Страница:
Пока я летел в пропасть, перед моим мысленным взором в одно мгновение пронеслась вся моя жизнь. Говорят, так бывает, когда находишься на краю гибели. Мысли твои вдруг растягиваются, словно какая-нибудь приторная восточная сладость – и прошлое предстает зримым и ясным настолько, будто ты проживаешь всю жизнь заново. Взлеты и падения, неблаговидные поступки, великие свершения. Ты ощущаешь стыд и гордость, тебя обуревает необыкновенное возбуждение и убаюкивает стремительно надвигающийся вечный покой.
Я вспомнил детство. Шумные королевские пиры, где придворные и гости двора, перепиваясь, валились под стол. Суровые наставления отца, его бешеный хохот и неуемную ярость. Ласку и любовь так рано ушедшей из жизни матери.
Ее совершенный образ всегда напоминает мне о том, что женщина – создание почти идеальное. Если бы некоторые дамы впоследствии не дали мне понять, что в женщине имеется великое множество изъянов и Создатель, наверное, пребывал в глубоком творческом кризисе, когда создавал женщину именно такой, наверное, я и по сию пору был бы очарован этими во многом парадоксальными и непростыми существами.
Единственным недостатком моей матери, по словам тех, кому выпало счастье знать ее при жизни, была ее крайняя нетерпимость к людям, совершающим недостойные поступки. Раз она, например, ударила герцога Бевиньи бронзовым подносом только за то, что во время трапезы он вытирал жирные ладони о край шелковой скатерти. Если подумать, ну что такого страшного – немного запачкал королевскую собственность, но моя мать просто не могла вынести подобного поведения, потому что была особой самых благородных кровей и утонченного воспитания. Поднос этот с запечатленным на нем профилем герцога, поговаривают, стал его личной реликвией и хранится по сей день в Вейгарде…
Отрочество. Дни, проведенные в душных учебных классах, бесконечные тренировки («истинное фехтовальное мастерство дается только тому, кто трудится до изнеможения», – говаривал Габриэль Савиньи), озорные выходки и праздные шатания по столице Центрального королевства – Мэндому.
Иногда я сбегал с занятий только для того, чтобы с компанией простых по крови бездельников – моих приятелей – отправиться за северный торговый тракт. Там мы, сидя на бревнах на заброшенной лесопилке, играли в карты и кости, рассказывали смешные истории и планировали набеги на окрестные сады и огороды. А потом, в ожидании наступления вечера, отправлялись на центральный рынок – таскать у торговцев семечки и соленые огурцы.
Развлечения наши были весьма далеки от совершенства. Порой мне даже бывает стыдно, когда я вспоминаю, что мы вытворяли. Озорничали иногда довольно жестоко, доводя мирных граждан Мэндома до исступления.
Например, били стекла в богатых домах, а мозаичные витражи были в те времена очень и очень дороги. Впрочем, и сейчас они тоже не дешевы. Цветные стекляшки были нужны нам, чтобы смотреть через них на мир (в красном, синем и зеленом цвете он выглядел куда интереснее), да еще играть в расшибалочку. Я почти все время выигрывал, и в конце концов у меня набралось столько цветных стеклышек, что при желании ими можно было остеклить весь фамильный замок. Я же предпочел раздарить их ребятам помладше, благодарности их не было предела.
Еще мы швырялись камнями в мойщиков стекол. Беднягам было сложно удержаться на верхотуре под целым градом тяжелых снарядов. Выронив ведро и тряпку, они шлепались на мостовую, сопровождаемые нашим радостным смехом.
Мы регулярно клали свежий навоз на пороги домов, где жили самые суровые столичные граждане. Ох и отчаянно они ругались, наступив рано поутру начищенным до блеска сапогом в благоухающую кучу.
У нас были собственные маскарадные костюмы, составленные по большей части из украденного белья, которое ничего не подозревавшие хозяйки развешивали сушиться на солнышке. Мои приятели любили щеголять в цветастых трусах поверх штанов, дамских панталонах и розовых нижних юбках с узорными рюшками.
Частенько мы устраивали сражения, бились на деревянных мечах и палках, воображая себя настоящими воинами. Я неизменно верховодил. Уже тогда я получал регулярные уроки фехтовального мастерства у Габриэля Савиньи и мог одержать победу над любым из сверстников. Я вел своих приятелей в бой, и мы всегда разбивали врага – плохо организованных и не обученных владению оружием мальчишек с соседней улицы.
Раз у них, правда, тоже объявился лидер – крепкий паренек с красным угреватым лицом. Благодаря его командованию они атаковали нас несколько раз вполне успешно. Но в его жилах не текла королевская кровь – он был сыном старьевщика. И смелость крепыш сохранил лишь до тех пор, пока я не ткнул его однажды деревянным мечом под дых и не пригрозил, что ему не поздоровится, если он посмеет еще хотя бы раз выступить против меня. С тех пор он вел себя ниже воды, тише травы. Ну или наоборот… А потом принял верное решение и примкнул к нашему отряду.
Я ощущал, что действительно счастлив, когда неприятель бежит, а в нашей власти оказывается очередной переулок города. С моими восторженными чувствами совершенно не считались жители Мэндома – их наши игрища буквально выводили из себя, в особенности если сражение разворачивалось далеко за полночь. Вели мы себя слишком шумно и никому не давали спать. Пару раз меня даже окатили помоями. А «вояк» из моей армии таскали за уши, отвешивали им подзатыльники, давали пинки. Подобные унижения вызывали во мне жгучую ярость и желание отомстить за поруганную честь моего маленького воинства.
