– И благодаря вашей предусмотрительности насчет того, чтобы я прихватила с собой свою собственную мебель, на самом деле будет там удобно.
   Хотя Уолтер был крайне удивлен таким необыкновенно откровенным приглашением, он не моргнул при этом и глазом. Когда он предлагал поменять их нынешнее местонахождение, то думал лишь о том, чтобы перебраться в место, не знакомое Сибель, где она вряд ли могла застать их. Взволнованный рыцарскими турнирами и углублением своих ношений с Сибель, Уолтер почти позабыл о своем флирте Мари. Он вспоминал об этом время от времени, когда его физическая неудовлетворенность перерастала в сущее неудобство, но все подобные ситуации в прошлом возникали в такие моменты, когда ничего было нельзя предпринять.
   Однако сейчас все благоприятствовало тому, чтобы отнестись к предложению Мари как к манне небесной. Наспех осмотревшись по сторонам, Уолтер отметил, что в зале не было ни одного из хорошо знакомых ему людей, способных на сплетни. Более того, хотя его острое желание близости ослабло, общая мучительная потребность пронизала все тело. Он тотчас же воспылал страстью и, наклонившись вперед, ласково пробормотал Мари, что она столь же добра, сколь и красива.
   Уолтер без стеснения ухватился за это предложение и решил не заявлять, что он уже был почти женат. Ричард присутствовал на заключении брачного соглашения с Сибель. Уолтеру ни разу не приходило в голову, что Ричард утаит такую интересную и безобидную новость, несмотря на замечания Джеффри не распространяться о соглашении. Вряд ли Мэри или Жервез представится возможность поговорить с королем Генрихом, пока не будет объявлен мир или перемирие. Всех женщин интересовали новости о брачных соглашениях.
   Не думал Уолтер и о том, что Ричард мог просто не иметь времени для разговора со своими родственницами. Уолтеру казалось, что с момента утренней встречи минула целая вечность, тогда как на самом деле не прошло и часа. Ко всему прочему Уолтер уже начинал привыкать к радости, которую испытывал, спеша к Сибель с любой новостью и обсуждая ее с ней. Если бы он подумал об этом как следует, он бы вспомнил, что отношения Ричарда со своей женой отличались от его отношений с Сибель. Но Уолтер вообще утратил ясность мысли.
   Таким образом, он не сомневался, что Мари, как и он сам, чувствовала физическую потребность в близости, и ничему другому, кроме этой близости, не придавала значения. Он был готов к этому и все же чувствовал смутное беспокойство, прорабатывая в уме всевозможные оправдания, случись ему столкнуться с кем-нибудь из членов своей новой семьи. Чувство вины не было для Уолтера чем-то новым, но раньше оно было связано с мужьями, которым он наставлял рога. Тогда чувство вины подавлялось очень легко. Дамы, предававшие своих мужей, имели на то все основания или, по крайней мере, убеждали его, что имеют таковые основания. Теперь же в обманутом положении оказывалась Сибель, и обман нелегко было оправдать.
   Но в этом не было никакого предательства, твердил себе Уолтер, бормоча тем временем Мари комплименты. То, что он делал, не имело к Сибель никакого отношения; фактически, он хотел облегчить свою потребность в женщине отчасти из-за нее. Если она останется в Уэльсе, он будет представлять гораздо меньшую опасность для ее чести, если сможет утолить свою страсть. Это поможет удержать их обоих от искушения. Все же эти здравые рассуждения не удовлетворили его полностью, оставшаяся тревога вызвала у него раздражение, напомнив о негодовании, навеянном утверждениями Джоанны и Сибель, что он больше не был свободным человеком и единственным, после Бога, судьей своего поведения.
   Среди этих рассуждений, негодований и похоти вина занимала последнее место. Входя в комнату Мари, снабженную камином, но не имеющую передней, Уолтер просто отбросил все размышления, не касавшиеся его физической потребности. Исходя из осторожности и из собственных соображений, она выбрала комнату неподалеку от апартаментов Ричарда, но такую, где не имелось места для служанки, если не считать пола спальни. Мари совершила тем самым акт доброты по отношению к своей служанке, которой пришлось остаться в покоях Жервез, и получила гарантию полной секретности, в которой она так нуждалась. Ее служанка не была глупа; жестокие уроки с помощью кнута сделали ее чрезвычайно сообразительной, и она понимала все с полуслова. Комната была в любой момент подготовлена для компании и оснащена вином, закрытым блюдом с готовыми пирожными и теплом огня, который поддерживался, пока дверь была открыта.
