Страница:
— Нет, любимая, нет! — Альфред тоже сел и обнял ее одной рукой. — Они — твои. Во всяком случае, Норфолк берег их именно для тебя. Но когда я вспомнил — слишком поздно, после того как потратил несколько часов на это глупое празднование, вместо того, чтобы попытаться найти для тебя что-то стоящее, — твой отец предложил преподнести украшения как мой подарок. Я сказал только, что верну их, потому что боялся, что ты всегда будешь чувствовать себя обманутой, не получив ничего от меня. Но ты не будешь. Я клянусь.
— В этом я тебе доверяю. — Барбара громко засмеялась и положила голову ему на плечо. — Никто и никогда не называл тебя невеликодушным, Альфред. — Потом вдруг она выпрямилась и отодвинулась от него, чтобы ясно видеть лицо своего мужа. — Было о чем беспокоиться? Глупец! Ты испугал меня до полусмерти тем, как ты глядел на меня весь день, словно какое-то несчастье постигло нас, но ты не осмеливаешься сказать мне о том, что произошло.
— Я напугал тебя до смерти? — с негодованием повторил Альфред. — А как ты посмотрела на меня, когда я взял твою руку у алтаря? Я подумал, что ты отречешься от меня прямо там, в соборе.
— Какое отношение ты имел к моей обеспокоенности? — раздраженно спросила Барбара. — Король…
— Я был женихом! — прервал Альфред с высокомерным негодованием. — Вообще допускается, что невеста выглядит испуганной у алтаря, но причиной является человек, который будет ее мужем.
Барбара снова расхохоталась.
— Тебе следовало бы знать меня получше! Мы были друзьями больше десяти лет. Мне нужно быть идиоткой, чтобы внезапно испугаться тебя.
На мгновение Альфред почувствовал себя глупо, и не из-за того, что огорчился по поводу подарка, а из-за своих бессмысленных страхов потерять ее навсегда. Она была с ним так непринужденна, не пытаясь прикрыть свою наготу, ее глаза, когда в них попадал отблеск свечей, сияли голубизной, а не холодным серым светом, так что Альфред едва не рассмеялся сам. Но затем он вспомнил ее напряженный голос, выкрикнувший: «Сделай это! Возьми меня и сделай это!» Контраст с тем, что она сказала, был слишком резок, чтобы просто отмахнуться. Он покачал головой.
— И это не имело ко мне никакого отношения, когда ты просила меня взять тебя? Ты кричала не от страстного желания?
Она склонила голову, но чувствовала на себе его беспокойный взгляд и не смогла солгать:
—Да…
Краска стыда залила ее лицо, шею и грудь. Но даже не эта краска остановила Альфреда, готового усомниться в истинности слов, которые она прошептала, а то, что нельзя было не увидеть — соски Барби набухли у него на глазах. Это немое свидетельство доказывало, что ее слова были правдой, а сам он — дураком. Альфред подумал, что даже самые искушенные любовницы не могли бы вызвать такую реакцию по своему желанию.
— Мне стыдно.
Второй раз она прошептала это тише, и он положил ей руку на плечо, а другой приподнял ее подбородок так, чтобы можно было заглянуть ей прямо в глаза.
— Не из-за того, что ты соединилась со мной, — настойчиво проговорил он. — Никогда не стыдись. В тебе нет ничего, что бы ни казалось мне прекрасным.
«И ничего непохожего на других женщин», — с горечью подумала Барбара.
— Я чувствую себя так, будто я для тебя обычная шлюха, а ты получаешь удовольствие только от моего тела.
— Мне очень мало известно об обычных проститутках, — ответил Альфред, — но я сомневаюсь, что они вообще испытывают какое-то удовольствие. Вот почему я нечасто посещаю их, Барби… — Его голос зазвучал умоляюще. — Не прячь от меня свою радость или добьешься того, что разрушишь ее. Я люблю тебя. Я не получу настоящего удовольствия, если ты не получишь никакого. Ты превратишь в яд зов моего тела.
— О нет, — твердо сказала она. — Я этого не перенесу.
Это была правда. Барбара хорошо знала, что кратчайший путь отдать мужа в руки другой женщины — быть холодной с ним в постели.
— Я хочу, чтобы мы были счастливы как муж и жена, и я охотно научусь у тебя всему, что увеличит нашу радость в постели и не только.
Он привлек ее ближе, и она охотно поддалась, наклонившись вперед в ответ на его легкое движение. Альфред нежно поцеловал ее в лоб, обрадованный этой своей победои гораздо сильнее, чем выигрышем на турнирном поле. Ни золото, ни драгоценности, ни почести не могли сравниться с тем, что предложила Барби. Может быть, она не любит его, но она отбросила все страхи, которые испытывала до того, как их связали узы брака. Она хотела быть счастливой и сделать счастливым его! Он был на полпути, ведущем в сад, где находились чертоги любви.
— Так ты хочешь учиться у меня? — пробормотал он. — Тогда мы будем играть в «делай, как я» и увидим, кто выиграет приз.
Он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Ему было интересно, что станет делать она. Но когда он приоткрыл рот, ее рот тоже приоткрылся, и они снова вместе легли. Когда его рука скользнула вниз по ее животу к бугорку Венеры, она нашла его увеличившуюся плоть, и у него было достаточно времени, прежде чем окунуться в неистовое блаженство, какого он никогда не знал прежде, подумать о том, что она уже выиграла у него. Она доверяла ему многие годы и сейчас в точности повторяла то, на чем он настаивал, — что бы он ни делал, она пыталась повторить.
Барбара была в полном восторге от того, как развивались события. Исчезли ее самые худшие страхи, что ей не удастся скрыть свой бурный отклик при физической близости с мужем и что она может показаться ему глупой домашней коровой. Она видела его сомнения, когда он пред-лджил ей не быть холодной, и его удовлетворение, когда она сказала, что хочет учиться у него. У него было достаточно сомнений в ней, и это сохранило его интерес к тому, как она будет вести себя, — по крайней мере, на время. И теперь у него была надежда на будущее. Альфред, конечно, показал ей все, что давало ему величайший восторг из чисто эгоистических соображений. И наверняка она делала бы те вещи, которые могли доставить ей особое удовольствие. Для нее мало значило, где он целовал или ласкал ее; все, что он должен был делать, — желать ее, и это ее зажигало.