Отрочество мое было временем вполне беспечным, но наполненным высоким смыслом – оно олицетворяет для меня сейчас вхождение во взрослую жизнь. Именно тогда ко мне пришло осознание того, кто Я такой и как мне следует вести себя с окружающими простыми людьми.
Юность. Пора бурного веселья – светлого эля и девичьих объятий. Пожалуй, элем тогда я увлекался чрезмерно, да и красоток, побывавших в моей постели, было не сосчитать. Если уж говорить откровенно, то в постели милые крошки оказывались весьма нечасто. Зато они бывали у меня в открытом поле, в лесу за торговым трактом (на тех самых бревнах, где мы когда-то играли с приятелями в карты и кости), на лестнице одного старого дома (замок на двери был сбит, здесь давным-давно никто не жил), на многочисленных чердаках, за замковой кузницей (ах, Грета, светловолосая дочка герцогини Гадсмита, где ты сейчас?), на крыше кузницы, когда темнело, и даже в самой кузнице, если там отсутствовал кузнец – здоровенный глухонемой мужик по имени Герасим.
Кузнец умел говорить только два слова: «Поддай жару!» Люди болтали про него, что, дескать, когда-то давно Герасим утопил собачку. Я же всегда был уверен, что это неправда. Народ любит придумывать всякие истории про тех, кто вызывает у них неуютное чувство. О Герасиме же всем вокруг так и хотелось присочинить какую-нибудь байку, потому что физиономия у него была самая что ни на есть зверская.
Именно тогда, в юности, я впервые почувствовал в себе склонность к борьбе за справедливость и убийству отъявленных мерзавцев. И, надо сказать, весьма преуспел в этом важном, принципиальном для меня деле.
В общем, юность моя, так же как и отрочество, была временем в высшей степени счастливым… За многими простыми радостями, такими, как светлый эль, девичьи объятия и убийства отъявленных мерзавцев, я и сам не заметил, как произошло мое становление, укрепился мой характер и закалился дух.
Черный период жизни. Смерть отца. Я лишен наследства, изгнан Фаиром из Центрального королевства, живу прихлебателем при дворе родных братьев. Участь бедного родственника начинает меня все сильнее тяготить. Наконец, я прихожу к мысли, что подобное существование неприемлемо для принца крови, и отправляюсь искать лучшую долю…
Торговый тракт Гадсмита. Я мчусь на вороном скакуне к купеческому обозу, а позади, обнажив мечи, несутся во весь опор головорезы из моей шайки. Эх и лихое было время! Я вел себя так, словно искал смерти. А все потому, что на какое-то время утратил себя самого. Не найдя места в изменчивом мире, я, рисковал каждый день головой и тем не менее оставался в живых. Наверное, высшие силы берегли меня для великих дел, со мной была моя удача и мое предназначение, моя значимость для судьбы великой Белирии.
А вот разбойники из моей шайки почему-то, напротив, гибли толпами. Нередко после очередного набега от отряда оставалось не больше десяти человек. Правда, шайка моя вскоре пополнялась, но вечно так продолжаться не могло. Благодаря – высокой смертности среди моих людей я довольно быстро снискал дурную славу. Многие, например, считали, что я вовсе и не человек. Наверное, всему виной была моя необыкновенная удача, то, что я был практически неуязвим, чудесным образом избегая любой смертельной опасности. Ну и репутация отчаянного психа, конечно, тоже заставляла разбойников разбредаться по другим, порой менее удачливым, шайкам. Слухи обо мне были, как водится, сильно преувеличены – я ведь вовсе не ненормальный, как кто-то может подумать, я тоже испытываю страх и прочие простые человеческие эмоции… Я – человек, хоть и обладаю нечеловеческой силой воли и умением решать любые вопросы.
Стерпор. Борьба за власть. Кровопролитная война. Победа. Я – король. Мне принадлежат обширные земли от самой Кривии до Северного Мерквия…
И вот уже я – жалкий калека, узник Нижних Пределов. Вырвался на свободу лишь затем, чтобы погибнуть, рухнуть в пропасть по воле гадкого, тупого карлика…
Я вспомнил, как Габриэль Савиньи принес мне взамен деревянного меча настоящий, булатной стали. Мой первый меч, выкованный Герасимом за пару часов, был лишен украшений вроде гравировки или изящных вензелей, но мне он показался самым красивым оружием на свете. На глазах у меня выступили слезы. Я смотрел на стальной клинок, на обмотанную бечевкой рукоять и не мог вымолвить ни слова – мои уста сковал восторг – это был поистине божественный дар.
– Носи оружие с честью, – сказал Габриэль Савиньи, – ты мой лучший ученик, Дарт. Я знаю, что ты будешь использовать его всегда только для правых дел.
– О да! – Я благодарно кивнул и положил руку на плечо учителя. – Ты можешь быть в этом уверен.
Я уже давно был с Габриэлем Савиньи в дружеских отношениях. Нас сблизило увлечение метательными топорами. И хотя я все больше внимания уделял мечу и все меньше топорам, время от времени мы с ним соревновались, кидая топоры в державших деревянные щиты слуг. Мне надоедало швырять топоры довольно скоро – все же это занятие на любителя. А вот Габриэль Савиньи так любил топоры, что порой впадал в настоящее исступление. Он кидал и кидал их до тех пор, пока от щита не оставались одни обломки, а державший его слуга не падал от ужаса в обморок. Или делал вид, что упал, в надежде остаться в живых.
