Страница:
Ходатайство это показалось Ральфу более чем странным, и поначалу он – что вряд ли свидетельствует о бескорыстии его помыслов – не сумел принять его за чистую монету. Он заподозрил какой-то подвох и, следовательно, был сам виноват, если не понял, что просьба, подобная просьбе мисс Стэкпол, могла быть вполне искренней. И в самом деле, когда молодая женщина просит создать возможность молодому мужчине, которого называет своим ближайшим другом, добиваться благосклонности другой женщины, свободной от привязанностей и намного красивее ее самой, не истолковать столь противоестественный поступок в дурную сторону очень нелегко. Читать между строк легче, чем разбираться в тексте, и если бы Ральф счел, что, прося пригласить американца в Гарденкорт, мисс Стэлпол хлопочет о себе самой, он проявил бы даже не пошлость, а скорее заурядность ума, но он сумел уберечься от подобной заурядности – пусть даже простительной в его обстоятельствах, – уберечься благодаря тому, что я затрудняюсь назвать иначе, как наитием. Не располагая никакими сведениями, кроме уже имевшихся, он вдруг пришел к убеждению, что было бы в высшей степени несправедливо приписывать поступкам корреспондентки «Интервьюера» какую-нибудь корыстную цель. И это убеждение быстро укоренялось в его душе – возможно, под воздействием сияющих и невозмутимых глаз Генриетты Стэкпол. На мгновенье он принял их вызов, скрестив с ней взгляды и стараясь не щуриться – как щурился бы всякий глядящий в упор на яркий светильник.
– Как зовут этого джентльмена, о котором вы говорите?
– Мистер Каспар Гудвуд, из Бостона. Он был всегда чрезвычайно внимателен к Изабелле, предан ей всей душой. Он приехал сюда вслед за ней и сейчас находится в Лондоне. Адрес мне неизвестен, но, думаю, его можно узнать.
– Я никогда не слышал об этом джентльмене, – сказал Ральф.
– А разве вы о всех слышали? Вероятно, он тоже о вас никогда не слышал, но это еще не причина, почему ему не жениться на Изабелле.
– Однако у вас просто страсть женить людей, – чуть иронически улыбнулся Ральф. – Не далее как позавчера вы советовали мнежениться. Помните?
– Я оставила эту мысль. Вы плохо воспринимаете такие советы. В отличие от Каспара Гудвуда: он принимает их как надо, и вот это-то мне в нем мило. Он великолепный человек и настоящий джентльмен. Изабелла это знает.
– Он очень ей нравится?
– Если нет, то нужно, чтобы понравился. Он просто бредит ею.
– И вы хотите, чтобы я пригласил его сюда, – сказал Ральф задумчиво.
– Вы проявили бы подлинное радушие.
– Каспар Гудвуд, – продолжал Ральф. – Знаменательное имя. [34]
– Дело не в имени. Если бы его звали Иезекииль Дженкинс, я говорила бы о нем так же. Он единственный из всех известных мне мужчин, которого я считаю достойным Изабеллы.
– Вы исключительно преданный друг, – сказал Ральф.
– Несомненно. Если вы сказали это, чтобы задеть меня, так знайте: ваше мнение мне безразлично.
– Я не собирался задевать вас. Просто я поражен.
– И еще более сардоничен, чем всегда! Не советую вам смеяться над мистером Гудвудом.
– Уверяю вас, я совершенно серьезен, неужели вы этого не понимаете, – сказал Ральф.
И его собеседница поняла.
– Да, по-видимому, даже слишком серьезны.
– Вам трудно угодить.
– Вы и в самом деле очень серьезны. Вы решили не приглашать мистера Гудвуда.
– Не знаю, – сказал Ральф. – От меня можно ждать чего угодно. Расскажите мне немного о мистере Гудвуде. Что он из себя представляет?
– Полную противоположность вам. Он управляет бумагопрядильной фабрикой, очень хорошей кстати.
– А человек он воспитанный?
– Он великолепно воспитан – в лучших американских традициях.
– И вполне войдет в наш кружок?
– Не думаю, что его заинтересует наш кружок. Он сосредоточит свое внимание на Изабелле.
– А кузине это будет приятно?
– Возможно, нет. Зато будет полезно. Он отвлечет ее мысли и направит их в прежнее русло.
– Отвлечет? От чего?
– От иноземных стран и чуждых ей мест. Три месяца назад у мистера Гудвуда были все основания полагать, что Изабелла остановила свой выбор на нем, и с ее стороны недостойно идти на попятный, отвергать верного друга только потому, что она сменила окружение. Я тоже сменила окружение, однако мои старые привязанности стали для меня тем дороже. Убеждена, чем скорее Изабелла вернется к прежним своим привязанностям, тем лучше для нее. Я достаточно знаю ее, чтобы с полной уверенностью сказать: она никогда не будет по-настоящему счастлива здесь, и я от души желаю ей заключить прочный союз с американцем – союз, который будет ей защитой.
– А вы не слишком спешите? – спросил Ральф. – Не кажется ли вам, что не дурно бы дать ей возможность поискать счастья и в бедной старой Англии?
– Возможность загубить свою прекрасную молодую жизнь! Я – слишком спешу! Когда тонет бесценный человек, спешат изо всех сил!
– А, понимаю! – воскликнул Ральф. – Вы хотите, чтобы я бросил ей мистера Гудвуда в качестве спасательного круга. Но знаете, – добавил он, – ведь я ни разу не слышал от нее его имени.
Генриетта просияла ослепительной улыбкой:
– Приятно это слышать! Лишнее свидетельство, как много она думает о нем.
Ральфу ничего не оставалось, как согласиться с серьезностью этого довода, и, пока он обдумывал ответ, собеседница его искоса наблюдала за ним.
– Если я и приглашу сюда вашего Гудвуда, – произнес он наконец, – то только затем, чтобы поспорить с ним.
– Не советую – победа останется за ним.
– Как вы стараетесь возбудить во мне ненависть к этому джентльмену. Нет, лучше не стану его приглашать. Боюсь, я буду недостаточно вежлив с ним.