Теория была превосходной, но на практике это оказалось почти невозможным. Не потому, что ей не хотелось подражать движениям Альфреда, и, конечно, не потому, что какие-то места, которых она касалась или целовала, были неприятны ей. Напротив! Все, что он делал, доставляло ей удовольствие, и все, что делала она, раздувало маленький любовный восторг в такое адское пламя, что она уже не следила за тем, что делала. Она помнила только переплетение тел, теплоту и давление, которое угрожало расколоть ее и настолько заполнило зияющую пустоту в ее ощущениях, что она стремилась вовлечь его дальше, несмотря на боль. Но была ли это боль? Что бы это ни было, все смешалось, переплелось, спуталось и разбухало, разбухало, пока она не взорвалась или не умерла. Она умирала? Это был ее крик? Конечно, голос, который стонал все тоньше и тоньше, не был ее собственным. Но ее горло болело от крика, такого пронзительного, каким кричат жертвы при пытке на дыбе.
— Барби? Барби?
Нет, она не умерла. Губы Барбары чуть тронула улыбка, пока она медленно открывала глаза. Альфред наклонился над ней, его смуглое лицо выглядело обеспокоенным.
— М-м-м-м? — откликнулась она.
Он вздохнул и лег на спину.
— Слава богу, я не повредил тебя, — пробормотал он. — Ты пустила меня слишком далеко. Я потерял контроль.
Сейчас Барбара не воспринимала слов. Важнее было, что Альфред ничего больше не сказал и дал ей уснуть. Сейчас она жаждала этого больше, чем его любви.
11.
— В этом я тебе доверяю. — Барбара громко засмеялась и положила голову ему на плечо. — Никто и никогда не называл тебя невеликодушным, Альфред. — Потом вдруг она выпрямилась и отодвинулась от него, чтобы ясно видеть лицо своего мужа. — Было о чем беспокоиться? Глупец! Ты испугал меня до полусмерти тем, как ты глядел на меня весь день, словно какое-то несчастье постигло нас, но ты не осмеливаешься сказать мне о том, что произошло.
— Я напугал тебя до смерти? — с негодованием повторил Альфред. — А как ты посмотрела на меня, когда я взял твою руку у алтаря? Я подумал, что ты отречешься от меня прямо там, в соборе.
— Какое отношение ты имел к моей обеспокоенности? — раздраженно спросила Барбара. — Король…
— Я был женихом! — прервал Альфред с высокомерным негодованием. — Вообще допускается, что невеста выглядит испуганной у алтаря, но причиной является человек, который будет ее мужем.
Барбара снова расхохоталась.
— Тебе следовало бы знать меня получше! Мы были друзьями больше десяти лет. Мне нужно быть идиоткой, чтобы внезапно испугаться тебя.
На мгновение Альфред почувствовал себя глупо, и не из-за того, что огорчился по поводу подарка, а из-за своих бессмысленных страхов потерять ее навсегда. Она была с ним так непринужденна, не пытаясь прикрыть свою наготу, ее глаза, когда в них попадал отблеск свечей, сияли голубизной, а не холодным серым светом, так что Альфред едва не рассмеялся сам. Но затем он вспомнил ее напряженный голос, выкрикнувший: «Сделай это! Возьми меня и сделай это!» Контраст с тем, что она сказала, был слишком резок, чтобы просто отмахнуться. Он покачал головой.
— И это не имело ко мне никакого отношения, когда ты просила меня взять тебя? Ты кричала не от страстного желания?
Она склонила голову, но чувствовала на себе его беспокойный взгляд и не смогла солгать:
—Да…
Краска стыда залила ее лицо, шею и грудь. Но даже не эта краска остановила Альфреда, готового усомниться в истинности слов, которые она прошептала, а то, что нельзя было не увидеть — соски Барби набухли у него на глазах. Это немое свидетельство доказывало, что ее слова были правдой, а сам он — дураком. Альфред подумал, что даже самые искушенные любовницы не могли бы вызвать такую реакцию по своему желанию.
— Мне стыдно.
Второй раз она прошептала это тише, и он положил ей руку на плечо, а другой приподнял ее подбородок так, чтобы можно было заглянуть ей прямо в глаза.
— Не из-за того, что ты соединилась со мной, — настойчиво проговорил он. — Никогда не стыдись. В тебе нет ничего, что бы ни казалось мне прекрасным.
«И ничего непохожего на других женщин», — с горечью подумала Барбара.
— Я чувствую себя так, будто я для тебя обычная шлюха, а ты получаешь удовольствие только от моего тела.
— Мне очень мало известно об обычных проститутках, — ответил Альфред, — но я сомневаюсь, что они вообще испытывают какое-то удовольствие. Вот почему я нечасто посещаю их, Барби… — Его голос зазвучал умоляюще. — Не прячь от меня свою радость или добьешься того, что разрушишь ее. Я люблю тебя. Я не получу настоящего удовольствия, если ты не получишь никакого. Ты превратишь в яд зов моего тела.
— О нет, — твердо сказала она. — Я этого не перенесу.
Это была правда. Барбара хорошо знала, что кратчайший путь отдать мужа в руки другой женщины — быть холодной с ним в постели.
— Я хочу, чтобы мы были счастливы как муж и жена, и я охотно научусь у тебя всему, что увеличит нашу радость в постели и не только.
Он привлек ее ближе, и она охотно поддалась, наклонившись вперед в ответ на его легкое движение. Альфред нежно поцеловал ее в лоб, обрадованный этой своей победои гораздо сильнее, чем выигрышем на турнирном поле. Ни золото, ни драгоценности, ни почести не могли сравниться с тем, что предложила Барби. Может быть, она не любит его, но она отбросила все страхи, которые испытывала до того, как их связали узы брака. Она хотела быть счастливой и сделать счастливым его! Он был на полпути, ведущем в сад, где находились чертоги любви.
— Так ты хочешь учиться у меня? — пробормотал он. — Тогда мы будем играть в «делай, как я» и увидим, кто выиграет приз.
Он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Ему было интересно, что станет делать она. Но когда он приоткрыл рот, ее рот тоже приоткрылся, и они снова вместе легли. Когда его рука скользнула вниз по ее животу к бугорку Венеры, она нашла его увеличившуюся плоть, и у него было достаточно времени, прежде чем окунуться в неистовое блаженство, какого он никогда не знал прежде, подумать о том, что она уже выиграла у него. Она доверяла ему многие годы и сейчас в точности повторяла то, на чем он настаивал, — что бы он ни делал, она пыталась повторить.