Мое заверение, что я намерен использовать пожалованный мне меч только для правых дел, вовсе не было пустыми словами: я давно уже подумывал о том, что как только стану обладателем настоящего меча, то немедленно совершу целый ряд благороднейших поступков.
И совершил…
Покинув фамильный замок, я отправился в жилую часть города, чтобы вступить в поединок возмездия с первым отъявленным мерзавцем на моем длинном жизненном пути. Этот злодей по профессии был шорником, он занимался разведением собак, кормил и поил их, приучая к себе, растил, в общем, строил из себя добродушного дядюшку – покровителя братьев наших меньших. А потом сдирал с бедных собачонок шкуры, шил сапоги и по весьма недешевой цене продавал состоятельным гражданам Мэндома. Наживался на страданиях несчастных животных.
Не представляю, какой паршивой у человека должна быть душа, чтобы он был способен на такое.
Я поднялся по ступеням и громко постучал в дверь дома, где жил этот отъявленный мерзавец. За дверью царила тишина. Потом отозвались собаки – судя по приглушенному лаю, он держал их в подполе. Я стоял на пороге и раскачивался на каблуках, ожидая, когда негодяй наконец соизволит меня принять. Время шло, а он все не появлялся. Я постучал повторно, чувствуя, что теряю терпение. Я даже несколько раз дернул серьгу. Тогда этот жест только начинал входить у меня в привычку. Наконец за дверью послышалось кряхтенье, заскрипела лестница.
– Кого там черти принесли? – проворчал шорник и громко зевнул.
– Это потомственный принц дома Вейньет! – выкрикнул я. – Мое имя – Дарт! Открывай, морда!
Суровое обращение отъявленного мерзавца совсем не смутило, наверное, он привык к тому, что высокопоставленные господа, общаясь с ним, ругаются последними словами. Да и как еще можно обращаться с человеком, ремесло которого – живодер.
Дверь распахнулась, на лице шорника сияла счастливая улыбка – он почему-то решил, что я хочу приобрести сапоги, скроенные из шкур невинно убиенных животных. Выражение моего лица его тоже не удивило. Наверное, именно так, с отвращением, на него смотрели многие богатые клиенты.
– Юный принц, – продолжая скалиться, сказал шорник, – какой сюрприз! Для вас – лучший товар. Приготовлен только на той неделе. – Он заговорщицки подмигнул мне. – Желаете посмотреть прямо сейчас?
Я решил не тянуть кота за хвост и сразу же приступить к делу. Вынув меч из-за спины, где я его прятал – опасался, что шорник в дверную щель разглядит мое новенькое блестящее оружие и не захочет ко мне выйти, – я сказал:
– Буду краток. Ты недостоин того, чтобы жить. И я пришел убить тебя.
– Чего?! – растерялся негодяй. Наверное, раньше ему не приходилось сталкиваться с подобной откровенностью. – Я вас не понял. – Он шумно сглотнул слюну.
– Я пришел, чтобы убить тебя, – повторил я, подергивая серьгу, – но, если ты предпочитаешь провести поединок по всем правилам, что ж, я готов.
– По-поединок… – От страха он стал заикаться, лицо его пошло пятнами.
Росту шорник был под два метра, широкоплечий и очень плотного телосложения, но смелостью он явно не отличался. Увидев, что отъявленный мерзавец впал в состояние почти священного ужаса и вместо того, чтобы взяться за оружие, только хлопает глазами, я сильно разочаровался. В самом деле, убивать безоружного подлеца, трясущегося от страха, словно руки у запойного пьяницы рано поутру, совсем непочетно. Другое дело, – насадить на острый клинок яростного противника во время длительного, кровопролитного поединка.
– На колени, собака, – рявкнул я, расстроенный до глубины души его недостойным поведением.
Как видите, даже в весьма юном возрасте я был решителен и грозен. С отъявленными мерзавцами я никогда не церемонился.
Обозвав его собакой, я, видимо, затронул дремавшую в его душе струнку маленькой, загнанной в самой дальний уголок совести. Шорник внезапно весь обмяк, упал на пол и, обхватив мои колени, зарыдал в голос. Он лил слезы и каялся, каялся и клялся, что «никогда больше так не будет», «чес-с-сно слово, не будет», и что великолепный милорд может забрать все его сапоги и носить их… Подобное предложение вызвало у меня возмущение, я топнул ногой и случайно отдавил шорнику пальцы. И вообще, вскрикнув от боли, каялся несчастный, он будет лучшим другом всем бездомным собакам Мэндома., станет кормить их и, что главное, поить. Он будет поить их каждый божий день, с утра и до позднего вечера. Пока он жив, ни одна собачка в столице Белирии не узнает, что такое жажда…
– Мамой клянусь, – выкрикнул мерзавец и ударил себя в грудь.
– Ты бы еще чертовой бабушкой поклялся! – проворчал я, развернулся и пошел прочь. Под нос я бормотал проклятия – все прошло совсем не так, как мне представлялось.
