Страница:
Себастьян крепко сжал губы, чтобы не взорваться. Да, это упрямство, и еще какое!
– Вы слышите, Себастьян? Я не хочу быть обузой.
– А вы меня слышите? Девон, вы не обуза. Повторяю: вы не обуза.
Последние три слова он произнес с подчеркнутой выразительностью.
– Тогда позвольте мне зарабатывать свой хлеб. – Слезы у нее на щеках вроде бы начали высыхать. Девон подняла голову и посмотрела на Себастьяна с самым серьезным видом. – Я уже думала об этом, Себастьян. Позвольте мне помогать Танзи или еще кому-то из горничных. Могла бы я помочь и на кухне.
– Этого не будет! – прорычал Себастьян.
– Почему? Я же занималась этим раньше.
– Девон, больше вы этим заниматься не будете. Я не намерен превращать вас в прислугу.
– Я не хочу жить из милости.
Я вам этого и не предлагаю. Я предлагаю помощь там, где есть в ней необходимость. Ну, и я думаю, что вполне в состоянии прокормить вас, да, вас определенно. – Тут он наклонил голову набок, как бы что-то взвешивая в уме. – Но я не вполне уверен насчет Бес… то есть Банни.
Последняя фраза была рассчитана на то, чтобы развеселить Девон.
И он в этом преуспел.
Кончиком пальца он провел по ее губам и пробормотал:
– Кажется, мы улыбаемся?
Внутренний голос говорил ему, что он вступает на опасную почву. Чувствовать ее в своих объятиях, видеть, как она смотрит на него золотистыми глазами, еле заметно улыбаясь… Он и сам невольно улыбнулся и услышал легкий, очень легкий вздох, а потом слова:
– Какая это милая комната.
– Согласен с вами, Девон. – Говоря это, он – опять-таки невольно – слегка коснулся губами ее щеки и с трудом подавил порыв прижаться крепче. – Мы с вами сидим в моем любимом кресле и в моей любимой комнате.
– Как странно, – широко распахнув глаза, произнесла Девон. – Я так и подумала, когда вошла сюда.
Она не спешила убирать голову с его плеча, а маленькую ручку – с его груди.
– Себастьян, неужели вы прочли все эти книги? – почему-то шепотом спросила она.
Боже милостивый, она толкует о чтении! А он только и думает о том, как бы взять ее на руки, отнести к себе в постель, снять с нее одежду и ласкать, любить всю ночь.
Он чувствовал себя возбужденным. Соблазненным завораживающим очарованием милой маленькой бродяжки из Сент-Джайлза. Но боялся напугать ее и не хотел даже говорить с ней на эту тему.
– Разумеется, нет, – ответил он на ее вопрос.
– Почему? – спросила она, словно бы удивленная тем, что такое могло быть.
– Ну, скажем так: прежде всего потому, что их здесь слишком много.
– Если бы я жила здесь, я бы поставила себе целью прочитать каждую книгу в этой библиотеке. – Она отвела глаза и добавила упавшим голосом: – Если бы умела читать.
Сдвинув брови, он задал ей вопрос, который давно уже вертелся у него в голове:
– Скажите, Девон, как это вышло, что у вас очень хорошая речь, но вы при этом даже не умеете читать? – Заметив, что ей явно не хочется отвечать, он продолжал: – Кажется, вы упоминали, что ваша мать была хорошо образованной.
Девон кивнула и, еще немного помолчав, сказала:
– До моего рождения мама зарабатывала на жизнь как гувернантка. Должна вам честно признаться, что она очень хотела научить меня читать, а я сопротивлялась.
Себастьян усмехнулся. Поразительное признание, надо сказать, но хорошо хоть то, что она оказалась настолько честной, что сделала его и не заупрямилась.
– У нас не было денег на книги, – продолжала Девон, – и я по глупости не видела смысла в том, чтобы научиться читать. Этим я очень огорчила маму, – произнесла она тихо. – Теперь я жалею, что была такой своевольной и упрямой, ведь, не откажись я учиться, могла бы стать гувернанткой, как мама. Или компаньонкой у какой-нибудь пожилой вдовы.
– А ваш отец, Девон?
Глаза ее подернулись печалью.
– Он умер до моего рождения.
– Поэтому ваша мать и жила в такой бедности? У нее не было родных, к которым она могла бы обратиться за помощью?
– У нее была единственная сестра, которая умерла в юности. Единственной работой, какую мама могла найти, было шитье. И к сожалению, платили ей мало.
– Наверное, ваши отношения с ней были очень близкими.
Девон кивнула.
– Маму звали Амелией, – сказала она. – Амелией Сент-Джеймс.
Так, стало быть, гувернантка, начал соображать Себастьян. Она хочет быть гувернанткой, как ее мать. Можно ли это устроить? И должно ли? Внутренне она к этому готова, он это чувствовал инстинктивно.
– Если хотите, – медленно заговорил он, – то я мог бы научить вас читать.
– Правда?
– Я не шучу. – Он подумал. – Модистка придет завтра утром. В таком случае мы с вами могли бы начать с послезавтрашнего утра.
– О, Себастьян! – выдохнула она. – Конечно, я хочу этого. Очень хочу!
Однако ее бурная радость оказалась непродолжительной. Губы Девон задрожали, и голос упал, когда она проговорила:
– Я просто не знаю… как мне выразить…
– Только не плакать, – строгим голосом предупредил он.
Не плакать, – повторила она и просияла улыбкой, ради которой Себастьян был готов перекувырнуться публично через голову на каждой площади Лондона. Только бы видеть ее лицо таким вот блаженно радостным, как сейчас.
Он чуть сильнее сжал ее в объятиях – и пульс его снова бешено участился. Бедро Девон прижималось как раз к тому месту, где скрывалось его мужское достоинство, которое тотчас ожило и подскочило вверх. Почувствовала ли она это? Видимо, нет. Лицо ее было слегка запрокинуто, и стройная шея Девон находилась на уровне губ Себастьяна, являя собой открытое приглашение тому, кто изголодался по любовным ласкам.
Стоп, необходимо справиться с соблазном. Эта трезвая мысль промелькнула у Себастьяна в голове именно в ту секунду, когда ему до боли захотелось прижаться губами к ямочке у основания шеи и поцелуй за поцелуем, поднимаясь все выше, проложить себе путь к ее нежным губам.
Ни разу в жизни не испытывал он столь мучительного желания…
Девон высвободилась из его рук и села, оставаясь у него на коленях, и это доставило ему дополнительные – весьма неслабые ощущения. Скрипнув зубами, Себастьян помог Девон встать. Поднимаясь с кресла сам, он повернулся таким образом, чтобы скрыть от глаз Девон свое возбуждение. Девон тряхнула головой и сказала сердито:
– Я, наверное, ужасно выгляжу.
