был делом благопристойным и высоконравственным, и он боялся всяких liasons[35], в них было что-то грубое, примитивное». «Он сел на постели и, обхватив голову руками, попытался представить себе, что мог означать для него этот брак. Во-первых, это была нелепость, во-вторых, тоже нелепость и, в-третьих, опять-таки нелепость. Она будет есть курицу руками...»
Вопрос ясен: он может овладеть этим прекрасным видением, сделать его своим и вместе с ним изменить тоскливое течение своей жизни, а быть может, и вообще бежать от ее привычного уклада. Однако он решает ничего не менять. Когда он умирает, к нему является призрак Рози, упрекающий его в трусости.
««Я помогу тебе», – сказала она.
«Где ты? – задыхаясь, спросил Суизин. – Что случилось? Я потерялся».
...И вдруг Суизин пробормотал вслух сквозь сон: «Я что-то пропустил».
И вновь чьи-то пальцы потрогали его лоб, вновь глаза Рози смотрели на него со стены. «Что это? – спросил он. – Можно мне выбраться отсюда и уйти с тобой? Я задыхаюсь». «Что это? – подумал он, – что я потерял?» И он начал медленно перебирать в мыслях все свои капиталовложения. Что же все-таки? То, чего он никогда не знал, да и не хотел знать, – самопожертвование, рыцарство, любовь, верность, красота и необыкновенные приключения – все эти отвлеченные вещи, которые нельзя увидеть, – они явились сюда, чтобы преследовать его?» Позже Голсуорси переработал рассказ и почти полностью сократил эту сцену, нанеся тем самым произведению непоправимый ущерб. Когда в 1909 году рассказ был переиздан вместе с романом «Вилла Рубейн», он появился под названием «Спасение Форсайта» и очень отличался от первого варианта.
Это аллегорическая история, хотя ее герои не походили на Аду и Джона. И все же в какой-то мере Ада являлась для Джона той же Рози: это был шанс, ниспосланный ему судьбой, возможность порвать с условностями и сделать это прекрасное виденье и все, что оно несло с собой, своим – в случае Голсуорси это был мир художественного вымысла и литературы. Но оба – и Суизин, и Джон – ошибались, полагая, что жизнь предоставляет только один такой случай, не понимая, что наслаждаться даром жизни может лишь тот, кто открыт и восприимчив ко всему, что встречается нам на пути.
Этот рассказ – первый пример того, что Голсуорси называет «негативным методом письма»: рассказывая историю жизни Форсайта и заставляя умирающего человека прийти к страшному выводу – что он, по сути, никогда не жил, – Голсуорси на самом деле рассказывает нам историю собственной жизни – только наоборот. Он воспользовался своим шансом, получил Аду, и из романа «Джослин» мы узнаем, что у него были моменты, когда он, как и Суизин, чувствовал, будто стремительно вскакивает в экипаж и «мчится обратно по дороге быстрее, чем ехал сюда, с бледным лицом и пустым взглядом».
Большое участие в судьбе книги принял Конрад. «Я написал Блэквуду, – пишет он, – главным образом для того, чтобы напомнить ему, что неплохо бы среди других дел поскорее решить вопрос с Вашей книгой». Его хлопоты увенчались успехом, и в сентябре 1901 года Блэквуд издал книгу. Вскоре после ее выхода Конрад пишет Голсуорси письмо, представляющее огромный интерес. Оно датировано 11 ноября 1901 года.
«Хочу предупредить Вас об одной опасности, которая может помешать Вам завоевать популярность. Чтобы угодить публике, автор должен (если только он не льстивый глупец или напыщенный обманщик) очень близко знать предмет, делиться чем-то сокровенным. Однако только сокровенным здесь не обойдешься. Автор может обмануть кого угодно, но читатель поверит ему лишь тогда, когда обнаружит в главном образе героя (или героев) и в главной теме романа противоречия и не относящиеся к делу детали. Что бы там ни говорили, человек находится один на один со своей эксцентричностью (так это называют). Он склонен видеть целенаправленность там, где нет даже последовательности действий. Поэтому необходимо исследовать свой предмет глубоко и выискивать крупицы правды в океане несущественного. И самому предельно обнажиться, чтобы правдиво изобразить своих персонажей. Вам удается проникнуть вглубь и мастерски изобразить тех, кто не вызывает у Вас уважения. Это можно сказать об одном из второстепенных персонажей в «Вилле Рубейн». Что же касается данной книги, я считаю наибольшей Вашей удачей в ней образ Форсайта (sic). Я признаю это неохотно, потому что рассказ «Человек из Девона» написан с большим мастерством и в нем, несомненно, множество метких выражений». Написанное в столь далекие годы, письмо поражает своей проницательностью. Конрад указывает на опасную тенденцию, уже тогда проявившуюся в творчестве Голсуорси, – он не должен стесняться того, чтобы делиться сокровенным. При этом Конрад был неправ, полагая, что эта особенность творческой манеры Голсуорси будет мешать его популярности. Голсуорси при жизни имел такой успех, который был неведом никому из современных ему английских писателей, хотя после его смерти именно эта его внешняя беспристрастность привела к тому, что долгие годы о нем почти не вспоминали.
