Страница:
— Командир в восторге!
Аш пережила жалкий момент общения с ночным горшком и, к тому времени как натянула штаны, почти освоилась с пажом, принадлежащим к женскому полу. Начала с усмешкой:
— И стоило столько лет платить тебе как лекарю, когда… — И осеклась. В келью вошла монахиня. — Сестра?
Крупная женщина скрестила руки под грудью. Высокий тугой апостольник так туго натянул кожу лица, что оно превратилось в пятно белой пухлой плоти. Голос звучал строго:
— Я — сестра Симеона. Вам следует оставаться в постели, дитя мое.
Аш пропихнула руку в рукав камзола и прислонилась к прямой спинке стула, предоставив Флоре затягивать шнуровку на плече. Она заговорила так, словно стены вокруг нее и не думали вращаться:
— Прежде я должна поговорить со своим заместителем, сестра.
— Здесь это невозможно, — губы монахини сжались в прямую черту. — Мужчины не допускаются в стены монастыря. А вы еще не в состоянии выходить.
Аш почувствовала, что Флора выпрямилась. Голос прозвучал у нее над головой:
— Допустите его на несколько минут, сестра Симеона. В конце концов, меня-то вы допустили — а я знаю, что нужно для здоровья моей пациентки. Ради Бога, женщина, я ведь врач!
— Ради Бога, женщина, вы ведь женщина! — сурово возразила монахиня. — Почему, вы думаете, вас сюда впустили?
Аш чуть не расхохоталась вслух, видя, как обвисли паруса Флоры дель Гиз.
— Это обстоятельство, сестра моя, строго между нами. Я уверена, что могу доверять служительнице Господа. — Аш положила ладони на ляжки и умудрилась придать себе довольно уверенную осанку. — Проведите Роберта Ансельма тайком, если иначе нельзя, но проведите его ко мне. Я постараюсь быстро покончить с делами.
Женщина — монашеское одеяние лишило ее не только выражения лица, но и возраста, ей могло быть сколько угодно от тридцати до шестидесяти, — прищурившись, окинула взором белоснежную келью и ее растрепанную обитательницу.
— Вы уже давно привыкли добиваться своего, не так ли, дочь моя?
— О да, сестра Симеона. Так давно, что меня уже не перевоспитаешь.
— Пять минут, — мрачно приговорила женщина. — И одна из младших сестер будет присутствовать, ради сохранения приличий. Я же соберу монахинь на молитву.
Дверь маленькой кельи закрылась за ее величественной фигурой.
Аш присвистнула:
— Вот это да! Прирожденный полковник пехоты! note 73
— Кто бы говорил… — Флора снова направилась к сундуку и откопала на сей раз пару невысоких сапожек. Когда она встала на колени, чтобы натянуть их на Аш, та опустила взгляд на ее золотистую макушку. Захотелось вдруг взъерошить подстриженные по-мужски волосы, но Аш удержала руку.
— На голове у меня колтун, — сказала она. — Не попробуешь немного пригладить?
Женщина-лекарь достала из кошелька роговой гребешок и встала за спиной, распутывая длинные пряди. Гребешок осторожно, с концов, пробирался сквозь слипшиеся от пота волосы, но Аш все-таки морщилась от боли. Она прикрыла глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей и летнего ветерка, проникавшего в комнату через открытое окно. Прежде всего подумать, как устроить отряд в Бургундии. «На что мы сейчас живем? — Господи, как мне паршиво!»
Гребешок перестал раздергивать пряди. Палец Флоры коснулся щеки, залитой солеными слезами.
— Больно? Ничего не поделаешь, голова ведь пробита. Я могла бы обрезать это богатство…
— Не смей!
— Ладно, ладно… как бы мне голову не сняли!
Время опять моргнуло.
В комнате звучал тихий голос Флоры. Она с кем-то шепталась. Открыв глаза, Аш увидела перед собой другую монахиню, в таком же белом апостольнике и зеленоватой рясе. Встретив взгляд больной, молодая женщина протянула ей воду в деревянной чаше.
— Я тебя помню, — нахмурилась Аш. — Без волос трудно узнать, но я тебя помню. Ведь мы встречались?
У окна хихикнула Флора. Маленькая монахиня напомнила:
— Шмидт. Маргарет Шмидт.
Аш покраснела до ушей и слабо, недоверчиво спросила:
— Ты — монахиня?
— Теперь да.
Флора мимоходом коснулась плеча девушки, приблизилась к Аш, пощупала ей лоб.
— Это Дижон, капитан. Вы в дижонском монастыре. — И в ответ на недоуменный взгляд пояснила: — Монастырь для fille de joie, ставших fille de penitence. note 74
Аш взглянула на маленькую монахиню, которую в последний раз видела в базельском борделе.
— О!..
Обе женщины улыбнулись.
Аш овладела собой и заговорила:
— Если вы перемените решение до того, как произнести последний обет, Маргарет, добро пожаловать в наш отряд. Скажем, в качестве помощника лекаря.
Уголком глаза она видела лицо Флоры, на котором смешались ужас, ирония и тревога, но более всего изумление. Аш пожала плечами в ее адрес и тут же схватилась за голову, отозвавшуюся на это движение категорическим протестом.
Девица из Базеля присела в реверансе.
— Я не могу принять решения, пока не разобралась, что представляет собой жизнь монахини, сеньор… то есть, демуазель. Пока все, в общем, напоминает «дом радостей».
В дверь постучали.
— Кыш отсюда, — приказала Аш. — С Робертом я без вас побеседую.
Она прикрыла глаза, чтобы передохнуть, пока открывалась и закрывалась дверь. Такая слабость была знакома ей и по прошлым ранениям, и Аш в общем представляла, сколько это протянется. Непозволительно долго.
Что же я такое? По словам этой Фарис, просто кучка мусора. Что-то вроде теленка-бычка, которого забивают при рождении, потому что никому он не нужен, хозяину только бы корова доилась…
Но ты слышишь Голоса.
Только и всего? Какая-то медная балда в чертовой Африке, какая-то… какая-то машина, извергающая отрывки из Вегеция, и Тацита, и каких-то еще древних вояк? Просто-напросто… библиотека? Вся тактика мира к твоим услугам?
Аш сдавленно хихикнула. Лучше уж смех, чем слезы, скопившиеся под веками.
Милый Христос, и на это я поставила свою жизнь! А сама сколько раз читала отрывки из «De Re Militari» и думала: «Да как же можно использовать эту тактику при таких обстоятельствах!» — да кого же это я слушала!
Ее подмывало задать эти вопросы вслух и услышать ответ своего Голоса. Она отогнала искушение, открыв глаза.
Перед ней стоял Роберт Ансельм.