Я не сомневался, что через пару дней шорник и думать забудет о своих обещаниях и примется за старое, но оказалось – я напугал его так сильно, что на протяжении очень долгого времени он действительно выполнял все то, что наобещал мне в пылу раскаяния. Еще пару лет в Мэндоме можно было наблюдать сильно поддатых собак. Некоторые ночами выли на луну, мешая горожанам заснуть, другие впадали в ярость и кидались на прохожих, иные просто спали, издавая громкий храп и довольное ворчание – наверное, во сне им являлись сахарные косточки. Мэндом даже прозвали «городом пьяных псов». Кое-кто считал, что столицу Белирии так окрестили из-за королевских стражников – их народ давным-давно нарек псами. Что и говорить, стражи действительно любили пропустить по стаканчику, даже будучи на службе, да и гавкали на всех почем зря… Но я – то точно знал: к тому, что Мэндом нарекли «городом пьяных псов», королевская стража не причастна – просто на улицах шляется великое множество нетрезвых собак. Куда ни пойдешь – непременно наткнешься на пару шатающихся красноглазых шавок. Многие собачонки на столичных улицах и гавкать толком не могли, только громко и часто икали.
Напуганный мною до безумия шорник бродил по городу с огромным бочонком браги и поил из него бродячих животных. На нищих, с вожделением тянущих к нему ладошки, он яростно шикал и грозился передать их в руки королевской стражи, если они будут мешать ему «выполнять высшее предназначение».
Подобное положение вещей, конечно, было совсем не тем, чего я добивался. Я-то полагал, что отъявленный мерзавец не исправится никогда, что он будет тихонько лежать, сложив на груди пухлые ручищи под наглухо заколоченной крышкой гроба, под слоем сырой землицы, и не обидит больше ни одной собачонки, но вышло все, как видите, совсем иначе.
По крайней мере, шорник перестал терзать собак, кроя из их шкурок сапоги. Перешел на кошек. Ну а кошек я и сам, признаться, недолюбливаю…
Следующий визит возмездия я нанес известному во всей Белирии и даже за ее пределами дельцу Цвейгу Мегану. Отъявленный мерзавец был богат, как покойный король Георг, и отличался абсолютным отсутствием совести. Он жил за городом, где отстроил себе неимоверных размеров поместье. Собственно, и не поместье даже, а целый замок с широкой оборонительной линией укреплений, тремя рвами и несколькими постами наемной стражи между ними.
Меган отличался от простых, хороших людей тем, что время от времени отлавливал в Мэндоме и его окрестностях молоденьких девушек, отвозил к себе в замок и там творил с ними всяческие бесчинства. Королю Бенедикту развлечения Мегана, разумеется, совсем не нравились, но благосостояние королевства во многом зависело от этого маленького, прыткого человечка, сумевшего десять лет назад основать Торговую гильдию. К тому моменту как я нанес ему визит, Меган успел прибрать к рукам половину Белирии. Торговая гильдия ведала всеми импортными и экспортными делами государства, контролировала внутреннюю торговлю и собирала для королевской казны высокий налог со всех торговых сделок. Цвейгу Мегану также принадлежало тридцать алмазных рудников в окрестностях Вейгарда (вот ведь стервец!) и несметное количество шахт, где добывалась железная руда.
Уже одно только то, что делец обладает подобным богатством, делало его в моих глазах «отъявленным мерзавцем». Хорошее благосостояние, по моему нескромному мнению, к лицу особе королевской крови, но никак не зарвавшемуся безродному купчишке.
Цвейг Меган был в Белирии человеком очень влиятельным, к нему прислушивались многие, иногда он имел наглость диктовать свою волю даже королю. Это случалось, когда речь шла о каких-нибудь крупных торговых сделках, на которых король должен был лично присутствовать, чтобы продемонстрировать партнерам серьезность намерений Мегана. Иногда ради заключения сделки Бенедикту приходилось отменять запланированные дела – званый ужин, очередное пиршество, а однажды – даже охоту, что было само по себе событием необыкновенным. Однако финансовым делам Бенедикт Вейньет уделял первостепенное значение и вынужден был закрывать глаза на отвратительное поведение основателя Торговой гильдии.
– Мы пока потерпим Мегана, – по обыкновению говорил отец, выслушав очередной рассказ о бесчинствах, творимых дельцом, – пусть его, развлекается. – Тут он возвышал голос: – Но он должен знать – час расплаты придет. Если и не на земле, то на небе его настигнет возмездие! – Бенедикт указывал на потолок, лицо его становилось проникновенным и благостным. – Бог… он ведь не просто так там сидит, он все-все видит. Так что Мегану не поздоровится там, на небесах… В этом вы можете быть уверены, как и в том, что меня зовут Бенедикт Вейньет.
Если горожане начинали вяло возражать, что неплохо бы, дескать, чтобы Мегану не поздоровилось уже здесь, на земле, король начинал сердиться.
– А вы знаете, сколько Меган сделал для Белирии? – вопрошал он. – Вы хотя бы представляете себе, что вашей сытой жизнью вы обязаны не кому-нибудь, а Цвейгу Мегану? Помните ли вы, как вам жилось, когда в Белирии не было Торговой гильдии? То-то и оно! А теперь посмотрите, какая жизнь на-ча-лась!
Конечно, отец заблуждался, считая жирного паука, сосущего кровь трудового народа, благодетелем нашей великой страны.
