Страница:
Эдвард родился в 1868 году, он был сыном Ричарда Гарнета, литературного критика и биографа. Жена Эдварда, Констанция, была переводчицей произведений Достоевского и других русских писателей, много сделавшая для того, чтобы познакомить англоязычный мир с русской литературой. Дэвид Гарнет считает, что его отец – Эдвард и дед – Ричард были «не от мира сего» и поэтому совершенно не занимались «проталкиванием» собственных произведений, но весьма способствовали расцвету талантов других писателей. «Призванием Эдварда было открытие таланта в неизвестных писателях. Но когда кто-нибудь из его протеже добивался успеха, Эдвард зачастую терял к нему интерес. «Гадких утят» он предпочитал «прекрасным лебедям»... Задачей его жизни было открывать таланты и бороться за их признание».
Завтраки по вторникам в лондонском ресторане «Монблан» превращались в приемы Эдварда Гарнета для его литературных протеже. Здесь «собиралась элита городской интеллигенции; она завтракала и под председательством Эдварда Гарнета, который долгое время был литературным (так сказать, «нонконформистским») папой Лондона, обсуждала насущные социальные проблемы...»
В этот период Джон был частым гостем в Кирне – доме Эдварда и Констанции Гарнет, прозванном Эдвардом «уголком Достоевского». Еще до этих визитов Джон был в восторге от переводов Тургенева, сделанных Констанцией, и вел с ней переписку по этому поводу, но, по словам Эдварда Гарнета, впервые к ним в дом Голсуорси привел Джозеф Конрад. Этот дом имеет свою необычную литературную историю. Унаследовав деньги от отца Констанции, Гарнеты решили построить себе загородный дом, расположенный, однако, неподалеку от Лондона, чтобы Эдвард мог ездить туда на работу. Они выбрали участок в Лимпсфилд-Чарте в Кенте – прекрасное, не испорченное цивилизацией место, к тому же поблизости от дома их друга Сиднея Оливье. Уединенное, укрытое со всех сторон от посторонних глаз лесом поле понравилось им обоим, и они построили Кирн по собственному проекту. В этом небольшом доме, спроектированном в форме буквы «L», с толстыми стенами и гигантскими каминами комнатки были очень маленькими, и в конечном итоге дом был несколько странным и неудобным. Тем не менее Гарнетов он устраивал: они были изолированы от местных жителей; в нем они могли работать и принимать своих друзей, и время от времени он становился своеобразным «литературным гетто». Одно время недалеко от них в коттедже «Грейси» жил Форд Медокс Форд со своей женой Элси; в жизни Форда наступил «деревенский период», он с важным видом разгуливал по окрестностям «в халате из грубой ткани и гамашах и разводил уток». Но главным для него, конечно, было находиться возле своего наставника и «средоточия событий».
В таком окружении Голсуорси со своими изысканными манерами и холеной внешностью должен был чувствовать себя «белой вороной». Должно быть, он полагал, что Гарнет считает его несколько странным писателем, потому что сам Гарнет вспоминает, как во время их прощания после первого визита Голсуорси в Кирн-хаус «тот сказал с блеском в глазах: «Я не такой дурак, каким кажусь». Голсуорси очаровал и юного Дэвида Гарнета; большое впечатление на того произвели рассказы Голсуорси о гордом олене и краснокожем проводнике-индейце, и он тайно прозвал гостя Бегущим Лосем. Дэвид был также потрясен тем спокойствием, с которым Голсуорси в свой первый визит утихомирил кошку Гарнетов, пришедшую в ярость от того, что собака посмела проявить интерес к ее котятам: он вынес взбесившееся животное из дома с таким видом, будто «она ласково мурлыкала у него на руках в ответ на его ласку». Дэвид вспоминает еще один неприятный случай, когда та же собака Пупси где-то откопала и притащила в дом разлагавшуюся, всю покрытую червями воловью голову. Голсуорси даже не вздрогнул, хотя большинство присутствующих онемели от отвращения и зловония. Он спокойно взял лопату и кирку, отнес ужасный предмет в глубину сада, вырыл большую яму, закопал голову, вернулся в дом, тщательно вымыл руки и отряхнул колени носовым платком, смоченным одеколоном.
Мелкие происшествия... Но как много они говорят о Голсуорси, его невозмутимом спокойствии при любых обстоятельствах и в то же время о его чрезмерной щепетильности. Они также объясняют, почему люди, столь отличающиеся от него по характеру и темпераменту, такие, как Конрад, Форд или Гарнет, любили его и восхищались этими, казалось бы, несовместимыми в одном человеке чертами.
Отношения Гарнета с близкими ему писателями редко складывались счастливо. «Друг мой – враг мой», – пишет Форд Стенли Анвину, выражая мнение многих своих коллег. Отношения Голсуорси с Гарнетом не были исключением, наиболее ярким подтверждением тому служит письмо Голсуорси Гарнету по поводу романа «Патриций», написанное в сентябре 1910 года, десять лет спустя после их первой встречи, из которого видно, что Гарнет так полностью и не преодолел первоначального неблагоприятного мнения о манере письма Голсуорси (сложившегося, когда Гарнет делал для Фишера Анвина внутреннюю рецензию на роман «Джослин»).