Барбара была в полном восторге от того, как развивались события. Исчезли ее самые худшие страхи, что ей не удастся скрыть свой бурный отклик при физической близости с мужем и что она может показаться ему глупой домашней коровой. Она видела его сомнения, когда он пред-лджил ей не быть холодной, и его удовлетворение, когда она сказала, что хочет учиться у него. У него было достаточно сомнений в ней, и это сохранило его интерес к тому, как она будет вести себя, — по крайней мере, на время. И теперь у него была надежда на будущее. Альфред, конечно, показал ей все, что давало ему величайший восторг из чисто эгоистических соображений. И наверняка она делала бы те вещи, которые могли доставить ей особое удовольствие. Для нее мало значило, где он целовал или ласкал ее; все, что он должен был делать, — желать ее, и это ее зажигало.
Теория была превосходной, но на практике это оказалось почти невозможным. Не потому, что ей не хотелось подражать движениям Альфреда, и, конечно, не потому, что какие-то места, которых она касалась или целовала, были неприятны ей. Напротив! Все, что он делал, доставляло ей удовольствие, и все, что делала она, раздувало маленький любовный восторг в такое адское пламя, что она уже не следила за тем, что делала. Она помнила только переплетение тел, теплоту и давление, которое угрожало расколоть ее и настолько заполнило зияющую пустоту в ее ощущениях, что она стремилась вовлечь его дальше, несмотря на боль. Но была ли это боль? Что бы это ни было, все смешалось, переплелось, спуталось и разбухало, разбухало, пока она не взорвалась или не умерла. Она умирала? Это был ее крик? Конечно, голос, который стонал все тоньше и тоньше, не был ее собственным. Но ее горло болело от крика, такого пронзительного, каким кричат жертвы при пытке на дыбе.
— Барби? Барби?
Нет, она не умерла. Губы Барбары чуть тронула улыбка, пока она медленно открывала глаза. Альфред наклонился над ней, его смуглое лицо выглядело обеспокоенным.
— М-м-м-м? — откликнулась она.
Он вздохнул и лег на спину.
— Слава богу, я не повредил тебя, — пробормотал он. — Ты пустила меня слишком далеко. Я потерял контроль.
Сейчас Барбара не воспринимала слов. Важнее было, что Альфред ничего больше не сказал и дал ей уснуть. Сейчас она жаждала этого больше, чем его любви.
11.
Барбapa проснулась первая, разбуженная прикосновением тела Альфреда, поскольку с детства спала одна. Она увидела его лицо, и сердце забилось от радости. Во сне его лицо разгладилось, оно дышало покоем и умиротворением. Но первой осознанной мыслью Барбары была та, что ей не удалось рассказать ему о короле. Только вообразите, как он был глуп, беспокоясь о ее реакции на подарок жениха, в то время как сам находился в центре такой тонкой политической интриги! Но это была глупость, которую легко можно простить.
Нежно улыбаясь, Барбара выбралась из постели и направилась к двери звать Клотильду принести ей воду для умывания. Она резко остановилась, вспомнив, что не одета, а Шалье, может быть, ждет за дверью приказаний своего господина, и повернулась, чтобы взять платье. Надевая его, она мельком взглянула на все еще мирно спящего Альфреда и тут вспомнила, что он теперь находится на службе у принца. Прежде чем она остановилась и подумала, что Шалье, конечно, вызвал бы своего хозяина, она метнулась к постели и потрясла Альфреда за плечо.
— Во сколько ты должен быть у принца? — спросила она, когда его глаза открылись.
Он выпрямился, оперся на спинку кровати, проведя рукой по лицу, зевнул и покачал головой.
— Сегодня нет службы.
— О, — смущенно улыбнулась Барбара. — Мне следовало догадаться, что ты попросил, по крайней мере, один свободный день. Мне жаль, что я тебя потревожила!
Но Альфред убрал руки от лица и пристально посмотрел на нее.
— Это очень интересно, Барби. Ты сказала, что я попросил освободить меня от службы, но я не просил. И Эдуард не дал мне выходной, хотя я думаю, только потому, что мы оба забыли. Я не попросил, а он не предложил. Это Генрих де Монфорт сказал, что мне полагается свободный день, и он сказал мне это позавчера, когда мы пировали за счет твоего отца. Я не задумался над этим, только сам Генрих был, как обычно, погружен в раздумья, но теперь… Тебе не казалось, Барби, что наш свадебный пир никогда не кончится?
— Конечно, казалось. Я едва не потеряла разум от нетерпения…
— О? В самом деле?
Он так быстро поймал ее руку и усадил к себе на колени, что она не успела воспротивиться. Она твердо оттолкнула его, когда он сорвал у нее только один поцелуй, и вырвалась, встав и сказав с ледяным негодованием:
— Не время для постели. — В ответ на его обиженное выражение ее брови очаровательно приподнялись, и она добавила: — В конце концов, я еще не знаю, нравится ли мне это.
Обида исчезла с лица Альфреда, сменившись легкой самодовольной улыбкой.
— Кстати, а тебе понравилось, не правда ли, любимая?
Она выскользнула из его рук, когда он снова настиг ее, отступив назад и в сторону.
— Это некстати, и тебе лучше подняться с постели. Возможно, тогда ты сможешь лучше думать головой, на которой растут твои волосы, а не маленькой лысой головкой между ног.
— Ты несправедлива ко мне. — Слабо протестуя, Альфред поднялся с постели, а она продолжила:
— Хотя я и убеждена, что две головы лучше, чем одна, но предлагаю держать каждую — ту, которая думает, и ту, которая чувствует, — на своем месте.
Он выглядел так кротко и невинно, что Барбара вернулась с полпути, чтобы взять свою одежду. Она была совершенно не готова к тому, что он схватит ее, поцелует и повалит на постель. Она почти уступила, и ее первой мыслью было, что они могли бы обсудить причастные к свадьбе политические проблемы и ее вызов к королю. Однако уверенность в его поведении включила сигнал тревоги, которая быстро подавила ее желание.