Откровенно говоря, меня этот мерзкий, раздувшийся от сытости паучище не заинтересовал бы вовсе, если бы речь шла только о его богатстве и проделках с какими-то малознакомыми мне девицами, но в его сети однажды попалась одна из моих подружек. Вид ее после посещения злополучного замка огорчил меня до невозможности – выглядела она просто ужасно, бедняжку сильно избили, к тому же пережитый ею стресс оказался настолько сильным, что она почти разучилась говорить, а я, признаться, любил с ней поболтать о самых разных вещах…
У меня в голове не укладывается, как можно совершать подобные преступления и чувствовать себя потом вполне спокойно. «Наверное, у отъявленных мерзавцев просто-напросто нет некоторых душевных свойств, имеющихся у простых людей, – помнится, думал я, – исправить их практически невозможно, а значит, их нужно уничтожать, выпалывать, как сорняки, растущие на поле для культурных растений».
Я намеревался поговорить с Цвейгом Меганом как мужчина с мужчиной. Я рассудил, что разговор по-мужски должен раз и навсегда убедить Мегана, что так больше жить нельзя. Совсем нельзя так жить. Ну, вы меня, наверное, понимаете. Жить так нельзя!
Лошадку по кличке Спот с белым пятном на лбу я гнал во весь опор, так что очень скоро передо мной выросла темная громадина великолепного замка. Оба моста оказались опущены. То ли Цвейг Меган ожидал гостей, то ли настолько уверился в собственной безопасности, что до лихих людишек или даже диких племен ему не было никакого дела.
К слову сказать, дикие племена в Центральном королевстве объявлялись действительно крайне редко. Рубежи королевства всегда были надежно защищены, ведь для того, чтобы прийти на земли короля Бенедикта, агрессорам нужно было миновать одно из приграничных герцогств. Последний раз военный конфликт случился почти десять лет назад, когда племена куннов вторглись в Гадсмит, но благодаря мужеству и полководческому таланту герцога Мизериллы (вынужден признать, что в военной науке он весьма преуспел) куннов отбросили за границы герцогства. Что касается кошмарных варварских племен луноликих стервятников, то о них в Белирии последний раз слышали почти полвека назад. Хотя отдельные представители этого донельзя отсталого и дикого народа иногда появлялись в Центральном королевстве. Стервятники выполняли различные заказы, служа убийцами и ворами. Однажды и мне пришлось с ними столкнуться, но об этом несколько позже…
Первый пост охраны я миновал без всяких проблем – наемники Мегана попросту дрыхли. Я проскакал в нескольких шагах от них, а они так и не проснулись. Скорее всего, стражи были мертвецки пьяны. Дисциплина в охранении купчишки меня позабавила. Проникнуть в его владения оказалось даже не просто, а очень просто…
Второй пост бодрствовал, но алчные до денег наемники согласились на небольшое вознаграждение и пропустили меня дальше без всяких лишних проблем, суеты и бряцанья оружием. Я всегда говорил – жадность делает людей благоразумными, а бескорыстие лишает разума.
Третий пост находился возле моста. Два стража уныло наблюдали, как я подъезжаю. Денег у меня уже не было, поэтому мне ничего не оставалось, как действовать напрямик, с предельной откровенностью. Я спешился и пошел к стражам. Умница Спот послушно плелся сзади, даже за повод тянуть не приходилось.
– Я с визитом к Цвейгу Мегану, – заявил я.
– Кто такой? – спросил один из стражей. Наемников делец набирал из окрестных поселений, так что они могли не знать меня в лицо.
– Потомственный принц дома Вейньет, – отрекомендовался я, – приехал убить вашего хозяина.
– Убить?! – оживился страж, с которым я беседовал. – Что, прямо вот так и убить?! – Выражение лица у него стало язвительным.
– Да, – твердо сказал я, – надеюсь, вы не собираетесь мне помешать…
Тут до него наконец стало доходить, что намерения у меня самые серьезные, он растерялся и сделал шаг назад, не зная, что предпринять.
– Что здесь происходит? – К нам с важным видом подошел второй страж.
– Да вот, принц дома Вейньет, – сказал первый, – говорит, приехал убить нашего хозяина.
– Что такое?! – переполошился второй страж.
Рука его метнулась к рукоятке меча, но я оказался намного проворнее. Одно только движение – и он замер, боясь пошевелиться – клинок застыл у его горла, над самым кадыком, дернись у меня рука, от напряжения или по какой-нибудь другой причине, и он покойник. Страж прочувствовал ситуацию сполна, судорожно сглотнул слюну и поинтересовался:
Я вспомнил детство. Шумные королевские пиры, где придворные и гости двора, перепиваясь, валились под стол. Суровые наставления отца, его бешеный хохот и неуемную ярость. Ласку и любовь так рано ушедшей из жизни матери.
Ее совершенный образ всегда напоминает мне о том, что женщина – создание почти идеальное. Если бы некоторые дамы впоследствии не дали мне понять, что в женщине имеется великое множество изъянов и Создатель, наверное, пребывал в глубоком творческом кризисе, когда создавал женщину именно такой, наверное, я и по сию пору был бы очарован этими во многом парадоксальными и непростыми существами.
Единственным недостатком моей матери, по словам тех, кому выпало счастье знать ее при жизни, была ее крайняя нетерпимость к людям, совершающим недостойные поступки. Раз она, например, ударила герцога Бевиньи бронзовым подносом только за то, что во время трапезы он вытирал жирные ладони о край шелковой скатерти. Если подумать, ну что такого страшного – немного запачкал королевскую собственность, но моя мать просто не могла вынести подобного поведения, потому что была особой самых благородных кровей и утонченного воспитания. Поднос этот с запечатленным на нем профилем герцога, поговаривают, стал его личной реликвией и хранится по сей день в Вейгарде…
Отрочество. Дни, проведенные в душных учебных классах, бесконечные тренировки («истинное фехтовальное мастерство дается только тому, кто трудится до изнеможения», – говаривал Габриэль Савиньи), озорные выходки и праздные шатания по столице Центрального королевства – Мэндому.