– Как знаете, – сказала Генриетта. – Вот уж не думала, что вы сами по уши в нее влюблены.
– Вы серьезно так полагаете? – спросил молодой человек, подымая брови.
– О, наконец-то вы заговорили человеческим языком! – воскликнула Генриетта, хитро взглянув на него. – Конечно, серьезно.
– Ах так! – бросил Ральф. – В таком случае я приглашу его. Чтобы доказать, как сильно вы ошибаетесь. Приглашу ради вас.
– Он приедет сюда не ради меня, и вы пригласите его вовсе не для того, чтобы мне доказать, что я ошибаюсь, – вы себе хотите это доказать.
В этой последней реплике мисс Стэкпол (после которой наши собеседники сразу расстались) заключалась немалая доля истины, и Ральф не мог не признать этого, но пока она еще не слишком бередила его душу, и, хотя не сдержать обещание было бы, по-видимому, разумнее, чем сдержать, он все-таки написал мистеру Гудвуду письмо в шесть строк, где говорилось о том, какое удовольствие он доставил бы мистеру Тачиту-старшему, если присоединился бы к небольшому обществу, собравшемуся в Гарденкорте и украшенному присутствием мисс Стэкпол. Отослав письмо (на адрес некоего банкира, указанного Генриеттой), он не без волнения стал ждать ответа. Имя этого новоявленного грозного претендента на руку Изабеллы он услышал впервые, так как, когда его матушка возвратилась из Америки и упомянула о дошедших до нее слухах, будто у Изабеллы есть там «поклонник», это слово не обрело для него реального воплощения и Ральф даже не дал себе труда порасспросить о нем, понимая, что ответы будут или уклончивы, или неприятны. И вот теперь этот американский поклонник его кузины обрел плоть и кровь, приняв вид молодого человека, последовавшего за нею в Лондон, управлявшего бумагопрядильной фабрикой и воспитанного в лучших американских традициях. У Ральфа сложились две концепции по поводу этого неизвестного героя. Либо его любовь к Изабелле была сентиментальной выдумкой мисс Стэкпол (кто же не знает, что женщины по молчаливому согласию, рожденному солидарностью, постоянно отыскивают или изобретают друг для друга поклонников), и тогда он не представляет опасности и, скорее всего, отклонит приглашение приехать в Гарденкорт, либо он его примет, и в этом случае проявит себя как человек весьма неразумный, а стало быть, не стоящий внимания. Последний довод в построениях Ральфа, возможно, грешил нелогичностью, но в нем выразилось его убеждение: если мистер Гудвуд всерьез увлечен Изабеллой, как утверждает мисс Стэкпол, он ни за что не пожелает явиться в Гарденкорт по приглашению вышеупомянутой леди.
– Если верно второе предположение, – рассуждал сам с собою Ральф, – она для него все равно что шип на стебле розы: он не может не знать, насколько этой его посреднице не хватает такта.
Два дня спустя Ральф получил от Гудвуда короткое письмо, в котором тот благодарил его за приглашение, сетовал, что неотложные дела не позволяют ему посетить Гарденкорт, и просил кланяться мисс Стэкпол. Ральф вручил это письмо Генриетте, которая, прочитав его, воскликнула:
– В жизни не встречала такой непреклонности!
– Боюсь, не так уж он влюблен в кузину, как вы расписывали, – заметил Ральф.
– Дело не в этом, а в другой, более тонкой причине. Каспар – очень глубокая натура. Но я выясню все до конца, напишу ему и спрошу, что это значит.
Отказ Гудвуда воспользоваться приглашением несколько встревожил Ральфа. Этот американец, не пожелавший приехать в Гарденкорт, приобрел теперь в глазах нашего друга куда большее значение. Правда, Ральф спрашивал себя, не все ли ему равно, к какому стану относятся поклонники Изабеллы – к «лишенным наследства» или к «неповоротливым», [35]поскольку сам он не собирается соперничать с ними, пусть совершают все, на что они способны. Все же его разбирало любопытство относительно того, выполнила ли мисс Стэкпол свое намерение осведомиться у Гудвуда о причине его непреклонности, – любопытство, которое, увы, так и не было удовлетворено, ибо, когда тремя днями позже он поинтересовался, написала ли она в Лондон, ей пришлось признаться, что написала, но впустую: мистер Гудвуд так и не откликнулся.
– Он, наверное, обдумывает ответ, – сказала она. – Он ничегоне делает необдуманно, горячность вовсе не в его натуре. Но я не привыкла, чтобы ответ на мои письма откладывали в долгий ящик.
Она тут же стала убеждать Изабеллу, что, как бы там ни было, но им необходимо посмотреть на Лондон.
– Откровенно говоря, – заявила она, – я почти никого и ничего здесь не вижу, да и ты, насколько могу судить, тоже. Я даже не познакомилась с этим аристократом – как его имя? – да, с этим лордом Уорбертоном. Он не очень-то докучает тебе своим вниманием.
– Лорд Уорбертон, как мне случайно стало известно, будет здесь завтра, – ответила Изабелла, получившая ответ от владельца Локли на свое письмо. – У тебя будет полная возможность вывернуть его наизнанку.
– Что же, это даст мне тему хотя бы для одного письма, а мне их нужно сочинить пятьдесят! Я уже расписала все местные ландшафты и излила бочку восторгов по поводу всех местных старушек и осликов. Как хочешь, но из ландшафтов не выжмешь толковой корреспонденции. Мне нужно вернуться в Лондон, окунуться в живую жизнь и набраться впечатлений. Я провела там три дня перед тем, как ехать сюда, а за такой срок не проникнешься лондонской атмосферой.