– Вы прекрасно выглядите, Девон, – возразил Себастьян.
Она поморщилась:
– Спасибо на добром слове, но я знаю, что когда плачу, то вид у меня убийственный. Глаза красные, опухшие.
Себастьян достал из кармана носовой платок и вытер слезы на щеках у Девон.
– Так лучше?
Она молча кивнула и шмыгнула носом отнюдь не в стиле хорошо воспитанной леди.
Себастьян еле сдержал смех. Ему невероятно хотелось сжать в объятиях это полное противоречий создание, то острое, как бритва, то ласковое, как котенок, и никогда не отпускать.
Это просто безумие.
Рука Девон коснулась его рубашки на груди, и Себастьян затаил дыхание. О Господи, только бы она каким-нибудь случайным жестом не дотронулась до того места, – тогда все начнется заново.
– О Боже, я измяла ваше жабо! А вы так элегантно и красиво одеты. – Прежде чем он собрался ответить, она произнесла очень странные слова: – Я уверена, что вы понравились бы моей маме.
– А вам, Девон Сент-Джеймс, я нравлюсь?
– Вы не понравились мне в ту первую ночь. И на следующий день тоже. Особенно на следующий день, – подчеркнула она.
То есть в тот день, когда она пыталась его ударить.
– А теперь… Я теперь считаю вас очень хорошим человеком, Себастьян Стирлинг.
Хорошим. Но мысли его хорошими, пожалуй, не назовешь. Теплая, душистая ямка на ее шее притягивала его, как магнит железо, напоминая о других, мягких и бархатистых, углублениях на ее теле, спрятанных под покровом одежды.
Да, мысли у него решительно нечистые.
– Благодарю вас, – произнес он почти грубо.
– Джастин тоже очень славный человек.
Славный. Себастьян в жизни не слышал, чтобы женщины характеризовали его братца подобным словом. Он хрипло откашлялся и сказал:
– Боги небесные, только не говорите этого ему самому. Он мнит себя чрезвычайно опасным.
Крохотная морщинка появилась у Девон между бровей.
– Опасным?
– Да. Он всячески распространяет слухи о том, что ни одна леди не может чувствовать себя в безопасности в его присутствии. – Себастьян улыбнулся. – Сказать по правде, я этому верю.
Девон прищурилась:
– А как насчет вас, сэр? Вы тоже опасный мужчина?
– Сильно в этом сомневаюсь. Джастин, например, считает меня самым порядочным и воспитанным мужчиной из всех, кого он знает.
– Он также считает вас самым утонченным из всех известных ему мужчин.
– Он так вам сказал? Неужели?
– Не в таких точно словах, – призналась она, – однако смысл был именно такой. Я это почувствовала. И еще он сказал, что у вас терпение святого.
– Серьезно? – спросил явно обрадованный Себастьян.
Раздался громкий стук в дверь.
– Милорд, – послышался голос, – ваша карета готова.
Девон отступила на шаг.
– Я не могу дольше вас задерживать.
Себастьян не двинулся с места. Стоял и смотрел на Девон вопрошающим взглядом. Она прочитала его мысли.
– Я больше не плачу, – сказала она. – Нисколько.
Взяла его руку и прижала к своей щеке.
Каждый мускул в теле Себастьяна напрягся. Они стояли совсем рядом, платье Девон касалось полы его сюртука.
Джастин ошибается. У него нет терпения. Совсем нет. Ему хочется прижать Девон к себе и целовать, целовать без конца.
Он поднес ее руку к губам.
– Вы уверены, что с вами все хорошо?
Она кивнула.
Он почти хотел, чтобы она ответила отрицательно.
Ему хотелось послать ко всем чертям свои планы, послать туда же бал у герцогини и вообще весь мир – и остаться здесь.
И тем не менее он подчинился велениям рассудка. Поступил так, как привык поступать с тех лет, когда был еще совсем мальчишкой.
Потому что Себастьян был человеком долга. Он поехал на бал к герцогине и танцевал со всеми возбужденно щебечущими светскими барышнями.
Но он ни секунды не переставал думать о Девон.
И всю ночь перед ним сияли золотистые, радостно сияющие и будоражащие его сердце глаза.
Глава 10
– Вы слышите, Себастьян? Я не хочу быть обузой.
– А вы меня слышите? Девон, вы не обуза. Повторяю: вы не обуза.
Последние три слова он произнес с подчеркнутой выразительностью.
– Тогда позвольте мне зарабатывать свой хлеб. – Слезы у нее на щеках вроде бы начали высыхать. Девон подняла голову и посмотрела на Себастьяна с самым серьезным видом. – Я уже думала об этом, Себастьян. Позвольте мне помогать Танзи или еще кому-то из горничных. Могла бы я помочь и на кухне.
– Этого не будет! – прорычал Себастьян.
– Почему? Я же занималась этим раньше.
– Девон, больше вы этим заниматься не будете. Я не намерен превращать вас в прислугу.
– Я не хочу жить из милости.
Я вам этого и не предлагаю. Я предлагаю помощь там, где есть в ней необходимость. Ну, и я думаю, что вполне в состоянии прокормить вас, да, вас определенно. – Тут он наклонил голову набок, как бы что-то взвешивая в уме. – Но я не вполне уверен насчет Бес… то есть Банни.
Последняя фраза была рассчитана на то, чтобы развеселить Девон.
И он в этом преуспел.
Кончиком пальца он провел по ее губам и пробормотал:
– Кажется, мы улыбаемся?
Внутренний голос говорил ему, что он вступает на опасную почву. Чувствовать ее в своих объятиях, видеть, как она смотрит на него золотистыми глазами, еле заметно улыбаясь… Он и сам невольно улыбнулся и услышал легкий, очень легкий вздох, а потом слова:
– Какая это милая комната.
– Согласен с вами, Девон. – Говоря это, он – опять-таки невольно – слегка коснулся губами ее щеки и с трудом подавил порыв прижаться крепче. – Мы с вами сидим в моем любимом кресле и в моей любимой комнате.
– Как странно, – широко распахнув глаза, произнесла Девон. – Я так и подумала, когда вошла сюда.
Она не спешила убирать голову с его плеча, а маленькую ручку – с его груди.
– Себастьян, неужели вы прочли все эти книги? – почему-то шепотом спросила она.
Боже милостивый, она толкует о чтении! А он только и думает о том, как бы взять ее на руки, отнести к себе в постель, снять с нее одежду и ласкать, любить всю ночь.
