Страница:
Немного странно, что в этот период Голсуорси решил работать не над одной, а одновременно над двумя книгами – с 1901 по 1905 год он писал романы «Остров фарисеев» и «Собственник». По его словам, он создал обе книги за три года, причем первую из них он переписывал трижды, прежде чем он, или, может быть, Эдвард Гарнет, был удовлетворен. «Я не могу вспомнить начало «Острова фарисеев», но помню, что написал его в августе 1901 года». Наверное, Голсуорси казалось, что первый вариант романа был весьма удачным, так как, вручая его в феврале Гарнету, он очень волновался в ожидании его приговора. Первоначальное название романа было «Язычник», и похоже, именно в этом варианте Гарнет обнаружил массу недостатков. В этот период Голсуорси и Гарнет регулярно обедали вместе – «раз в месяц», сообщает нам Гарнет, и, вероятно, именно во время таких встреч (в их переписке об этом нет ни слова) они тщательно обсуждали новый роман, который волновал обоих.
«И вот наступил переломный момент. Я начал книгу, которая в конце концов стала «Островом фарисеев». Первый ее вариант я назвал «Язычник», это была цепь событий, рассказанных Ферраном от первого лица. Когда роман был почти закончен, я показал его Эдварду Гарнету. «Нет, мой дорогой, – сказал он, – это все очень хорошо, но вы не должны изображать этого парня так субъективно. Вы не можете по-настоящему понять нутро такого бездельника; вы должны изобразить его объективно, через восприятие такого человека, как вы сами». Я стиснул зубы, затем разжал их, представил себе Шелтона и переписал книгу. Я наполовину испек этот пирог. «Так уже лучше, – сказал Эдвард Гарнет, – но переделайте ее еще раз». Я вновь стиснул зубы, вновь разжал их и переписал роман в третий раз. В 1904 году он был опубликован – первая из моих книг, вышедшая под моим собственным именем. Кажется, я заработал на ней пятьдесят фунтов; но это трижды переделывавшееся произведение все еще не было «написано» до конца. Оно прошло еще одну тщательную чистку, прежде чем в 1908 году приобрело законченный вид».
Голсуорси никак не мог окончательно расстаться с романом: последняя чистка весной 1908 года была уже делом ненужным, вызванным требовательностью к себе самого автора. Это была попытка писателя, ставшего старше, заново обдумать и видоизменить произведение, написанное в более молодые годы. Ведь «Остров фарисеев», хотя Голсуорси и было в ту пору, когда он начал работать над ним, тридцать четыре года, принадлежит перу молодого человека.
Если «Джослин» – это откровенный рассказ Голсуорси о его чувствах к Аде и о той травле, которую он перенес, любя замужнюю женщину, то герой «Острова фарисеев» Ричард Шелтон – выразитель самого «неосторожного» и непримиримого выступления Голсуорси против «общественных устоев». Шелтон – молодой человек, который, как и его создатель несколькими годами ранее, не знает, чем заняться после того, как он оставил карьеру адвоката. В издании 1904 года, которое представляется более живым, чем последующие, сказано, что Шелтон обнаруживает, что «быть влюбленным – это занятие, которое отнимает все его время без остатка... Он знал, что ничего не делать не достойно человека. Странным было то, что у него никогда не появлялось ощущения, что он ничего не делает».
Шелтон очень наивен, его постоянно поражает поведение окружающих его людей, и более всего его невесты Антонии. Он с ужасом созерцает бездуховные супружеские отношения его знакомых: «Это было все равно что стучать в дверь, которую никогда не откроют, – наблюдать за людьми своего круга, где все супружеские пары похожи друг на друга, как близнецы. Они ни на сантиметр не сдвигали завесы, окутывавшей их души. Все они утонули в море окружающей их обстановки...» Шелтон бросается в свою комнату, чтобы излить охватившие его чувства в письме к Антонии: «В человеческой природе есть что-то ужасно отталкивающее, и чем здоровее люди, тем более отталкивающими они кажутся...» Он уверен, что она разделяет его взгляды, и обескуражен ее ответом: «Мне кажется, я не поняла, что Вы хотели сказать... Чтобы человек достиг совершенства, он должен быть здоровым, не правда ли? Я не люблю больных. После того, как я прочла Ваше письмо, мне пришлось поиграть на том жутком пианино – я почувствовала себя несчастной». Постепенно это становится привычным для их отношений. Шелтон ищет понимания, на которое она не способна: «Я должна стать всем для Вас. Вы действительно так считаете?» Как и ее мать, миссис Деннант, Антония считает, что Шелтон «в последнее время слишком много думает», и это делает ее несчастной.
Параллельно главной сюжетной линии – Шелтон и Антония – развивается другая тема – дружбы между Шелтоном и обедневшим французом Ферраном. Ферран часто появляется в произведениях Голсуорси – в его рассказах и особенно в пьесе «Простак». Он приобретает значение символической фигуры, изгоя, выразителя интересов отверженных, неимущих. Прототипом этого образа был реальный человек, «умерший много лет назад в какой-то «благотворительной организации» от туберкулеза легких, вызванного обстоятельствами его бездомной жизни. Может, это и не «любимый герой» мой, но это реальный бродяга, с которым я впервые познакомился на Елисейских полях».
В речи, подготовленной к получению Нобелевской премии, Голсуорси еще обстоятельнее говорит о значении для него образа Феррана. Вспоминая встречу в Париже с человеком, ставшим его прототипом, писатель говорит: «Между нами возник антагонизм, аналогичный тому, который возникает между природной склонностью человека к лени и тем лучшим в нем, что я называю силой духа. Передо мной открылся мир неудачников, скрытый мир людей, катящихся по наклонной плоскости. Мне часто говорили, что я несколько преувеличиваю способность моих героев переживать. Смею сказать, что это правда, но, когда я смотрю на лица тех, кто меня окружает, – лица людей, которые хорошо знают, что в то время, когда они наслаждаются своим завтраком, другие молча примиряются с полным отсутствием такового, – когда я смотрю на их лица, мне трудно принимать кормящую этих сытых людей философию, которая гласит: «Бедные всегда с нами».
