Джонс Джулия. Измена

   — Тарисса — твое полное имя? — ни с того ни с сего спросил он.
   Она прыснула при этой его неуклюжей попытке сменить разговор, но возражать не стала.
   — Нет, полное имя — Тариссина.
   Джек воспрянул духом: она знает правду, но не осуждает его. Это ее второй дар ему.
   — Такие имена в Королевствах дают благородным дамам.
   — Возможно, — пожала плечами она, — но я почти всю жизнь прожила в Халькусе, а здесь никому нет дела до моего имени.
   — Когда же ты покинула Королевства?
   — Я была грудным младенцем, когда мать пришла сюда со мной. — В ее голосе появилось нечто новое — Джек не сразу понял, что это горечь.
   — А что заставило Магру покинуть родную страну?
   — Она стала помехой неким высокопоставленным особам, и ей грозила смерть.
   — А тебе?
   — Мне еще больше, чем матери, — холодно рассмеялась Тарисса.
   — Но ведь ты была совсем малютка.
   — Из-за малюток, бывает, и войны завязываются. — Тарисса отвернулась и принялась выгребать из очага остатки еды.
   Джек понял, что она не хочет больше говорить об этом. Она сказала как раз достаточно, чтобы разжечь его любопытство, и вконец его озадачила. Он все еще чувствовал ее губы на своих губах, и память об этом удерживала его от расспросов. Ведь и она не стала допытываться, почему это полка рухнула в огонь. Он отплатит ей тем же.
   Он опустился на колени рядом с ней и стал соскребать с решетки сгоревшее жаркое. Их взгляды снова встретились. Общие тайны, затронутые лишь намеком, а не в открытую, сблизили их. И когда их руки, отчищающие очаг, соприкасались, никто не спешил первым отвести свою.
   Немного времени спустя, когда решетка засверкала, как свежеотчеканенная монета, дверь распахнулась и вошли Магра с Ровасом. Женщина нюхнула воздух, как гончая, и направилась прямиком к очагу.
   — Что у вас случилось? — воскликнула она. Ее голос даже и в гневе не утратил изысканных интонаций, присущих благородной даме. Взор ее обратился к Джеку.
   — Маленькая неприятность, мама, — ответила, опережая Джека, Тарисса. — Я помешивала жаркое, и вдруг полка обрушилась вниз.
   — Как это могло случиться? — недоумевал Ровас. — Я приколотил ее на совесть перед самым приходом зимы.
   — Ну, тогда мне все ясно, — бросила Магра. — Если у кого-то руки приделаны не тем концом, так это у тебя, Ровас Толстобрюхий.
   — Оставь мое брюхо в покое, женщина. Ты не хуже меня знаешь, что торговец должен иметь цветущий вид. А объемистый живот — самый верный признак достатка.
   Джек не мог взять в толк, как такая женщина, как Магра, может жить с Ровасом. Ведь они — полная противоположность друг другу. И речь, и внешность Магры выдают ее благородное происхождение, тогда как Ровас — просто хвастливый жулик.
   — Не из-за чего шум поднимать, — говорил между тем Ровас. — Голод нам не грозит. Хорош был бы из меня контрабандист, не будь у меня тайников. Пошли, парень, поможешь мне. У меня в огороде припрятан сундук с солониной. Вспомнить бы еще где.
   Прежде чем выйти, Джек послал Тариссе благодарный взгляд — она избавила его от необходимости отвечать на трудные вопросы.
   Ровас заметил ожог у него на руке.
   — Как это тебя угораздило?
   — Помогал Тариссе вытаскивать горшки из огня.
   — Жаль, что пострадала правая рука. Ну ничего, это не помешает нам. Настоящий боец должен одинаково хорошо владеть обеими руками. Вот ты с левой и начнешь.

* * *

   Хват пробирался по людным улицам Брена, оглушаемый воплями торговцев и нищих. Он купил у разносчика пирог со свининой и бросил пригоршню медяков какому-то калеке и его слепой матери. Быстрота, с которой слепая сгребла монеты, была подобна чуду. Хват широко улыбнулся ей. Он знал, что она притворяется, но восхищался ее искусством. Для того чтобы так закатывать глаза, требовался недюжинный талант.
