Страница:
Мелли эти слова пришлись по душе. Она всегда считала себя непокорной в отличие от многих придворных дам, и ей льстило, что герцог это заметил. Радовало и то, что он, как видно, ценит в женщине характер. Но Мелли тут же выругала себя: как видно, она совсем поглупела, треснувшись головой. Стал бы герцог так возиться с девчонкой, купленной у работорговца, к тому же незаконнорожденной! Нет, тут есть что-то еще.
Тревожная мысль пришла ей в голову.
— Я бредила, когда лежала без памяти? — Вдруг она сказала что-то, чего теперь не помнит, вдруг выдала, кто она такая?
— Нет, дорогая, — ответил Бэйлор, возясь с чем-то в углу комнаты. — Сейчас вы заговорили впервые за три дня. — И они круто переменил тему разговора: — Право же, его светлость просто с ума сходил. В первую ночь вы потеряли так много крови, что все думали — вам не жить. Но его светлость, говорят, обрушился на лекарей, угрожая поубивать их всех, если они вас не спасут. Опять скажу: счастлив ваш бог. — Мелли попыталась сесть, но в боку вспыхнула боль. — Тихонько, дорогая. Вашу рану зашили, и еще несколько дней нужно лежать спокойно.
Почувствовав внезапную усталость, Мелли откинулась на подушки.
— Значит, вечером герцог будет здесь? — Но ей больше хотелось уснуть, чем услышать ответ.
— Скорее всего. Он и теперь был бы здесь, если бы не война на западе.
— Война?
Бэйлор кивнул:
— Кайлок вторгся в Халькус около недели назад и, кажется, уже смял все пограничные заставы. Сегодня герцог получил сообщение, что Кайлок идет на Хелч, убивая на своем пути всех — и женщин, и детей.
— Я всегда думала, что халькусские силы равны королевским. — Мелли вдруг расхотелось спать.
— Насколько я слышал, дорогая, Кайлок навербовал себе в армию множество наемников. Он посылает их вперед поджигать селения, а потом его солдаты доканчивают работу.
— Это грязная тактика. Король Лескет никогда бы так не поступил.
Бэйлор улыбнулся ей, словно ребенку.
— Потому-то король Лескет никогда и не выигрывал войн.
Для Бэйлора это было слишком жесткое замечание. Но Мелли показалось, что он говорит ей не всю правду.
— Но зачем Кайлоку убивать женщин и детей?
— Для устрашения. Если за Кайлоком закрепится слава беспощадного полководца, мужчины, боясь за свои семьи, будут сдаваться ему. — Бэйлор тяжело вздохнул. — Да только напрасно — Кайлок их все равно перебьет.
— Почему вы так уверены? — Но Мелли, задавая свой вопрос, уже чувствовала, что Бэйлор прав.
— Он уже поступил так в деревне Нагорной, чуть восточнее границы. Отдал двести женщин своим наемникам. А те, натешившись, перебили их. Потом согнали в одно место всех детей и вырезали, как скотину.
У Мелли по спине прошла дрожь: Кайлок — само зло. Прежде она считала его жестоким, угрюмым и надменным, но теперь ей открылась вся правда. Впрочем, какую-то часть этой правды она знала всегда. Потому она и сбежала из замка Харвелл: не из-за того, что отец принуждал ее сделать что-то против воли, — сама мысль о браке с Кайлоком была ей ненавистна. Она легко отделалась — в отличие от женщин деревни Нагорной.
Не желая больше думать об этом, Мелли спросила первое, что пришло ей в голову:
— Что думает обо всем этом герцог?
Бэйлор подвинул стул поближе и сказал, понизив голос:
— В том-то и странность. Еще несколько дней назад его светлость был очень обеспокоен: ему вовсе не хотелось выдавать свою дочь за короля, который вознамерился завоевать Халькус. Но теперь он как будто примирился с этим. — Бэйлор пожал плечами, явно недоумевая. — Когда я говорил с ним нынче утром, он был почти что весел. Даже строил свадебные планы.
— Не понимаю: если этот брак состоится, то Кайлок, несомненно, будет править Бреном после смерти герцога.
— Судя по настроению герцога, его это больше не волнует. — Увидев, что Мелли зевает, Бэйлор встал. — Ну, дорогая, теперь я покину вас. Вам нужно отдохнуть. Я загляну попозже. — Он направился к двери. — Если я пришлю лекарей осмотреть вас, — сказал он с веселыми искорками в темных глазах, — обещаете больше не бить их?
— Обещаю, — улыбнулась Мелли.
Баралис встал, оправил платье и оглядел комнату. Все было в порядке.
— Проси, Кроп.
Через пару мгновений вошла Катерина Бренская. У Баралиса, который давно считал себя нечувствительным к красоте, перехватило дыхание. Ее золотые волосы превосходили роскошью любую корону, голубые глаза были прекраснее всяких драгоценностей. Если он не ошибался, она постаралась предстать перед ним вo всем блеске — ее платье было слишком нарядным для дневной поры. Тем лучше — значит она понимает, что в долгу перед ним.
— Добро пожаловать, госпожа моя, — сказал он, низко кланяясь. — Что я могу предложить вам? Немного вина?
Катерина вскинула красиво выгнутую бровь.
— Вы составите мне компанию, лорд Баралис? Или вы, мой отец, наливаете, но не пьете?
Баралис, слегка склонив голову, подошел к шкафчику каштанового дерева и налил два кубка вина. Прежде чем предложить один Катерине, он поднес второй к губам и осушил до дна.
— Я не ваш отец, госпожа моя.
Катерина взяла у него свой кубок, задев пальцами его запястье.
— Да, теперь я вижу.
Баралис немного утратил власть над собой. От близости Катерины в сочетании с густым, крепким бренским вином у него; слегка шумело в голове. Он одернул себя: сейчас никак нельзя: ошибаться.
— Скажите, госпожа, можем ли мы говорить без опаски в этих стенах?
— Вы разочаровываете меня, лорд Баралис. Вы снова стали похожи на моего отца — так же подозрительны. — Она приблизилась к нему. Ее запах отвлекал — от нее пахло как от ребенка.
— Вы не ответили на мой вопрос, — заметил он, подливая ей вина. Теперь уж сомневаться не приходилось — она намеренно касалась его руки.
— Если вы намекаете на потайные двери, лорд Баралис, я могу показать вам одну-две.
Баралис с трудом скрыл волнение.
— Я так и полагал. Должно быть, это очень полезные двери?
— Вы хотите знать, ведут ли они в покои отца?
Баралис, ошеломленный ее откровенностью, проклял кубок, вина, который ему пришлось выпить.
