Джонс Джулия. Измена

   — Что, поубавилось храбрости-то, старая ведьма! — Трафф вдавил палец ей в гортань, другой рукой вертя нож и заставляя лезвие зловеще блистать в слабом свете из окна. Глаза женщины поблескивали заодно с ножом. Одержав верх над старухой, Трафф снова обрел спокойствие. Рана в плече, похоже, была не слишком глубока — кожаные латы не дали ножу нанести большого вреда. — Ну ладно — мне всего-то и надо, чтобы ты ответила на пару моих вопросов. Тебе ничего не будет, если скажешь правду. — Трафф говорил тоном родителя, увещевавшего непослушное дитя. — Один твой приятель сказал мне, что около пяти недель назад у тебя гостила какая-то пара. Верно это? — Трафф ослабил пальцы на горле женщины, чтобы она могла ответить, но она молчала. Трафф вдавил ей в грудь рукоятку ножа. Старуха закашлялась, брызгая слюной. — Будем считать, что это означает «да». Их звали Мелли и Джек? — Последовало новое нажатие — но на этот раз старуха сдержала кашель. Трафф быстро терял тот небольшой запас терпения, которым обладал. — Эй ты, сука, отвечай, не то я обе руки тебе отрежу, а потом подожгу твой драгоценный свинарник. — Показывая свою готовность выполнить первую из угроз, Трафф полоснул ножом по ее запястью. На коже тонкой чертой проступила темная кровь. В старухе еще порядочно юшки для ее лет. — Ну, полно артачиться. — Трафф снова обратился в снисходительного папашу. — Я хочу только знать, куда они пошли. — Трафф приставил нож к порезу, немного углубив рану.
   — На восток, — со вздохом ответила женщина, и в темноте на ее щеке блеснула одинокая слеза.
   — Хорошо, но может быть и лучше. — Нож Траффа царапнул по хрупким косточкам запястья. — Куда на восток?
   — В Брескет.
   — Нет такого места, старуха. — Нож перерезал сухожилие, скрепляющее одну кость с другой.
   — Они сказали, что идут в Брескет, — крикнула старуха. Траффу показалось, что она говорит правду, и он сменил тактику.
   — Может, они так и сказали, ну а по-твоему, куда они подались? Отвечай, старуха, не то твои свинки поджарятся заживо.
   — Я думаю — в Брен они пошли.
   — Последний вопрос, — улыбнулся Трафф. — Этот парень, Джек, трогал девушку?
   — Не пойму, о чем ты.
   — Сейчас поясню. — Трафф остался доволен страхом, звучащим в ее голосе. — Мелли — моя нареченная, и меня бы очень рассердило, если бы другой мужчина дотронулся до нее хоть пальцем. — Трафф снова запустил нож в рану на запястье. — Очень бы рассердило.
   — Не трогал он ее, клянусь.
   — Вот и славно. — Трафф взмахнул ножом и перерезал женщине горло. Потом вытер руки и нож о ее сорочку и встал. Его разбирала охота поджечь свинарник, но он пообещал «приятелю» старухи оставить свиней в целости — а Трафф держал свое слово, когда считал нужным.
   Надо найти свечку и обшарить эту хибару. У старухи непременно где-нибудь золотишко припрятано. Трафф выспится, сытно позавтракает поджаренной свининой, а поутру двинется на восток. Мелли — его невеста, и он отыщет ее, где бы она ни была.

VI

   Посольство Четырех Королевств поднималось к перевалу. Узкая тропа вилась вверх по горам. По обеим ее сторонам нависали молчаливой угрозой глыбы девственно-чистого снега. Воздух, и без того уже ледяной, стал редеть, и поврежденные легкие Мейбора напрягались при каждом вздохе.
   Будь проклят Баралис! Это его вина. До несчастья в канун зимы Мейбор чувствовал себя наполовину моложе своих лет. И легкие у него работали, как кузнечные мехи, а теперь, из-за Баралиса и его гнусной отравы, они все в дырьях, словно сито сыродела.
