Страница:
Лан искоса глянул на Перрина и исчез в темноте, отправляясь в обход. Лойал, уже растянувшийся на своих одеялах, поднял голову. Настороженные уши дрогнули.
Морейн помолчала, отогревая руки. Наконец она заговорила, глядя в огонь:
— Создатель есть добро, Перрин. Отец Лжи есть зло. Узор же Эпохи, само Кружево Эпохи, — ни то, ни другое. Узор является тем, что он есть. Колесо Времени вплетает в Узор все жизни, все поступки. Узор, что состоит лишь из одного цвета, не назовешь узором. Для Узора Эпохи добро и зло являются основой и утком.
Даже три дня спустя, под жарким послеполуденным солнцем, Перрин чувствовал холодок, который он впервые ощутил, услышав эти слова из уст Морейн. Ему хотелось верить, что Узор добр. Хотелось верить, что, когда люди творят зло, они идут наперекор Узору, искажают его. Перрину Узор представлялся великолепным и тонким произведением, работой мастера-кузнеца. От мысли, что в таком великолепии с хорошей сталью смешан чугун с медью и свинцом, а то и что похуже, и никому нет до этого дела, веяло равнодушием и холодом.
— А мне есть до этого дело, — тихо бормотал он. — О Свет, мне не все равно, вот я и тревожусь.
Морейн оглянулась на его бормотание, и Перрин умолк. Он не знал, о чем, кроме Ранда, беспокоилась Айз Седай.
Пролетело несколько минут, и впереди показался Лан. Страж приблизился к отряду и развернул своего вороного подле кобылы Морейн.
— За следующим холмом лежит Ремен, — сообщил Лан. — Похоже, день-другой событий у них было хоть отбавляй.
Уши Лойала задергались:
— Ранд?
Страж покачал головой:
— Не знаю. Может, Морейн, когда сама взглянет, сумеет сказать.
Айз Седай посмотрела на него пытливым взглядом и ускорила шаг белой кобылы.
Путники поднялись на гребень холма, и внизу перед ними открылся Ремен, протянувшийся вдоль реки. Тут Манетерендрелле разливалась более чем на полмили в ширину, и мостов не было. Но через реку медленно скользили два парома, полные народа. Паромы эти походили на баржи с выставленными по бокам длинными веслами. Еще один, почти пустой, возвращался с того берега. Чуть в стороне виднелись три длинных каменных причала, у которых выстроилось около дюжины речных торговых судов, одно- и двухмачтовых. Внушительных размеров склады из серого камня отделяли пристань от города, дома которого в большинстве своем казались сложенными из того же камня; правда, крыши щеголяли черепицей всевозможных цветов, от желтого до красного, даже лилового, и улицы разбегались во всех направлениях от центральной площади.
Прежде чем двинуться по холму к городу, Морейн, пряча лицо, сдвинула пониже глубокий капюшон своего плаща.
Как обычно, народ на улицах таращился на Лойала, но на сей раз до слуха Перрина долетал благоговейный и восторженный шепот: «Огир! Смотри, огир!» Лойал сидел в седле прямее обычного, уши его стояли торчком, и уголки широкого рта приподнимала улыбка. Лойал явно старался не показать радости и самодовольства, но вид у него был как у кота, которого чешут за ухо.
Для Перрина Ремен ничем не отличался от любого из дюжины других городков: повсюду пахнет людьми, полно всяких запахов человеческого жилья и ремесел, и, разумеется, сильный запах реки. Юноша все удивлялся, что же имел в виду Лан, но тут у него волосы на загривке зашевелились — он учуял что-то... неправильное. Едва его нос принюхался, как запах исчез, словно конский волос, упавший на горячие угли, но Перрин помнил его. Он чуял его в Джарре, и тогда этот запах так же пропал. Это не Испорченный и не Никогда-не-рожденный — Троллок, чтоб мне сгореть, а не Испорченный! Никогда-не-рожденный, нет! Мурддраал, Исчезающий, Получеловек, что угодно, но не Никогда-не-рожденный! — не троллок и не Исчезающий, и все же зловоние било в нос, при малейшем вдохе резко несло смрадом, все в этой вони кричало о мерзости. Но, что бы ни издавало столь отвратительный запах, казалось, оно не оставило за собой устойчивого следа.
Отряд выехал на городскую площадь. На месте вывороченной из мостовой большой плиты точно посередине площади была поставлена виселица. На вбитом в грунт толстенном бревне держалась расчаленная поперечина, с которой свисала железная клетка. Дно ее висело в четырех шагах от земли. В клетке сидел высокий мужчина, облаченный в серо-коричневое одеяние. Он сидел, подтянув колени к подбородку — сидеть иначе не позволяла тесная клетка. Трое мальчишек бросали в него камнями. Мужчина смотрел прямо перед собой, не уклоняясь от пролетающих между прутьями камней. По лицу его сбегала уже не одна струйка крови. Спешащие мимо горожане обращали на мальчишек не больше внимания, чем сам мужчина, хотя почти каждый прохожий поглядывал на клетку — большинство с одобрением, кое-кто со страхом.
Морейн издала горловой звук, который можно было принять за выражение отвращения.
— И того хуже, — сказал Лан. — Едем. Я уже распорядился в гостинице насчет комнат. Я решил, что вам это будет интересно.
Проезжая мимо виселицы следом за Ланом и Морейн, Перрин оглянулся через плечо на мужчину в клетке. Что-то знакомое в этом человеке зацепило его взгляд, но он не мог понять, что именно.
— Зря они так. — Громыхание Лойала прозвучало почти как рычание. — Дети, я имею в виду. Взрослым надо бы остановить их.
— Да, наверно, надо бы, — согласился Перрин почти мимоходом. Почему он кажется таким знакомым?
Лан свернул ближе к реке и вскоре привел отряд к гостинице, вывеска над ее дверью гласила: «Кузница странников», что Перрин счел добрым знаком, хотя окрест ничего не напоминало о кузнице, кроме намалеванного на вывеске мужчины в кожаном фартуке и с молотом. Гостиница была большим трехэтажным зданием из серого обтесанного и отшлифованного камня, под темно-красной черепичной крышей, с широкими окнами и резной, завитушками, дверью. Вид гостиницы свидетельствовал о процветании. К прибывшим бегом явились конюхи, подхватили под уздцы лошадей, а после того как Лан оделил их монетами, принялись кланяться еще ниже.
Переступив порог, Перрин принялся внимательно рассматривать людей. Как ему показалось, все, и мужчины, и женщины за столами, были празднично разодеты. Такого обилия украшенных вышивкой кафтанов, разнообразия тонких кружев на платьях, разноцветия лент и шарфов с бахромой он давненько не видывал. Лишь четверо мужчин, сидевших за одним столом, были в простых куртках, и только они не подняли выжидающего взора на вошедшего Перрина и его спутников. Эта четверка продолжала тихий разговор. Перрин уловил из их беседы немногое: о преимуществах в качестве груза ледяных перцев над мехами и о том, как могут повлиять на цены беспорядки в Салдэйе. Капитаны торговых судов, решил Перрин. Остальные, видимо, местный люд. Даже служанки, похоже, красовались в своих лучших нарядах, их длинные фартуки были надеты поверх вышитых платьев с полосками кружев у ворота.
