Страница:
— Ровас для того хотел заставить тебя убить капитана, чтобы покрепче привязать тебя к себе. Если бы ты это сделала, у него было бы чем тебя припугнуть. Вы с Магрой не смогли бы уйти от него из страха, что он тебя выдаст. Ему важно не столько убийство, сколько власть, которую он приобрел бы благодаря этому.
Тарисса, перестав плакать, медленно обернулась к нему.
— Напрасно ты так говоришь, Джек. Это неправда. Неправда, и все тут. — Ее голос звенел, готовый сорваться. — Никогда больше не говори так. Никогда. — И она убежала, пригнув голову от ветра, а шаль хлопала у нее за спиной.
Джек посмотрел ей вслед. То, что он сказал, было правдой, и они оба знали это.
X
XI
Тарисса, перестав плакать, медленно обернулась к нему.
— Напрасно ты так говоришь, Джек. Это неправда. Неправда, и все тут. — Ее голос звенел, готовый сорваться. — Никогда больше не говори так. Никогда. — И она убежала, пригнув голову от ветра, а шаль хлопала у нее за спиной.
Джек посмотрел ей вслед. То, что он сказал, было правдой, и они оба знали это.
X
Еще глоток — и он, быть может, добьется своего. Таул потянулся к меху. Эль — чистое золото и стоит, должно быть, дорого. Но это не важно. Главное — забыться.
Но сколько бы он ни пил, как бы неистово ни дрался, что бы ни делал — забыться ему не дано. Анна и Сара, малыш, а после Бевлин — все они доверились ему, а он их предал. Он потерпел крах как мужчина, как брат и как рыцарь. Все, что было ему дорого, ушло, и осталась лишь оболочка, холодная и глубокая, как могила. Но в могиле хотя бы обретаешь покой — так сказал ему мудрец.
Таул не мог сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло со смерти Бевлина. Все слилось в одно мутное пятно, где разными были лишь лица мужчин, с которыми он дрался, да сорта эля.
Но и эль действовал на него все слабее. Три меха он выпил за вечер, но рука у него твердая, точно дуб, шаги ровные, как у городского стражника, а ум ясен и остер, как битое стекло.
Собственное тело предавало его. Оно насмехалось над ним, дразня его своей мощью, твердостью мускулов, гладкостью кожи и туго натянутыми жилами. Это неправильно. Он теперь получеловек, и тело его должно быть таким же.
Два образа въелись в его мозг не хуже, чем кольца в его плоть. На что бы он ни смотрел, перед глазами у него вставали то выжженный кусок земли, где был когда-то их дом, то окровавленное тело. Никакая драка и никакой эль не могли отогнать этих видений. В Вальдисе говорили: «Человек расплачивается за свои грехи в будущей жизни, а рыцарь — и в настоящей, и в будущей». Раньше Таул этого не понимал, а теперь понял.
— Пошли, Таул. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. — Корселла схватила его за руку и вытащила на улицу. Она ошибалась, думая, что он пьян. Хотел бы он напиться пьяным.
— Пусть уж он допьет этот мех, милочка, — сказала госпожа Тугосумка. Эта женщина что-то замышляла. Она забрала у него нож, а теперь подстрекала его пить.
Они вошли в тень дворца и направились в центр большой, мощенной плитами площади. Там журчали три украшенных позолотой фонтана и стоял темноволосый, крепкого сложения человек. Он выступил вперед и поклонился:
— Добрый вам вечер, дамы. Здорово, приятель.
— Я тебе не приятель, — резко сказал Таул, перекрывая хихиканье женщин.
— Тогда позволь представиться. Я Блейз, герцогский боец. — И он умолк, полагая, что этим все сказано.
Таул повернулся к Тугосумке:
— Вот, значит, что ты задумала. Мало ты на мне нажилась?
— Дорогой мой Таул, я забочусь только о твоих интересах. — Рука Тугосумки взмыла и опустилась на грудь, словно раненый мотылек.
Блейз выгнул свою черную бровь:
— Я понимаю твое нежелание, Таул. Кому хочется потерпеть поражение?
Тугосумка и ее дочка согласно вздохнули.
— Хочешь раздразнить меня, да? — сказал Таул. — Дешевый это трюк со стороны человека, носящего столь дорогие одежды.
Блейз, и не думая оскорбляться, взглянул на рукав своего расшитого камзола.
— Я ношу их благодаря своим победам. Ты можешь добиться того же. Если, конечно, не окажешься в саване, — пожав плечами, добавил он.
— Что, славу подновить требуется? Нужна победа над достойным противником? Тут я тебе не помощник. Не намерен прокладывать кому-то дорогу к славе. — Таул повернулся и зашагал прочь.
— Это меня нисколько не удивляет, друг мой. Разве может привести к славе тот, кто покрыл себя бесславием?
— Что ты хочешь этим сказать? — резко обернулся Таул.
— Я слышал, будто ты — вальдисский рыцарь и бои в ямах не самый худший твой грех.
Миг — и Таул вцепился Блейзу в горло. Он знал, что тот только этого и добивается, но ему уже было все равно. Его душевная рана была слишком свежа, чтобы сыпать на нее соль. Пальцы Таула впились в намасленную душистую кожу. Мускулы под ней были как сталь. Женщины раскудахтались, как напуганные курицы. Таул нашел два уязвимых места под самой челюстью — и получил тычок ножом в бок.
— Пусти меня, — прохрипел боец, подкрепив свои слова новым, более чувствительным тычком.
Краем глаза Таул увидел, что к ним приближаются два стражника с копьями наготове — их, должно быть, привлекли женские вопли. Таул отпустил Блейза, ненавидя себя за трусость.
Даже теперь, когда ему незачем жить, что-то побуждает его спасать себя. Чего ради?
Блейз махнул рукой, прогоняя стражников.
— Ты выбрал неподходящее время и место, — сказал он Таулу. — Ровно через неделю я буду ждать тебя в яме к югу от дворца. Там мы сможем закончить то, что начали. — Он картинно отер кровь с ножа. — Если, конечно, тебе дорога твоя честь.
— Мало чести в том, чтобы тыкать ножом в безоружного. — Таул внезапно устал. — Я приду. Но не обессудь, если наши силы окажутся равными.
— Честный бой — вот все, о чем я прошу.
Таулу хотелось одного: уйти. И выпить чего-нибудь. Уже настала ночь. Тихая и безоблачная. Только бы найти место, где можно забыться. Женщины больше не способны отвлечь его — оставалось только пить и драться. Что ж, он будет делать, что может, и, Борк даст, следующий бой окажется для него последним.