Он чувствовал себя возбужденным. Соблазненным завораживающим очарованием милой маленькой бродяжки из Сент-Джайлза. Но боялся напугать ее и не хотел даже говорить с ней на эту тему.
– Разумеется, нет, – ответил он на ее вопрос.
– Почему? – спросила она, словно бы удивленная тем, что такое могло быть.
– Ну, скажем так: прежде всего потому, что их здесь слишком много.
– Если бы я жила здесь, я бы поставила себе целью прочитать каждую книгу в этой библиотеке. – Она отвела глаза и добавила упавшим голосом: – Если бы умела читать.
Сдвинув брови, он задал ей вопрос, который давно уже вертелся у него в голове:
– Скажите, Девон, как это вышло, что у вас очень хорошая речь, но вы при этом даже не умеете читать? – Заметив, что ей явно не хочется отвечать, он продолжал: – Кажется, вы упоминали, что ваша мать была хорошо образованной.
Девон кивнула и, еще немного помолчав, сказала:
– До моего рождения мама зарабатывала на жизнь как гувернантка. Должна вам честно признаться, что она очень хотела научить меня читать, а я сопротивлялась.
Себастьян усмехнулся. Поразительное признание, надо сказать, но хорошо хоть то, что она оказалась настолько честной, что сделала его и не заупрямилась.
– У нас не было денег на книги, – продолжала Девон, – и я по глупости не видела смысла в том, чтобы научиться читать. Этим я очень огорчила маму, – произнесла она тихо. – Теперь я жалею, что была такой своевольной и упрямой, ведь, не откажись я учиться, могла бы стать гувернанткой, как мама. Или компаньонкой у какой-нибудь пожилой вдовы.
– А ваш отец, Девон?
Глаза ее подернулись печалью.
– Он умер до моего рождения.
– Поэтому ваша мать и жила в такой бедности? У нее не было родных, к которым она могла бы обратиться за помощью?
– У нее была единственная сестра, которая умерла в юности. Единственной работой, какую мама могла найти, было шитье. И к сожалению, платили ей мало.
– Наверное, ваши отношения с ней были очень близкими.
Девон кивнула.
– Маму звали Амелией, – сказала она. – Амелией Сент-Джеймс.
Так, стало быть, гувернантка, начал соображать Себастьян. Она хочет быть гувернанткой, как ее мать. Можно ли это устроить? И должно ли? Внутренне она к этому готова, он это чувствовал инстинктивно.
– Если хотите, – медленно заговорил он, – то я мог бы научить вас читать.
– Правда?
– Я не шучу. – Он подумал. – Модистка придет завтра утром. В таком случае мы с вами могли бы начать с послезавтрашнего утра.
– О, Себастьян! – выдохнула она. – Конечно, я хочу этого. Очень хочу!
Однако ее бурная радость оказалась непродолжительной. Губы Девон задрожали, и голос упал, когда она проговорила:
– Я просто не знаю… как мне выразить…
– Только не плакать, – строгим голосом предупредил он.
Не плакать, – повторила она и просияла улыбкой, ради которой Себастьян был готов перекувырнуться публично через голову на каждой площади Лондона. Только бы видеть ее лицо таким вот блаженно радостным, как сейчас.
Он чуть сильнее сжал ее в объятиях – и пульс его снова бешено участился. Бедро Девон прижималось как раз к тому месту, где скрывалось его мужское достоинство, которое тотчас ожило и подскочило вверх. Почувствовала ли она это? Видимо, нет. Лицо ее было слегка запрокинуто, и стройная шея Девон находилась на уровне губ Себастьяна, являя собой открытое приглашение тому, кто изголодался по любовным ласкам.
Стоп, необходимо справиться с соблазном. Эта трезвая мысль промелькнула у Себастьяна в голове именно в ту секунду, когда ему до боли захотелось прижаться губами к ямочке у основания шеи и поцелуй за поцелуем, поднимаясь все выше, проложить себе путь к ее нежным губам.
Ни разу в жизни не испытывал он столь мучительного желания…
Девон высвободилась из его рук и села, оставаясь у него на коленях, и это доставило ему дополнительные – весьма неслабые ощущения. Скрипнув зубами, Себастьян помог Девон встать. Поднимаясь с кресла сам, он повернулся таким образом, чтобы скрыть от глаз Девон свое возбуждение. Девон тряхнула головой и сказала сердито:
– Я, наверное, ужасно выгляжу.
– Вы прекрасно выглядите, Девон, – возразил Себастьян.
Она поморщилась:
– Спасибо на добром слове, но я знаю, что когда плачу, то вид у меня убийственный. Глаза красные, опухшие.
Себастьян достал из кармана носовой платок и вытер слезы на щеках у Девон.
– Так лучше?
Она молча кивнула и шмыгнула носом отнюдь не в стиле хорошо воспитанной леди.
Себастьян еле сдержал смех. Ему невероятно хотелось сжать в объятиях это полное противоречий создание, то острое, как бритва, то ласковое, как котенок, и никогда не отпускать.
Это просто безумие.
Рука Девон коснулась его рубашки на груди, и Себастьян затаил дыхание. О Господи, только бы она каким-нибудь случайным жестом не дотронулась до того места, – тогда все начнется заново.
– О Боже, я измяла ваше жабо! А вы так элегантно и красиво одеты. – Прежде чем он собрался ответить, она произнесла очень странные слова: – Я уверена, что вы понравились бы моей маме.
– А вам, Девон Сент-Джеймс, я нравлюсь?
– Вы не понравились мне в ту первую ночь. И на следующий день тоже. Особенно на следующий день, – подчеркнула она.
То есть в тот день, когда она пыталась его ударить.
– А теперь… Я теперь считаю вас очень хорошим человеком, Себастьян Стирлинг.
Хорошим. Но мысли его хорошими, пожалуй, не назовешь. Теплая, душистая ямка на ее шее притягивала его, как магнит железо, напоминая о других, мягких и бархатистых, углублениях на ее теле, спрятанных под покровом одежды.
Да, мысли у него решительно нечистые.
– Благодарю вас, – произнес он почти грубо.
– Джастин тоже очень славный человек.
Славный. Себастьян в жизни не слышал, чтобы женщины характеризовали его братца подобным словом. Он хрипло откашлялся и сказал:
– Боги небесные, только не говорите этого ему самому. Он мнит себя чрезвычайно опасным.
Крохотная морщинка появилась у Девон между бровей.
– Опасным?
– Да. Он всячески распространяет слухи о том, что ни одна леди не может чувствовать себя в безопасности в его присутствии. – Себастьян улыбнулся. – Сказать по правде, я этому верю.