У меня сохранились старые пожелтевшие письма Клермонта. «Я хочу сказать, что поистине человеку, принадлежащему к обществу людей в цилиндрах, труднее проникнуть в мир неимущих, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко». Мне тяжело это сознавать. Но благодаря той случайной встрече под чириканье воробьев на Елисейских полях родилась моя пятая книга».
Ферран говорил за Голсуорси – в определенном смысле это и есть Голсуорси с его криком боли и протеста против несправедливости и неравенства в обществе. Суть книги состоит в конфликте двух разных Голсуорси, воплотившихся в воспитанном на условностях и влюбленном в Антонию Шелтоне и отверженном Ферране.
История достигает кульминации, когда происходит знакомство Феррана с родителями Антонии и со строгим, полным условностей укладом в Холм-Оксе, их доме. Наблюдая Феррана и Антонию вместе, Шелтон вынужден признать, что Антония так и не сможет понять многого в его характере.
«Она наблюдала за Ферраном, а Шелтон наблюдал за ней. Если бы ему сказали, что он за ней наблюдает, он с полной уверенностью стал бы отрицать это, но он не мог поступить иначе, ибо хотел понять, как же воспринимает Антония этого их гостя, в котором воплотилась вся мятежная сторона жизни, все, чего нет в ней самой».
Третья переработка романа наконец-то была завершена, и оба – и Голсуорси, и Гарнет – были удовлетворены: «Между тем я рад признать, сколь хороши и сильны, на мой взгляд, «Фарисеи», я чувствую, как они оригинальны и что, написав их, Вы создали что-то, что останется, что будет жить, за что можно будет испытывать сдержанную гордость», на что Голсуорси ответил: «Вряд ли я когда-нибудь получал письмо, которое доставило бы мне большее удовольствие, чем это».
Оставалась еще задача найти издателя. В августе 1902 года Конрад предложил второй вариант романа Хэллэму Марри, но в октябре он вынужден был написать своему другу: «Дорогой Джек! Они – звери. Я только что получил от X. М. записку с отказом, сопровождаемым множеством комплиментов. Только что заказной бандеролью отправил Вам Вашу рукопись. В конце концов, мы должны были быть к этому готовы. Ни одно произведение не оценивают по его художественным достоинствам, к тому же нет сомнений, что Ваша книга задела многие больные места общества».
Но даже для третьего варианта романа найти издателя было очень нелегко. Вначале Голсуорси безуспешно предложил его Констеблю, затем снова вмешался Конрад и предложил роман Сиднею Полингу, работавшему у Хайнемана. 2 октября он наконец-то смог сообщить радостную новость о положительном решении. «Я был счастлив узнать, что он (Полинг. – К. Д.) чрезвычайно хорошо расположен к этой книге. Насколько я понял, сам Хайнеман колебался, но не в отношении художественных достоинств книги, а целесообразности ее издания. В то же время подобным образом он воспринимает каждое новое произведение, и в Вашем случае я не вижу препятствий к изданию книги».
Переговоры прошли благополучно, с Хайнеманом был подписан контракт, включающий в себя условие, по которому Голсуорси обязался предоставить издательству право первого опциона на свою следующую книгу, которой стал «Собственник». Конрад поздравил его: «Я считаю, что условия договора с Полингом достаточно выгодные. Очень приличный авторский гонорар, но самое хорошее в нем – сроки представления рукописи. Это действительно большая удача, и я поздравляю Вас с нею. Это убережет Вас от волнений в будущем – в том самом будущем, которое должно открыться перед Вами».
Итак, можно считать, что книга была наконец завершена: она дважды переделывалась, была выгодно продана хорошему издателю, встретила теплый прием у друзей автора. Она вышла в свет 28 января 1904 года под окончательным названием «Остров фарисеев», автор – Джон Голсуорси (Джон Синджон), автор «Человека из Девона», «Виллы Рубейн» и т. д. Отзывы на книгу были разными: из сорока трех рецензий десять были весьма положительными и восемь столь же определенно отрицательными, обвинявшими автора книги в морализаторском тоне. Голсуорси уже тогда был подвержен опасности жертвовать искусством ради донесения своей идеи до читателя.
Первые пять книг Голсуорси были изданы небольшими тиражами (первое английское издание «Острова фарисеев» составило всего 1500 экземпляров, из которых 750 были отправлены в Америку с импринтом «Патнэм»), и лишь после успеха «Собственника» возникла потребность в переиздании книг Голсуорси. Вероятно, именно тогда перед писателем встал вопрос, какие именно свои ранние произведения он хочет сохранить для потомков и в каком виде. «Под четырьмя ветрами» и «Джослин» он отверг: первая была очень слабой книгой и заслуживала забвения, «Джослин» же слишком личный роман, чтобы теперь удовлетворять автора, который стал на десять лет старше, был женатым человеком и достаточно заметной фигурой в обществе. «Это («Джослин») плохой роман, он не был, как говорится, «хорошо написан». Техника письма хромала, образы несколько натянуты; предложения, несущие основную смысловую нагрузку, чересчур многословны и несовершенны». «Вилла Рубейн» и «Человек из Девона» после переработки изданы в одной книге в 1909 году.
«Остров фарисеев», первая книга, предназначенная для переиздания, вызвал у Голсуорси большие затруднения. Он, несомненно, считал ее своим первым значительным произведением, работал над ней три года, отразил в ней основы собственной жизненной философии, но к 1908 году написанное им самим стало казаться Голсуорси чрезмерно прямолинейным и незрелым. К тому моменту его литературная репутация была утверждена двумя романами – «Собственник» и «Усадьба» – и пьесой «Серебряная коробка». Что же было ему делать с таким беспокойным детищем? Подлежал ли роман забвению, как «Джослин», или ему можно было разрешить жить, сохранить его как тень своего былого «я», приглушив тона? Он избрал второй путь: вооружившись красным карандашом, Голсуорси сел «подчищать» свое enfant terrible[47].