Мейбор обвел взглядом огромный пиршественный стол, уставленный свечами, блюдами, кубками и заваленный костями. Вокруг него восседала самая отборная бренская знать. Все мужчины одеты в тусклые тона и коротко острижены. Ни единой бороды, ни единого яркого пятна. Берут пример с герцога, поклонника военной простоты. Он даже на пиру не расстается с мечом — и какое же это великолепное оружие! Мейбор подумал, что и ему следовало бы опоясаться мечом — он притягивает взоры вернее, чем самый искусно расшитый шелк.
Хорошо, что хоть дамы не следуют примеру его светлости. Красиво скроенные платья подчеркивают формы, не менее соблазнительные, чем в Королевствах. Голоса у них резковаты, зато станы пышны, и у каждой в бедрах побольше мякоти, чем в паре битых павлинов. Не одна из этих чаровниц бросает взгляды в его сторону, и кто их за это упрекнет? Среди их серых мужчин он блещет, как король. Если Брен славится своими портными, то ткачи и красильщики здесь, вероятно, работают в потемках.
— Вам не нравится эта грудка? — повернулась к нему Катерина. В этом зале, полном красавиц, равных ей нет. Мейбору очень хотелось бы найти в ней какой-нибудь изъян — но вот он сидит рядом с ней, их пальцы лежат на одной хлебной дощечке, и что же? Он ослеплен. Живописец нисколько не польстил ей — она само совершенство. Кожа ее светится, волосы сияют, губы точно ангелами вылеплены. Непорочная принцесса, готовая стать женщиной.
На миг Мейбора ошеломил ее вопрос, но он тут же смекнул, что речь идет о птице.
— Я не любитель павлиньего мяса, госпожа моя.
— Тогда мы угостим вас чем-нибудь более основательным. — Она хлопнула в ладоши, и к ней подскочил слуга. — Оленины для лорда.
Перед Мейбором водрузили огромное блюдо с мясом. Он старательно выбрал самый жирный кусок и положил его Катерине.
— Вы оказываете мне честь, сударь.
— Для меня честь — находиться в вашем присутствии, сударыня. — Мейбор был доволен: он сумел поступить надлежащим образом. Баралис, видевший это, бросил на него злобный взгляд. Королевский советник сидел рядом с престарелой матерью герцога, глухой как пень, сморщенной и безобразной.
Баралис должен умереть — это не подлежит сомнению. Остается только решить, когда и как. Мейбор никому не спустил бы того, что сделал Баралис нынче утром. Никому. И никакие хитрые трюки Баралису не помогут. Королевский советник упокоится навеки.
Однако Мейбор пострадал не зря! Он выставил Баралиса дураком и лжецом, а сам, похоже, с легкостью покорил Брен: герцог к нему благоволит, Катерина предупреждает все его желания, словно заботливая дочь, и даже сосед слева, знатный и богатый Кравин, относится к нему с должным уважением. Катерина говорила с тем, кто сидел справа от нее, и Мейбор воспользовался этим, чтобы затронуть предмет, о котором думали все, но не говорил никто:
— Скажите, лорд Кравин, как Брен воспринял новость о восшествии Кайлока на престол?
Лорд Кравин тщательно отер соус с пальцев. Он не поднимал глаз, но Мейбору показалось, будто его сосед примечает, не смотрит ли кто в их сторону, не прислушивается ли, затаив дыхание, к ним. Лорд протянул руку, взял штоф с вином и бросил, точно стрелу в цель пустил:
— Не так уж плохо.
Интрига раскрывалась перед Мейбором словно редкостный благоуханный цветок. Будь осторожен, сказал он себе и, в подражание лорду Кравину, принялся выдергивать перья из остатков павлина.
— Значит, все пойдет как задумано?
— Если кто-то не дерзнет изменить ход событий. — Кравин подал Мейбору блюдо с угрями.
— Надо бы нам встретиться и обсудить... — Катерина больше не разговаривала с соседом справа.
— Не угодно ли отведать угрей? — вставил Кравин, тоже заметивший это.
— Благодарю — они недостаточно скользкие на мой вкус.
— Сейчас мы их смочим. — Катерина взяла серебряный поднос и полила угрей густо-розовым соусом. — Надеюсь, теперь они легче пройдут в горло, лорд Мейбор.
Мейбор, пристально посмотрев на девушку, прочел на ее лице одно лишь заботливое внимание. Баралис внезапно встал, держа в руке кубок.
— Дамы и господа бренского двора, — произнес он, и скрытая сила его голоса заставила всех умолкнуть. — Я поднимаю этот кубок за прелестнейшую и достойнейшую деву всех северных земель — Катерину Бренскую. — Присутствующим оставалось только ответить на этот тост, но Баралис еще не закончил: — За сим я хотел бы выпить за здоровье величайшего из правителей и славнейшего из полководцев — герцога Бренского. — И снова придворные подняли кубки. Баралис направлял их, как пастух своих овец. Мейбор догадывался, что последует дальше. Этот человек — мастер вертеть другими. — И последний мой тост — за самый славный, самый благородный и самый блистательный союз в истории Обитаемых Земель: за брак Кайлока, суверена Четырех Королевств, и Катерины Бренской.
Все встали, крича и бряцая кубками, — общий порыв был так заразителен, что даже Мейбор начал топать ногами. Баралис потрудился на славу: он вверг одолеваемый сомнениями двор в восторг и ликование. Кто бы мог сказать теперь, глядя на них, что Брен против этого брака?
Разве что тот, кто заглянул бы в лицо герцогу. Его рука, когда он поднял кубок, была чуть напряжена, улыбка не совсем искренна. Ему не понравилось, что его двор обвели вокруг пальца. Мейбор потер свой колючий подбородок. Тут открываются богатые возможности. Где тонко, там и рвется. Помолвка состоится наверняка — Баралис об этом позаботился, — но помолвка — еще не свадьба. За те несколько месяцев, что пройдут между ними, многое может случиться. Кайлок, к примеру, может одержать победу над Халькусом — от этого им здесь, уж верно, станет не по себе. А возможно, герцог передумает. Кроме того, наметилась интрига с Кравином.
Мейбор взглянул на своего соседа. Тот изображал бурную радость, словно заправский лицедей. Мудро — и Мейбору, пожалуй, следует вести себя так же. Сейчас лучше выказать себя сторонником брака. Удар всего способнее наносить неожиданно. Мейбор поднял кубок и присоединил свой голос к общему хору. И если вино показалось ему несколько горьким, он не дал себе этого заметить.
Она сидела между двумя дураками — занудливым и напыщенным.