Девон прищурилась:
– А как насчет вас, сэр? Вы тоже опасный мужчина?
– Сильно в этом сомневаюсь. Джастин, например, считает меня самым порядочным и воспитанным мужчиной из всех, кого он знает.
– Он также считает вас самым утонченным из всех известных ему мужчин.
– Он так вам сказал? Неужели?
– Не в таких точно словах, – призналась она, – однако смысл был именно такой. Я это почувствовала. И еще он сказал, что у вас терпение святого.
– Серьезно? – спросил явно обрадованный Себастьян.
Раздался громкий стук в дверь.
– Милорд, – послышался голос, – ваша карета готова.
Девон отступила на шаг.
– Я не могу дольше вас задерживать.
Себастьян не двинулся с места. Стоял и смотрел на Девон вопрошающим взглядом. Она прочитала его мысли.
– Я больше не плачу, – сказала она. – Нисколько.
Взяла его руку и прижала к своей щеке.
Каждый мускул в теле Себастьяна напрягся. Они стояли совсем рядом, платье Девон касалось полы его сюртука.
Джастин ошибается. У него нет терпения. Совсем нет. Ему хочется прижать Девон к себе и целовать, целовать без конца.
Он поднес ее руку к губам.
– Вы уверены, что с вами все хорошо?
Она кивнула.
Он почти хотел, чтобы она ответила отрицательно.
Ему хотелось послать ко всем чертям свои планы, послать туда же бал у герцогини и вообще весь мир – и остаться здесь.
И тем не менее он подчинился велениям рассудка. Поступил так, как привык поступать с тех лет, когда был еще совсем мальчишкой.
Потому что Себастьян был человеком долга. Он поехал на бал к герцогине и танцевал со всеми возбужденно щебечущими светскими барышнями.
Но он ни секунды не переставал думать о Девон.
И всю ночь перед ним сияли золотистые, радостно сияющие и будоражащие его сердце глаза.
Глава 10
Двумя днями позже Девон ровно в девять часов утра явилась в библиотеку. Себастьян уже ждал ее там. Солнечный луч, проникший в комнату через окно, высветил четкие очертания его густых бровей, линии красиво вылепленного носа и плотно сжатые, по-мужски твердые губы.
Странное чувство охватило ее. Она стояла, не в силах сдвинуться с места, словно приросла к полу. И едва могла справиться с таким естественным и простым действием, как дыхание. И откуда взялось это стеснение в груди? Инстинктивно она догадывалась, что это как-то связано с нехваткой воздуха в легких… а также с Себастьяном, с его присутствием.
Он что-то деловито писал на листке пергаментной бумаги. Если и заметил, что она стоит на пороге, то никак этого не показал. Девон обратила внимание на его пальцы – сильные, длинные и смуглые.
Со все еще стесненным дыханием она наблюдала за тем, как он аккуратно складывает листок втрое, капает на него растопленным воском и прижимает к воску свою печатку. Вид его рук породил у нее желание спрятать собственные, и Девон укрыла их в складках юбки. Танзи дала ей целебный бальзам, чтобы она втирала его в кожу каждый вечер перед сном, но руки все еще были потрескавшиеся и сухие.
Он, как видно, заметил ее присутствие. Отодвинул стул от стола, встал и проговорил с улыбкой:
– Прекрасно, я вижу, что вы готовы к занятиям.
Девон поспешила взять себя в руки. Подняла повыше голову и вошла в комнату. Двигаясь мимо книжных полок, она вела пальцем по корешкам толстых томов, выстроившихся в ряды.
– Да, я готова, – сказала она, вытаскивая с полки какой-то из томов. – Вот эту, – заявила она, легонько похлопав ладонью по обложке с золотым тиснением. – Я хочу прочитать эту книгу.
Себастьян взглянул на обложку.
– Это собрание английского фольклора. Волшебные сказки. Насколько помню, одна из любимых книг Джулианны. – Он помолчал. – Если она вам понравится, то есть еще парочка братьев, которые пишут замечательные сказки, просто очаровательные, как мне говорили. Кажется, их вторая книга вышла в этом году.
– Тогда я прочту и то и другое, – сказала Девон.
Какое-то быстрое и немного необычное выражение промелькнуло по его лицу и тотчас исчезло, но Девон успела его заметить.
– В чем дело? Я думала, вам понравится, если я так сделаю.
– Мне понравилось, Девон, я просто боюсь, что поспешил со своим сообщением. Книги этих замечательных братьев написаны по-немецки.
– Два брата, вы говорите?
– Да. Братья Гримм.
– Вы живете в этом большом доме вдвоем с вашим братом Джастином. Может, и вы начнете когда-нибудь вместе писать сказки.
– Сказки? – Он усмехнулся. – Поверьте, Девон, что это дело лучше всего предоставить братьям Гримм.
Девон почудилось, что в глазах у него появилось грустное выражение. Она поставила книгу обратно на полку и вернулась к столу.
– А вы умеете читать по-немецки?
– Да. Боюсь, это не слишком красивый язык. Впрочем, говорят, что у меня ужасное произношение.
Девон была потрясена тем, что ее учитель говорит и читает по-немецки.
– Вы знаете еще какие-нибудь языки? – спросила она.
– Разумеется, но еще только греческий и латынь.
Разумеется. Девон заметно приуныла: вряд ли ей удастся преодолеть препятствия на пути между ней и образованием.
Выражение лица выдало Девон, и Себастьян поспешил ее успокоить:
– Вам нет необходимости изучать греческий и латынь, да и немецкий тоже. Немножко французского, не более того.
– Французского? – удивилась она. – Зачем? Мы же воевали с французами. И не любим их.
Себастьян рассмеялся:
– Я знаю. Вернее сказать, я вас понимаю, но мы живем в таком странном мире. Все французское у нас в чести, начиная с фасонов одежды, Бог мой, даже повара! Портниха уже более не портниха, а модистка. Дети должны учиться французскому языку, а значит, гувернантка обязана его знать.
Девон немного подумала.
– А ваш повар тоже француз?
– О нет! Я вполне доволен моей истинно английской кухаркой.
Девон все еще находилась где-то между надеждой и страхом.
– А чему еще я должна научиться? – неуверенно спросила она.
– Я буду рад дать вам несколько уроков истории и географии, покажу, как вести записи расходов. Когда моя сестра Джулианна вернется с континента, она научит вас манерам настоящей леди, а также музыке, танцам, вышиванию, рисованию. Сама она делает прекрасные акварели.