Красный карандаш очень тщательно прошелся по тексту, перепахав страницы, словно плуг. Некоторые изменения сделаны без видимой цели: ряд слов заменен безликими синонимами, производящими более слабый эффект, чем первоначальный вариант. Но наибольший урон тексту автор нанес, убрав целые пассажи описаний и оставив всего лишь одно слово, неспособное отразить его изначальную идею. Так, фраза «выражение дядиного лица было как у распятия» совершенно бессмысленна, в то время как первоначальный ее вариант: «выражение дядиного лица было такое, какое бывает у распятий, когда чувства рвутся наружу, как рвутся наружу кончики ногтей сквозь кожу башмака» – был живым и интересным описанием. Книга сильно пострадала от подобной «обработки», и потому текст второго ее издания значительно скучнее первого.
Но целью Голсуорси, наверное, было и сократить произведение в каких-то его частях. Повзрослевший человек стремился отделаться от свидетельств его юношеских порывов; манера письма стала более выразительной; он начинал понимать тактические преимущества благоразумия и сдержанности. Шелтон образца 1908 года менее горяч, чем он был в 1904-м; измученный любовью к Антонии, в 1904 году «он молчал, обуреваемый страстным желанием, взгляд его был напряженным, руки дрожали», теперь «он молчал, сердце его билось». Шелтон стал более сдержанным и в своих суждениях об обществе. «Какое право имеет наш класс задирать нос перед всем остальным человечеством?» – думал он в 1904 году. В последующем издании: «Какое право имеет наш класс относиться ко всем свысока?» Нельзя не обратить внимание на еще одно изменение: в раннем издании герой романа после смерти отца становится «собственником»; в 1908 году он стал «человеком со средствами». К этому времени первоначальное определение «собственник» приобрело для Голсуорси более широкое значение.
Я сочла необходимым рассмотреть все эти детали потому, что они свидетельствуют об огромных изменениях, происшедших в жизни Голсуорси и его мировоззрении. Нельзя не признать, что речь идет всего лишь о четырех годах, но, как мы увидим из последующих глав, годы эти были значительны для биографии писателя и наполнены событиями.
Глава 13
Глава 14
«И вот наступил переломный момент. Я начал книгу, которая в конце концов стала «Островом фарисеев». Первый ее вариант я назвал «Язычник», это была цепь событий, рассказанных Ферраном от первого лица. Когда роман был почти закончен, я показал его Эдварду Гарнету. «Нет, мой дорогой, – сказал он, – это все очень хорошо, но вы не должны изображать этого парня так субъективно. Вы не можете по-настоящему понять нутро такого бездельника; вы должны изобразить его объективно, через восприятие такого человека, как вы сами». Я стиснул зубы, затем разжал их, представил себе Шелтона и переписал книгу. Я наполовину испек этот пирог. «Так уже лучше, – сказал Эдвард Гарнет, – но переделайте ее еще раз». Я вновь стиснул зубы, вновь разжал их и переписал роман в третий раз. В 1904 году он был опубликован – первая из моих книг, вышедшая под моим собственным именем. Кажется, я заработал на ней пятьдесят фунтов; но это трижды переделывавшееся произведение все еще не было «написано» до конца. Оно прошло еще одну тщательную чистку, прежде чем в 1908 году приобрело законченный вид».
Голсуорси никак не мог окончательно расстаться с романом: последняя чистка весной 1908 года была уже делом ненужным, вызванным требовательностью к себе самого автора. Это была попытка писателя, ставшего старше, заново обдумать и видоизменить произведение, написанное в более молодые годы. Ведь «Остров фарисеев», хотя Голсуорси и было в ту пору, когда он начал работать над ним, тридцать четыре года, принадлежит перу молодого человека.
Если «Джослин» – это откровенный рассказ Голсуорси о его чувствах к Аде и о той травле, которую он перенес, любя замужнюю женщину, то герой «Острова фарисеев» Ричард Шелтон – выразитель самого «неосторожного» и непримиримого выступления Голсуорси против «общественных устоев». Шелтон – молодой человек, который, как и его создатель несколькими годами ранее, не знает, чем заняться после того, как он оставил карьеру адвоката. В издании 1904 года, которое представляется более живым, чем последующие, сказано, что Шелтон обнаруживает, что «быть влюбленным – это занятие, которое отнимает все его время без остатка... Он знал, что ничего не делать не достойно человека. Странным было то, что у него никогда не появлялось ощущения, что он ничего не делает».
Шелтон очень наивен, его постоянно поражает поведение окружающих его людей, и более всего его невесты Антонии. Он с ужасом созерцает бездуховные супружеские отношения его знакомых: «Это было все равно что стучать в дверь, которую никогда не откроют, – наблюдать за людьми своего круга, где все супружеские пары похожи друг на друга, как близнецы. Они ни на сантиметр не сдвигали завесы, окутывавшей их души. Все они утонули в море окружающей их обстановки...» Шелтон бросается в свою комнату, чтобы излить охватившие его чувства в письме к Антонии: «В человеческой природе есть что-то ужасно отталкивающее, и чем здоровее люди, тем более отталкивающими они кажутся...» Он уверен, что она разделяет его взгляды, и обескуражен ее ответом: «Мне кажется, я не поняла, что Вы хотели сказать... Чтобы человек достиг совершенства, он должен быть здоровым, не правда ли? Я не люблю больных. После того, как я прочла Ваше письмо, мне пришлось поиграть на том жутком пианино – я почувствовала себя несчастной». Постепенно это становится привычным для их отношений. Шелтон ищет понимания, на которое она не способна: «Я должна стать всем для Вас. Вы действительно так считаете?» Как и ее мать, миссис Деннант, Антония считает, что Шелтон «в последнее время слишком много думает», и это делает ее несчастной.
Параллельно главной сюжетной линии – Шелтон и Антония – развивается другая тема – дружбы между Шелтоном и обедневшим французом Ферраном. Ферран часто появляется в произведениях Голсуорси – в его рассказах и особенно в пьесе «Простак». Он приобретает значение символической фигуры, изгоя, выразителя интересов отверженных, неимущих. Прототипом этого образа был реальный человек, «умерший много лет назад в какой-то «благотворительной организации» от туберкулеза легких, вызванного обстоятельствами его бездомной жизни. Может, это и не «любимый герой» мой, но это реальный бродяга, с которым я впервые познакомился на Елисейских полях».