— Альфред! — воскликнула она. — Прекрати меня дразнить и выслушай. — Странное выражение, что-то вроде радости, смешанной с раздражением, появилось на его лице. Барбара не знала, что это означает, но поняла, что выбрала правильный тон, когда он улыбнулся и отпустил ее. — Не только свадебный праздник был тщательно подготовлен, — быстро продолжила она. — Когда ты отсутствовал накануне вечером, скача где-то с моим отцом и Генрихом де Монфортом, меня вызвали на вечернюю трапезу к королю.
— Что?
Лицо Альфреда потемнело и застыло, и Барбара поспешно покачала головой.
— Нет-нет, Генрих не так чист, как Людовик, но он не развратник. Во всяком случае, он заинтересовался не моим прекрасным телом, а твоим.
— Что?!
Интонация недоверчивого ужаса заставила Барбару засмеяться.
— Ты снова заставляешь меня сомневаться, какой головой ты думаешь, и думаешь ли вообще о чем-то, кроме постели. Король Генрих сказал, что он хотел бы, чтобы я убедила тебя остаться в Англии теперь, когда мы женаты. Хотя, кажется, он вполне доволен этой идеей, сомневаюсь, что эта мысль его собственная. Жена Питера де Мон-форта была вместе со мной в гостях у короля, я думаю, лишь для того, чтобы посмотреть, как король выполнит просьбу ее мужа.
Понятно, что Альфреду стало легче, когда он увидел смысл в том, что озадачило и встревожило его. Барбара молчала, пока он умывался, но, когда она протянула ему сухое полотенце, ее лицо было грустным.
— Почти никто не подошел поговорить с королем или принцем, — сказала она, — только Монфорты, Хемфри де Боуэн и мой отец. — Она поджала губы. — Я полагаю, все остальные боялись, и мне интересно, правильно ли вел себя отец? Король разговаривал более любезно с ним, чем даже со мной, — и Алиса де Монфорт, несомненно, передала своему мужу каждое слово.
— Твой отец вовсе не простак, Барби.
Она вздохнула, затем улыбнулась.
— Совершенно верно. Он всегда сам так говорит и называет меня дурой за то, что я о нем беспокоюсь. Возможно, так и есть. — Она взяла у него полотенце и спросила: — Ты хочешь одеться или мы сначала позавтракаем? Шалье скоро принесет поесть.
Альфред колебался, и Барбара вопросительно подняла голову. Уголки ее губ приподнялись, и она вздохнула:
— Нам лучше одеться, или месье Лысая Голова снова начнет искать себе развлечение.
Барбара немедленно пошла к сундуку с одеждой Альфреда, повернула голову и подняла глаза только для того, чтобы спросить:
— Наденешь придворный костюм или обычную одежду?
Это мало занимало Барбару, она просто старалась подавить разочарование. Теперь, когда большая часть ее тревоги по поводу вызова к королю улеглась, она не возражала, чтобы позволить немного подумать пустоголовому маленькому мошеннику. Однако она не могла выказать свое страстное желание: Альфред всегда должен добиваться ее любви, и чем труднее будет догнать ее, тем больше он будет наслаждаться выигранным призом. Но он может оказаться слишком застенчивым, подумала Барбара, хотя на самом деле ее муж выглядел весьма самодовольным, когда сказал, что обычная одежда для верховой езды подошла бы лучше для них обоих.
— Мне хотелось бы прокатиться верхом, если не будет дождя, — заявил он с озорным блеском в темных глазах. — Давай возьмем с собой поесть и одеяла. Я уверен, в это время года мы сможем найти уютный стог сена. И мне нужно побыть на открытом… на свободе.
Барбара поцеловала его в щеку.
— Так и быть, давай сегодня забудем обо всем на свете.
Им удалось это сделать. Утренний туман рассеялся, и они смогли поехать кататься верхом. Барбара обнаружила, что Альфред почему-то выглядел самодовольным и озорным, когда говорил о том, чтобы найти «уютный» стог сена. Свежий воздух, чистое небо придали некоторое очарование любовным играм, признала Барбара, а небольшие неудобства вроде колючек и неровной поверхности, которая один раз разлучила их в критический момент, только добавили веселья. Но позднее, когда они вернулись домой, такое же удовольствие доставляло тепло, полумрак и мягкая постель, где странные блики от ночных свечей придавали таинственность телу ее любовника и его напряженному лицу.
На следующей неделе Альфред и Барбара благословили свое заключение в Дувре, которое сделало их слишком подозрительными. Уединение у себя в доме позволяло им, даже находясь в Кентербери, сбросить странную пелену, которая висела над всем остальным двором. Когда они находились одни в своей комнате, им было достаточно уютно друг с другом и было о чем поговорить, вспоминая прошлое и строя планы на будущее, чтобы они могли забыть несчастья Англии.
Неловкость при дворе была вызвана не страхом. На той неделе, когда состоялась свадьба, подтвердились новости из Уэльса, что Лестер и Глостер загнали мятежных валлийских лордов в их последнюю цитадель. Лестер написал, что очень скоро собирается возвращаться в Кентербери, и казалось нежелательным продолжать переговоры с королем без него.
В тот же день, когда пришло письмо от Лестера, отец сказал Барбаре, что на следующее утро он должен уехать в свое поместье. При этой новости сердце Барбары упало. Ей показалось, что отец хочет избежать встречи с Лестером, и единственной причиной поспешного отъезда Норфолка она считала опасение, что Лестер обвинит отца в том, что тот оставил охрану побережья, чтобы присутствовать на свадьбе дочери. Когда она поделилась своими страхами с Альфредом, он улыбнулся и сказал, что она слишком беспокоится о своем отце. Его ни в чем нельзя было упрекнуть, объяснил он, так как все сообщения, пришедшие из Франции, подтверждали провал планов королевы Элинор вторгнуться в Англию.
Кроме того, Барбара видела, что Альфред тоже огорчен, и когда она спросила, почему, он отвел глаза, покачал головой и сказал, что у него нет других объяснений, кроме тех, которые он уже давал ей, — подавленность духа. Она спросила, не хотел ли он сразу вернуться во Францию, ведь цель его пребывания в Англии была достигнута, но он снова покачал головой, напомнив, что пообещал служить у принца по меньшей мере до тех пор, пока двор не отбыл из Кентербери.
Однако он был освобожден от этого долга. Саймон де Монфорт и граф Лестер прибыли в Кентербери в самом конце августа. Этот вечер Лестер провел у себя в кабинете со своим сыном Генрихом и племянником Питером; на следующий день состоялось несколько совещаний с французскими эмиссарами. На третье утро, когда Альфред явился в замок, чтобы присоединиться к Эдуарду, его встретил паж, который проводил его в покои графа Лестера. Двое мужчин немного знали друг друга — они встречались при французском дворе, но Лестер был намного старше, и они никогда не имели личных бесед.