Иногда я сбегал с занятий только для того, чтобы с компанией простых по крови бездельников – моих приятелей – отправиться за северный торговый тракт. Там мы, сидя на бревнах на заброшенной лесопилке, играли в карты и кости, рассказывали смешные истории и планировали набеги на окрестные сады и огороды. А потом, в ожидании наступления вечера, отправлялись на центральный рынок – таскать у торговцев семечки и соленые огурцы.
Развлечения наши были весьма далеки от совершенства. Порой мне даже бывает стыдно, когда я вспоминаю, что мы вытворяли. Озорничали иногда довольно жестоко, доводя мирных граждан Мэндома до исступления.
Например, били стекла в богатых домах, а мозаичные витражи были в те времена очень и очень дороги. Впрочем, и сейчас они тоже не дешевы. Цветные стекляшки были нужны нам, чтобы смотреть через них на мир (в красном, синем и зеленом цвете он выглядел куда интереснее), да еще играть в расшибалочку. Я почти все время выигрывал, и в конце концов у меня набралось столько цветных стеклышек, что при желании ими можно было остеклить весь фамильный замок. Я же предпочел раздарить их ребятам помладше, благодарности их не было предела.
Еще мы швырялись камнями в мойщиков стекол. Беднягам было сложно удержаться на верхотуре под целым градом тяжелых снарядов. Выронив ведро и тряпку, они шлепались на мостовую, сопровождаемые нашим радостным смехом.
Мы регулярно клали свежий навоз на пороги домов, где жили самые суровые столичные граждане. Ох и отчаянно они ругались, наступив рано поутру начищенным до блеска сапогом в благоухающую кучу.
У нас были собственные маскарадные костюмы, составленные по большей части из украденного белья, которое ничего не подозревавшие хозяйки развешивали сушиться на солнышке. Мои приятели любили щеголять в цветастых трусах поверх штанов, дамских панталонах и розовых нижних юбках с узорными рюшками.
Частенько мы устраивали сражения, бились на деревянных мечах и палках, воображая себя настоящими воинами. Я неизменно верховодил. Уже тогда я получал регулярные уроки фехтовального мастерства у Габриэля Савиньи и мог одержать победу над любым из сверстников. Я вел своих приятелей в бой, и мы всегда разбивали врага – плохо организованных и не обученных владению оружием мальчишек с соседней улицы.
Раз у них, правда, тоже объявился лидер – крепкий паренек с красным угреватым лицом. Благодаря его командованию они атаковали нас несколько раз вполне успешно. Но в его жилах не текла королевская кровь – он был сыном старьевщика. И смелость крепыш сохранил лишь до тех пор, пока я не ткнул его однажды деревянным мечом под дых и не пригрозил, что ему не поздоровится, если он посмеет еще хотя бы раз выступить против меня. С тех пор он вел себя ниже воды, тише травы. Ну или наоборот… А потом принял верное решение и примкнул к нашему отряду.
Я ощущал, что действительно счастлив, когда неприятель бежит, а в нашей власти оказывается очередной переулок города. С моими восторженными чувствами совершенно не считались жители Мэндома – их наши игрища буквально выводили из себя, в особенности если сражение разворачивалось далеко за полночь. Вели мы себя слишком шумно и никому не давали спать. Пару раз меня даже окатили помоями. А «вояк» из моей армии таскали за уши, отвешивали им подзатыльники, давали пинки. Подобные унижения вызывали во мне жгучую ярость и желание отомстить за поруганную честь моего маленького воинства.
Отрочество мое было временем вполне беспечным, но наполненным высоким смыслом – оно олицетворяет для меня сейчас вхождение во взрослую жизнь. Именно тогда ко мне пришло осознание того, кто Я такой и как мне следует вести себя с окружающими простыми людьми.
Юность. Пора бурного веселья – светлого эля и девичьих объятий. Пожалуй, элем тогда я увлекался чрезмерно, да и красоток, побывавших в моей постели, было не сосчитать. Если уж говорить откровенно, то в постели милые крошки оказывались весьма нечасто. Зато они бывали у меня в открытом поле, в лесу за торговым трактом (на тех самых бревнах, где мы когда-то играли с приятелями в карты и кости), на лестнице одного старого дома (замок на двери был сбит, здесь давным-давно никто не жил), на многочисленных чердаках, за замковой кузницей (ах, Грета, светловолосая дочка герцогини Гадсмита, где ты сейчас?), на крыше кузницы, когда темнело, и даже в самой кузнице, если там отсутствовал кузнец – здоровенный глухонемой мужик по имени Герасим.
Кузнец умел говорить только два слова: «Поддай жару!» Люди болтали про него, что, дескать, когда-то давно Герасим утопил собачку. Я же всегда был уверен, что это неправда. Народ любит придумывать всякие истории про тех, кто вызывает у них неуютное чувство. О Герасиме же всем вокруг так и хотелось присочинить какую-нибудь байку, потому что физиономия у него была самая что ни на есть зверская.
Именно тогда, в юности, я впервые почувствовал в себе склонность к борьбе за справедливость и убийству отъявленных мерзавцев. И, надо сказать, весьма преуспел в этом важном, принципиальном для меня деле.