— А вы показали бы мне такую дверь, если бы она существовала?
— Да. — Ее голубые глаза смотрели прямо на него, и в них светился вызов.
Он начал понимать, что Катерина опасна. Ее любовника убили, а ее отец взял убийцу к себе на службу. Мщение — вот чего она жаждет. Надо узнать, кому она хочет отомстить — отцу или рыцарю. Разговор о потайных дверях лучше пока оставить — они есть, сомневаться в этом не приходится, но сейчас не время выспрашивать о них. Пусть думает, что для него важнее другое.
— Блейз знал, что вы умеете ворожить?
Катерина вздрогнула при упоминании о любовнике.
— Да. Но все бои он выигрывал сам. Никогда не просил меня о помощи.
— Не сомневаюсь в этом. — Баралис счел, что пора напомнить ей о долге. — Если бы он вас об этом попросил, вас бы уже не было в живых.
Катерина встретила эти слова презрительным взором, но в нем сквозил страх. Баралис продолжал тихим, мурлыкающим голосом:
— Госпожа моя, магия — опасное оружие. Им следует пользоваться осторожно.
— Осторожно, лорд Баралис? — яростно откликнулась она. — Кто сказал, что я не опасалась? Блейзу грозила смерть, у меня не было иного выбора.
— Вы совершили глупость. Если бы не я, на вашей прелестной груди не осталось бы ни клочка кожи. Я принял удар на себя.
— Однако вид у вас вполне здоровый.
Баралис разодрал одежду на груди — шелк разделился, как пергамент, обнажив тело.
Катерина, приглушенно ахнув, прижала руки к груди.
— Нет, нет.
— Да, дражайшая моя Катерина. — Баралис намеренно опустил учтивое обращение. — Вот к чему привела ваша ворожба.
Эти слова возымели желанное действие. Катерина, побелев как простыня, осушила свой кубок и присела на кровать.
— Я не знала. Правда не знала.
Баралис запахнулся, прикрыв окаймляющий грудь шов.
— Маленькие девочки не должны играть с огнем.
Катерина в полном расстройстве сунула в рот большой палец и принялась грызть ноготь.
— Вы не скажете отцу?
Баралис того и ждал.
— Нет. Это будет наш маленький секрет.
— Что вы хотите взамен?
— Дружбы, дражайшая Катерина, ничего более. — Баралис ласкал и умасливал ее голосом, словно пылкий поклонник. — Мы многим можем быть полезны друг другу. У нас те же планы, и мы хотим одного и того же. Нет ничего такого, чего мы не свершили бы вместе. — Он провел рукой по ее безупречно гладкой щеке. Катерина отпрянула было, но напряглась и выдержала его ласку — даже потянулась вслед за его рукой.
— Почему вы говорите, что у нас те же планы?
«Она моя, — подумал Баралис. — Остается сказать то, что ей хочется услышать».
— Мы оба хотим смерти рыцаря. — Произнеся это, Баралис понял, что сказал чистую правду. Сила, поразившая его в ночь боя, сказала ему многое о человеке, пославшем ее. Этот рыцарь опасен: за ним стоят могущественные люди. Он не мог не победить герцогского бойца. Тут не просто удача: судьба вела этот танец. Трудно сказать, куда танец заведет, но судьба никогда не выбирает своих кавалеров случайно. Завтра Баралис узнает все, а теперь главное — Катерина. Она должна покинуть эту комнату его убежденной сторонницей.
— Мы должны помочь друг другу, — сказал он.
— Но вам-то зачем это нужно, лорд Баралис?
Что ей сказать, а о чем умолчать? Неразумно было бы раскрывать все свои планы. Катерина сейчас, возможно, ненавидит отца, но захочет ли она его смерти? Баралис всегда затруднялся судить о крепости семейных уз и предпочитал в подобных делах осторожность.
— Я хочу, чтобы вашей свадьбе ничто не помешало.
— И это все? — пронзительно глянула на него она.
— Ах, дражайшая моя Катерина! Величайший в истории Обитаемых Земель союз осуществить не так-то просто. — Баралис заставил свой голос звучать как фанфара. — Вы станете правительницей огромных просторов Севера. Люди и армии будут повиноваться вашему приказу. Не будет счета вашим богатствам. Вас назовут не просто королевой — императрицей.
На щеках Катерины вспыхнули два ярких пятна. Мягкие губы дрогнули и отвердели как мрамор.
— Императрицей?
Она у него в руках. Он рассудил верно: она жаждет славы не меньше, чем ее отец. Бренский дом алчностью не уступает своей эмблеме — ястребу. Честолюбие у них в крови, как и распутство. Не напрасно Катерина носит пояс девственности. Слишком многие из дочерей Бренского дома позорили свой род. Они похотливы, точно кошки. Вот и теперь у Катерины ноги поставлены на ладонь шире, чем требует приличие, а корсаж вырезан на палец ниже, чем диктует хороший вкус. Баралис отвернулся, чтобы ее красота не отвлекала его.
— Широтой замыслов вы превзойдете своего отца. Он видит перед собой королевство — вы должны видеть империю. Многие поколения будут произносить ваше имя. Катерина, императрица Севера, навеки останется в истории. О ваших деяниях будут говорить долгое время после того, как имя вашего отца будет забыто. — Баралис снова обернулся к ней лицом. — Помогая мне, вы поможете себе.
— Что вы хотите, чтобы я делала?
Когда Катерина произнесла эти восхитительные слова, Баралис ощутил великое облегчение. Он налил себе вина до половины кубка, выпил и лишь тогда сказал:
— Для начала я хочу знать, что на уме у вашего отца, вплоть до мелочей. С кем он видится, куда ходит, о чем ему докладывают — даже о чем он думает. Позднее мне может понадобиться проникнуть в его покои: рыцарь будет пребывать там постоянно, и, возможно, там будет всего способнее его убить. Наконец, неустанно твердите отцу, как вы желаете этого брака. Говорите, что бываете в городе и слышите, как одобряет ваше замужество народ. Быть может, стоит даже пригрозить, что вы броситесь с башни, если отец запретит вам выйти за Кайлока. Вам лучше знать.
Катерина послушно кивала на все, что он говорил. Видя знакомую поглощенность интригой на ее лице, Баралис сказал:
— Прежде чем уйти, скажите мне — что вам известно о вторжении Кайлока в Халькус?
Она затараторила, словно девочка, отвечающая урок. Содержание ее речей обеспокоило Баралиса, зато манера изложения как нельзя более порадовала.
— Очнись, королевский ублюдок.