Да, о королевском после сказать особенно нечего: он только и знал, что плеваться, выщипывать перья да строить куры, а вот королевский советник... Улыбка Катерины стала чуть шире. Это человек, с которым следует считаться. До вчерашнего дня предполагалось, что на пиру она будет сидеть рядом с ним, а не с лордом Мейбором. Как видно, отец решил за что-то наказать Баралиса. Не лорд ли Баралис приложил руку к внезапной кончине полоумного короля Лескета?
Вечер поистине получился занятный. Она хорошо играла роль безмозглой хлопотуньи: чаши ее гостей никогда не пустовали, их тщеславие умасливалось, а мясо щедро поливалось соусом. Катерина начала расшнуровывать платье. Лорд Кравин потихоньку выразил свое недовольство, надеясь обрести союзника в лорде Мейборе. Пусть их: они ничем не смогут помешать свадьбе. Стоило посмотреть, как ловко лорд Баралис окрутил весь двор, чтобы увериться в этом.
Она станет королевой не одной, но двух стран.
В дверь робко постучали.
— Ступай, Стазия, я разденусь сама. И не беспокой меня до утра.
Катерина сбросила с себя тяжелое, густо затканное золотом шелковое платье. Когда она стягивала через голову полотняную сорочку, та зацепилась за что-то внизу и порвалась.
— А, будь ты проклят! — прошипела Катерина, адресуясь к железному, сковывающему ее бедра поясу девственности.
Скованный из двух обручей, наглухо закрытый и тяжелый, но льнущий к телу, как змея, он был мукой всей ее жизни. Он был сделан точно по мерке и соединял мастерство кузнеца с выдумкой оружейника. Как и весь этот дворец, она была соблазнительна, но неприступна. Пояс постоянно давил ей на живот и ягодицы, вызывая потертости и язвы. В первый год она чуть было не умерла от заражения крови, и пояс послали к кузнецу на переделку. То, что вышло в итоге из его рук, было чуть изящнее, но не менее чудовищно.
Пять лет терпела она эту пытку. Пять лет не могла ни помыться, ни облегчиться как следует. Пять лет пота, ржавчины и унижений.
Никто таких поясов больше не носит. Они отошли в прошлое, о них только в книгах читают да шушукаются со смехом, сидя за пяльцами. А вот она, высокородная дама величайшего двора Обитаемых Земель, закована в железо не хуже каторжника. Ее отец строго придерживается старинных обычаев — обычаев, заведенных предками. Считалось, что женщинам их рода свойственна ненасытная похоть. Никогда Катерина не простит этого отцу.
Впрочем, нет худа без добра. Пока она носит пояс, она вне подозрений. Катерина нежно погладила металл. На нем выгравированы древние защитные руны — но Катерина давно убедилась, что они бессильны помешать ей. Сосредоточившись на том месте, где к поясу был припаян замок, она стала потихоньку нагревать его. Во рту появился металлический вкус — это ее возбуждало. Дело могло кончиться рвотой — ну и пусть. Железный шпенек размягчился от жара, и весь пояс стал теплым на ощупь. Тепло между ног еще больше возбудило Катерину.
Чутьем уловив миг, когда шпенек размягчится окончательно, она потянула за петлю — и пояс приоткрылся настолько, что она смогла стянуть его вниз и переступить через него. Глуп тот, который полагает, что его добро в безопасности, только потому, что запер дверь.
Ноги ослабли и подгибались под ней. Она добрела до постели, торжествующая и словно во хмелю. Где Блейз? Он нужен ей сей же час.
Налив себе бокал красного вина, Катерина стала ждать. Герцог оказал ей услугу, надев на нее пояс девственности: чтобы избавиться от пояса, ей пришлось обучиться колдовству. Ее камеристка Стазия имела тетку, знавшую в этом толк. Катерина, конечно, скрыла от нее свои истинные намерения, сказав, что ее украшения часто ломаются и она хочет сама чинить их. Сомнительное объяснение — но кто осмелится перечить герцогской дочери? Только не старуха, занимающаяся ворожбой в обход законов.
Сперва старуха сказала, что у Катерины нет дара, что он передается с кровью, а герцогский род наделен земной, но не магической силой. Однако кое-что в девушке было — возможно, с материнской стороны. Немного, совсем чуть-чуть, но с этим уже можно было работать. Так Катерина научилась размягчать припой и освоила еще несколько полезных штучек. Старая ведьма умерла несколько месяцев назад, и Катерине ее недоставало — недоставало запретных уроков и новых открытий.
Катерина провела ладонями по бедрам, наслаждаясь их гладкостью. Какие красивые у нее ноги, а кожа белая, без единого изъяна, если не считать маленького родимого пятнышка чуть выше лодыжки. Знак ястреба — им помечены все мужчины и женщины Бренского рода. Знак того, что она дочь своего отца, — и Катерина носит его с гордостью.
В ставню трижды постучали. Да, уже пора. Не потрудившись прикрыть наготу, Катерина подошла к окну, отодвинула щеколду и отступила, дав дорогу герцогскому бойцу.
— Где ты был так долго? — спросила она. Блейз хотел поцеловать ее, но она отстранилась — от него пахло элем.
— Улаживал кое-какие дела. — Он смотрел на ее груди. Катерина прикрыла их руками.
— Что еще за дела?
— Договаривался о бое с желтоволосым, который пришел издалека. — Блейз подошел к столу и налил себе вина. Он стоял, красуясь, зная, как хорош в своем новом камзоле, с бокалом в руке. — Все в порядке. Мы деремся на следующей неделе.
— Отец рад будет слышать это. Ему нужно зрелище, чтобы развлечь гостей.
— Он его получит. — Блейз, весьма довольный собой, сел на кровать и хлопнул себя по ляжке, подзывая Катерину. В другой раз она, быть может, и не пошла бы, но колдовство еще горело в ее крови. Она села к нему на колени. Как он силен и мускулист! Боец, а не придворный.
— Расскажи мне о своем противнике, — сказала она.
— Э, чепуха. Падший рыцарь, которому до сих пор просто везло. Не могу понять, почему вокруг него подняли такой шум.
— Так ты уверен в победе?
— Я чуть не убил его там же, у трех фонтанов, где мы встречались. Он схватил меня за горло.
— Тебе нельзя проигрывать этот бой, — сказала, подумав, Катерина.
— Я и не собираюсь.
— Но о нем толкует весь Брен.
Блейз оттолкнул ее:
— Понапрасну языки треплют.