«Я всегда чувствовал, что Вы ко мне немножко несправедливы, – с того самого дня, когда прочел кусок из Вашего отзыва на «Джослин» (который вообще не следовало мне посылать), о том, что из меня никогда не выйдет художника, что я всегда буду смотреть на жизнь как бы из окна фешенебельного клуба. И от книги к книге мне всегда казалось, что в глубине души Вы досадуете на то, что вынуждены все больше отходить от такой точки зрения, что Вы со своей крепкой, а в те годы еще более нерушимой верой в свою способность правильного суждения (которая у Вас очень сильна) раз и навсегда раскусили меня и не могли ошибиться. Я всегда чувствовал, что я глубже, более изменчив и, может быть, более широк, чем Вам кажется. Будучи от природы немногословен, я никогда этого не говорил, – но Вы, надеюсь, не рассердитесь, что теперь, впервые за десять лет, если не больше, я высказал то, что думаю. Да, я всегда чувствовал, что борюсь с известным предубеждением, которое укрепляется при каждом нашем свидании моей медлительностью в словах и манере. Вы говорите: «Эта книга – не Вы», – но этим как бы даете понять, что в Ваших глазах я – что-то установившееся, определенное, узкое. Вот это я всегда в Вас чувствую. «Джек такой, etvoilatout!» Вероятно, это привычка критического ума, которому приходится составлять суждения об определенных вещах и отрицать возможность изменения или роста до тех пор, пока изменение или рост не станут слишком явны».
Это письмо во многом проливает свет на характеры обоих литераторов, и надо отдать им должное: столь разные люди все же сумели плодотворно и гармонично работать вместе.
Тем не менее Голсуорси так никогда не смог до конца забыть злосчастную рецензию Гарнета на «Джослин». В последнем написанном им материале – черновике речи, подготовленной для получения Нобелевской премии, содержится обстоятельная попытка оправдать себя. «В письме, в котором он (Анвин. – К. Д.) отказывается в дальнейшем иметь со мной дело, содержится цитата из рецензии на мой роман: «Автор этой книги по своей сути человек из фешенебельного клуба». Меня это больно поразило...» И далее он описывает, сколь мало в его жизни значил клуб: «место, куда я приходил, где вешал шляпу и нырял в какое-нибудь кресло с книгой в руках и с верой в душе в справедливость критики».
Во всяком случае, для Голсуорси отношения с Гарнетом были очень напряженными. В феврале 1902 года он послал ему первый вариант «Острова фарисеев» (первоначально роман назывался «Язычник»). «Я не уверен, что поступаю правильно, посылая Вам эту рукопись в таком виде, но не могу не сделать этого, а потому хотел бы верить, что Вы не разгромите ее полностью до тех пор, пока я не закончу работу над ней». На редкость деликатные отношения между писателем и критиком делали свое дело: Голсуорси чувствовал необходимость в критической оценке Гарнета и в то же время тяготился ею. Он отправляет посылку с только что оконченной рукописью, на которой еще не высохли чернила, герои которой еще слишком дороги авторскому сердцу, чтобы легко можно было вынести неблагоприятные отзывы; но именно потому, что все так свежо, так живо для него, он должен показать это кому-нибудь, особенно такому опытному, такому признанному критику, как Эдвард Гарнет.
Их взаимоотношения были очень щепетильными, но взаимопонимание здесь возникло быстро. «В настоящий момент, независимо от всех критических замечаний, позвольте мне сказать, что «Язычник» делает Вас достойным симпатии в человеческом плане и что рукопись имеет огромное значение и для писателя, и для читателя, так как призвана сократить дистанцию между ними, устранить отчужденность и взаимное непонимание».
Закономерно возникает вопрос, насколько плодотворным было для Голсуорси влияние Гарнета в более поздний период его творчества. Были времена, особенно в период завершения работы над «Собственником», когда Голсуорси считал критику Гарнета пагубной и мешающей ему работать. Но в первые годы их знакомства поддержка и помощь Гарнета, несомненно, много значили для Голсуорси; рядом с ним был очень влиятельный человек, который не только давал ему советы и наставления по части книжного рынка, не только влиял на издателей, занимавшихся романами Голсуорси, но и рекомендовал журналам и другим периодическим изданиям его рассказы и стихи. В апреле 1901 года он предложил «Спикеру» и «Манчестер Гардиан» опубликовать два стихотворения Голсуорси – «Мужество» и «Приключения странствующего рыцаря», и 14 июня он писал Голсуорси: «Редактор «Спикера» написал мне, что опубликует Ваши стихотворения, но позднее – сейчас он полон «под завязку»». В письме от 20 мая 1903 года он дает советы, где лучше издать «Фарисеев» – так тогда назывался роман «Остров фарисеев»: «В нем очень сильна критическая сторона, и он великолепно написан. Я вчера повторил это Дакворту. Я также сказал ему, что посоветовал Вам обратиться к Хайнеману и Метьюену, а к нему в случае необходимости вернуться позднее – по Вашей системе половины прибыли».
Каковы бы ни были недостатки Гарнета – критика и наставника, Голсуорси и его окружение считали дружбу с ним неизбежным приложением к серьезной литературной карьере. «Те из нас, кто хочет хорошо работать, рано или поздно придут к нему. Так почему бы не сделать это раньше?» – писал Голсуорси Моттрэму в 1904 году.
Глава 11
Глава 12
Завтраки по вторникам в лондонском ресторане «Монблан» превращались в приемы Эдварда Гарнета для его литературных протеже. Здесь «собиралась элита городской интеллигенции; она завтракала и под председательством Эдварда Гарнета, который долгое время был литературным (так сказать, «нонконформистским») папой Лондона, обсуждала насущные социальные проблемы...»