В общем, юность моя, так же как и отрочество, была временем в высшей степени счастливым… За многими простыми радостями, такими, как светлый эль, девичьи объятия и убийства отъявленных мерзавцев, я и сам не заметил, как произошло мое становление, укрепился мой характер и закалился дух.
Черный период жизни. Смерть отца. Я лишен наследства, изгнан Фаиром из Центрального королевства, живу прихлебателем при дворе родных братьев. Участь бедного родственника начинает меня все сильнее тяготить. Наконец, я прихожу к мысли, что подобное существование неприемлемо для принца крови, и отправляюсь искать лучшую долю…
Торговый тракт Гадсмита. Я мчусь на вороном скакуне к купеческому обозу, а позади, обнажив мечи, несутся во весь опор головорезы из моей шайки. Эх и лихое было время! Я вел себя так, словно искал смерти. А все потому, что на какое-то время утратил себя самого. Не найдя места в изменчивом мире, я, рисковал каждый день головой и тем не менее оставался в живых. Наверное, высшие силы берегли меня для великих дел, со мной была моя удача и мое предназначение, моя значимость для судьбы великой Белирии.
А вот разбойники из моей шайки почему-то, напротив, гибли толпами. Нередко после очередного набега от отряда оставалось не больше десяти человек. Правда, шайка моя вскоре пополнялась, но вечно так продолжаться не могло. Благодаря – высокой смертности среди моих людей я довольно быстро снискал дурную славу. Многие, например, считали, что я вовсе и не человек. Наверное, всему виной была моя необыкновенная удача, то, что я был практически неуязвим, чудесным образом избегая любой смертельной опасности. Ну и репутация отчаянного психа, конечно, тоже заставляла разбойников разбредаться по другим, порой менее удачливым, шайкам. Слухи обо мне были, как водится, сильно преувеличены – я ведь вовсе не ненормальный, как кто-то может подумать, я тоже испытываю страх и прочие простые человеческие эмоции… Я – человек, хоть и обладаю нечеловеческой силой воли и умением решать любые вопросы.
Стерпор. Борьба за власть. Кровопролитная война. Победа. Я – король. Мне принадлежат обширные земли от самой Кривии до Северного Мерквия…
И вот уже я – жалкий калека, узник Нижних Пределов. Вырвался на свободу лишь затем, чтобы погибнуть, рухнуть в пропасть по воле гадкого, тупого карлика…
Я вспомнил, как Габриэль Савиньи принес мне взамен деревянного меча настоящий, булатной стали. Мой первый меч, выкованный Герасимом за пару часов, был лишен украшений вроде гравировки или изящных вензелей, но мне он показался самым красивым оружием на свете. На глазах у меня выступили слезы. Я смотрел на стальной клинок, на обмотанную бечевкой рукоять и не мог вымолвить ни слова – мои уста сковал восторг – это был поистине божественный дар.
– Носи оружие с честью, – сказал Габриэль Савиньи, – ты мой лучший ученик, Дарт. Я знаю, что ты будешь использовать его всегда только для правых дел.
– О да! – Я благодарно кивнул и положил руку на плечо учителя. – Ты можешь быть в этом уверен.
Я уже давно был с Габриэлем Савиньи в дружеских отношениях. Нас сблизило увлечение метательными топорами. И хотя я все больше внимания уделял мечу и все меньше топорам, время от времени мы с ним соревновались, кидая топоры в державших деревянные щиты слуг. Мне надоедало швырять топоры довольно скоро – все же это занятие на любителя. А вот Габриэль Савиньи так любил топоры, что порой впадал в настоящее исступление. Он кидал и кидал их до тех пор, пока от щита не оставались одни обломки, а державший его слуга не падал от ужаса в обморок. Или делал вид, что упал, в надежде остаться в живых.
Мое заверение, что я намерен использовать пожалованный мне меч только для правых дел, вовсе не было пустыми словами: я давно уже подумывал о том, что как только стану обладателем настоящего меча, то немедленно совершу целый ряд благороднейших поступков.
И совершил…
Покинув фамильный замок, я отправился в жилую часть города, чтобы вступить в поединок возмездия с первым отъявленным мерзавцем на моем длинном жизненном пути. Этот злодей по профессии был шорником, он занимался разведением собак, кормил и поил их, приучая к себе, растил, в общем, строил из себя добродушного дядюшку – покровителя братьев наших меньших. А потом сдирал с бедных собачонок шкуры, шил сапоги и по весьма недешевой цене продавал состоятельным гражданам Мэндома. Наживался на страданиях несчастных животных.
Не представляю, какой паршивой у человека должна быть душа, чтобы он был способен на такое.
Я поднялся по ступеням и громко постучал в дверь дома, где жил этот отъявленный мерзавец. За дверью царила тишина. Потом отозвались собаки – судя по приглушенному лаю, он держал их в подполе. Я стоял на пороге и раскачивался на каблуках, ожидая, когда негодяй наконец соизволит меня принять. Время шло, а он все не появлялся. Я постучал повторно, чувствуя, что теряю терпение. Я даже несколько раз дернул серьгу. Тогда этот жест только начинал входить у меня в привычку. Наконец за дверью послышалось кряхтенье, заскрипела лестница.
– Кого там черти принесли? – проворчал шорник и громко зевнул.
– Это потомственный принц дома Вейньет! – выкрикнул я. – Мое имя – Дарт! Открывай, морда!
Суровое обращение отъявленного мерзавца совсем не смутило, наверное, он привык к тому, что высокопоставленные господа, общаясь с ним, ругаются последними словами. Да и как еще можно обращаться с человеком, ремесло которого – живодер.