На кухне кипела работа — Перрин уловил запах баранины, телятины, цыплят и говядины, учуял и кое-что из овощей. И ароматный пирог, от пряного духа которого на мгновение забыл о мясе.
Гостей встретил у порога сам хозяин — полный лысый мужчина с сияющими карими глазами на гладком розовом лице. Он беспрестанно кланялся и потирал руки. Не подойди толстяк к ним, Перрин ни за что не признал бы в нем хозяина, поскольку вместо ожидаемого белого передника на том, как и на всех остальных, была куртка — из плотной синей шерсти, щедро украшенная бело-зеленой вышивкой. Мужчине было жарко в теплой куртке, и он потел.
Почему они все вырядились, как на праздник? — удивлялся Перрин.
— А-а, мастер Андра, — сказал хозяин гостиницы, обращаясь к Лану. — И огир, как вы и сказали. Нет, конечно, я не сомневался. Сомневаться в ваших словах, господин? Никогда! Да еще после всего, что произошло. Почему бы не огир? Ах, друг огир, ваше присутствие в доме для меня такое удовольствие, вы представить себе не можете! Это просто прекрасно, такой конец всему венец! Ага, и госпожа... — Его цепкий взгляд скользнул по темно-голубому шелку платья Морейн и по дорогой шерсти плаща, хоть и пыльного с дороги, но тонкой выделки и прекрасного. — Простите меня, пожалуйста, леди. — Он согнулся подковой в поклоне. — Мастер Андра, леди, не сказал, что вы — высокопоставленная дама. Я вовсе не хотел проявить неуважение. Вы, леди, здесь гость не менее желанный, чем друг огир. Пожалуйста, не обижайтесь на косноязычные речи Гайнора Фурлана.
— Я не обижаюсь. — Судя по голосу, Морейн спокойно приняла титул, который присвоил ей Фурлан. Айз Седай не впервые принимала другое имя и не впервые выступала под маской. И не в первый раз Перрин слышал, как Лан называет себя Андра. Глубокий капюшон по-прежнему скрывал гладкое лицо Морейн Айз Седай, одной рукой она, будто кутаясь от холода, придерживала полы плаща. Но не той рукой, на которой носила кольцо Великого Змея.
— Насколько я понимаю, хозяин, у вас в городе случились какие-то странные происшествия. Полагаю, ничего такого, что могло бы обеспокоить путников.
— Ах, леди, их и в самом деле можно назвать странными. Ваше лучезарное присутствие само по себе немалая честь для этого скромного дома, леди, а с вами еще и огир... Но у нас в Ремене есть и Охотники. Прямо тут, в «Кузнице странников», да-да. Охотники за Рогом Валир, которые отправились из Иллиана на поиски приключений. И приключение они нашли у нас здесь, в Ремене, всего в паре миль выше по реке — сразились с дикими айильцами, во как! Представляете, айильские дикари, с этими черными вуалями — да еще и в Алтаре, а, леди?
Айил. Теперь Перрин понял, что показалось ему знакомым в мужчине в клетке. Однажды он видел айильца, одного из этих свирепых, почти легендарных обитателей сурового края, прозванного Пустыней. Тот очень походил на Ранда — выше большинства людей, с серыми глазами и рыжеватыми волосами, и одет он был так же, как человек в клетке — серо-коричневые одежды, незаметные среди скал и кустарника, зашнурованная до колен мягкая обувка. Перрин почти наяву услышал голос Мин. Айилец в клетке. Поворотный пункт твоей жизни, или нечто важное, чему суждено случиться.
— Почему вы?.. — Перрин остановился, чтобы прочистить горло, а то уж больно хрипло он заговорил. — Как так вышло, что у вас в клетке на городской площади оказался айилец?
— Ах, молодой господин, это целая история...
Фурлан умолк, разглядывая юношу с головы до пят, ощупывая взором простую деревенскую одежду, длинный лук в руках, остановившись на топоре за поясом возле колчана. Когда пытливый взгляд толстяка добрался до лица Перрина, хозяин гостиницы вздрогнул, как будто только сейчас заметив желтые глаза Перрина.
— Он, видимо, ваш слуга, мастер Андра? — спросил он осторожно.
— Ответьте ему, — только и молвил Лан.
— Угу. Ну конечно, мастер Андра. Но один человек тут может рассказать все лучше меня. Вот он. Лорд Орбан, собственной персоной! Его-то мы все и собрались послушать.
По лестнице в глубине общего зала спускался на костылях темноволосый моложавый мужчина в красном кафтане, с перевязанной головой, левая штанина отрезана до колена, и икра до лодыжки толсто обмотана бинтом. Горожане принялись перешептываться, словно узрев нечто невероятное. Капитаны судов продолжали свою негромкую беседу; разговор их вновь вернулся к обсуждению мехов. Может, Фурлан и считал, что человек в красном кафтане расскажет историю лучше, но заговорил он сам:
— С двадцатью дикими айильцами встретились лицом к лицу Лорд Орбан и Лорд Ганн, а было с ними всего десять слуг. Ну и яростный был же бой и тяжелый, множество ран получено и множество нанесено. Пали шесть славных слуг, и все воины были ранены, а серьезнее прочих — Лорд Орбан и Лорд Ганн, но они поразили всех айильцев, кроме тех, кто спасся бегством, а одного взяли в плен. Того, которого можно видеть на площади, где он больше не станет беспокоить честных селян своими дикарскими выходками, как не станут учинять беспорядков и мертвые дикари.
— Вас в здешних краях беспокоили айильцы? — поинтересовалась Морейн.
Над тем же размышлял и Перрин, и с немалым испугом. Если обыватели порой по-прежнему и говаривали «айил в черной повязке», имея в виду человека ожесточенного и вспыльчивого, то это свидетельствовало о глубоком впечатлении, что оставила Айильская Война, но она уже двадцать лет как в прошлом, и до нее и после айильцы ни разу не выходили из Пустыни. Но я видел одного по эту сторону Хребта Мира, а теперь видел уже двух. Хозяин гостиницы потер лысину:
— Угу. Ах нет, леди, не совсем так. Но хлопот у нас было бы выше головы, будьте уверены! Чего бы натворили эти двадцать дикарей, дай им волю. Вот, каждый помнит, как они убивали, грабили, жгли, пройдя так через весь Кайриэн! Из этой самой деревни мужчины ушли на Битву у Сияющих Стен, когда все государства объединили силы, чтобы отбить нашествие дикарей. Я бы тоже пошел, да только тогда спину себе потянул, но хорошо помню, и другие не забыли. Как эти двадцать пробрались сюда, в такую даль от своих краев, и зачем, мне неведомо, но спасли нас от них Лорд Орбан и Лорд Ганн.