Катерина приникла к нему, подставив груди для поцелуя. Он злился и потому был груб — именно этого она и хотела. Они слились в бешеном порыве — это больше походило на борьбу, чем на любовные объятия. Блейз прижал ее к постели, лаская языком красные следы, оставленные поясом целомудрия. Его слюна жгла растертые места, но тем желаннее был он для нее.
Позже, когда свечи совсем догорели, а они лежали обессиленные на постели, Катерина нашла руку Блейза, охваченная нежностью к нему. Скоро она выйдет за другого. Ее ждет блестящее будущее, а у Блейза только и есть, что его титул герцогского бойца. Звание это зависит от телесной мощи его носителя и потому преходяще.
— Ты победишь в бою, правда?
Блейз нежно целовал ее запястье.
— Конечно, любовь моя. Не о чем беспокоиться.
— А вот я беспокоюсь. Вдруг он сумеет нанести тебе удачный удар? — Катерина спохватилась, что зашла чересчур далеко. Блейз встал и начал одеваться. — Прости, я не хотела тебя обидеть.
Он повернулся к ней и тихо сказал:
— Катерина, неужто ты и вправду думаешь, что я в столь важном деле способен положиться на случай?
Она затрепетала от возбуждения.
— Что ты задумал?
— Я побил бы этого парня даже с завязанными глазами, но ты верно говоришь — всегда есть опасность ловкого удара. — Блейз умолк, и Катерина кивнула. — Поэтому я сговорился с хозяйкой гостиницы, где он живет, хотя «гостиница» — слишком почетное название для этого притона.
— Эта женщина держит публичный дом?
Блейз кивнул.
— Потому-то она и знает цену монетам герцогской чеканки. Короче говоря, она подсыплет отравы ему в еду. И к вечеру поединка резвости у него порядком поубавится.
Катерина обняла Блейза и поцеловала в губы, щекоча языком: она снова хотела его. Мужчины делаются привлекательнее, если, помимо мускулов, пользуются еще и мозгами.
Но сколько бы он ни пил, как бы неистово ни дрался, что бы ни делал — забыться ему не дано. Анна и Сара, малыш, а после Бевлин — все они доверились ему, а он их предал. Он потерпел крах как мужчина, как брат и как рыцарь. Все, что было ему дорого, ушло, и осталась лишь оболочка, холодная и глубокая, как могила. Но в могиле хотя бы обретаешь покой — так сказал ему мудрец.
Таул не мог сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло со смерти Бевлина. Все слилось в одно мутное пятно, где разными были лишь лица мужчин, с которыми он дрался, да сорта эля.
Но и эль действовал на него все слабее. Три меха он выпил за вечер, но рука у него твердая, точно дуб, шаги ровные, как у городского стражника, а ум ясен и остер, как битое стекло.
Собственное тело предавало его. Оно насмехалось над ним, дразня его своей мощью, твердостью мускулов, гладкостью кожи и туго натянутыми жилами. Это неправильно. Он теперь получеловек, и тело его должно быть таким же.
Два образа въелись в его мозг не хуже, чем кольца в его плоть. На что бы он ни смотрел, перед глазами у него вставали то выжженный кусок земли, где был когда-то их дом, то окровавленное тело. Никакая драка и никакой эль не могли отогнать этих видений. В Вальдисе говорили: «Человек расплачивается за свои грехи в будущей жизни, а рыцарь — и в настоящей, и в будущей». Раньше Таул этого не понимал, а теперь понял.
— Пошли, Таул. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. — Корселла схватила его за руку и вытащила на улицу. Она ошибалась, думая, что он пьян. Хотел бы он напиться пьяным.
— Пусть уж он допьет этот мех, милочка, — сказала госпожа Тугосумка. Эта женщина что-то замышляла. Она забрала у него нож, а теперь подстрекала его пить.
Они вошли в тень дворца и направились в центр большой, мощенной плитами площади. Там журчали три украшенных позолотой фонтана и стоял темноволосый, крепкого сложения человек. Он выступил вперед и поклонился:
— Добрый вам вечер, дамы. Здорово, приятель.
— Я тебе не приятель, — резко сказал Таул, перекрывая хихиканье женщин.
— Тогда позволь представиться. Я Блейз, герцогский боец. — И он умолк, полагая, что этим все сказано.
Таул повернулся к Тугосумке:
— Вот, значит, что ты задумала. Мало ты на мне нажилась?
— Дорогой мой Таул, я забочусь только о твоих интересах. — Рука Тугосумки взмыла и опустилась на грудь, словно раненый мотылек.
Блейз выгнул свою черную бровь:
— Я понимаю твое нежелание, Таул. Кому хочется потерпеть поражение?
Тугосумка и ее дочка согласно вздохнули.
— Хочешь раздразнить меня, да? — сказал Таул. — Дешевый это трюк со стороны человека, носящего столь дорогие одежды.
Блейз, и не думая оскорбляться, взглянул на рукав своего расшитого камзола.
— Я ношу их благодаря своим победам. Ты можешь добиться того же. Если, конечно, не окажешься в саване, — пожав плечами, добавил он.
— Что, славу подновить требуется? Нужна победа над достойным противником? Тут я тебе не помощник. Не намерен прокладывать кому-то дорогу к славе. — Таул повернулся и зашагал прочь.
— Это меня нисколько не удивляет, друг мой. Разве может привести к славе тот, кто покрыл себя бесславием?
— Что ты хочешь этим сказать? — резко обернулся Таул.
— Я слышал, будто ты — вальдисский рыцарь и бои в ямах не самый худший твой грех.
Миг — и Таул вцепился Блейзу в горло. Он знал, что тот только этого и добивается, но ему уже было все равно. Его душевная рана была слишком свежа, чтобы сыпать на нее соль. Пальцы Таула впились в намасленную душистую кожу. Мускулы под ней были как сталь. Женщины раскудахтались, как напуганные курицы. Таул нашел два уязвимых места под самой челюстью — и получил тычок ножом в бок.
— Пусти меня, — прохрипел боец, подкрепив свои слова новым, более чувствительным тычком.
Краем глаза Таул увидел, что к ним приближаются два стражника с копьями наготове — их, должно быть, привлекли женские вопли. Таул отпустил Блейза, ненавидя себя за трусость.
Даже теперь, когда ему незачем жить, что-то побуждает его спасать себя. Чего ради?
Блейз махнул рукой, прогоняя стражников.
— Ты выбрал неподходящее время и место, — сказал он Таулу. — Ровно через неделю я буду ждать тебя в яме к югу от дворца. Там мы сможем закончить то, что начали. — Он картинно отер кровь с ножа. — Если, конечно, тебе дорога твоя честь.