Он был без лат, на колене заплата, поверх итальянского камзола — полукафтане внакидку: все из голубого сукна, и с первого взгляда видно, что в этой одежде спали, да притом не под крышей. Пустые ножны от кинжала торчат из объемистого кожаного кошеля.
Роберт вдруг спохватился — стянул с головы бархатную шляпу, повертел ее в руках, рассеянно поглаживая значок на тулье, опустил взгляд…
— Насколько надежен лагерь? — начала допрос Аш. — Опиши наше положение. Кто из вассалов герцога владеет этой землей?
Роберт пожал плечами.
Аш пришлось закинуть голову, чтобы видеть его лицо, и висок отозвался острой болью. Роберт тут же присел перед ней на корточки, уперев локти в колени и не поднимая головы. Аш видна была только седоватая щетина, отросшая вокруг ушей и на затылке.
«Я могла бы сказать, что ты охреневший придурок, — думала Аш. — Могла бы всыпать тебе. Могла бы сказать: каким местом ты думал, мудак, когда оставил отряд без командира?»
В животе у нее заурчало, аппетит возвращался. Хлеба, вина и этак с половинку оленьей туши, для разнообразия… Аш подняла руку прикрыть глаза от ставшего болезненно-ярким солнца. Жарко. Должно быть, дело к полудню.
— Ты не видел меня под Туксборо? — спросила Аш. Ансельм поднял голову. На грязном лице горел нездоровый, слишком яркий румянец. Роберт потер себе загривок:
— Что?
— Под Туксборо, — повторила Аш.
— Нет. — Плечи Роберта понемногу распрямлялись. Он опустил одно колено на пол, устроился поудобнее. — Не видал. Я дрался на другой стороне. Увидел тебя, уже когда все кончилось. Ты была завернута в штандарт, и с него капало.
«Капало красным», — вспомнила Аш, как наяву почувствовав прикосновение мокрой материи, царапающее кожу золотое шитье, безмерную усталость после работы алебардой. Острый как бритва топор на шестифутовом древке. Топор, разрубающий латы и тела, как обычный топор рубит дерево.
— Тогда это сработало, — веско сказала Аш. — Я знала, что пора сделать что-то, чтобы меня заметили. Я была, конечно, слишком молода, чтобы командовать, но если бы я ждала до шестнадцати-семнадцати лет, чтобы сделать что-нибудь удивительное — так в этом не было бы ничего удивительного. Потому-то я захватила и удержала штандарт ланкастерцев, там, на Кровавом Лугу. — Теперь уже она опустила взгляд, чтобы не видеть отчаяния на лице Роберта.
— Я потеряла там двоих лучших друзей, — сказала Аш. — Ричарда и Ворону. Я их знала с детства. Оба остались где-то на том косогоре. Зарыты во рву, который выкопали потом Белые Розы. А ты случайно наехал на меня. Такое наше дело. Убиваем друзей и гибнем сами. Только не говори мне, что это дьявольски глупо. Я что-то не знаю благоразумного способа умереть!
Роберт выдохнул:
— Я старею!
Аш уставилась на него, разинув рот. А он выкрикивал:
— Знаешь, как меня называют эти маленькие засранцы? «Старик»! Я вдвое старше тебя, я уже слишком стар. Вот почему так получилось!
— Да гребаный ад! — У него тряслись руки, и она сжала их, стиснула как можно крепче его горячие, потные ладони. — Что за чушь!
Он выдернул руки. Аш ухватилась за сиденье стула. Кружилась голова.
— Ладно, я виноват, — выкрикнул он. — Виноват! Виноват! Извини, понимаешь?!
От его рева Аш оскалилась, как от боли, да голова и так раскалывалась, и она дернулась, когда распахнулась и с треском захлопнулась дверь, ворвавшаяся Флора схватила Роберта за плечи, а он отшвырнул ее в сторону…
— Хватит! — Аш оторвала ладони от ушей, втянула в себя воздух и подняла голову.
Маргарет Шмидт стояла в дверях, с тревогой косясь в коридор. Флора снова сомкнула длинные пальцы хирурга на бицепсах рослого воина и тщетно пыталась вытолкать его из комнаты. Роберт Ансельм стоял, прочно упершись ногами в пол, расправив плечи и по-бычьи наклонив голову. И вшестером не сдвинешь, подумалось Аш.
— Ты, иди скажи сестре-настоятельнице, что ничего не случилось. Ты, — ее палец уперся в Флору, — отпусти его; ты, — Роберту Ансельму, — заткни свою дурацкую пасть и дай сказать мне. — Она выдержала паузу. — Спасибо.
— Я пойду, — стыдясь собственного смущения, проговорила Флора. — Если ты доведешь ее до приступа, Роберт, я тебя кастрирую.Она прикрыла за собой дверь, оставив за ней Маргарет Шмидт и других монахинь, привлеченных редким в их однообразной жизни событием.
— Ну вот, наорал на меня, за то, что я умудрилась подставить голову, — мягко сказала Аш. — Полегчало?
Ее заместитель покорно кивнул. Его явно весьма интересовали носки собственных сапог.
— Ты и в самом деле ночевал на ступенях монастыря? Бритая макушка совсем вжалась в плечи, а плечи приподнялись в чуть заметном пожатии.
— Мне в этом году сорок исполнится. Одно из двух, — сказал он, по-видимому обращаясь к доскам пола, — либо менять ремесло, покуда жив, или… не менять. Оставаться под командой женщины, либо собрать свой отряд. Понимаешь, я начинаю чувствовать себя стариком. И не говори мне о Коллеони, который сражался в седле на семидесятом году!
Аш закрыла рот.
— Ну… именно о нем я и хотела сказать. А ты… хочешь сказать, ты бросаешь это дело? Бутылка пуста?
— Да. — Это звучало не покаянным признанием, а простой констатацией факта.
— Дерьмо твое «да». Ты мне нужен, Роберт. Если тебе вздумается собрать собственный отряд, дело другое, ты свободен, но бросать меня просто потому, что навалил в штаны… Понял?
Роберт Ансельм потянулся к ее руке:
— Аш…
— Уложи меня в постель, пока я опять не наблевала. Господи Иисусе, нет ничего гаже ранений в голову. Роберт, ты останешься. Иногда я и вправду думаю, что без тебя мне не управится с этим долбаным отрядом. — Она вцепилась в его руку, подтянулась, отрываясь от стула, и встала, покачнувшись без малейшей фальши.
Роберт усмехнулся:
— Да-да, бедная слабая женщина. — Нагнувшись, подхватил ее под коленки, поднял и пронес несколько футов, отделявших ее от кровати. Уперся коленом в матрас и опустил свою ношу на простыню. — Ты не сможешь доверять мне после сегодняшнего. Что бы ты ни говорила, не сможешь.