   Мари пригласила Уолтера зайти и последовала за ним, бесшумно закрыв за собой дверь. Он услышал легкий хлопок и оглянулся, едва успев переступить порог комнаты. Мари мешкала, не отпуская ручку двери.
   – Вы думаете, я совсем потеряла стыд, пригласив вас сюда? – спросила она.
   – Я думаю, что вы красивы и великодушны, – мгновенно ответил Уолтер со всей искренностью.
   Он не желал слышать о чувстве стыда. Мари никому не причиняла вреда; если кому-то из них и следовало испытывать стыд, то это был он. Эта мысль пронеслась в его голове, вызвав негодование, и он протянул Мари руку. Однако в ответ она не подала ему руки, как это сделала бы Сибель. Она слегка отвернулась в сторону и жеманно улыбнулась.
   – Вы слишком поспешны, сэр, – кокетливо произнесла она.
   Уолтер мысленно встряхнул себя. Мог ли он позабыть все свои навыки за несколько дней только из-за того, что Сибель настолько идеально подходила ему, что гармонировала с любым его настроением, подобно хорошо настроенной арфе? Когда он пребывал в веселом расположении духа, Сибель нравилось подразнить его, но, когда он был движим чувством привязанности, Сибель выказывала откровенность и нежность. Естественно, настойчивые мысли о Сибель лишь усилили в Уолтере чувство вины и негодования. Он чувствовал себя как одержимый, словно любимая им красавица пленила его душу; он не мог избавиться от нее ни на минуту. «Это не имеет к Сибель никакого отношения», – еще раз гневно сказал он себе.
   Тем временем он улыбнулся Мари и великодушно упрекнул ее за ее прелести, заставлявшие мужчину забывать о своих манерах. Пока она выражала свое негодование по поводу необычного способа преподношения комплиментов, он признался себе в том, что оказался в затруднительном положении. Однако такие ошибки легко прощались женщинами. Мари улыбнулась более естественно и сказала:
   – Я прощаю вас за это. – И когда Уолтер снова протянул ей руку, она слегка прикоснулась к ней пальцами.
   К своему удивлению, Мари обнаружила, что получает от этого удовольствие. Хотя Уолтер не платил ей изысканными комплиментами, принятыми в свете, он вызывал в ней ощущение того, что она действительно имеет большую цену. Она чуть не перестала кокетничать, собираясь было отреагировать на поведение Уолтера естественным образом, но, когда его пальцы начали смыкаться на ее руке, чтобы он мог привлечь ее поближе к себе, она вспомнила, что должна вести себя более достойно. В связи с этим она задергала пальчиками и игриво разняла его пальцы.
   Уолтер был хорошо знаком с такой хитростью и знал, что она значит. Много, много раз он убеждал женщин (либо заставлял их поверить в это), что нарушение правил целомудрия не снизит их цену в его глазах. Как раз этого Уолтер не подразумевал. Его любовницы, казалось, никогда не беспокоились о нарушении закона Божьего. Нет, они, конечно, допускали грех, признавались в нем и молились о его отпущении, но пугал их не сам грех и не гнев Господний; они боялись, что могут пасть в глазах простого смертного, коим являлся Уолтер.
   Он попытался успокоить Мари, превознося ее черты и формы наравне с ее особой добротой и великодушием.
   – Не следует забывать о безвозмездной отдаче такого дара. Мы не знаем, что нас ждет в будущем. – На этот раз он схватил ее руку и увлек чуть-чуть ближе к себе. – Может случиться так, что обстоятельства не позволят нам встретиться в такой ситуации снова. Надеюсь, что этого не случится. Я хочу... – Он нарочно оборвал фразу, притворно намекая, что стремится к постоянным отношениям.
   Подобные намеки не тревожили Уолтера. Ни одна его любовница не страдала от разбитого сердца. Обычно дама сама порывала отношения либо потому, что встречала более подходящего любовника, либо обнаружив, что Уолтер далеко не желторотый птенец, которого можно легко подчинить своей воле. Изредка любовница расставалась с ним, искренне сожалея об обстоятельствах, которые складывались так, что иметь любовника становилось больше невозможным. Две любовницы разорвали отношения, боясь угодить в сети любви. Какова бы ни была причина, каждая женщина, с которой Уолтер занимался раньше любовью, принимала его намеки за дань уважения и уверения в том, что он не считал ее обычной шлюхой, предназначенной лишь для удовлетворения естественной надобности.