   Пирог оказался отменный, горячий и сочный, — начинка и впрямь походила на свинину.
   День был прекрасный, по крайней мере для такого холодного места, как Брен. Ясное небо голубело, и воздух был свеж. Хват чуял, что в городе происходит нечто важное. В северной части Брена, где стояли особняки вельмож и герцогский дворец, чисто вымели улицы и развесили флаги. Должно быть, ожидают каких-то знатных гостей. Впрочем, государственные дела Хвата не касались. Перед ним стояла одна-единственная цель: помочь Таулу.
   Проходя мимо ларька с ручными зеркальцами, он взял одно и посмотрелся.
   — Да уж! — вымолвил он и, поплевав на руку, поспешил пригладить волосы. Подумать только, что вчера он тащился за Таулом с этаким колтуном на голове! И воротник не слишком чист. Скорый бы его не одобрил. «Одевайся всегда чисто, — говаривал сей достойный муж. — Тогда люди не сразу поймут, кто ты есть». И Хват сознавал мудрость его слов.
   Ему очень хотелось прикарманить зеркальце — оно стало бы ценным добавлением в его маленьком хозяйстве, — но продавец смотрел зверем, а Хват всегда гордился своим умением смекнуть, когда лучше воздержаться.
   Солнце сопровождало его на пути в западный квартал. Полдень давно миновал, и Хват спрашивал себя, не следовало ли ему явиться к Таулу пораньше. Вся трудность заключалась в том, что промышлять всего способнее с утра, и Хвату не хотелось терять дневную выручку. Скорый счел бы такой поступок глупым. Лишь завершив свои труды, с полным кошелем монет за пазухой, Хват отправился на поиски рыцаря.
   Он свернул на улицу Веселых Домов и отыскал строение, где вчера ночью оставил Таула. Запахи руководили им вернее любой карты. Каждый дом здесь имел свой особый аромат, и Хват быстро учуял тот, что запомнился ему с прошлой ночи. При дневном свете дом выглядел весьма неприглядно: все его деревянные части прогнили, а краска облезла. Волшебница ночь — под ее покровом заведение походило на дворец. Хват храбро постучал в дверь.
   — Рано еще, ступай прочь, — ответили ему.
   — Я ищу одного человека, по имени Таул. Он боец, — громко прокричал Хват в закрытую дверь.
   — Нет здесь такого. Убирайся!
   — Ночью он здесь был. Здоровый такой, с золотыми волосами и повязкой на руке.
   — Может, и был — а мне-то какой с этого навар?
   Хвату сразу полегчало: теперь ему стало ясно, на какой основе строить переговоры с безликим голосом.
   — Два серебреника, если скажете, где он.
   — Ищи дураков.
   — Ну пять. — Дело обещало обойтись дороже, чем он ожидал. Ну ничего — деньги должны оборачиваться. Скорый читал ему пространные поучения на этот счет.
   Дверь отворилась, и в ней возникла женщина с маленькими глазками — та, что воровала у Таула золото.
   — Дай-ка мне глянуть на твое серебро.
   Хват достал обещанные монеты.
   — Могу ли я дерзнуть осведомиться об имени очаровательной дамы?
   Женщина, слегка озадаченная, поправила свою замысловатую прическу.
   — Для тебя я госпожа Тугосумка, юноша.
   Пудра с ее волос реяла в воздухе, и Хват еле сдерживался, чтобы не чихнуть.
   — Итак, госпожа Тугосумка, куда же направился тот господин?
   — Он что, твой друг? — Голос у нее был пронзительный, как у гусыни в брачной поре.
   — Ну что вы — я и в глаза-то его ни разу не видал. Я просто передаю поручение.
   Госпожа Тугосумка удовлетворилась этим.
   — Человек, которого ты ищешь, пьет в «Причуде герцога». Это таверна на Живодерке. Давай сюда деньги.