Аш расслабилась на пуховой перине. Белый потолок, медленно покачиваясь, вращался перед глазами. Рот наполнился кислой слюной, она сглотнула. Так хорошо было растянуться всем телом на мягком, что она глубоко вздохнула и зажмурилась.
— Не спорю. Какое-то время не смогу. Потом снова поверю. Слишком хорошо мы знаем друг друга. Как она там сказала? Если ты вздумаешь уйти, я тебя и в самом деле кастрирую. Мы сейчас по маковку в дерьме, и надо с ним разобраться.
Роберт удобно устроил ее в постели. Опыта обращения с ранеными ему было не занимать. Аш открыла глаза. Он сидел, задумавшись, на краешке кровати и вдруг недоуменно нахмурился:
— «Она»?
— О! Это ведь не она сказала? Ну конечно, не монахиня! Он! Это Флориан.
Роберт рассеянно согласился. Он сидел, широко раскинув руки, опираясь на ладони, занимая собой чуть не всю кровать — так по-ансельмовски, что Аш невольно усмехнулась.
— Не то у нас положение, чтобы в чем-то быть уверенными, верно? Возвращайся к отряду и принимай командование.
Если сумеешь, значит, они в тебя верят по-прежнему. А я, как сумею стоять на ногах не опрокидываясь, начну разбираться, что нам делать дальше. Вряд ли у нас будет много времени на размышления.
Роберт коротко кивнул и поднялся. Аш вдруг почувствовала себя брошенной. В висках билась боль. Она заговорила, стараясь удержать его еще ненадолго:
— Мы же просто смылись, как оттраханные. Здесь, в герцогстве, у нас нет контракта. Чуть ошибись, и ребята начнут дезертировать пачками… Если ты мне просрешь отряд, я тебе такое устрою… — слабо пригрозила она.
Роберт посмотрел на нее с высоты своего роста.
—Все будет в порядке. Но в следующий раз, — он перекрестился на дверь кельи, — не шляйся без шлема, женщина! Аш ответила ему жестом, подхваченным в Италии:
— В следующий раз не забудь захватить для меня шлем! Ансельм остановился на пороге:
— Что сказала тебе Фарис?
Страх ударил ее под ложечку, затопил все тело. Аш улыбнулась, сама почувствовала фальшь и, позволив лицу принять совершенно искреннее выражение отчаяния, прохрипела:
— Не сейчас. После. Пусть Годфри притащит сюда свою задницу. Он мне нужен.
Боль, отступившая было, вернулась, вспыхнула, забилась толчками, выбивая из глаз слезы. Она больше не замечала, что творилось вокруг, увидела только поднесенную к губам чашку и, почувствовав запах вина, настоянного на травах, жадно глотнула, а потом лежала, шепча молитвы, пока — очень нескоро — не пришел тревожный сон.
Проспать удалось не больше часа.
Голова раскалывалась. Аш замерла, дрожа и обливаясь холодным потом, и только тихо проклинала лекаря каждый раз, как Флора появлялась в поле ее зрения. Свет начал меркнуть. Она была уверена, что причиной тому только боль, пылавшая под черепом. Мужской голос то и дело уверял, что просто смеркается, солнце зашло, ночь, луна ушла, но она металась на горячей постели, клыки боли рвали виски, Аш вбила себе в рот кулак, раздирая зубами кожу на костяшках. Когда не удавалось сдержать крика, когда боль становилась невыносимой, агония уносила ее в знакомые области, где царили беспомощность и ужас, от которого нельзя скрыться. Это продолжалось мгновение, потом она возвращалась и в то же мгновение забывала: знала, что помнит, но не знала, о чем.
— Лев… — Мольба застревала в пылающем горле. — Ради святого Гавейна… ради Часовни… Молчание.
— Тише, маленькая, — утешал чей-то шепот, — тише, тише…
Тем же застревающим в горле хрипом она выкрикнула:
— Ты, машина долбаная! Отвечай! Голем…
— Не сформулирована задача. Решение невозможно.
Голос в глубине души, бесстрастный, как всегда. Ни хищник, ни святой…
Боль рвала каждую клеточку тела, она шепнула в отчаянии:
— О, дерьмо!
Голос Роберта Ансельма произнес:
— Дай ей еще той дряни. Ради Бога, парень, не умрет же она от этого.
Флора немедленно рявкнула:
— Ты лучше знаешь, да? Тогда сам и лечи!
— Нет, я только…
— Тогда заткнись. Я не собираюсь ее терять!
— Кажется, я поправляюсь — мне больно.
— Что? — Над ней выросла и склонилась тень. Холодный рассвет осветил фигуру Флоры дель Гиз. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что, должно быть, поправляюсь, начинает болеть, — услышала Аш свой задыхающийся голос. Флора поднесла к ее губам знакомую чашку. Аш выпила, пролив половину на желтые простыни.
Странный звук. Она сосредоточилась и сообразила: кто-то скребется в дверь. Флора не успела ответить — вошел человек с железным дырчатым фонарем в руках. Аш отвернула голову от пронзительного света. От боли, отозвавшейся на это движение, прервалось дыхание. Она осторожно скосила взгляд, прикрыв глаза ресницами.
— А, это ты, — пробормотала Аш, узнав вошедшего. — Не знаю, на что сестры жалуются — хренов монастырь так и кишит мужиками.
— Я священник, детка, — смиренно возразил Годфри Максимиллиан.
— Боже милосердный, неужто я так плоха?
— Уже нет, — Флора потрепала ее по плечу. Аш удержалась от крика. Хирург добавила: — Ты вчера слишком много трудилась. Сегодня не выйдет. Все та же длинная скучная история. Она тебе никогда не нравилась. История о том, как капитан пытается подняться на ноги раньше, чем следует. Припоминаешь?
— Помню. Кажется… — Аш мимолетно ухмыльнулась в ответ на улыбку высокой золотоволосой женщины. — И мне уже скучно.
Что-то в прищуре лекаря заставило Аш заподозрить, что не будь она так больна, схлопотала бы хорошую затрещину. «Похоже, я и впрямь плоха!»
— Я привел тебе гостью, — сообщил Годфри. Флора обожгла его взглядом, и он укоризненно вскинул ладонь с толстыми пальцами. — Я знаю, что делаю. Она очень хотела повстречаться с Аш, но должна покинуть монастырь этим же утром. Я сказал, что она может зайти поговорить на несколько минут.
Флора с сомнением смотрела на него через голову Аш. Разрастающийся свет выявил черты бородатого лица священника и сухое лицо человека, в котором нелегко было признать женщину. Аш лежала и слушала.
Годфри говорил:
— Ты ведь тоже меня знаешь, Фл… дитя мое. Тебе, кажется, уже приходилось убеждаться, что я неплохо знаю свое ремесло.