   Возможно, расслабив руку и добровольно прильнув к Уолтеру ближе, Мари как бы предупреждала его, что истолковывала это «я хочу...» иначе. Но ее реакция мало чем отличалась от поведения других женщин, а его половая потребность была столь нестерпимой, что он мог проигнорировать и более ясное предупреждение.
   – Дайте же мне этот дар, чтобы я запечатлел его в своей душе, – продолжал Уолтер. Теперь их тела почти соприкасались друг с другом. – Не бойтесь, что я составлю себе о вас неправильное мнение, если вы отдадите мне это сокровище, – прошептал он. – Если бы обстоятельства сложились иначе...
   Он опять намеренно не закончил фразу, желая унять опасения Мари, но это лишь укрепило уверенность женщины, что Уолтер хотел ее и стремился получить Сибель только из-за приданого. Если так, то, по мнению Мари, Уолтера можно было склонить на брак ценой гораздо меньших опасностей. Как бы он ни злился, потеряв собственность Сибель, ласки опытной в любовных делах женщины умиротворили бы его. Она обвила рукой его шею и подставила губы для поцелуя.
   – Мне не следует этого делать, – вздохнула она и позволила их устам слиться.
   Уолтера охватило удовольствие. Реакция его тела была вполне естественной, но неприятная необходимость в уверениях и клятвах убеждала его, что этим все ограничиться не могло. Стоит им переспать, как ситуация усугубится. Ему придется перебрать сотни слов (на самом деле не произнося их), дабы убедить Мари, что он все же не считал ее доступной женщиной. Чувствовал он также, что неистовый порыв его страсти к Сибель начинал слабеть.
   Это Уолтеру совсем не нравилось. Одно дело пылать страстью к жене: такая страсть давала настоящее наслаждение. Совершенно другое – потерять над собой контроль с любовницей: это было опасно. В данной ситуации подобного риска не было, подумал Уолтер, неуклюже снимая с Мари здоровой рукой головной убор. Он не намеревался тянуть с раздеванием и предварительными ласками. Поцелуи и нежные слова были необходимой платой женщине, которой он не мог заплатить деньгами. Сейчас Уолтер просто хотел утолить потребность.
   Получая удовлетворение, он несколько раз пожалел о том, что Мари неожиданно натолкнулась на него прежде, чем он успел подумать о том, чтобы подыскать сговорчивую служанку. Если бы его не терзала потребность, он бы не ухватился за ее предложение с такой поспешностью. По сути дела, если бы Уолтер не был так добродушен и после таких проявлений страсти мог бы обидеть женщину отказом, он бы оставил покои Мари и подыскал бы для удовлетворения какую-нибудь шлюху.
   К сожалению, Мари ужасно разочаровала Уолтера. Как правило, женщина, искавшая любовника, делала это по одной из двух причин: либо она изголодалась по плотским утехам, либо хотела досадить мужу. Последних Уолтер всегда избегал, и не потому, что ревнивость мужа усугубляла опасность, а потому, что такие женщины едва поддавались удовлетворению, если вообще не были холодны к любым ласкам. Поскольку Мари не имела мужа, чтобы досаждать тому, и знала о его помолвке, Уолтер пришел к выводу, что она стремилась к совокуплению только из-за потребности в таковом. Он ждал от нее той же страсти, какой горел сам.
   Но когда дошло до дела, он не заметил, чтобы она пылала желанием. Сначала ему пришлось потратить в два раза больше предполагаемого времени для того, чтобы затянуть Мари в постель, а во время подготовки и любовного акта она не менее пяти раз прерывала его неловкими вопросами о постоянстве его любви к ней. Хотя поначалу Уолтер находил ответы, которые как будто удовлетворяли ее, не компрометируя и не изобличая его при этом во лжи, он все же был готов убить свою любовницу задолго до того, как дважды доходил до пика своей страсти.