Джек открыл левый глаз — правый не открывался. Поначалу он подумал, что попал в ад, таким красным было все вокруг. Миг спустя он сообразил, что просто видит все сквозь багряную дымку: его единственный глаз налился кровью. Жаль, поскольку он единственный, но лучше уж красный глаз, чем никакого.
Человек, запустивший в него ведром, дышал злобой, точно Фраллит в праздничный день, и рожа у него была такого же цвета. Только Фраллит бывал багровым и без налитых кровью глаз.
— Чего ухмыляешься? — Пинок по почкам подкрепил вопрос.
Джек попытался изменить выражение лица, но это оказалось нелегким делом. Челюсть отказывалась повиноваться, а губы слишком распухли, чтобы шевелиться.
— Не делай из меня дурака, парень, не то я сотру с тебя эту улыбочку. — Человек закатил Джеку такую оплеуху, что голова сразу откинулась назад.
Что-то кольнуло Джека в грудь — и тут врата разверзлись. Каждая мышца, каждая кость, каждая частица тела вопили от боли. Конечности тянули свою песню, живот и спину жгло, а череп, казалось, расколот надвое. Болей было так много, что после первого всплеска они слились воедино.
— Ага, пропала ухмылка-то, — довольно сказал хальк.
Боль мешала думать. Не зная, что отвечать, Джек попытался поочередно кивнуть и нахмуриться. Кивок получился лучше, и часовой как будто немного подобрел. Джек, не будучи героем, вздохнул с облегчением. Это было ошибкой: грудь сразу напомнила о себе. Из легких хлынула тревожная, наводящая дурноту боль, а с нею и кровь. Джек выплюнул сгусток на пол.
— Я бы на твоем месте не беспокоился, парень, — заметил страж. — Виселица — она от всего помогает. Врачует хвори лучше всякого лекаря.
Джеку до крайности надоел этот хальк. Порывшись в памяти и не найдя ничего обиднее, чем «вы, хальки, с овцами любитесь», он решил пустить в ход хотя бы это.
Крак! Сапог врезался в челюсть — раз, другой, третий.
— Эй, Понурый, оставь-ка парня! — крикнул кто-то. — Повесят его не раньше чем через неделю — что за радость дохлого в петлю совать!
Понурый, пробурчав что-то, пнул Джека напоследок в бок и вышел из каземата. Лязгнул металл, повернулся ключ, и тяжелые шаги, удаляясь, затопали по тяжелому камню.
Джек, хотя испытал облегчение, вздыхать больше не стал. Лежа на полу и глядя в низкий, бочонком, потолок, он попытался расслабить все свои ноющие мускулы. Он справился бы со всем, даже с недавними пинками часового — но боль в груди была сильнее его. Она, точно водоворот, втягивала в себя все его силы и сознание, и ему приходилось неустанно бороться с ней. Он смутно помнил торчащую из груди стрелу и собак с зубами как кинжалы. Нет, он не хотел об этом думать — но надо было думать о чем-то, чтобы отвести сознание от крутящейся воронки в груди.
Было одно, что могло отвлечь его от боли в груди: Тарисса. Она должна была ждать его этой ночью в лесу. Целые часы в темноте — а он так и не пришел. Джек стукнул кулаком по полу.
Он подвел ее, и мысль об этом была пыткой. Когда она поняла, что больше ждать не стоит? В полночь? На рассвете? Он ясно видел ее перед собой: каштановые локоны выбились из-под капюшона, на лице тревога, рука на рукоятке ножа. Она ждала его до рассвета — он был уверен.
Что она теперь думает? Что он схвачен, убит — а быть может, что он просто сбежал и бросил ее, сделав свое дело?
Это все Ровас подстроил. Туннель был завален, и Джек угодил в западню. Зачем он Ровасу теперь, когда Ванли убит? Лучше сделать так, чтобы Джек попал в плен. Тариссе с Магрой и в голову не придет, что Ровас его предал. Джек снова и снова бил кулаком о камень. Какой же он был дурак! Ровас все время водил его за нос. Ловко задумано: заставить другого совершить за тебя грязную работу, а потом устроить так, чтобы его за это повесили.
Вот сейчас Ровас, возможно, утешает Тариссу, держа ее за талию и даже чуть ниже, почти касаясь губами ее уха.
Голову начало давить изнутри: представлять себе Роваса, лапающего Тариссу, было невыносимо. Резкий вкус металла во рту — и каземат заходил ходуном. Камень свалился с потолка и разбился у самых ног Джека. Это оглушило и отрезвило его разом, точно пощечина. Джек стал перебарывать себя, воображая, будто колдовство — это желчь, которую надо проглотить. И он проглотил его, загнал обратно в живот и удержал там. Из носа хлынула кровь — давление в голове должно было найти какой-то выход. Миг спустя из уха потекла теплая струйка.
Прилив колдовства, упавший камень и образ Роваса, обнимающего Тариссу, — это было слишком. Джеку хотелось плакать — но герои никогда не плакали, поэтому для него было делом чести сдерживать слезы. И потом, если учесть состояние его лица, от слез ему бы стало еще больнее.
Он чувствовал себя таким слабым, таким беспомощным. Впервые воображение показало ему то, что он и так безотчетно понимал с первых же своих дней в доме контрабандиста: Ровас хочет Тариссу. Он влюблен в нее и другому ее не отдаст. Этим объяснялось многое. Вот почему Магра сводила Джека с Тариссой: не потому, что хотела, чтобы они стали любовниками, а потому, что по-другому было бы еще хуже. Она не могла допустить, чтобы ее дочь досталась Ровасу. Он почти двадцать лет заменял Тариссе отца — их связь была бы сродни кровосмешению. Магра, женщина благородного происхождения, готова была скорее видеть свою дочь с учеником пекаря, чем с человеком, который прежде был ей любовником, а дочери — вторым отцом.
Голова у Джека кружилась. Тариссу надо вызволить из лап Роваса. Ждать недолго — скоро тот выдумает новый гнусный план, чтобы крепче привязать ее к себе. Он ни перед чем не остановится. Убийство, шантаж, принуждение — все пойдет в ход.
Джек опять стукнул кулаком по каменному полу. Ровас хочет Тариссу. И почему он, Джек, не осознал этого раньше? Он не сидел бы теперь в халькусской темнице, а Ровас не подставлял бы Тариссе широкое плечо, чтобы выплакаться на нем. Джека обвели вокруг пальца. Надо было проверить туннель, прежде Я чем идти на дело. Джек ни минуты не сомневался, что ход засыпали давным-давно — и что Ровас прекрасно об этом знал. Контрабандист послал его на верную смерть.