— Какое там ремесло, — проворчала лекарь. — Шарлатанство на потребу невежд. Ладно, Годфри, веди свою гостью.
Аш сделала попытку сесть прямо. Флора опустила фонарь на пол, чтобы свет не бил в глаза. За окном подал голос дрозд, ему отозвался другой, малиновка… и вдруг рассветное небо огласилось пронзительным птичьим хором. Каждая нота шипом втыкалась в голову.
— Вот разорались, — хныкнула Аш.
— Капитано! — раздался над ней звонкий женский голос. Аш узнала по звуку: на вошедшей латы — скрипят и гремят стальные пластины, звенит кольчуга.
Она приподняла голову и увидела у постели женщину лет тридцати пяти. Белый доспех миланского образца, на поясе меч с круглой гардой, итальянский шлем-барбута под мышкой и общее впечатление властности.
— Садитесь, — Аш сглотнула, прочищая рот.
— Меня зовут Онората Родьяни, капитано. note 75 Ваш капеллан сказал, что вас нельзя утомлять. — Женщина, стянув латную перчатку, переставила стул по другую сторону постели. Мизинец и безымянный палец на правой руке у нее были скрючены: неправильно срослись после перелома.
Женщина осторожно умостилась на стуле, держась совершенно прямо. Ей пришлось подтянуть подбородок за науст-ник, чтобы, повернув голову, проверить, не царапают ли ножны побелку стены. Убедившись в этом, она с улыбкой обернулась к Аш:
— Я никогда не упускаю возможности поговорить с такой же, как я, женщиной-солдатом.
— Родьяни? — Аш, перемогая боль, скосила глаза. — Слыхала о вас. Вы из Кастелльоне. Прежде были художницей, верно?
Гостья странно держала ладони по сторонам лица. Аш не сразу сообразила, что та сложила их раковинами около ушей, и значит, говорить надо погромче. Одна щека у женщины была покрыта черными точками въевшейся пороховой гари. Оглохла от пушечной пальбы.
— Художница? — громко повторила Аш.
— Была, прежде чем стать наемницей. — В полумраке блеснула ее широкая улыбка. — Я еще в бытность мою художницей убила одного: в Кремоне, я там расписывала Тирант. Не повезло насильнику. Тогда я и решила, что драться мне больше по вкусу, чем рисовать.
Аш улыбнулась, признав в рассказе легенду, состряпанную на публику. Наверняка на деле все было сложнее. Распущенные волосы гостьи в дневном свете отливали бы вороновым крылом. Загорелое лицо обещало к старости стать пухлым. «Если доживет до старости», — подумала Аш и выпростала руку из-под простыни:
— Можно посмотреть?
— Можно. — Онората протянула ей барбуту.
Аш взвесила шлем на руке, вызвав очередной взрыв боли, и пристроила на валик рядом с собой; потрогала крепления, ремень, пряжку, обвела пальцем Т-образный вырез.
— Вам нравятся барбуты? Я так ничего не вижу из-под этой чертовой штуковины. А, вы тоже перешли на заклепки в форме розеток?
Женщина потрогала блестящую головку подушечкой пальца.
— Я предпочитаю медные заклепки; они лучше полируются.
Аш вернула ей шлем, заметив:
— И миланские наручи. Я для рук предпочитаю германские.
— Готические латы?
— Рукам в них свободнее, а вот остальное — вся эта чеканка и завитушки — нет! Еще оборочек не хватает!
От дверей, где шептались Годфри и Флора, послышалось фырканье. Аш послала им гневный взгляд.
— Так-так. Хотите взглянуть на мой меч? — предложила Онората. — Жаль, что не могу показать вам своего боевого коня, но мне сегодня же надо уезжать. Во Франции будет война. Вот он…
Женщина встала, чтобы вытянуть меч из ножен. Свист стали, скользящей по тонкому дереву ножен, заставил Аш приподняться на локтях. Она повозилась, опираясь на валик, кое-как уселась и протянула руку к рукояти. На глаза навернулись слезы, Аш их не замечала.
«Франция, — соображала она. — Да, у визиготов людей и припасов хватает, я еще не все видела. Они не остановятся на достигнутом. Швейцария, Германии… да, теперь, скорей всего, Франция». Фарис снаряжена для полномасштабного крестового похода.
— Сколько у вас копий? — Аш вскинула меч поворотом кисти. Тридцатишестидюймовый клинок, широкий у рукояти, сходящийся к концу на острие иглы, скользнул в воздухе, как масло по воде. Живой клинок: счастье ощутить его в руке стоит любой боли.
— Боже, какая прелесть!
— Двадцать копий, — ответила женщина и подхватила последнее восклицание: — Правда ведь?
— Я вижу, лезвие зашлифовано на желобок?
— Да, и сколько же мне пришлось стоять над душой у оружейника, пока он понял, что от него требуется!
— Да господи, разве можно доверять оружейникам! — Аш опустила меч и подняла лезвие на уровень глаз, глянула вдоль, проверяя прямизну. Взгляд скользнул прямо на ухмыляющуюся физиономию Годфри Максимиллиана.
— Что это с тобой?!
— Ничего, совсем ничего…
— Ну так раздобудь вина для гостьи! Хочешь, чтобы она решила, будто мы здесь и не слыхали о хороших манерах?
Флора дель Гиз ухватила священника под руку и забормотала:
— Принесем вина, командир. Быстрее быстрого. Честно, командир.
Аш развернула клинок вертикально. Серебристое рассветное сияние скользнуло по зеркальной поверхности. Она заметила отчетливый изгиб одного из лезвий у самой рукояти: сточенная зазубрина. Таким клинком бриться можно!
— Хороший захват, — одобрила она. — Медная проволока по бархату?
— Золотая.
Священник, выходя, что-то шепнул лекарю. Флора с улыбкой покачала головой. Аш опустила клинок, намотала на пальцы левой руки простыню и уравновесила меч на импровизированной рукавице.
— Центр тяжести на четыре дюйма от эфеса… Я тоже люблю утяжеленный клинок. Ручаюсь, рубящий удар хорош. — Она подняла голову к парочке у дверей: — Ну, что еще?
— Мы оставим вас, детка. Мадонна Родьяни… — Годфри поклонился.
Флора за его спиной загадочно улыбалась. Аш чувствовала, что не стоит требовать объяснений этой улыбке. Вот и Годфри чему-то радуется…
— Я ухожу на цыпочках! И Флориан тоже…
Флора проворчала что-то себе под нос. Аш послышалось:
— Каждый был бы рад уйти, хоть бы и на цыпочках. Эти двое уморят скукой всю Европу…
Аш пережила жалкий момент общения с ночным горшком и, к тому времени как натянула штаны, почти освоилась с пажом, принадлежащим к женскому полу. Начала с усмешкой:
— И стоило столько лет платить тебе как лекарю, когда… — И осеклась. В келью вошла монахиня. — Сестра?
