Страница:
Образование – это то, что остается после того, как забыто все, чему нас обучали.
Большинство ошибок обусловлено тем, что человеческий мозг склонен принимать символ за живую реальность.
Я верю в Бога Спинозы, который являет себя в гармонии сущего, но не в Бога, который возится с судьбами и поступками людей.
Бог изощрен, но Он не злонамерен!
Нет ни одной идеи, в которой я был бы уверен, что она иыоер-жит испытание временем.
Я никогда не думаю о будущем. Оно наступает довольно быстро.
Если бы мы не жили среди нетерпимого, узколобого и дикого люда, я был бы первым, кто отверг бы принципы национализма во имя идеи о едином человечестве.
Тот, кто выступает сегодня против идеалов разума и личностной свободы, тот, кто с помощью грубой животной силы пытается насадить бесчувственный мир раболепия, не может не усматривать в еврее своего непримиримого врага.
Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая любовь к справедливости, стремление к личностной независимости, – вот черты еврейской традиции, которая вынуждает меня благодарить Господа за мою принадлежность к этому народу.
Сегодня каждый еврей сознает, что быть евреем значит нести серьезную ответственность не только за свою общину, но также за все человечество.
Если моя теория относительности будет успешно доказана, Германия объявит меня немцем, а Франция – гражданином Вселенной. Если же моя теория окажется ошибочной, Франция заявит, что я – немец, а Германия возвестит миру, что я – еврей.
ФРЕЙД О ЮДОФОБИИ
Если учесть, что наука обрела в сегодняшнем мире статус религиозной моралистики древности, то австрийского психиатра Зигмунда Фрейда (1856-1539) можно уподобить самому Христу. Подобно последнему, Фрейд выделился среди коллег стремлением и способностью к синтезированию своих конкретных наблюдений и открытий на уровне всеприложимых истин. Если б даже не нынешнее заискивание перед науками, это обеспечило бы ему репутацию одного из видных мудрецов современности. Открытый им метод анализа психики был тотчас же признан как универсальное средство объяснения и формирования отдельной человеческой души. И не только: с помощью этого метода стало возможным объяснять не только поведение индивида в группе людей, но также поведение народа в истории. По сути дела, он оказался столь же универсальным, сколь марксова теория, с той, конечно, разницей, что если Маркс рассматривал триаду человек-общество-история с позиций заключительного ее звена, с позиций абстракций, то Фрейд – с позиций начального, с позиций конкретных фактов о человеческой психике. С Марксом его роднит и безусловно еврейский тип мышления, обусловленный самою традицией еврейского духа: известно, например, что еврейский мистицизм оказал на Фрейда решающее влияние.
Между тем, подобно тому, как "Зохар" – этот шедевр еврейской мистики – углублялся в область неочевидного с тем, чтобы обнаружить в очевидных библейских истинах иной, скрытый смысл, но непременно предельно понятный и предельно сообразный с земным разумом, – подобно этому Фрейд погружался в неосознаваемое с тем, чтобы пригнать его к человеческой способности понимания, ибо, как говорил он, "нет инстанции выше разума". Именно эта задача стояла перед Фрейдом, когда он пытался объяснить то, что стало в веках необъяснимым: ненависть всего мира к малочисленному племени евреев, так много сделавших для человечества, которое так мало им признательно.
Как известно, эту вековую задачу пытались разгадать не раз. Одно из самых традиционных и, казалось бы, правдоподобных объяснений этого парадокса истории сводилось к тому, что евреи были бездомными засидевшимися "визитерами". Это объяснение оказалось в новое время особенно популярным благодаря риторике сионистов: "Мы должны обзавестись собственным домом, и тогда в других домах нас будут принимать как респектабельных гостей". Опыт оказался хитрее этой очевидной истины: евреи обзавелись домом, но отношение к ним, как, впрочем, и к самому их дому вряд ли в целом отличается благородством. Почему? Тут уже логика подсказывает, что она бессильна, и ключ к вековому парадоксу следует искать в области скрытого. Фрейд попытался разглядеть это скрытое с помощью своей теории неврозов и показать потом, что ларчик открывается просто и в нем нет ничего "невиданного".