Альфред поклонился, Лестер улыбнулся и указал ему на скамью, стоявшую рядом с его стулом.
— Я хочу поблагодарить вас, — заявил граф, — за то, что вы согласились, против собственного желания, служить принцу Эдуарду.
— У меня не было нежелания служить принцу, — Альфред встретил твердый взгляд больших глаз Лестера таким же твердым взглядом. — Мы с принцем Эдуардом — старые приятели по турнирам. Я был рад-сделать для него что-то.
Лестер снова улыбнулся.
— Я так понимаю, вы объяснили Генриху, что королю запрещено иметь в своем доме иностранных подданных. Никакой другой королевский дом тоже не должен иметь их, особенно если они назначены… гм… правительством.
— Да, но надеюсь, что мы справились с этой проблемой, не назначив меня на должность официально. Я не получал никакой платы и никакого дохода, и мне не была обещана благосклонность.
— Я еще раз благодарю вас, — заверил Лестер. — Это было очень великодушно. — Теперь он выглядел грустным и намного старше, чем когда улыбался; глубокие морщины лягли тяжелыми бороздами у него между бровей и на щеках. — К сожалению, сэр Альфред, немногие одарены подобным вашему великодушием. Большинству хочется считать, что каждый так же скуп, как они сами. Уже ходят разговоры, так что я должен попросить вас закончить службу у принца.
Альфред наклонил голову, чтобы скрыть смешанное выражение радости и грусти, а также в знак того, что он принимает решение Лестера.
— Очень хорошо, милорд. Я сказал то, что должен был сказать, но я все-таки не сожалею, что освобожден от своего обещания. Я был бы очень рад, если бы вы обеспечили меня и мою жену леди Барбару разрешением на проезд до Дувра, где мы могли бы найти корабль… — Он заколебался, неожиданно вспомнив свое обещание попытаться увидеть Уильяма Марлоу, который все еще был заключен вместе с Корнуоллом.
— Я не откажу вам в разрешении на проезд, конечно, если вы настаиваете на этом, — пообещал Лестер, — но, надеюсь, вы не намерены уехать немедленно. Не могли бы вы остаться до тех пор, пока эмиссары вернутся во Францию?
Раздражение боролось в Альфреде с облегчением. С одной стороны, вежливое «надеюсь» Лестера по поводу того, что он останется, спасало его от необходимости брать обратно свое требование уехать. Таким образом, он мог бы сдержать свое обещание брату и невестке. С другой стороны, это было только хорошее прикрытие отказа выполнить его просьбу — дать возможность уехать домой. О, Лестер не отказывался выписать разрешение на проезд, но он всегда так занят делами, что каким-то образом вполне может получиться, что разрешение не будет выписано, пока граф не окажется настолько добр, что захочет избавиться от них.
Альфреду были ясны причины, по которым граф не допускает его к принцу и все же удерживает в Англии. Лестер был введен в заблуждение сыном, что его можно использовать, чтобы склонить Эдуарда к дальнейшим уступкам. Предположение было неверным, в этом Альфред не сомневался. Разумеется, Эдуард наслаждался его компанией и находил в этом некоторое облегчение, но Альфред знал, что его служба не имела даже небольшого влияния на решение принца, как ему поступить. Тем не менее, требование остаться вполне устраивало его в связи с обещанием увидеть Уильяма Марлоу; к тому же Альфреду уже достаточно досадил произвол графа, чтобы он удивлялся неправильным суждениям Лестера. Он улыбнулся самой любезной улыбкой придворного.
— Если такова ваша воля, милорд. Возвращение с посланниками короля Людовика избавит меня от уплаты за проезд. Но если я должен остаться в этой стране, возможно…
Граф поднял вверх руку, и Альфред остановился.
— Я не всевластен и не могу делать то, что мне заблагорассудится, — сказал Лестер. — Я в долгу у вас и не забуду об этом, но я не могу приняться за дело тотчас же.
Альфред поднялся и поклонился; его лицо ничего не выражало, но он был основательно рассержен, хотя рассердило его не то, что граф не доверял ему. Альфреда мало огорчило слишком очевидное намерение Лестера не дать ему попросить об одолжении. Он был придворным с большим опытом и хорошо знаком с тем, каким образом занимающие высокое положение стараются избежать западни, давая просителям обещания. Хотя Альфред чувствовал, что Лестер мог бы брать уроки такта даже у такого прямого и откровенного монарха, как король Людовик, он понимал также, что если бы правители выполняли каждое прошение придворного, они скоро оказались бы в худшем положении, чем король Генрих.
Взбесило Альфреда и продолжало терзать его, пока он шел в большой зал, то, что Лестер оспаривал его честное слово, подвергая сомнению его обещание соблюдать строгий нейтралитет, которое он дал Генриху де Монфорту, и то, что он высокомерно вообразил его дураком. Так граф что-то должен ему, не так ли? Осторожное слово «что-то», непохожее на «одолжение». Это «что-то» не подразумевает добро или зло, оставляя Лестера свободным вознаградить его или отомстить, не нарушая при этом слова.
Альфред неожиданно почувствовал на своем плече чью-то руку. Он остановился, приветливо улыбаясь, а затем с облегчением позволил улыбке исчезнуть.
— Боже мой, что случилось? — спросила Барбара. На ее лице застыла полуулыбка, совершенно не соответствующая напряженности в голосе, который звучал так тихо, что никто, даже в шаге от них, не смог бы его расслышать.
Альфред убрал ее руку с плеча и наклонился.
— Я свободен сегодня, — объявил он, улыбаясь так же фальшиво, как и она.
— Я только пришла провести время с Альвой, но она признает твое право на мое свободное время. — Барбара положила руку Альфреду на талию, и они пошли с ним через зал.
У подножия лестницы она оглянулась и, не увидев никого поблизости, спросила, не предпочтет ли он прокатиться верхом, так как в саду, должно быть, полно людей. Он согласился, улыбаясь той же наигранной улыбкой. Тем временем они взяли своих лошадей и отправили домой человека Барбары. Они выехали через ближайшие ворота на Уинчип-стрит, но недолго следовали по ней, а повернули направо, в узенький проулок, который привел их на берег Стуара, вдоль которого они ехали до тех пор, пока не оказались на поросшей травой лужайке.