По празднично принаряженному люду побежал согласный гул.
Тут собственной персоной, хромая, через общую залу прошел Орбан, который будто и не замечал никого, кроме хозяина гостиницы. Запах прокисшего вина Перрин учуял еще за пять шагов.
— Куда провалилась та старуха со своими травами? — грубо спросил Орбан. — Ганн страдает от ран, и у меня голова раскалывается!
Фурлан склонился чуть не до пола:
— Ах, Лорд Орбан, матушка Лейх вернется утром. Роды, лорд! Но она сказала, что зашила ваши раны и припарки поставила, и вам, и Лорду Ганну, так что не стоит волноваться. Ах, Лорд Орбан, уверен, завтра, как вернется, она первым делом явится к вам!
Перебинтованный лорд что-то пробурчал себе под нос — неслышно для всех, но не для ушей Перрина: мол, фермерская женка нашла время пороситься, а его якобы зашили, как мешок с провизией. Лорд Орбан поднял угрюмые, сердитые глаза и будто только сейчас узрел вновь прибывших. На Перрина он почти не обратил внимания, что того ничуть не удивило. Глаза Орбана слегка расширились, когда он взглянул на Лойала. Он встречал огир, — подумал Перрин, — но не ожидал увидеть его здесь. Орбан бросил взор на Лана, и глаза его сузились. Бойца в Лане он признал с первого взгляда, и ему не по нраву видеть настоящего воина. Когда же Лорд Орбан наклонился, пытаясь заглянуть под капюшон Морейн, глаза его загорелись, хотя издалека он вряд ли увидел ее лицо.
Раз дело касается Айз Седай, Перрин решил, что лучше вообще ни о чем не думать, и надеялся, что ни Морейн, ни Лан тоже не станут задаваться вопросами. Однако огонек в глазах Стража подсказал Перрину, что по крайней мере Лан ничего не упустил.
— Вас было двенадцать против двадцати айильцев? — спросил Лан равнодушным тоном.
Орбан, морщась, выпрямился. Притворно небрежным тоном промолвил:
— Именно. Когда ищешь Рог Валир, надо быть готовым к таким встречам. Подобная схватка и для Ганна, и для меня не первая и не последняя. Будут и другие сражения, пока мы не найдем Рог. Если озарит нас Свет. — Он произнес эти слова так, будто у Света нет других забот. — Разумеется, не все наши битвы были с айил, но всегда находятся те, кто хочет остановить Охотников. Пусть попробуют! Ганна и меня — нас так легко не остановишь!
Одобрительный шепоток всколыхнул горожан. Орбан еще больше приосанился.
— Вы потеряли шестерых и одного взяли в плен. — По бесстрашному тону Лана нельзя было понять, стоит ли гордиться таким исходом или же его следует стыдиться.
— Именно, — сказал Орбан. — Остальных мы перебили. Ну, кроме тех, кто убежал. Несомненно, сейчас они прячут своих мертвецов — я слышал, они так делают. Белоплащники их ищут, но им никогда не найти этих айильцев.
— Здесь есть Белоплащники? — перебил Перрин.
Орбан глянул на него как на пустое место и отвернулся, вновь обратив свою речь к Лану:
— Вечно Белоплащники суют свой нос куда не надо и куда их не звали. Невежественные хамы. Да, они целыми днями прочесывают верхами окрестности, но не сомневаюсь, что не найдут ничего, кроме собственной тени.
— Полагаю, не найдут, — заметил Лан.
Перебинтованный лорд нахмурился, будто не уверенный, что же хотел сказать Лан, и опять повернулся к хозяину гостиницы:
— Отыщи ту старуху, слышишь! У меня голова раскалывается!
Бросив напоследок взгляд на Лана, он заковылял прочь, карабкаясь по лестнице с трудом, одолевая ее по ступеньке. И провожал его гул восхищения — как же, Охотник за Рогом, победивший в бою айильцев!
— Какой богатый событиями город! — Глубокий голос Лойала приковал к огир все взоры. Только капитаны не обернулись и теперь увлеченно обсуждали канаты, насколько уловил из их разговора Перрин. — Везде, где я побывал, вы, люди, что-то делаете, что-то совершаете, торопитесь, суетитесь, и с вами случаются всякие происшествия. Как вы выдерживаете такое возбуждение?
— Ах, друг огир, — сказал Фурлан, — так уж мы, люди, и живем, нам только возбуждение и подавай. Как я жалел, что не смог тогда отправиться к Сияющим Стенам. Ну, позвольте мне рассказать вам...
— Наши комнаты. — Морейн не повысила голоса, но ее слова обрезали речи хозяина, будто острым ножом. — Андра договорился с вами о комнатах? Верно?
— Ах, леди, простите меня. Да-да, мастер Андра действительно снял комнаты. Простите меня, пожалуйста! От этого всеобщего возбуждения у меня из головы все повылетало. Пожалуйста, простите меня, леди. Сюда, прошу. Если вы соблаговолите следовать за мной.
Беспрестанно кланяясь и расшаркиваясь, рассыпаясь в извинениях и болтая без передыху, Фурлан повел гостей вверх по лестнице.
Наверху Перрин остановился и оглянулся. Он слышал доносившейся снизу шепоток: «леди и огир», ощущал все взоры, но ему казалось, что еще одну пару глаз он чувствует особо. Кто-то пристально смотрел не на Морейн и не на Лойала, а на него.
Тут же, одним взглядом, Перрин выделил ее из толпы. Во-первых, она стояла в стороне от остальных, а во-вторых, была единственной женщиной в зале, одежды которой не украсила даже узкая полоска кружев. Ее темно-серое, почти черное, платье было простым и незатейливым, чем походило на одежду капитанов судов, — широкие рукава, узкая юбка и ни одной оборки, рюши или хотя бы стежка цветной вышивки. Когда девушка сделала шаг, Перрин заметил, что платье предназначено для верховой езды, а обута незнакомка в мягкие сапожки, выглядывавшие из-под подола. Она была молода — наверно, не старше самого Перрина — и для женщины высока ростом. Черные волосы до плеч. Нос, который, будь он чуть побольше, выглядел бы слишком нахальным. Благородный рот. Высокие скулы. И темные, слегка раскосые глаза. Перрин так и не смог решить, красива она или нет.
Когда Перрин поглядел вниз, девушка отвернулась к одной из служанок и больше в сторону лестницы не смотрела, но юноша был уверен, что не ошибся. Незнакомка рассматривала именно его.