В этот период Джон был частым гостем в Кирне – доме Эдварда и Констанции Гарнет, прозванном Эдвардом «уголком Достоевского». Еще до этих визитов Джон был в восторге от переводов Тургенева, сделанных Констанцией, и вел с ней переписку по этому поводу, но, по словам Эдварда Гарнета, впервые к ним в дом Голсуорси привел Джозеф Конрад. Этот дом имеет свою необычную литературную историю. Унаследовав деньги от отца Констанции, Гарнеты решили построить себе загородный дом, расположенный, однако, неподалеку от Лондона, чтобы Эдвард мог ездить туда на работу. Они выбрали участок в Лимпсфилд-Чарте в Кенте – прекрасное, не испорченное цивилизацией место, к тому же поблизости от дома их друга Сиднея Оливье. Уединенное, укрытое со всех сторон от посторонних глаз лесом поле понравилось им обоим, и они построили Кирн по собственному проекту. В этом небольшом доме, спроектированном в форме буквы «L», с толстыми стенами и гигантскими каминами комнатки были очень маленькими, и в конечном итоге дом был несколько странным и неудобным. Тем не менее Гарнетов он устраивал: они были изолированы от местных жителей; в нем они могли работать и принимать своих друзей, и время от времени он становился своеобразным «литературным гетто». Одно время недалеко от них в коттедже «Грейси» жил Форд Медокс Форд со своей женой Элси; в жизни Форда наступил «деревенский период», он с важным видом разгуливал по окрестностям «в халате из грубой ткани и гамашах и разводил уток». Но главным для него, конечно, было находиться возле своего наставника и «средоточия событий».
В таком окружении Голсуорси со своими изысканными манерами и холеной внешностью должен был чувствовать себя «белой вороной». Должно быть, он полагал, что Гарнет считает его несколько странным писателем, потому что сам Гарнет вспоминает, как во время их прощания после первого визита Голсуорси в Кирн-хаус «тот сказал с блеском в глазах: «Я не такой дурак, каким кажусь». Голсуорси очаровал и юного Дэвида Гарнета; большое впечатление на того произвели рассказы Голсуорси о гордом олене и краснокожем проводнике-индейце, и он тайно прозвал гостя Бегущим Лосем. Дэвид был также потрясен тем спокойствием, с которым Голсуорси в свой первый визит утихомирил кошку Гарнетов, пришедшую в ярость от того, что собака посмела проявить интерес к ее котятам: он вынес взбесившееся животное из дома с таким видом, будто «она ласково мурлыкала у него на руках в ответ на его ласку». Дэвид вспоминает еще один неприятный случай, когда та же собака Пупси где-то откопала и притащила в дом разлагавшуюся, всю покрытую червями воловью голову. Голсуорси даже не вздрогнул, хотя большинство присутствующих онемели от отвращения и зловония. Он спокойно взял лопату и кирку, отнес ужасный предмет в глубину сада, вырыл большую яму, закопал голову, вернулся в дом, тщательно вымыл руки и отряхнул колени носовым платком, смоченным одеколоном.
Мелкие происшествия... Но как много они говорят о Голсуорси, его невозмутимом спокойствии при любых обстоятельствах и в то же время о его чрезмерной щепетильности. Они также объясняют, почему люди, столь отличающиеся от него по характеру и темпераменту, такие, как Конрад, Форд или Гарнет, любили его и восхищались этими, казалось бы, несовместимыми в одном человеке чертами.
Отношения Гарнета с близкими ему писателями редко складывались счастливо. «Друг мой – враг мой», – пишет Форд Стенли Анвину, выражая мнение многих своих коллег. Отношения Голсуорси с Гарнетом не были исключением, наиболее ярким подтверждением тому служит письмо Голсуорси Гарнету по поводу романа «Патриций», написанное в сентябре 1910 года, десять лет спустя после их первой встречи, из которого видно, что Гарнет так полностью и не преодолел первоначального неблагоприятного мнения о манере письма Голсуорси (сложившегося, когда Гарнет делал для Фишера Анвина внутреннюю рецензию на роман «Джослин»).
«Я всегда чувствовал, что Вы ко мне немножко несправедливы, – с того самого дня, когда прочел кусок из Вашего отзыва на «Джослин» (который вообще не следовало мне посылать), о том, что из меня никогда не выйдет художника, что я всегда буду смотреть на жизнь как бы из окна фешенебельного клуба. И от книги к книге мне всегда казалось, что в глубине души Вы досадуете на то, что вынуждены все больше отходить от такой точки зрения, что Вы со своей крепкой, а в те годы еще более нерушимой верой в свою способность правильного суждения (которая у Вас очень сильна) раз и навсегда раскусили меня и не могли ошибиться. Я всегда чувствовал, что я глубже, более изменчив и, может быть, более широк, чем Вам кажется. Будучи от природы немногословен, я никогда этого не говорил, – но Вы, надеюсь, не рассердитесь, что теперь, впервые за десять лет, если не больше, я высказал то, что думаю. Да, я всегда чувствовал, что борюсь с известным предубеждением, которое укрепляется при каждом нашем свидании моей медлительностью в словах и манере. Вы говорите: «Эта книга – не Вы», – но этим как бы даете понять, что в Ваших глазах я – что-то установившееся, определенное, узкое. Вот это я всегда в Вас чувствую. «Джек такой, etvoilatout!» Вероятно, это привычка критического ума, которому приходится составлять суждения об определенных вещах и отрицать возможность изменения или роста до тех пор, пока изменение или рост не станут слишком явны».
Это письмо во многом проливает свет на характеры обоих литераторов, и надо отдать им должное: столь разные люди все же сумели плодотворно и гармонично работать вместе.
Тем не менее Голсуорси так никогда не смог до конца забыть злосчастную рецензию Гарнета на «Джослин». В последнем написанном им материале – черновике речи, подготовленной для получения Нобелевской премии, содержится обстоятельная попытка оправдать себя. «В письме, в котором он (Анвин. – К. Д.) отказывается в дальнейшем иметь со мной дело, содержится цитата из рецензии на мой роман: «Автор этой книги по своей сути человек из фешенебельного клуба». Меня это больно поразило...» И далее он описывает, сколь мало в его жизни значил клуб: «место, куда я приходил, где вешал шляпу и нырял в какое-нибудь кресло с книгой в руках и с верой в душе в справедливость критики».