   — Приятно было познакомиться, сударыня, — с поклоном молвил Хват, отдавая ей монеты. Сам Скорый подивился бы быстроте, с которой она упрятала их за корсаж, — и столь же быстро перед Хватом захлопнулась дверь.
   Хват с наслаждением чихнул, наконец-то очистив ноздри от пудры. Он отправился в дорогу и вскоре нашел «Причуду герцога» — высокое, ярко раскрашенное здание. На пороге несколько мужчин играли в кости. Хвата разбирала охота присоединиться к ним — игру он любил еще больше, чем вкусные яства, однако он стойко прошел мимо, задержавшись только, чтобы посмотреть, как упали кости. Да, жаль, что он идет по делу, уж больно славно они легли. С такими только и пускать деньги в оборот.
   Он вошел в таверну и протолкался сквозь толпу жаждущих. Здесь стоял густой запах хмеля, дрожжей и пота — запах пьющих мужчин.
   Хват углядел в сутолоке соломенно-желтые волосы женщины, которая ночью собирала брошенные Таулу деньги, а после передала их старой Тугосумке. Преисполнившись негодования, Хват двинулся к ней. Она громко требовала еще эля, а компания мужчин и женщин поддерживала ее громкими возгласами. Эль прибыл — целый бочонок, — и она полезла в кошель, чтобы заплатить трактирщику. Кошель принадлежал Таулу. Эта бабенка поит Борк знает сколько народу на деньги Таула!
   Рыцаря нигде не было видно. Хват прилип глазами к кошельку, и его руки, как всегда, опередили разум. Желтоволосая отвлеклась всего на миг, чтобы поднять заздравную чашу, но и этого оказалось довольно — Хват тут же стянул кошелек со стола и не знающими охулки пальцами спрятал себе под плащ. Радоваться удаче было некогда — Хват, потупив голову, устремился к двери. Миг спустя раздался вопль:
   — Золото! Мое золото! Обокрали!
   Хват едва удержался, чтобы не крикнуть в ответ, что это золото вовсе не ее. До двери ему оставалось всего несколько шагов. Позади в толпе возникло какое-то движение. Хват, не смея оглянуться, пробивался к выходу. По улице он продолжал шагать неспешно, не будучи уверен, заметили его или нет. Он уже собрался засвистать что-нибудь веселенькое, как вдруг услышал за спиной настигающие его шаги. Отбросив попытки сойти за невинную овечку, Хват пустился бежать во всю прыть.
   Скорый при всем своем мастерстве понимал, что иногда приходится брать ноги в руки. «Никогда не беги по прямой, — поучал он Хвата. — Сворачивай за каждый угол, который тебе попадется, и норови нырнуть туда, где народу побольше... да мчись как ветер». Хват несся по улицам и переулкам, через торжища и людные площади. Погоня не отставала. Хват свернул в славный темный закоулок — и уперся в каменную стену. Он судорожно вздохнул. Тут слишком высоко, чтобы перелезть, — придется прорываться назад. Хват рылся в памяти, ища там какую-нибудь премудрость, изреченную Скорым на этот случай, но ничего подходящего не вспоминалось. Как видно, Скорый никогда не был так глуп, чтобы забегать в тупик.
   С коленями, дрожащими больше от усталости, нежели от страха, Хват обернулся лицом к своему преследователю, темному на фоне яркого света. Человек шагнул вперед, и его волосы сверкнули золотом на солнце. Таул!
   Прошло долгое мгновение. Солнце тактично удалилось, оставив рыцаря и мальчика наедине. Легкий ветерок пролетел по переулку, пошевелив отбросы и наполнив воздух их благоуханием.
   Рыцарь с волосами цвета темного золота смотрел на Хвата. Его широкая грудь вздымалась, а лицо оставалось недвижимым, как маска. Потом Таул без единого слова повернулся и пошел прочь.
   Хват остолбенел от изумления. Таул шел медленно, понурив голову. Мальчик не мог вынести этого зрелища.
   — Таул! — крикнул он. — Погоди!