Морейн помолчала, отогревая руки. Наконец она заговорила, глядя в огонь:
— Создатель есть добро, Перрин. Отец Лжи есть зло. Узор же Эпохи, само Кружево Эпохи, — ни то, ни другое. Узор является тем, что он есть. Колесо Времени вплетает в Узор все жизни, все поступки. Узор, что состоит лишь из одного цвета, не назовешь узором. Для Узора Эпохи добро и зло являются основой и утком.
Даже три дня спустя, под жарким послеполуденным солнцем, Перрин чувствовал холодок, который он впервые ощутил, услышав эти слова из уст Морейн. Ему хотелось верить, что Узор добр. Хотелось верить, что, когда люди творят зло, они идут наперекор Узору, искажают его. Перрину Узор представлялся великолепным и тонким произведением, работой мастера-кузнеца. От мысли, что в таком великолепии с хорошей сталью смешан чугун с медью и свинцом, а то и что похуже, и никому нет до этого дела, веяло равнодушием и холодом.
— А мне есть до этого дело, — тихо бормотал он. — О Свет, мне не все равно, вот я и тревожусь.
Морейн оглянулась на его бормотание, и Перрин умолк. Он не знал, о чем, кроме Ранда, беспокоилась Айз Седай.
Пролетело несколько минут, и впереди показался Лан. Страж приблизился к отряду и развернул своего вороного подле кобылы Морейн.
— За следующим холмом лежит Ремен, — сообщил Лан. — Похоже, день-другой событий у них было хоть отбавляй.
Уши Лойала задергались:
— Ранд?
Страж покачал головой:
— Не знаю. Может, Морейн, когда сама взглянет, сумеет сказать.
Айз Седай посмотрела на него пытливым взглядом и ускорила шаг белой кобылы.
Путники поднялись на гребень холма, и внизу перед ними открылся Ремен, протянувшийся вдоль реки. Тут Манетерендрелле разливалась более чем на полмили в ширину, и мостов не было. Но через реку медленно скользили два парома, полные народа. Паромы эти походили на баржи с выставленными по бокам длинными веслами. Еще один, почти пустой, возвращался с того берега. Чуть в стороне виднелись три длинных каменных причала, у которых выстроилось около дюжины речных торговых судов, одно- и двухмачтовых. Внушительных размеров склады из серого камня отделяли пристань от города, дома которого в большинстве своем казались сложенными из того же камня; правда, крыши щеголяли черепицей всевозможных цветов, от желтого до красного, даже лилового, и улицы разбегались во всех направлениях от центральной площади.
Прежде чем двинуться по холму к городу, Морейн, пряча лицо, сдвинула пониже глубокий капюшон своего плаща.
Как обычно, народ на улицах таращился на Лойала, но на сей раз до слуха Перрина долетал благоговейный и восторженный шепот: «Огир! Смотри, огир!» Лойал сидел в седле прямее обычного, уши его стояли торчком, и уголки широкого рта приподнимала улыбка. Лойал явно старался не показать радости и самодовольства, но вид у него был как у кота, которого чешут за ухо.
Для Перрина Ремен ничем не отличался от любого из дюжины других городков: повсюду пахнет людьми, полно всяких запахов человеческого жилья и ремесел, и, разумеется, сильный запах реки. Юноша все удивлялся, что же имел в виду Лан, но тут у него волосы на загривке зашевелились — он учуял что-то... неправильное. Едва его нос принюхался, как запах исчез, словно конский волос, упавший на горячие угли, но Перрин помнил его. Он чуял его в Джарре, и тогда этот запах так же пропал. Это не Испорченный и не Никогда-не-рожденный — Троллок, чтоб мне сгореть, а не Испорченный! Никогда-не-рожденный, нет! Мурддраал, Исчезающий, Получеловек, что угодно, но не Никогда-не-рожденный! — не троллок и не Исчезающий, и все же зловоние било в нос, при малейшем вдохе резко несло смрадом, все в этой вони кричало о мерзости. Но, что бы ни издавало столь отвратительный запах, казалось, оно не оставило за собой устойчивого следа.
Отряд выехал на городскую площадь. На месте вывороченной из мостовой большой плиты точно посередине площади была поставлена виселица. На вбитом в грунт толстенном бревне держалась расчаленная поперечина, с которой свисала железная клетка. Дно ее висело в четырех шагах от земли. В клетке сидел высокий мужчина, облаченный в серо-коричневое одеяние. Он сидел, подтянув колени к подбородку — сидеть иначе не позволяла тесная клетка. Трое мальчишек бросали в него камнями. Мужчина смотрел прямо перед собой, не уклоняясь от пролетающих между прутьями камней. По лицу его сбегала уже не одна струйка крови. Спешащие мимо горожане обращали на мальчишек не больше внимания, чем сам мужчина, хотя почти каждый прохожий поглядывал на клетку — большинство с одобрением, кое-кто со страхом.
Морейн издала горловой звук, который можно было принять за выражение отвращения.
— И того хуже, — сказал Лан. — Едем. Я уже распорядился в гостинице насчет комнат. Я решил, что вам это будет интересно.
Проезжая мимо виселицы следом за Ланом и Морейн, Перрин оглянулся через плечо на мужчину в клетке. Что-то знакомое в этом человеке зацепило его взгляд, но он не мог понять, что именно.
— Зря они так. — Громыхание Лойала прозвучало почти как рычание. — Дети, я имею в виду. Взрослым надо бы остановить их.
— Да, наверно, надо бы, — согласился Перрин почти мимоходом. Почему он кажется таким знакомым?
Лан свернул ближе к реке и вскоре привел отряд к гостинице, вывеска над ее дверью гласила: «Кузница странников», что Перрин счел добрым знаком, хотя окрест ничего не напоминало о кузнице, кроме намалеванного на вывеске мужчины в кожаном фартуке и с молотом. Гостиница была большим трехэтажным зданием из серого обтесанного и отшлифованного камня, под темно-красной черепичной крышей, с широкими окнами и резной, завитушками, дверью. Вид гостиницы свидетельствовал о процветании. К прибывшим бегом явились конюхи, подхватили под уздцы лошадей, а после того как Лан оделил их монетами, принялись кланяться еще ниже.
Переступив порог, Перрин принялся внимательно рассматривать людей. Как ему показалось, все, и мужчины, и женщины за столами, были празднично разодеты. Такого обилия украшенных вышивкой кафтанов, разнообразия тонких кружев на платьях, разноцветия лент и шарфов с бахромой он давненько не видывал. Лишь четверо мужчин, сидевших за одним столом, были в простых куртках, и только они не подняли выжидающего взора на вошедшего Перрина и его спутников. Эта четверка продолжала тихий разговор. Перрин уловил из их беседы немногое: о преимуществах в качестве груза ледяных перцев над мехами и о том, как могут повлиять на цены беспорядки в Салдэйе. Капитаны торговых судов, решил Перрин. Остальные, видимо, местный люд. Даже служанки, похоже, красовались в своих лучших нарядах, их длинные фартуки были надеты поверх вышитых платьев с полосками кружев у ворота.