   При всем своем терпении и сдержанности, Уолтер так и не понял, удовлетворил ли он Мари. Она не была холодна с ним; когда она не говорила о вечной любви, они сохраняли полную гармонию. Ее тело двигалось в такт с его, и она даже как будто получала некоторое удовольствие от совокупления. Но она не отдавалась ему с отчаянием женщины, переступающей границу сладострастия, он не чувствовал в ее теле напряженности, а когда Мари спросила, хотел ли он жить с ней в нищете, как хотела жить с ним она до тех пор, пока их не разлучит могила, голос ее звучал ровно и отнюдь не дрожал от страсти.
   Этот вопрос Уолтер просто оставил без ответа. Он как раз готовился вот-вот завершить свое наслаждение, когда она задала его, и вообще в этот момент говорить не мог. Все же вопрос настолько удивил его, что подступившее извержение наткнулось на преграду. Только ярость, вызванная прерванным удовольствием, которого Уолтер, казалось, ждал уже целую вечность, помогла ему не бросить начатое дело. К тому времени Уолтер решительно настроился избавиться от своей потребности, даже если ради этого ему пришлось бы заткнуть Мари рот.
   Когда он, наконец, кончил, то совершенно обессилел от полной потери физических сил. Из-за сломанной ключицы Уолтер поначалу попросил Мари находиться сверху. Она как будто удивилась, но не возражала против этого. Правда, двигалась она неправильно, а приобретенная свобода действий скорее озадачила ее, чем обрадовала. Уолтер предоставил ей немного времени войти в наиболее приятный ритм, но, несмотря на то, что он целовал ее грудь и пускался на всевозможные трюки, стремясь возбудить ее, Мари не выказывала признаков возрастающей страсти. Единственное, к чему привели его усилия, так это к тому, что он возбудился сам. В связи с этим ему пришлось остановить Мари, чтобы задержать свой оргазм.
   Решив, что Мари, возможно, испытывает неудобства от непривычной позы, Уолтер поменялся с ней положениями, изо всех сил стараясь держаться на одной руке, чтобы не наваливаться на нее всей тяжестью тела, и ограничив стимулирующие ласки простыми поцелуями. Этот маневр ни к чему не привел, если не считать того, что Мари стала меньше говорить. Именно тогда Уолтер и решил прекратить ласки и, сосредоточившись лишь на собственном удовлетворении, завершить совокупление, которое слишком уж затянулось. Наконец он приблизился к оргазму вторично, получив в результате разочарование, ибо Мари спросила его как раз в эту минуту об их совместной жизни в нищете.
   Может, на третий раз повезет, подумал Уолтер, отчаянно сосредоточившись на своей потребности. На этот раз он как только мог сдерживал свое нарастающее напряжение и, в конце концов, довел себя до кульминации. Затем он тотчас же слез с Мари и, переведя дух, извинился за то, что не смог удовлетворить ее.
   – Но вы ведь удовлетворены, не так ли? – спросила она. – Это самое главное, я сделала это ради вас.
   Последовала короткая пауза. Уолтер лихорадочно подыскивал слова, которые объяснили бы Мари, не обидев ее, что он являлся мужчиной, которому нравилось давать столько же удовольствия, сколько получать взамен. Прежде чем его усталый мозг нашел подходящие фразы, Мари заговорила снова:
   – Я хотела угодить вам. Разве у меня это не получилось?
   Тревога в ее голосе сжала Уолтеру сердце. Как он мог сказать ей, что она чуть не вынудила его покинуть постель, в которую он попал, движимый поначалу нестерпимым желанием.
   – Вы сама прелесть, великодушие и доброта, – прошептал он, поглаживая ее руку. – Не в моей власти говорить что-то еще. Вы же знаете это.
   – Наедине со мной вы можете говорить что угодно, – настаивала она.
   Уолтер не знал, как поступить. Ему казалось жестоким напоминать Мари о своей помолвке в более конкретной форме еще раз. Он предпочел окольный путь, дабы тонко намекнуть Мари, что продолжения не последует. Однако она не поняла намека. Более того, Уолтер решительно настроился не обнадеживать Мари, что он страстно желает возобновления их отношений. Теперь все было не так, как вначале.
   Если это будет в его силах, он никогда не подвергнет себя такому испытанию вторично.