— Мало чести в том, чтобы тыкать ножом в безоружного. — Таул внезапно устал. — Я приду. Но не обессудь, если наши силы окажутся равными.
— Честный бой — вот все, о чем я прошу.
Таулу хотелось одного: уйти. И выпить чего-нибудь. Уже настала ночь. Тихая и безоблачная. Только бы найти место, где можно забыться. Женщины больше не способны отвлечь его — оставалось только пить и драться. Что ж, он будет делать, что может, и, Борк даст, следующий бой окажется для него последним.
* * *
Мейбор выплюнул мясо, жесткое и невкусное, — павлин, что ли? Он терпеть не мог эти выверты. Где оленина, свинина, говядина? Около герцога, конечно. Он-то не станет есть эту приторную, черт знает чем напичканную птицу. Герцог любит настоящее мясо, с кровью.Мейбор обвел взглядом огромный пиршественный стол, уставленный свечами, блюдами, кубками и заваленный костями. Вокруг него восседала самая отборная бренская знать. Все мужчины одеты в тусклые тона и коротко острижены. Ни единой бороды, ни единого яркого пятна. Берут пример с герцога, поклонника военной простоты. Он даже на пиру не расстается с мечом — и какое же это великолепное оружие! Мейбор подумал, что и ему следовало бы опоясаться мечом — он притягивает взоры вернее, чем самый искусно расшитый шелк.
Хорошо, что хоть дамы не следуют примеру его светлости. Красиво скроенные платья подчеркивают формы, не менее соблазнительные, чем в Королевствах. Голоса у них резковаты, зато станы пышны, и у каждой в бедрах побольше мякоти, чем в паре битых павлинов. Не одна из этих чаровниц бросает взгляды в его сторону, и кто их за это упрекнет? Среди их серых мужчин он блещет, как король. Если Брен славится своими портными, то ткачи и красильщики здесь, вероятно, работают в потемках.
— Вам не нравится эта грудка? — повернулась к нему Катерина. В этом зале, полном красавиц, равных ей нет. Мейбору очень хотелось бы найти в ней какой-нибудь изъян — но вот он сидит рядом с ней, их пальцы лежат на одной хлебной дощечке, и что же? Он ослеплен. Живописец нисколько не польстил ей — она само совершенство. Кожа ее светится, волосы сияют, губы точно ангелами вылеплены. Непорочная принцесса, готовая стать женщиной.
На миг Мейбора ошеломил ее вопрос, но он тут же смекнул, что речь идет о птице.
— Я не любитель павлиньего мяса, госпожа моя.
— Тогда мы угостим вас чем-нибудь более основательным. — Она хлопнула в ладоши, и к ней подскочил слуга. — Оленины для лорда.
Перед Мейбором водрузили огромное блюдо с мясом. Он старательно выбрал самый жирный кусок и положил его Катерине.
— Вы оказываете мне честь, сударь.
— Для меня честь — находиться в вашем присутствии, сударыня. — Мейбор был доволен: он сумел поступить надлежащим образом. Баралис, видевший это, бросил на него злобный взгляд. Королевский советник сидел рядом с престарелой матерью герцога, глухой как пень, сморщенной и безобразной.
Баралис должен умереть — это не подлежит сомнению. Остается только решить, когда и как. Мейбор никому не спустил бы того, что сделал Баралис нынче утром. Никому. И никакие хитрые трюки Баралису не помогут. Королевский советник упокоится навеки.
Однако Мейбор пострадал не зря! Он выставил Баралиса дураком и лжецом, а сам, похоже, с легкостью покорил Брен: герцог к нему благоволит, Катерина предупреждает все его желания, словно заботливая дочь, и даже сосед слева, знатный и богатый Кравин, относится к нему с должным уважением. Катерина говорила с тем, кто сидел справа от нее, и Мейбор воспользовался этим, чтобы затронуть предмет, о котором думали все, но не говорил никто:
— Скажите, лорд Кравин, как Брен воспринял новость о восшествии Кайлока на престол?
Лорд Кравин тщательно отер соус с пальцев. Он не поднимал глаз, но Мейбору показалось, будто его сосед примечает, не смотрит ли кто в их сторону, не прислушивается ли, затаив дыхание, к ним. Лорд протянул руку, взял штоф с вином и бросил, точно стрелу в цель пустил:
— Не так уж плохо.
Интрига раскрывалась перед Мейбором словно редкостный благоуханный цветок. Будь осторожен, сказал он себе и, в подражание лорду Кравину, принялся выдергивать перья из остатков павлина.
— Значит, все пойдет как задумано?
— Если кто-то не дерзнет изменить ход событий. — Кравин подал Мейбору блюдо с угрями.
— Надо бы нам встретиться и обсудить... — Катерина больше не разговаривала с соседом справа.
— Не угодно ли отведать угрей? — вставил Кравин, тоже заметивший это.
— Благодарю — они недостаточно скользкие на мой вкус.
— Сейчас мы их смочим. — Катерина взяла серебряный поднос и полила угрей густо-розовым соусом. — Надеюсь, теперь они легче пройдут в горло, лорд Мейбор.
Мейбор, пристально посмотрев на девушку, прочел на ее лице одно лишь заботливое внимание. Баралис внезапно встал, держа в руке кубок.
— Дамы и господа бренского двора, — произнес он, и скрытая сила его голоса заставила всех умолкнуть. — Я поднимаю этот кубок за прелестнейшую и достойнейшую деву всех северных земель — Катерину Бренскую. — Присутствующим оставалось только ответить на этот тост, но Баралис еще не закончил: — За сим я хотел бы выпить за здоровье величайшего из правителей и славнейшего из полководцев — герцога Бренского. — И снова придворные подняли кубки. Баралис направлял их, как пастух своих овец. Мейбор догадывался, что последует дальше. Этот человек — мастер вертеть другими. — И последний мой тост — за самый славный, самый благородный и самый блистательный союз в истории Обитаемых Земель: за брак Кайлока, суверена Четырех Королевств, и Катерины Бренской.
Все встали, крича и бряцая кубками, — общий порыв был так заразителен, что даже Мейбор начал топать ногами. Баралис потрудился на славу: он вверг одолеваемый сомнениями двор в восторг и ликование. Кто бы мог сказать теперь, глядя на них, что Брен против этого брака?
Разве что тот, кто заглянул бы в лицо герцогу. Его рука, когда он поднял кубок, была чуть напряжена, улыбка не совсем искренна. Ему не понравилось, что его двор обвели вокруг пальца. Мейбор потер свой колючий подбородок. Тут открываются богатые возможности. Где тонко, там и рвется. Помолвка состоится наверняка — Баралис об этом позаботился, — но помолвка — еще не свадьба. За те несколько месяцев, что пройдут между ними, многое может случиться. Кайлок, к примеру, может одержать победу над Халькусом — от этого им здесь, уж верно, станет не по себе. А возможно, герцог передумает. Кроме того, наметилась интрига с Кравином.