Крупная женщина скрестила руки под грудью. Высокий тугой апостольник так туго натянул кожу лица, что оно превратилось в пятно белой пухлой плоти. Голос звучал строго:
— Я — сестра Симеона. Вам следует оставаться в постели, дитя мое.
Аш пропихнула руку в рукав камзола и прислонилась к прямой спинке стула, предоставив Флоре затягивать шнуровку на плече. Она заговорила так, словно стены вокруг нее и не думали вращаться:
— Прежде я должна поговорить со своим заместителем, сестра.
— Здесь это невозможно, — губы монахини сжались в прямую черту. — Мужчины не допускаются в стены монастыря. А вы еще не в состоянии выходить.
Аш почувствовала, что Флора выпрямилась. Голос прозвучал у нее над головой:
— Допустите его на несколько минут, сестра Симеона. В конце концов, меня-то вы допустили — а я знаю, что нужно для здоровья моей пациентки. Ради Бога, женщина, я ведь врач!
— Ради Бога, женщина, вы ведь женщина! — сурово возразила монахиня. — Почему, вы думаете, вас сюда впустили?
Аш чуть не расхохоталась вслух, видя, как обвисли паруса Флоры дель Гиз.
— Это обстоятельство, сестра моя, строго между нами. Я уверена, что могу доверять служительнице Господа. — Аш положила ладони на ляжки и умудрилась придать себе довольно уверенную осанку. — Проведите Роберта Ансельма тайком, если иначе нельзя, но проведите его ко мне. Я постараюсь быстро покончить с делами.
Женщина — монашеское одеяние лишило ее не только выражения лица, но и возраста, ей могло быть сколько угодно от тридцати до шестидесяти, — прищурившись, окинула взором белоснежную келью и ее растрепанную обитательницу.
— Вы уже давно привыкли добиваться своего, не так ли, дочь моя?
— О да, сестра Симеона. Так давно, что меня уже не перевоспитаешь.
— Пять минут, — мрачно приговорила женщина. — И одна из младших сестер будет присутствовать, ради сохранения приличий. Я же соберу монахинь на молитву.
Дверь маленькой кельи закрылась за ее величественной фигурой.
Аш присвистнула:
— Вот это да! Прирожденный полковник пехоты! note 73
— Кто бы говорил… — Флора снова направилась к сундуку и откопала на сей раз пару невысоких сапожек. Когда она встала на колени, чтобы натянуть их на Аш, та опустила взгляд на ее золотистую макушку. Захотелось вдруг взъерошить подстриженные по-мужски волосы, но Аш удержала руку.
— На голове у меня колтун, — сказала она. — Не попробуешь немного пригладить?
Женщина-лекарь достала из кошелька роговой гребешок и встала за спиной, распутывая длинные пряди. Гребешок осторожно, с концов, пробирался сквозь слипшиеся от пота волосы, но Аш все-таки морщилась от боли. Она прикрыла глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей и летнего ветерка, проникавшего в комнату через открытое окно. Прежде всего подумать, как устроить отряд в Бургундии. «На что мы сейчас живем? — Господи, как мне паршиво!»
Гребешок перестал раздергивать пряди. Палец Флоры коснулся щеки, залитой солеными слезами.
— Больно? Ничего не поделаешь, голова ведь пробита. Я могла бы обрезать это богатство…
— Не смей!
— Ладно, ладно… как бы мне голову не сняли!
Время опять моргнуло.
В комнате звучал тихий голос Флоры. Она с кем-то шепталась. Открыв глаза, Аш увидела перед собой другую монахиню, в таком же белом апостольнике и зеленоватой рясе. Встретив взгляд больной, молодая женщина протянула ей воду в деревянной чаше.
— Я тебя помню, — нахмурилась Аш. — Без волос трудно узнать, но я тебя помню. Ведь мы встречались?
У окна хихикнула Флора. Маленькая монахиня напомнила:
— Шмидт. Маргарет Шмидт.
Аш покраснела до ушей и слабо, недоверчиво спросила:
— Ты — монахиня?
— Теперь да.
Флора мимоходом коснулась плеча девушки, приблизилась к Аш, пощупала ей лоб.
— Это Дижон, капитан. Вы в дижонском монастыре. — И в ответ на недоуменный взгляд пояснила: — Монастырь для fille de joie, ставших fille de penitence. note 74
Аш взглянула на маленькую монахиню, которую в последний раз видела в базельском борделе.
— О!..
Обе женщины улыбнулись.
Аш овладела собой и заговорила:
— Если вы перемените решение до того, как произнести последний обет, Маргарет, добро пожаловать в наш отряд. Скажем, в качестве помощника лекаря.
Уголком глаза она видела лицо Флоры, на котором смешались ужас, ирония и тревога, но более всего изумление. Аш пожала плечами в ее адрес и тут же схватилась за голову, отозвавшуюся на это движение категорическим протестом.
Девица из Базеля присела в реверансе.
— Я не могу принять решения, пока не разобралась, что представляет собой жизнь монахини, сеньор… то есть, демуазель. Пока все, в общем, напоминает «дом радостей».
В дверь постучали.
— Кыш отсюда, — приказала Аш. — С Робертом я без вас побеседую.
Она прикрыла глаза, чтобы передохнуть, пока открывалась и закрывалась дверь. Такая слабость была знакома ей и по прошлым ранениям, и Аш в общем представляла, сколько это протянется. Непозволительно долго.
Что же я такое? По словам этой Фарис, просто кучка мусора. Что-то вроде теленка-бычка, которого забивают при рождении, потому что никому он не нужен, хозяину только бы корова доилась…
Но ты слышишь Голоса.
Только и всего? Какая-то медная балда в чертовой Африке, какая-то… какая-то машина, извергающая отрывки из Вегеция, и Тацита, и каких-то еще древних вояк? Просто-напросто… библиотека? Вся тактика мира к твоим услугам?
Аш сдавленно хихикнула. Лучше уж смех, чем слезы, скопившиеся под веками.
Милый Христос, и на это я поставила свою жизнь! А сама сколько раз читала отрывки из «De Re Militari» и думала: «Да как же можно использовать эту тактику при таких обстоятельствах!» — да кого же это я слушала!
Ее подмывало задать эти вопросы вслух и услышать ответ своего Голоса. Она отогнала искушение, открыв глаза.
Перед ней стоял Роберт Ансельм.
Он был без лат, на колене заплата, поверх итальянского камзола — полукафтане внакидку: все из голубого сукна, и с первого взгляда видно, что в этой одежде спали, да притом не под крышей. Пустые ножны от кинжала торчат из объемистого кожаного кошеля.