Изо всех народов, обитавших древле в районе Средиземноморья, евреи являются, пожалуй, единственным, которому удалось сохранить не только имя, но и природу. Выказывая неподражаемую стойкость и волю к жизни, они преодолевали любые испытания, вызывая в свой адрес также и глубокое презрение всего мира. В чем заключается источник еврейской стойкости? Каким именно образом характер еврея связан с его судьбой? Вот вопросы, которые каждому хотелось бы осмыслить глубже.
Можно было бы начать с одной еврейской черты, которая обусловливает отношение этого народа ко всем иным. Известно, что евреи придерживаются на свой счет исключительно высокого мнения и сами себя ставят выше всех иных народов.
То был один-единственный человек по имени Моисей, кто утвердил среди евреев чувство самоуверенности, внушив им мысль, будто они – народ богоизбранный; это он наказал им быть народом святым и держаться особняком среди всех прочих племен и языков; именно через Моисея самоутвержденность евреев была узаконена в религии. Вот почему мы и считаем, что после Бога, который избрал евреев и вывел их из Египта, идет земной Моисей, человек, осуществивший этот египетский исход как бы по господнему наущению. Я решаюсь заявить: то был один-единственный человек, звавшийся Моисей, кто сотворил евреев таковыми, каковы они есть". Именно ему народ этот обязан своею волею к жизни, но в нем же, с другой стороны, и таятся истоки той враждебности, с которой приходилось и приходится сталкиваться евреям. *
* Воспринимая Моисея единственным "виновником" исключительности еврейства, Фрейд исходит из той легенды, будто величайший из пророков Израиля был по происхождению египтянином, который "по негласному требованию народа считается чистокровным евреем". Фрейд предполагает, что, избрав кочующее еврейское племя, Моисей принялся приобщать его к некогда прежде, – "великое "прежде", – существовавшему духу, основанному на единобожии и отраженному в религиозных принципах древнего Египта. Самому Моисею этот дух был известен благодаря его статусу жреца, посвященного в тайны древних преданий. Истоки антисемитизма Фрейд вслед за полусвященной для евреев книгой "Зохар" обнаруживает уже в "изначальном прошлом": зависть и ревность, которые евреи вызывают в среде прочих народов утверждением о собственном первородстве и своей облюбованное™ Богом-Отцом, – это чувство зависти и ревности народы, дескать, еще не сумели превозмочь и изжить; создается впечатление, что весь мир действительно уверовал в эту идею. Первопричину антисемитизма, по мнению Фреда, следует искать в еврейской идее об избранном народе. Этой идее Фрейд пытается противопоставить тезис, что евреи представляют собой народ, избранный не Богом, но Моисеем, который предположительно не был евреем; иными словами, идея избранности евреев – отнюдь не еврейского происхождения. – Н.Д.
Моисеева религия возымела свое действие отнюдь не скоропалительно и непосредственно, но причудливо опосредованным образом, и прошли долгие века прежде, чем ее эффективность оказалась очевидной. Некогда встарь она была навязана еврейству извне, и прошел долгий срок пока ее принял народ; причем трудно сказать – принял ли он ее безоговорочно и целиком или уверовал лишь в отдельные ее предписания.
Я думаю также, что утверждению Моисеевой религии когда-то еще раньше предшествовало аналогичное явление. Предложив свому народу некоего Единого Бога, Моисей не сказал ничего нового, ибо представление о Едином Боге явилось по существу возвращением к тому первоначальному человеческому опыту, память о котором уже давно выветрилась из людского сознания.