Так как на пути из Нью-Йорка в Гарденкорт Изабелла видела столицу Англии и того меньше, предложение Генриетты предпринять вдвоем увеселительную поездку в Лондон весьма пришлось ей по вкусу. Мысль эта приводила ее в восторг – ее занимал густой колорит большого и богатого города, каким ей всегда представлялся Лондон. Вместе с Генриеттой они обдумывали все подробности, строя романтические планы. Они поселятся в живописной старинной гостинице, одной из тех, которые описывал Диккенс, и будут ездить по городу в прелестных кабриолетах. Генриетта была литературной дамой, а литературные дамы пользуются правом бывать где угодно, и делать что угодно. Они будут обедать вдвоем в каком-нибудь ресторанчике, потом ходить по театрам; будут усердно посещать Аббатство [36]и Британский музей [37]и непременно отыщут дома, где жили Сэмюэль Джонсон, [38]и Голдсмит, [39]и Аддисон. [40]Изабелла так увлеклась этими чудесными планами, что, не удержавшись, поведала о них Ральфу, вызвав у того взрыв веселого хохота, вовсе не похожего на знак одобрения, на которое она рассчитывала.
– Прелестный план, – сказал он. – Еще советую вам побывать в кабачке «Герцогская голова» в Ковент Гардене [41]– милейшее, беспардоннейшее, старомодное заведение. Ну и я попрошу, чтобы вам разрешили посетить мой клуб.
– Вы считаете, что ехать нам вдвоем неприлично? – спросила Изабелла. – Здесь что ни сделаешь, все неприлично! Но с Генриеттой я, конечно, могу ездить повсюду, ее не останавливают условности. Она исколесила всю Америку, а уж на этом крохотном острове и подавно сумеет не сбиться с пути.
– В таком случае, – сказал Ральф, – позвольте и мне поехать с вами в Лондон под ее защитой. Когда еще предоставится случай совершить столь безопасное путешествие!
14
– Как зовут этого джентльмена, о котором вы говорите?
– Мистер Каспар Гудвуд, из Бостона. Он был всегда чрезвычайно внимателен к Изабелле, предан ей всей душой. Он приехал сюда вслед за ней и сейчас находится в Лондоне. Адрес мне неизвестен, но, думаю, его можно узнать.
– Я никогда не слышал об этом джентльмене, – сказал Ральф.
– А разве вы о всех слышали? Вероятно, он тоже о вас никогда не слышал, но это еще не причина, почему ему не жениться на Изабелле.
– Однако у вас просто страсть женить людей, – чуть иронически улыбнулся Ральф. – Не далее как позавчера вы советовали мнежениться. Помните?
– Я оставила эту мысль. Вы плохо воспринимаете такие советы. В отличие от Каспара Гудвуда: он принимает их как надо, и вот это-то мне в нем мило. Он великолепный человек и настоящий джентльмен. Изабелла это знает.
– Он очень ей нравится?
– Если нет, то нужно, чтобы понравился. Он просто бредит ею.
– И вы хотите, чтобы я пригласил его сюда, – сказал Ральф задумчиво.
– Вы проявили бы подлинное радушие.
– Каспар Гудвуд, – продолжал Ральф. – Знаменательное имя. [34]
– Дело не в имени. Если бы его звали Иезекииль Дженкинс, я говорила бы о нем так же. Он единственный из всех известных мне мужчин, которого я считаю достойным Изабеллы.
– Вы исключительно преданный друг, – сказал Ральф.
– Несомненно. Если вы сказали это, чтобы задеть меня, так знайте: ваше мнение мне безразлично.
– Я не собирался задевать вас. Просто я поражен.
– И еще более сардоничен, чем всегда! Не советую вам смеяться над мистером Гудвудом.
– Уверяю вас, я совершенно серьезен, неужели вы этого не понимаете, – сказал Ральф.
И его собеседница поняла.
– Да, по-видимому, даже слишком серьезны.
– Вам трудно угодить.
– Вы и в самом деле очень серьезны. Вы решили не приглашать мистера Гудвуда.
– Не знаю, – сказал Ральф. – От меня можно ждать чего угодно. Расскажите мне немного о мистере Гудвуде. Что он из себя представляет?
– Полную противоположность вам. Он управляет бумагопрядильной фабрикой, очень хорошей кстати.
– А человек он воспитанный?
– Он великолепно воспитан – в лучших американских традициях.
– И вполне войдет в наш кружок?
– Не думаю, что его заинтересует наш кружок. Он сосредоточит свое внимание на Изабелле.
– А кузине это будет приятно?
– Возможно, нет. Зато будет полезно. Он отвлечет ее мысли и направит их в прежнее русло.
– Отвлечет? От чего?
– От иноземных стран и чуждых ей мест. Три месяца назад у мистера Гудвуда были все основания полагать, что Изабелла остановила свой выбор на нем, и с ее стороны недостойно идти на попятный, отвергать верного друга только потому, что она сменила окружение. Я тоже сменила окружение, однако мои старые привязанности стали для меня тем дороже. Убеждена, чем скорее Изабелла вернется к прежним своим привязанностям, тем лучше для нее. Я достаточно знаю ее, чтобы с полной уверенностью сказать: она никогда не будет по-настоящему счастлива здесь, и я от души желаю ей заключить прочный союз с американцем – союз, который будет ей защитой.
– А вы не слишком спешите? – спросил Ральф. – Не кажется ли вам, что не дурно бы дать ей возможность поискать счастья и в бедной старой Англии?
– Возможность загубить свою прекрасную молодую жизнь! Я – слишком спешу! Когда тонет бесценный человек, спешат изо всех сил!
– А, понимаю! – воскликнул Ральф. – Вы хотите, чтобы я бросил ей мистера Гудвуда в качестве спасательного круга. Но знаете, – добавил он, – ведь я ни разу не слышал от нее его имени.
Генриетта просияла ослепительной улыбкой:
– Приятно это слышать! Лишнее свидетельство, как много она думает о нем.
Ральфу ничего не оставалось, как согласиться с серьезностью этого довода, и, пока он обдумывал ответ, собеседница его искоса наблюдала за ним.
– Если я и приглашу сюда вашего Гудвуда, – произнес он наконец, – то только затем, чтобы поспорить с ним.
– Не советую – победа останется за ним.
– Как вы стараетесь возбудить во мне ненависть к этому джентльмену. Нет, лучше не стану его приглашать. Боюсь, я буду недостаточно вежлив с ним.