Вышиванию? Боже милостивый, почему она не научилась от мамы хотя бы искусству вязать на спицах? И рисовать красками… Она осталась совершенной неумехой в таких вещах. На сердце Девон словно лег тяжелый камень. Но не успела она опомниться, как ее подбородка коснулись длинные пальцы. Легким движением большого и указательного пальцев Себастьян приподнял ее низко опущенную голову и посмотрел ей в глаза.
– Да не огорчайтесь вы так, Девон. Вы справитесь со всем этим. Я верю в ваши силы.
Но в голове у нее все еще царил хаос отчаянного беспокойства. Сумеет ли она? И сколько времени ей на все это понадобится? Может, стоило бы задать вопрос, каким временем она располагает? Ведь она не имеет представления, на какой срок он позволит ей остаться у него в доме.
Ей ужасно хотелось верить ему. И его спокойная убежденность помогла поверить.
Она добьется своего, твердо сказала она себе. Научится читать и всему прочему, о чем он говорил. Стимул был весьма убедительный: она ни за что не хочет возвращаться на работу в «Воронье гнездо». И ни за что не вернется в Сент-Джайлз.
Справится со своей неуверенностью. Со своей слабостью. Это единственная возможность улучшить собственную жизнь, и она будет попросту дурой, если не воспользуется такой возможностью.
На ее губах появилась чуть заметная улыбка.
– В таком случае, сэр, на станем тянуть время. Проницательные серые глаза смотрели на нее одобрительно.
– Отличная мысль, – похвалил он Девон и тотчас перешел к сугубо деловому тону: – Кажется, вы упоминали, что знаете буквы?
– Да, мама обычно изображала их прямо на земле, когда мы гуляли. Думаю, я их помню. – Соединив перед собой кончики пальцев обеих рук и прикрыв глаза, Девон начала вслух произносить названия букв алфавита.
– Отлично. – Себастьян одобрительно кивнул. – Это значительно упростит дело.
Так и начались их занятия.
Следующие четыре дня Девон и Себастьян занимались ее образованием с девяти утра и до четырех часов дня, уединившись либо в библиотеке, либо у него в кабинете. Делали перерыв только на ленч, а заканчивали к чаю. Себастьян был человеком слова, весьма пунктуальным и никогда не запаздывал к началу занятий.
К тому же он был твердым приверженцем раз навсегда усвоенных привычек.
Неудивительно, что Девон испытывала острое чувство вины, когда остановилась однажды утром у двери его спальни.
Соблазн был непреодолимым. Горничная только что вышла из комнаты с охапкой постельного белья в руках. Девон была уже хорошо знакома с заведенными в доме порядками. Она знала, что служанка сюда уже не вернется. И Себастьян тоже – она слышала раскаты его баритона, доносившиеся с нижнего этажа.
Затаив дыхание, Девон вошла в спальню.
Комната была совершенно в духе ее хозяина: строгих пропорций, затемненная, обставлена красивой мебелью. Девон прошла мимо большой кровати с четырьмя столбиками для балдахина. С отчаянно колотящимся сердцем открыла она дверцу массивного зеркального шкафа. Ее обволокло запахом свежего, накрахмаленного белья – запахом Себастьяна. Стараясь ничего не сдвинуть с места, Девон пошарила одной рукой за стопкой аккуратно сложенных шейных платков. Дотрагиваясь до вещей Себастьяна, она испытывала такое чувство, словно дотрагивается до него самого. Прогнав по возможности от себя это странное и возбуждающее ощущение, она возобновила свои поиски.
Какая досада! Там ничего не было.
Она огляделась и увидела бюро со множеством выдвижных ящиков. Сердце вновь сильно забилось от страха и волнения, но Девон все же выдвинула верхний ящик. От этого движения опасно накренилась стоящая на крышке бюро ваза в форме античной урны, Девон едва успела ее подхватить. Ругнув себя, она выдвинула следующий ящик. Сдерживая нетерпение, открыла третий. В луче света, падающего через окно, в этом третьем ящике что-то сверкнуло. Неужели это ее ожерелье? Вне себя от волнения, Девон потянулась за ним.
В эту минуту что-то дотронулось до ее юбки. В полной панике Девон посмотрела вниз. С нервным смешочком наклонилась, чтобы погладить Банни по голове, потом снова запустила руку в ящик бюро.
И тут она услышала предостерегающее ворчание собаки.
Девон застыла на месте, выдернув руку из ящика. Даже не поворачивая головы, она поняла, что поймана на месте преступления. Черт возьми, как мог этот большой мужчина подойти настолько бесшумно?
Она обернулась. Себастьян стоял в трех шагах от нее в непринужденной позе, скрестив руки на груди и прислонившись одним плечом к стене. Обтягивающие коричневые панталоны обрисовывали каждый мускул сильных ног. На ногах начищенные до сияющего блеска черные короткие сапоги.
Он казался совершенно невозмутимым. Даже вполне доброжелательным. Неужели этого человека ничто не в состоянии вывести из себя? Он неправдоподобно спокоен. Но у Девон все задрожало внутри, когда она поняла, что эта внешняя невозмутимость опасна. Черты его смуглого лица как бы заострились, квадратный подбородок выступил вперед, и даже ямочка на нем обозначилась четче.
Щеки у Девон вспыхнули огнем, но она не испугалась.
– Ну, Девон, – заговорил Себастьян холодно-вежливым тоном, – вы можете хоть что-нибудь сказать в свое оправдание?
– Да, – огрызнулась она. – Вы что, вечно намереваетесь ко мне подкрадываться?
Лицо у Себастьяна стало еще более мрачным.
– Подозреваю, что вы мне и на этот раз скажете, что вы не воровка.
– Совершенно верно. Я ищу свое ожерелье.
– Почему вы не попросили его у меня?
– А вы бы мне его отдали? – выпалила Девон в ответ.
Какая-то тень промелькнула по его лицу, и тень эта почему-то вызвала у Девон мгновенную вспышку гнева.
– Отдали бы? – потребовала она.
– Не знаю.
Гневное возмущение вспыхнуло в ее глазах.
– Тогда вам понятно, почему я не попросила вас. И во всяком случае, это вы – вор! Вы украли у меня ожерелье, Себастьян.
– То, что у вас когда-то было ожерелье, еще не свидетельствует о том, что вы являетесь его владелицей. Напомню вам, что замочек сломан.
– Это я его сломала!
– Хорошо, что вы хоть это признаете. Подозреваю, что нет нужды спрашивать, при каких обстоятельствах это произошло.
Последние слова сопровождались весьма выразительным, «понимающим» движением бровей.