Во всяком случае, для Голсуорси отношения с Гарнетом были очень напряженными. В феврале 1902 года он послал ему первый вариант «Острова фарисеев» (первоначально роман назывался «Язычник»). «Я не уверен, что поступаю правильно, посылая Вам эту рукопись в таком виде, но не могу не сделать этого, а потому хотел бы верить, что Вы не разгромите ее полностью до тех пор, пока я не закончу работу над ней». На редкость деликатные отношения между писателем и критиком делали свое дело: Голсуорси чувствовал необходимость в критической оценке Гарнета и в то же время тяготился ею. Он отправляет посылку с только что оконченной рукописью, на которой еще не высохли чернила, герои которой еще слишком дороги авторскому сердцу, чтобы легко можно было вынести неблагоприятные отзывы; но именно потому, что все так свежо, так живо для него, он должен показать это кому-нибудь, особенно такому опытному, такому признанному критику, как Эдвард Гарнет.
Их взаимоотношения были очень щепетильными, но взаимопонимание здесь возникло быстро. «В настоящий момент, независимо от всех критических замечаний, позвольте мне сказать, что «Язычник» делает Вас достойным симпатии в человеческом плане и что рукопись имеет огромное значение и для писателя, и для читателя, так как призвана сократить дистанцию между ними, устранить отчужденность и взаимное непонимание».
Закономерно возникает вопрос, насколько плодотворным было для Голсуорси влияние Гарнета в более поздний период его творчества. Были времена, особенно в период завершения работы над «Собственником», когда Голсуорси считал критику Гарнета пагубной и мешающей ему работать. Но в первые годы их знакомства поддержка и помощь Гарнета, несомненно, много значили для Голсуорси; рядом с ним был очень влиятельный человек, который не только давал ему советы и наставления по части книжного рынка, не только влиял на издателей, занимавшихся романами Голсуорси, но и рекомендовал журналам и другим периодическим изданиям его рассказы и стихи. В апреле 1901 года он предложил «Спикеру» и «Манчестер Гардиан» опубликовать два стихотворения Голсуорси – «Мужество» и «Приключения странствующего рыцаря», и 14 июня он писал Голсуорси: «Редактор «Спикера» написал мне, что опубликует Ваши стихотворения, но позднее – сейчас он полон «под завязку»». В письме от 20 мая 1903 года он дает советы, где лучше издать «Фарисеев» – так тогда назывался роман «Остров фарисеев»: «В нем очень сильна критическая сторона, и он великолепно написан. Я вчера повторил это Дакворту. Я также сказал ему, что посоветовал Вам обратиться к Хайнеману и Метьюену, а к нему в случае необходимости вернуться позднее – по Вашей системе половины прибыли».
Каковы бы ни были недостатки Гарнета – критика и наставника, Голсуорси и его окружение считали дружбу с ним неизбежным приложением к серьезной литературной карьере. «Те из нас, кто хочет хорошо работать, рано или поздно придут к нему. Так почему бы не сделать это раньше?» – писал Голсуорси Моттрэму в 1904 году.
Глава 11
ГОЛСУОРСИ И ФОРД МЕДОКС ФОРД
Из этой ранней переписки Голсуорси с Эдвардом Гарнетом ясно, что Голсуорси к тому времени уже стал крупной личностью и имел собственное мнение о своем творчестве; он знал, куда шел и что хотел делать. Профессиональная помощь Гарнета была ему нужна для достижения своих целей, но он не желал, чтобы Гарнет разъяснял ему, что это за цели. Опубликованные им произведения свидетельствовали о том, что появился новый писатель, может быть, даже великий писатель. Он обнаружил в себе талант сатирика: сатира была именно тем оружием, которым он прекрасно владел; его произведения были зеркалом, в котором общество увидело свое истинное лицо, свой эгоизм, пустоту существования, ложные ценности и лицемерие.
Тогда же он пытался найти какой-нибудь компромисс, чтобы решить свои личные проблемы; он уже не был отчаявшимся, сосредоточенным на самом себе Жилем Легаром из романа «Джослин», но в обществе продолжал оставаться изгоем. Ведь из-за связи с Адой большинство представителей его класса не могли принимать Джона у себя или относиться к нему с должным уважением: Моттрэм вспоминает, как однажды, когда Голсуорси взял его с собой в свой клуб «Юниор Карлтон»[43], один из молодых членов клуба сделал вид, что не заметил Джона. Позже писатель почувствовал, что ему не следует появляться в клубах или в обществе. Изгнанный из общества, он мог теперь легко контактировать с отверженными – бедняками, представителями низших сословий, заключенными, словом, «отбросами общества». О них он собирался писать, они были предметом заботы Ричарда Шелтона, героя «Острова фарисеев», и убедительным обоснованием для атаки Голсуорси на «форсайтизм» – художественное воплощение основных черт привилегированных, самодовольных «сливок» общества.
Но по иронии судьбы именно Ада – причина его остракизма, основной повод крестового похода Голсуорси против общества – в конце концов вернула его в это общество, превратила его из «сердитого молодого человека», каким он был в 1905 году, в значительную общественную фигуру 1920-х годов. Характерно замечание Моттрэма о том, что, когда Голсуорси стал «одной из наиболее известных личностей своего времени, Ада стала аккуратно заменять его имя на «Дж. Г.», оставив «Джека» и иногда «Джона» для личного пользования».