Джек проклинал себя за глупость. Он был податлив, как только что замешенное тесто. Но теперь все. Он стал тверже, лежа на полу халькусской тюрьмы. Слишком долго другие помыкали им. Фраллит измывался над ним, Баралис его бил, а Ровас его Я предал. Пора самому распорядиться своей жизнью. Больше он не позволит гнать себя, как скотину на пастбище. Отныне он станет хозяином собственного будущего.
У него есть нечто присущее только ему, нечто, что он слишком долго подавлял в себе. Колдовство у него в крови. Это из-за него Джека сейчас бьет дрожь. Это оно скинуло камень с потолка. Джеку уже доводилось крушить, убивать и менять природу вещей. Что ему еще оставалось? Эта сила, дремавшая месяцами, всегда приходила к нему в порыве гнева — надо научиться управлять ею. Если он ею овладеет, никто больше не посмеет помыкать им.
Джек стиснул кулаки. Ровас загнал его в перегороженную нору, и даром молодчику это не сойдет. Часовой сказал, что Джека повесят через неделю. Хорошо. Этого времени хватит, чтобы подготовить побег. Ему нужно несколько дней, чтобы восстановить силы. Сейчас он вряд ли и на ногах-то устоит, не говоря уж о том, чтобы бежать или драться. А самое главное — ему надо потренироваться во владении своей колдовской силой.
Невзирая на жалобы многочисленных мышц, Джек сделал усилие и сел. Рана в груди тут же пронзила все тело болью. Джек переборол ее — у него были дела поважнее. Вот камень свалился сверху — с него он и начнет. Сейчас он заставит его двигаться. Выбросив из головы все, кроме камня, Джек сосредоточился на нем. Он направлял на камень свою волю, воображая, будто толкает его. Ничего. Ни трепыхания в желудке, ни давления в голове. Джек попробовал опять, воображая на этот раз, будто находится в камне и двигает его изнутри. И снова ничего не вышло, как он ни старался.
Разочарованный, но не особенно удивленный, Джек сменил тактику. Он понял, что надо делать. Он вызвал в голове образ Роваса, утешающего Тариссу: как тот обнимает ее своими красными ручищами и шепчет ей на ухо всякую ложь. Иной помощи не понадобилось. Слюна напиталась колдовством, и мозг стал пухнуть, давя на череп. Джек едва успел направить свою силу — и камень разлетелся на тысячу кусков. Осколки врезались в тело, как стрелы, и кверху поднялось облако пыли.
Потом пыль осела, открыв кучку осколков на полу. Джеку было не до торжества — его тошнило. Устав почти до обморока, он опять улегся на пол. Дрожь, которая все это время не оставляла его, сделалась еще сильнее. Подтянув колени к груди, Джек собрался в комок, чтобы как-то согреться. Слабость овеяла его как прохладный ветер, и скоро он впал в беспокойный сон.
XXIV
Тревожная мысль пришла ей в голову.
— Я бредила, когда лежала без памяти? — Вдруг она сказала что-то, чего теперь не помнит, вдруг выдала, кто она такая?
— Нет, дорогая, — ответил Бэйлор, возясь с чем-то в углу комнаты. — Сейчас вы заговорили впервые за три дня. — И они круто переменил тему разговора: — Право же, его светлость просто с ума сходил. В первую ночь вы потеряли так много крови, что все думали — вам не жить. Но его светлость, говорят, обрушился на лекарей, угрожая поубивать их всех, если они вас не спасут. Опять скажу: счастлив ваш бог. — Мелли попыталась сесть, но в боку вспыхнула боль. — Тихонько, дорогая. Вашу рану зашили, и еще несколько дней нужно лежать спокойно.
Почувствовав внезапную усталость, Мелли откинулась на подушки.
— Значит, вечером герцог будет здесь? — Но ей больше хотелось уснуть, чем услышать ответ.
— Скорее всего. Он и теперь был бы здесь, если бы не война на западе.
— Война?
Бэйлор кивнул:
— Кайлок вторгся в Халькус около недели назад и, кажется, уже смял все пограничные заставы. Сегодня герцог получил сообщение, что Кайлок идет на Хелч, убивая на своем пути всех — и женщин, и детей.
— Я всегда думала, что халькусские силы равны королевским. — Мелли вдруг расхотелось спать.
— Насколько я слышал, дорогая, Кайлок навербовал себе в армию множество наемников. Он посылает их вперед поджигать селения, а потом его солдаты доканчивают работу.
— Это грязная тактика. Король Лескет никогда бы так не поступил.
Бэйлор улыбнулся ей, словно ребенку.
— Потому-то король Лескет никогда и не выигрывал войн.
Для Бэйлора это было слишком жесткое замечание. Но Мелли показалось, что он говорит ей не всю правду.
— Но зачем Кайлоку убивать женщин и детей?
— Для устрашения. Если за Кайлоком закрепится слава беспощадного полководца, мужчины, боясь за свои семьи, будут сдаваться ему. — Бэйлор тяжело вздохнул. — Да только напрасно — Кайлок их все равно перебьет.
— Почему вы так уверены? — Но Мелли, задавая свой вопрос, уже чувствовала, что Бэйлор прав.
— Он уже поступил так в деревне Нагорной, чуть восточнее границы. Отдал двести женщин своим наемникам. А те, натешившись, перебили их. Потом согнали в одно место всех детей и вырезали, как скотину.
У Мелли по спине прошла дрожь: Кайлок — само зло. Прежде она считала его жестоким, угрюмым и надменным, но теперь ей открылась вся правда. Впрочем, какую-то часть этой правды она знала всегда. Потому она и сбежала из замка Харвелл: не из-за того, что отец принуждал ее сделать что-то против воли, — сама мысль о браке с Кайлоком была ей ненавистна. Она легко отделалась — в отличие от женщин деревни Нагорной.
Не желая больше думать об этом, Мелли спросила первое, что пришло ей в голову:
— Что думает обо всем этом герцог?
Бэйлор подвинул стул поближе и сказал, понизив голос:
— В том-то и странность. Еще несколько дней назад его светлость был очень обеспокоен: ему вовсе не хотелось выдавать свою дочь за короля, который вознамерился завоевать Халькус. Но теперь он как будто примирился с этим. — Бэйлор пожал плечами, явно недоумевая. — Когда я говорил с ним нынче утром, он был почти что весел. Даже строил свадебные планы.
— Не понимаю: если этот брак состоится, то Кайлок, несомненно, будет править Бреном после смерти герцога.
— Судя по настроению герцога, его это больше не волнует. — Увидев, что Мелли зевает, Бэйлор встал. — Ну, дорогая, теперь я покину вас. Вам нужно отдохнуть. Я загляну попозже. — Он направился к двери. — Если я пришлю лекарей осмотреть вас, — сказал он с веселыми искорками в темных глазах, — обещаете больше не бить их?