В речи, подготовленной к получению Нобелевской премии, Голсуорси еще обстоятельнее говорит о значении для него образа Феррана. Вспоминая встречу в Париже с человеком, ставшим его прототипом, писатель говорит: «Между нами возник антагонизм, аналогичный тому, который возникает между природной склонностью человека к лени и тем лучшим в нем, что я называю силой духа. Передо мной открылся мир неудачников, скрытый мир людей, катящихся по наклонной плоскости. Мне часто говорили, что я несколько преувеличиваю способность моих героев переживать. Смею сказать, что это правда, но, когда я смотрю на лица тех, кто меня окружает, – лица людей, которые хорошо знают, что в то время, когда они наслаждаются своим завтраком, другие молча примиряются с полным отсутствием такового, – когда я смотрю на их лица, мне трудно принимать кормящую этих сытых людей философию, которая гласит: «Бедные всегда с нами».
У меня сохранились старые пожелтевшие письма Клермонта. «Я хочу сказать, что поистине человеку, принадлежащему к обществу людей в цилиндрах, труднее проникнуть в мир неимущих, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко». Мне тяжело это сознавать. Но благодаря той случайной встрече под чириканье воробьев на Елисейских полях родилась моя пятая книга».
Ферран говорил за Голсуорси – в определенном смысле это и есть Голсуорси с его криком боли и протеста против несправедливости и неравенства в обществе. Суть книги состоит в конфликте двух разных Голсуорси, воплотившихся в воспитанном на условностях и влюбленном в Антонию Шелтоне и отверженном Ферране.
История достигает кульминации, когда происходит знакомство Феррана с родителями Антонии и со строгим, полным условностей укладом в Холм-Оксе, их доме. Наблюдая Феррана и Антонию вместе, Шелтон вынужден признать, что Антония так и не сможет понять многого в его характере.
«Она наблюдала за Ферраном, а Шелтон наблюдал за ней. Если бы ему сказали, что он за ней наблюдает, он с полной уверенностью стал бы отрицать это, но он не мог поступить иначе, ибо хотел понять, как же воспринимает Антония этого их гостя, в котором воплотилась вся мятежная сторона жизни, все, чего нет в ней самой».
Третья переработка романа наконец-то была завершена, и оба – и Голсуорси, и Гарнет – были удовлетворены: «Между тем я рад признать, сколь хороши и сильны, на мой взгляд, «Фарисеи», я чувствую, как они оригинальны и что, написав их, Вы создали что-то, что останется, что будет жить, за что можно будет испытывать сдержанную гордость», на что Голсуорси ответил: «Вряд ли я когда-нибудь получал письмо, которое доставило бы мне большее удовольствие, чем это».
Оставалась еще задача найти издателя. В августе 1902 года Конрад предложил второй вариант романа Хэллэму Марри, но в октябре он вынужден был написать своему другу: «Дорогой Джек! Они – звери. Я только что получил от X. М. записку с отказом, сопровождаемым множеством комплиментов. Только что заказной бандеролью отправил Вам Вашу рукопись. В конце концов, мы должны были быть к этому готовы. Ни одно произведение не оценивают по его художественным достоинствам, к тому же нет сомнений, что Ваша книга задела многие больные места общества».
Но даже для третьего варианта романа найти издателя было очень нелегко. Вначале Голсуорси безуспешно предложил его Констеблю, затем снова вмешался Конрад и предложил роман Сиднею Полингу, работавшему у Хайнемана. 2 октября он наконец-то смог сообщить радостную новость о положительном решении. «Я был счастлив узнать, что он (Полинг. – К. Д.) чрезвычайно хорошо расположен к этой книге. Насколько я понял, сам Хайнеман колебался, но не в отношении художественных достоинств книги, а целесообразности ее издания. В то же время подобным образом он воспринимает каждое новое произведение, и в Вашем случае я не вижу препятствий к изданию книги».
Переговоры прошли благополучно, с Хайнеманом был подписан контракт, включающий в себя условие, по которому Голсуорси обязался предоставить издательству право первого опциона на свою следующую книгу, которой стал «Собственник». Конрад поздравил его: «Я считаю, что условия договора с Полингом достаточно выгодные. Очень приличный авторский гонорар, но самое хорошее в нем – сроки представления рукописи. Это действительно большая удача, и я поздравляю Вас с нею. Это убережет Вас от волнений в будущем – в том самом будущем, которое должно открыться перед Вами».
Итак, можно считать, что книга была наконец завершена: она дважды переделывалась, была выгодно продана хорошему издателю, встретила теплый прием у друзей автора. Она вышла в свет 28 января 1904 года под окончательным названием «Остров фарисеев», автор – Джон Голсуорси (Джон Синджон), автор «Человека из Девона», «Виллы Рубейн» и т. д. Отзывы на книгу были разными: из сорока трех рецензий десять были весьма положительными и восемь столь же определенно отрицательными, обвинявшими автора книги в морализаторском тоне. Голсуорси уже тогда был подвержен опасности жертвовать искусством ради донесения своей идеи до читателя.
Первые пять книг Голсуорси были изданы небольшими тиражами (первое английское издание «Острова фарисеев» составило всего 1500 экземпляров, из которых 750 были отправлены в Америку с импринтом «Патнэм»), и лишь после успеха «Собственника» возникла потребность в переиздании книг Голсуорси. Вероятно, именно тогда перед писателем встал вопрос, какие именно свои ранние произведения он хочет сохранить для потомков и в каком виде. «Под четырьмя ветрами» и «Джослин» он отверг: первая была очень слабой книгой и заслуживала забвения, «Джослин» же слишком личный роман, чтобы теперь удовлетворять автора, который стал на десять лет старше, был женатым человеком и достаточно заметной фигурой в обществе. «Это («Джослин») плохой роман, он не был, как говорится, «хорошо написан». Техника письма хромала, образы несколько натянуты; предложения, несущие основную смысловую нагрузку, чересчур многословны и несовершенны». «Вилла Рубейн» и «Человек из Девона» после переработки изданы в одной книге в 1909 году.