   Рыцарь на краткий миг заколебался, а потом, не оборачиваясь, покачал головой. От этого легкого, почти пренебрежительного жеста у Хвата сжалось горло. Таул уходит от него!
   Скорый много раз предостерегал своего ученика против дружеских чувств. «Никогда не подпускай к себе никого настолько близко, чтобы у тебя могли украсть кошелек», — говаривал он. У самого Скорого друзей не водилось, только сообщники, и дружба для него никакой ценности не имела. Хват, пока не встретил Таула, придерживался того же мнения. Но Скорый не всегда бывал прав. Язык у него, конечно, работал что твоя маслобойка, но при всем своем уме он не имел никого, кому бы мог довериться, и ему никто не доверял. Хват вдруг понял, что ему не так уж хочется стать таким, как Скорый, — человеком, который сперва спрашивает, что тебе надо, а потом уж — как тебя зовут. Он побежал за Таулом и тронул его за руку.
   — Таул, это я, Хват!
   — Уйди прочь, мальчик, — как ножом отрезал Таул, отдернув руку.
   — На, — Хват протянул ему кошелек, — возьми свои деньги. Я украл их только для того, чтобы твоя подружка не промотала.
   Таул оттолкнул деньги.
   — Я в няньках не нуждаюсь. Возьми их себе, я добуду еще — мне это просто.
   — Ты, стало быть, хочешь остаться в Брене?
   — Чего я хочу, тебя не касается. — Таул ускорил шаг, но Хват не отставал.
   — А как же твоя цель? Тот мальчик... — Хват чуть было не сказал «мальчик, за которым послал тебя Бевлин», но прикусил язык. Не время сейчас упоминать о покойном мудреце.
   — Уйди прочь! — обернулся к нему Таул. В голосе рыцаря было столько злобы, что Хват и впрямь попятился. Он впервые как следует разглядел лицо своего друга. Таул постарел. Морщины, едва заметные месяц назад, превратились в глубокие складки. Гнев искажал его черты, но в глазах читалось нечто иное. Стыд. Словно почувствовав, что его разоблачили, Таул потупился и пошел своим путем, тихо ступая по булыжнику.
   Ну и пусть идет, раз он ни в чьей помощи не нуждается, подумал Хват. Становилось поздно, и его прельщала мысль о горячем ужине в чистой таверне. Таул дошел до конца переулка и повернул на улицу. Прежде чем исчезнуть из виду, он провел рукой по волосам. Простой жест — Хват сто раз видел, как Таул это делает. Как хорошо, оказывается, Хват изучил рыцаря! Таул — его единственный друг, и оба они забрели далеко от дома. Ужин стал казаться Хвату не столь уж важным.
   Он поспешил вдогонку за Таулом. Напрасно он так, прямо в лоб, напомнил рыцарю о цели его странствий и сообщил, что подруга его надувает. Если Хват хочет, чтобы Таул стал прежним, надо действовать потоньше. Рыцарь, как видно, хочет забыть свое прошлое, забыть мудреца, забыть о цели своих поисков и даже себя самого забыть. Так вот, Хват позаботится о том, чтобы он ничего не забыл. Мальчик был уверен в одном: рыцарь жил только ради своей цели — и то, что он теперь от нее отказался, казалось Хвату настоящей трагедией.
   Однако в эту ночь лучше будет, пожалуй, просто последить за рыцарем. Хват дождется случая и еще вернет себе расположение Таула.
   Выйдя на улицу, Хват купил пирожок у лоточника (обойтись без горячего — одно дело, а разгуливать с пустым желудком — совсем другое) и пустился обратно к «Причуде герцога».

VII

   — Только одним способом, Боджер, можно узнать, девственна женщина или нет.
   — И прямые волосы тут ни при чем, Грифт?
   — Полно старушечьи байки повторять.
   — Если уж речь идет о байках, то ты, когда надел эти свои тугие штаны, и впрямь стал смахивать на старуху.
   — Я ношу их с чисто лечебной целью, Боджер. У меня такие чувствительные органы, что при первом же порыве ветра они обмирают, и вернуть их потом к жизни не так-то легко.