   Хорошо хоть ветер унялся — в первый раз за это треклятое путешествие он не впивается в тело и дает отдых усталым костям.
   Если все пойдет хорошо и они достигнут перевала засветло, то до Брена останется три дня пути. Мейбору не терпелось поскорее добраться до города. Ему осточертело путешествие, опротивело глядеть на снег и лошадиные зады, а пуще всего надоела дикарская простота существования. Брен сулил все соблазны большого города: вкусную еду и крепкий эль, дешевых женщин и искусных портных. Да, портной — это первым делом. От происшествия в канун зимы пострадали не одни легкие Мейбора — ему пришлось уничтожить весь свой гардероб. Теперь он одет так, что вряд ли соблазнит даже трактирную прислужницу. Баралису за многое придется держать ответ.
   Мейбор развернул коня — опасный маневр на столь узкой тропе — и поехал назад вдоль колонны. Пора им с Баралисом выяснить кое-что между собой. Здесь, среди отвесных скал и пропастей Большого Хребта, у Мейбора есть преимущество — ведь искуснее его нет наездника и никто так, как он, не умеет управлять конем. Баралис же таким искусством не обладает. Если Мейбор судит верно, советнику теперь весьма не по себе и все его внимание поглощено ездой по опасной, засыпанной снегом дороге.
   Трудно подобрать лучшее время для словесной стычки с ним. А ежели лошадь Баралиса в пылу спора ненароком оступится и скатится вместе со всадником в снежную бездну — это будет лишь прискорбный несчастный случай, только и всего.
   Тропы едва хватало на то, чтобы два всадника могли ехать рядом. Но Баралис предпочитал совершать путь в одиночестве — а может быть, просто не нашлось охотников ехать с ним бок о бок. Мейбор уже не раз замечал, что солдаты сторонятся королевского советника: они боялись Баралиса, хотя ни один не признался бы в этом. Мейбор понимал их страх как нельзя лучше: уж он-то знал, как опасен может быть Баралис.
   Движение Мейбора встречь колонне доставляло значительные неудобства ездокам, вынужденным давать ему дорогу, но в свой срок Мейбор добрался до Баралиса.
   — Чему я обязан, лорд Мейбор, столь нежданным удовольствием? — спросил тот, спокойный и отстраненный, как всегда. Мейбор невольно восхитился его способностью говорить тихо, но так, что слышно каждое слово.
   — Я думаю, вы преотлично знаете чему. Есть дела, которые нам с вами необходимо решить.
   — Решить? С каких это пор вы начали решать какие-то дела, Мейбор? Насколько мне известно, доныне ваши интересы ограничивались женщинами и засылкой убийц. Я не знал, что вы заодно и государственный муж.
   — Напрасно вы дразните меня, Баралис. Вы верно заметили — убийствами мне тоже доводилось заниматься.
   — Это угроза, Мейбор? Если так, то она наивна. Вам, быть может, и довелось состряпать парочку убийств, но вы лишь одаренный любитель в сравнении со мною. — Фраза вышла не столь ядовитой, как могла бы, ибо Баралису пришлось натянуть поводья, огибая крутой поворот.
   — В верховой езде вы не столь искусны? — не удержался Мейбор, совершая тот же маневр с легкостью самого Борка. Глянув налево, он убедился, что снежный откос сменился отвесным каменным провалом, правый же, уходящий ввысь склон по-прежнему в снегу. Мейбор направил своего коня к лошади Баралиса, потеснив того к обрыву.
   — Довольно шпилек, Мейбор. К делу. Что вы имеете мне сказать?
   — Я имею сказать, что в Брене буду верховным послом. Я представляю короля.
   — Не знал, что вы способны беседовать с мертвыми, Мейбор.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но вас назначили послом короля Лескета. Лескет же, как нам обоим известно, давно уже в могиле, и вы, если только не научились сноситься с его духом, в Брене никакими правами не обладаете.