Роберт вдруг спохватился — стянул с головы бархатную шляпу, повертел ее в руках, рассеянно поглаживая значок на тулье, опустил взгляд…
— Насколько надежен лагерь? — начала допрос Аш. — Опиши наше положение. Кто из вассалов герцога владеет этой землей?
Роберт пожал плечами.
Аш пришлось закинуть голову, чтобы видеть его лицо, и висок отозвался острой болью. Роберт тут же присел перед ней на корточки, уперев локти в колени и не поднимая головы. Аш видна была только седоватая щетина, отросшая вокруг ушей и на затылке.
«Я могла бы сказать, что ты охреневший придурок, — думала Аш. — Могла бы всыпать тебе. Могла бы сказать: каким местом ты думал, мудак, когда оставил отряд без командира?»
В животе у нее заурчало, аппетит возвращался. Хлеба, вина и этак с половинку оленьей туши, для разнообразия… Аш подняла руку прикрыть глаза от ставшего болезненно-ярким солнца. Жарко. Должно быть, дело к полудню.
— Ты не видел меня под Туксборо? — спросила Аш. Ансельм поднял голову. На грязном лице горел нездоровый, слишком яркий румянец. Роберт потер себе загривок:
— Что?
— Под Туксборо, — повторила Аш.
— Нет. — Плечи Роберта понемногу распрямлялись. Он опустил одно колено на пол, устроился поудобнее. — Не видал. Я дрался на другой стороне. Увидел тебя, уже когда все кончилось. Ты была завернута в штандарт, и с него капало.
«Капало красным», — вспомнила Аш, как наяву почувствовав прикосновение мокрой материи, царапающее кожу золотое шитье, безмерную усталость после работы алебардой. Острый как бритва топор на шестифутовом древке. Топор, разрубающий латы и тела, как обычный топор рубит дерево.
— Тогда это сработало, — веско сказала Аш. — Я знала, что пора сделать что-то, чтобы меня заметили. Я была, конечно, слишком молода, чтобы командовать, но если бы я ждала до шестнадцати-семнадцати лет, чтобы сделать что-нибудь удивительное — так в этом не было бы ничего удивительного. Потому-то я захватила и удержала штандарт ланкастерцев, там, на Кровавом Лугу. — Теперь уже она опустила взгляд, чтобы не видеть отчаяния на лице Роберта.
— Я потеряла там двоих лучших друзей, — сказала Аш. — Ричарда и Ворону. Я их знала с детства. Оба остались где-то на том косогоре. Зарыты во рву, который выкопали потом Белые Розы. А ты случайно наехал на меня. Такое наше дело. Убиваем друзей и гибнем сами. Только не говори мне, что это дьявольски глупо. Я что-то не знаю благоразумного способа умереть!
Роберт выдохнул:
— Я старею!
Аш уставилась на него, разинув рот. А он выкрикивал:
— Знаешь, как меня называют эти маленькие засранцы? «Старик»! Я вдвое старше тебя, я уже слишком стар. Вот почему так получилось!
— Да гребаный ад! — У него тряслись руки, и она сжала их, стиснула как можно крепче его горячие, потные ладони. — Что за чушь!
Он выдернул руки. Аш ухватилась за сиденье стула. Кружилась голова.
— Ладно, я виноват, — выкрикнул он. — Виноват! Виноват! Извини, понимаешь?!
От его рева Аш оскалилась, как от боли, да голова и так раскалывалась, и она дернулась, когда распахнулась и с треском захлопнулась дверь, ворвавшаяся Флора схватила Роберта за плечи, а он отшвырнул ее в сторону…
— Хватит! — Аш оторвала ладони от ушей, втянула в себя воздух и подняла голову.
Маргарет Шмидт стояла в дверях, с тревогой косясь в коридор. Флора снова сомкнула длинные пальцы хирурга на бицепсах рослого воина и тщетно пыталась вытолкать его из комнаты. Роберт Ансельм стоял, прочно упершись ногами в пол, расправив плечи и по-бычьи наклонив голову. И вшестером не сдвинешь, подумалось Аш.
— Ты, иди скажи сестре-настоятельнице, что ничего не случилось. Ты, — ее палец уперся в Флору, — отпусти его; ты, — Роберту Ансельму, — заткни свою дурацкую пасть и дай сказать мне. — Она выдержала паузу. — Спасибо.
— Я пойду, — стыдясь собственного смущения, проговорила Флора. — Если ты доведешь ее до приступа, Роберт, я тебя кастрирую.Она прикрыла за собой дверь, оставив за ней Маргарет Шмидт и других монахинь, привлеченных редким в их однообразной жизни событием.
— Ну вот, наорал на меня, за то, что я умудрилась подставить голову, — мягко сказала Аш. — Полегчало?
Ее заместитель покорно кивнул. Его явно весьма интересовали носки собственных сапог.
— Ты и в самом деле ночевал на ступенях монастыря? Бритая макушка совсем вжалась в плечи, а плечи приподнялись в чуть заметном пожатии.
— Мне в этом году сорок исполнится. Одно из двух, — сказал он, по-видимому обращаясь к доскам пола, — либо менять ремесло, покуда жив, или… не менять. Оставаться под командой женщины, либо собрать свой отряд. Понимаешь, я начинаю чувствовать себя стариком. И не говори мне о Коллеони, который сражался в седле на семидесятом году!
Аш закрыла рот.
— Ну… именно о нем я и хотела сказать. А ты… хочешь сказать, ты бросаешь это дело? Бутылка пуста?
— Да. — Это звучало не покаянным признанием, а простой констатацией факта.
— Дерьмо твое «да». Ты мне нужен, Роберт. Если тебе вздумается собрать собственный отряд, дело другое, ты свободен, но бросать меня просто потому, что навалил в штаны… Понял?
Роберт Ансельм потянулся к ее руке:
— Аш…
— Уложи меня в постель, пока я опять не наблевала. Господи Иисусе, нет ничего гаже ранений в голову. Роберт, ты останешься. Иногда я и вправду думаю, что без тебя мне не управится с этим долбаным отрядом. — Она вцепилась в его руку, подтянулась, отрываясь от стула, и встала, покачнувшись без малейшей фальши.
Роберт усмехнулся:
— Да-да, бедная слабая женщина. — Нагнувшись, подхватил ее под коленки, поднял и пронес несколько футов, отделявших ее от кровати. Уперся коленом в матрас и опустил свою ношу на простыню. — Ты не сможешь доверять мне после сегодняшнего. Что бы ты ни говорила, не сможешь.
Аш расслабилась на пуховой перине. Белый потолок, медленно покачиваясь, вращался перед глазами. Рот наполнился кислой слюной, она сглотнула. Так хорошо было растянуться всем телом на мягком, что она глубоко вздохнула и зажмурилась.