…Наиболее ранние из впечатлений, полученных индивидуумом еще в ту пору, когда он едва ли способен их выражать, выказывают себя позже довольно навязчиво, хотя эти впечатления им и не осознаются. Точно также обстоит дело и с наиболее ранним опытом человечества. Идею о Едином Боге следует понимать как некое искаженное во времени воспоминание. Идея Верховного Существа по всей вероятности родилась давно, но лишь когда вся власть стала приписываться одному-единственному Богу, когда стала отвергаться сила всех иных богов, именно тогда величие первобытного отца было восстановлено в своих прежних правах. И вот теперь уже все те эмоции, которые некогда встарь были обусловлены фигурою отца, получили возможность возрождения, обновления и последовательного развития. *
* В начальные времена люди жили маленькими племенами, управлявшимися, как считает Фрейд, старейшинами-отцами на основе грубой силы, подчинения женщин и жестокого контроля над сыновьями. Этой системе пришел конец в результате восстания сыновей, объединившихся воедино против отца, свергнувших его и совместно поглотивших его умерщвленную плоть. Племя, управлявшееся-де прежде отцом, сменилось тотемическим братским кланом. Во имя мир ного сосуществования меж собой братья-победители поставили во главу клана женщину, ради которой они, собственно, и умертвили отца, учредив принцип общности жен. Двойственность отношения сыновей к отцу сохраняется в течение всего последующего развития общества. Вместо отца в качестве племенного тотема провозглашается животное, убийство и оскорбление которого запретно, ибо этот тотем символизирует умерщвленного предка и дух, покровительствующий клану. Раз в год, однако, весь клан собирается на пир, во время которого тотем умерщвляется и разрывается на части. Никто не вправе отказаться от этого празднества, ибо оно торжественно повторяет акт отцеубийства, положивший начало тому, что называется социальным порядком и нравственным Установлением. – Н.Д.
Начальный эффект обновления союза с отцом описан в сцене завещания народу Закона на Синайской горе. То было чувство восхищения, благоговейного страха и бесконечной признательности, чувство, которое охватило весь народ, одержимый стремлением снискать Его любовь: религия Моисея проникнута именно и только этими чувствами по отношению к Богу-Отцу. Уверенность в непоколебимости Его власти, безоговорочная подчиненность Его воле, – нельзя представить себе более сильное выражение первоначальной беспомощности и запуганности сына перед отцом племени, чем здесь. Детские ощущения отличаются несравненной интенсивностью и глубиной по сравнению с чувствами в зрелом возрасте, и один лишь религиозный экстаз способен возвратить взрослому человеку эту интенсивность переживаний. Вот почему всеобщая преданность Богу является первой реакцией на возвращение Всемогущего Отца.
Евреи возлагали на себя бесконечно усложняющиеся обязательства по отречению от власти инстинктов и тем самым достигли – по крайней мере в теории – таких этических высот, которые должны были представляться недостижимыми всем иным народам древности. Это стремление к ограничению собственной животной природы и к ее одухотворению расценивается многими евреями как вторая основная чррта, второе великое достижение своей религии. Что касается нас, мы хотели показать, каким же именно образом этот второй признак еврейской религии обусловлен первой ее чертой, т.е. идеей Единого и Единственного Бога. Как бы то ни было, невозможно отрицать, что этика еврейства вырастает из осознания греха, восходящего, в свою очередь, к чувству подавленной враждебности по отношению к Богу. Это обстоятельство обусловливает особый тип существования, который никогда прежде не обнаруживался и никогда впредь обнаружиться не может.
В последующую эпоху ощущение греха не ограничивается уже сознанием одних только евреев; это гнетущее чувство пронизывает собою душу всех народов Средиземноморья и выражается как смутное ощущение недовольства и неустроенности, как предчувствие беды. Хотя, казалось бы, все кругом намекало или указывало на истинные корни удручающего невроза, охватившего самые различные народы, -тем не менее в четкой своей форме идея действительной причины всеобщего духовного смятения мелькнула опять же в еврейской голове, в голове Саула из Торса, или апостола Павла: "Мы убили Господа Бога, Отца Нашего, и потому мы так несчастны!" Теперь уже должно быть понятно почему именно Павел осознал этот факт как радостную иллюзию: "Мы избавлены от всех грехов наших, ибо один из нас отдал свою жизнь во искупление всеобщей вины ".