Мейбор взглянул на своего соседа. Тот изображал бурную радость, словно заправский лицедей. Мудро — и Мейбору, пожалуй, следует вести себя так же. Сейчас лучше выказать себя сторонником брака. Удар всего способнее наносить неожиданно. Мейбор поднял кубок и присоединил свой голос к общему хору. И если вино показалось ему несколько горьким, он не дал себе этого заметить.
* * *
Катерина Бренская сняла жемчужную диадему и вынула жемчужные серьги из ушей. Взглянув на себя в зеркало, она слегка улыбнулась. Занятный выдался вечер.Она сидела между двумя дураками — занудливым и напыщенным.
Да, о королевском после сказать особенно нечего: он только и знал, что плеваться, выщипывать перья да строить куры, а вот королевский советник... Улыбка Катерины стала чуть шире. Это человек, с которым следует считаться. До вчерашнего дня предполагалось, что на пиру она будет сидеть рядом с ним, а не с лордом Мейбором. Как видно, отец решил за что-то наказать Баралиса. Не лорд ли Баралис приложил руку к внезапной кончине полоумного короля Лескета?
Вечер поистине получился занятный. Она хорошо играла роль безмозглой хлопотуньи: чаши ее гостей никогда не пустовали, их тщеславие умасливалось, а мясо щедро поливалось соусом. Катерина начала расшнуровывать платье. Лорд Кравин потихоньку выразил свое недовольство, надеясь обрести союзника в лорде Мейборе. Пусть их: они ничем не смогут помешать свадьбе. Стоило посмотреть, как ловко лорд Баралис окрутил весь двор, чтобы увериться в этом.
Она станет королевой не одной, но двух стран.
В дверь робко постучали.
— Ступай, Стазия, я разденусь сама. И не беспокой меня до утра.
Катерина сбросила с себя тяжелое, густо затканное золотом шелковое платье. Когда она стягивала через голову полотняную сорочку, та зацепилась за что-то внизу и порвалась.
— А, будь ты проклят! — прошипела Катерина, адресуясь к железному, сковывающему ее бедра поясу девственности.
Скованный из двух обручей, наглухо закрытый и тяжелый, но льнущий к телу, как змея, он был мукой всей ее жизни. Он был сделан точно по мерке и соединял мастерство кузнеца с выдумкой оружейника. Как и весь этот дворец, она была соблазнительна, но неприступна. Пояс постоянно давил ей на живот и ягодицы, вызывая потертости и язвы. В первый год она чуть было не умерла от заражения крови, и пояс послали к кузнецу на переделку. То, что вышло в итоге из его рук, было чуть изящнее, но не менее чудовищно.
Пять лет терпела она эту пытку. Пять лет не могла ни помыться, ни облегчиться как следует. Пять лет пота, ржавчины и унижений.
Никто таких поясов больше не носит. Они отошли в прошлое, о них только в книгах читают да шушукаются со смехом, сидя за пяльцами. А вот она, высокородная дама величайшего двора Обитаемых Земель, закована в железо не хуже каторжника. Ее отец строго придерживается старинных обычаев — обычаев, заведенных предками. Считалось, что женщинам их рода свойственна ненасытная похоть. Никогда Катерина не простит этого отцу.
Впрочем, нет худа без добра. Пока она носит пояс, она вне подозрений. Катерина нежно погладила металл. На нем выгравированы древние защитные руны — но Катерина давно убедилась, что они бессильны помешать ей. Сосредоточившись на том месте, где к поясу был припаян замок, она стала потихоньку нагревать его. Во рту появился металлический вкус — это ее возбуждало. Дело могло кончиться рвотой — ну и пусть. Железный шпенек размягчился от жара, и весь пояс стал теплым на ощупь. Тепло между ног еще больше возбудило Катерину.
Чутьем уловив миг, когда шпенек размягчится окончательно, она потянула за петлю — и пояс приоткрылся настолько, что она смогла стянуть его вниз и переступить через него. Глуп тот, который полагает, что его добро в безопасности, только потому, что запер дверь.
Ноги ослабли и подгибались под ней. Она добрела до постели, торжествующая и словно во хмелю. Где Блейз? Он нужен ей сей же час.
Налив себе бокал красного вина, Катерина стала ждать. Герцог оказал ей услугу, надев на нее пояс девственности: чтобы избавиться от пояса, ей пришлось обучиться колдовству. Ее камеристка Стазия имела тетку, знавшую в этом толк. Катерина, конечно, скрыла от нее свои истинные намерения, сказав, что ее украшения часто ломаются и она хочет сама чинить их. Сомнительное объяснение — но кто осмелится перечить герцогской дочери? Только не старуха, занимающаяся ворожбой в обход законов.
Сперва старуха сказала, что у Катерины нет дара, что он передается с кровью, а герцогский род наделен земной, но не магической силой. Однако кое-что в девушке было — возможно, с материнской стороны. Немного, совсем чуть-чуть, но с этим уже можно было работать. Так Катерина научилась размягчать припой и освоила еще несколько полезных штучек. Старая ведьма умерла несколько месяцев назад, и Катерине ее недоставало — недоставало запретных уроков и новых открытий.
Катерина провела ладонями по бедрам, наслаждаясь их гладкостью. Какие красивые у нее ноги, а кожа белая, без единого изъяна, если не считать маленького родимого пятнышка чуть выше лодыжки. Знак ястреба — им помечены все мужчины и женщины Бренского рода. Знак того, что она дочь своего отца, — и Катерина носит его с гордостью.
В ставню трижды постучали. Да, уже пора. Не потрудившись прикрыть наготу, Катерина подошла к окну, отодвинула щеколду и отступила, дав дорогу герцогскому бойцу.
— Где ты был так долго? — спросила она. Блейз хотел поцеловать ее, но она отстранилась — от него пахло элем.
— Улаживал кое-какие дела. — Он смотрел на ее груди. Катерина прикрыла их руками.
— Что еще за дела?
— Договаривался о бое с желтоволосым, который пришел издалека. — Блейз подошел к столу и налил себе вина. Он стоял, красуясь, зная, как хорош в своем новом камзоле, с бокалом в руке. — Все в порядке. Мы деремся на следующей неделе.
— Отец рад будет слышать это. Ему нужно зрелище, чтобы развлечь гостей.