– Как знаете, – сказала Генриетта. – Вот уж не думала, что вы сами по уши в нее влюблены.
– Вы серьезно так полагаете? – спросил молодой человек, подымая брови.
– О, наконец-то вы заговорили человеческим языком! – воскликнула Генриетта, хитро взглянув на него. – Конечно, серьезно.
– Ах так! – бросил Ральф. – В таком случае я приглашу его. Чтобы доказать, как сильно вы ошибаетесь. Приглашу ради вас.
– Он приедет сюда не ради меня, и вы пригласите его вовсе не для того, чтобы мне доказать, что я ошибаюсь, – вы себе хотите это доказать.
В этой последней реплике мисс Стэкпол (после которой наши собеседники сразу расстались) заключалась немалая доля истины, и Ральф не мог не признать этого, но пока она еще не слишком бередила его душу, и, хотя не сдержать обещание было бы, по-видимому, разумнее, чем сдержать, он все-таки написал мистеру Гудвуду письмо в шесть строк, где говорилось о том, какое удовольствие он доставил бы мистеру Тачиту-старшему, если присоединился бы к небольшому обществу, собравшемуся в Гарденкорте и украшенному присутствием мисс Стэкпол. Отослав письмо (на адрес некоего банкира, указанного Генриеттой), он не без волнения стал ждать ответа. Имя этого новоявленного грозного претендента на руку Изабеллы он услышал впервые, так как, когда его матушка возвратилась из Америки и упомянула о дошедших до нее слухах, будто у Изабеллы есть там «поклонник», это слово не обрело для него реального воплощения и Ральф даже не дал себе труда порасспросить о нем, понимая, что ответы будут или уклончивы, или неприятны. И вот теперь этот американский поклонник его кузины обрел плоть и кровь, приняв вид молодого человека, последовавшего за нею в Лондон, управлявшего бумагопрядильной фабрикой и воспитанного в лучших американских традициях. У Ральфа сложились две концепции по поводу этого неизвестного героя. Либо его любовь к Изабелле была сентиментальной выдумкой мисс Стэкпол (кто же не знает, что женщины по молчаливому согласию, рожденному солидарностью, постоянно отыскивают или изобретают друг для друга поклонников), и тогда он не представляет опасности и, скорее всего, отклонит приглашение приехать в Гарденкорт, либо он его примет, и в этом случае проявит себя как человек весьма неразумный, а стало быть, не стоящий внимания. Последний довод в построениях Ральфа, возможно, грешил нелогичностью, но в нем выразилось его убеждение: если мистер Гудвуд всерьез увлечен Изабеллой, как утверждает мисс Стэкпол, он ни за что не пожелает явиться в Гарденкорт по приглашению вышеупомянутой леди.
– Если верно второе предположение, – рассуждал сам с собою Ральф, – она для него все равно что шип на стебле розы: он не может не знать, насколько этой его посреднице не хватает такта.
Два дня спустя Ральф получил от Гудвуда короткое письмо, в котором тот благодарил его за приглашение, сетовал, что неотложные дела не позволяют ему посетить Гарденкорт, и просил кланяться мисс Стэкпол. Ральф вручил это письмо Генриетте, которая, прочитав его, воскликнула:
– В жизни не встречала такой непреклонности!
– Боюсь, не так уж он влюблен в кузину, как вы расписывали, – заметил Ральф.
– Дело не в этом, а в другой, более тонкой причине. Каспар – очень глубокая натура. Но я выясню все до конца, напишу ему и спрошу, что это значит.
Отказ Гудвуда воспользоваться приглашением несколько встревожил Ральфа. Этот американец, не пожелавший приехать в Гарденкорт, приобрел теперь в глазах нашего друга куда большее значение. Правда, Ральф спрашивал себя, не все ли ему равно, к какому стану относятся поклонники Изабеллы – к «лишенным наследства» или к «неповоротливым», [35]поскольку сам он не собирается соперничать с ними, пусть совершают все, на что они способны. Все же его разбирало любопытство относительно того, выполнила ли мисс Стэкпол свое намерение осведомиться у Гудвуда о причине его непреклонности, – любопытство, которое, увы, так и не было удовлетворено, ибо, когда тремя днями позже он поинтересовался, написала ли она в Лондон, ей пришлось признаться, что написала, но впустую: мистер Гудвуд так и не откликнулся.
– Он, наверное, обдумывает ответ, – сказала она. – Он ничегоне делает необдуманно, горячность вовсе не в его натуре. Но я не привыкла, чтобы ответ на мои письма откладывали в долгий ящик.
Она тут же стала убеждать Изабеллу, что, как бы там ни было, но им необходимо посмотреть на Лондон.
– Откровенно говоря, – заявила она, – я почти никого и ничего здесь не вижу, да и ты, насколько могу судить, тоже. Я даже не познакомилась с этим аристократом – как его имя? – да, с этим лордом Уорбертоном. Он не очень-то докучает тебе своим вниманием.
– Лорд Уорбертон, как мне случайно стало известно, будет здесь завтра, – ответила Изабелла, получившая ответ от владельца Локли на свое письмо. – У тебя будет полная возможность вывернуть его наизнанку.
– Что же, это даст мне тему хотя бы для одного письма, а мне их нужно сочинить пятьдесят! Я уже расписала все местные ландшафты и излила бочку восторгов по поводу всех местных старушек и осликов. Как хочешь, но из ландшафтов не выжмешь толковой корреспонденции. Мне нужно вернуться в Лондон, окунуться в живую жизнь и набраться впечатлений. Я провела там три дня перед тем, как ехать сюда, а за такой срок не проникнешься лондонской атмосферой.