Интересно также, что Конрад сумел оценить умение Голсуорси изображать «тех, кто не вызывает у Вас уважения»; в этом уже тогда проявился «негативный метод», который, принеся удачу в случае с Суизином, несколько лет спустя достигнет вершины своего развития при работе над образом Сомса.
Как считает Конрад, рассказ «Человек из Девона», по которому назван весь сборник, гораздо интереснее и поэтичнее «Спасения Форсайта». Это странная, причудливая история, написанная от первого лица в эпистолярном жанре. Героиня рассказа Пейшнс обладает совершенно необыкновенным характером: в ней есть некая дикость и порывистость, делающие ее похожей на Кэтрин Эрншоу, героиню Эмилии Бронте[36]. Как и Кэтрин, Пейшнс типичная деревенская жительница. Она ничего не знает о жизни города и цивилизованного мира. В этом рассказе Голсуорси описывает любимый им Девон обстоятельнее, чем Бронте – Йоркшир или Харди – Дорсет; местность начинает играть в рассказе самостоятельную роль, это сила, определяющая судьбу ее жителей. Так, природа становится предвестницей трагической гибели Пейшнс, бросившейся со скалы после того, как она поняла, что покинута Зэхери Пирсом, своим возлюбленным.
«Любопытство привело меня к тому самому обрыву, с которого упала она. Я отыскал на скале место, донизу сплошь увитое плющом; уступ, на который она поднялась, был чуть правее меня – настоящее безумие. Здесь я понял, какие бурные страсти владели ею! Позади, окаймленное маками, лежало сжатое поле, там копошились и летали рои насекомых; а хлеб еще не был убран, по-прежнему хлопотали коростели. До самого горизонта распростерлось голубое небо, море сияло во всем великолепии над этим черным утесом, там и тут тронутым красным. Над полями с их оврагами и ложбинами повисли огромные белые облака. Здесь небо никогда не бывает медно-красным, как на восточном побережье; вечно оно покрыто сонными, ватными облаками, неуловимо меняющимися и плывущими куда-то. У меня все еще звучали в ушах некоторые фразы из письма Зэхери Пирса. В конце концов, он такой, каким его сделала сама жизнь, окружающая среда, семейные традиции».
За исключением, пожалуй, рассказа «Цвет яблони» и еще нескольких небольших рассказов, сборник «Человек из Девона» во многом отличается от всех других произведений Голсуорси. Здесь нет и тени сатиры, нет стремления критиковать или призывать к изменению чего-либо; это истории простых, сильно чувствующих людей, живущих в Девоне. На этой стадии своего творчества Голсуорси экспериментировал, пытаясь выработать собственный метод, и неудивительно, что в одной книге могли появиться два таких разных произведения, как «Человек из Девона» и «Спасение Форсайта». Обнаружив в себе призвание к сатире, он не спешит складывать новое оружие. Пейшнс – образ более привлекательный, но Суизин – более сильный образ. Выбор сделан: Суизин Форсайт становится первым настоящим литературным детищем Голсуорси.
В предисловии к «манатонскому» собранию сочинений в 1921 году Голсуорси писал, что в то время в его творчестве произошли заметные изменения, то, что мы сегодня назвали бы «переломом». Он не только начинает постигать основы «техники писательского мастерства», но и (что имеет гораздо большее значение) впервые ощущает «единство наблюдателя с тем, что он наблюдает».
У писателя часто происходит сдвиг в его творчестве, не заметный для рядового читателя. Автор чувствует, что переступил определенный рубеж, преодолел важное препятствие, в то время как посторонний замечает лишь некий прогресс, констатируя при этом, что писатель, выиграв в одном, в другом проиграл. Так же было и с Голсуорси. «Вилла Рубейн» была наиболее удачным произведением из всех, созданных Голсуорси к тому моменту. Она написана отличным языком, прекрасно читается. Опубликованная в 1900 году, «Вилла Рубейн» имела гораздо больший успех, чем предшествующие книги Голсуорси, и была высоко оценена его друзьями. Форд Медокс отмечал, что главным достоинством этого произведения стала его «изысканность».
Но в нем недоставало остроты чувства, которая так ярко проявилась в романе «Джослин» и стала важной чертой лучших работ Голсуорси. «В салате недостает уксуса. Ты слишком мягок, слишком почтителен со своими героями; у тебя не хватает презрения, недостаточно saeva indignatio[33], – писал Форд Медокс Форд в одном пространном письме, адресованном Голсуорси. – Добавь в книгу побольше оттенков, ведь в ней заложено многообразие красок. Один из твоих героев мерзок и в то же время жалок; другой более целен, но это не вписывается в роман».
Основой романа «Вилла Рубейн» является история сестры Голсуорси Лилиан и ее брака с художником Георгом Саутером. После очень личного романа «Джослин» Голсуорси, по-видимому, чувствовал большое облегчение, обратившись к чужой жизни, к драме, в которой он не был главным действующим лицом. Это также дало ему возможность добиться большей объективности в изложении событий, о чем он писал в предисловии к изданию 1921 года. Мы хотим привести еще одну цитату из этого предисловия: ««Я» наблюдателя, причудливо переплетаясь с наблюдаемыми явлениями, образует ткань любого шедевра; благодаря этому можно совершенно четко определить темперамент автора книги. Я никогда не встречался с Мопассаном и с Чеховым... но, исходя из их произведений, я ясно представляю себе их личности. Такое тонкое сплетение наблюдателя с тем, что он наблюдает, возникает в итоге долгих и мучительных раздумий...» В романе «Джослин» отчетливо ощущается позиция «наблюдателя», в «Вилле Рубейн» – отчет о том, что он наблюдает, и лишь в «Собственнике» Голсуорси удается добиться единства этих двух важных элементов, найти ту гармонию субъективного и объективного, о которой он говорит выше.