— Обещаю, — улыбнулась Мелли.
* * *
— Хозяин, госпожа Катерина желает видеть вас.Баралис встал, оправил платье и оглядел комнату. Все было в порядке.
— Проси, Кроп.
Через пару мгновений вошла Катерина Бренская. У Баралиса, который давно считал себя нечувствительным к красоте, перехватило дыхание. Ее золотые волосы превосходили роскошью любую корону, голубые глаза были прекраснее всяких драгоценностей. Если он не ошибался, она постаралась предстать перед ним вo всем блеске — ее платье было слишком нарядным для дневной поры. Тем лучше — значит она понимает, что в долгу перед ним.
— Добро пожаловать, госпожа моя, — сказал он, низко кланяясь. — Что я могу предложить вам? Немного вина?
Катерина вскинула красиво выгнутую бровь.
— Вы составите мне компанию, лорд Баралис? Или вы, мой отец, наливаете, но не пьете?
Баралис, слегка склонив голову, подошел к шкафчику каштанового дерева и налил два кубка вина. Прежде чем предложить один Катерине, он поднес второй к губам и осушил до дна.
— Я не ваш отец, госпожа моя.
Катерина взяла у него свой кубок, задев пальцами его запястье.
— Да, теперь я вижу.
Баралис немного утратил власть над собой. От близости Катерины в сочетании с густым, крепким бренским вином у него; слегка шумело в голове. Он одернул себя: сейчас никак нельзя: ошибаться.
— Скажите, госпожа, можем ли мы говорить без опаски в этих стенах?
— Вы разочаровываете меня, лорд Баралис. Вы снова стали похожи на моего отца — так же подозрительны. — Она приблизилась к нему. Ее запах отвлекал — от нее пахло как от ребенка.
— Вы не ответили на мой вопрос, — заметил он, подливая ей вина. Теперь уж сомневаться не приходилось — она намеренно касалась его руки.
— Если вы намекаете на потайные двери, лорд Баралис, я могу показать вам одну-две.
Баралис с трудом скрыл волнение.
— Я так и полагал. Должно быть, это очень полезные двери?
— Вы хотите знать, ведут ли они в покои отца?
Баралис, ошеломленный ее откровенностью, проклял кубок, вина, который ему пришлось выпить.
— А вы показали бы мне такую дверь, если бы она существовала?
— Да. — Ее голубые глаза смотрели прямо на него, и в них светился вызов.
Он начал понимать, что Катерина опасна. Ее любовника убили, а ее отец взял убийцу к себе на службу. Мщение — вот чего она жаждет. Надо узнать, кому она хочет отомстить — отцу или рыцарю. Разговор о потайных дверях лучше пока оставить — они есть, сомневаться в этом не приходится, но сейчас не время выспрашивать о них. Пусть думает, что для него важнее другое.
— Блейз знал, что вы умеете ворожить?
Катерина вздрогнула при упоминании о любовнике.
— Да. Но все бои он выигрывал сам. Никогда не просил меня о помощи.
— Не сомневаюсь в этом. — Баралис счел, что пора напомнить ей о долге. — Если бы он вас об этом попросил, вас бы уже не было в живых.
Катерина встретила эти слова презрительным взором, но в нем сквозил страх. Баралис продолжал тихим, мурлыкающим голосом:
— Госпожа моя, магия — опасное оружие. Им следует пользоваться осторожно.
— Осторожно, лорд Баралис? — яростно откликнулась она. — Кто сказал, что я не опасалась? Блейзу грозила смерть, у меня не было иного выбора.
— Вы совершили глупость. Если бы не я, на вашей прелестной груди не осталось бы ни клочка кожи. Я принял удар на себя.
— Однако вид у вас вполне здоровый.
Баралис разодрал одежду на груди — шелк разделился, как пергамент, обнажив тело.
Катерина, приглушенно ахнув, прижала руки к груди.
— Нет, нет.
— Да, дражайшая моя Катерина. — Баралис намеренно опустил учтивое обращение. — Вот к чему привела ваша ворожба.
Эти слова возымели желанное действие. Катерина, побелев как простыня, осушила свой кубок и присела на кровать.
— Я не знала. Правда не знала.
Баралис запахнулся, прикрыв окаймляющий грудь шов.
— Маленькие девочки не должны играть с огнем.
Катерина в полном расстройстве сунула в рот большой палец и принялась грызть ноготь.
— Вы не скажете отцу?
Баралис того и ждал.
— Нет. Это будет наш маленький секрет.
— Что вы хотите взамен?
— Дружбы, дражайшая Катерина, ничего более. — Баралис ласкал и умасливал ее голосом, словно пылкий поклонник. — Мы многим можем быть полезны друг другу. У нас те же планы, и мы хотим одного и того же. Нет ничего такого, чего мы не свершили бы вместе. — Он провел рукой по ее безупречно гладкой щеке. Катерина отпрянула было, но напряглась и выдержала его ласку — даже потянулась вслед за его рукой.
— Почему вы говорите, что у нас те же планы?
«Она моя, — подумал Баралис. — Остается сказать то, что ей хочется услышать».
— Мы оба хотим смерти рыцаря. — Произнеся это, Баралис понял, что сказал чистую правду. Сила, поразившая его в ночь боя, сказала ему многое о человеке, пославшем ее. Этот рыцарь опасен: за ним стоят могущественные люди. Он не мог не победить герцогского бойца. Тут не просто удача: судьба вела этот танец. Трудно сказать, куда танец заведет, но судьба никогда не выбирает своих кавалеров случайно. Завтра Баралис узнает все, а теперь главное — Катерина. Она должна покинуть эту комнату его убежденной сторонницей.
— Мы должны помочь друг другу, — сказал он.
— Но вам-то зачем это нужно, лорд Баралис?
Что ей сказать, а о чем умолчать? Неразумно было бы раскрывать все свои планы. Катерина сейчас, возможно, ненавидит отца, но захочет ли она его смерти? Баралис всегда затруднялся судить о крепости семейных уз и предпочитал в подобных делах осторожность.
— Я хочу, чтобы вашей свадьбе ничто не помешало.
— И это все? — пронзительно глянула на него она.
— Ах, дражайшая моя Катерина! Величайший в истории Обитаемых Земель союз осуществить не так-то просто. — Баралис заставил свой голос звучать как фанфара. — Вы станете правительницей огромных просторов Севера. Люди и армии будут повиноваться вашему приказу. Не будет счета вашим богатствам. Вас назовут не просто королевой — императрицей.