   Насмешливый тон Баралиса заставил Мейбора вскипеть от ярости. В порыве ненависти к надменному лорду он двинул своего коня еще немного влево. Теперь обе лошади почти соприкасались боками. Баралису пришлось придержать свою.
   — В чем дело, Баралис? Неужто вы боитесь какого-то жалкого обрыва?
   — Не надо играть со мной в эти игры, Мейбор. Вряд ли вам захочется потерять еще одного коня.
   В глазах Баралиса Мейбор прочел холодный вызов. Серые и немигающие, они смотрели с откровенной наглостью. Мейбор откинулся в седле, не веря своим ушам. Итак, Баралис сам сознается в убийстве любимого жеребца — да еще когда на коне ехал сам Мейбор! Да нет, быть такого не может.
   В лицо Мейбору внезапно дохнуло холодом, а следом послышался ужасающий грохот. Гора шевелилась — ее заснеженный склон сдвинулся с места.
   — Лавина! — закричал кто-то.
   В воздухе стоял гул. Мейбор, поддавшись панике, ринулся вперед. Снег несся на тропу могучим потоком. В колонне возник переполох — все стремились уйти из-под обвала. Один всадник свалился в пропасть. Куски снега и льда свистели вокруг, как стрелы.
   Наконец лавина остановилась, и настала мертвая тишина. Белая снеговая пыль оседала на живых саваном.
   Все уцелевшие собрались на повороте, не в силах оценить размеры ущерба. Погибли и люди, и припасы — лавина погребла под собой хвост колонны. Мейбор оглянулся, преисполнившись внезапной надежды, — однако Баралис остался цел. Мейбор проклял себя: ну почему он не воспользовался суматохой и не спихнул королевского советника со скалы?
   Никто не решался двинуться с места. Мейбор обшаривал глазами уцелевший груз. Ни на едином бочонке не было его клейма. Проклятие! Пропали шестьдесят бочек с золотым несторским сидром — личный дар Мейбора герцогу Бренскому.
   — Мой сидр! — вскричал он. — Может быть, бочки еще можно откопать?
   — Кроп! — с тихой скорбью произнес Баралис.
   Мейбор оглянулся. Баралис ехал обратно за поворот, ни на кого не обращая внимания. Мейбор обвел глазами оставшихся — здоровенного недоумка и впрямь недоставало.
   — Лорд Баралис! — прокричал капитан. — Нельзя туда возвращаться, это небезопасно. Подождите пару часов, пока снег осядет, — тогда мы откопаем людей.
   — К тому времени они все умрут, — ответил Баралис.
   — Я отправлю с вами несколько человек, — заявил капитан.
   — Я тоже поеду, — вызвался Мейбор — так он и позволит Баралису рыться в припасах без посторонних глаз!
   Баралис повернулся лицом к остальным. Его лицо напоминало полированный мрамор. Он обвел взглядом всех, заглянув каждому в глаза.
   — Поезжайте вперед! — скомандовал он властно, словно король. — Поезжайте! С опасностью я справлюсь один!
   Сила этого голоса была такова, что люди начали разворачивать коней и потихоньку двигаться по тропе дальше. Мейбор бессилен был остановить их — слепое повиновение, охватившее их, оказалось слишком велико. Он видел, как Баралис спешился и скрылся за поворотом. Мейбора подмывало последовать за ним, но опасность была чересчур велика — Мейбору не хотелось похоронить себя под снегом.
   Отряд остановился на первом же месте, достаточно широком, чтобы разбить лагерь. Люди молчали, на лицах читались мрачные мысли. Капитан велел произвести перекличку.
   Прошло несколько минут, и над лагерем пронесся теплый ветер. Мейбор решил, что ему померещилось, но по удивленным лицам остальных понял, что это правда. Вот снова дохнуло теплом, раздался какой-то треск, и все ощутили явственный запах жареного мяса.
   При всей тревоге, которую испытал Мейбор, вдохнув этот запах, он почувствовал, что рот его наполняется слюной. Он обвел взглядом своих спутников, но все отводили глаза, не желая делиться с другими своими ощущениями. Как будто, если встретишься с кем-то глазами, это поможет невысказанному воплотиться в жизнь.