На кухне кипела работа — Перрин уловил запах баранины, телятины, цыплят и говядины, учуял и кое-что из овощей. И ароматный пирог, от пряного духа которого на мгновение забыл о мясе.
Гостей встретил у порога сам хозяин — полный лысый мужчина с сияющими карими глазами на гладком розовом лице. Он беспрестанно кланялся и потирал руки. Не подойди толстяк к ним, Перрин ни за что не признал бы в нем хозяина, поскольку вместо ожидаемого белого передника на том, как и на всех остальных, была куртка — из плотной синей шерсти, щедро украшенная бело-зеленой вышивкой. Мужчине было жарко в теплой куртке, и он потел.
Почему они все вырядились, как на праздник? — удивлялся Перрин.
— А-а, мастер Андра, — сказал хозяин гостиницы, обращаясь к Лану. — И огир, как вы и сказали. Нет, конечно, я не сомневался. Сомневаться в ваших словах, господин? Никогда! Да еще после всего, что произошло. Почему бы не огир? Ах, друг огир, ваше присутствие в доме для меня такое удовольствие, вы представить себе не можете! Это просто прекрасно, такой конец всему венец! Ага, и госпожа... — Его цепкий взгляд скользнул по темно-голубому шелку платья Морейн и по дорогой шерсти плаща, хоть и пыльного с дороги, но тонкой выделки и прекрасного. — Простите меня, пожалуйста, леди. — Он согнулся подковой в поклоне. — Мастер Андра, леди, не сказал, что вы — высокопоставленная дама. Я вовсе не хотел проявить неуважение. Вы, леди, здесь гость не менее желанный, чем друг огир. Пожалуйста, не обижайтесь на косноязычные речи Гайнора Фурлана.
— Я не обижаюсь. — Судя по голосу, Морейн спокойно приняла титул, который присвоил ей Фурлан. Айз Седай не впервые принимала другое имя и не впервые выступала под маской. И не в первый раз Перрин слышал, как Лан называет себя Андра. Глубокий капюшон по-прежнему скрывал гладкое лицо Морейн Айз Седай, одной рукой она, будто кутаясь от холода, придерживала полы плаща. Но не той рукой, на которой носила кольцо Великого Змея.
— Насколько я понимаю, хозяин, у вас в городе случились какие-то странные происшествия. Полагаю, ничего такого, что могло бы обеспокоить путников.
— Ах, леди, их и в самом деле можно назвать странными. Ваше лучезарное присутствие само по себе немалая честь для этого скромного дома, леди, а с вами еще и огир... Но у нас в Ремене есть и Охотники. Прямо тут, в «Кузнице странников», да-да. Охотники за Рогом Валир, которые отправились из Иллиана на поиски приключений. И приключение они нашли у нас здесь, в Ремене, всего в паре миль выше по реке — сразились с дикими айильцами, во как! Представляете, айильские дикари, с этими черными вуалями — да еще и в Алтаре, а, леди?
Айил. Теперь Перрин понял, что показалось ему знакомым в мужчине в клетке. Однажды он видел айильца, одного из этих свирепых, почти легендарных обитателей сурового края, прозванного Пустыней. Тот очень походил на Ранда — выше большинства людей, с серыми глазами и рыжеватыми волосами, и одет он был так же, как человек в клетке — серо-коричневые одежды, незаметные среди скал и кустарника, зашнурованная до колен мягкая обувка. Перрин почти наяву услышал голос Мин. Айилец в клетке. Поворотный пункт твоей жизни, или нечто важное, чему суждено случиться.
— Почему вы?.. — Перрин остановился, чтобы прочистить горло, а то уж больно хрипло он заговорил. — Как так вышло, что у вас в клетке на городской площади оказался айилец?
— Ах, молодой господин, это целая история...
Фурлан умолк, разглядывая юношу с головы до пят, ощупывая взором простую деревенскую одежду, длинный лук в руках, остановившись на топоре за поясом возле колчана. Когда пытливый взгляд толстяка добрался до лица Перрина, хозяин гостиницы вздрогнул, как будто только сейчас заметив желтые глаза Перрина.
— Он, видимо, ваш слуга, мастер Андра? — спросил он осторожно.
— Ответьте ему, — только и молвил Лан.
— Угу. Ну конечно, мастер Андра. Но один человек тут может рассказать все лучше меня. Вот он. Лорд Орбан, собственной персоной! Его-то мы все и собрались послушать.
По лестнице в глубине общего зала спускался на костылях темноволосый моложавый мужчина в красном кафтане, с перевязанной головой, левая штанина отрезана до колена, и икра до лодыжки толсто обмотана бинтом. Горожане принялись перешептываться, словно узрев нечто невероятное. Капитаны судов продолжали свою негромкую беседу; разговор их вновь вернулся к обсуждению мехов. Может, Фурлан и считал, что человек в красном кафтане расскажет историю лучше, но заговорил он сам:
— С двадцатью дикими айильцами встретились лицом к лицу Лорд Орбан и Лорд Ганн, а было с ними всего десять слуг. Ну и яростный был же бой и тяжелый, множество ран получено и множество нанесено. Пали шесть славных слуг, и все воины были ранены, а серьезнее прочих — Лорд Орбан и Лорд Ганн, но они поразили всех айильцев, кроме тех, кто спасся бегством, а одного взяли в плен. Того, которого можно видеть на площади, где он больше не станет беспокоить честных селян своими дикарскими выходками, как не станут учинять беспорядков и мертвые дикари.
— Вас в здешних краях беспокоили айильцы? — поинтересовалась Морейн.
Над тем же размышлял и Перрин, и с немалым испугом. Если обыватели порой по-прежнему и говаривали «айил в черной повязке», имея в виду человека ожесточенного и вспыльчивого, то это свидетельствовало о глубоком впечатлении, что оставила Айильская Война, но она уже двадцать лет как в прошлом, и до нее и после айильцы ни разу не выходили из Пустыни. Но я видел одного по эту сторону Хребта Мира, а теперь видел уже двух. Хозяин гостиницы потер лысину:
— Угу. Ах нет, леди, не совсем так. Но хлопот у нас было бы выше головы, будьте уверены! Чего бы натворили эти двадцать дикарей, дай им волю. Вот, каждый помнит, как они убивали, грабили, жгли, пройдя так через весь Кайриэн! Из этой самой деревни мужчины ушли на Битву у Сияющих Стен, когда все государства объединили силы, чтобы отбить нашествие дикарей. Я бы тоже пошел, да только тогда спину себе потянул, но хорошо помню, и другие не забыли. Как эти двадцать пробрались сюда, в такую даль от своих краев, и зачем, мне неведомо, но спасли нас от них Лорд Орбан и Лорд Ганн.
По празднично принаряженному люду побежал согласный гул.