Здесь они спешились, и Альфред привязал лошадей к дереву на краю лужайки. К этому времени он развеял худшие опасения Барбары, что с ним случилось какое-то несчастье. После этого она спокойно выслушала его рассказ о беседе с Лестером, пока он не сообщил с отвращением, что Лестер сомневался в его слове и принял его за дурака.
— Нет, — сказала Барбара, рассерженная еще больше, чем он. — Лестер не принял тебя за дурака. Он угрожал тебе.
— Угро… — У Альфреда от негодования перехватило дыхание, и он не смог выговорить слово. Тут в нем снова закипел гнев — его смуглая кожа покраснела, и в глубине глаз сверкнули красные блики.
Барбара ужаснулась содеянному. Альфред всегда умел управлять своим настроением, а она позволила своему гневу вызвать его ярость. Мог ли Альфред потерять голову настолько, чтобы вызвать Лестера на дуэль?
Она положила на его руку свою.
— Я не предполагала рассердить тебя еще больше. Я хотела объяснить, что Лестер не намеревался оскорбить тебя. Его так часто предавали, когда он слишком доверял чести других людей, что он полностью изменился и теперь мало верит словам. И хуже всего то, что ты попал в его больное место, — он усомнился в своем старшем сыне.
— Ты же не считаешь, что Лестер боится, будто Генрих его предаст!
Нежно улыбаясь, Барбара выбралась из постели и направилась к двери звать Клотильду принести ей воду для умывания. Она резко остановилась, вспомнив, что не одета, а Шалье, может быть, ждет за дверью приказаний своего господина, и повернулась, чтобы взять платье. Надевая его, она мельком взглянула на все еще мирно спящего Альфреда и тут вспомнила, что он теперь находится на службе у принца. Прежде чем она остановилась и подумала, что Шалье, конечно, вызвал бы своего хозяина, она метнулась к постели и потрясла Альфреда за плечо.
— Во сколько ты должен быть у принца? — спросила она, когда его глаза открылись.
Он выпрямился, оперся на спинку кровати, проведя рукой по лицу, зевнул и покачал головой.
— Сегодня нет службы.
— О, — смущенно улыбнулась Барбара. — Мне следовало догадаться, что ты попросил, по крайней мере, один свободный день. Мне жаль, что я тебя потревожила!
Но Альфред убрал руки от лица и пристально посмотрел на нее.
— Это очень интересно, Барби. Ты сказала, что я попросил освободить меня от службы, но я не просил. И Эдуард не дал мне выходной, хотя я думаю, только потому, что мы оба забыли. Я не попросил, а он не предложил. Это Генрих де Монфорт сказал, что мне полагается свободный день, и он сказал мне это позавчера, когда мы пировали за счет твоего отца. Я не задумался над этим, только сам Генрих был, как обычно, погружен в раздумья, но теперь… Тебе не казалось, Барби, что наш свадебный пир никогда не кончится?
— Конечно, казалось. Я едва не потеряла разум от нетерпения…
— О? В самом деле?
Он так быстро поймал ее руку и усадил к себе на колени, что она не успела воспротивиться. Она твердо оттолкнула его, когда он сорвал у нее только один поцелуй, и вырвалась, встав и сказав с ледяным негодованием:
— Не время для постели. — В ответ на его обиженное выражение ее брови очаровательно приподнялись, и она добавила: — В конце концов, я еще не знаю, нравится ли мне это.
Обида исчезла с лица Альфреда, сменившись легкой самодовольной улыбкой.
— Кстати, а тебе понравилось, не правда ли, любимая?
Она выскользнула из его рук, когда он снова настиг ее, отступив назад и в сторону.
— Это некстати, и тебе лучше подняться с постели. Возможно, тогда ты сможешь лучше думать головой, на которой растут твои волосы, а не маленькой лысой головкой между ног.
— Ты несправедлива ко мне. — Слабо протестуя, Альфред поднялся с постели, а она продолжила:
— Хотя я и убеждена, что две головы лучше, чем одна, но предлагаю держать каждую — ту, которая думает, и ту, которая чувствует, — на своем месте.
Он выглядел так кротко и невинно, что Барбара вернулась с полпути, чтобы взять свою одежду. Она была совершенно не готова к тому, что он схватит ее, поцелует и повалит на постель. Она почти уступила, и ее первой мыслью было, что они могли бы обсудить причастные к свадьбе политические проблемы и ее вызов к королю. Однако уверенность в его поведении включила сигнал тревоги, которая быстро подавила ее желание.
— Альфред! — воскликнула она. — Прекрати меня дразнить и выслушай. — Странное выражение, что-то вроде радости, смешанной с раздражением, появилось на его лице. Барбара не знала, что это означает, но поняла, что выбрала правильный тон, когда он улыбнулся и отпустил ее. — Не только свадебный праздник был тщательно подготовлен, — быстро продолжила она. — Когда ты отсутствовал накануне вечером, скача где-то с моим отцом и Генрихом де Монфортом, меня вызвали на вечернюю трапезу к королю.
— Что?
Лицо Альфреда потемнело и застыло, и Барбара поспешно покачала головой.
— Нет-нет, Генрих не так чист, как Людовик, но он не развратник. Во всяком случае, он заинтересовался не моим прекрасным телом, а твоим.
— Что?!
Интонация недоверчивого ужаса заставила Барбару засмеяться.
— Ты снова заставляешь меня сомневаться, какой головой ты думаешь, и думаешь ли вообще о чем-то, кроме постели. Король Генрих сказал, что он хотел бы, чтобы я убедила тебя остаться в Англии теперь, когда мы женаты. Хотя, кажется, он вполне доволен этой идеей, сомневаюсь, что эта мысль его собственная. Жена Питера де Мон-форта была вместе со мной в гостях у короля, я думаю, лишь для того, чтобы посмотреть, как король выполнит просьбу ее мужа.
Понятно, что Альфреду стало легче, когда он увидел смысл в том, что озадачило и встревожило его. Барбара молчала, пока он умывался, но, когда она протянула ему сухое полотенце, ее лицо было грустным.