…Первородный грех и обретенное через жертвенную смерть Христа спасение, – вот два принципа, образующих основу новой религии, учрежденной Павлом. Вырвавшись за рамки иудаизма, христианская доктрина впитала в себя множество разных элементов и, отрекшись от чистого монотеизма, усвоила ритуалы прочих средиземноморских народов. Основная доктрина новой религии сводилась, конечно же, к примирению с Богом-Отцом, к искуплению свершенного против Него греха; но эта религия сосредоточила внимание и на другой стороне, на Сыне, который, приняв всю тяжесть греха на собственные плечи, сам уже стал Богом наряду с Отцом и по существу даже сменил Его. Будучи по своему происхождению религией Отца, христианство обернулось религией Сына. Христианство не могло не избрать путь вытеснения Отца.
К этой новой доктрине пристала лишь небольшая часть еврейского народа, и те, кто отказался от нее, до сих пор зовутся евреями. Благодаря своему отказу от новой доктрины, они оказались изолированы от остального мира резче, чем когда-либо прежде. С той поры им суждено было страдать от тяжелейшего обвинения в убиении Бога, обвинения, которое стала предъявлять евреям новая религиозная община, включившая в себя помимо самих же евреев также египтян, сирийцев, греков, римлян, а в последствии и тевтонцев. В полной своей форме это обвинение могло бы выглядеть так: они, евреи, не сознают того, что убили Бога, тогда как мы, напротив, сознаем это, а посему снискали себе искупление. Нетрудно понять, какая именно историческая истина скрывается за этими обвинением. Между тем вопрос о том, почему же евреи не приняли никакого участия в прогрессе, вызванном признанием в убиении Бога, – этот вопрос заслуживает специального внимания. Ясно другое: отказавшимся признать вину, им одним суждено было взвалить на собственные плечи всеобщий трагический грех, что и обусловило их жестокие страдания.
Моисей и монотеизм
Изречения
Религию можно было бы назвать общечеловеческим неврозом навязчивости, которая, как и детский невроз, происходит от эдипова комплекса.
Иллюзия – не то же самое, что заблуждение, и ей вовсе и не нужно быть непременно заблуждением.
До тех пор, пока на людей с раннего детства будут влиять как сексуальные, так и религиозные запреты, мы не сумеем по-настоящему определить – что же, собственно, представляют из себя люди.
Так как разум ставит себе те же цели, осуществление которых ожидают от Бога – любовь к человеку и ограничение страдания, – разногласие между ним и верой является временным.
Если бы можно было вынести бремя жизни, можно было бы с готовностью отнестись и к смерти.
Мы, евреи, сохранили наше единство благодаря идеям, и именно благодаря им мы сохранили по сей день и нашу жизнь.
Иллюзии прививаются к нам благодаря тому, что они избавляют нас от боли и взамен доставляют удовольствия. Вот почему не следует роптать, когда они, сталкиваясь с реальностью, разбиваются вдребезги.
Отчего же чем искреннее предавался Богу Израиль, тем строже Он его испытывал, – вот вопрос, который следует оставить без внимания.
Реальность всегда будет оставаться непознаваемой.
БУБЕР: ДИАЛОГ КАК СПАСЕНИЕ
Один еврейский моралист, живший в Германии, предупреждал, что если кто-либо горячо клянется в своем идеализме, следует ненадежнее спрятать золотые часы. Этот совет нередко оказывается резонным. Немецкие философы прошлого столетия,- все, как правило, идеалисты, – "постановили", что история духа – это история его высвобождения ото всего земного. Клянясь в преданности Богу, они отлучили Его от земли и прогнали столь высоко за облака, что там, в разреженном пространстве. Его и след простыл. Недаром поэтому, как говорят, 19-ый век убил Бога.
В нынешнем же веке, если не покидать ту же Германию, был убит уже человек: во имя сотворения идеальной сверхличности Ницше, например, призывал щедро жертвовать большими "стадами средних людей". Эта и подобная ей мораль обосновывалась неотразимо искусно и легко была принята, как известно, не только гитлеровцами и не только в Германии. Между тем, и возвышение-убийство Бога, и презрение к "стадному человеку" оказались актами, хотя и поразительно популярными, но явственно… антиеврейскими; и здесь имеется в виду не столько даже фактические кампании против еврейства, вдохновленные этими идеями, сколько сама их антиеврейская сушность. Осмеяны оказались вековые истины, предложенные когда-то еврейством и принятые остальным миром. Эти истины были объявлены в лучшем случае устарелыми, и если кому-нибудь и было суждено реабилитировать и переосмыслить их заново в свете современной жизни, – то должны были быть прежде всего евреи.
