Страница:
Перед отъездом из Англии им необходимо было завершить множество дел: теперь тайна была раскрыта, и они должны были наконец посвятить близких друзей в истинный смысл их отношений; кроме того, Джон вынужден был выйти из всех клубов и отойти от дел. Хотя Голсуорси был глубоко убежден в том, что в сложившейся ситуации они с Адой избрали единственно верный путь, хотя он не раз освещал положение замужней женщины, несчастной в браке, в своих произведениях, тем не менее он понимал, что близкие друзья вполне могут осуждать его и, возможно, даже отречься от него из-за его поступка. Он не сомневался в том, что теряет право называться уважаемым и полноправным членом своего общества. «Мой дорогой Хорн, – писал он Сент Джону Хорнби 8 января, – я пишу тебе, чтобы отказаться быть доверенным лицом в твоем брачном контракте. Не думай, что это из-за того, что я боюсь лишних хлопот; я был бы счастлив, если бы все мои официальные обязанности носили столь же приятный и безболезненный характер. Суть в том, что я теперь не подхожу для такого рода дел. Иными словами, я покидаю Англию вместе с человеком, с которым меня связывает давняя и прочная привязанность. Когда завершатся все надлежащие формальности и настанет подходящее время (если судьба будет к нам благосклонна), мы поженимся и вернемся в Англию.
Я не хочу особенно распространяться на эту тему, скажу тебе только, что ее замужество с самого начала было ужасным, что я держался в тени до тех пор, пока их разрыв не стал делом предрешенным, что если кого и стоит обвинять, то только меня, но у меня нет ощущения вины, и я уверен, что любой из нас на моем месте поступил бы точно так же. Ее муж – мой двоюродный брат, и этим объясняется то, что, пока был жив мой отец, мы не имели права причинять ему боль скандалом.
Мы полностью преданы друг другу, мы не думаем, что что-либо может помешать нам, и мы этого не допустим. Те, кто знает нас лучше, полагают, что это будет нетрудно сделать. Я отошел от всех дел, вышел из клубов и т. д., и у меня наконец-то будет время и ничем не отягощенный ум, чтобы писать».
Ральфу Моттрэму, который знал их обоих и, вероятно, уже был в курсе происходящего, Голсуорси написал аналогичное письмо, но в менее извиняющемся тоне:
«Я уезжаю на 6—7 месяцев за границу – до тех пор, пока мы с Адой сможем пожениться. Ожидание – монстр с головой гидры будет убит, надеюсь, уже в этом месяце тем, что называется «процессом» в так называемом суде.
После нашего возвращения, если Вы все еще будете считать нас людьми достойными, я надеюсь, Вы посетите нас в том маленьком домике, который я приобрел. Между тем, мой милый мальчик, я расстаюсь с Вами с чувством искрен93ней симпатии. Я настаиваю на том, чтобы Вы продолжали писать и не унывали.
Нам предстоит пережить любопытный и захватывающий период, так как Ада, слава богу, совсем не то, что можно назвать обыкновенной женщиной, к тому же мы не зря пронесли через все испытания нашу преданность. Любопытно посмотреть, как будут воспринимать все это окружающие. В целом, это укрепляет веру в природу человека».
По условиям завещания отца Голсуорси получил значительно большую финансовую свободу, чем имел до сих пор. Он мог свободно позволить себе и Аде вести тот подвижный образ жизни, который – он чувствовал – им предстоял, и в то же время содержать сначала один, затем два дома в Англии. Все это требовало немалых затрат, а он пока еще ничего не зарабатывал своими книгами. В 1903 году, когда от него ушла жена, Джон Голсуорси-старший изменил завещание, сильно сократив долю жены в наследстве и увеличив долю детей: Джон получил две тысячи пятьсот фунтов стерлингов, которые не облагались налогами, и его годовой доход возрос с четырехсот фунтов до семисот; более того, по истечении семи лет остатки отцовского состояния надлежало в равных частях распределить между детьми. Сыновья унаследовали их полностью, дочери должны были разделить свою долю с детьми.
Вначале Голсуорси поехали в Италию, и 1 февраля Джон смог написать Эдварду Гарнету, что их адрес последующие десять дней будет: ««Гранд-отель» в Леванто близ Специи». Воспоминания же Ады дают основание предположить, что этот период продлился несколько дольше:
«Находясь достаточно долго на Итальянской Ривьере в Леванто, мы обнаружили здесь немало неплохих маршрутов для прогулок. Утренние часы мы отдавали работе – он делал окончательную обработку «Собственника», я перепечатывала начисто текст. Днем мы изучали окрестности. Мы находили, что здесь очень мило, хотя должна сознаться, что это по большей части были довольно унылые предместья и дорога примерно полторы мили длиной. Эту скучную картину немного оживляли несколько крестьянок, стоящих у своих домов с пряжей: веретено крутилось, нить постепенно удлинялась под их пальцами. У меня есть повод вспоминать прогулки по Леванто, так как в часы, свободные от перепечатывания романа, я составляла путеводитель... Дороги вдоль побережья на север и на юг были очень живописны, особенно на север. Больше всего нам нравился один утес, на вершине которого росли великолепные сосны, между их золотистыми стволами было видно темно-синее море. Это плато мы назвали «греческим», подразумевая под этим нечто, понятное нам одним, хотя никогда не были в Греции».
Эти месяцы остались самыми счастливыми в жизни Ады и Джона; они могли уже считать себя супругами и обрели уверенность в будущем; Джон работал над романом, который должен был принести ему наибольший успех; Ада, как она некогда и мечтала, оказывала помощь и поддержку великому писателю. В 1932 году Голсуорси, вспоминая период работы над «Собственником», отмечает то чувство полного умиротворения, которое он тогда постоянно испытывал:
«Был замысел написать «Собственника» в сатирическом ключе, он создавался на большом подъеме. Я работал над ним, где придется, в самый острый период моей жизни. Две трети романа я писал два года, остальную треть завершил за шесть недель, когда на страницы рукописи сквозь ветви зимних деревьев пробивался бледный свет солнца Северной Италии. Я не торопился с публикацией этой книги, я знал, что это будет лучшее из всего, что я написал. Перечитывать его – предложение за предложением – доставляло мне истинное наслаждение, которое, похоже, я могу при желании испытать вновь».