— Почти никто не подошел поговорить с королем или принцем, — сказала она, — только Монфорты, Хемфри де Боуэн и мой отец. — Она поджала губы. — Я полагаю, все остальные боялись, и мне интересно, правильно ли вел себя отец? Король разговаривал более любезно с ним, чем даже со мной, — и Алиса де Монфорт, несомненно, передала своему мужу каждое слово.
— Твой отец вовсе не простак, Барби.
Она вздохнула, затем улыбнулась.
— Совершенно верно. Он всегда сам так говорит и называет меня дурой за то, что я о нем беспокоюсь. Возможно, так и есть. — Она взяла у него полотенце и спросила: — Ты хочешь одеться или мы сначала позавтракаем? Шалье скоро принесет поесть.
Альфред колебался, и Барбара вопросительно подняла голову. Уголки ее губ приподнялись, и она вздохнула:
— Нам лучше одеться, или месье Лысая Голова снова начнет искать себе развлечение.
Барбара немедленно пошла к сундуку с одеждой Альфреда, повернула голову и подняла глаза только для того, чтобы спросить:
— Наденешь придворный костюм или обычную одежду?
Это мало занимало Барбару, она просто старалась подавить разочарование. Теперь, когда большая часть ее тревоги по поводу вызова к королю улеглась, она не возражала, чтобы позволить немного подумать пустоголовому маленькому мошеннику. Однако она не могла выказать свое страстное желание: Альфред всегда должен добиваться ее любви, и чем труднее будет догнать ее, тем больше он будет наслаждаться выигранным призом. Но он может оказаться слишком застенчивым, подумала Барбара, хотя на самом деле ее муж выглядел весьма самодовольным, когда сказал, что обычная одежда для верховой езды подошла бы лучше для них обоих.
— Мне хотелось бы прокатиться верхом, если не будет дождя, — заявил он с озорным блеском в темных глазах. — Давай возьмем с собой поесть и одеяла. Я уверен, в это время года мы сможем найти уютный стог сена. И мне нужно побыть на открытом… на свободе.
Барбара поцеловала его в щеку.
— Так и быть, давай сегодня забудем обо всем на свете.
Им удалось это сделать. Утренний туман рассеялся, и они смогли поехать кататься верхом. Барбара обнаружила, что Альфред почему-то выглядел самодовольным и озорным, когда говорил о том, чтобы найти «уютный» стог сена. Свежий воздух, чистое небо придали некоторое очарование любовным играм, признала Барбара, а небольшие неудобства вроде колючек и неровной поверхности, которая один раз разлучила их в критический момент, только добавили веселья. Но позднее, когда они вернулись домой, такое же удовольствие доставляло тепло, полумрак и мягкая постель, где странные блики от ночных свечей придавали таинственность телу ее любовника и его напряженному лицу.
На следующей неделе Альфред и Барбара благословили свое заключение в Дувре, которое сделало их слишком подозрительными. Уединение у себя в доме позволяло им, даже находясь в Кентербери, сбросить странную пелену, которая висела над всем остальным двором. Когда они находились одни в своей комнате, им было достаточно уютно друг с другом и было о чем поговорить, вспоминая прошлое и строя планы на будущее, чтобы они могли забыть несчастья Англии.
Неловкость при дворе была вызвана не страхом. На той неделе, когда состоялась свадьба, подтвердились новости из Уэльса, что Лестер и Глостер загнали мятежных валлийских лордов в их последнюю цитадель. Лестер написал, что очень скоро собирается возвращаться в Кентербери, и казалось нежелательным продолжать переговоры с королем без него.
В тот же день, когда пришло письмо от Лестера, отец сказал Барбаре, что на следующее утро он должен уехать в свое поместье. При этой новости сердце Барбары упало. Ей показалось, что отец хочет избежать встречи с Лестером, и единственной причиной поспешного отъезда Норфолка она считала опасение, что Лестер обвинит отца в том, что тот оставил охрану побережья, чтобы присутствовать на свадьбе дочери. Когда она поделилась своими страхами с Альфредом, он улыбнулся и сказал, что она слишком беспокоится о своем отце. Его ни в чем нельзя было упрекнуть, объяснил он, так как все сообщения, пришедшие из Франции, подтверждали провал планов королевы Элинор вторгнуться в Англию.
Кроме того, Барбара видела, что Альфред тоже огорчен, и когда она спросила, почему, он отвел глаза, покачал головой и сказал, что у него нет других объяснений, кроме тех, которые он уже давал ей, — подавленность духа. Она спросила, не хотел ли он сразу вернуться во Францию, ведь цель его пребывания в Англии была достигнута, но он снова покачал головой, напомнив, что пообещал служить у принца по меньшей мере до тех пор, пока двор не отбыл из Кентербери.
Однако он был освобожден от этого долга. Саймон де Монфорт и граф Лестер прибыли в Кентербери в самом конце августа. Этот вечер Лестер провел у себя в кабинете со своим сыном Генрихом и племянником Питером; на следующий день состоялось несколько совещаний с французскими эмиссарами. На третье утро, когда Альфред явился в замок, чтобы присоединиться к Эдуарду, его встретил паж, который проводил его в покои графа Лестера. Двое мужчин немного знали друг друга — они встречались при французском дворе, но Лестер был намного старше, и они никогда не имели личных бесед.
Альфред поклонился, Лестер улыбнулся и указал ему на скамью, стоявшую рядом с его стулом.
— Я хочу поблагодарить вас, — заявил граф, — за то, что вы согласились, против собственного желания, служить принцу Эдуарду.
— У меня не было нежелания служить принцу, — Альфред встретил твердый взгляд больших глаз Лестера таким же твердым взглядом. — Мы с принцем Эдуардом — старые приятели по турнирам. Я был рад-сделать для него что-то.
Лестер снова улыбнулся.
— Я так понимаю, вы объяснили Генриху, что королю запрещено иметь в своем доме иностранных подданных. Никакой другой королевский дом тоже не должен иметь их, особенно если они назначены… гм… правительством.
— Да, но надеюсь, что мы справились с этой проблемой, не назначив меня на должность официально. Я не получал никакой платы и никакого дохода, и мне не была обещана благосклонность.
— Я еще раз благодарю вас, — заверил Лестер. — Это было очень великодушно. — Теперь он выглядел грустным и намного старше, чем когда улыбался; глубокие морщины лягли тяжелыми бороздами у него между бровей и на щеках. — К сожалению, сэр Альфред, немногие одарены подобным вашему великодушием. Большинству хочется считать, что каждый так же скуп, как они сами. Уже ходят разговоры, так что я должен попросить вас закончить службу у принца.