На щеках Катерины вспыхнули два ярких пятна. Мягкие губы дрогнули и отвердели как мрамор.
— Императрицей?
Она у него в руках. Он рассудил верно: она жаждет славы не меньше, чем ее отец. Бренский дом алчностью не уступает своей эмблеме — ястребу. Честолюбие у них в крови, как и распутство. Не напрасно Катерина носит пояс девственности. Слишком многие из дочерей Бренского дома позорили свой род. Они похотливы, точно кошки. Вот и теперь у Катерины ноги поставлены на ладонь шире, чем требует приличие, а корсаж вырезан на палец ниже, чем диктует хороший вкус. Баралис отвернулся, чтобы ее красота не отвлекала его.
— Широтой замыслов вы превзойдете своего отца. Он видит перед собой королевство — вы должны видеть империю. Многие поколения будут произносить ваше имя. Катерина, императрица Севера, навеки останется в истории. О ваших деяниях будут говорить долгое время после того, как имя вашего отца будет забыто. — Баралис снова обернулся к ней лицом. — Помогая мне, вы поможете себе.
— Что вы хотите, чтобы я делала?
Когда Катерина произнесла эти восхитительные слова, Баралис ощутил великое облегчение. Он налил себе вина до половины кубка, выпил и лишь тогда сказал:
— Для начала я хочу знать, что на уме у вашего отца, вплоть до мелочей. С кем он видится, куда ходит, о чем ему докладывают — даже о чем он думает. Позднее мне может понадобиться проникнуть в его покои: рыцарь будет пребывать там постоянно, и, возможно, там будет всего способнее его убить. Наконец, неустанно твердите отцу, как вы желаете этого брака. Говорите, что бываете в городе и слышите, как одобряет ваше замужество народ. Быть может, стоит даже пригрозить, что вы броситесь с башни, если отец запретит вам выйти за Кайлока. Вам лучше знать.
Катерина послушно кивала на все, что он говорил. Видя знакомую поглощенность интригой на ее лице, Баралис сказал:
— Прежде чем уйти, скажите мне — что вам известно о вторжении Кайлока в Халькус?
Она затараторила, словно девочка, отвечающая урок. Содержание ее речей обеспокоило Баралиса, зато манера изложения как нельзя более порадовала.
* * *
В лицо Джеку плеснули холодной водой. За ней последовало ведро.— Очнись, королевский ублюдок.
Джек открыл левый глаз — правый не открывался. Поначалу он подумал, что попал в ад, таким красным было все вокруг. Миг спустя он сообразил, что просто видит все сквозь багряную дымку: его единственный глаз налился кровью. Жаль, поскольку он единственный, но лучше уж красный глаз, чем никакого.
Человек, запустивший в него ведром, дышал злобой, точно Фраллит в праздничный день, и рожа у него была такого же цвета. Только Фраллит бывал багровым и без налитых кровью глаз.
— Чего ухмыляешься? — Пинок по почкам подкрепил вопрос.
Джек попытался изменить выражение лица, но это оказалось нелегким делом. Челюсть отказывалась повиноваться, а губы слишком распухли, чтобы шевелиться.
— Не делай из меня дурака, парень, не то я сотру с тебя эту улыбочку. — Человек закатил Джеку такую оплеуху, что голова сразу откинулась назад.
Что-то кольнуло Джека в грудь — и тут врата разверзлись. Каждая мышца, каждая кость, каждая частица тела вопили от боли. Конечности тянули свою песню, живот и спину жгло, а череп, казалось, расколот надвое. Болей было так много, что после первого всплеска они слились воедино.
— Ага, пропала ухмылка-то, — довольно сказал хальк.
Боль мешала думать. Не зная, что отвечать, Джек попытался поочередно кивнуть и нахмуриться. Кивок получился лучше, и часовой как будто немного подобрел. Джек, не будучи героем, вздохнул с облегчением. Это было ошибкой: грудь сразу напомнила о себе. Из легких хлынула тревожная, наводящая дурноту боль, а с нею и кровь. Джек выплюнул сгусток на пол.
— Я бы на твоем месте не беспокоился, парень, — заметил страж. — Виселица — она от всего помогает. Врачует хвори лучше всякого лекаря.
Джеку до крайности надоел этот хальк. Порывшись в памяти и не найдя ничего обиднее, чем «вы, хальки, с овцами любитесь», он решил пустить в ход хотя бы это.
Крак! Сапог врезался в челюсть — раз, другой, третий.
— Эй, Понурый, оставь-ка парня! — крикнул кто-то. — Повесят его не раньше чем через неделю — что за радость дохлого в петлю совать!
Понурый, пробурчав что-то, пнул Джека напоследок в бок и вышел из каземата. Лязгнул металл, повернулся ключ, и тяжелые шаги, удаляясь, затопали по тяжелому камню.
Джек, хотя испытал облегчение, вздыхать больше не стал. Лежа на полу и глядя в низкий, бочонком, потолок, он попытался расслабить все свои ноющие мускулы. Он справился бы со всем, даже с недавними пинками часового — но боль в груди была сильнее его. Она, точно водоворот, втягивала в себя все его силы и сознание, и ему приходилось неустанно бороться с ней. Он смутно помнил торчащую из груди стрелу и собак с зубами как кинжалы. Нет, он не хотел об этом думать — но надо было думать о чем-то, чтобы отвести сознание от крутящейся воронки в груди.
Было одно, что могло отвлечь его от боли в груди: Тарисса. Она должна была ждать его этой ночью в лесу. Целые часы в темноте — а он так и не пришел. Джек стукнул кулаком по полу.
Он подвел ее, и мысль об этом была пыткой. Когда она поняла, что больше ждать не стоит? В полночь? На рассвете? Он ясно видел ее перед собой: каштановые локоны выбились из-под капюшона, на лице тревога, рука на рукоятке ножа. Она ждала его до рассвета — он был уверен.
Что она теперь думает? Что он схвачен, убит — а быть может, что он просто сбежал и бросил ее, сделав свое дело?
Это все Ровас подстроил. Туннель был завален, и Джек угодил в западню. Зачем он Ровасу теперь, когда Ванли убит? Лучше сделать так, чтобы Джек попал в плен. Тариссе с Магрой и в голову не придет, что Ровас его предал. Джек снова и снова бил кулаком о камень. Какой же он был дурак! Ровас все время водил его за нос. Ловко задумано: заставить другого совершить за тебя грязную работу, а потом устроить так, чтобы его за это повесили.
Вот сейчас Ровас, возможно, утешает Тариссу, держа ее за талию и даже чуть ниже, почти касаясь губами ее уха.