Однако, подвергаемый остракизму определенными слоями общества, именно в это время Голсуорси тесно сошелся со многими писателями, причем некоторые из них сделались его близкими друзьями, что, возможно, также стало одной из причин его гонений. Позднее эти привязанности перешли в обычные знакомства, и у него осталось мало близких друзей вне семейного круга, хотя они с Адой общались с огромным количеством людей. Ада перечисляла их в своем дневнике, а Джон жаловался, что у него болит рука от постоянных рукопожатий.
Дружба Голсуорси с Эдвардом и Констанцией Гарнет поддерживалась и углублялась, он был частым гостем в их доме, а также любил гостить у Конрадов, постоянно менявших место жительства: «С 1895 по 1905 год я часто гостил у них – сперва в Стэнфорде в Эссексе, затем в Стэнфорде в Кенте. Хозяин был неизменно внимателен и добр ко мне, когда мои щенячьи глаза стали открываться и я, находясь еще только на подступах к литературе, начинал борьбу за овладение мастерством». Бывал Голсуорси и в Пенте близ Олдингтона в графстве Кент. «То было уютное жилище, где все время приходилось помнить о низких потолочных балках, где за окнами резвились утки и кошки, а дальше, на лугу, – ягнята».
Джозеф Конрад к тому времени ушел с морской службы и теперь с огромными трудностями пытался прожить с женой на литературные заработки. Джесси была милым домашним существом, но по уровню интеллекта совершенно не подходила своему мужу, и для вдохновения и поддержки в работе ему необходимо было постоянное общение с друзьями. «Я была благодарна, когда кто-нибудь из самых близких его друзей – Джон Голсуорси, Эдвард Гарнет или Е. Л. Сондерсон – могли приехать к нам на весь уикенд. Симпатия и поддержка, исходившие от них во время этих посещений, благотворно влияли на «умственный механизм» Конрада и вселяли в него бодрость», – писала Джесси после смерти мужа. Тем более что Конрад был таким писателем, который нуждался в поддержке, легко приходил в отчаяние, падал духом и терял уверенность в себе: «Все, любой успех кажется таким безнадежно далеким, как будто он находится за пределами времени, отпущенного человеку, как будто это одно крошечное мгновение, ради которого мы должны безумно суетиться, – писал он Голсуорси. – Вы не представляете себе, как поддерживает меня Ваш интерес ко мне. Я невыразимо устал думать и писать, видеть, чувствовать, жить».
Эту дружбу оба писателя пронесли через всю свою жизнь, но больше всего они встречались в то десятилетие перед женитьбой Голсуорси и писали друг другу почти каждую неделю, хотя, к несчастью, все письма Голсуорси утеряны. Удивительно, что Голсуорси ничего не говорил Конраду о своих литературных планах до тех пор, пока они не стали осуществляться и книга «Под четырьмя ветрами» не оказалась в издательстве. «Этот хитрец никогда не говорил мне, что он пишет, – писал Конрад Анвину в марте 1897 года. – Он первоклассный парень, умница, повидал мир». По-видимому, первая литературная проба его друга не произвела на Конрада особого впечатления, так как, прочитав «Человека из Девона», он писал Голсуорси: «То, что человек, написавший когда-то «Под четырьмя ветрами», стал автором такого сборника, как «Человек из Девона», вызывает у меня чувство огромного удовлетворения. Это подтверждает мою проницательность, мою точку зрения, мои суждения и мою привязанность к Вам, в кого я верил и продолжаю верить».
Ада также была вовлечена в эту дружбу, она проявила большую заинтересованность в работе Конрада, а позднее обращалась к нему за помощью при переводе рассказов Мопассана из сборника под названием «Иветта». «В последнее время я часто общаюсь с Джозефом Конрадом, он помогает мне в переводах с французского... это, кажется, для него отдых, ведь он целый день не притронулся к собственной работе». «Конечно, Ада – ангел», – говорил Конрад Голсуорси.
Дружба домами носила очень непринужденный характер: «Борис (маленький сын Конрада. – К. Д.) интересуется, не приходитесь ли Вы родственником Джеку, покорителю великанов? А в остальном у него все прекрасно». В 1906 году Конрад жил в доме Голсуорси в Лондоне: «Не могу сказать, чтобы я много работал в деревянном домике (беседка в саду), но я честно курю там по три с половиной часа каждое утро, положив перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку. Чего еще можно требовать от добросовестного писателя – право, не знаю». Но более всего Конрад ценил в Голсуорси его уравновешенный характер, цельность натуры и благородство, столь отличные от его собственной импульсивности. Он то был в приподнятом настроении, то вдруг впадал в отчаяние, и на это имелись свои причины: у него было плохо со здоровьем, работа продвигалась с большим трудом и он постоянно испытывал финансовые затруднения. Письма его полны горести: «Я не очень счастлив – мне стало трудно писать. Либо я совсем износился, либо стал идиотом». «Как мне помогает то, что такой человек, как Вы, всегда со мной!»
Должно быть, Голсуорси всегда осознавал разницу в характерах и происхождении между собой и теми писателями, с которыми он теперь сблизился. Он был воспитан как истинный английский джентльмен; его научили быть сдержанным и умеренным в поведении и, главное, ни в коем случае не давать волю чувствам. Он имел также то, чего не имело большинство его новых друзей, – материальную обеспеченность: у него были средства, чтобы вести соответствующий образ жизни, содержать уютный дом, а при желании путешествовать. Более того, он был относительно независим от издателей и даже, как в случае с книгой «Под четырьмя ветрами», мог финансировать публикацию своих книг. Можно возразить, что такая устроенность в те времена имела и негативные стороны, что без трудностей и финансовых забот, которые часто портили настроение Конраду или Форду, жизнь казалась слишком легкой и спокойной. Что талант художника расцветает в нужде, а если ему не с чем бороться, он блекнет. Но в те годы у Голсуорси были свои заботы – его тайная жизнь с Адой, и это дало материал для лучших его произведений.