«Остров фарисеев», первая книга, предназначенная для переиздания, вызвал у Голсуорси большие затруднения. Он, несомненно, считал ее своим первым значительным произведением, работал над ней три года, отразил в ней основы собственной жизненной философии, но к 1908 году написанное им самим стало казаться Голсуорси чрезмерно прямолинейным и незрелым. К тому моменту его литературная репутация была утверждена двумя романами – «Собственник» и «Усадьба» – и пьесой «Серебряная коробка». Что же было ему делать с таким беспокойным детищем? Подлежал ли роман забвению, как «Джослин», или ему можно было разрешить жить, сохранить его как тень своего былого «я», приглушив тона? Он избрал второй путь: вооружившись красным карандашом, Голсуорси сел «подчищать» свое enfant terrible[47].
Красный карандаш очень тщательно прошелся по тексту, перепахав страницы, словно плуг. Некоторые изменения сделаны без видимой цели: ряд слов заменен безликими синонимами, производящими более слабый эффект, чем первоначальный вариант. Но наибольший урон тексту автор нанес, убрав целые пассажи описаний и оставив всего лишь одно слово, неспособное отразить его изначальную идею. Так, фраза «выражение дядиного лица было как у распятия» совершенно бессмысленна, в то время как первоначальный ее вариант: «выражение дядиного лица было такое, какое бывает у распятий, когда чувства рвутся наружу, как рвутся наружу кончики ногтей сквозь кожу башмака» – был живым и интересным описанием. Книга сильно пострадала от подобной «обработки», и потому текст второго ее издания значительно скучнее первого.
Но целью Голсуорси, наверное, было и сократить произведение в каких-то его частях. Повзрослевший человек стремился отделаться от свидетельств его юношеских порывов; манера письма стала более выразительной; он начинал понимать тактические преимущества благоразумия и сдержанности. Шелтон образца 1908 года менее горяч, чем он был в 1904-м; измученный любовью к Антонии, в 1904 году «он молчал, обуреваемый страстным желанием, взгляд его был напряженным, руки дрожали», теперь «он молчал, сердце его билось». Шелтон стал более сдержанным и в своих суждениях об обществе. «Какое право имеет наш класс задирать нос перед всем остальным человечеством?» – думал он в 1904 году. В последующем издании: «Какое право имеет наш класс относиться ко всем свысока?» Нельзя не обратить внимание на еще одно изменение: в раннем издании герой романа после смерти отца становится «собственником»; в 1908 году он стал «человеком со средствами». К этому времени первоначальное определение «собственник» приобрело для Голсуорси более широкое значение.
Я сочла необходимым рассмотреть все эти детали потому, что они свидетельствуют об огромных изменениях, происшедших в жизни Голсуорси и его мировоззрении. Нельзя не признать, что речь идет всего лишь о четырех годах, но, как мы увидим из последующих глав, годы эти были значительны для биографии писателя и наполнены событиями.
Глава 13
«СОБСТВЕННИК». ЧАСТЬ I
Голсуорси писал «Собственника» три года, но, несмотря на это, роман доставил автору гораздо меньше хлопот, чем «Остров фарисеев». Большую часть книг он создавал одновременно и поэтому чувствовал облегчение, переходя от неуклюжего Шелтона к менее беспокойным Форсайтам.
Работа над «Собственником» шла у Голсуорси более естественно, и писать о большом клане Форсайтов не представляло для него труда: это было сословие, которое он досконально знал изнутри, это были его собственные родственники.
«Остров фарисеев» как бы «расковывал» Голсуорси, так как устами Ричарда Шелтона автор выражал гнев против всего того, что его раздражало. Он был неудовлетворен положением женщин в обществе, сознавая, что их считают низшими существами по отношению к мужчинам; даже богатые женщины до такой степени не вольны в своих поступках, что после смерти мужа их принуждают вновь вступать в брак, а бедные женщины, вынужденные приставать на улицах к мужчинам, которые используют их для удовлетворения своей похоти, ими же и бывают наказаны. «Мы получаем то, что хотим, не запятнав свою репутацию никоим образом, – страдают от этого только женщины. А почему бы и нет – они ведь низшие существа», – сердито размышляет Шелтон, сидя в своем клубе. Шелтон, как и Голсуорси, посещает тюрьму в Дартмуре, и его потрясают условия, в которых содержатся заключенные; как и Голсуорси, он бродит по бедным районам Лондона и видит, в каких отвратительных условиях живут неимущие. (Голсуорси использовал собственный опыт, полученный им в годы, когда молодым человеком он «любил гулять вечерами по беднейшим кварталам»; он бывал также в домах рабочих, собирая ренту во владениях отца.) Но наиболее отвратительным Голсуорси было безразличие его собственного класса, восприятие как должного несоответствия между их собственным благополучием и жизнью бесчисленных Ферранов, представляющих остальное человечество.
Шелтон слишком сердит, чтобы быть приятным героем, он никогда не расслабляется, не перестает морализировать. Это похоже на кипящий котел, в котором поднимается давление: Голсуорси нужно сказать слишком много, и все это говорит Шелтон, выражающий мысли своего автора. Но написанная книга дала Голсуорси чувство свободы, он стал спокойнее и бесстрашнее и смог создать свой настоящий мир – мир «Саги о Форсайтах».
Впервые новая книга упоминается в письме Конрада, датированном июнем 1905 года:
«Меня очень взволновала новость о вынашиваемом Вами романе. Это хорошая новость: ведь Вы – человек, идущий к поставленной цели и знающий, чего он хочет. Но чего именно Вы хотите? Для меня это вопрос. Имя человека уже само по себе говорит о его моральных устоях и традициях; и все же мне хотелось бы знать абсолютно точно, знать столько же, сколько знаете Вы (или думаете, что знаете), что же будет дальше с этим обреченным родом Форсайтов?»