Так как на пути из Нью-Йорка в Гарденкорт Изабелла видела столицу Англии и того меньше, предложение Генриетты предпринять вдвоем увеселительную поездку в Лондон весьма пришлось ей по вкусу. Мысль эта приводила ее в восторг – ее занимал густой колорит большого и богатого города, каким ей всегда представлялся Лондон. Вместе с Генриеттой они обдумывали все подробности, строя романтические планы. Они поселятся в живописной старинной гостинице, одной из тех, которые описывал Диккенс, и будут ездить по городу в прелестных кабриолетах. Генриетта была литературной дамой, а литературные дамы пользуются правом бывать где угодно, и делать что угодно. Они будут обедать вдвоем в каком-нибудь ресторанчике, потом ходить по театрам; будут усердно посещать Аббатство [36]и Британский музей [37]и непременно отыщут дома, где жили Сэмюэль Джонсон, [38]и Голдсмит, [39]и Аддисон. [40]Изабелла так увлеклась этими чудесными планами, что, не удержавшись, поведала о них Ральфу, вызвав у того взрыв веселого хохота, вовсе не похожего на знак одобрения, на которое она рассчитывала.
– Прелестный план, – сказал он. – Еще советую вам побывать в кабачке «Герцогская голова» в Ковент Гардене [41]– милейшее, беспардоннейшее, старомодное заведение. Ну и я попрошу, чтобы вам разрешили посетить мой клуб.
– Вы считаете, что ехать нам вдвоем неприлично? – спросила Изабелла. – Здесь что ни сделаешь, все неприлично! Но с Генриеттой я, конечно, могу ездить повсюду, ее не останавливают условности. Она исколесила всю Америку, а уж на этом крохотном острове и подавно сумеет не сбиться с пути.
– В таком случае, – сказал Ральф, – позвольте и мне поехать с вами в Лондон под ее защитой. Когда еще предоставится случай совершить столь безопасное путешествие!
14
Мисс Стэкпол тотчас отправилась бы в путь, но Изабелла, получившая, как мы знаем, известие от лорда Уорбертона, что он снова приедет в Гарденкорт, сочла своим долгом дождаться его. Он не отвечал ей несколько дней, а затем прислал письмо, очень краткое, в котором сообщал, что приедет через два дня к ленчу. Эти промедления и отсрочки тронули Изабеллу, лишний раз подчеркнув его старания быть сдержанным и терпеливым, только бы у нее не возникло ощущения, будто он оказывает на нее давление, тем более что сдержанность эта была напускная: Изабелла твердо знала, что «очень, очень нравится» ему. Она сказала дяде о письме лорда Уорбертона, упомянув о его визите в Гарденкорт, и старый джентльмен, покинув свои апартаменты раньше обычного, уже в два часа вышел к столу. В его намерения вовсе не входило доглядывать за племянницей, напротив, он по доброте душевной полагал, что его присутствие поможет скрыть временное исчезновение некой пары, коль скоро Изабелла захочет еще раз выслушать их высокорожденного гостя. Последний прибыл из Локли вместе со старшей сестрой, которую взял с собой, возможно, из соображений, сходных с теми, какими руководствовался мистер Тачит. Брат и сестра были представлены мисс Стэкпол, занимавшей за столом место рядом с лордом Уорбертоном. Изабелла, терзавшаяся мыслью, что ей вновь предстоит говорить с ним о предмете, который он столь преждевременно затронул, невольно восхищалась его благодушной невозмутимостью, скрывавшей даже признаки волнения, естественного, как она полагала, в ее присутствии. Он не смотрел в ее сторону и не обращался к ней, выдавая свои чувства разве только тем, что упорно избегал встречаться с нею взглядом, зато охотно беседовал с остальными и ел с удовольствием и аппетитом. Мисс Молинью – лоб у нее был чист, как у монахини и с шеи свисал большой серебряный крест – сосредоточила все свое внимание на Генриетте Стэкпол, которую то и дело окидывала взглядом, словно чувство глубокой настороженности боролось в ее душе с жадным любопытством. Из двух сестер Уорбертона, живших в Локли, старшая особенно нравилась Изабелле: в ней было такое редкое, выработанное веками спокойствие. К тому же в сознании Изабеллы этот чистый лоб и серебряный крест связывались с какой-то необыкновенной, типично английской, тайной – например, с возобновлением какого-нибудь старинного установления, вроде загадочного сана канониссы. Любопытно, что бы подумала о ней мисс Молинью, если бы узнала, что она, мисс Арчер, отказала ее брату? Но Изабелла тут же отмела эту мысль, решив, что мисс Молинью никогда не узнает об этом: лорд Уорбертон ни в коем случае не станет говорить с сестрой о подобных вещах. Он любит ее, заботится о ней, но не посвящает в свои дела. Такова была теория, построенная Изабеллой, – если за столом никто не занимал ее беседой, она занимала себя сама, строя различные концепции по поводу своих сотрапезников. Итак, согласно ее теории, если бы мисс Молинью все-таки почему-либо узнала о том, что произошло между мисс Арчер и лордом Уорбертоном, она, по всей вероятности, была бы возмущена неспособностью подобной девицы оказаться на высоте положения или скорее решила бы (на этом и остановилась Изабелла), что юной американке присуще должное понимание того, каким неравным был бы этот брак.
Худо ли, хорошо ли распорядилась Изабелла имевшимися у нее возможностями, Генриетта Стэкпол, во всяком случае, не собиралась упускать свои, которые наконец-то ей представились.
– Знаете, а ведь вы первый лорд, которого я встречаю в жизни, – поспешила она сообщить своему соседу по столу. – И вы, конечно, считаете, что я прозябаю во мраке невежества.
– Вовсе нет. Вы просто избежали случая встретить десяток-другой весьма уродливых мужчин, – отвечал лорд Уорбертон, окидывая стол рассеянным взглядом.
– Уродливых? А в Америке нас уверяют, что все они – красавцы и рыцари и носят чудесные мантии и короны.
– Мантии и короны нынче вышли из моды, – сказал лорд Уорбертон, – как ваши томагавки и револьверы.
– Очень жаль! По-моему, аристократы должны сохранять величие, – заявила Генриетта. – Без величия что они собой представляют!
– Знаете, даже в лучшем случае ничего особенного, – согласился ее сосед. – Положить вам картофель?
– Нет. Ваш европейский картофель ужасно безвкусен. А я не отличила бы вас от обычного американца.