— Не спорю. Какое-то время не смогу. Потом снова поверю. Слишком хорошо мы знаем друг друга. Как она там сказала? Если ты вздумаешь уйти, я тебя и в самом деле кастрирую. Мы сейчас по маковку в дерьме, и надо с ним разобраться.
Роберт удобно устроил ее в постели. Опыта обращения с ранеными ему было не занимать. Аш открыла глаза. Он сидел, задумавшись, на краешке кровати и вдруг недоуменно нахмурился:
— «Она»?
— О! Это ведь не она сказала? Ну конечно, не монахиня! Он! Это Флориан.
Роберт рассеянно согласился. Он сидел, широко раскинув руки, опираясь на ладони, занимая собой чуть не всю кровать — так по-ансельмовски, что Аш невольно усмехнулась.
— Не то у нас положение, чтобы в чем-то быть уверенными, верно? Возвращайся к отряду и принимай командование.
Если сумеешь, значит, они в тебя верят по-прежнему. А я, как сумею стоять на ногах не опрокидываясь, начну разбираться, что нам делать дальше. Вряд ли у нас будет много времени на размышления.
Роберт коротко кивнул и поднялся. Аш вдруг почувствовала себя брошенной. В висках билась боль. Она заговорила, стараясь удержать его еще ненадолго:
— Мы же просто смылись, как оттраханные. Здесь, в герцогстве, у нас нет контракта. Чуть ошибись, и ребята начнут дезертировать пачками… Если ты мне просрешь отряд, я тебе такое устрою… — слабо пригрозила она.
Роберт посмотрел на нее с высоты своего роста.
—Все будет в порядке. Но в следующий раз, — он перекрестился на дверь кельи, — не шляйся без шлема, женщина! Аш ответила ему жестом, подхваченным в Италии:
— В следующий раз не забудь захватить для меня шлем! Ансельм остановился на пороге:
— Что сказала тебе Фарис?
Страх ударил ее под ложечку, затопил все тело. Аш улыбнулась, сама почувствовала фальшь и, позволив лицу принять совершенно искреннее выражение отчаяния, прохрипела:
— Не сейчас. После. Пусть Годфри притащит сюда свою задницу. Он мне нужен.
Боль, отступившая было, вернулась, вспыхнула, забилась толчками, выбивая из глаз слезы. Она больше не замечала, что творилось вокруг, увидела только поднесенную к губам чашку и, почувствовав запах вина, настоянного на травах, жадно глотнула, а потом лежала, шепча молитвы, пока — очень нескоро — не пришел тревожный сон.
Проспать удалось не больше часа.
Голова раскалывалась. Аш замерла, дрожа и обливаясь холодным потом, и только тихо проклинала лекаря каждый раз, как Флора появлялась в поле ее зрения. Свет начал меркнуть. Она была уверена, что причиной тому только боль, пылавшая под черепом. Мужской голос то и дело уверял, что просто смеркается, солнце зашло, ночь, луна ушла, но она металась на горячей постели, клыки боли рвали виски, Аш вбила себе в рот кулак, раздирая зубами кожу на костяшках. Когда не удавалось сдержать крика, когда боль становилась невыносимой, агония уносила ее в знакомые области, где царили беспомощность и ужас, от которого нельзя скрыться. Это продолжалось мгновение, потом она возвращалась и в то же мгновение забывала: знала, что помнит, но не знала, о чем.
— Лев… — Мольба застревала в пылающем горле. — Ради святого Гавейна… ради Часовни… Молчание.
— Тише, маленькая, — утешал чей-то шепот, — тише, тише…
Тем же застревающим в горле хрипом она выкрикнула:
— Ты, машина долбаная! Отвечай! Голем…
— Не сформулирована задача. Решение невозможно.
Голос в глубине души, бесстрастный, как всегда. Ни хищник, ни святой…
Боль рвала каждую клеточку тела, она шепнула в отчаянии:
— О, дерьмо!
Голос Роберта Ансельма произнес:
— Дай ей еще той дряни. Ради Бога, парень, не умрет же она от этого.
Флора немедленно рявкнула:
— Ты лучше знаешь, да? Тогда сам и лечи!
— Нет, я только…
— Тогда заткнись. Я не собираюсь ее терять!
3
Только проснувшись, Аш поняла, что спала. Предрассветный полумрак окрасил квадрат окна перед глазами в серое. Аш застонала. Ладони в ледяном поту. Простыни воняют. Она шевельнула плечом, почувствовала прикосновение шерсти к щеке и поняла, что лежит одетая. Кто-то позаботился распустить шнуровку, чтобы одежда не затрудняла дыхание. При малейшем движении, при каждом вдохе в череп вонзались иглы боли.— Кажется, я поправляюсь — мне больно.
— Что? — Над ней выросла и склонилась тень. Холодный рассвет осветил фигуру Флоры дель Гиз. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что, должно быть, поправляюсь, начинает болеть, — услышала Аш свой задыхающийся голос. Флора поднесла к ее губам знакомую чашку. Аш выпила, пролив половину на желтые простыни.
Странный звук. Она сосредоточилась и сообразила: кто-то скребется в дверь. Флора не успела ответить — вошел человек с железным дырчатым фонарем в руках. Аш отвернула голову от пронзительного света. От боли, отозвавшейся на это движение, прервалось дыхание. Она осторожно скосила взгляд, прикрыв глаза ресницами.
— А, это ты, — пробормотала Аш, узнав вошедшего. — Не знаю, на что сестры жалуются — хренов монастырь так и кишит мужиками.
— Я священник, детка, — смиренно возразил Годфри Максимиллиан.
— Боже милосердный, неужто я так плоха?
— Уже нет, — Флора потрепала ее по плечу. Аш удержалась от крика. Хирург добавила: — Ты вчера слишком много трудилась. Сегодня не выйдет. Все та же длинная скучная история. Она тебе никогда не нравилась. История о том, как капитан пытается подняться на ноги раньше, чем следует. Припоминаешь?
— Помню. Кажется… — Аш мимолетно ухмыльнулась в ответ на улыбку высокой золотоволосой женщины. — И мне уже скучно.
Что-то в прищуре лекаря заставило Аш заподозрить, что не будь она так больна, схлопотала бы хорошую затрещину. «Похоже, я и впрямь плоха!»
— Я привел тебе гостью, — сообщил Годфри. Флора обожгла его взглядом, и он укоризненно вскинул ладонь с толстыми пальцами. — Я знаю, что делаю. Она очень хотела повстречаться с Аш, но должна покинуть монастырь этим же утром. Я сказал, что она может зайти поговорить на несколько минут.
Флора с сомнением смотрела на него через голову Аш. Разрастающийся свет выявил черты бородатого лица священника и сухое лицо человека, в котором нелегко было признать женщину. Аш лежала и слушала.