С самого начала Голсуорси почувствовал, что напал на «золотую жилу», писалось ему легко, и он с определенностью мог сказать, что книга, над которой он трудится, будет хорошей, возможно, даже гениальной; после долгих лет тяжелой работы, после многих «фальстартов» он нашел тему и манеру письма, которые подходили ему более всего. Первый отзыв Гарнета свидетельствует о том, что он по достоинству оценил книгу: «Первая глава великолепна, совершенна и по стилю, и по авторской концепции – и по-настоящему глубока», – писал он 12 июня 1904 года, а в постскриптуме к письму добавляет: «Вы сумели проникнуть в суть всех этих Джемсов, Сомсов и прочих почти сверхъестественным образом».
В этот период автор и редактор часто совершали совместные походы по Южному Уэльсу, и в том же самом письме Гарнет подтверждает, что условленная встреча состоится: «Все верно. Встречаемся в следующую субботу на станции в Кардиффе после прихода поезда в 5.45 или в Абервэгенни в 6.55».
Нетрудно представить себе двух литераторов примерно одного возраста – между тридцатью и сорока годами, бредущих куда-то с рюкзаками на спине. У них обоих наступил тот этап, когда, казалось, жизнь обещает все: их еще не постигли разочарования и неудачи, до ужасов первой мировой войны оставалось десять лет, они пока верили в значимость собственной работы и в цивилизацию, носителями которой себя считали. Много лет спустя Голсуорси вспоминает «наши долгие споры в те давние времена, уютные обеды с услужливыми официантами, длительные прогулки в Уэльсе и утро, когда мы сквозь плотный туман пробирались к Карматен-Вэну, а на обратном пути обсуждали «Собственника» (который уже зрел во мне)». У Гарнета своя версия этого похода в тумане: «Та прогулка была безрассудно храброй, так как по дороге в горы нам нужно было обогнуть два озера, окруженных скалами. Я настоял на своем и искупался в первом же из них, а Голсуорси – фигура с туманными очертаниями где-то на берегу – ждал меня, свирепо поглядывая на часы.
И все же судьба была к нам благосклонна: когда мы добрались до второго озера, поднялся сильный ветер и разогнал туман, открыв перед нами чудесный вид».
Именно во время этой прогулки произошло еще одно событие, имевшее для Голсуорси далеко идущие последствия: это было открытие Манатона – маленькой деревушки в Девоне, расположенной между Мортонхамстедом и Бови-Трейси[48]. Манатон значил для Голсуорси больше, чем любое другое место на земле. Здесь, в Уингстоне, обычном деревенском коттедже, он провел свои самые счастливые годы, ибо с 1908 года они с Адой стали постоянными обитателями этого дома и до 1924 года он был их главной загородной «резиденцией». Конечно, учитывая неутолимую страсть Ады к путешествиям, их посещения Манатона были нечастыми. Долгие годы, за исключением лишь военного времени, их жизнь состояла из бесконечных приездов и отъездов, из непрестанной возни с багажом, и можно лишь удивляться решимости Джона, который ухитрялся при этом еще и писать. Но для Джона Манатон был тем, чего он желал: он соответствовал его любви к природе, уединенной жизни, к безбрежным открытым просторам, его потребности побыть в одиночестве, забыть на время о сумятице городской жизни. В рассказе «Лютик и ночь» он описывает свое первое посещение Манатона и мгновенно возникшее чувство, что это место станет его духовным пристанищем:
«Почему так случается, что в каких-то местах у нас возникает ощущение полноты жизни не только благодаря открывшимся нашим глазам просторам, но и потому, что мы вдыхаем и чувствуем огромный мир, частицей которого мы являемся, причем не более важной для него, чем ласточки или сороки, жеребята или овцы, пасущиеся на лугах, платаны, ясени и цветы в полях, скалы и маленькие стремительные ручейки или даже большие кудрявые облака и легкий ветерок, который гонит их по небу?
Мы замечаем все эти частицы мирозданья, но они (насколько нам известно) нас не замечают; и все же в таких местах, о которых я говорю, невозможно не почувствовать, сколь суетна, суха и самодовольна наша жизнь и все то, что так много значит для нас – разумных существ.
В этих редких уголках, находящихся, как правило, в отдаленных, не испорченных достижениями цивилизации местах, начинаешь чувствовать, как тебя обволакивают выскальзывающие из тумана видения – или, может быть, это волшебные и печальные души тех, кто некогда жил здесь в такой тесной близости к природе?
Впервые я встретился с подобным видением в воскресенье в начале июня, забредя далеко на запад. Я прошел с рюкзаком на плечах двадцать миль, и, когда в маленькой гостинице крошечной деревушки не оказалось свободных мест, мне сказали, что я должен выйти через заднюю калитку, спуститься вниз по тропинке через поле к ферме, где смогут меня приютить. Как только я вышел в поле, я вдруг ощутил растущее чувство умиротворенности и присел на камень, чтобы сохранить его подольше.
Встав наконец, я направился к дому. Он был длинный, низкий и очень грустный на вид, стоящий одиноко посреди мшистой травы, лютиков, нескольких рододендронов и цветущих кустарников, окруженный рядом старых развесистых ирландских тисов».
Голсуорси, должно быть, вернулся из этого похода полный идей и воодушевления, так как они с Гарнетом исчерпывающе обсудили книгу; теперь, несомненно, наступит долгий период непрерывной работы, прежде чем труд, наконец, будет завершен. Но, как часто бывает, помимо нашей воли происходят события, порой полностью меняющие нашу жизнь. 8 декабря 1904 года после долгой и тяжелой болезни в возрасте восьмидесяти семи лет умер отец Голсуорси. «Если учесть, что два с половиной года назад врачи утверждали, что жить ему оставалось всего несколько недель, можно понять, сколь упорным был он по характеру, и оценить весь ужас нашего положения – ужас положения людей, наблюдавших эту долгую борьбу со смертью. У меня осталось чувство удивления и возмущения непостижимой грубостью природы», – писал Голсуорси своему другу Сент Джону Хорнби. Болезнь была не единственным фактором, омрачившим последние годы отца; за год до смерти старика Бланш ушла от него, обвинив в связи с гувернанткой их внуков.