Георг Саутер, послуживший прототипом художника Харца из «Виллы Рубейн», родился, как и герой романа, в Баварии, в Альпах.
«Я родился в горах, – рассказывает Харц молодой девушке Кристиан, в которой отчетливо проступают черты Лилиан Голсуорси. – Я пас коров, спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и «паршивой овцой»». Как и Георг Саутер, Харц, соприкоснувшись с жизнью английской средне-буржуазной семьи, был поражен увиденным. «Вы, англичане, забавный народ. Этого делать нельзя, того делать не полагается – не повернешься, словно в крапиве сидишь». И затем в отчаянии восклицает, обращаясь к Кристиан: «Это словно преступление – не родиться джентльменом». Так началась атака Голсуорси на истэблишмент, который он позднее обвинит в «форсайтизме», на фальшивые и лицемерные добродетели английской буржуазии. В романе «Вилла Рубейн», в котором Кристиан после длительного сопротивления родителей в конце концов соединяется со своим возлюбленным Харцем, очень подробно передана история отношений Лилиан и Георга.
В сентябре 1901 года выходит в свет новый сборник рассказов под названием «Человек из Девона», и Голсуорси заявляет, что именно в этом сборнике впервые проявился его дар сатирика. «Суизину я обязан многим – ведь это он «открыл» во мне сатирика, более того, это единственный мой герой, которого я убил прежде, чем дал ему настоящую жизнь, – впоследствии он возродится в романе «Собственник»».
Друг и биограф Голсуорси Р. X. Моттрэм считает, что рассказ «Спасение Суизина Форсайта» явился поворотным в творчестве писателя и одним из наиболее важных, этапных его произведений. Думаю, современный читатель вряд ли согласится с этим. Главным достоинством рассказа он будет считать создание образа Суизина Форсайта, с его «живучестью», нежеланием исчезнуть в глубине сознания его создателя, первого представителя семейства Форсайтов, призванного сыграть столь важную роль в творчестве Голсуорси.
Суизин Форсайт в этом рассказе умирает, и, лежа на смертном одре и размышляя о прошлом, он вспоминает случай, совершенно не типичный ни для него самого, ни для его образа жизни. Если бы тогда он использовал свой шанс, вся его жизнь сложилась бы по-иному и сам он был бы другим человеком. В молодости он однажды приехал в Зальцбург, в Bierhalle[34], попал в незнакомую компанию венгерских эмигрантов, стал принимать участие в их спорах и страстно влюбился в дочь одного из них – молодую девушку по имени Рози. Он чуть было не поддался искушению жениться на ней, но благоразумие и привычка подчиняться общепринятым условностям удержали его от этого шага. «Итак, они намерены женить его. Эту отвратительную мысль делало еще более отвратительной его уважение к браку. Брак для Суизина был делом благопристойным и высоконравственным, и он боялся всяких liasons[35], в них было что-то грубое, примитивное». «Он сел на постели и, обхватив голову руками, попытался представить себе, что мог означать для него этот брак. Во-первых, это была нелепость, во-вторых, тоже нелепость и, в-третьих, опять-таки нелепость. Она будет есть курицу руками...»
Вопрос ясен: он может овладеть этим прекрасным видением, сделать его своим и вместе с ним изменить тоскливое течение своей жизни, а быть может, и вообще бежать от ее привычного уклада. Однако он решает ничего не менять. Когда он умирает, к нему является призрак Рози, упрекающий его в трусости.
««Я помогу тебе», – сказала она.
«Где ты? – задыхаясь, спросил Суизин. – Что случилось? Я потерялся».
...И вдруг Суизин пробормотал вслух сквозь сон: «Я что-то пропустил».
И вновь чьи-то пальцы потрогали его лоб, вновь глаза Рози смотрели на него со стены. «Что это? – спросил он. – Можно мне выбраться отсюда и уйти с тобой? Я задыхаюсь». «Что это? – подумал он, – что я потерял?» И он начал медленно перебирать в мыслях все свои капиталовложения. Что же все-таки? То, чего он никогда не знал, да и не хотел знать, – самопожертвование, рыцарство, любовь, верность, красота и необыкновенные приключения – все эти отвлеченные вещи, которые нельзя увидеть, – они явились сюда, чтобы преследовать его?» Позже Голсуорси переработал рассказ и почти полностью сократил эту сцену, нанеся тем самым произведению непоправимый ущерб. Когда в 1909 году рассказ был переиздан вместе с романом «Вилла Рубейн», он появился под названием «Спасение Форсайта» и очень отличался от первого варианта.
Это аллегорическая история, хотя ее герои не походили на Аду и Джона. И все же в какой-то мере Ада являлась для Джона той же Рози: это был шанс, ниспосланный ему судьбой, возможность порвать с условностями и сделать это прекрасное виденье и все, что оно несло с собой, своим – в случае Голсуорси это был мир художественного вымысла и литературы. Но оба – и Суизин, и Джон – ошибались, полагая, что жизнь предоставляет только один такой случай, не понимая, что наслаждаться даром жизни может лишь тот, кто открыт и восприимчив ко всему, что встречается нам на пути.