Через Конрада Голсуорси познакомился с чрезвычайно эксцентричным Фордом Медоксом Фордом, который жил иногда в Пенте близ Олдингтона. (В сентябре 1898 года этот дом снял Конрад, а Форд с женой переехали в деревенский коттедж.) «Хьюффер (Форд) влюбился в книгу «Под четырьмя ветрами», – писал Конрад Голсуорси; после этой книги Форд следил за творчеством Голсуорси с большим интересом. Он писал о рассказе «Спасение Форсайта»: «Это самая прекрасная вещь из написанных Вами». В своих мемуарах Форд описывает, как, будучи в гостях у Конрада в Пенте, он познакомился с Голсуорси: «Я приготовился к чему-то необыкновенному, заметив, с каким сияющим лицом Конрад сообщил: «Джек спрашивает, можно ли ему прийти».
Я правил резвой кобылой. Он (Голсуорси) ухватился сбоку за экипаж, но не сел в него, а сказал, что хочет немного поразмяться...
Я стегнул кобылу. Это было очень хорошее животное, старое, но в его жилах текла кровь настоящего арабского скакуна. Я думал, что увижу этого парня лишь через четверть часа, когда подъеду обратно к дому... Но он был рядом – бежал, держась за коляску, с невозмутимым спокойствием. И пока мы ехали по Пикадилли, он беседовал со мной... о глинистых землях вокруг Пента, которые переходят в известняковые холмы; о том, откуда берутся молодые куропатки; о Шелби Лаундсе, бесстрашном хозяине гончих в Восточном Кенте, который когда-то разводил собак в Кливленде. Англичане должны знать все эти вещи, иначе им не о чем будет болтать. Таким образом он пробежал милю с четвертью. Я чувствовал себя как Мопассан, когда перед его каноэ в Средиземном море вынырнула голова Суинберна[44] и поэт поплыл к берегу рядом с лодкой, весело рассуждая об Анакреоне[45]«.
Этот анекдот напоминает, что на первых порах Голсуорси, хотя и несколько иначе, был столь же странен для своих новых друзей, как и они для него.
В Лондоне (Форд вернулся туда в 1903 году) у них происходили импровизированные «полухолостяцкие» встречи. Голсуорси приглашал своих друзей к завтраку: «Завтра я буду завтракать с Голсуорси (представь, как рано мне придется встать)», – писал Форд Элси в феврале 1903 года и далее описывал квартиру в Обри-Уок: «Двери и окна были всегда открыты, и солнечный свет лился на посвистывающий серебряный чайник, шипящие на серебряных блюдах кушанья, красный кафель на полу, яркие ковры и яркие ширмы. И мы разговаривали до тех пор, пока для меня не наставало время возвращаться в мои окрашенные акварельными красками стены к бесконечному писательскому труду». По-видимому, и Голсуорси тоже посещал Форда, так как он писал, когда в апреле следующего года Форд уехал из Лондона: «Я буду очень скучать по Вас – как было хорошо, когда можно было запросто «заскочить» к Вам».
Вероятно, в те годы на Кемпден-Хилл царила та особая атмосфера, какая бывает в богемной среде; по плану города видно, как близко друг к другу стояли дома членов этого маленького кружка. Мы уже знаем, что квартира Ады и дом супругов Саутер были расположены в нескольких минутах ходьбы от холостяцкой квартиры Голсуорси в Обри-Уок, Форд жил еще ближе – по его словам, прямо напротив водоема в Эрли-Гарденз; недалеко оттуда – на Гордон-Плейс, 17, устроились и Конрады. Вот так они все вместе и жили почти в буквальном смысле этого слова: Форд жалуется, что Конрад писал «Ностромо» в его кабинете, так что они почти соавторы этой книги.
Позже Форд поселился на Холланд-Парк-авеню, 84, где расположилась штаб-квартира журнала «Инглиш Ревью». Здесь же, на Кемпден-Хилл-роуд, 80, находился Саут-Лодж – дом несчастной Вайолет Хант[46]. Интересно, что на обеде у Голсуорси 21 марта 1907 года Вайолет Хант и Форд Медокс Форд встретились впервые после долгих лет разлуки (они были знакомы в детстве), и эта встреча положила начало одному из самых фантастических романов в истории литературы.
Тогда же он пытался найти какой-нибудь компромисс, чтобы решить свои личные проблемы; он уже не был отчаявшимся, сосредоточенным на самом себе Жилем Легаром из романа «Джослин», но в обществе продолжал оставаться изгоем. Ведь из-за связи с Адой большинство представителей его класса не могли принимать Джона у себя или относиться к нему с должным уважением: Моттрэм вспоминает, как однажды, когда Голсуорси взял его с собой в свой клуб «Юниор Карлтон»[43], один из молодых членов клуба сделал вид, что не заметил Джона. Позже писатель почувствовал, что ему не следует появляться в клубах или в обществе. Изгнанный из общества, он мог теперь легко контактировать с отверженными – бедняками, представителями низших сословий, заключенными, словом, «отбросами общества». О них он собирался писать, они были предметом заботы Ричарда Шелтона, героя «Острова фарисеев», и убедительным обоснованием для атаки Голсуорси на «форсайтизм» – художественное воплощение основных черт привилегированных, самодовольных «сливок» общества.