У его сына эта смерть, должно быть, вызвала противоречивые чувства. Несомненно одно: наряду с горем от утраты отца он испытывал чувство огромного облегчения. Наконец он смог предпринять официальные шаги, чтобы сделать возможным брак с Адой. Десять лет назад они сочли, что публичное обнародование их связи нанесет отцу Голсуорси огромную рану, а ему было тогда уже семьдесят семь лет. Могли ли они предполагать, что время ожидания окажется таким долгим, или вообразить, сколь мучительным будет этот период? Особенно для Ады, женскому достоинству которой был нанесен столь серьезный удар, что она так и не смогла полностью от него оправиться. Все это делало их отношения чрезвычайно деликатными. В характере Джона было заложено стремление исполнить все желания любимого человека, и эта его черта эксплуатировалась без меры. Ради здоровья Ады они должны были много ездить – повсюду, куда та пожелает; ее нужно было защищать от всего, что могло быть для нее трудным или неприятным; ее нужно было баловать, как ребенка, уступать ей во всем; даже игры они выбирали такие, в которых она могла быть победителем. Ее нужно было оберегать от любых волнений, которые могли бы ей напомнить о долгих годах ожидания. Трагедия Ады заключалась в том, что она, не ведая, что творит, требовала от Джона все больше и больше, пока его самопожертвование не стало полным и писатель, которого она сначала поддерживала своей верой и воодушевляла, не оказался всецело в оковах их брака.
Работа над «Собственником» шла у Голсуорси более естественно, и писать о большом клане Форсайтов не представляло для него труда: это было сословие, которое он досконально знал изнутри, это были его собственные родственники.
«Остров фарисеев» как бы «расковывал» Голсуорси, так как устами Ричарда Шелтона автор выражал гнев против всего того, что его раздражало. Он был неудовлетворен положением женщин в обществе, сознавая, что их считают низшими существами по отношению к мужчинам; даже богатые женщины до такой степени не вольны в своих поступках, что после смерти мужа их принуждают вновь вступать в брак, а бедные женщины, вынужденные приставать на улицах к мужчинам, которые используют их для удовлетворения своей похоти, ими же и бывают наказаны. «Мы получаем то, что хотим, не запятнав свою репутацию никоим образом, – страдают от этого только женщины. А почему бы и нет – они ведь низшие существа», – сердито размышляет Шелтон, сидя в своем клубе. Шелтон, как и Голсуорси, посещает тюрьму в Дартмуре, и его потрясают условия, в которых содержатся заключенные; как и Голсуорси, он бродит по бедным районам Лондона и видит, в каких отвратительных условиях живут неимущие. (Голсуорси использовал собственный опыт, полученный им в годы, когда молодым человеком он «любил гулять вечерами по беднейшим кварталам»; он бывал также в домах рабочих, собирая ренту во владениях отца.) Но наиболее отвратительным Голсуорси было безразличие его собственного класса, восприятие как должного несоответствия между их собственным благополучием и жизнью бесчисленных Ферранов, представляющих остальное человечество.
Шелтон слишком сердит, чтобы быть приятным героем, он никогда не расслабляется, не перестает морализировать. Это похоже на кипящий котел, в котором поднимается давление: Голсуорси нужно сказать слишком много, и все это говорит Шелтон, выражающий мысли своего автора. Но написанная книга дала Голсуорси чувство свободы, он стал спокойнее и бесстрашнее и смог создать свой настоящий мир – мир «Саги о Форсайтах».
Впервые новая книга упоминается в письме Конрада, датированном июнем 1905 года:
«Меня очень взволновала новость о вынашиваемом Вами романе. Это хорошая новость: ведь Вы – человек, идущий к поставленной цели и знающий, чего он хочет. Но чего именно Вы хотите? Для меня это вопрос. Имя человека уже само по себе говорит о его моральных устоях и традициях; и все же мне хотелось бы знать абсолютно точно, знать столько же, сколько знаете Вы (или думаете, что знаете), что же будет дальше с этим обреченным родом Форсайтов?»
С самого начала Голсуорси почувствовал, что напал на «золотую жилу», писалось ему легко, и он с определенностью мог сказать, что книга, над которой он трудится, будет хорошей, возможно, даже гениальной; после долгих лет тяжелой работы, после многих «фальстартов» он нашел тему и манеру письма, которые подходили ему более всего. Первый отзыв Гарнета свидетельствует о том, что он по достоинству оценил книгу: «Первая глава великолепна, совершенна и по стилю, и по авторской концепции – и по-настоящему глубока», – писал он 12 июня 1904 года, а в постскриптуме к письму добавляет: «Вы сумели проникнуть в суть всех этих Джемсов, Сомсов и прочих почти сверхъестественным образом».
В этот период автор и редактор часто совершали совместные походы по Южному Уэльсу, и в том же самом письме Гарнет подтверждает, что условленная встреча состоится: «Все верно. Встречаемся в следующую субботу на станции в Кардиффе после прихода поезда в 5.45 или в Абервэгенни в 6.55».
Нетрудно представить себе двух литераторов примерно одного возраста – между тридцатью и сорока годами, бредущих куда-то с рюкзаками на спине. У них обоих наступил тот этап, когда, казалось, жизнь обещает все: их еще не постигли разочарования и неудачи, до ужасов первой мировой войны оставалось десять лет, они пока верили в значимость собственной работы и в цивилизацию, носителями которой себя считали. Много лет спустя Голсуорси вспоминает «наши долгие споры в те давние времена, уютные обеды с услужливыми официантами, длительные прогулки в Уэльсе и утро, когда мы сквозь плотный туман пробирались к Карматен-Вэну, а на обратном пути обсуждали «Собственника» (который уже зрел во мне)». У Гарнета своя версия этого похода в тумане: «Та прогулка была безрассудно храброй, так как по дороге в горы нам нужно было обогнуть два озера, окруженных скалами. Я настоял на своем и искупался в первом же из них, а Голсуорси – фигура с туманными очертаниями где-то на берегу – ждал меня, свирепо поглядывая на часы.