— Он его получит. — Блейз, весьма довольный собой, сел на кровать и хлопнул себя по ляжке, подзывая Катерину. В другой раз она, быть может, и не пошла бы, но колдовство еще горело в ее крови. Она села к нему на колени. Как он силен и мускулист! Боец, а не придворный.
— Расскажи мне о своем противнике, — сказала она.
— Э, чепуха. Падший рыцарь, которому до сих пор просто везло. Не могу понять, почему вокруг него подняли такой шум.
— Так ты уверен в победе?
— Я чуть не убил его там же, у трех фонтанов, где мы встречались. Он схватил меня за горло.
— Тебе нельзя проигрывать этот бой, — сказала, подумав, Катерина.
— Я и не собираюсь.
— Но о нем толкует весь Брен.
Блейз оттолкнул ее:
— Понапрасну языки треплют.
Катерина приникла к нему, подставив груди для поцелуя. Он злился и потому был груб — именно этого она и хотела. Они слились в бешеном порыве — это больше походило на борьбу, чем на любовные объятия. Блейз прижал ее к постели, лаская языком красные следы, оставленные поясом целомудрия. Его слюна жгла растертые места, но тем желаннее был он для нее.
Позже, когда свечи совсем догорели, а они лежали обессиленные на постели, Катерина нашла руку Блейза, охваченная нежностью к нему. Скоро она выйдет за другого. Ее ждет блестящее будущее, а у Блейза только и есть, что его титул герцогского бойца. Звание это зависит от телесной мощи его носителя и потому преходяще.
— Ты победишь в бою, правда?
Блейз нежно целовал ее запястье.
— Конечно, любовь моя. Не о чем беспокоиться.
— А вот я беспокоюсь. Вдруг он сумеет нанести тебе удачный удар? — Катерина спохватилась, что зашла чересчур далеко. Блейз встал и начал одеваться. — Прости, я не хотела тебя обидеть.
Он повернулся к ней и тихо сказал:
— Катерина, неужто ты и вправду думаешь, что я в столь важном деле способен положиться на случай?
Она затрепетала от возбуждения.
— Что ты задумал?
— Я побил бы этого парня даже с завязанными глазами, но ты верно говоришь — всегда есть опасность ловкого удара. — Блейз умолк, и Катерина кивнула. — Поэтому я сговорился с хозяйкой гостиницы, где он живет, хотя «гостиница» — слишком почетное название для этого притона.
— Эта женщина держит публичный дом?
Блейз кивнул.
— Потому-то она и знает цену монетам герцогской чеканки. Короче говоря, она подсыплет отравы ему в еду. И к вечеру поединка резвости у него порядком поубавится.
Катерина обняла Блейза и поцеловала в губы, щекоча языком: она снова хотела его. Мужчины делаются привлекательнее, если, помимо мускулов, пользуются еще и мозгами.
XI
Было раннее утро. Тарисса разводила огонь, а Магра у стола чистила репу. Ровас, который уже несколько дней молчал и дулся, ушел час назад, сказав, что до ночи не вернется. Джек порадовался этому — без Роваса было спокойнее. Хорошо было просто сидеть и попивать горячий сбитень, вбирая в себя звуки и запахи начинающегося дня.
Суп начинал разогреваться, и его вкусный запах сливался с коричным ароматом сбитня. Сушеные травы, висящие на стропилах, в тепле благоухали вовсю. Шарканье щетки, скрежет совка, что-то отбивают, что-то перемешивают: знакомые, успокаивающие кухонные звуки. Женщины одарили его улыбками, когда он чуть раньше взял нож и стал резать лук. Джек не видел в этом ничего особенного: на кухне замка Харвелл мальчик, который ничего не делает, сам напрашивается на трепку.
Меч, который дал ему Ровас, стоял у чана с соленьями. Джек всегда был сильным — недаром он готовился в пекари: замешивая ежедневно хлеб для всего замка, он набрал мускулы на руках и груди, — но для длинного меча требовались иные мускулы и иная сила. Спина должна выдерживать немалый вес оружия, а бока — резкие выпады бойца. Ногам тоже доставалось. Ровас постоянно толковал о равновесии — не только о том, чтобы правильно держать меч, но и о том, как уравновесить верхнюю и нижнюю половины тела. «При работе с длинным мечом верх начинает перевешивать, — говорил он. — Нужны хорошие мускулы на ляжках, чтобы низ справился с ним». Контрабандист заставлял Джека бегать в гору и катать ногами бочонки.
С тех пор как Джек бросил ему вызов, отправившись гулять с Тариссой, Ровас стал пользоваться их уроками как наказанием. Учебные бои становились опасными. Ровас превосходно владел клинком: он был легок на ногу, тверд на руку и мог ударить молниеносно. Джеку не удавалось с ним сладить. Сейчас, рубя свиные кости на холодец, Джек все время видел свидетельства того, как взъелся на него Ровас: руки у него были все в порезах и синяках.
Но дела у Джека все же пошли немного лучше. Вчера контрабандист издевательски прижал его к дереву — но Джек собрался с силами и ухитрился нанести приличный удар. Его клинок оцарапал меч Роваса и порезал контрабандисту запястье. Негодующее удивление на лице Роваса смягчило последующий разгром.
Джек не знал, что и думать об этом странном семействе, в котором очутился. Чувствовалось, что здесь давние счеты, — но он не знал, в чем дело и почему его присутствие усугубляет их. Магра, гордая и холодная, как придворная дама, была для него загадкой: сначала он думал, что она его не выносит, но вот только что он отпустил какую-то шуточку насчет лука, и она ласково потрепала его по плечу. Он мало понимал в таких вещах — что он видел в жизни, кроме бесконечных хлебов и трепок, — но ему казалось, что Магра проявляет к нему благосклонность лишь для того, чтобы позлить Роваса.
Верно одно: и Магра, и Тарисса боятся плечистого, всегда такого веселого контрабандиста. Они посмеиваются над ним и дразнят его, но делают это с осторожностью, словно опасаются разбудить спящего медведя.
Тарисса солгала, сказав, что Ровас дает много, но очень мало просит взамен. Убить человека — это очень высокая цена. Как может человек требовать такого от девушки, которая ему все равно что дочь? О том, чтобы уйти, не может быть и речи. Если Джек сейчас уйдет, Тарисса никогда не избавится от Роваса — они станут соучастниками в убийстве, накрепко связанными своей тайной, страхом и виной.