Но по иронии судьбы именно Ада – причина его остракизма, основной повод крестового похода Голсуорси против общества – в конце концов вернула его в это общество, превратила его из «сердитого молодого человека», каким он был в 1905 году, в значительную общественную фигуру 1920-х годов. Характерно замечание Моттрэма о том, что, когда Голсуорси стал «одной из наиболее известных личностей своего времени, Ада стала аккуратно заменять его имя на «Дж. Г.», оставив «Джека» и иногда «Джона» для личного пользования».
Однако, подвергаемый остракизму определенными слоями общества, именно в это время Голсуорси тесно сошелся со многими писателями, причем некоторые из них сделались его близкими друзьями, что, возможно, также стало одной из причин его гонений. Позднее эти привязанности перешли в обычные знакомства, и у него осталось мало близких друзей вне семейного круга, хотя они с Адой общались с огромным количеством людей. Ада перечисляла их в своем дневнике, а Джон жаловался, что у него болит рука от постоянных рукопожатий.
Дружба Голсуорси с Эдвардом и Констанцией Гарнет поддерживалась и углублялась, он был частым гостем в их доме, а также любил гостить у Конрадов, постоянно менявших место жительства: «С 1895 по 1905 год я часто гостил у них – сперва в Стэнфорде в Эссексе, затем в Стэнфорде в Кенте. Хозяин был неизменно внимателен и добр ко мне, когда мои щенячьи глаза стали открываться и я, находясь еще только на подступах к литературе, начинал борьбу за овладение мастерством». Бывал Голсуорси и в Пенте близ Олдингтона в графстве Кент. «То было уютное жилище, где все время приходилось помнить о низких потолочных балках, где за окнами резвились утки и кошки, а дальше, на лугу, – ягнята».
Джозеф Конрад к тому времени ушел с морской службы и теперь с огромными трудностями пытался прожить с женой на литературные заработки. Джесси была милым домашним существом, но по уровню интеллекта совершенно не подходила своему мужу, и для вдохновения и поддержки в работе ему необходимо было постоянное общение с друзьями. «Я была благодарна, когда кто-нибудь из самых близких его друзей – Джон Голсуорси, Эдвард Гарнет или Е. Л. Сондерсон – могли приехать к нам на весь уикенд. Симпатия и поддержка, исходившие от них во время этих посещений, благотворно влияли на «умственный механизм» Конрада и вселяли в него бодрость», – писала Джесси после смерти мужа. Тем более что Конрад был таким писателем, который нуждался в поддержке, легко приходил в отчаяние, падал духом и терял уверенность в себе: «Все, любой успех кажется таким безнадежно далеким, как будто он находится за пределами времени, отпущенного человеку, как будто это одно крошечное мгновение, ради которого мы должны безумно суетиться, – писал он Голсуорси. – Вы не представляете себе, как поддерживает меня Ваш интерес ко мне. Я невыразимо устал думать и писать, видеть, чувствовать, жить».
Эту дружбу оба писателя пронесли через всю свою жизнь, но больше всего они встречались в то десятилетие перед женитьбой Голсуорси и писали друг другу почти каждую неделю, хотя, к несчастью, все письма Голсуорси утеряны. Удивительно, что Голсуорси ничего не говорил Конраду о своих литературных планах до тех пор, пока они не стали осуществляться и книга «Под четырьмя ветрами» не оказалась в издательстве. «Этот хитрец никогда не говорил мне, что он пишет, – писал Конрад Анвину в марте 1897 года. – Он первоклассный парень, умница, повидал мир». По-видимому, первая литературная проба его друга не произвела на Конрада особого впечатления, так как, прочитав «Человека из Девона», он писал Голсуорси: «То, что человек, написавший когда-то «Под четырьмя ветрами», стал автором такого сборника, как «Человек из Девона», вызывает у меня чувство огромного удовлетворения. Это подтверждает мою проницательность, мою точку зрения, мои суждения и мою привязанность к Вам, в кого я верил и продолжаю верить».
Ада также была вовлечена в эту дружбу, она проявила большую заинтересованность в работе Конрада, а позднее обращалась к нему за помощью при переводе рассказов Мопассана из сборника под названием «Иветта». «В последнее время я часто общаюсь с Джозефом Конрадом, он помогает мне в переводах с французского... это, кажется, для него отдых, ведь он целый день не притронулся к собственной работе». «Конечно, Ада – ангел», – говорил Конрад Голсуорси.
Дружба домами носила очень непринужденный характер: «Борис (маленький сын Конрада. – К. Д.) интересуется, не приходитесь ли Вы родственником Джеку, покорителю великанов? А в остальном у него все прекрасно». В 1906 году Конрад жил в доме Голсуорси в Лондоне: «Не могу сказать, чтобы я много работал в деревянном домике (беседка в саду), но я честно курю там по три с половиной часа каждое утро, положив перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку. Чего еще можно требовать от добросовестного писателя – право, не знаю». Но более всего Конрад ценил в Голсуорси его уравновешенный характер, цельность натуры и благородство, столь отличные от его собственной импульсивности. Он то был в приподнятом настроении, то вдруг впадал в отчаяние, и на это имелись свои причины: у него было плохо со здоровьем, работа продвигалась с большим трудом и он постоянно испытывал финансовые затруднения. Письма его полны горести: «Я не очень счастлив – мне стало трудно писать. Либо я совсем износился, либо стал идиотом». «Как мне помогает то, что такой человек, как Вы, всегда со мной!»