Даже если бы он спросил, при каких обстоятельствах, Девон ему не сказала бы. Она никогда не забывала о том, как случилось, что она сломала замочек ожерелья. Она в те уже далекие годы редко спрашивала мать о своем отце, поняв, насколько мучительны для той подобные расспросы. Мама почти ничего не говорила о нем, но каждый раз неизменно упоминала, что он был человеком знатного происхождения. Эти скудные сведения не приносили Девон ни пользы, ни радости, тем более что дети, с которыми она иногда играла, смеялись над ней и дразнили ублюдком.
– Ты говорила, что мой папа джентльмен, – сказала Девон однажды матери, горько расплакавшись.
– Он им и был, – коротко ответила та, и лицо ее исказила боль.
– Тогда почему другие дети называют меня ублюдком? – выкрикнула Девон. – Почему?
В жизни ей не забыть потрясенный взгляд матери, когда та бережным движением отвела прядь волос со щеки дочери и произнесла горестно и нежно:
– Девон… Бедная ты, бедная моя девочка.
Тогда мать и рассказала ей всю правду.
– Однажды летом, в то время я была совсем молодая и служила гувернанткой у племянниц хозяев дома в одной очень богатой семье, я полюбила… Полюбила сына хозяев. Это подарок от него. – Она дотронулась до ожерелья у себя на шее. – Я была глупа, не понимала, что он мне не пара, он, со своим огромным богатством и знатностью. Когда я говорила ему о своей любви, он сказал, что не может… не хочет на мне жениться. Он… бросил меня.
Итак, это оказалось правдой. Ее отец – человек знатный.
Но вряд ли порядочный.
Голос матери дрогнул, и она продолжала:
– Я уехала в Лондон, собственной семьи у меня не было, я осталась совсем одинокой. Через несколько недель я узнала, что твой отец погиб во время несчастного случая на скачках. А потом поняла, что ношу под сердцем его ребенка. – Слова, казалось, застревали у нее в горле. – Работы было мало, но я не могла отказаться от тебя… не могла! И не могла обратиться к его родным. Возможно, из гордости. А возможно, из упрямства, такого же, как у тебя. Но больше всего меня мучил страх, о, какой страх! Его семья была настолько влиятельной и богатой, что тебя могли отнять у меня, а я поняла, что не могу этого допустить, особенно когда увидела тебя. – Лицо у мамы вдруг сделалось задумчивым, она долго молчала, перебирая пальцами ожерелье у себя на шее. – Ты унаследовала его вспыльчивость, – продолжила она шепотом. – Его порывистость. И у тебя такие же глаза, какие были у него.
Но, слушая признания матери, Девон с каждой минутой все сильнее пылала негодованием – таким, какого никогда не замечала у Амелии. Она злилась на то, что мама страдает от неутолимой печали, которую и сейчас видела у нее в глазах.
Несмотря на то что он от нее отказался, мать не перестала любить отца. Девон же его ненавидела за то, что он причинил им столько горя.
– Зачем ты это носишь? – закричала тогда она и сорвала ожерелье с шеи матери. – Зачем?
Мать заплакала.
То был их последний разговор об отце. И последний случай, когда дочь довела мать до слез. Но Девон не могла простить себе этого случая – она поняла, какую великую ценность представляло ожерелье для матери…
Девон медленно подняла глаза на Себастьяна и проговорила с нескрываемой злостью:
– Это мое ожерелье! Его подарил моей матери… очень богатый человек.
– Ваши возражения становятся утомительными, Девон. Должен признать, что в вас произошла замечательная перемена. Я почти полностью уверовал в то, что вы не воровка. Но сейчас мне кажется, что я должен вас предостеречь. Я терпеть не могу, когда меня используют. И не желаю быть обманутым.
Обманутым! Девон процедила сквозь зубы:
– Я обещала маме, что никогда не стану воровкой, проституткой или нищенкой, и я сдержу слово!
Его молчание ясно свидетельствовало о недоверии. В полном бешенстве она обозвала Себастьяна таким нецензурным словом, что он ушам своим не поверил.
– Ругательствам вы тоже научились от матери?
– Мама ни разу не слышала, чтобы я выругалась. Она была самым добрым, самым деликатным человеком из всех, кого я знала, и я ни за что не унизила бы ее подобным образом. А вы – дело другое.
– Так я и понимаю. Жаль, что вас не научили контролировать вашу речь.
Девон сделала реверанс и сказала с ядовитой любезностью:
– Как, сэр? Вы не ожидали от меня ничего подобного?
Странное чувство охватило ее. Она стояла, не в силах сдвинуться с места, словно приросла к полу. И едва могла справиться с таким естественным и простым действием, как дыхание. И откуда взялось это стеснение в груди? Инстинктивно она догадывалась, что это как-то связано с нехваткой воздуха в легких… а также с Себастьяном, с его присутствием.
Он что-то деловито писал на листке пергаментной бумаги. Если и заметил, что она стоит на пороге, то никак этого не показал. Девон обратила внимание на его пальцы – сильные, длинные и смуглые.
Со все еще стесненным дыханием она наблюдала за тем, как он аккуратно складывает листок втрое, капает на него растопленным воском и прижимает к воску свою печатку. Вид его рук породил у нее желание спрятать собственные, и Девон укрыла их в складках юбки. Танзи дала ей целебный бальзам, чтобы она втирала его в кожу каждый вечер перед сном, но руки все еще были потрескавшиеся и сухие.
Он, как видно, заметил ее присутствие. Отодвинул стул от стола, встал и проговорил с улыбкой:
– Прекрасно, я вижу, что вы готовы к занятиям.
Девон поспешила взять себя в руки. Подняла повыше голову и вошла в комнату. Двигаясь мимо книжных полок, она вела пальцем по корешкам толстых томов, выстроившихся в ряды.
– Да, я готова, – сказала она, вытаскивая с полки какой-то из томов. – Вот эту, – заявила она, легонько похлопав ладонью по обложке с золотым тиснением. – Я хочу прочитать эту книгу.
Себастьян взглянул на обложку.
– Это собрание английского фольклора. Волшебные сказки. Насколько помню, одна из любимых книг Джулианны. – Он помолчал. – Если она вам понравится, то есть еще парочка братьев, которые пишут замечательные сказки, просто очаровательные, как мне говорили. Кажется, их вторая книга вышла в этом году.
– Тогда я прочту и то и другое, – сказала Девон.
Какое-то быстрое и немного необычное выражение промелькнуло по его лицу и тотчас исчезло, но Девон успела его заметить.
– В чем дело? Я думала, вам понравится, если я так сделаю.