Этот рассказ – первый пример того, что Голсуорси называет «негативным методом письма»: рассказывая историю жизни Форсайта и заставляя умирающего человека прийти к страшному выводу – что он, по сути, никогда не жил, – Голсуорси на самом деле рассказывает нам историю собственной жизни – только наоборот. Он воспользовался своим шансом, получил Аду, и из романа «Джослин» мы узнаем, что у него были моменты, когда он, как и Суизин, чувствовал, будто стремительно вскакивает в экипаж и «мчится обратно по дороге быстрее, чем ехал сюда, с бледным лицом и пустым взглядом».
Большое участие в судьбе книги принял Конрад. «Я написал Блэквуду, – пишет он, – главным образом для того, чтобы напомнить ему, что неплохо бы среди других дел поскорее решить вопрос с Вашей книгой». Его хлопоты увенчались успехом, и в сентябре 1901 года Блэквуд издал книгу. Вскоре после ее выхода Конрад пишет Голсуорси письмо, представляющее огромный интерес. Оно датировано 11 ноября 1901 года.
«Хочу предупредить Вас об одной опасности, которая может помешать Вам завоевать популярность. Чтобы угодить публике, автор должен (если только он не льстивый глупец или напыщенный обманщик) очень близко знать предмет, делиться чем-то сокровенным. Однако только сокровенным здесь не обойдешься. Автор может обмануть кого угодно, но читатель поверит ему лишь тогда, когда обнаружит в главном образе героя (или героев) и в главной теме романа противоречия и не относящиеся к делу детали. Что бы там ни говорили, человек находится один на один со своей эксцентричностью (так это называют). Он склонен видеть целенаправленность там, где нет даже последовательности действий. Поэтому необходимо исследовать свой предмет глубоко и выискивать крупицы правды в океане несущественного. И самому предельно обнажиться, чтобы правдиво изобразить своих персонажей. Вам удается проникнуть вглубь и мастерски изобразить тех, кто не вызывает у Вас уважения. Это можно сказать об одном из второстепенных персонажей в «Вилле Рубейн». Что же касается данной книги, я считаю наибольшей Вашей удачей в ней образ Форсайта (sic). Я признаю это неохотно, потому что рассказ «Человек из Девона» написан с большим мастерством и в нем, несомненно, множество метких выражений». Написанное в столь далекие годы, письмо поражает своей проницательностью. Конрад указывает на опасную тенденцию, уже тогда проявившуюся в творчестве Голсуорси, – он не должен стесняться того, чтобы делиться сокровенным. При этом Конрад был неправ, полагая, что эта особенность творческой манеры Голсуорси будет мешать его популярности. Голсуорси при жизни имел такой успех, который был неведом никому из современных ему английских писателей, хотя после его смерти именно эта его внешняя беспристрастность привела к тому, что долгие годы о нем почти не вспоминали.
Интересно также, что Конрад сумел оценить умение Голсуорси изображать «тех, кто не вызывает у Вас уважения»; в этом уже тогда проявился «негативный метод», который, принеся удачу в случае с Суизином, несколько лет спустя достигнет вершины своего развития при работе над образом Сомса.
Как считает Конрад, рассказ «Человек из Девона», по которому назван весь сборник, гораздо интереснее и поэтичнее «Спасения Форсайта». Это странная, причудливая история, написанная от первого лица в эпистолярном жанре. Героиня рассказа Пейшнс обладает совершенно необыкновенным характером: в ней есть некая дикость и порывистость, делающие ее похожей на Кэтрин Эрншоу, героиню Эмилии Бронте[36]. Как и Кэтрин, Пейшнс типичная деревенская жительница. Она ничего не знает о жизни города и цивилизованного мира. В этом рассказе Голсуорси описывает любимый им Девон обстоятельнее, чем Бронте – Йоркшир или Харди – Дорсет; местность начинает играть в рассказе самостоятельную роль, это сила, определяющая судьбу ее жителей. Так, природа становится предвестницей трагической гибели Пейшнс, бросившейся со скалы после того, как она поняла, что покинута Зэхери Пирсом, своим возлюбленным.
«Любопытство привело меня к тому самому обрыву, с которого упала она. Я отыскал на скале место, донизу сплошь увитое плющом; уступ, на который она поднялась, был чуть правее меня – настоящее безумие. Здесь я понял, какие бурные страсти владели ею! Позади, окаймленное маками, лежало сжатое поле, там копошились и летали рои насекомых; а хлеб еще не был убран, по-прежнему хлопотали коростели. До самого горизонта распростерлось голубое небо, море сияло во всем великолепии над этим черным утесом, там и тут тронутым красным. Над полями с их оврагами и ложбинами повисли огромные белые облака. Здесь небо никогда не бывает медно-красным, как на восточном побережье; вечно оно покрыто сонными, ватными облаками, неуловимо меняющимися и плывущими куда-то. У меня все еще звучали в ушах некоторые фразы из письма Зэхери Пирса. В конце концов, он такой, каким его сделала сама жизнь, окружающая среда, семейные традиции».