   Он был чрезвычайно озадачен действиями Мари. Пока она не привела его в свою комнату, он мог поклясться – она не питала к нему глубоких чувств. Затем его посетила мысль, что, возможно, Мари впервые вступила в такую связь, если не считать супружеских отношений. Если это было так, неудивительно, что она с таким неистовством выжимала из него признания в любви и, в сущности, не смогла получить удовлетворения. Бедная женщина наверняка была снедаема виной и страхом, что запятнала себя и была теперь ни на что не годна.
   Уолтер повернулся и нежно заключил ее в объятия. – Мари, если мы и совершили грех, то это моя вина. Это мужское проклятие – жаждать прекрасного, когда видишь его. Мне не следовало поддаваться этой страсти в том положении, в каком я нахожусь теперь. Я воспользовался главным преимуществом вашего мягкого нрава и, боюсь, вашей невинности. Дорогая моя, большой беды не случилось. Вы не нарушили клятвы, не причинили вреда людям и в то же время преподнесли мне такой дар, который я буду помнить всегда.
   Если бы Мари не была всецело поглощена своей конечной целью, она бы наградила Уолтера пощечиной. Ее надежды воспарили в небеса, когда он с такой готовностью последовал за ней и так ясно намекал, что желал именно ее. Тем не менее, как бы она ни давила на него, какие бы моменты ни выбирала для своей цели (даже когда он вот-вот готов был забиться в агонии оргазма), он ни словом, ни намеком не обмолвился, что любит ее и готов (или даже хочет) отказаться от предложенного соглашения с Сибель.
   Мари была совершенно вне себя от ярости. Она еще ни разу не занималась любовью так долго и так неискренне. Неужели этот человек думал, что ей больше нечего делать, как только лезть под него? Разве не принадлежали все части ее тела только ей? И, несмотря на все ее терпение и угодливость по отношению к его прихоти, он говорит, что большой беды не случилось. Он признал, что это его вина. Как благородно! Безусловно, он считал, что такой уступкой отплатил ей за все. Мари знала, что если она не избавится от Уолтера немедленно, то скажет нечто такое, что полностью провалит ее план выйти за него замуж.
   Она мягко отстранила его от себя, собрав всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению столкнуть его прямо с кровати.
   – Так говорите вы, – пробормотала она дрожащим от усилий не закричать голосом, – но другие не будут столь благородны. Вина и позор всегда ложатся на женщину. Умоляю вас, уходите.
   Именно этого больше всего и хотел Уолтер, и его желание заставило почувствовать себя еще более виноватым. Ее слова, казалось, лишь укрепляли его выводы о причине ее такого поведения. Он снова привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.
   – Вам нечего бояться, – успокаивал ее Уолтер. – Я уверен, что никто не видел, как мы вошли сюда, и клянусь своей честью и душами моих умерших отца и матери, если вам угодно, то никто и никогда не услышит этого от меня.
   Поскольку эти заверения являлись полной противоположностью того, что хотела Мари, попытка Уолтера умиротворить ее оказалась, по меньшей мере, не эффективной. Мари как раз уповала на то, что кто-нибудь заметит, как они вместе вошли в ее покои, она полагала, что Уолтер не сможет не похвастаться своей победой. Она рассчитывала, что его хвастовство поможет ей заявить о том, что он соблазнил ее. Мари была не из тех, кто особенно верил в честь, но она не сомневалась, что, поклявшись душами усопших родителей, Уолтер – каким бы ни был легкомысленным – со всей искренностью обещал не выдавать ее.
   Более того, утверждение Мари, что в подобных делах всегда винят и стыдят женщину, имело своей целью вытянуть из него заявление, что он не допустит этого, что защитит ее, дав ей свое имя. Следовательно, его заверения в соблюдении полного таинства плюс намек, что он не готов защищать ее иначе, так разъярили Мари, что она вся тряслась от гнева. Чувствуя, как она дрожит, Уолтер попытался привлечь ее к себе еще ближе.
   – Вам нечего бояться, – не унимался он. Вторичное повторение этого утверждения, столь разозлившее ее в первый раз, заставило Мари с такой силой оттолкнуть Уолтера от себя, что, застав его врасплох, она ослабила его объятия, и он чуть не вывалился из кровати.
   – Уходите! Уходите! – закричала она, не полагаясь на то, что не скажет чего-нибудь еще.