   — Это неудивительно для столь горячих органов, Грифт.
   — Так хочешь ты услышать от меня умную вещь или нет? Другие бы немалые деньги отдали, лишь бы узнать то, что я сообщаю тебе даром.
   — Ну давай говори. Как узнать, девственница перед тобой или нет?
   — Надо запереть ее вместе с барсуком, Боджер.
   — С барсуком?
   — Да, Боджер, с барсуком. — Грифт развалился в седле со всевозможным удобством, доступным едущему на муле человеку. — Берешь барсука и запираешь в одной комнате с девушкой, которую хочешь испытать. Оставляешь их вдвоем на пару часов, а потом приходишь и смотришь, как у них там дела.
   — А на что смотреть-то, Грифт?
   — Если барсук спит в углу, Боджер, то твоя девица уж точно побывала на сеновале. А вот если он лежит у нее на коленях, можешь не сомневаться: она девственница.
   — А ежели барсук укусит девушку, Грифт?
   — Тогда она подхватит оспу и всем станет наплевать, девственница она или нет.
   Боджер кивнул с умным видом, признавая правоту Грифта. Приятели ехали в хвосте колонны, которая спускалась с горы по широкой, но крутой дороге. Воздух был тих и чист — ни ветра, ни птичьих голосов.
   — Вчера ты был на волосок, Боджер.
   — Мне повезло, что меня откопали, Грифт.
   — Везение тут ни при чем, Боджер. Лорд Баралис сам распоряжается своей удачей. — У Грифта язык чесался выспросить у Боджера, что же, собственно, произошло на месте схода лавины, но он благоразумно помалкивал. Ни один из тех, кого откопали из-под снега, не желал говорить об этом. Да никто во всем отряде и не заговаривал с ними на этот предмет. Все делали вид, будто ничего не случилось. Добравшись до Брена, люди и думать об этом забудут. Между тем в катастрофе погибли шесть человек. Услышав позади шум, Грифт обернулся.
   — Гляди-ка, Боджер, Кроп наконец-то нагнал нас. Это ведь он едет?
   — Да, Грифт, его и в потемках ни с кем не спутаешь. Хотелось бы мне знать, зачем он утром задержался на месте происшествия.
   — Давай выпытаем у него, Боджер. — Оба солдата отъехали в сторону и подождали, пока слуга Баралиса не поравнялся с ними.
   — Ну и синячище у тебя на лбу, Кроп! — заметил Боджер.
   — А уж болит-то как, — своим тихим, нежным голосом отозвался гигант.
   — Это из-за него ты не поехал со всеми? Сил не было?
   — Нет, — покачал головой Кроп, — мне надо было откопать кое-что.
   — Клад небось, Кроп? — подмигнул Боджеру Грифт.
   — Нет, Грифт, — ответил Кроп, нечувствительный к ехидству. — Я потерял мою коробочку в снегу. Вывалилась из кармана, и все тут. Уж я искал ее, искал. — Кроп с улыбкой похлопал себя по груди. — Ну, теперь-то она на месте.
   — Ты меня просто изумляешь, Кроп, — сказал Грифт. — Никогда еще не слышал, чтобы ты вымолвил столько слов зараз. Не простая это, должно быть, коробочка, коли она извергла из тебя этакий фонтан красноречия.
   Улыбка исчезла с лица Кропа.
   — А вот это не твое дело, Грифт. Отстаньте от меня, вот что. — Кроп натянул поводья, придержав лошадь, а Боджер с Грифтом проехали вперед.
   — Насколько я знаю Кропа, Боджер, он хранит в этой коробочке обрезки своих ногтей.
   — Точно, Грифт, или волоски, которые из носа выдергивает.
   — Для этого понадобилась бы коробочка побольше, Боджер.
   Боджер согласно покивал.
   — А все-таки Кроп не побоялся ехать через перевал один, лишь бы спасти эту коробочку.
   — Перевал оказался не так страшен, как я думал, Боджер. Мы преодолели его в один миг.