Итак, Голсуорси не торопился с публикацией книги. Более подробно говорится об этом в письме к Гарнету. «Я не хочу, чтобы книга вышла до октября, возможно, даже до Рождества, т. е. пока мы не сможем пожениться».
Из Леванто они направились в Амальфи. Голсуорси надеялся, что здесь к ним в конце марта присоединится Гарнет. «Было бы очень здорово, если бы Вы смогли еще раз просмотреть рукопись, и было бы совсем чудесно, если бы Вы смогли сделать это вместе с нами в Италии, поэтому я прошу Вас выкроить хотя бы десять дней – в конце марта – и приехать к нам в Амальфи. Я, конечно, обеспечу средства для поездки». Вероятно, окончательно книга обсуждалась в длинных и эмоционально насыщенных письмах, так как Гарнет в Италию так и не приехал. Но «Собственник» был закончен в Амальфи. «Вчера я закончил вычитку текста, – писал Голсуорси 20 марта Ральфу Моттрэму. – В книге более 100 000 слов, и Беллок называет ее наиболее «значительным» из моих произведений...»
Климат был слишком жарким для пешеходных прогулок; «Чем дальше на юг, тем меньше хочется бродить пешком, хотя и в Сорренто, и в Амальфи мы много гуляли». Они посетили Конрада с женой, которые отдыхали на Капри. «Неделю мы пробыли в Сорренто, затем еще около недели на Капри, где обосновались Конрады. Мы провели вместе много времени, затем он проводил нас в Неаполь».
«Вы напоминаете мне Одиссея, собравшего у себя на Аддисон-роуд странную коллекцию наблюдений над людьми – принесенных с гор, полученных в дорожных каретах, заимствованных у домохозяек и официантов в гостиницах. Могу добавить, что среди своих друзей Вы очень популярны, они Вас глубоко уважают», – писал Гарнет Голсуорси в мае, когда тот уже готовил к отправке первый завершенный черновик «Собственника». Драгоценная посылка была отправлена из Неаполя сестре Лилиан, которая должна была немедленно телеграфировать о ее получении: тогда другой экземпляр он направит прямо Гарнету.
Затем они уехали из Неаполя и через Флоренцию отправились в Австрию, сначала в Тироль, где остановились в гостинице «Мендель», потом, в конце мая, в Мадонна-ди-Кампильо. Все эти переезды и совместное проживание в гостиницах облегчалось для них тем, что они уже тогда носили одну фамилию. Это был подарок судьбы, без которого все эти путешествия вряд ли бы состоялись, так как Ада не была той женщиной, которая смогла бы переносить постоянное, пусть даже молчаливое, осуждение посторонних. Впоследствии Голсуорси вновь и вновь приезжали в Тироль. Они любили сами горы, любили прогулки по ним и гостиницу «Мендельхоф», принадлежавшую семье Шпреттеров, которые относились к своим гостям как к друзьям.
Мадонна-ди-Кампильо произвела на Аду менее благоприятное впечатление, хотя она однажды слушала там соловьев, которые «пели круглые сутки». Ада считала, что они должны петь только ночью, и она предпочла бы слушать «самый громкий крик черного дрозда». Она жаловалась, что окрестности очень скучные и однообразные, хотя на фотографии, сделанной одним из друзей, запечатлен «медведь, который взирает на расположившуюся неподалеку компанию».
Из гостиницы «Мендель» Голсуорси, узнав, что рукопись благополучно прибыла к сестре, отправил второй ее экземпляр Гарнету заказной бандеролью. «Это мой единственный полный экземпляр, и я очень нервничаю из-за него, так как вряд ли у меня хватит мужества привести в такой же вид еще один экземпляр». Из этого следует, что Голсуорси продолжал работать над рукописью и вносил в нее изменения даже после того, как отправил из Неаполя первый экземпляр. Теперь он считал, что работа над книгой закончена, и просил Гарнета, чтобы ее «тщательно перепечатали под чьим-нибудь особым наблюдением, за что я заплачу дополнительно, так же, как и за отправку». А пока ему оставалось с нетерпением ожидать, какой приговор вынесут его великой книге, причем ждать в не очень благоприятных условиях, так как «из оставшихся двенадцати дней девять лил дождь как из ведра».
27 мая пришло письмо, извещавшее о судьбе этой столь важной для Голсуорси книги. Содержание романа вызвало серьезнейший спор между автором и редактором, ставший почти историческим, по поводу того, имеет ли кто-нибудь право, более того – возможность становиться между писателем и его героями. Они – плоды его воображения: может ли кто-нибудь, кроме автора, знать, как они должны или будут вести себя при тех или иных обстоятельствах. И все-таки факт остается фактом: посторонний человек пытался доказать, как это сделал Гарнет, что такой-то персонаж (этим таким-то был Босини) не должен был вести себя так, как он себя вел, что не в его характере вести себя так, как его заставили себя вести. Все это является свидетельством того, что книга и ее герои живут собственной жизнью, отмежевавшись от своего создателя.
Письмо Гарнета начинается с комплиментов книге Голсуорси, но затем он почти сразу же переходит к главному своему замечанию: конец романа все портит. В первоначальном варианте Босини, возлюбленный Ирэн, настолько удручен, узнав, что муж Ирэн Сомс силой овладел своей женой, что в отчаянии ночью выбегает на улицу и бросается под экипаж с намерением покончить с жизнью.
«Короче говоря, я считаю эту книгу великолепной, написанной на высоком художественном уровне, а несколько мест в ней почти гениальны. Но, и я всячески это подчеркиваю, я считаю самоубийство Босини художественным просчетом, причем грубейшим, психологически фальшивым и серьезно портящим впечатление от всей истории». Далее он насчитывает ни много ни мало восемь причин, по которым он считает, что самоубийство Босини совершенно не соответствует его характеру и невероятно.