Джек взглянул на Тариссу, которая раздувала огонь мехами. Она закатала рукава, и под кожей бугрились мышцы. Молодая женщина, сильная и уверенная в себе. Руки Джека сжались в кулаки. С чего Ровас взял, что она способна кого-то убить? Как он посмел посылать эту честную, работящую девушку на такое дело?
Ненависть вздувалась в Джеке, и он не мешал ей расти. Ровас только и знает, что помыкать этими женщинами. Он хочет иметь власть над их жизнью и смертью.
Тарисса отложила мехи и улыбнулась Джеку:
— Я дую и дую, как ураган, а мой огонь все одно на ладан дышит.
Она испачкала золой нос и волосы. Непослушная прядь упала ей на щеку, и Тарисса сдула ее, как перышко. Она такая прямая — не кокетничает, не жеманится, и все у нее на виду.
Джеку стоило труда улыбнуться ей в ответ, но он сделал это усилие. Растягивая губы в улыбке, он уже твердо знал, что должен будет убить халькусского капитана. Не даст он Ровасу впутать эту славную девушку в убийство и потом стращать этим.
Магра встала, нарушив чары ненависти и молчаливых обетов.
— Схожу-ка я на усадьбу к Ларку. Пора взять у них свежих яиц.
Это было полной неожиданностью. Джек и Тарисса переглянулись, и у нее был не менее озадаченный вид, чем у него. Магра хочет оставить их одних — другого объяснения не подберешь. Она ведь знает, что Роваса весь день не будет. Накинув плащ из алой шерсти, она завязала его у горла, и Джек впервые понял, что двадцать лет назад она, должно быть, была ослепительно хороша. Она выше и стройнее дочери, а гордая осанка придает ей не меньше прелести, чем тонко очерченное лицо.
Суп начинал разогреваться, и его вкусный запах сливался с коричным ароматом сбитня. Сушеные травы, висящие на стропилах, в тепле благоухали вовсю. Шарканье щетки, скрежет совка, что-то отбивают, что-то перемешивают: знакомые, успокаивающие кухонные звуки. Женщины одарили его улыбками, когда он чуть раньше взял нож и стал резать лук. Джек не видел в этом ничего особенного: на кухне замка Харвелл мальчик, который ничего не делает, сам напрашивается на трепку.
Меч, который дал ему Ровас, стоял у чана с соленьями. Джек всегда был сильным — недаром он готовился в пекари: замешивая ежедневно хлеб для всего замка, он набрал мускулы на руках и груди, — но для длинного меча требовались иные мускулы и иная сила. Спина должна выдерживать немалый вес оружия, а бока — резкие выпады бойца. Ногам тоже доставалось. Ровас постоянно толковал о равновесии — не только о том, чтобы правильно держать меч, но и о том, как уравновесить верхнюю и нижнюю половины тела. «При работе с длинным мечом верх начинает перевешивать, — говорил он. — Нужны хорошие мускулы на ляжках, чтобы низ справился с ним». Контрабандист заставлял Джека бегать в гору и катать ногами бочонки.
С тех пор как Джек бросил ему вызов, отправившись гулять с Тариссой, Ровас стал пользоваться их уроками как наказанием. Учебные бои становились опасными. Ровас превосходно владел клинком: он был легок на ногу, тверд на руку и мог ударить молниеносно. Джеку не удавалось с ним сладить. Сейчас, рубя свиные кости на холодец, Джек все время видел свидетельства того, как взъелся на него Ровас: руки у него были все в порезах и синяках.
Но дела у Джека все же пошли немного лучше. Вчера контрабандист издевательски прижал его к дереву — но Джек собрался с силами и ухитрился нанести приличный удар. Его клинок оцарапал меч Роваса и порезал контрабандисту запястье. Негодующее удивление на лице Роваса смягчило последующий разгром.
Джек не знал, что и думать об этом странном семействе, в котором очутился. Чувствовалось, что здесь давние счеты, — но он не знал, в чем дело и почему его присутствие усугубляет их. Магра, гордая и холодная, как придворная дама, была для него загадкой: сначала он думал, что она его не выносит, но вот только что он отпустил какую-то шуточку насчет лука, и она ласково потрепала его по плечу. Он мало понимал в таких вещах — что он видел в жизни, кроме бесконечных хлебов и трепок, — но ему казалось, что Магра проявляет к нему благосклонность лишь для того, чтобы позлить Роваса.
Верно одно: и Магра, и Тарисса боятся плечистого, всегда такого веселого контрабандиста. Они посмеиваются над ним и дразнят его, но делают это с осторожностью, словно опасаются разбудить спящего медведя.
Тарисса солгала, сказав, что Ровас дает много, но очень мало просит взамен. Убить человека — это очень высокая цена. Как может человек требовать такого от девушки, которая ему все равно что дочь? О том, чтобы уйти, не может быть и речи. Если Джек сейчас уйдет, Тарисса никогда не избавится от Роваса — они станут соучастниками в убийстве, накрепко связанными своей тайной, страхом и виной.
Джек взглянул на Тариссу, которая раздувала огонь мехами. Она закатала рукава, и под кожей бугрились мышцы. Молодая женщина, сильная и уверенная в себе. Руки Джека сжались в кулаки. С чего Ровас взял, что она способна кого-то убить? Как он посмел посылать эту честную, работящую девушку на такое дело?
Ненависть вздувалась в Джеке, и он не мешал ей расти. Ровас только и знает, что помыкать этими женщинами. Он хочет иметь власть над их жизнью и смертью.
Тарисса отложила мехи и улыбнулась Джеку:
— Я дую и дую, как ураган, а мой огонь все одно на ладан дышит.
Она испачкала золой нос и волосы. Непослушная прядь упала ей на щеку, и Тарисса сдула ее, как перышко. Она такая прямая — не кокетничает, не жеманится, и все у нее на виду.
Джеку стоило труда улыбнуться ей в ответ, но он сделал это усилие. Растягивая губы в улыбке, он уже твердо знал, что должен будет убить халькусского капитана. Не даст он Ровасу впутать эту славную девушку в убийство и потом стращать этим.
Магра встала, нарушив чары ненависти и молчаливых обетов.
— Схожу-ка я на усадьбу к Ларку. Пора взять у них свежих яиц.
Это было полной неожиданностью. Джек и Тарисса переглянулись, и у нее был не менее озадаченный вид, чем у него. Магра хочет оставить их одних — другого объяснения не подберешь. Она ведь знает, что Роваса весь день не будет. Накинув плащ из алой шерсти, она завязала его у горла, и Джек впервые понял, что двадцать лет назад она, должно быть, была ослепительно хороша. Она выше и стройнее дочери, а гордая осанка придает ей не меньше прелести, чем тонко очерченное лицо.