Тут собственной персоной, хромая, через общую залу прошел Орбан, который будто и не замечал никого, кроме хозяина гостиницы. Запах прокисшего вина Перрин учуял еще за пять шагов.
— Куда провалилась та старуха со своими травами? — грубо спросил Орбан. — Ганн страдает от ран, и у меня голова раскалывается!
Фурлан склонился чуть не до пола:
— Ах, Лорд Орбан, матушка Лейх вернется утром. Роды, лорд! Но она сказала, что зашила ваши раны и припарки поставила, и вам, и Лорду Ганну, так что не стоит волноваться. Ах, Лорд Орбан, уверен, завтра, как вернется, она первым делом явится к вам!
Перебинтованный лорд что-то пробурчал себе под нос — неслышно для всех, но не для ушей Перрина: мол, фермерская женка нашла время пороситься, а его якобы зашили, как мешок с провизией. Лорд Орбан поднял угрюмые, сердитые глаза и будто только сейчас узрел вновь прибывших. На Перрина он почти не обратил внимания, что того ничуть не удивило. Глаза Орбана слегка расширились, когда он взглянул на Лойала. Он встречал огир, — подумал Перрин, — но не ожидал увидеть его здесь. Орбан бросил взор на Лана, и глаза его сузились. Бойца в Лане он признал с первого взгляда, и ему не по нраву видеть настоящего воина. Когда же Лорд Орбан наклонился, пытаясь заглянуть под капюшон Морейн, глаза его загорелись, хотя издалека он вряд ли увидел ее лицо.
Раз дело касается Айз Седай, Перрин решил, что лучше вообще ни о чем не думать, и надеялся, что ни Морейн, ни Лан тоже не станут задаваться вопросами. Однако огонек в глазах Стража подсказал Перрину, что по крайней мере Лан ничего не упустил.
— Вас было двенадцать против двадцати айильцев? — спросил Лан равнодушным тоном.
Орбан, морщась, выпрямился. Притворно небрежным тоном промолвил:
— Именно. Когда ищешь Рог Валир, надо быть готовым к таким встречам. Подобная схватка и для Ганна, и для меня не первая и не последняя. Будут и другие сражения, пока мы не найдем Рог. Если озарит нас Свет. — Он произнес эти слова так, будто у Света нет других забот. — Разумеется, не все наши битвы были с айил, но всегда находятся те, кто хочет остановить Охотников. Пусть попробуют! Ганна и меня — нас так легко не остановишь!
Одобрительный шепоток всколыхнул горожан. Орбан еще больше приосанился.
— Вы потеряли шестерых и одного взяли в плен. — По бесстрашному тону Лана нельзя было понять, стоит ли гордиться таким исходом или же его следует стыдиться.
— Именно, — сказал Орбан. — Остальных мы перебили. Ну, кроме тех, кто убежал. Несомненно, сейчас они прячут своих мертвецов — я слышал, они так делают. Белоплащники их ищут, но им никогда не найти этих айильцев.
— Здесь есть Белоплащники? — перебил Перрин.
Орбан глянул на него как на пустое место и отвернулся, вновь обратив свою речь к Лану:
— Вечно Белоплащники суют свой нос куда не надо и куда их не звали. Невежественные хамы. Да, они целыми днями прочесывают верхами окрестности, но не сомневаюсь, что не найдут ничего, кроме собственной тени.
— Полагаю, не найдут, — заметил Лан.
Перебинтованный лорд нахмурился, будто не уверенный, что же хотел сказать Лан, и опять повернулся к хозяину гостиницы:
— Отыщи ту старуху, слышишь! У меня голова раскалывается!
Бросив напоследок взгляд на Лана, он заковылял прочь, карабкаясь по лестнице с трудом, одолевая ее по ступеньке. И провожал его гул восхищения — как же, Охотник за Рогом, победивший в бою айильцев!
— Какой богатый событиями город! — Глубокий голос Лойала приковал к огир все взоры. Только капитаны не обернулись и теперь увлеченно обсуждали канаты, насколько уловил из их разговора Перрин. — Везде, где я побывал, вы, люди, что-то делаете, что-то совершаете, торопитесь, суетитесь, и с вами случаются всякие происшествия. Как вы выдерживаете такое возбуждение?
— Ах, друг огир, — сказал Фурлан, — так уж мы, люди, и живем, нам только возбуждение и подавай. Как я жалел, что не смог тогда отправиться к Сияющим Стенам. Ну, позвольте мне рассказать вам...
— Наши комнаты. — Морейн не повысила голоса, но ее слова обрезали речи хозяина, будто острым ножом. — Андра договорился с вами о комнатах? Верно?
— Ах, леди, простите меня. Да-да, мастер Андра действительно снял комнаты. Простите меня, пожалуйста! От этого всеобщего возбуждения у меня из головы все повылетало. Пожалуйста, простите меня, леди. Сюда, прошу. Если вы соблаговолите следовать за мной.
Беспрестанно кланяясь и расшаркиваясь, рассыпаясь в извинениях и болтая без передыху, Фурлан повел гостей вверх по лестнице.
Наверху Перрин остановился и оглянулся. Он слышал доносившейся снизу шепоток: «леди и огир», ощущал все взоры, но ему казалось, что еще одну пару глаз он чувствует особо. Кто-то пристально смотрел не на Морейн и не на Лойала, а на него.
Тут же, одним взглядом, Перрин выделил ее из толпы. Во-первых, она стояла в стороне от остальных, а во-вторых, была единственной женщиной в зале, одежды которой не украсила даже узкая полоска кружев. Ее темно-серое, почти черное, платье было простым и незатейливым, чем походило на одежду капитанов судов, — широкие рукава, узкая юбка и ни одной оборки, рюши или хотя бы стежка цветной вышивки. Когда девушка сделала шаг, Перрин заметил, что платье предназначено для верховой езды, а обута незнакомка в мягкие сапожки, выглядывавшие из-под подола. Она была молода — наверно, не старше самого Перрина — и для женщины высока ростом. Черные волосы до плеч. Нос, который, будь он чуть побольше, выглядел бы слишком нахальным. Благородный рот. Высокие скулы. И темные, слегка раскосые глаза. Перрин так и не смог решить, красива она или нет.
Когда Перрин поглядел вниз, девушка отвернулась к одной из служанок и больше в сторону лестницы не смотрела, но юноша был уверен, что не ошибся. Незнакомка рассматривала именно его.
Глава 34
ИНОЙ ТАНЕЦ
Показывая постояльцам комнаты, Фурлан не переставая болтал, хотя Перрин его вообще-то не слушал. Его мучили невеселые раздумья о том, знает ли черноволосая девушка, что означают желтые глаза. Чтоб мне сгореть, она же на меня смотрела! Затем Перрин услыхал, как хозяин гостиницы произнес слова «в Гэалдане провозгласили Дракона», и ему почудилось, будто уши у него сейчас станут такими же остроконечными, как у Лойала.