Голову начало давить изнутри: представлять себе Роваса, лапающего Тариссу, было невыносимо. Резкий вкус металла во рту — и каземат заходил ходуном. Камень свалился с потолка и разбился у самых ног Джека. Это оглушило и отрезвило его разом, точно пощечина. Джек стал перебарывать себя, воображая, будто колдовство — это желчь, которую надо проглотить. И он проглотил его, загнал обратно в живот и удержал там. Из носа хлынула кровь — давление в голове должно было найти какой-то выход. Миг спустя из уха потекла теплая струйка.
Прилив колдовства, упавший камень и образ Роваса, обнимающего Тариссу, — это было слишком. Джеку хотелось плакать — но герои никогда не плакали, поэтому для него было делом чести сдерживать слезы. И потом, если учесть состояние его лица, от слез ему бы стало еще больнее.
Он чувствовал себя таким слабым, таким беспомощным. Впервые воображение показало ему то, что он и так безотчетно понимал с первых же своих дней в доме контрабандиста: Ровас хочет Тариссу. Он влюблен в нее и другому ее не отдаст. Этим объяснялось многое. Вот почему Магра сводила Джека с Тариссой: не потому, что хотела, чтобы они стали любовниками, а потому, что по-другому было бы еще хуже. Она не могла допустить, чтобы ее дочь досталась Ровасу. Он почти двадцать лет заменял Тариссе отца — их связь была бы сродни кровосмешению. Магра, женщина благородного происхождения, готова была скорее видеть свою дочь с учеником пекаря, чем с человеком, который прежде был ей любовником, а дочери — вторым отцом.
Голова у Джека кружилась. Тариссу надо вызволить из лап Роваса. Ждать недолго — скоро тот выдумает новый гнусный план, чтобы крепче привязать ее к себе. Он ни перед чем не остановится. Убийство, шантаж, принуждение — все пойдет в ход.
Джек опять стукнул кулаком по каменному полу. Ровас хочет Тариссу. И почему он, Джек, не осознал этого раньше? Он не сидел бы теперь в халькусской темнице, а Ровас не подставлял бы Тариссе широкое плечо, чтобы выплакаться на нем. Джека обвели вокруг пальца. Надо было проверить туннель, прежде Я чем идти на дело. Джек ни минуты не сомневался, что ход засыпали давным-давно — и что Ровас прекрасно об этом знал. Контрабандист послал его на верную смерть.
Джек проклинал себя за глупость. Он был податлив, как только что замешенное тесто. Но теперь все. Он стал тверже, лежа на полу халькусской тюрьмы. Слишком долго другие помыкали им. Фраллит измывался над ним, Баралис его бил, а Ровас его Я предал. Пора самому распорядиться своей жизнью. Больше он не позволит гнать себя, как скотину на пастбище. Отныне он станет хозяином собственного будущего.
У него есть нечто присущее только ему, нечто, что он слишком долго подавлял в себе. Колдовство у него в крови. Это из-за него Джека сейчас бьет дрожь. Это оно скинуло камень с потолка. Джеку уже доводилось крушить, убивать и менять природу вещей. Что ему еще оставалось? Эта сила, дремавшая месяцами, всегда приходила к нему в порыве гнева — надо научиться управлять ею. Если он ею овладеет, никто больше не посмеет помыкать им.
Джек стиснул кулаки. Ровас загнал его в перегороженную нору, и даром молодчику это не сойдет. Часовой сказал, что Джека повесят через неделю. Хорошо. Этого времени хватит, чтобы подготовить побег. Ему нужно несколько дней, чтобы восстановить силы. Сейчас он вряд ли и на ногах-то устоит, не говоря уж о том, чтобы бежать или драться. А самое главное — ему надо потренироваться во владении своей колдовской силой.
Невзирая на жалобы многочисленных мышц, Джек сделал усилие и сел. Рана в груди тут же пронзила все тело болью. Джек переборол ее — у него были дела поважнее. Вот камень свалился сверху — с него он и начнет. Сейчас он заставит его двигаться. Выбросив из головы все, кроме камня, Джек сосредоточился на нем. Он направлял на камень свою волю, воображая, будто толкает его. Ничего. Ни трепыхания в желудке, ни давления в голове. Джек попробовал опять, воображая на этот раз, будто находится в камне и двигает его изнутри. И снова ничего не вышло, как он ни старался.
Разочарованный, но не особенно удивленный, Джек сменил тактику. Он понял, что надо делать. Он вызвал в голове образ Роваса, утешающего Тариссу: как тот обнимает ее своими красными ручищами и шепчет ей на ухо всякую ложь. Иной помощи не понадобилось. Слюна напиталась колдовством, и мозг стал пухнуть, давя на череп. Джек едва успел направить свою силу — и камень разлетелся на тысячу кусков. Осколки врезались в тело, как стрелы, и кверху поднялось облако пыли.
Потом пыль осела, открыв кучку осколков на полу. Джеку было не до торжества — его тошнило. Устав почти до обморока, он опять улегся на пол. Дрожь, которая все это время не оставляла его, сделалась еще сильнее. Подтянув колени к груди, Джек собрался в комок, чтобы как-то согреться. Слабость овеяла его как прохладный ветер, и скоро он впал в беспокойный сон.
XXIV
Таул беспокоился о Хвате, потому что знал, что Хват будет беспокоиться о нем. Нельзя было уходить, не оставив мальчугану хоть какой-нибудь весточки, но с его желаниями не очень-то считались. Он сидел в комнате, смазывая свой клинок, как вдруг ворвался герцог и потребовал, чтобы Таул ехал с ним в горы. Таул не мог отказаться — он ведь поклялся повиноваться герцогу всегда и во всем. Хвата, конечно, было не сыскать — один Борк знает, где носило этого мальчишку весь день, — а время торопило. Во дворе уже ждали лошади, а герцог не принадлежал к числу терпеливых людей. От записки не было бы толку, поскольку юный карманник не умел читать; Таул постарался только оставить как можно больше своих вещей, чтобы Хват понял: он вернется.
Хват — парень смышленый, даже чересчур смышленый для своего возраста, он быстро разнюхает, куда отправился Таул. Но все равно будет беспокоиться. Таул улыбнулся, вспоминая мальчугана. Хват считает себя его нянькой: ухаживает за ним, разбавляет его эль, следит за каждым его шагом. Точно назойливая муха — попробуй его отгони. За такую преданность его следовало бы посвятить в рыцари — вот только к золоту его нельзя подпускать.