За исключением, пожалуй, рассказа «Цвет яблони» и еще нескольких небольших рассказов, сборник «Человек из Девона» во многом отличается от всех других произведений Голсуорси. Здесь нет и тени сатиры, нет стремления критиковать или призывать к изменению чего-либо; это истории простых, сильно чувствующих людей, живущих в Девоне. На этой стадии своего творчества Голсуорси экспериментировал, пытаясь выработать собственный метод, и неудивительно, что в одной книге могли появиться два таких разных произведения, как «Человек из Девона» и «Спасение Форсайта». Обнаружив в себе призвание к сатире, он не спешит складывать новое оружие. Пейшнс – образ более привлекательный, но Суизин – более сильный образ. Выбор сделан: Суизин Форсайт становится первым настоящим литературным детищем Голсуорси.
Глава 10
ЛОНДОН И ЭДВАРД ГАРНЕТ
К моменту издания «Человека из Девона» Голсуорси исполнилось тридцать четыре года. Уже опубликованы четыре книги под псевдонимом Джон Синджон, и их автор удостоен положительной оценки некоторых критиков. Голсуорси работает над двумя новыми книгами: «Остров фарисеев» и «Собственник», которые займут важное место в его творческой эволюции. Настало время отказаться от анонимности nom de plume[37] и предстать перед миром под настоящим именем – Джон Голсуорси.
Теперь необходимо остановиться и более детально изучить «образ жизни» этого человека, который стоит на пороге мира большой литературы, переживает переходный период, который бывает у всех писателей, добившихся успеха в своем деле. Сегодня он пока один из многих, обычный саженец в большом саду, а завтра уже обгоняет всех в росте, превращается в цветущее дерево, непохожее на другие, завоевывает славу.
Роман Голсуорси с Адой продолжался уже почти шесть лет. В 1902 году Ада предприняла решительный шаг и поселилась отдельно от мужа: «Теперь никто не стремится наказать меня, за исключением майора, готового прибегнуть к побоям», – говорила она в июле Моттрэму. Открыто любовники могли появиться вместе лишь во время совместных путешествий за границу, в которых Джон выступал в качестве «сопровождающего лица» Ады. Это обстоятельство плюс любовь Ады к заграничным поездкам приводили к тому, что много времени они проводили в путешествиях, ставших составной частью их совместной жизни. Аде очень повезло с родом занятий ее «компаньона», как писала она в своих путевых заметках «Через горы и дальше»: писателя «невозможно лишить его дела, если он только сам этого не захочет. Блокнот, ручка, походная чернильница (так как наш писатель не желал пользоваться авторучками: это был некий ритуал – задумчиво, размеренно, ритмично погружать ручку в чернильницу было ему необходимо так же, как и дышать, хотя он и не осознавал этого), и, таким образом, он был во всеоружии».
Неясно, по каким именно причинам, но Голсуорси пришел к выводу, что его жизнь похожа на жизнь странствующего музыканта, который к тому же не имеет своего дома. «Я – вечный странник, – пишет он своему другу Сент Джону Хорнби в октябре 1897 года, – никогда не знаю, куда подамся через месяц, но, как тебе известно, твердо убежден в том, что прелесть жизни состоит в движении. Нужно для начала стать доверенным лицом при заключении брачного контракта одного из своих друзей, вести его дела и так войти в привычную колею – или же заняться чем-нибудь, что удержало бы меня в определенном месте... Наверное, я буду прав, если скажу тебе, что я не из этой породы».
Трудно назвать точные сроки и маршрут странствий Ады и Джона Голсуорси в эти годы. В биографии, написанной Мэрротом при содействии Ады, мало говорится о событиях между 1895 и 1905 годами, к тому же Ада собственноручно вырезала из своего дневника страницы, касающиеся этого периода. Похоже, что она хотела вообще выбросить из памяти эти годы «незаконной» любви; по крайней мере они не должны были составлять часть официальной биографии Джона Голсуорси.
Тем не менее эти годы были одними из наиболее продуктивных и многообещающих в судьбе Голсуорси. В книге «Через горы...» даты сильно смещены (я думаю, специально), но мне кажется, что следующее беззаботное описание относится именно к этому периоду:
«В те далекие дни мы много ходили пешком. Обычно выбиралось какое-нибудь живописное место – Кортина или, скажем, Ландро – в качестве отправного пункта, и мы совершали длительную прогулку, выходя до восхода солнца и возвращаясь в темноте. Сначала бывало очень холодно, но если через четверть часа мы не разогревались, то дело было либо в неважной погоде, либо мы просто плохо оделись. Выпив с утра только кофе с булочкой, уже в семь часов мы приступали к легкому второму завтраку. И так в течение всего дня – лишь легкие закуски с двух-трехчасовым интервалом. Мы считали такой распорядок дня менее утомительным и более благоприятным, чем обычные обильные застолья и последующий неподвижный отдых».
Бывали у них и «дни отдыха», когда они не гуляли, а сидели на «тяжелых деревянных балконах, где пили кофе, ели булочки и мед, наслаждаясь свежим бодрящим утренним солнышком. Эти дни были действительно отдыхом после наших походов, требовавших большого напряжения; Джон понемногу писал».
Они действительно много ходили пешком, Ада пишет, что их рекорд составлял «31 милю, пройденную без особой усталости, так как мы дышали чистым горным воздухом». Этот отдых, как и многие предыдущие, Голсуорси провели в Доломитовых Альпах – их излюбленном месте.