   — Да, Грифт. Если погода продержится, через два дня будем в Брене.
   — Тут-то все и начнется, Боджер.
   — Что начнется, Грифт?
   — Так ведь в Брене еще не знают, что Кайлок теперь король. И поверь мне, Боджер, тамошние жители сильно переполошатся, когда узнают об этом. Выдать девицу за принца — одно дело, а за короля — совсем другое.
   — Так ведь тем больше им чести, Грифт.
   — Брен не из тех городов, что любят пускать пыль в глаза. Им главное — сохранять перевес в любом союзе. Попомни мои слова, Боджер: мы с ними еще хлебнем лиха.

* * *

   Солнце скрылось за грядой облаков. А там уже и ночь на подходе — день долго не протянет.
   В саду было холодно, и снег хрустел под ногами, как сухие опавшие листья. Дыхание двух мужчин густело в воздухе белым паром. Когда они сближались время от времени, выдохнутые ими облачка сливались воедино.
   Джека поражала выносливость Роваса. Тот был лет на двадцать старше его, однако носился, как олень, и дрался, как бык. Джек понимал, что и в подметки ему не годится. Они бились на длинных жердях — в таком бою главное не быстрота, а сила. Джек начинал сознавать, что очень мало смыслит в боевых искусствах. До сих пор единственным его оружием был нож, которым резали свиней, и, хотя Джек ухитрился убить им человека, этому помогла скорее ярость, нежели умение.
   Жерди сходились с тупым стуком, и Ровас раз за разом отбрасывал Джека назад. Джек сделал выпад, но его противник был быстрее и отразил удар.
   — Зря старался, парень, — ухмыльнулся Ровас. Он молниеносно отскочил назад, перехватил жердь, как копье, и ткнул Джека в плечо. Застигнутый врасплох Джек повалился, ударившись головой о присыпанные снегом камни.
   — Ты же сказал, что жердь надо держать обеими руками, — сказал он, поднимаясь и отряхивая камзол.
   — Да ну? Это только доказывает, что ты не должен соблюдать ничьих правил, кроме своих собственных. — Вид у Роваса был весьма грозный — вдобавок лицо его побагровело, и пот лил с него ручьями.
   — Значит, доверять нельзя никому?
   — Кроме себя самого.
   Джек отдал Ровасу свою палицу, и оба пошли обратно к дому. День для Джека был изнурительный. Ровас разбудил его на рассвете, и почти все светлое время они провели в саду сражаясь. Бородатый контрабандист оказался хорошим учителем и владел громадным запасом оружия — от обшитых кожей дубинок, особо любимых в Халькусе, до тонких и субтильных на вид, но, как Джек убедился, смертоносных исроанских мечей. И в этом собрании не было ни единого вида оружия, с которым Ровас не умел бы обращаться или не мог бы дать касательно него ценный совет. Ровас остановился у маленькой пристройки.
   — Ты не поможешь мне начинить почки? Женщины у меня терпеть не могут возиться с внутренностями.
   Джек постарался не выказывать своей растерянности.
   Ровас со смехом открыл дверь и зажег фонарь. Запах свежей убоины ударил Джеку в ноздри. Потроха поблескивали при свете. Печень, оплывшая кровью, лежала на подносах, а почки ждали своей очереди в корзинах, наполняя воздух острым ароматом.
   — Красота, правда? — сказал Ровас.
   Джеку стало казаться, что у Роваса не все дома. Как можно находить такое зрелище красивым? Он кивнул в ответ — крайне сдержанно, как ему хотелось надеяться. Ровас широко улыбнулся, показав крупные, как булыжники, зубы.
   — Это золотое дно, парень. В окрестностях Хелча есть люди, которые ни единой колбаски за зиму не видали. Они отвалят хорошие деньги за пару фунтов свеженькой требухи.
   Ах вот оно что! Ровас в своем уме, он просто жаден.
   — Откуда это все взялось? — спросил Джек.
   Ровас поманил его к себе и произнес леденящим кровь шепотом:
   — От моей доброй подружки по имени Люси.