– Вот и обращайтесь со мной, как если бы я и впрямь былтаковым, – сказал лорд Уорбертон. – Не понимаю, как вы обходитесь без картофеля. Вам, наверно, здесь вообще мало что по вкусу.
Генриетта ответила не сразу. У нее зародилось сомнение в его искренности.
– У меня здесь совсем пропал аппетит, – сказала она наконец, – так что не трудитесь угощать меня. Знаете, а ведь я против вас. По-моему, я обязана сказать вам об этом.
– Против меня?
– Да. Наверно, вам никто еще не говорил об этом так прямо? Не говорил ведь? Я против лордов, против самого этого института. Я считаю, история оставила его позади, далеко позади.
– Знаете, я тоже так считаю. И решительно против себя, самого. Иногда мне даже приходит на мысль – с каким удовольствием я выступил бы против себя – если бы я был не я. Кстати, это даже хорошо – исцеляет от тщеславия.
– Тогда почему бы вам не отказаться? – осведомилась мисс Стэкпол.
– Отказаться?… – переспросил лорд Уорбертон, смягчая своим английским произношением то, что у нее прозвучало по-американски жестко.
– Отказаться от лордства!
– Во мне и так от него почти ничего не осталось! Кто вообще помнил бы здесь о титулах, если бы вы, несносные американцы, беспрестанно о них не напоминали. Тем не менее я всерьез подумываю в самом недалеком будущем отказаться даже от той малости, что осталась.
– Хотела бы я увидеть это воочию! – воскликнула Генриетта несколько воинственным тоном.
– Я приглашу вас на церемонию; мы устроим ужин с танцами.
– Да-да, – сказала мисс Стэкпол. – Я, знаете, люблю видеть каждое явление с разных сторон. Я против привилегированных классов, но я хочу знать, что они могут сказать в свое оправдание.
– Очень немногое, как видите.
– Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов, – продолжала Генриетта. – Но вы глядите куда-то в сторону. Избегаете смотреть мне в глаза. Вы, я вижу, хотите уклониться.
– Ничуть. Я просто ищу презираемый вами картофель.
– А! Тогда, пожалуйста, просветите меня относительно этой молодой особы, вашей сестры. Я не понимаю, кто она. Она тоже носит титул?
– Она? Очень славная девушка.
– Как вы нехорошо это сказали! Словно вам не терпится переменить тему! Она ниже вас по положению?
– Мы не занимаем никакого особого положения, ни она, ни я. Но ей живется лучше, чем мне: у нее нет моих забот.
– Да, судя по ее виду, у нее немного забот. Хотела бы я, чтобы у меня их было столько же. Не знаю, как насчет всего прочего, но спокойствия вам не занимать.
– Просто мы легко смотрим на жизнь, – сказал лорд Уорбертон. – К тому же мы, видите ли, люди скучные. На редкость скучные, особенно когда хотим.
– Советую хотеть что-нибудь повеселее. Мне трудно было бы найти тему для разговора с вашей сестрой: она не такая, как все. Скажите, этот крест какая-нибудь эмблема?
– Эмблема?
– Символ ранга.
При этих словах лорд Уорбертон оторвал взгляд от другого конца стола и посмотрел своей соседке в глаза.
– Да, – сказал он, чуть помедлив, – женщины падки до таких вещей. Крест носят старшие дочери виконтов. – Эта выдумка была безобидной местью за то, что в Америке не раз злоупотребляли его доверчивостью.
После ленча он предложил Изабелле осмотреть картины в галерее, и она, ничего не сказав по поводу столь неудачного предлога – он видел эти картины несчетное число раз, – сразу согласилась. На душе у нее было легко: с тех пор как она отослала письмо, к ней вернулась безмятежность.
Он медленно прошелся по галерее из конца в конец, окидывая взглядом полотна и не говоря ни слова. Наконец у него вырвалось:
– Не на такое письмо я надеялся!
– Оно не могло быть иным, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла. – Поверьте – это так.
– Не могу – иначе я не стал бы долее докучать вам. Не могу поверить, сколько ни стараюсь, и прямо говорю – не понимаю! Если бы я не нравился вам… да, это можно понять, я понял бы. Но вы сами признались…
– В чем призналась? – перебила его Изабелла, слегка побледнев.
– В том, что считаете меня добрым малым. Разве не так? – Она промолчала, он продолжал: – Вы отказываете мне без видимой причины, а это несправедливо.
– У меня есть причина, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла таким тоном, что у него упало сердце.
– Так скажите же, в чем она.
– Когда-нибудь в другой раз, в более подходящих обстоятельствах.
– Простите за резкость, но до тех пор я отказываюсь в нее верить.
– Вы делаете мне больно, – сказала Изабелла.
– Больно? Что ж, может, благодаря этому вы поймете, что я сейчас чувствую. Позвольте задать вам еще один вопрос. – Изабелла не сказала ни «да», ни «нет», но, очевидно, он что-то прочел в ее глазах, и это дало ему смелость продолжать: – Вы предпочитаете мне кого-то другого?
– На такой вопрос я позволю себе не отвечать.
– Значит, так оно и есть, – пробормотал он с горечью. Сердце Изабеллы дрогнуло, и она воскликнула:
– Нет, никого я не предпочитаю!
Он опустился на скамью, забыв о приличиях, сжав зубы, как человек, сраженный несчастьем, и, оперев локти о колени, уставился в пол.
– Я даже этому не могу радоваться, – произнес он и, распрямившись, прислонился к стене. – Будь я прав, это служило бы оправданием.
– Оправданием? – Изабелла удивленно подняла брови. – Я должна оправдываться?
Но он оставил ее вопрос без ответа. В голову ему, по-видимому, пришла новая мысль.
– Может быть, дело в моих политических взглядах? Вы считаете их слишком крайними?
– Я не могу возражать против ваших взглядов, потому что ничего в них не понимаю.
– Да, вам безразлично, что я думаю! – воскликнул он, вставая. – Вам это все равно.