Большинство аргументов Гарнета основано на том, что Голсуорси недопонимает людей менее состоятельных, чем он сам. «Любой человек, – пишет он, – который сам пробивал себе дорогу и жил на хлебе и сыре, частично застрахован от таких «финансовых крахов» до тех пор, пока семейные заботы и возраст не ослабят его волю».
Голсуорси слышит в этом отголоски более раннего, больно ранившего его обвинения: неужели Гарнет до сих пор считает, что Голсуорси видит мир только из окон своего клуба? Неужели Голсуорси так и не сумел поставить себя на место тех, чьи жизненные обстоятельства отличаются от его собственных? И Гарнет усугубляет это сомнение, посыпая солью и без того болезненную рану – он заканчивает свое письмо следующим замечанием: «Вы вкладываете отношение к жизни человека с солидным банковским счетом в душу человека, презирающего банковский счет, и смешиваете их».
Ответ, вернее, ответы, так как Голсуорси написал одно за другим сразу три письма, были отправлены немедленно. «Только что получил Ваше письмо, после того как девять часов добирался сюда на лошадях, и, вероятно, отвечаю слишком быстро, но, когда плохо, хочется поскорее облегчить душу. А плохо мне потому, что это, кажется, первое серьезное расхождение между нами в вопросах искусства». Из этого видно, что Гарнет не понял, что является для Голсуорси самым важным. Голсуорси чувствовал, что, не сумев четко обосновать мотивы поступков Босини, он как романист не справился со своей задачей. Гарнет считал, что в финале книги любовники должны вместе убежать, прихватив с собой «50 фунтов и ее драгоценности стоимостью, скажем, 30 фунтов». Такой конец был для Голсуорси неприемлем. Ирэн и ее прототип Ада были слишком гордыми женщинами, и они не могли представить себе, что могут взять что-либо у ненавистных мужей; к тому же, подчеркивает Голсуорси, по сути своей они пассивны. Гарнету, как и многим читателям романа, трудно понять тот ужас, в который повергает автора ситуация, вынуждающая женщину иметь близкие отношения с нелюбимым мужчиной, а также отчаяние (доводящее до желания покончить с собой) человека, любящего ее так, как любит Ирэн Босини. Голсуорси называет это «огромным моральным потрясением», «возможно, самым сильным моральным потрясением, которое может испытать безмерно любящий человек». Почти то же самое происходит в последнем романе Голсуорси «Через реку», где покинутый героиней произведения Клер муж Джерри Корвен насильно овладевает ею, и это событие повергает ее возлюбленного Тони Крума в безграничное отчаяние. Из всего этого можно сделать вывод, что аналогичные случаи имели место и с Адой, и, продолжая жить со своим первым мужем, она разжигала воображение своего сверхчувствительного молодого возлюбленного описанием ужасов супружеской жизни.
Эти мотивы нашли отражение в критических замечаниях Гарнета и беспокоили Голсуорси, но более всего его огорчало то, что друг не понял главного в романе. По замыслу Голсуорси, концовка романа, когда возлюбленные расстаются навсегда, является подтверждением очевидного поражения «форсайтизма». Форсайтизм, философия собственничества, являлся, как мы подробнее рассмотрим далее, объектом самых яростных атак писателя, и он считал, что видимая победа Сомса на самом деле является полным его поражением, доказывающим, какая «пустая оболочка» эта собственность.
Письма, написанные Голсуорси Гарнету из Тироля в начале июня, раскрывают, как автор постепенно начинал разделять мнение своего друга по поводу кончины Босини. «Я начал предварительную работу над третьей частью и думаю, что соглашусь с Вашим мнением в отношении самоубийства Босини. Я чувствую, что Вы правы; по мере написания романа тон его становился все более мрачным, а ведь в литературе нет места психологии». И в следующем письме миссис Гарнет: «Могу Вас порадовать – я сдаюсь. Общими силами вы убедили меня в том, что Босини – живой человек, а не просто фигура, присутствующая в книге ради сюжета». И далее в этом же письме он разъясняет: «В Сорренто, когда я закончил книгу, я был до того вымотан, что пять-шесть недель не мог даже письма написать; потому-то отчасти я, вероятно, и цеплялся сперва за самоубийство Босини». Итак, компромисс был достигнут: Босини оказывается в густом тумане под колесами экипажа, и читателю остается самому решать, произошло ли это случайно или преднамеренно. Странно, что у Гарнета было так много возражений в отношении Босини, так как, хотя этот персонаж не был тщательно продуман, прообразом Босини был сам Гарнет, о чем его сын Дэвид писал в биографии отца. Но может ли это быть? В письме от 2 июня Голсуорси замечает: «Между прочим, хотя это и говорит против меня, мы оба считаем, что такой человек, как Босини, по складу своего характера не способен на самоубийство; но, должен сказать, это ровным счетом ничего не значит, так как на это способны люди совершенно разных темпераментов».
Эта переписка, судьба Босини, суть его характера, должно быть, стали темой нескончаемых бесед между Джоном и Адой во время их путешествия по Тиролю, и, безусловно, именно во время этих бесед были выработаны аргументы для письменных споров с Гарнетом. Но книга наконец была завершена, получила новое окончание, и 13 июля Голсуорси с гордостью пишет Гарнету: «Я только что выслал рукопись одной посылкой (но не заказной), надеясь, что так она дойдет быстрее, чем заказная. Я послал ее Дакворту. Будет очень печально, если Вы не получите ее к среде. Но выяснилось, что, если бы мы посылали текст заказными письмами, это обошлось бы нам в 3 фунта. Я никак не могу разобраться в порядках на почте в этой стране, мне кажется, они меняются здесь каждую неделю. Мы отнесли драгоценную рукопись в мешке, как кота, которого собираются топить. Нам пришлось бродить около четырех часов, пока мы нашли подходящее отделение связи, и сейчас мы отправимся в обратный путь».
Все переговоры по поводу публикации книги прошли гладко, и 26 июля Гарнет смог сообщить Голсуорси, что Полинг из издательства «Хайнеман», «несомненно, возьмет «Собственника» на Ваших условиях». Но у Гарнета все еще были замечания по последним главам – «они скучны и написаны без вдохновения», и он чувствовал, что Голсуорси еще вернется к работе над ними.