Альфред наклонил голову, чтобы скрыть смешанное выражение радости и грусти, а также в знак того, что он принимает решение Лестера.
— Очень хорошо, милорд. Я сказал то, что должен был сказать, но я все-таки не сожалею, что освобожден от своего обещания. Я был бы очень рад, если бы вы обеспечили меня и мою жену леди Барбару разрешением на проезд до Дувра, где мы могли бы найти корабль… — Он заколебался, неожиданно вспомнив свое обещание попытаться увидеть Уильяма Марлоу, который все еще был заключен вместе с Корнуоллом.
— Я не откажу вам в разрешении на проезд, конечно, если вы настаиваете на этом, — пообещал Лестер, — но, надеюсь, вы не намерены уехать немедленно. Не могли бы вы остаться до тех пор, пока эмиссары вернутся во Францию?
Раздражение боролось в Альфреде с облегчением. С одной стороны, вежливое «надеюсь» Лестера по поводу того, что он останется, спасало его от необходимости брать обратно свое требование уехать. Таким образом, он мог бы сдержать свое обещание брату и невестке. С другой стороны, это было только хорошее прикрытие отказа выполнить его просьбу — дать возможность уехать домой. О, Лестер не отказывался выписать разрешение на проезд, но он всегда так занят делами, что каким-то образом вполне может получиться, что разрешение не будет выписано, пока граф не окажется настолько добр, что захочет избавиться от них.
Альфреду были ясны причины, по которым граф не допускает его к принцу и все же удерживает в Англии. Лестер был введен в заблуждение сыном, что его можно использовать, чтобы склонить Эдуарда к дальнейшим уступкам. Предположение было неверным, в этом Альфред не сомневался. Разумеется, Эдуард наслаждался его компанией и находил в этом некоторое облегчение, но Альфред знал, что его служба не имела даже небольшого влияния на решение принца, как ему поступить. Тем не менее, требование остаться вполне устраивало его в связи с обещанием увидеть Уильяма Марлоу; к тому же Альфреду уже достаточно досадил произвол графа, чтобы он удивлялся неправильным суждениям Лестера. Он улыбнулся самой любезной улыбкой придворного.
— Если такова ваша воля, милорд. Возвращение с посланниками короля Людовика избавит меня от уплаты за проезд. Но если я должен остаться в этой стране, возможно…
Граф поднял вверх руку, и Альфред остановился.
— Я не всевластен и не могу делать то, что мне заблагорассудится, — сказал Лестер. — Я в долгу у вас и не забуду об этом, но я не могу приняться за дело тотчас же.
Альфред поднялся и поклонился; его лицо ничего не выражало, но он был основательно рассержен, хотя рассердило его не то, что граф не доверял ему. Альфреда мало огорчило слишком очевидное намерение Лестера не дать ему попросить об одолжении. Он был придворным с большим опытом и хорошо знаком с тем, каким образом занимающие высокое положение стараются избежать западни, давая просителям обещания. Хотя Альфред чувствовал, что Лестер мог бы брать уроки такта даже у такого прямого и откровенного монарха, как король Людовик, он понимал также, что если бы правители выполняли каждое прошение придворного, они скоро оказались бы в худшем положении, чем король Генрих.
Взбесило Альфреда и продолжало терзать его, пока он шел в большой зал, то, что Лестер оспаривал его честное слово, подвергая сомнению его обещание соблюдать строгий нейтралитет, которое он дал Генриху де Монфорту, и то, что он высокомерно вообразил его дураком. Так граф что-то должен ему, не так ли? Осторожное слово «что-то», непохожее на «одолжение». Это «что-то» не подразумевает добро или зло, оставляя Лестера свободным вознаградить его или отомстить, не нарушая при этом слова.
Альфред неожиданно почувствовал на своем плече чью-то руку. Он остановился, приветливо улыбаясь, а затем с облегчением позволил улыбке исчезнуть.
— Боже мой, что случилось? — спросила Барбара. На ее лице застыла полуулыбка, совершенно не соответствующая напряженности в голосе, который звучал так тихо, что никто, даже в шаге от них, не смог бы его расслышать.
Альфред убрал ее руку с плеча и наклонился.
— Я свободен сегодня, — объявил он, улыбаясь так же фальшиво, как и она.
— Я только пришла провести время с Альвой, но она признает твое право на мое свободное время. — Барбара положила руку Альфреду на талию, и они пошли с ним через зал.
У подножия лестницы она оглянулась и, не увидев никого поблизости, спросила, не предпочтет ли он прокатиться верхом, так как в саду, должно быть, полно людей. Он согласился, улыбаясь той же наигранной улыбкой. Тем временем они взяли своих лошадей и отправили домой человека Барбары. Они выехали через ближайшие ворота на Уинчип-стрит, но недолго следовали по ней, а повернули направо, в узенький проулок, который привел их на берег Стуара, вдоль которого они ехали до тех пор, пока не оказались на поросшей травой лужайке.
Здесь они спешились, и Альфред привязал лошадей к дереву на краю лужайки. К этому времени он развеял худшие опасения Барбары, что с ним случилось какое-то несчастье. После этого она спокойно выслушала его рассказ о беседе с Лестером, пока он не сообщил с отвращением, что Лестер сомневался в его слове и принял его за дурака.
— Нет, — сказала Барбара, рассерженная еще больше, чем он. — Лестер не принял тебя за дурака. Он угрожал тебе.
— Угро… — У Альфреда от негодования перехватило дыхание, и он не смог выговорить слово. Тут в нем снова закипел гнев — его смуглая кожа покраснела, и в глубине глаз сверкнули красные блики.
Барбара ужаснулась содеянному. Альфред всегда умел управлять своим настроением, а она позволила своему гневу вызвать его ярость. Мог ли Альфред потерять голову настолько, чтобы вызвать Лестера на дуэль?
Она положила на его руку свою.
— Я не предполагала рассердить тебя еще больше. Я хотела объяснить, что Лестер не намеревался оскорбить тебя. Его так часто предавали, когда он слишком доверял чести других людей, что он полностью изменился и теперь мало верит словам. И хуже всего то, что ты попал в его больное место, — он усомнился в своем старшем сыне.
— Ты же не считаешь, что Лестер боится, будто Генрих его предаст!