Изабелла пошла к выходу и остановилась в начале галереи, повернувшись к нему своей прелестной спиной: он видел ее тонкий стройный стан, изгиб белой чуть склоненной шеи, тугие темные косы. Она стояла, уставившись на небольшую картину, и, казалось, внимательно разглядывала ее, и в каждом ее движении было столько юной, непринужденной грации, что сама эта легкость невольно язвила его. На самом деле она ничего не видела: глаза ее заволокло слезами. Однако, когда в следующее мгновение он присоединился к ней, она успела смахнуть их, и только лицо, которое она обратила к нему, побледнело, а глаза смотрели с необычным выражением.
– Я не хотела называть вам причину… но, извольте, назову ее. Я не могу сворачивать со своего пути.
– Со своего пути?
– Да. Выйти за вас замуж означало бы свернуть с него.
– Не понимаю. Разве, выйдя за меня замуж, вы не избираете определенный жизненный путь? Почему этот путь не ваш?
– Потому что не мой, – сказала Изабелла с чисто женской логикой. – Я знаю – не мой. Я не могу пожертвовать… знаю, что не могу.
Бедный лорд Уорбертон буквально вытаращил на нее глаза, в каждом зрачке стояло по вопросу.
– Вы называете брак со мнойжертвой?
– Не в тривиальном смысле. Я обрела бы… обрела бы очень много. Но мне пришлось бы пожертвовать другими возможностями.
– Какими же?
– Я не имею в виду… возможности лучше выйти замуж, – сказала Изабелла, и на щеках ее снова заиграл румянец. Она замолчала и, нахмурившись, потупилась – словно отчаиваясь найти слова, которые могли бы прояснить ее мысль.
– Полагаю, что не слишком много возьму на себя, если скажу, что вы выиграете больше, чем потеряете, – заметил ее собеседник.
– Нельзя убегать от несчастья, – сказала Изабелла, – а если я выйду за вас замуж, я как бы попытаюсь укрыться от него.
– Не знаю, пытаетесь ли, но укроетесь непременно – в этом я честно сознаюсь! – воскликнул он, как-то судорожно улыбаясь.
– А это дурно! Это нельзя! – вскричала Изабелла.
– Ну, если вам так хочется страдать, зачем же причинять страдания мне.Вас прельщает жизнь, полная страданий, меня же она не манит ничуть.
– Меня они тоже не прельщают. Мне всегда хотелось быть счастливой, и мне всегда верилось, что я буду счастлива. И всем так говорила – спросите кого угодно. Но иногда мне начинает казаться, что я не найду счастья на необычных путях, отворачиваясь, отгораживаясь.
Худо ли, хорошо ли распорядилась Изабелла имевшимися у нее возможностями, Генриетта Стэкпол, во всяком случае, не собиралась упускать свои, которые наконец-то ей представились.
– Знаете, а ведь вы первый лорд, которого я встречаю в жизни, – поспешила она сообщить своему соседу по столу. – И вы, конечно, считаете, что я прозябаю во мраке невежества.
– Вовсе нет. Вы просто избежали случая встретить десяток-другой весьма уродливых мужчин, – отвечал лорд Уорбертон, окидывая стол рассеянным взглядом.
– Уродливых? А в Америке нас уверяют, что все они – красавцы и рыцари и носят чудесные мантии и короны.
– Мантии и короны нынче вышли из моды, – сказал лорд Уорбертон, – как ваши томагавки и револьверы.
– Очень жаль! По-моему, аристократы должны сохранять величие, – заявила Генриетта. – Без величия что они собой представляют!
– Знаете, даже в лучшем случае ничего особенного, – согласился ее сосед. – Положить вам картофель?
– Нет. Ваш европейский картофель ужасно безвкусен. А я не отличила бы вас от обычного американца.
– Вот и обращайтесь со мной, как если бы я и впрямь былтаковым, – сказал лорд Уорбертон. – Не понимаю, как вы обходитесь без картофеля. Вам, наверно, здесь вообще мало что по вкусу.
Генриетта ответила не сразу. У нее зародилось сомнение в его искренности.
– У меня здесь совсем пропал аппетит, – сказала она наконец, – так что не трудитесь угощать меня. Знаете, а ведь я против вас. По-моему, я обязана сказать вам об этом.
– Против меня?
– Да. Наверно, вам никто еще не говорил об этом так прямо? Не говорил ведь? Я против лордов, против самого этого института. Я считаю, история оставила его позади, далеко позади.
– Знаете, я тоже так считаю. И решительно против себя, самого. Иногда мне даже приходит на мысль – с каким удовольствием я выступил бы против себя – если бы я был не я. Кстати, это даже хорошо – исцеляет от тщеславия.
– Тогда почему бы вам не отказаться? – осведомилась мисс Стэкпол.
– Отказаться?… – переспросил лорд Уорбертон, смягчая своим английским произношением то, что у нее прозвучало по-американски жестко.
– Отказаться от лордства!
– Во мне и так от него почти ничего не осталось! Кто вообще помнил бы здесь о титулах, если бы вы, несносные американцы, беспрестанно о них не напоминали. Тем не менее я всерьез подумываю в самом недалеком будущем отказаться даже от той малости, что осталась.
– Хотела бы я увидеть это воочию! – воскликнула Генриетта несколько воинственным тоном.
– Я приглашу вас на церемонию; мы устроим ужин с танцами.
– Да-да, – сказала мисс Стэкпол. – Я, знаете, люблю видеть каждое явление с разных сторон. Я против привилегированных классов, но я хочу знать, что они могут сказать в свое оправдание.
– Очень немногое, как видите.
– Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов, – продолжала Генриетта. – Но вы глядите куда-то в сторону. Избегаете смотреть мне в глаза. Вы, я вижу, хотите уклониться.
– Ничуть. Я просто ищу презираемый вами картофель.
– А! Тогда, пожалуйста, просветите меня относительно этой молодой особы, вашей сестры. Я не понимаю, кто она. Она тоже носит титул?
– Она? Очень славная девушка.
– Как вы нехорошо это сказали! Словно вам не терпится переменить тему! Она ниже вас по положению?
– Мы не занимаем никакого особого положения, ни она, ни я. Но ей живется лучше, чем мне: у нее нет моих забот.