   Прошло какое-то время — насколько долгое, Мейбор судить не мог. Воздух снова остыл, но холодный ветер по-прежнему нес запах жаркого. В тишине слышался звук текущей из бочонка жидкости — у кого-то хватило ума сообразить, что сейчас самое время напиться.
   В этот миг Мейбор увидел направляющегося к лагерю Баралиса. Тот шел пешком, ведя лошадь в поводу. Через ее спину был перекинут человек — по росту и сложению все сразу узнали Кропа. Баралис при ходьбе тяжело опирался на свою кобылу. Кроп шевелился — он был жив.
   Капитан посмотрел на Баралиса. Тот угрюмо кивнул.
   — Ступайте. Спасайте тех, кто еще жив. Почти все погибли. Я сделал, что мог.
   Мейбор видел, что на языке у капитана вертится множество вопросов, но его сдерживает нечто более сильное, чем любопытство, — страх.
   Баралис ввел свою лошадь под прикрытие скалы и подозвал одного из гвардейцев, чтобы тот помог ему снять и уложить Кропа. Лицо королевского советника говорило о полном упадке сил. Плечи его поникли, и руки дрожали. Он извлек из-под плаща стеклянный флакон и осушил его, будто умирающий от жажды. Мейбору показалось, что Баралис упал бы, если бы не опирался на лошадь.
   Капитан уже собирал людей. Мейбор заявил, что тоже пойдет, чтобы оценить ущерб. Через несколько минут спасатели подъехали к заваленному снегом участку тропы. Запах жареного дразнил ноздри. Мейбор послал коня вперед.
   В одном месте снег совершенно стаял, и с тропы вниз капала вода. Тела и бочонки выступили наружу. Проплешина имела форму неровного круга, и в середине ее лежали лошадь и всадник, сплавленные воедино, обугленные и черные. Они сгорели дотла. Несколько солдат не смогли сдержать рвотных позывов.
   Никогда еще Мейбору не было так трудно отрицать существование магии. Самый воздух был насыщен ею. Мейбор сплюнул, освобождая рот от вкуса жареного мяса и колдовства.
   — А ну вперед, ребята, — с нарочитой резкостью скомандовал он. — Там еще есть живые. Не время предаваться бабьей слабости.
   Солдаты принялись разгребать оставшийся снег и скоро вытащили нескольких человек, еще подававших признаки жизни. Мейбор углядел за пределами растаявшего круга сугроб, в котором, похоже, покоилось немало бочонков — притом вроде бы с его клеймом.
   — Прежде чем заняться мертвецами, откопайте мой сидр, — воззвал он. — Пять золотых тому, кто отроет больше всего бочек.

* * *

   Настало время предполуденной трапезы. Тавалиск с удовольствием скушал бы мяса — сверху хорошо обжаренного в шипящем сале, внутри нежного и розового. Он с трудом удерживался, чтобы не дернуть звонок и не велеть принести себе огромную баранью ногу.
   Тавалиск сидел на диете. Его лекарь — да сгноит Борк его душу — постоянно напоминал архиепископу об опасностях переедания. Но никакие ужасы не тронули бы Тавалиска, если бы гнусный шарлатан не обмолвился как-то, что ожирение может привести к ранней смерти. Уж это никак не входило в планы Тавалиска. Зачем было собирать столько золота и земель, если он не успеет насладиться ими?
   Потому-то он стал мужественно урезывать себя в еде. Вместо обычного своего завтрака из трех блюд — яиц с ветчиной, копченой рыбы с рогаликами и холодного горохового супа — он ныне ограничивался двумя блюдами. Распрощался он, само собой, с гороховым супом — однако и это явилось немалой жертвой, весьма трудной для не привыкшего к самоограничению Тавалиска.