Годфри говорил:
— Ты ведь тоже меня знаешь, Фл… дитя мое. Тебе, кажется, уже приходилось убеждаться, что я неплохо знаю свое ремесло.
— Какое там ремесло, — проворчала лекарь. — Шарлатанство на потребу невежд. Ладно, Годфри, веди свою гостью.
Аш сделала попытку сесть прямо. Флора опустила фонарь на пол, чтобы свет не бил в глаза. За окном подал голос дрозд, ему отозвался другой, малиновка… и вдруг рассветное небо огласилось пронзительным птичьим хором. Каждая нота шипом втыкалась в голову.
— Вот разорались, — хныкнула Аш.
— Капитано! — раздался над ней звонкий женский голос. Аш узнала по звуку: на вошедшей латы — скрипят и гремят стальные пластины, звенит кольчуга.
Она приподняла голову и увидела у постели женщину лет тридцати пяти. Белый доспех миланского образца, на поясе меч с круглой гардой, итальянский шлем-барбута под мышкой и общее впечатление властности.
— Садитесь, — Аш сглотнула, прочищая рот.
— Меня зовут Онората Родьяни, капитано. note 75 Ваш капеллан сказал, что вас нельзя утомлять. — Женщина, стянув латную перчатку, переставила стул по другую сторону постели. Мизинец и безымянный палец на правой руке у нее были скрючены: неправильно срослись после перелома.
Женщина осторожно умостилась на стуле, держась совершенно прямо. Ей пришлось подтянуть подбородок за науст-ник, чтобы, повернув голову, проверить, не царапают ли ножны побелку стены. Убедившись в этом, она с улыбкой обернулась к Аш:
— Я никогда не упускаю возможности поговорить с такой же, как я, женщиной-солдатом.
— Родьяни? — Аш, перемогая боль, скосила глаза. — Слыхала о вас. Вы из Кастелльоне. Прежде были художницей, верно?
Гостья странно держала ладони по сторонам лица. Аш не сразу сообразила, что та сложила их раковинами около ушей, и значит, говорить надо погромче. Одна щека у женщины была покрыта черными точками въевшейся пороховой гари. Оглохла от пушечной пальбы.
— Художница? — громко повторила Аш.
— Была, прежде чем стать наемницей. — В полумраке блеснула ее широкая улыбка. — Я еще в бытность мою художницей убила одного: в Кремоне, я там расписывала Тирант. Не повезло насильнику. Тогда я и решила, что драться мне больше по вкусу, чем рисовать.
Аш улыбнулась, признав в рассказе легенду, состряпанную на публику. Наверняка на деле все было сложнее. Распущенные волосы гостьи в дневном свете отливали бы вороновым крылом. Загорелое лицо обещало к старости стать пухлым. «Если доживет до старости», — подумала Аш и выпростала руку из-под простыни:
— Можно посмотреть?
— Можно. — Онората протянула ей барбуту.
Аш взвесила шлем на руке, вызвав очередной взрыв боли, и пристроила на валик рядом с собой; потрогала крепления, ремень, пряжку, обвела пальцем Т-образный вырез.
— Вам нравятся барбуты? Я так ничего не вижу из-под этой чертовой штуковины. А, вы тоже перешли на заклепки в форме розеток?
Женщина потрогала блестящую головку подушечкой пальца.
— Я предпочитаю медные заклепки; они лучше полируются.
Аш вернула ей шлем, заметив:
— И миланские наручи. Я для рук предпочитаю германские.
— Готические латы?
— Рукам в них свободнее, а вот остальное — вся эта чеканка и завитушки — нет! Еще оборочек не хватает!
От дверей, где шептались Годфри и Флора, послышалось фырканье. Аш послала им гневный взгляд.
— Так-так. Хотите взглянуть на мой меч? — предложила Онората. — Жаль, что не могу показать вам своего боевого коня, но мне сегодня же надо уезжать. Во Франции будет война. Вот он…
Женщина встала, чтобы вытянуть меч из ножен. Свист стали, скользящей по тонкому дереву ножен, заставил Аш приподняться на локтях. Она повозилась, опираясь на валик, кое-как уселась и протянула руку к рукояти. На глаза навернулись слезы, Аш их не замечала.
«Франция, — соображала она. — Да, у визиготов людей и припасов хватает, я еще не все видела. Они не остановятся на достигнутом. Швейцария, Германии… да, теперь, скорей всего, Франция». Фарис снаряжена для полномасштабного крестового похода.
— Сколько у вас копий? — Аш вскинула меч поворотом кисти. Тридцатишестидюймовый клинок, широкий у рукояти, сходящийся к концу на острие иглы, скользнул в воздухе, как масло по воде. Живой клинок: счастье ощутить его в руке стоит любой боли.
— Боже, какая прелесть!
— Двадцать копий, — ответила женщина и подхватила последнее восклицание: — Правда ведь?
— Я вижу, лезвие зашлифовано на желобок?
— Да, и сколько же мне пришлось стоять над душой у оружейника, пока он понял, что от него требуется!
— Да господи, разве можно доверять оружейникам! — Аш опустила меч и подняла лезвие на уровень глаз, глянула вдоль, проверяя прямизну. Взгляд скользнул прямо на ухмыляющуюся физиономию Годфри Максимиллиана.
— Что это с тобой?!
— Ничего, совсем ничего…
— Ну так раздобудь вина для гостьи! Хочешь, чтобы она решила, будто мы здесь и не слыхали о хороших манерах?
Флора дель Гиз ухватила священника под руку и забормотала:
— Принесем вина, командир. Быстрее быстрого. Честно, командир.
Аш развернула клинок вертикально. Серебристое рассветное сияние скользнуло по зеркальной поверхности. Она заметила отчетливый изгиб одного из лезвий у самой рукояти: сточенная зазубрина. Таким клинком бриться можно!
— Хороший захват, — одобрила она. — Медная проволока по бархату?
— Золотая.
Священник, выходя, что-то шепнул лекарю. Флора с улыбкой покачала головой. Аш опустила клинок, намотала на пальцы левой руки простыню и уравновесила меч на импровизированной рукавице.
— Центр тяжести на четыре дюйма от эфеса… Я тоже люблю утяжеленный клинок. Ручаюсь, рубящий удар хорош. — Она подняла голову к парочке у дверей: — Ну, что еще?
— Мы оставим вас, детка. Мадонна Родьяни… — Годфри поклонился.
Флора за его спиной загадочно улыбалась. Аш чувствовала, что не стоит требовать объяснений этой улыбке. Вот и Годфри чему-то радуется…
— Я ухожу на цыпочках! И Флориан тоже…
Флора проворчала что-то себе под нос. Аш послышалось:
— Каждый был бы рад уйти, хоть бы и на цыпочках. Эти двое уморят скукой всю Европу…