   Поскольку его попытки утешить, казалось, только еще больше злили ее, Уолтер поднялся и начал одеваться, наблюдая за ней озабоченным взглядом. Она отвернулась и уткнулась лицом в подушку, натянув на себя одеяло, будто хотела спрятаться от него. Уолтеру показалось, что она плачет, но он понятия не имел, что сделать или сказать, чтобы успокоить ее. Ту единственную вещь, которая могла осчастливить ее, он не мог предложить.
   Уолтер поклялся, что никогда в жизни не станет столь неосмотрительно доверять своим суждениям о намерениях женщины. Как только смысл этой клятвы дошел до него полностью, он понял, что ему никогда больше не придется играть в такие игры снова. Скоро у него появится Сибель. Волна облегчения и счастья захлестнула его, но при мимолетном взгляде на жалкий комок под одеялом, где лежала Мари, его снова охватил стыд. Он хотел уйти без лишних слов, но когда оделся, что было нелегко сделать с помощью одной руки, то заставил себя подойти к кровати и тихонько коснуться плеча Мари.
   – Я ухожу, как вы и просили, – прошептал он так, чтобы она слышала. – Мне жаль, Мари. Мне очень жаль.

15

   Выйдя из покоев Мари, Уолтер не знал, что ему с собой делать. Он убедился, что его не видит ни одна душа, включая прислугу, и поспешил убраться из женских пределов замка. Его мучило раскаяние. За всю свою жизнь он не мог припомнить такого тошнотворного и отвратительного ощущения. Думать он мог лишь о том, как найти Сибель и излить ей все свои чувства. Она бы успокоила его, ибо случившееся было ужасной ошибкой, вызванной неудовлетворенной похотью.
   Однако он дал Мари клятву, что не расскажет о случившемся никому; и лишь образ несчастной Мари растворился, а боль и стыд немного поутихли, Уолтер понял – как раз Сибель ему и не следовало ничего рассказывать. О ревнивости ее нрава он знал не только по предупреждениям Саймона, но и из собственных наблюдений. Не откажется ли она от помолвки в порыве ревности... о, Боже!.. К Мари?! Но не должен ли он, ради блага самой же Мари, утаивать от Сибель свою слабость?
   Стоило Уолтеру осознать, что он не может открыться Сибель, как мысль о встрече с ней стала для него совершенно ужасающей. Покуда, он не сбросит с сердца эту ношу, поведение его будет оставаться неестественным, но он поклялся, что сохранит все в тайне, и коль уж не мог рассказать об этом никому, то и никто не мог разделить с ним этот груз. Средь всех совершенных Уолтером грехов лишь несколько могли стать причиной епитимьи, но ведь не этот... И тут Уолтера осенило, и на душе сразу полегчало: если нельзя открыться Сибель, можно доверить свои тревоги Богу!
   Осторожно, словно отправляясь на тайную ночную вылазку, Уолтер пробрался в свои покои, взял накидку, затем так же тихо выскользнул из замка. Он решил отправиться в деревенскую церковь, ибо исповедоваться в своем грехе священнику часовни замка ему не хотелось – уж слишком близко она находилась. Уолтер понимал, что священник, выдавший тайну исповеди, безусловно, был бы предан страшному проклятию, но все-таки слуги Господа, хотя и должны были отличаться от простых смертных, на самом деле оставались людьми, и некоторые из них боялись анафемы меньше, чем следовало.
   Деревенская церковь имела убогий вид: каменные стены не были украшены орнаментом, а окна заменяли простые щели, так что на пол падало лишь жалкое подобие света. Когда Уолтер закрыл за собой дверь, то у входа воцарилась почти непроглядная тьма, но в нескольких шагах от него по диагонали, там, где находился алтарь, серело пятнышко, в котором Уолтер распознал приоткрытую дверь, ведущую во внутреннюю часть здания. Зная Уэльс, Уолтер решил, что там находится сараеподобное сооружение, в котором жил священник.
   – Святой отец... – тихо позвал он.
   Почти тотчас же светлое пятнышко было загорожено, и послышался голос. Хотя Уолтер не разобрал слова, но по одному-единственному слогу в нем он пришел к выводу, что оно обозначало что-то вроде обычного «Да?». Уолтер ощутил облегчение. Скорее всего этот священник не знал французского. Следовательно, кроме формальных фраз, все сказанное Уолтером останется для него непонятным. Так что Уолтер действительно исповедается самому Господу.