   В качестве отвлечения лекарь прописал ему музыку. Архиепископ любил музыку не меньше всякого другого, она усмиряет диких зверей и тому подобное, но веселый мотивчик, даже в самом мастерском исполнении, оказался бессилен помешать желчи прожигать архиепископские кишки.
   В дверь постучали — Гамил как пить дать.
   — Войди, — крикнул Тавалиск, берясь за лиру, и забренчал что-то, мыслями не отрываясь от еды.
   — Добрый день, ваше преосвященство.
   — Не вижу в нем ничего доброго. — Архиепископ оборвал игру, подумав, что сам секретарь наверняка съел завтрак из трех блюд. — Выкладывай, что там у тебя, и убирайся, твое присутствие меня уже утомляет.
   — Вы помните того человека, ваше преосвященство, который шпионил за рыцарем по нашему поручению?
   — Разумеется, помню, Гамил. Я еще не настолько стар, чтобы утратить память. Ты говоришь о том шпионе, что караулил у дома Бевлина, а утром обнаружил там мертвое тело? — В открытое окно проник запах стряпни, и Тавалиск лихорадочно забренчал на лире.
   — Да. И этот человек был замечен в низком обществе, ваше преосвященство.
   — Насколько низком, Гамил?
   — Он разговаривал с людьми Старика.
   — Ах вот оно что!
   — Да, ваше преосвященство. Его видели в квартале шлюх — он выходил из дома, известного как притон Старика, в обществе двух воров.
   Тавалиск посмотрел на корзину с фруктами — больше в комнате ничего съедобного не было. Персики и сливы дразнили его своей налитой спелостью. Как же Тавалиск ненавидел их! Он стал щипать струны с удвоенным рвением.
   — И что, его кошелек после этого потяжелел?
   — Не могу сказать наверняка, ваше преосвященство, но от того дома он прямиком направился на рынок и купил себе две обновы.
   — Шерстяные или шелковые?
   — Шелковые, ваше преосвященство.
   — Ну вот мы и получили ответ. Наш человек продал то, что знал, Старику.
   — Ваше преосвященство столь же мудры, сколь и музыкальны.
   — Так ты оценил мою игру, Гамил? — Тавалиск завел на лире новую, очень громкую мелодию.
   — У меня нет слов, ваше преосвященство.
   — С великими артистами всегда так, Гамил. Они будят чувства — не слова. — Архиепископ завершил свой мотив изысканной трелью, даже своим притупленным слухом поняв, что взял не совсем верные ноты. Ну да ничего — не одна лишь чистота исполнения служит мерилом гения. — Итак, Гамил, — сказал он, откладывая лиру, — насколько близко Старик знал Бевлина?
   — Нам известно, что время от времени они переписывались, ваше преосвященство. Последний обмен письмами состоялся сразу после возвращения рыцаря с Ларна.
   — Мне сдается, Гамил, Старику не понравится, что его доброго приятеля Бевлина пришил тот, кому он оказал помощь.
   — Это так, ваше преосвященство. Старик известен верностью своим друзьям.
   — И что он, по-твоему, предпримет?
   — Кто его знает, ваше преосвященство, — слегка пожал плечами Гамил.
   — Ты, Гамил! Ты знаешь. За это я тебе и плачу.
   — Такие вещи трудно предсказать, ваше преосвященство. Возможно, он захочет отомстить за смерть Бевлина, убив рыцаря.
   — Гм-м. Эта ситуация требует наблюдения. Последи за воротами и гаванью. Я хочу знать, не покинет ли город кто-либо из людей Старика.
   — Слушаюсь, ваше преосвященство.
   Тавалиск дернул звонок, терзаясь от голода. Игра на лире обострила его аппетит до предела. Неудивительно, что многие известные артисты жирны, как свиньи.
   — А нашего человека, пожалуй, следует взять под стражу, Гамил. Я не могу допустить, чтоб мой шпион изменял мне безнаказанно. Притом, когда ему развяжут язык на дыбе, мы, глядишь, и выясним, что задумал Старик в связи со смертью Бевлина. — Тавалиск убрал лиру, напоминающую ему своей формой гранат — его любимый плод. — Что там еще у тебя?