Протягивал ли Голсуорси Гарнету «оливковую ветвь», когда в постскриптуме письма к нему в январе следующего года написал: «P. S. 6—7 января. Дорогой Эдвард! Я забыл спросить, не будете ли Вы возражать, если я посвящу «Собственника» Вам. Не размышляйте, говорите «да». Ваш Джек»? Если это так, то это очень дорогая оливковая ветвь, так как, вероятно, Голсуорси жаждал посвятить эту книгу Аде, его Ирэн, которая наконец-то стала его женой.
Глава 15
Я не хочу особенно распространяться на эту тему, скажу тебе только, что ее замужество с самого начала было ужасным, что я держался в тени до тех пор, пока их разрыв не стал делом предрешенным, что если кого и стоит обвинять, то только меня, но у меня нет ощущения вины, и я уверен, что любой из нас на моем месте поступил бы точно так же. Ее муж – мой двоюродный брат, и этим объясняется то, что, пока был жив мой отец, мы не имели права причинять ему боль скандалом.
Мы полностью преданы друг другу, мы не думаем, что что-либо может помешать нам, и мы этого не допустим. Те, кто знает нас лучше, полагают, что это будет нетрудно сделать. Я отошел от всех дел, вышел из клубов и т. д., и у меня наконец-то будет время и ничем не отягощенный ум, чтобы писать».
Ральфу Моттрэму, который знал их обоих и, вероятно, уже был в курсе происходящего, Голсуорси написал аналогичное письмо, но в менее извиняющемся тоне:
«Я уезжаю на 6—7 месяцев за границу – до тех пор, пока мы с Адой сможем пожениться. Ожидание – монстр с головой гидры будет убит, надеюсь, уже в этом месяце тем, что называется «процессом» в так называемом суде.
После нашего возвращения, если Вы все еще будете считать нас людьми достойными, я надеюсь, Вы посетите нас в том маленьком домике, который я приобрел. Между тем, мой милый мальчик, я расстаюсь с Вами с чувством искрен93ней симпатии. Я настаиваю на том, чтобы Вы продолжали писать и не унывали.
Нам предстоит пережить любопытный и захватывающий период, так как Ада, слава богу, совсем не то, что можно назвать обыкновенной женщиной, к тому же мы не зря пронесли через все испытания нашу преданность. Любопытно посмотреть, как будут воспринимать все это окружающие. В целом, это укрепляет веру в природу человека».
По условиям завещания отца Голсуорси получил значительно большую финансовую свободу, чем имел до сих пор. Он мог свободно позволить себе и Аде вести тот подвижный образ жизни, который – он чувствовал – им предстоял, и в то же время содержать сначала один, затем два дома в Англии. Все это требовало немалых затрат, а он пока еще ничего не зарабатывал своими книгами. В 1903 году, когда от него ушла жена, Джон Голсуорси-старший изменил завещание, сильно сократив долю жены в наследстве и увеличив долю детей: Джон получил две тысячи пятьсот фунтов стерлингов, которые не облагались налогами, и его годовой доход возрос с четырехсот фунтов до семисот; более того, по истечении семи лет остатки отцовского состояния надлежало в равных частях распределить между детьми. Сыновья унаследовали их полностью, дочери должны были разделить свою долю с детьми.
Вначале Голсуорси поехали в Италию, и 1 февраля Джон смог написать Эдварду Гарнету, что их адрес последующие десять дней будет: ««Гранд-отель» в Леванто близ Специи». Воспоминания же Ады дают основание предположить, что этот период продлился несколько дольше:
«Находясь достаточно долго на Итальянской Ривьере в Леванто, мы обнаружили здесь немало неплохих маршрутов для прогулок. Утренние часы мы отдавали работе – он делал окончательную обработку «Собственника», я перепечатывала начисто текст. Днем мы изучали окрестности. Мы находили, что здесь очень мило, хотя должна сознаться, что это по большей части были довольно унылые предместья и дорога примерно полторы мили длиной. Эту скучную картину немного оживляли несколько крестьянок, стоящих у своих домов с пряжей: веретено крутилось, нить постепенно удлинялась под их пальцами. У меня есть повод вспоминать прогулки по Леванто, так как в часы, свободные от перепечатывания романа, я составляла путеводитель... Дороги вдоль побережья на север и на юг были очень живописны, особенно на север. Больше всего нам нравился один утес, на вершине которого росли великолепные сосны, между их золотистыми стволами было видно темно-синее море. Это плато мы назвали «греческим», подразумевая под этим нечто, понятное нам одним, хотя никогда не были в Греции».
Эти месяцы остались самыми счастливыми в жизни Ады и Джона; они могли уже считать себя супругами и обрели уверенность в будущем; Джон работал над романом, который должен был принести ему наибольший успех; Ада, как она некогда и мечтала, оказывала помощь и поддержку великому писателю. В 1932 году Голсуорси, вспоминая период работы над «Собственником», отмечает то чувство полного умиротворения, которое он тогда постоянно испытывал:
«Был замысел написать «Собственника» в сатирическом ключе, он создавался на большом подъеме. Я работал над ним, где придется, в самый острый период моей жизни. Две трети романа я писал два года, остальную треть завершил за шесть недель, когда на страницы рукописи сквозь ветви зимних деревьев пробивался бледный свет солнца Северной Италии. Я не торопился с публикацией этой книги, я знал, что это будет лучшее из всего, что я написал. Перечитывать его – предложение за предложением – доставляло мне истинное наслаждение, которое, похоже, я могу при желании испытать вновь».
Итак, Голсуорси не торопился с публикацией книги. Более подробно говорится об этом в письме к Гарнету. «Я не хочу, чтобы книга вышла до октября, возможно, даже до Рождества, т. е. пока мы не сможем пожениться».