Вот почему неудивительно, что родившийся все в той же Германии еврейский философ Мартин Бубер (1878-1965), человек изощренного вкуса и разума, всю свою жизнь занимается не частностями, к которым, как правило, и проявляют вкус ученые современности, но "азбучными" вопросами существования, как бы откликаясь тем самым на всегда актуальную мысль Л.Толстого: "Зачем говорить утонченности, когда еще остается высказать столько крупных истин". Выска-заннная Бубером крупная истина, уходящая своими корнями в глубины библейского мира и, увы, так еще и не реализованная, проста и величественна: жизнь человека – в диалоге с себе подобным, причем диалог этот спасителен тогда, когда он осуществляется при посредстве Бога, т.е. Его законов и Его заповедей о нравственности и любви. В этом диалоге, заключает Бубер, утверждается и жизненность самого Бога.
Мир будущего: человек и человек
Если индивидуализм занимается лишь частью в человеке, коллективизм рассматривает его лишь как часть: никаких попыток постигнуть человека как целое. Индивидуализм видит человека лишь в его отношении к самому себе, а коллективизм человека не видит вовсе: он видит лишь "общество". В первом случае лик человеческий обезображен, во втором – скрыт.
Оба эти взгляда на жизнь, – современный индивидуализм и современный коллективизм, – какими бы разными обстоятельствами они не были обусловлены, являются выражением одной и той же известной ситуации, в которой оказался современный человек. Эта ситуация характеризуется чувством космической и социальной бездомности, страхом перед мирозданием и страхом перед земной жизнью, что и породило такой тип одиночества, какого, возможно, никогда прежде не существовало. Человек ощущает, что он брошен на произвол судьбы самою природой, как бросают на произвол судьбы неугодного младенца; и в то же время он полностью изолирован посреди суматошного мира. Первой реакцией духа, четко осознавшего эту новую и ужасающую ситуацию, является современный индивидуализм, второй – современный коллективизм.
Несмотря на многочисленные попытки спасения и возрождения индивидуализма, его время вышло. Коллективизм же, наоборот, достиг сегодня высшей точки своего развития, хотя то здесь, то там наметились уже признаки его застоя. Единственный путь, который теперь возможен, – это восстание личности во имя обеспечения свободного общения с другими.
…Основополагающим фактом человеческого существования не является ни индивид сам по себе, ни коллектив сам по себе. Основополагающий момент человеческого мира – это человек и человек. Особенность человеческого мира надо усматриеать именно во взаимоотношениях между одним человеком и другим, в том "нечто", которое невозможно обнаружить более нигде в живом мире. Язык является лишь средством выражения этого "нечто", и все иные проявления культуры всего лишь обусловлены этим "нечто". Благодаря именно этому "нечто" человек и стал человеком. Это "нечто" проявляется в человеке именно тогда, когда он стремится соединиться с другим человеком, причем это слияние происходит в той особой сфере, которая роднит меж собой двух конкретных и разных людей, но которая не затрагивает их индивидуально-самобытного мира. Эту промежуточно-общую, связующую сферу, которая возникает благодаря существованию человека как человека, но которая конкретно все еще непредставима, я называю словом "между ". Хотя эту сферу можно осмысливать по-разному, ока является начальным принципом человеческой жизни. Здесь и следует искать третью альтернативу.
"Между" – это реальная сфера, территория и опора всего, что происходит между людьми. На разделительной границе между субъектом и объектом, на узкой кромке хребта, где встречаются друг с другом Я и ТЫ, и лежит эта заповедная область "между ". Это – реальность, которая начала проявляться именно в наше время, и она указывает путь, пролегающий за пределы индивидуализма и коллективизма. Поэтому она представляет собой важнейший принцип существования грядущих поколений.