   — До меня дошел довольно тревожный слух касательно Тирена, ваше преосвященство.
   — И что же в нем такого тревожного, Гамил?
   — Тирен будто бы велел рыцарям перехватывать все рорнские грузы, идущие на север.
   — Неслыханно! Кем алчный святоша себя возомнил? — Тавалиск снова дернул шнур звонка — теперь он нуждался не только в еде, но и в выпивке. — Я хочу, чтобы этот слух проверили как можно скорее, Гамил. Если он верен, надо будет предпринять ответные меры.
   Если грядет война, пусть никто не посмеет сказать, что Рорн долго раскачивается. Архиепископ едва заметно улыбнулся. Право же, это возбуждает. В Обитаемых Землях давно уже не было приличной потасовки — а поскольку заварится она на севере, от нее не пострадает ни Рорн, ни сам архиепископ.
   — Постараюсь докопаться до истины, ваше преосвященство. Позвольте покинуть вас, если я вам более не нужен.
   — Прошу тебя, останься, Гамил. После легкой закуски я собирался проиграть все сочинения Шуга, и твое мнение крайне ценно для меня.
   — Но это займет часов пять, если не больше, ваше преосвященство.
   — Я знаю, Гамил, и хочу доставить истинное удовольствие такому страстному любителю музыки, как ты.

* * *

   Ровас занимался делом, превращая шесть мешков с зерном в восемь. Джек наблюдал этот неблаговидный трюк во всех подробностях. Засыпав в мешок на четверть ячменя, Ровас добавил туда опилок, потом насыпал зерна доверху и завязал мешок бечевкой.
   — Разве так можно? — сказал Джек. Ровас ухмыльнулся, оскалив белые зубы:
   — Другие добавляют в зерно кое-что и похуже опилок, мой мальчик.
   — Что, к примеру?
   — Толченые кости, землю, песок, — повел рукой Ровас. — Те, кому достанется мое зерно, должны счастливцами себя почитать. Я постарался на совесть — опилки хорошие, чистые. Никто уж точно не подавится — а я слыхал, они и для пищеварения полезны.
   — Не так для пищеварения, как для твоего кармана.
   — А какой прок заниматься торговлей, коли ты на ней не наживаешься? — Ровас взъерошил Джеку волосы. — Ты еще молод, парень, и жизни не знаешь. Миром испокон веку правила выгода. — Он перекинул один из мешков через плечо. — Тебе еще многому надо учиться, Джек, — и я, с позволения сказать, как раз тот человек, который способен тебя всему этому научить. — И Ровас вышел, чтобы погрузить зерно на телегу. Закончив, он сказал Магре, хлопочущей у огня: — Пошли, женщина. Поедешь со мной на рынок, как подобает доброй жене. Видишь ли, парень, покупатели больше доверяют людям семейным.
   — Может, и мне заодно поехать? — развеселился Джек. — Сойду за вашего сынка.
   Ровас хлопнул его по спине:
   — Ты все схватываешь на лету, парень. Однако ничего у нас не выйдет. Я знаю здешних покупателей много лет, и внезапно нашедшегося сына им будет трудненько проглотить.
   — Как и твое зерно.
   Ровас расхохотался, и даже всегда угрюмая Магра проявила признаки веселости. Контрабандист застегнул свой пояс, заткнув за него меч и кинжал.
   — Когда я вернусь, парень, я поучу тебя владеть оружием, как подобает мужчине. — Он весело подмигнул и вышел, а Магра поплелась за ним.
   Джек вздохнул с облегчением, радуясь, что остался в одиночестве. С самой гибели Мелли у него не было случая подумать как следует. Он придвинулся поближе к огню и налил себе чашку подогретого сидра. Сладкий хмельной аромат яблок напомнил ему о жизни в замке Харвелл. Там на кухне тоже часто пахло яблоками — их пекли или делали из них сидр. Как ему просто жилось тогда: ни опасностей, ни тревог, ни вины!