Из Леванто они направились в Амальфи. Голсуорси надеялся, что здесь к ним в конце марта присоединится Гарнет. «Было бы очень здорово, если бы Вы смогли еще раз просмотреть рукопись, и было бы совсем чудесно, если бы Вы смогли сделать это вместе с нами в Италии, поэтому я прошу Вас выкроить хотя бы десять дней – в конце марта – и приехать к нам в Амальфи. Я, конечно, обеспечу средства для поездки». Вероятно, окончательно книга обсуждалась в длинных и эмоционально насыщенных письмах, так как Гарнет в Италию так и не приехал. Но «Собственник» был закончен в Амальфи. «Вчера я закончил вычитку текста, – писал Голсуорси 20 марта Ральфу Моттрэму. – В книге более 100 000 слов, и Беллок называет ее наиболее «значительным» из моих произведений...»
Климат был слишком жарким для пешеходных прогулок; «Чем дальше на юг, тем меньше хочется бродить пешком, хотя и в Сорренто, и в Амальфи мы много гуляли». Они посетили Конрада с женой, которые отдыхали на Капри. «Неделю мы пробыли в Сорренто, затем еще около недели на Капри, где обосновались Конрады. Мы провели вместе много времени, затем он проводил нас в Неаполь».
«Вы напоминаете мне Одиссея, собравшего у себя на Аддисон-роуд странную коллекцию наблюдений над людьми – принесенных с гор, полученных в дорожных каретах, заимствованных у домохозяек и официантов в гостиницах. Могу добавить, что среди своих друзей Вы очень популярны, они Вас глубоко уважают», – писал Гарнет Голсуорси в мае, когда тот уже готовил к отправке первый завершенный черновик «Собственника». Драгоценная посылка была отправлена из Неаполя сестре Лилиан, которая должна была немедленно телеграфировать о ее получении: тогда другой экземпляр он направит прямо Гарнету.
Затем они уехали из Неаполя и через Флоренцию отправились в Австрию, сначала в Тироль, где остановились в гостинице «Мендель», потом, в конце мая, в Мадонна-ди-Кампильо. Все эти переезды и совместное проживание в гостиницах облегчалось для них тем, что они уже тогда носили одну фамилию. Это был подарок судьбы, без которого все эти путешествия вряд ли бы состоялись, так как Ада не была той женщиной, которая смогла бы переносить постоянное, пусть даже молчаливое, осуждение посторонних. Впоследствии Голсуорси вновь и вновь приезжали в Тироль. Они любили сами горы, любили прогулки по ним и гостиницу «Мендельхоф», принадлежавшую семье Шпреттеров, которые относились к своим гостям как к друзьям.
Мадонна-ди-Кампильо произвела на Аду менее благоприятное впечатление, хотя она однажды слушала там соловьев, которые «пели круглые сутки». Ада считала, что они должны петь только ночью, и она предпочла бы слушать «самый громкий крик черного дрозда». Она жаловалась, что окрестности очень скучные и однообразные, хотя на фотографии, сделанной одним из друзей, запечатлен «медведь, который взирает на расположившуюся неподалеку компанию».
Из гостиницы «Мендель» Голсуорси, узнав, что рукопись благополучно прибыла к сестре, отправил второй ее экземпляр Гарнету заказной бандеролью. «Это мой единственный полный экземпляр, и я очень нервничаю из-за него, так как вряд ли у меня хватит мужества привести в такой же вид еще один экземпляр». Из этого следует, что Голсуорси продолжал работать над рукописью и вносил в нее изменения даже после того, как отправил из Неаполя первый экземпляр. Теперь он считал, что работа над книгой закончена, и просил Гарнета, чтобы ее «тщательно перепечатали под чьим-нибудь особым наблюдением, за что я заплачу дополнительно, так же, как и за отправку». А пока ему оставалось с нетерпением ожидать, какой приговор вынесут его великой книге, причем ждать в не очень благоприятных условиях, так как «из оставшихся двенадцати дней девять лил дождь как из ведра».
27 мая пришло письмо, извещавшее о судьбе этой столь важной для Голсуорси книги. Содержание романа вызвало серьезнейший спор между автором и редактором, ставший почти историческим, по поводу того, имеет ли кто-нибудь право, более того – возможность становиться между писателем и его героями. Они – плоды его воображения: может ли кто-нибудь, кроме автора, знать, как они должны или будут вести себя при тех или иных обстоятельствах. И все-таки факт остается фактом: посторонний человек пытался доказать, как это сделал Гарнет, что такой-то персонаж (этим таким-то был Босини) не должен был вести себя так, как он себя вел, что не в его характере вести себя так, как его заставили себя вести. Все это является свидетельством того, что книга и ее герои живут собственной жизнью, отмежевавшись от своего создателя.
Письмо Гарнета начинается с комплиментов книге Голсуорси, но затем он почти сразу же переходит к главному своему замечанию: конец романа все портит. В первоначальном варианте Босини, возлюбленный Ирэн, настолько удручен, узнав, что муж Ирэн Сомс силой овладел своей женой, что в отчаянии ночью выбегает на улицу и бросается под экипаж с намерением покончить с жизнью.
«Короче говоря, я считаю эту книгу великолепной, написанной на высоком художественном уровне, а несколько мест в ней почти гениальны. Но, и я всячески это подчеркиваю, я считаю самоубийство Босини художественным просчетом, причем грубейшим, психологически фальшивым и серьезно портящим впечатление от всей истории». Далее он насчитывает ни много ни мало восемь причин, по которым он считает, что самоубийство Босини совершенно не соответствует его характеру и невероятно.
Большинство аргументов Гарнета основано на том, что Голсуорси недопонимает людей менее состоятельных, чем он сам. «Любой человек, – пишет он, – который сам пробивал себе дорогу и жил на хлебе и сыре, частично застрахован от таких «финансовых крахов» до тех пор, пока семейные заботы и возраст не ослабят его волю».
Голсуорси слышит в этом отголоски более раннего, больно ранившего его обвинения: неужели Гарнет до сих пор считает, что Голсуорси видит мир только из окон своего клуба? Неужели Голсуорси так и не сумел поставить себя на место тех, чьи жизненные обстоятельства отличаются от его собственных? И Гарнет усугубляет это сомнение, посыпая солью и без того болезненную рану – он заканчивает свое письмо следующим замечанием: «Вы вкладываете отношение к жизни человека с солидным банковским счетом в душу человека, презирающего банковский счет, и смешиваете их».