Весной 1902 года Ада жила уже отдельно от мужа, а в Лондоне они с Джоном, хотя формально и жили порознь, занимали квартиры, находившиеся по соседству – Ада в Хауз-Чеймберз в Кемпдене, Джон – на Кемпден-Хилл, в доме 16а – Обри-Уок. Неподалеку на Холланд-Парк-авеню жили и Георг и Лилиан Саутеры. Все три квартиры находились в нескольких минутах ходьбы друг от друга. Как нам известно, Лилиан Саутер с сочувствием относилась к связи брата с Адой, была предана своей будущей невестке, и ее дом в это время стал центром, фокусирующим интересы этого небольшого общества. Ральф Моттрэм, впервые посетивший Аду и Джека в 1904 году, нашел в доме Саутеров настоящее пристанище. Он оставил описание необычной, но очень приятной атмосферы, царившей в этом семействе.
«Дверь (как и все подобные двери в те времена) открыла горничная в белом чепце и переднике, она провела меня в огромную, даже чрезмерно огромную студию со всеми соответствующими атрибутами – мольбертами, занавесями, рамками, красками, разложенными у стен или сложенными в галерее, в которой достаточно пространства для большого, хорошо накрытого стола, на котором стояли чашки, тарелки и настоящий русский самовар на подставке, накрытый специальным соломенным чехлом. Все это придавало комнате более «домашнюю обстановку», чем бывает обычно в таких местах. Председательствовала за столом миссис Лилиан Саутер. Ей помогали, с одной стороны, Джек и Ада, с другой – ее муж. У их ног, наполовину спрятавшись за материнским платьем или за ковром, возился самый веселый и необычный из всех мальчишек. Это был Рудо, семи лет от роду».
Самому Ральфу Моттрэму в это время был всего лишь двадцать один год, но Аду он знал всю свою жизнь, так как его отец до 1900 года был ее доверенным лицом и опекуном. Когда она объявила о намерении оставить своего мужа майора Голсуорси, мистер Моттрэм-старший, огорченный ее поступком и не одобривший его, отказался быть и далее опекуном Ады. Тогда она попросила назначить им своего кузена Джона Голсуорси, и в 1904 году, когда Голсуорси приехал в Норвич по делам Ады, он познакомился там с Моттрэмом-младшим. Дружба Моттрэма с Адой и Джоном продолжалась всю их жизнь, но вначале, когда Моттрэм был еще совсем молодым человеком, супруги взяли его под покровительство, помогали ему и поддерживали его литературные наклонности. Вероятно, эта первая поездка в Лондон в октябре 1904 года была значительным событием в жизни молодого провинциала из Норвича.
Тогда же Моттрэм посетил и описал две другие квартиры членов этого кружка – «холостяцкие» квартиры Джека и Ады, в обстановке которых отразились черты характеров их хозяев. «Квартира Ады с ее серыми стенами и изящными безделушками явно описана Голсуорси в качестве квартиры Анонима в романе «Патриций». В другой раз, – продолжает Моттрэм, – мы завтракали в студии в Обри-Уок, где жена конюха угощала меня котлетами и яблочным пирогом, а Джек – превосходным рейнвейном. Мне было позволено увидеть складную кровать, на которой он спал, покрытую шкурами животных, убитых им во время его первых путешествий. В углу комнаты находился предмет, назначение которого было абсолютно непонятно для моего деревенского ума. Им оказалась кабинка турецкой бани – Джон уже тогда начал страдать от ревматизма, который так мучил его в старости».
Голсуорси привили своему юному гостю и протеже вкус к культурной жизни Лондона; они считали, что это одновременно и развлечет Моттрэма, и расширит его кругозор. Джек повел его в Национальную галерею, «чтобы повысить уровень образования»; они сходили в театр, однако пьеса Зангвилла «Только Мэй-Энн» оказалась второсортной, да и постановка была неважной; все вместе они побывали в Картинной галерее королевы[38], где исполнялась увертюра Чайковского «1812 год»; заходил он с ними и в мастерскую скульптора Суона. Но самое большое впечатление на чувствительного начинающего писателя произвел завтрак литераторов в ресторане «Монблан». В своем письме, где Голсуорси приглашал Моттрэма погостить у них, он упоминал заманчивую перспективу: «Я могу взять Вас с собой в один скромный ресторанчик, где всегда можно встретить Гарнета[39], а при случае – Хадсона и Беллока![40]« Отчет об этом завтраке стоит привести целиком: «Длинный стол был накрыт в колониальном стиле: груботканая скатерть, груды тарелок и графины с простым красным вином. Во главе стола сидел Эдвард Гарнет, одеянием своим напоминающий священника. Это впечатление усиливалось от того, что ел он одной вилкой, в левой руке держа книгу, которую внимательно изучал – видимо, для будущей рецензии, ухитряясь при этом с набитым ртом задавать тон общему разговору. Слева от него сидел Хилери Беллок, явившийся, как и я, в котелке; залпами опорожняя рюмки, он говорил без умолку. Томас Секкомб и Джек, сидевшие напротив Хадсона (когда он присутствовал), вели себя очень тихо...
Джек ел умеренно и разборчиво, не вынимая монокля из глаза. Теперь я подозреваю, что несколько таких трапез он оплачивал из своего кармана».