Морейн как вкопанная остановилась в дверях своей комнаты.
— Еще один Лжедракон? В Гэалдане? — Голос ее дрогнул.
Капюшон плаща по-прежнему скрывал ее лицо, но он не мог скрыть, что Айз Седай потрясена до глубины души. Даже услышав ответ Фурлана, Перрин не удержался и внимательно посмотрел на Морейн: он почуял нечто похожее на страх.
— Ах, леди, не пугайтесь, не надо! До Гэалдана сотни лиг, и никто не потревожит вас здесь, ведь с вами мастер Андра, а рядом и Лорд Орбан с Лордом Ганном. Да и...
— Отвечай! — рубанул Лан. — В Гэалдане объявился Лжедракон?
— Ах! Ах нет, мастер Андра, не совсем так! Я сказал, что какой-то мужчина в Гэалдане провозглашал о Драконе. Так мы слышали несколько дней назад. Проповедует, можно сказать, о его пришествии. Говорит о том парне из Тарабона, о котором мы слышали. Хотя некоторые твердят про Арад Доман, а не Тарабон. Во всяком случае от нас далеко. Того и гляди, скоро только об этом и будем говорить, больше ни о чем, ну, окромя, может быть, диких россказней, будто армия Ястребиного Крыла возвращается... — Холодный взор Лана стальным клинком впился в Фурлана, и тот с трудом сглотнул и принялся еще быстрее потирать руки. — Я-то знаю только понаслышке, мастер Андра. Поговаривают, парень может взглядом пригвоздить к месту. И он несет всю эту чепуху о Драконе... Мол, Дракон явился спасти нас, и все должны следовать за ним, и якобы даже звери будут сражаться за Дракона. Не знаю, арестовали его или еще нет. Это ведь весьма вероятно — гэалданцы не будут долго терпеть такую болтовню.
Масима, недоумевающе подумал Перрин. Это проклятый Масима.
— Ты прав, хозяин, — сказал Лан. — Весьма вероятно, этот горлопан нас не побеспокоит. Знавал я одного парня, которому нравилось произносить дикие речи. Вы помните его, леди Элис? Масима, кажется?
Морейн вздрогнула.
— Масима. Да. Конечно. Я его и из головы-то выкинула. — Ее голос стал тверже. — Когда в следующий раз увижу Масиму, ему захочется, чтобы с него содрали шкуру и сшили из нее сапоги. — Она с такой силой захлопнула за собой дверь, что грохот эхом прокатился по коридору.
— Да потише там! — раздался приглушенный выкрик из дальнего конца коридора. — У меня и так голова раскалывается!
— Ах! — Фурлан принялся нервно потирать руки. — Ах! Простите меня, мастер Андра, но, видно, леди Элис женщина свирепая и беспощадная.
— Только с теми, кто ей не нравится, — успокоил бедного хозяина Лан. — Кусает она намного страшнее, чем лает.
— Ах! Ах-ах! Вон там ваши комнаты. Ах, друг огир, когда мастер Андра сообщил мне, что у меня будет такой гость, я притащил старую огирскую кровать с чердака, где она собирала пыль все эти триста лет, а то и больше. Вот ведь как...
Перрин позволил речам хозяина плавно течь мимо, прислушиваясь к ним не больше, чем речные скалы к бегущему потоку. Его тревожила черноволосая молодая женщина. И посаженный в клетку айилец.
Комната, отведенная Перрину, оказалась маленькой, где-то на задворках, так как Лан ничего не предпринял, чтобы рассеять заблуждение хозяина гостиницы, будто Перрин не более чем слуга. Юноша, по-прежнему окутанный пеленой беспокойных дум, двигался механически. Он снял тетиву со своего лука и поставил его в угол — если держать тетиву натянутой слишком долго, не будет ничего хорошего ни для самой тетивы, ни для лука. Потом он уложил скатку одеяла и переметные сумы возле умывальника и бросил поверх свой плащ. Повесив ремень с колчаном и пояс с топором на прибитые к стене крючки, Перрин совсем было собрался растянуться на кровати, как широкий зевок своим хрустом напомнил ему, какая опасность может его подстерегать. Кровать была узкая, матрас — сплошные бугры, но постель манила, как ни одна перина. И все же Перрин не поддался соблазну, а сел на трехногую табуретку и задумался. Он привык всегда все тщательно обдумывать.
Вскоре в дверь постучались и в комнатку сунул голову Лойал. Уши огир прямо-таки трепетали от возбуждения, а ухмылка чуть ли не рассекла его широкое лицо надвое.
— Перрин, ты не поверишь! Моя кровать — из воспетого дерева! Подумать только, ей, должно быть, намного больше тысячи лет. По крайней мере, с тех пор ни один Древопевец не сумел воспеть такой огромный предмет. И я сам бы не взялся, а у меня-то дар куда сильнее, чем у большинства. Ну, сказать по правде, вообще-то нас — тех, у кого есть этот дар, — не так уж и много. Но я лучший из всех, кто может работать с воспетым деревом.
— Очень интересно, — заметил Перрин. Айилец, в клетке. Так сказала Мин. Почему та девушка так пристально смотрела на меня?
— По-моему, тоже интересно. — Лойал казался немного подавленным, наверное потому, что Перрин не разделил его радостного возбуждения, но Перрину хотелось подумать. — Перрин, внизу ждет ужин. Они приготовили все самое лучшее на случай, если Охотники чего-нибудь закажут, вот и нам перепадет вкусненького.
— Ты иди, Лойал. А я не голоден. — Ароматы жарящегося мяса, плывущие из кухни, не заинтересовали Перрина. Он даже и не заметил, как ушел Лойал.
Положив руки на колени, то и дело зевая, юноша ломал голову над мучившей его загадкой. Задачка походила на одну из тех головоломок, что делал мастер Лухан: металлические детальки сложены так запутанно, что разъять их казалось невозможно. Но если известен некий прием, всегда можно разъединить железные петли и спирали, и значит, здесь тоже должно быть так.
Девушка смотрела на него. Такой интерес можно было бы объяснить необычным цветом глаз Перрина, но ведь хозяин гостиницы не обратил на них внимания, и все остальные. Все пялились на огир, да еще и Охотники за Рогом тут, и визит леди, а на площади — айилец в клетке. Эка невидаль, цвет глаз какого-то незнакомца! К тому же по всему ясно, тот всего-навсего слуга, куда этой диковине тягаться с прочим! Тогда почему же она именно на меня смотрела так пристально?
И айилец в клетке. Все, что открывалось Мин в ее видениях, всегда было важно. Но каким образом? Что Перрину-то делать? Я мог бы прогнать тех мальчишек, чтоб не бросали камни. Надо было. Что толку убеждать себя: взрослые, мол, не преминули бы заявить, чтоб Перрин не лез не в свое дело, он-де в Ремене чужой и айилец — не его забота. Нет, все же надо было вмешаться!