Ответ, вернее, ответы, так как Голсуорси написал одно за другим сразу три письма, были отправлены немедленно. «Только что получил Ваше письмо, после того как девять часов добирался сюда на лошадях, и, вероятно, отвечаю слишком быстро, но, когда плохо, хочется поскорее облегчить душу. А плохо мне потому, что это, кажется, первое серьезное расхождение между нами в вопросах искусства». Из этого видно, что Гарнет не понял, что является для Голсуорси самым важным. Голсуорси чувствовал, что, не сумев четко обосновать мотивы поступков Босини, он как романист не справился со своей задачей. Гарнет считал, что в финале книги любовники должны вместе убежать, прихватив с собой «50 фунтов и ее драгоценности стоимостью, скажем, 30 фунтов». Такой конец был для Голсуорси неприемлем. Ирэн и ее прототип Ада были слишком гордыми женщинами, и они не могли представить себе, что могут взять что-либо у ненавистных мужей; к тому же, подчеркивает Голсуорси, по сути своей они пассивны. Гарнету, как и многим читателям романа, трудно понять тот ужас, в который повергает автора ситуация, вынуждающая женщину иметь близкие отношения с нелюбимым мужчиной, а также отчаяние (доводящее до желания покончить с собой) человека, любящего ее так, как любит Ирэн Босини. Голсуорси называет это «огромным моральным потрясением», «возможно, самым сильным моральным потрясением, которое может испытать безмерно любящий человек». Почти то же самое происходит в последнем романе Голсуорси «Через реку», где покинутый героиней произведения Клер муж Джерри Корвен насильно овладевает ею, и это событие повергает ее возлюбленного Тони Крума в безграничное отчаяние. Из всего этого можно сделать вывод, что аналогичные случаи имели место и с Адой, и, продолжая жить со своим первым мужем, она разжигала воображение своего сверхчувствительного молодого возлюбленного описанием ужасов супружеской жизни.
Эти мотивы нашли отражение в критических замечаниях Гарнета и беспокоили Голсуорси, но более всего его огорчало то, что друг не понял главного в романе. По замыслу Голсуорси, концовка романа, когда возлюбленные расстаются навсегда, является подтверждением очевидного поражения «форсайтизма». Форсайтизм, философия собственничества, являлся, как мы подробнее рассмотрим далее, объектом самых яростных атак писателя, и он считал, что видимая победа Сомса на самом деле является полным его поражением, доказывающим, какая «пустая оболочка» эта собственность.
Письма, написанные Голсуорси Гарнету из Тироля в начале июня, раскрывают, как автор постепенно начинал разделять мнение своего друга по поводу кончины Босини. «Я начал предварительную работу над третьей частью и думаю, что соглашусь с Вашим мнением в отношении самоубийства Босини. Я чувствую, что Вы правы; по мере написания романа тон его становился все более мрачным, а ведь в литературе нет места психологии». И в следующем письме миссис Гарнет: «Могу Вас порадовать – я сдаюсь. Общими силами вы убедили меня в том, что Босини – живой человек, а не просто фигура, присутствующая в книге ради сюжета». И далее в этом же письме он разъясняет: «В Сорренто, когда я закончил книгу, я был до того вымотан, что пять-шесть недель не мог даже письма написать; потому-то отчасти я, вероятно, и цеплялся сперва за самоубийство Босини». Итак, компромисс был достигнут: Босини оказывается в густом тумане под колесами экипажа, и читателю остается самому решать, произошло ли это случайно или преднамеренно. Странно, что у Гарнета было так много возражений в отношении Босини, так как, хотя этот персонаж не был тщательно продуман, прообразом Босини был сам Гарнет, о чем его сын Дэвид писал в биографии отца. Но может ли это быть? В письме от 2 июня Голсуорси замечает: «Между прочим, хотя это и говорит против меня, мы оба считаем, что такой человек, как Босини, по складу своего характера не способен на самоубийство; но, должен сказать, это ровным счетом ничего не значит, так как на это способны люди совершенно разных темпераментов».
Эта переписка, судьба Босини, суть его характера, должно быть, стали темой нескончаемых бесед между Джоном и Адой во время их путешествия по Тиролю, и, безусловно, именно во время этих бесед были выработаны аргументы для письменных споров с Гарнетом. Но книга наконец была завершена, получила новое окончание, и 13 июля Голсуорси с гордостью пишет Гарнету: «Я только что выслал рукопись одной посылкой (но не заказной), надеясь, что так она дойдет быстрее, чем заказная. Я послал ее Дакворту. Будет очень печально, если Вы не получите ее к среде. Но выяснилось, что, если бы мы посылали текст заказными письмами, это обошлось бы нам в 3 фунта. Я никак не могу разобраться в порядках на почте в этой стране, мне кажется, они меняются здесь каждую неделю. Мы отнесли драгоценную рукопись в мешке, как кота, которого собираются топить. Нам пришлось бродить около четырех часов, пока мы нашли подходящее отделение связи, и сейчас мы отправимся в обратный путь».
Все переговоры по поводу публикации книги прошли гладко, и 26 июля Гарнет смог сообщить Голсуорси, что Полинг из издательства «Хайнеман», «несомненно, возьмет «Собственника» на Ваших условиях». Но у Гарнета все еще были замечания по последним главам – «они скучны и написаны без вдохновения», и он чувствовал, что Голсуорси еще вернется к работе над ними.
Протягивал ли Голсуорси Гарнету «оливковую ветвь», когда в постскриптуме письма к нему в январе следующего года написал: «P. S. 6—7 января. Дорогой Эдвард! Я забыл спросить, не будете ли Вы возражать, если я посвящу «Собственника» Вам. Не размышляйте, говорите «да». Ваш Джек»? Если это так, то это очень дорогая оливковая ветвь, так как, вероятно, Голсуорси жаждал посвятить эту книгу Аде, его Ирэн, которая наконец-то стала его женой.