Должно быть, Голсуорси всегда осознавал разницу в характерах и происхождении между собой и теми писателями, с которыми он теперь сблизился. Он был воспитан как истинный английский джентльмен; его научили быть сдержанным и умеренным в поведении и, главное, ни в коем случае не давать волю чувствам. Он имел также то, чего не имело большинство его новых друзей, – материальную обеспеченность: у него были средства, чтобы вести соответствующий образ жизни, содержать уютный дом, а при желании путешествовать. Более того, он был относительно независим от издателей и даже, как в случае с книгой «Под четырьмя ветрами», мог финансировать публикацию своих книг. Можно возразить, что такая устроенность в те времена имела и негативные стороны, что без трудностей и финансовых забот, которые часто портили настроение Конраду или Форду, жизнь казалась слишком легкой и спокойной. Что талант художника расцветает в нужде, а если ему не с чем бороться, он блекнет. Но в те годы у Голсуорси были свои заботы – его тайная жизнь с Адой, и это дало материал для лучших его произведений.
Через Конрада Голсуорси познакомился с чрезвычайно эксцентричным Фордом Медоксом Фордом, который жил иногда в Пенте близ Олдингтона. (В сентябре 1898 года этот дом снял Конрад, а Форд с женой переехали в деревенский коттедж.) «Хьюффер (Форд) влюбился в книгу «Под четырьмя ветрами», – писал Конрад Голсуорси; после этой книги Форд следил за творчеством Голсуорси с большим интересом. Он писал о рассказе «Спасение Форсайта»: «Это самая прекрасная вещь из написанных Вами». В своих мемуарах Форд описывает, как, будучи в гостях у Конрада в Пенте, он познакомился с Голсуорси: «Я приготовился к чему-то необыкновенному, заметив, с каким сияющим лицом Конрад сообщил: «Джек спрашивает, можно ли ему прийти».
Я правил резвой кобылой. Он (Голсуорси) ухватился сбоку за экипаж, но не сел в него, а сказал, что хочет немного поразмяться...
Я стегнул кобылу. Это было очень хорошее животное, старое, но в его жилах текла кровь настоящего арабского скакуна. Я думал, что увижу этого парня лишь через четверть часа, когда подъеду обратно к дому... Но он был рядом – бежал, держась за коляску, с невозмутимым спокойствием. И пока мы ехали по Пикадилли, он беседовал со мной... о глинистых землях вокруг Пента, которые переходят в известняковые холмы; о том, откуда берутся молодые куропатки; о Шелби Лаундсе, бесстрашном хозяине гончих в Восточном Кенте, который когда-то разводил собак в Кливленде. Англичане должны знать все эти вещи, иначе им не о чем будет болтать. Таким образом он пробежал милю с четвертью. Я чувствовал себя как Мопассан, когда перед его каноэ в Средиземном море вынырнула голова Суинберна[44] и поэт поплыл к берегу рядом с лодкой, весело рассуждая об Анакреоне[45]«.
Этот анекдот напоминает, что на первых порах Голсуорси, хотя и несколько иначе, был столь же странен для своих новых друзей, как и они для него.
В Лондоне (Форд вернулся туда в 1903 году) у них происходили импровизированные «полухолостяцкие» встречи. Голсуорси приглашал своих друзей к завтраку: «Завтра я буду завтракать с Голсуорси (представь, как рано мне придется встать)», – писал Форд Элси в феврале 1903 года и далее описывал квартиру в Обри-Уок: «Двери и окна были всегда открыты, и солнечный свет лился на посвистывающий серебряный чайник, шипящие на серебряных блюдах кушанья, красный кафель на полу, яркие ковры и яркие ширмы. И мы разговаривали до тех пор, пока для меня не наставало время возвращаться в мои окрашенные акварельными красками стены к бесконечному писательскому труду». По-видимому, и Голсуорси тоже посещал Форда, так как он писал, когда в апреле следующего года Форд уехал из Лондона: «Я буду очень скучать по Вас – как было хорошо, когда можно было запросто «заскочить» к Вам».
Вероятно, в те годы на Кемпден-Хилл царила та особая атмосфера, какая бывает в богемной среде; по плану города видно, как близко друг к другу стояли дома членов этого маленького кружка. Мы уже знаем, что квартира Ады и дом супругов Саутер были расположены в нескольких минутах ходьбы от холостяцкой квартиры Голсуорси в Обри-Уок, Форд жил еще ближе – по его словам, прямо напротив водоема в Эрли-Гарденз; недалеко оттуда – на Гордон-Плейс, 17, устроились и Конрады. Вот так они все вместе и жили почти в буквальном смысле этого слова: Форд жалуется, что Конрад писал «Ностромо» в его кабинете, так что они почти соавторы этой книги.
Позже Форд поселился на Холланд-Парк-авеню, 84, где расположилась штаб-квартира журнала «Инглиш Ревью». Здесь же, на Кемпден-Хилл-роуд, 80, находился Саут-Лодж – дом несчастной Вайолет Хант[46]. Интересно, что на обеде у Голсуорси 21 марта 1907 года Вайолет Хант и Форд Медокс Форд встретились впервые после долгих лет разлуки (они были знакомы в детстве), и эта встреча положила начало одному из самых фантастических романов в истории литературы.
Глава 12
«ОСТРОВ ФАРИСЕЕВ»
Таково было окружение Голсуорси в годы, когда он создавал свои самые смелые и имевшие наибольший успех произведения. В среде писателей и критиков он утвердился как многообещающий автор, но книга, которая привлечет внимание широкой читательской аудитории, была еще впереди, к тому же он пока не зарабатывал литературой себе на жизнь. «За девять, нет, пожалуй, за одиннадцать лет я не заработал ни пенни тем, что я (но никто другой, кроме меня) считал своей профессией. Я в ту пору был серьезным молодым человеком, учеником, которому некая внутренняя сила и вера в себя говорили, что однажды он станет настоящим писателем».