Морейн как вкопанная остановилась в дверях своей комнаты.
— Еще один Лжедракон? В Гэалдане? — Голос ее дрогнул.
Капюшон плаща по-прежнему скрывал ее лицо, но он не мог скрыть, что Айз Седай потрясена до глубины души. Даже услышав ответ Фурлана, Перрин не удержался и внимательно посмотрел на Морейн: он почуял нечто похожее на страх.
— Ах, леди, не пугайтесь, не надо! До Гэалдана сотни лиг, и никто не потревожит вас здесь, ведь с вами мастер Андра, а рядом и Лорд Орбан с Лордом Ганном. Да и...
— Отвечай! — рубанул Лан. — В Гэалдане объявился Лжедракон?
— Ах! Ах нет, мастер Андра, не совсем так! Я сказал, что какой-то мужчина в Гэалдане провозглашал о Драконе. Так мы слышали несколько дней назад. Проповедует, можно сказать, о его пришествии. Говорит о том парне из Тарабона, о котором мы слышали. Хотя некоторые твердят про Арад Доман, а не Тарабон. Во всяком случае от нас далеко. Того и гляди, скоро только об этом и будем говорить, больше ни о чем, ну, окромя, может быть, диких россказней, будто армия Ястребиного Крыла возвращается... — Холодный взор Лана стальным клинком впился в Фурлана, и тот с трудом сглотнул и принялся еще быстрее потирать руки. — Я-то знаю только понаслышке, мастер Андра. Поговаривают, парень может взглядом пригвоздить к месту. И он несет всю эту чепуху о Драконе... Мол, Дракон явился спасти нас, и все должны следовать за ним, и якобы даже звери будут сражаться за Дракона. Не знаю, арестовали его или еще нет. Это ведь весьма вероятно — гэалданцы не будут долго терпеть такую болтовню.
Масима, недоумевающе подумал Перрин. Это проклятый Масима.
— Ты прав, хозяин, — сказал Лан. — Весьма вероятно, этот горлопан нас не побеспокоит. Знавал я одного парня, которому нравилось произносить дикие речи. Вы помните его, леди Элис? Масима, кажется?
Морейн вздрогнула.
— Масима. Да. Конечно. Я его и из головы-то выкинула. — Ее голос стал тверже. — Когда в следующий раз увижу Масиму, ему захочется, чтобы с него содрали шкуру и сшили из нее сапоги. — Она с такой силой захлопнула за собой дверь, что грохот эхом прокатился по коридору.
— Да потише там! — раздался приглушенный выкрик из дальнего конца коридора. — У меня и так голова раскалывается!
— Ах! — Фурлан принялся нервно потирать руки. — Ах! Простите меня, мастер Андра, но, видно, леди Элис женщина свирепая и беспощадная.
— Только с теми, кто ей не нравится, — успокоил бедного хозяина Лан. — Кусает она намного страшнее, чем лает.
— Ах! Ах-ах! Вон там ваши комнаты. Ах, друг огир, когда мастер Андра сообщил мне, что у меня будет такой гость, я притащил старую огирскую кровать с чердака, где она собирала пыль все эти триста лет, а то и больше. Вот ведь как...
Перрин позволил речам хозяина плавно течь мимо, прислушиваясь к ним не больше, чем речные скалы к бегущему потоку. Его тревожила черноволосая молодая женщина. И посаженный в клетку айилец.
Комната, отведенная Перрину, оказалась маленькой, где-то на задворках, так как Лан ничего не предпринял, чтобы рассеять заблуждение хозяина гостиницы, будто Перрин не более чем слуга. Юноша, по-прежнему окутанный пеленой беспокойных дум, двигался механически. Он снял тетиву со своего лука и поставил его в угол — если держать тетиву натянутой слишком долго, не будет ничего хорошего ни для самой тетивы, ни для лука. Потом он уложил скатку одеяла и переметные сумы возле умывальника и бросил поверх свой плащ. Повесив ремень с колчаном и пояс с топором на прибитые к стене крючки, Перрин совсем было собрался растянуться на кровати, как широкий зевок своим хрустом напомнил ему, какая опасность может его подстерегать. Кровать была узкая, матрас — сплошные бугры, но постель манила, как ни одна перина. И все же Перрин не поддался соблазну, а сел на трехногую табуретку и задумался. Он привык всегда все тщательно обдумывать.
Вскоре в дверь постучались и в комнатку сунул голову Лойал. Уши огир прямо-таки трепетали от возбуждения, а ухмылка чуть ли не рассекла его широкое лицо надвое.
— Перрин, ты не поверишь! Моя кровать — из воспетого дерева! Подумать только, ей, должно быть, намного больше тысячи лет. По крайней мере, с тех пор ни один Древопевец не сумел воспеть такой огромный предмет. И я сам бы не взялся, а у меня-то дар куда сильнее, чем у большинства. Ну, сказать по правде, вообще-то нас — тех, у кого есть этот дар, — не так уж и много. Но я лучший из всех, кто может работать с воспетым деревом.
— Очень интересно, — заметил Перрин. Айилец, в клетке. Так сказала Мин. Почему та девушка так пристально смотрела на меня?
— По-моему, тоже интересно. — Лойал казался немного подавленным, наверное потому, что Перрин не разделил его радостного возбуждения, но Перрину хотелось подумать. — Перрин, внизу ждет ужин. Они приготовили все самое лучшее на случай, если Охотники чего-нибудь закажут, вот и нам перепадет вкусненького.
— Ты иди, Лойал. А я не голоден. — Ароматы жарящегося мяса, плывущие из кухни, не заинтересовали Перрина. Он даже и не заметил, как ушел Лойал.
Положив руки на колени, то и дело зевая, юноша ломал голову над мучившей его загадкой. Задачка походила на одну из тех головоломок, что делал мастер Лухан: металлические детальки сложены так запутанно, что разъять их казалось невозможно. Но если известен некий прием, всегда можно разъединить железные петли и спирали, и значит, здесь тоже должно быть так.
Девушка смотрела на него. Такой интерес можно было бы объяснить необычным цветом глаз Перрина, но ведь хозяин гостиницы не обратил на них внимания, и все остальные. Все пялились на огир, да еще и Охотники за Рогом тут, и визит леди, а на площади — айилец в клетке. Эка невидаль, цвет глаз какого-то незнакомца! К тому же по всему ясно, тот всего-навсего слуга, куда этой диковине тягаться с прочим! Тогда почему же она именно на меня смотрела так пристально?
И айилец в клетке. Все, что открывалось Мин в ее видениях, всегда было важно. Но каким образом? Что Перрину-то делать? Я мог бы прогнать тех мальчишек, чтоб не бросали камни. Надо было. Что толку убеждать себя: взрослые, мол, не преминули бы заявить, чтоб Перрин не лез не в свое дело, он-де в Ремене чужой и айилец — не его забота. Нет, все же надо было вмешаться!