Глава 15
«СОБСТВЕННИК». ЧАСТЬ II
Голсуорси явно хотел отложить публикацию нового романа до того момента, когда они с Адой смогут пожениться; а до окончания бракоразводного процесса оставалось еще несколько месяцев. Они жили на «ничейной земле», в неопределенном положении между старой жизнью и новой, переезжая из одной гостиницы в другую. Только из Тироля Голсуорси отправил Гарнету письма по меньшей мере из шести разных гостиниц. Отсылка окончательного варианта «Собственника» и согласие Хайнемана издать его положили начало новому этапу их путешествия, так как в конце июля Голсуорси писал Гарнету, сообщая о своих планах: «29 июля мы выезжаем отсюда поездом.... Мы доедем до Мангейма и по Рейну попадем в Роттердам. Затем остановимся в Гааге или Шевенингене (sic) и ознакомимся с Голландией».
У него были также большие творческие планы: это было время, когда перед ним открывались широкие перспективы. Казалось, ни в личной жизни, ни в его литературной деятельности перед ним больше нет непреодолимых преград. «Я пишу Вам, чтобы попросить совета по одному вопросу, – писал он Гарнету. – Когда я работал над этой книгой (да и над «Островом фарисеев», пожалуй, хотя это можно не принимать во внимание), в глубине сознания у меня всегда таилось ощущение крайнего несоответствия христианской религии английскому характеру. Нашей национальной религией является ханжество и притворство во всем. Эта идея не оригинальна, но достаточно универсальна, чтобы вместить в себя любой способ изучения человеческих характеров. Я хочу развить ее по меньшей мере в двух книгах. Так же, как темой первой книги стало чувство собственничества, темами (вернее, чертами национального характера, которые я хочу раскрыть) последующей станут 1) дух преобразования, 2) дух борьбы – исследованные, естественно, путем изучения жизни и характеров моих героев. Темой третьей книги станет дух саморекламы, самовосхваления и отсутствие способности видеть собственные ошибки. Действие будет происходить во время англо-бурской войны (я, конечно, собираюсь заниматься людьми, а не историей). Вторую книгу я назову «Даная», третью «Медная глотка». Временное расстояние между книгами составит шесть лет, и во всех трех рассказчиком будет молодой Джолион. Героев второй книги я уже придумал, но в отношении третьей у меня есть только общая идея.
Теперь я хочу спросить Вас о следующем: стоит ли после заглавия «Собственник» и т. д. писать подзаголовки, такие, как:
«Национальная этика»,
или «Христианская этика»,
или «Истории о христианах»,
иными словами, предвосхищать главные идеи этой серии?»
В нашем распоряжении нет ответа Гарнета на это письмо. Очевидно, он отверг эти претенциозные подзаголовки, или же чувство меры самого Голсуорси подсказало ему, что подзаголовок «Христианская этика» не подходит для серии романов.
На деле «Собственник» положил начало двум разным сериям: первая из них – это серия социальных романов, в которую вошли также «Усадьба», «Братство» и «Патриций». Но семейство Форсайтов не кануло в лету, они были слишком дороги Голсуорси и отказывались ограничиться существованием лишь в одной книге, главной темой которой была собственность. Ему принесла большое облегчение возможность после тревожных лет войны 1914—1918 годов, в более спокойном состоянии, которое снизошло на него («Наверное, наиболее сносное время с тех пор, как началась война», – как писал он 27 марта 1917 года), приступить к работе над «Последним летом Форсайта» – рассказом, который вернул к жизни весь клан Форсайтов, благополучно просуществовавших после этого еще в пяти книгах.
Но все это было в будущем, а в то время Голсуорси продолжали свое путешествие, похожее на затянувшийся предсвадебный медовый месяц, в ожидании той минуты, когда закон назовет Аду свободной женщиной. Несмотря на постоянные переезды, Голсуорси начал работу над следующим романом. «Я начал новый роман и чувствую себя как щенок, который учится плавать. Удивительно, что после этой, ранней стадии, когда герои еще так неубедительны, человек еще в состоянии продолжать работу», – писал он Ральфу Моттрэму из «Харсбургер-Хоф» в Меране в конце июля. Он, конечно, работал над черновиком «Усадьбы».
В начале сентября Голсуорси вернулись в Англию. Развод должен был вскоре состояться. Не говоря уже о свадьбе, просто улаживанием текущих дел нужно было заниматься так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. 23 сентября, в первый день свободы Ады, они поженились. «Дело сделано, – писала Ада миссис Моттрэм в Норвич. – Вчера в 10.30 утра чиновник-регистратор церкви святого Георгия, расположенной в Ганновер-сквер, провел очень простую церемонию, и в 11.15 мы уже направлялись с четырнадцатью коробками и узлами на Аддисон-роуд, ...а завтра мы обоснуемся в небольшом домике, где все в ужасном беспорядке, но жить можно...»
На самом деле первый уикенд их уже супружеской жизни они провели в Литтлхэмптоне – месте, где они всегда уединялись в тяжелые времена. Джон пишет оттуда Ральфу Моттрэму в записке: «Fini-fini»[49], – как сказала юная француженка, прыгая в кровать после чтения молитвы. В понедельник мы возвращаемся домой на Аддисон-роуд, 14».
Как будет складываться семейная жизнь Голсуорси? После десяти лет тайной связи с Адой и восьми месяцев, проведенных с нею неразлучно в заграничных отелях, Джон, должно быть, представлял себе, какие трудности и, возможно, даже жертвы готовит ему в будущем жизнь с этой женщиной. Она была слаба здоровьем, хотя те двадцать три года, которые она прожила вдовой после смерти Джона, свидетельствуют о том, что постоянное внимание Джона и частый отдых за границей оказали на нее положительное воздействие. Ее абсолютная преданность Джону и его работе, хотя и была сама по себе замечательна, порою слишком угнетала его. Кроме того, она не обладала ни кругозором Джона, ни достаточным благородством, чтобы позволить его душе блуждать в тех сферах, которые ей самой были недоступны.