Из сказанного выше ясно, что к этому времени Голсуорси стал своим человеком в литературных кругах Лондона. Этим он во многом обязан интересу к себе и влиянию одного человека – Эдварда Гарнета. Гарнет – яркая и загадочная личность в мире литературы того времени. Он был чрезвычайно важной, влиятельной фигурой в писательской среде, не создав при этом ничего стоящего. Он – лидер группы писателей, получивших известность в начале нашего века, – Джозефа Конрада, Форда Медокса Форда, Арнольда Беннетта[41] и У. Г. Хадсона, – и это лишь некоторые из них.
Теперь необходимо остановиться и более детально изучить «образ жизни» этого человека, который стоит на пороге мира большой литературы, переживает переходный период, который бывает у всех писателей, добившихся успеха в своем деле. Сегодня он пока один из многих, обычный саженец в большом саду, а завтра уже обгоняет всех в росте, превращается в цветущее дерево, непохожее на другие, завоевывает славу.
Роман Голсуорси с Адой продолжался уже почти шесть лет. В 1902 году Ада предприняла решительный шаг и поселилась отдельно от мужа: «Теперь никто не стремится наказать меня, за исключением майора, готового прибегнуть к побоям», – говорила она в июле Моттрэму. Открыто любовники могли появиться вместе лишь во время совместных путешествий за границу, в которых Джон выступал в качестве «сопровождающего лица» Ады. Это обстоятельство плюс любовь Ады к заграничным поездкам приводили к тому, что много времени они проводили в путешествиях, ставших составной частью их совместной жизни. Аде очень повезло с родом занятий ее «компаньона», как писала она в своих путевых заметках «Через горы и дальше»: писателя «невозможно лишить его дела, если он только сам этого не захочет. Блокнот, ручка, походная чернильница (так как наш писатель не желал пользоваться авторучками: это был некий ритуал – задумчиво, размеренно, ритмично погружать ручку в чернильницу было ему необходимо так же, как и дышать, хотя он и не осознавал этого), и, таким образом, он был во всеоружии».
Неясно, по каким именно причинам, но Голсуорси пришел к выводу, что его жизнь похожа на жизнь странствующего музыканта, который к тому же не имеет своего дома. «Я – вечный странник, – пишет он своему другу Сент Джону Хорнби в октябре 1897 года, – никогда не знаю, куда подамся через месяц, но, как тебе известно, твердо убежден в том, что прелесть жизни состоит в движении. Нужно для начала стать доверенным лицом при заключении брачного контракта одного из своих друзей, вести его дела и так войти в привычную колею – или же заняться чем-нибудь, что удержало бы меня в определенном месте... Наверное, я буду прав, если скажу тебе, что я не из этой породы».
Трудно назвать точные сроки и маршрут странствий Ады и Джона Голсуорси в эти годы. В биографии, написанной Мэрротом при содействии Ады, мало говорится о событиях между 1895 и 1905 годами, к тому же Ада собственноручно вырезала из своего дневника страницы, касающиеся этого периода. Похоже, что она хотела вообще выбросить из памяти эти годы «незаконной» любви; по крайней мере они не должны были составлять часть официальной биографии Джона Голсуорси.
Тем не менее эти годы были одними из наиболее продуктивных и многообещающих в судьбе Голсуорси. В книге «Через горы...» даты сильно смещены (я думаю, специально), но мне кажется, что следующее беззаботное описание относится именно к этому периоду:
«В те далекие дни мы много ходили пешком. Обычно выбиралось какое-нибудь живописное место – Кортина или, скажем, Ландро – в качестве отправного пункта, и мы совершали длительную прогулку, выходя до восхода солнца и возвращаясь в темноте. Сначала бывало очень холодно, но если через четверть часа мы не разогревались, то дело было либо в неважной погоде, либо мы просто плохо оделись. Выпив с утра только кофе с булочкой, уже в семь часов мы приступали к легкому второму завтраку. И так в течение всего дня – лишь легкие закуски с двух-трехчасовым интервалом. Мы считали такой распорядок дня менее утомительным и более благоприятным, чем обычные обильные застолья и последующий неподвижный отдых».
Бывали у них и «дни отдыха», когда они не гуляли, а сидели на «тяжелых деревянных балконах, где пили кофе, ели булочки и мед, наслаждаясь свежим бодрящим утренним солнышком. Эти дни были действительно отдыхом после наших походов, требовавших большого напряжения; Джон понемногу писал».
Они действительно много ходили пешком, Ада пишет, что их рекорд составлял «31 милю, пройденную без особой усталости, так как мы дышали чистым горным воздухом». Этот отдых, как и многие предыдущие, Голсуорси провели в Доломитовых Альпах – их излюбленном месте.
Весной 1902 года Ада жила уже отдельно от мужа, а в Лондоне они с Джоном, хотя формально и жили порознь, занимали квартиры, находившиеся по соседству – Ада в Хауз-Чеймберз в Кемпдене, Джон – на Кемпден-Хилл, в доме 16а – Обри-Уок. Неподалеку на Холланд-Парк-авеню жили и Георг и Лилиан Саутеры. Все три квартиры находились в нескольких минутах ходьбы друг от друга. Как нам известно, Лилиан Саутер с сочувствием относилась к связи брата с Адой, была предана своей будущей невестке, и ее дом в это время стал центром, фокусирующим интересы этого небольшого общества. Ральф Моттрэм, впервые посетивший Аду и Джека в 1904 году, нашел в доме Саутеров настоящее пристанище. Он оставил описание необычной, но очень приятной атмосферы, царившей в этом семействе.