– Мне понравилось, Девон, я просто боюсь, что поспешил со своим сообщением. Книги этих замечательных братьев написаны по-немецки.
– Два брата, вы говорите?
– Да. Братья Гримм.
– Вы живете в этом большом доме вдвоем с вашим братом Джастином. Может, и вы начнете когда-нибудь вместе писать сказки.
– Сказки? – Он усмехнулся. – Поверьте, Девон, что это дело лучше всего предоставить братьям Гримм.
Девон почудилось, что в глазах у него появилось грустное выражение. Она поставила книгу обратно на полку и вернулась к столу.
– А вы умеете читать по-немецки?
– Да. Боюсь, это не слишком красивый язык. Впрочем, говорят, что у меня ужасное произношение.
Девон была потрясена тем, что ее учитель говорит и читает по-немецки.
– Вы знаете еще какие-нибудь языки? – спросила она.
– Разумеется, но еще только греческий и латынь.
Разумеется. Девон заметно приуныла: вряд ли ей удастся преодолеть препятствия на пути между ней и образованием.
Выражение лица выдало Девон, и Себастьян поспешил ее успокоить:
– Вам нет необходимости изучать греческий и латынь, да и немецкий тоже. Немножко французского, не более того.
– Французского? – удивилась она. – Зачем? Мы же воевали с французами. И не любим их.
Себастьян рассмеялся:
– Я знаю. Вернее сказать, я вас понимаю, но мы живем в таком странном мире. Все французское у нас в чести, начиная с фасонов одежды, Бог мой, даже повара! Портниха уже более не портниха, а модистка. Дети должны учиться французскому языку, а значит, гувернантка обязана его знать.
Девон немного подумала.
– А ваш повар тоже француз?
– О нет! Я вполне доволен моей истинно английской кухаркой.
Девон все еще находилась где-то между надеждой и страхом.
– А чему еще я должна научиться? – неуверенно спросила она.
– Я буду рад дать вам несколько уроков истории и географии, покажу, как вести записи расходов. Когда моя сестра Джулианна вернется с континента, она научит вас манерам настоящей леди, а также музыке, танцам, вышиванию, рисованию. Сама она делает прекрасные акварели.
Вышиванию? Боже милостивый, почему она не научилась от мамы хотя бы искусству вязать на спицах? И рисовать красками… Она осталась совершенной неумехой в таких вещах. На сердце Девон словно лег тяжелый камень. Но не успела она опомниться, как ее подбородка коснулись длинные пальцы. Легким движением большого и указательного пальцев Себастьян приподнял ее низко опущенную голову и посмотрел ей в глаза.
– Да не огорчайтесь вы так, Девон. Вы справитесь со всем этим. Я верю в ваши силы.
Но в голове у нее все еще царил хаос отчаянного беспокойства. Сумеет ли она? И сколько времени ей на все это понадобится? Может, стоило бы задать вопрос, каким временем она располагает? Ведь она не имеет представления, на какой срок он позволит ей остаться у него в доме.
Ей ужасно хотелось верить ему. И его спокойная убежденность помогла поверить.
Она добьется своего, твердо сказала она себе. Научится читать и всему прочему, о чем он говорил. Стимул был весьма убедительный: она ни за что не хочет возвращаться на работу в «Воронье гнездо». И ни за что не вернется в Сент-Джайлз.
Справится со своей неуверенностью. Со своей слабостью. Это единственная возможность улучшить собственную жизнь, и она будет попросту дурой, если не воспользуется такой возможностью.
На ее губах появилась чуть заметная улыбка.
– В таком случае, сэр, на станем тянуть время. Проницательные серые глаза смотрели на нее одобрительно.
– Отличная мысль, – похвалил он Девон и тотчас перешел к сугубо деловому тону: – Кажется, вы упоминали, что знаете буквы?
– Да, мама обычно изображала их прямо на земле, когда мы гуляли. Думаю, я их помню. – Соединив перед собой кончики пальцев обеих рук и прикрыв глаза, Девон начала вслух произносить названия букв алфавита.
– Отлично. – Себастьян одобрительно кивнул. – Это значительно упростит дело.
Так и начались их занятия.
Следующие четыре дня Девон и Себастьян занимались ее образованием с девяти утра и до четырех часов дня, уединившись либо в библиотеке, либо у него в кабинете. Делали перерыв только на ленч, а заканчивали к чаю. Себастьян был человеком слова, весьма пунктуальным и никогда не запаздывал к началу занятий.
К тому же он был твердым приверженцем раз навсегда усвоенных привычек.
Неудивительно, что Девон испытывала острое чувство вины, когда остановилась однажды утром у двери его спальни.
Соблазн был непреодолимым. Горничная только что вышла из комнаты с охапкой постельного белья в руках. Девон была уже хорошо знакома с заведенными в доме порядками. Она знала, что служанка сюда уже не вернется. И Себастьян тоже – она слышала раскаты его баритона, доносившиеся с нижнего этажа.
Затаив дыхание, Девон вошла в спальню.
Комната была совершенно в духе ее хозяина: строгих пропорций, затемненная, обставлена красивой мебелью. Девон прошла мимо большой кровати с четырьмя столбиками для балдахина. С отчаянно колотящимся сердцем открыла она дверцу массивного зеркального шкафа. Ее обволокло запахом свежего, накрахмаленного белья – запахом Себастьяна. Стараясь ничего не сдвинуть с места, Девон пошарила одной рукой за стопкой аккуратно сложенных шейных платков. Дотрагиваясь до вещей Себастьяна, она испытывала такое чувство, словно дотрагивается до него самого. Прогнав по возможности от себя это странное и возбуждающее ощущение, она возобновила свои поиски.
Какая досада! Там ничего не было.
Она огляделась и увидела бюро со множеством выдвижных ящиков. Сердце вновь сильно забилось от страха и волнения, но Девон все же выдвинула верхний ящик. От этого движения опасно накренилась стоящая на крышке бюро ваза в форме античной урны, Девон едва успела ее подхватить. Ругнув себя, она выдвинула следующий ящик. Сдерживая нетерпение, открыла третий. В луче света, падающего через окно, в этом третьем ящике что-то сверкнуло. Неужели это ее ожерелье? Вне себя от волнения, Девон потянулась за ним.
В эту минуту что-то дотронулось до ее юбки. В полной панике Девон посмотрела вниз. С нервным смешочком наклонилась, чтобы погладить Банни по голове, потом снова запустила руку в ящик бюро.
И тут она услышала предостерегающее ворчание собаки.
Девон застыла на месте, выдернув руку из ящика. Даже не поворачивая головы, она поняла, что поймана на месте преступления. Черт возьми, как мог этот большой мужчина подойти настолько бесшумно?