Но, какими бы ни были его тайные страхи, Джон не был человеком, склонным их всем демонстрировать. Преданность одолела все препятствия, после выпавших на их долю испытаний родился союз, который никогда и ничто не могло разрушить. Более того, именно в то время на свет появлялось истинное дитя этого союза, осуществление надежд, воплощение их собственной истории – роман «Собственник», который стал настоящим tourdeforce, и первые месяцы их супружеской жизни были наполнены именно этим событием.
У него были также большие творческие планы: это было время, когда перед ним открывались широкие перспективы. Казалось, ни в личной жизни, ни в его литературной деятельности перед ним больше нет непреодолимых преград. «Я пишу Вам, чтобы попросить совета по одному вопросу, – писал он Гарнету. – Когда я работал над этой книгой (да и над «Островом фарисеев», пожалуй, хотя это можно не принимать во внимание), в глубине сознания у меня всегда таилось ощущение крайнего несоответствия христианской религии английскому характеру. Нашей национальной религией является ханжество и притворство во всем. Эта идея не оригинальна, но достаточно универсальна, чтобы вместить в себя любой способ изучения человеческих характеров. Я хочу развить ее по меньшей мере в двух книгах. Так же, как темой первой книги стало чувство собственничества, темами (вернее, чертами национального характера, которые я хочу раскрыть) последующей станут 1) дух преобразования, 2) дух борьбы – исследованные, естественно, путем изучения жизни и характеров моих героев. Темой третьей книги станет дух саморекламы, самовосхваления и отсутствие способности видеть собственные ошибки. Действие будет происходить во время англо-бурской войны (я, конечно, собираюсь заниматься людьми, а не историей). Вторую книгу я назову «Даная», третью «Медная глотка». Временное расстояние между книгами составит шесть лет, и во всех трех рассказчиком будет молодой Джолион. Героев второй книги я уже придумал, но в отношении третьей у меня есть только общая идея.
Теперь я хочу спросить Вас о следующем: стоит ли после заглавия «Собственник» и т. д. писать подзаголовки, такие, как:
«Национальная этика»,
или «Христианская этика»,
или «Истории о христианах»,
иными словами, предвосхищать главные идеи этой серии?»
В нашем распоряжении нет ответа Гарнета на это письмо. Очевидно, он отверг эти претенциозные подзаголовки, или же чувство меры самого Голсуорси подсказало ему, что подзаголовок «Христианская этика» не подходит для серии романов.
На деле «Собственник» положил начало двум разным сериям: первая из них – это серия социальных романов, в которую вошли также «Усадьба», «Братство» и «Патриций». Но семейство Форсайтов не кануло в лету, они были слишком дороги Голсуорси и отказывались ограничиться существованием лишь в одной книге, главной темой которой была собственность. Ему принесла большое облегчение возможность после тревожных лет войны 1914—1918 годов, в более спокойном состоянии, которое снизошло на него («Наверное, наиболее сносное время с тех пор, как началась война», – как писал он 27 марта 1917 года), приступить к работе над «Последним летом Форсайта» – рассказом, который вернул к жизни весь клан Форсайтов, благополучно просуществовавших после этого еще в пяти книгах.
Но все это было в будущем, а в то время Голсуорси продолжали свое путешествие, похожее на затянувшийся предсвадебный медовый месяц, в ожидании той минуты, когда закон назовет Аду свободной женщиной. Несмотря на постоянные переезды, Голсуорси начал работу над следующим романом. «Я начал новый роман и чувствую себя как щенок, который учится плавать. Удивительно, что после этой, ранней стадии, когда герои еще так неубедительны, человек еще в состоянии продолжать работу», – писал он Ральфу Моттрэму из «Харсбургер-Хоф» в Меране в конце июля. Он, конечно, работал над черновиком «Усадьбы».
В начале сентября Голсуорси вернулись в Англию. Развод должен был вскоре состояться. Не говоря уже о свадьбе, просто улаживанием текущих дел нужно было заниматься так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. 23 сентября, в первый день свободы Ады, они поженились. «Дело сделано, – писала Ада миссис Моттрэм в Норвич. – Вчера в 10.30 утра чиновник-регистратор церкви святого Георгия, расположенной в Ганновер-сквер, провел очень простую церемонию, и в 11.15 мы уже направлялись с четырнадцатью коробками и узлами на Аддисон-роуд, ...а завтра мы обоснуемся в небольшом домике, где все в ужасном беспорядке, но жить можно...»
На самом деле первый уикенд их уже супружеской жизни они провели в Литтлхэмптоне – месте, где они всегда уединялись в тяжелые времена. Джон пишет оттуда Ральфу Моттрэму в записке: «Fini-fini»[49], – как сказала юная француженка, прыгая в кровать после чтения молитвы. В понедельник мы возвращаемся домой на Аддисон-роуд, 14».
Как будет складываться семейная жизнь Голсуорси? После десяти лет тайной связи с Адой и восьми месяцев, проведенных с нею неразлучно в заграничных отелях, Джон, должно быть, представлял себе, какие трудности и, возможно, даже жертвы готовит ему в будущем жизнь с этой женщиной. Она была слаба здоровьем, хотя те двадцать три года, которые она прожила вдовой после смерти Джона, свидетельствуют о том, что постоянное внимание Джона и частый отдых за границей оказали на нее положительное воздействие. Ее абсолютная преданность Джону и его работе, хотя и была сама по себе замечательна, порою слишком угнетала его. Кроме того, она не обладала ни кругозором Джона, ни достаточным благородством, чтобы позволить его душе блуждать в тех сферах, которые ей самой были недоступны.
Но, какими бы ни были его тайные страхи, Джон не был человеком, склонным их всем демонстрировать. Преданность одолела все препятствия, после выпавших на их долю испытаний родился союз, который никогда и ничто не могло разрушить. Более того, именно в то время на свет появлялось истинное дитя этого союза, осуществление надежд, воплощение их собственной истории – роман «Собственник», который стал настоящим tourdeforce, и первые месяцы их супружеской жизни были наполнены именно этим событием.