   Джек провел рукой по густой колючей щетине на подбородке и шее — уже много дней, как он не брился. В последний раз он делал это в то утро, когда халькусские солдаты нагрянули в курятник... когда убили Мелли.
   Джек швырнул чашку в очаг, разбив ее о заднюю стенку. Нельзя ему было тогда уходить! Это его, а не Мелли должны были забить до смерти. Он подвел единственного человека, который на него полагался. Джек уронил лицо в ладони, зарывшись пальцами в виски. Вина обретала осязаемость — она росла у него внутри, требуя выхода. Резкий вкус металла обжег язык.
   Полка, висевшая над очагом, затрещала и рухнула, и все бывшие на ней горшки и сковородки посыпались в огонь.
   Джек в ужасе попятился. Дверь позади него открылась, и вошла Тарисса.
   — Что ты натворил? — вскричала она и метнулась к очагу, пытаясь спасти хоть что-нибудь из недельного запаса провизии, рухнувшего в огонь. — Да не стой же столбом, помогай мне! — Схватив кочергу, она выгребла из пламени баранью ногу. — Сверху все сгорело, но внизу еще порядочно мяса. Оберни руку ковриком и вытаскивай все горшки, которые сможешь.
   Джек послушался и вытащил несколько горшков. Почти все они оказались пусты — их содержимое расплескалось и погибло в огне.
   — А жаркое-то, а каша! — завопила Тарисса, но было уже поздно: самые главные блюда вовсю шипели на углях.
   Джек, однако, спас горшок со свеклой, пару репок и связку колбас.
   — Что такое стряслось? — допытывалась Тарисса — расстроенная, с сердитыми слезами на глазах. Достаток семьи измеряется тем, сколько еды запасено в доме.
   — Не знаю. Полка сама упала. — Джек кривил душой — он знал, что это его гнев и досада свалили полку. Он не сомневался, что одно связано с другим, а связующим звеном послужило колдовство. Спасибо и за то, что обошлось без человеческих жертв. Но Джек в тот миг не испытывал никакой благодарности — слишком он был растерян и утомлен.
   — Дай-ка я взгляну на твою руку. Коврик-то весь обгорел. — Тарисса присела рядом с ним на скамью и размотала обвязку. Кожа под ней побагровела. — Ты уж прости, Джек, — смягчилась девушка. — Не надо было мне заставлять тебя лезть в огонь. Прости, пожалуйста. — Ее пальцы легонько коснулись запястья.
   Джек не мог смотреть ей в глаза. Рука болела нестерпимо, и он почти радовался этому — боль отвлекала его от правды. Колдовство сопровождает его как тень и не покинет до самой могилы.
   Тарисса шарила по шкафам в поисках мази от ожогов. Внезапная перемена ее настроения глубоко тронула его. Ее доброта согрела душу, как нежданный дар. Он позволил ей смазать бальзамом пострадавшее место. Ее касания были легкими, словно она боялась сделать ему еще больнее. Он взглянул ей в лицо. Длинные светлые ресницы, короткий, чуть вздернутый нос, полные розовые губы. Она хороша — не красавица, а просто хороша собой. Она подняла глаза, и их взоры встретились. На долю мгновения они показались Джеку знакомыми — эти светло-карие глаза, где зелень смешивалась с орехом.
   Ее губы слегка шевельнулись, и это было не менее откровенно, чем раскрытые объятия. Джек подался вперед и поцеловал ее — чистоту этого поцелуя нарушала только пухлость губ, и тех, и других. Опутанный нежностью этого рта, Джек протянул руку, чтобы привлечь Тариссу к себе, но она отпрянула и неловко поднялась на ноги, не глядя на него.
   — Это ты свалил полку, — сказала она. Это было утверждение, не вопрос.
   — Я к ней даже не прикоснулся, — глядя в пол, ответил Джек.
   — Я знаю, — с раздражающей уверенностью улыбнулась она. Джек не сумел ничего придумать в ответ. Что толку лгать, если она угадала правду?