– Да, судя по ее виду, у нее немного забот. Хотела бы я, чтобы у меня их было столько же. Не знаю, как насчет всего прочего, но спокойствия вам не занимать.
– Просто мы легко смотрим на жизнь, – сказал лорд Уорбертон. – К тому же мы, видите ли, люди скучные. На редкость скучные, особенно когда хотим.
– Советую хотеть что-нибудь повеселее. Мне трудно было бы найти тему для разговора с вашей сестрой: она не такая, как все. Скажите, этот крест какая-нибудь эмблема?
– Эмблема?
– Символ ранга.
При этих словах лорд Уорбертон оторвал взгляд от другого конца стола и посмотрел своей соседке в глаза.
– Да, – сказал он, чуть помедлив, – женщины падки до таких вещей. Крест носят старшие дочери виконтов. – Эта выдумка была безобидной местью за то, что в Америке не раз злоупотребляли его доверчивостью.
После ленча он предложил Изабелле осмотреть картины в галерее, и она, ничего не сказав по поводу столь неудачного предлога – он видел эти картины несчетное число раз, – сразу согласилась. На душе у нее было легко: с тех пор как она отослала письмо, к ней вернулась безмятежность.
Он медленно прошелся по галерее из конца в конец, окидывая взглядом полотна и не говоря ни слова. Наконец у него вырвалось:
– Не на такое письмо я надеялся!
– Оно не могло быть иным, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла. – Поверьте – это так.
– Не могу – иначе я не стал бы долее докучать вам. Не могу поверить, сколько ни стараюсь, и прямо говорю – не понимаю! Если бы я не нравился вам… да, это можно понять, я понял бы. Но вы сами признались…
– В чем призналась? – перебила его Изабелла, слегка побледнев.
– В том, что считаете меня добрым малым. Разве не так? – Она промолчала, он продолжал: – Вы отказываете мне без видимой причины, а это несправедливо.
– У меня есть причина, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла таким тоном, что у него упало сердце.
– Так скажите же, в чем она.
– Когда-нибудь в другой раз, в более подходящих обстоятельствах.
– Простите за резкость, но до тех пор я отказываюсь в нее верить.
– Вы делаете мне больно, – сказала Изабелла.
– Больно? Что ж, может, благодаря этому вы поймете, что я сейчас чувствую. Позвольте задать вам еще один вопрос. – Изабелла не сказала ни «да», ни «нет», но, очевидно, он что-то прочел в ее глазах, и это дало ему смелость продолжать: – Вы предпочитаете мне кого-то другого?
– На такой вопрос я позволю себе не отвечать.
– Значит, так оно и есть, – пробормотал он с горечью. Сердце Изабеллы дрогнуло, и она воскликнула:
– Нет, никого я не предпочитаю!
Он опустился на скамью, забыв о приличиях, сжав зубы, как человек, сраженный несчастьем, и, оперев локти о колени, уставился в пол.
– Я даже этому не могу радоваться, – произнес он и, распрямившись, прислонился к стене. – Будь я прав, это служило бы оправданием.
– Оправданием? – Изабелла удивленно подняла брови. – Я должна оправдываться?
Но он оставил ее вопрос без ответа. В голову ему, по-видимому, пришла новая мысль.
– Может быть, дело в моих политических взглядах? Вы считаете их слишком крайними?
– Я не могу возражать против ваших взглядов, потому что ничего в них не понимаю.
– Да, вам безразлично, что я думаю! – воскликнул он, вставая. – Вам это все равно.
Изабелла пошла к выходу и остановилась в начале галереи, повернувшись к нему своей прелестной спиной: он видел ее тонкий стройный стан, изгиб белой чуть склоненной шеи, тугие темные косы. Она стояла, уставившись на небольшую картину, и, казалось, внимательно разглядывала ее, и в каждом ее движении было столько юной, непринужденной грации, что сама эта легкость невольно язвила его. На самом деле она ничего не видела: глаза ее заволокло слезами. Однако, когда в следующее мгновение он присоединился к ней, она успела смахнуть их, и только лицо, которое она обратила к нему, побледнело, а глаза смотрели с необычным выражением.
– Я не хотела называть вам причину… но, извольте, назову ее. Я не могу сворачивать со своего пути.
– Со своего пути?
– Да. Выйти за вас замуж означало бы свернуть с него.
– Не понимаю. Разве, выйдя за меня замуж, вы не избираете определенный жизненный путь? Почему этот путь не ваш?
– Потому что не мой, – сказала Изабелла с чисто женской логикой. – Я знаю – не мой. Я не могу пожертвовать… знаю, что не могу.
Бедный лорд Уорбертон буквально вытаращил на нее глаза, в каждом зрачке стояло по вопросу.
– Вы называете брак со мнойжертвой?
– Не в тривиальном смысле. Я обрела бы… обрела бы очень много. Но мне пришлось бы пожертвовать другими возможностями.
– Какими же?
– Я не имею в виду… возможности лучше выйти замуж, – сказала Изабелла, и на щеках ее снова заиграл румянец. Она замолчала и, нахмурившись, потупилась – словно отчаиваясь найти слова, которые могли бы прояснить ее мысль.
– Полагаю, что не слишком много возьму на себя, если скажу, что вы выиграете больше, чем потеряете, – заметил ее собеседник.
– Нельзя убегать от несчастья, – сказала Изабелла, – а если я выйду за вас замуж, я как бы попытаюсь укрыться от него.
– Не знаю, пытаетесь ли, но укроетесь непременно – в этом я честно сознаюсь! – воскликнул он, как-то судорожно улыбаясь.
– А это дурно! Это нельзя! – вскричала Изабелла.
– Ну, если вам так хочется страдать, зачем же причинять страдания мне.Вас прельщает жизнь, полная страданий, меня же она не манит ничуть.
– Меня они тоже не прельщают. Мне всегда хотелось быть счастливой, и мне всегда верилось, что я буду счастлива. И всем так говорила – спросите кого угодно. Но иногда мне начинает казаться, что я не найду счастья на необычных путях, отворачиваясь, отгораживаясь.