«Дверь (как и все подобные двери в те времена) открыла горничная в белом чепце и переднике, она провела меня в огромную, даже чрезмерно огромную студию со всеми соответствующими атрибутами – мольбертами, занавесями, рамками, красками, разложенными у стен или сложенными в галерее, в которой достаточно пространства для большого, хорошо накрытого стола, на котором стояли чашки, тарелки и настоящий русский самовар на подставке, накрытый специальным соломенным чехлом. Все это придавало комнате более «домашнюю обстановку», чем бывает обычно в таких местах. Председательствовала за столом миссис Лилиан Саутер. Ей помогали, с одной стороны, Джек и Ада, с другой – ее муж. У их ног, наполовину спрятавшись за материнским платьем или за ковром, возился самый веселый и необычный из всех мальчишек. Это был Рудо, семи лет от роду».
Самому Ральфу Моттрэму в это время был всего лишь двадцать один год, но Аду он знал всю свою жизнь, так как его отец до 1900 года был ее доверенным лицом и опекуном. Когда она объявила о намерении оставить своего мужа майора Голсуорси, мистер Моттрэм-старший, огорченный ее поступком и не одобривший его, отказался быть и далее опекуном Ады. Тогда она попросила назначить им своего кузена Джона Голсуорси, и в 1904 году, когда Голсуорси приехал в Норвич по делам Ады, он познакомился там с Моттрэмом-младшим. Дружба Моттрэма с Адой и Джоном продолжалась всю их жизнь, но вначале, когда Моттрэм был еще совсем молодым человеком, супруги взяли его под покровительство, помогали ему и поддерживали его литературные наклонности. Вероятно, эта первая поездка в Лондон в октябре 1904 года была значительным событием в жизни молодого провинциала из Норвича.
Тогда же Моттрэм посетил и описал две другие квартиры членов этого кружка – «холостяцкие» квартиры Джека и Ады, в обстановке которых отразились черты характеров их хозяев. «Квартира Ады с ее серыми стенами и изящными безделушками явно описана Голсуорси в качестве квартиры Анонима в романе «Патриций». В другой раз, – продолжает Моттрэм, – мы завтракали в студии в Обри-Уок, где жена конюха угощала меня котлетами и яблочным пирогом, а Джек – превосходным рейнвейном. Мне было позволено увидеть складную кровать, на которой он спал, покрытую шкурами животных, убитых им во время его первых путешествий. В углу комнаты находился предмет, назначение которого было абсолютно непонятно для моего деревенского ума. Им оказалась кабинка турецкой бани – Джон уже тогда начал страдать от ревматизма, который так мучил его в старости».
Голсуорси привили своему юному гостю и протеже вкус к культурной жизни Лондона; они считали, что это одновременно и развлечет Моттрэма, и расширит его кругозор. Джек повел его в Национальную галерею, «чтобы повысить уровень образования»; они сходили в театр, однако пьеса Зангвилла «Только Мэй-Энн» оказалась второсортной, да и постановка была неважной; все вместе они побывали в Картинной галерее королевы[38], где исполнялась увертюра Чайковского «1812 год»; заходил он с ними и в мастерскую скульптора Суона. Но самое большое впечатление на чувствительного начинающего писателя произвел завтрак литераторов в ресторане «Монблан». В своем письме, где Голсуорси приглашал Моттрэма погостить у них, он упоминал заманчивую перспективу: «Я могу взять Вас с собой в один скромный ресторанчик, где всегда можно встретить Гарнета[39], а при случае – Хадсона и Беллока![40]« Отчет об этом завтраке стоит привести целиком: «Длинный стол был накрыт в колониальном стиле: груботканая скатерть, груды тарелок и графины с простым красным вином. Во главе стола сидел Эдвард Гарнет, одеянием своим напоминающий священника. Это впечатление усиливалось от того, что ел он одной вилкой, в левой руке держа книгу, которую внимательно изучал – видимо, для будущей рецензии, ухитряясь при этом с набитым ртом задавать тон общему разговору. Слева от него сидел Хилери Беллок, явившийся, как и я, в котелке; залпами опорожняя рюмки, он говорил без умолку. Томас Секкомб и Джек, сидевшие напротив Хадсона (когда он присутствовал), вели себя очень тихо...
Джек ел умеренно и разборчиво, не вынимая монокля из глаза. Теперь я подозреваю, что несколько таких трапез он оплачивал из своего кармана».
Из сказанного выше ясно, что к этому времени Голсуорси стал своим человеком в литературных кругах Лондона. Этим он во многом обязан интересу к себе и влиянию одного человека – Эдварда Гарнета. Гарнет – яркая и загадочная личность в мире литературы того времени. Он был чрезвычайно важной, влиятельной фигурой в писательской среде, не создав при этом ничего стоящего. Он – лидер группы писателей, получивших известность в начале нашего века, – Джозефа Конрада, Форда Медокса Форда, Арнольда Беннетта[41] и У. Г. Хадсона, – и это лишь некоторые из них.