Отрадно знать, что кто-то думает о тебе. Хват спас ему жизнь, я проделал вместе с ним сотни лиг и ни разу его не подвел. Таул не знал, чем он заслужил такую дружбу, но от души радовался тому, я что встретил Хвата в тот роковой день, когда судно «Чудаки-рыбаки» причалило в Рорне. Он принес клятву герцогу, и тот всегда будет для него первым, но перед Хватом он тоже в большом долгу и обязательно придет мальчику на помощь в случае нужды.
Вся беда в том, что, пока Таул стережет тут, в горах, последнюю подружку герцога, Хват того и гляди пустится в Брене во все тяжкие. У него прямо-таки дар лезть куда не следует. Ну, авось ничего: его живучесть не уступает смышлености.
Таул встал и потянулся. Легко ли провести всю ночь на жесткой скамье? Но ему давно уже не приходилось жаловаться на такую малость, как затекшие мускулы, а скамья в красивом замке лучше, чем одеяло, расстеленное на голой земле. Он поправлялся быстро, как всегда: как бы он ни измывался над своим телом, оно никогда не подводило его. Можно поблагодарить судьбу хотя бы за это.
Пришли два лекаря. Таул узнал их и впустил. Что ж это за женщина лежит там, в герцогской спальне? Доктора, служанки, портные и священники так и снуют туда-сюда. «Охраняй ее», — сказал герцог — а от чего и как долго ее охранять, не сказал. Таул ни о чем не спрашивал его за весь шестичасовой путь. В рыцарях он научился чтить приказ — а теперь, когда перестали быть рыцарем, он только на приказ и мог опереться. Приказ придавал жизни форму, если не смысл. Герцог — достойный вождь, воин, который сам сражался во всех своих кампаниях. Служить ему — не такая уж плохая судьба. Лучше, чем каждый день напиваться до бесчувствия, а ночью драться в ямах.
Служанка принесла ему поднос с едой и питьем и постоялая рядом, пока он всего не отведал. На кухне о нем пекутся: цинаш ему вкусное мясо и сыры, да еще с такой приятной посланницей. Он улыбнулся ей благодарно, а она ему — зазывно. Ее широкие бедра круглились под юбкой, а великолепные груди распирали платье.
— Я буду на кухне, если вам что-нибудь понадобится, сударь, — сказала она.
У него давно уже не было женщины. Теперь, когда его тело освободилось от боли, а кровь — от эля, он ощутил знакомое желание забыться в округлостях женского тела и в случае удачи забыть ненадолго о своих демонах. Он ответил учтиво:
— Я непременно отыщу вас, сударыня, если будет можно. — Он поднес к губам ее руку — от нее пахло маслом и петрушкой.
— Буду ждать. — Она низко поклонилась и ушла, покачивая бедрами, как это умеют только зрелые женщины, уверенные в своих чарах. Таул провожал ее глазами вдоль длинного коридора, не уставая восхищаться. Кто-то шел женщине навстречу, и она присела до самого пола. Это мог быть только герцог. Таул встал и стал ждать, когда тот приблизится.
— Здравствуй, друг мой, — сказал герцог, пожав ему руку. — Когда я велел тебе охранять даму, я не думал, что ты будешь караулить у нее за дверью.
Хват — парень смышленый, даже чересчур смышленый для своего возраста, он быстро разнюхает, куда отправился Таул. Но все равно будет беспокоиться. Таул улыбнулся, вспоминая мальчугана. Хват считает себя его нянькой: ухаживает за ним, разбавляет его эль, следит за каждым его шагом. Точно назойливая муха — попробуй его отгони. За такую преданность его следовало бы посвятить в рыцари — вот только к золоту его нельзя подпускать.
Отрадно знать, что кто-то думает о тебе. Хват спас ему жизнь, я проделал вместе с ним сотни лиг и ни разу его не подвел. Таул не знал, чем он заслужил такую дружбу, но от души радовался тому, я что встретил Хвата в тот роковой день, когда судно «Чудаки-рыбаки» причалило в Рорне. Он принес клятву герцогу, и тот всегда будет для него первым, но перед Хватом он тоже в большом долгу и обязательно придет мальчику на помощь в случае нужды.
Вся беда в том, что, пока Таул стережет тут, в горах, последнюю подружку герцога, Хват того и гляди пустится в Брене во все тяжкие. У него прямо-таки дар лезть куда не следует. Ну, авось ничего: его живучесть не уступает смышлености.
Таул встал и потянулся. Легко ли провести всю ночь на жесткой скамье? Но ему давно уже не приходилось жаловаться на такую малость, как затекшие мускулы, а скамья в красивом замке лучше, чем одеяло, расстеленное на голой земле. Он поправлялся быстро, как всегда: как бы он ни измывался над своим телом, оно никогда не подводило его. Можно поблагодарить судьбу хотя бы за это.
Пришли два лекаря. Таул узнал их и впустил. Что ж это за женщина лежит там, в герцогской спальне? Доктора, служанки, портные и священники так и снуют туда-сюда. «Охраняй ее», — сказал герцог — а от чего и как долго ее охранять, не сказал. Таул ни о чем не спрашивал его за весь шестичасовой путь. В рыцарях он научился чтить приказ — а теперь, когда перестали быть рыцарем, он только на приказ и мог опереться. Приказ придавал жизни форму, если не смысл. Герцог — достойный вождь, воин, который сам сражался во всех своих кампаниях. Служить ему — не такая уж плохая судьба. Лучше, чем каждый день напиваться до бесчувствия, а ночью драться в ямах.
Служанка принесла ему поднос с едой и питьем и постоялая рядом, пока он всего не отведал. На кухне о нем пекутся: цинаш ему вкусное мясо и сыры, да еще с такой приятной посланницей. Он улыбнулся ей благодарно, а она ему — зазывно. Ее широкие бедра круглились под юбкой, а великолепные груди распирали платье.
— Я буду на кухне, если вам что-нибудь понадобится, сударь, — сказала она.
У него давно уже не было женщины. Теперь, когда его тело освободилось от боли, а кровь — от эля, он ощутил знакомое желание забыться в округлостях женского тела и в случае удачи забыть ненадолго о своих демонах. Он ответил учтиво:
— Я непременно отыщу вас, сударыня, если будет можно. — Он поднес к губам ее руку — от нее пахло маслом и петрушкой.
— Буду ждать. — Она низко поклонилась и ушла, покачивая бедрами, как это умеют только зрелые женщины, уверенные в своих чарах. Таул провожал ее глазами вдоль длинного коридора, не уставая восхищаться. Кто-то шел женщине навстречу, и она присела до самого пола. Это мог быть только герцог. Таул встал и стал ждать, когда тот приблизится.
— Здравствуй, друг мой, — сказал герцог, пожав ему руку. — Когда я велел тебе охранять даму, я не думал, что ты будешь караулить у нее за дверью.