Она обернулась. Себастьян стоял в трех шагах от нее в непринужденной позе, скрестив руки на груди и прислонившись одним плечом к стене. Обтягивающие коричневые панталоны обрисовывали каждый мускул сильных ног. На ногах начищенные до сияющего блеска черные короткие сапоги.
Он казался совершенно невозмутимым. Даже вполне доброжелательным. Неужели этого человека ничто не в состоянии вывести из себя? Он неправдоподобно спокоен. Но у Девон все задрожало внутри, когда она поняла, что эта внешняя невозмутимость опасна. Черты его смуглого лица как бы заострились, квадратный подбородок выступил вперед, и даже ямочка на нем обозначилась четче.
Щеки у Девон вспыхнули огнем, но она не испугалась.
– Ну, Девон, – заговорил Себастьян холодно-вежливым тоном, – вы можете хоть что-нибудь сказать в свое оправдание?
– Да, – огрызнулась она. – Вы что, вечно намереваетесь ко мне подкрадываться?
Лицо у Себастьяна стало еще более мрачным.
– Подозреваю, что вы мне и на этот раз скажете, что вы не воровка.
– Совершенно верно. Я ищу свое ожерелье.
– Почему вы не попросили его у меня?
– А вы бы мне его отдали? – выпалила Девон в ответ.
Какая-то тень промелькнула по его лицу, и тень эта почему-то вызвала у Девон мгновенную вспышку гнева.
– Отдали бы? – потребовала она.
– Не знаю.
Гневное возмущение вспыхнуло в ее глазах.
– Тогда вам понятно, почему я не попросила вас. И во всяком случае, это вы – вор! Вы украли у меня ожерелье, Себастьян.
– То, что у вас когда-то было ожерелье, еще не свидетельствует о том, что вы являетесь его владелицей. Напомню вам, что замочек сломан.
– Это я его сломала!
– Хорошо, что вы хоть это признаете. Подозреваю, что нет нужды спрашивать, при каких обстоятельствах это произошло.
Последние слова сопровождались весьма выразительным, «понимающим» движением бровей.
Даже если бы он спросил, при каких обстоятельствах, Девон ему не сказала бы. Она никогда не забывала о том, как случилось, что она сломала замочек ожерелья. Она в те уже далекие годы редко спрашивала мать о своем отце, поняв, насколько мучительны для той подобные расспросы. Мама почти ничего не говорила о нем, но каждый раз неизменно упоминала, что он был человеком знатного происхождения. Эти скудные сведения не приносили Девон ни пользы, ни радости, тем более что дети, с которыми она иногда играла, смеялись над ней и дразнили ублюдком.
– Ты говорила, что мой папа джентльмен, – сказала Девон однажды матери, горько расплакавшись.
– Он им и был, – коротко ответила та, и лицо ее исказила боль.
– Тогда почему другие дети называют меня ублюдком? – выкрикнула Девон. – Почему?
В жизни ей не забыть потрясенный взгляд матери, когда та бережным движением отвела прядь волос со щеки дочери и произнесла горестно и нежно:
– Девон… Бедная ты, бедная моя девочка.
Тогда мать и рассказала ей всю правду.
– Однажды летом, в то время я была совсем молодая и служила гувернанткой у племянниц хозяев дома в одной очень богатой семье, я полюбила… Полюбила сына хозяев. Это подарок от него. – Она дотронулась до ожерелья у себя на шее. – Я была глупа, не понимала, что он мне не пара, он, со своим огромным богатством и знатностью. Когда я говорила ему о своей любви, он сказал, что не может… не хочет на мне жениться. Он… бросил меня.
Итак, это оказалось правдой. Ее отец – человек знатный.
Но вряд ли порядочный.
Голос матери дрогнул, и она продолжала:
– Я уехала в Лондон, собственной семьи у меня не было, я осталась совсем одинокой. Через несколько недель я узнала, что твой отец погиб во время несчастного случая на скачках. А потом поняла, что ношу под сердцем его ребенка. – Слова, казалось, застревали у нее в горле. – Работы было мало, но я не могла отказаться от тебя… не могла! И не могла обратиться к его родным. Возможно, из гордости. А возможно, из упрямства, такого же, как у тебя. Но больше всего меня мучил страх, о, какой страх! Его семья была настолько влиятельной и богатой, что тебя могли отнять у меня, а я поняла, что не могу этого допустить, особенно когда увидела тебя. – Лицо у мамы вдруг сделалось задумчивым, она долго молчала, перебирая пальцами ожерелье у себя на шее. – Ты унаследовала его вспыльчивость, – продолжила она шепотом. – Его порывистость. И у тебя такие же глаза, какие были у него.
Но, слушая признания матери, Девон с каждой минутой все сильнее пылала негодованием – таким, какого никогда не замечала у Амелии. Она злилась на то, что мама страдает от неутолимой печали, которую и сейчас видела у нее в глазах.
Несмотря на то что он от нее отказался, мать не перестала любить отца. Девон же его ненавидела за то, что он причинил им столько горя.
– Зачем ты это носишь? – закричала тогда она и сорвала ожерелье с шеи матери. – Зачем?
Мать заплакала.
То был их последний разговор об отце. И последний случай, когда дочь довела мать до слез. Но Девон не могла простить себе этого случая – она поняла, какую великую ценность представляло ожерелье для матери…
Девон медленно подняла глаза на Себастьяна и проговорила с нескрываемой злостью:
– Это мое ожерелье! Его подарил моей матери… очень богатый человек.
– Ваши возражения становятся утомительными, Девон. Должен признать, что в вас произошла замечательная перемена. Я почти полностью уверовал в то, что вы не воровка. Но сейчас мне кажется, что я должен вас предостеречь. Я терпеть не могу, когда меня используют. И не желаю быть обманутым.
Обманутым! Девон процедила сквозь зубы:
– Я обещала маме, что никогда не стану воровкой, проституткой или нищенкой, и я сдержу слово!
Его молчание ясно свидетельствовало о недоверии. В полном бешенстве она обозвала Себастьяна таким нецензурным словом, что он ушам своим не поверил.
– Ругательствам вы тоже научились от матери?
– Мама ни разу не слышала, чтобы я выругалась. Она была самым добрым, самым деликатным человеком из всех, кого я знала, и я ни за что не унизила бы ее подобным образом. А вы – дело другое.
– Так я и понимаю. Жаль, что вас не научили контролировать вашу речь.
Девон сделала реверанс и сказала с ядовитой любезностью:
– Как, сэр? Вы не ожидали от меня ничего подобного?