   Люси? Джек вздрогнул. Так звали его мать. Совсем простое имя — сотни женщин в каждом городе Обитаемых Земель отзывались на его легкий, мелодичный звук. Странно, что за все время странствий Джек услышал его впервые. Оно вызвало в нем тоску по прошлому, когда он лежал, прислонясь головой к материнской груди, и в мире не было тайн, а были только обещания.
   Она работала не покладая рук. Джек как сейчас помнил серый пепел на ее лице и чуял его запах, помнил ожоги на ее руках. На ней были все кухонные печи: утром она выгребала из них золу, вечером присыпала пеплом угли. Кухонная челядь не знала пощады, весь день только и слышалось: «Веселее работай мехами, Люси. Люси, тащи дрова. Очисти колосники от золы, Люси, да смотри, чтобы блестели».
   Но настоящее имя матери было не Люси. Джек не мог назвать миг, в который он это понял, — до него это дошло постепенно.
   С тех пор как он себя помнил, он день-деньской торчал на кухне. Он старался вести себя «тихо, как мышка, и примерно, как курочка на яйцах», — ведь за всякую его проделку наказывали мать. Он забирался под огромные столы на козлах, находя там то огрызок яблока, то морковную кожуру, и наблюдал за всем, что происходит вокруг. Кухня была настоящей страной чудес: здесь витали вкусные запахи, гремела медная посуда и звучали разговоры, а от вида лакомых блюд текли слюнки.
   Джек проводил долгие часы в мечтах. Нож мясника преображался в секиру Борка, передник мастера Фраллита — в знамя вальдисских рыцарей, а табурет у огня, на котором сидела мать, — в трон.
   Когда мать уставала — а это случалось все чаще и чаще в год перед тем, как она слегла, — Джек помогал ей. Однажды, когда они оба отчищали колосники, главный повар за спиной у них крикнул: «Люси, почисти плиту, когда там управишься». Мать даже не оглянулась. Повар позвал погромче: «Люси, ты слышишь или нет?» Джек потряс мать за руку, и только тогда она отозвалась.
   С того дня он стал пристально наблюдать за ней. Случаи, когда она не сразу откликалась на свое имя, были нередки. Позже, перед самой кончиной, когда Джек подрос, а она совсем ослабела, он отважился спросить ее прямо: «Мама, а как тебя зовут по-настоящему?» Он выбрал время с жестокой предусмотрительностью, зная, что она слишком больна, чтобы притворяться. Теперь он этого стыдился.
   Мать вздохнула и сказала: «Не стану тебе лгать, Джек, при рождении меня назвали не Люси, это имя мне дали позже». Джек стал выпытывать у нее настоящее имя — сперва просьбами, потом криком. Но даже в болезни ее воля осталась твердой и уста не разомкнулись. Она не солгала ему, но и правды не сказала.
   Ровас, хлопочущий вокруг своих потрохов, вернул Джека к настоящему — и хорошо: в прошлом осталось слишком много загадок.
   — С почками вся беда в том, Джек, что они малость... как бы это сказать? Малость легковаты.
   — Легковаты?
   — Ну да, чересчур их много выходит на фунт. — Ровас улыбнулся, как нашкодивший мальчуган.
   — И ты хочешь сделать их потяжелее, — смекнул Джек. Ровас усердно закивал.
   — Молодец, парень, голова у тебя варит. Вот что мы будем делать. — Он положил одну почку на поднос и достал нож. — Надрезаем чуть-чуть вот здесь, около хрящика. — Он вскрыл почку, как хирург, и сказал, не вынимая нож из разреза: — Дай-ка мне вон тот горшок с полки. Только осторожнее, он тяжелый.
   Джек снял горшок с полки и чуть не уронил его. Точно каменные противни мастера Фраллита — но те хотя бы были большие.
   — Что там у тебя?
   — Свинец, ясное дело. Тяжелый, как камень, мягкий, как хороший сыр. Подай-ка мне кусочек, да побольше — нам ведь не надо, чтобы он застрял у кого-то в горле.