И все же судьба была к нам благосклонна: когда мы добрались до второго озера, поднялся сильный ветер и разогнал туман, открыв перед нами чудесный вид».
Именно во время этой прогулки произошло еще одно событие, имевшее для Голсуорси далеко идущие последствия: это было открытие Манатона – маленькой деревушки в Девоне, расположенной между Мортонхамстедом и Бови-Трейси[48]. Манатон значил для Голсуорси больше, чем любое другое место на земле. Здесь, в Уингстоне, обычном деревенском коттедже, он провел свои самые счастливые годы, ибо с 1908 года они с Адой стали постоянными обитателями этого дома и до 1924 года он был их главной загородной «резиденцией». Конечно, учитывая неутолимую страсть Ады к путешествиям, их посещения Манатона были нечастыми. Долгие годы, за исключением лишь военного времени, их жизнь состояла из бесконечных приездов и отъездов, из непрестанной возни с багажом, и можно лишь удивляться решимости Джона, который ухитрялся при этом еще и писать. Но для Джона Манатон был тем, чего он желал: он соответствовал его любви к природе, уединенной жизни, к безбрежным открытым просторам, его потребности побыть в одиночестве, забыть на время о сумятице городской жизни. В рассказе «Лютик и ночь» он описывает свое первое посещение Манатона и мгновенно возникшее чувство, что это место станет его духовным пристанищем:
«Почему так случается, что в каких-то местах у нас возникает ощущение полноты жизни не только благодаря открывшимся нашим глазам просторам, но и потому, что мы вдыхаем и чувствуем огромный мир, частицей которого мы являемся, причем не более важной для него, чем ласточки или сороки, жеребята или овцы, пасущиеся на лугах, платаны, ясени и цветы в полях, скалы и маленькие стремительные ручейки или даже большие кудрявые облака и легкий ветерок, который гонит их по небу?
Мы замечаем все эти частицы мирозданья, но они (насколько нам известно) нас не замечают; и все же в таких местах, о которых я говорю, невозможно не почувствовать, сколь суетна, суха и самодовольна наша жизнь и все то, что так много значит для нас – разумных существ.
В этих редких уголках, находящихся, как правило, в отдаленных, не испорченных достижениями цивилизации местах, начинаешь чувствовать, как тебя обволакивают выскальзывающие из тумана видения – или, может быть, это волшебные и печальные души тех, кто некогда жил здесь в такой тесной близости к природе?
Впервые я встретился с подобным видением в воскресенье в начале июня, забредя далеко на запад. Я прошел с рюкзаком на плечах двадцать миль, и, когда в маленькой гостинице крошечной деревушки не оказалось свободных мест, мне сказали, что я должен выйти через заднюю калитку, спуститься вниз по тропинке через поле к ферме, где смогут меня приютить. Как только я вышел в поле, я вдруг ощутил растущее чувство умиротворенности и присел на камень, чтобы сохранить его подольше.
Встав наконец, я направился к дому. Он был длинный, низкий и очень грустный на вид, стоящий одиноко посреди мшистой травы, лютиков, нескольких рододендронов и цветущих кустарников, окруженный рядом старых развесистых ирландских тисов».
Голсуорси, должно быть, вернулся из этого похода полный идей и воодушевления, так как они с Гарнетом исчерпывающе обсудили книгу; теперь, несомненно, наступит долгий период непрерывной работы, прежде чем труд, наконец, будет завершен. Но, как часто бывает, помимо нашей воли происходят события, порой полностью меняющие нашу жизнь. 8 декабря 1904 года после долгой и тяжелой болезни в возрасте восьмидесяти семи лет умер отец Голсуорси. «Если учесть, что два с половиной года назад врачи утверждали, что жить ему оставалось всего несколько недель, можно понять, сколь упорным был он по характеру, и оценить весь ужас нашего положения – ужас положения людей, наблюдавших эту долгую борьбу со смертью. У меня осталось чувство удивления и возмущения непостижимой грубостью природы», – писал Голсуорси своему другу Сент Джону Хорнби. Болезнь была не единственным фактором, омрачившим последние годы отца; за год до смерти старика Бланш ушла от него, обвинив в связи с гувернанткой их внуков.
У его сына эта смерть, должно быть, вызвала противоречивые чувства. Несомненно одно: наряду с горем от утраты отца он испытывал чувство огромного облегчения. Наконец он смог предпринять официальные шаги, чтобы сделать возможным брак с Адой. Десять лет назад они сочли, что публичное обнародование их связи нанесет отцу Голсуорси огромную рану, а ему было тогда уже семьдесят семь лет. Могли ли они предполагать, что время ожидания окажется таким долгим, или вообразить, сколь мучительным будет этот период? Особенно для Ады, женскому достоинству которой был нанесен столь серьезный удар, что она так и не смогла полностью от него оправиться. Все это делало их отношения чрезвычайно деликатными. В характере Джона было заложено стремление исполнить все желания любимого человека, и эта его черта эксплуатировалась без меры. Ради здоровья Ады они должны были много ездить – повсюду, куда та пожелает; ее нужно было защищать от всего, что могло быть для нее трудным или неприятным; ее нужно было баловать, как ребенка, уступать ей во всем; даже игры они выбирали такие, в которых она могла быть победителем. Ее нужно было оберегать от любых волнений, которые могли бы ей напомнить о долгих годах ожидания. Трагедия Ады заключалась в том, что она, не ведая, что творит, требовала от Джона все больше и больше, пока его самопожертвование не стало полным и писатель, которого она сначала поддерживала своей верой и воодушевляла, не оказался всецело в оковах их брака.
Глава 14
ДОЛГОЖДАННАЯ СВОБОДА
Джон и Ада не теряли времени: они открыто поехали вместе на Рождество в Манатон, который уже стал для них «их» местом, и, как они и надеялись, майор Голсуорси, который не мог больше держать никого в заблуждении относительно супружеской верности Ады, начал бракоразводный процесс. Чтобы избежать неловкости в то время, пока дело не будет завершено, Ада не станет полностью свободной и они не смогут пожениться, они решили отправиться за границу.