Что такое человек?
Изречения
Мы идем к Сиону дорогою Сиона.
Общие воспоминания, – вот что заставляет нас держаться вместе и поддерживать друг друга.
Сион – это больше, чем земля на Ближнем Востоке. Сион – это больше, чем еврейская обитель. Сион – это краеугольный камень мессианического творчества человечества. Это – бесконечная цель еврейского народа.
От вас, от молодежи, будет зависеть быть Палестине центром человечества или всего лишь еврейской Албанией, быть ей избавителем народов или игрушкой в руках государств. Сион не сможет утвердить себя физически до тех пор, пока вы не уготовите ему место в вашей душе.
Старость – вещь неплохая, если, конечно, не знать, чем она является по отношению к началу.
Все, что любой человек творит сейчас и здесь с искренним намерением, все это, будучи связующим звеном с Богом, является не менее значительным и не менее истинным, нежели существование в грядущем мире.
Либерализм и традиционализм являются контрастными началами, но свобода и традиция таковыми не являются. Традиция истинна и живуча лишь тогда, когда она постоянно самообновляется в свободе. Так же и свобода, – откуда черпать ей горючее, если не из глубин традиции.
Душе не следует хвалиться тем, что она возвышеннее плоти, ибо именно в плоть погружается всякая душа и именно через плоть она может обрести совершенство. С другой стороны, плоть не должна кичится тем, что поддерживает душу, ибо без души тело попросту разлагается.
Любовь не возможна без того, чтобы человек оставался самим собой.
Пророк призван противостоять царю и даже больше, – истории.
Всякий, кто приписывает нации или общине свойства абсолютности и самодовольства, изменяет религии Израиля.
Тот, кто любит, сводит между собой Бога и мир.
Тот, кто умееет читать легенду, извлекает из нее больше правды, чем из хроники.
Истинный дух Израиля – это божественный призыв, внедренный в наши сердца. Не возгордиться следует нам из-за него, но подчиниться ему, ибо мы его предали. Мы должны начать теперь с того, чтобы составить о наших душах полный отчет, ничего не утаивая, ни в чем не извращая истину. Нам следует провести полную инвентаризацию наших реальных, а не воображаемых ценностей.
БЕРГСОН: ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦЕЛЬНОСТИ
Человеческий разум ограничен, предупреждала Библия, но случилось, что в течение веков люди раздули его до масштабов идола, почему и торжество безбожия оказалось неминуемым. Вечные и великие истины, убеждала Библия, зиждятся не на одном только разуме, но также на неосознанном прозрении, на жизнетворном откровении; а между тем обожествленный разум отрицал все, на себя не похожее, почему и нынешний мир, опирающийся на разум как на единственное проявление жизни, грозит рухнуть в небытие.
Свою причастность синтетизму еврейского духа французский философ Анри Бергсон (1859-1941) проявил фактически в извечном еврейском призыве к возвращению к цельности библейского мышления, основанного на единстве рассудка и прозрения, на неотделимости познания от самой жизни. Вот почему он так много внимания уделяет тому, что мы за неимением иного слова называем интуицией (прозрением) и что по неразумению нашему ставим часто ниже рассудка.
Мудрость как рассудок и прозрение
Наша мысль не способна представить себе действительную природу жизни, глубокий смысл движения. Мысль – только один из видов жизни; как же охватит она всю жизнь? Мысль – только один из этапов эволюционнного движения; как же применить ее к движению в целом?
…Линия развития, которая заканчивается в человеке, не является единственной. На расходящихся в другие стороны путях развились иные формы сознания, не сумевшие освободиться от внешних стеснений и не справившиеся с собой, как это сделал человеческий ум, но все же выражающие нечто постоянное и существенное для эволюционного движения. Сблизив те и другие, соединив последние с разумом, мы, может быть, получим сознание, широкое как жизнь и способное на то, чтобы, внезапно оглянувшись на стоящий за ним жизненный порыв, увидеть его целиком, хотя бы на одно мгновение.