Дверь распахнулась, на лице шорника сияла счастливая улыбка – он почему-то решил, что я хочу приобрести сапоги, скроенные из шкур невинно убиенных животных. Выражение моего лица его тоже не удивило. Наверное, именно так, с отвращением, на него смотрели многие богатые клиенты.
– Юный принц, – продолжая скалиться, сказал шорник, – какой сюрприз! Для вас – лучший товар. Приготовлен только на той неделе. – Он заговорщицки подмигнул мне. – Желаете посмотреть прямо сейчас?
Я решил не тянуть кота за хвост и сразу же приступить к делу. Вынув меч из-за спины, где я его прятал – опасался, что шорник в дверную щель разглядит мое новенькое блестящее оружие и не захочет ко мне выйти, – я сказал:
– Буду краток. Ты недостоин того, чтобы жить. И я пришел убить тебя.
– Чего?! – растерялся негодяй. Наверное, раньше ему не приходилось сталкиваться с подобной откровенностью. – Я вас не понял. – Он шумно сглотнул слюну.
– Я пришел, чтобы убить тебя, – повторил я, подергивая серьгу, – но, если ты предпочитаешь провести поединок по всем правилам, что ж, я готов.
– По-поединок… – От страха он стал заикаться, лицо его пошло пятнами.
Росту шорник был под два метра, широкоплечий и очень плотного телосложения, но смелостью он явно не отличался. Увидев, что отъявленный мерзавец впал в состояние почти священного ужаса и вместо того, чтобы взяться за оружие, только хлопает глазами, я сильно разочаровался. В самом деле, убивать безоружного подлеца, трясущегося от страха, словно руки у запойного пьяницы рано поутру, совсем непочетно. Другое дело, – насадить на острый клинок яростного противника во время длительного, кровопролитного поединка.
– На колени, собака, – рявкнул я, расстроенный до глубины души его недостойным поведением.
Как видите, даже в весьма юном возрасте я был решителен и грозен. С отъявленными мерзавцами я никогда не церемонился.
Обозвав его собакой, я, видимо, затронул дремавшую в его душе струнку маленькой, загнанной в самой дальний уголок совести. Шорник внезапно весь обмяк, упал на пол и, обхватив мои колени, зарыдал в голос. Он лил слезы и каялся, каялся и клялся, что «никогда больше так не будет», «чес-с-сно слово, не будет», и что великолепный милорд может забрать все его сапоги и носить их… Подобное предложение вызвало у меня возмущение, я топнул ногой и случайно отдавил шорнику пальцы. И вообще, вскрикнув от боли, каялся несчастный, он будет лучшим другом всем бездомным собакам Мэндома., станет кормить их и, что главное, поить. Он будет поить их каждый божий день, с утра и до позднего вечера. Пока он жив, ни одна собачка в столице Белирии не узнает, что такое жажда…
– Мамой клянусь, – выкрикнул мерзавец и ударил себя в грудь.
– Ты бы еще чертовой бабушкой поклялся! – проворчал я, развернулся и пошел прочь. Под нос я бормотал проклятия – все прошло совсем не так, как мне представлялось.
Я не сомневался, что через пару дней шорник и думать забудет о своих обещаниях и примется за старое, но оказалось – я напугал его так сильно, что на протяжении очень долгого времени он действительно выполнял все то, что наобещал мне в пылу раскаяния. Еще пару лет в Мэндоме можно было наблюдать сильно поддатых собак. Некоторые ночами выли на луну, мешая горожанам заснуть, другие впадали в ярость и кидались на прохожих, иные просто спали, издавая громкий храп и довольное ворчание – наверное, во сне им являлись сахарные косточки. Мэндом даже прозвали «городом пьяных псов». Кое-кто считал, что столицу Белирии так окрестили из-за королевских стражников – их народ давным-давно нарек псами. Что и говорить, стражи действительно любили пропустить по стаканчику, даже будучи на службе, да и гавкали на всех почем зря… Но я – то точно знал: к тому, что Мэндом нарекли «городом пьяных псов», королевская стража не причастна – просто на улицах шляется великое множество нетрезвых собак. Куда ни пойдешь – непременно наткнешься на пару шатающихся красноглазых шавок. Многие собачонки на столичных улицах и гавкать толком не могли, только громко и часто икали.
Напуганный мною до безумия шорник бродил по городу с огромным бочонком браги и поил из него бродячих животных. На нищих, с вожделением тянущих к нему ладошки, он яростно шикал и грозился передать их в руки королевской стражи, если они будут мешать ему «выполнять высшее предназначение».
Подобное положение вещей, конечно, было совсем не тем, чего я добивался. Я-то полагал, что отъявленный мерзавец не исправится никогда, что он будет тихонько лежать, сложив на груди пухлые ручищи под наглухо заколоченной крышкой гроба, под слоем сырой землицы, и не обидит больше ни одной собачонки, но вышло все, как видите, совсем иначе.
По крайней мере, шорник перестал терзать собак, кроя из их шкурок сапоги. Перешел на кошек. Ну а кошек я и сам, признаться, недолюбливаю…
Следующий визит возмездия я нанес известному во всей Белирии и даже за ее пределами дельцу Цвейгу Мегану. Отъявленный мерзавец был богат, как покойный король Георг, и отличался абсолютным отсутствием совести. Он жил за городом, где отстроил себе неимоверных размеров поместье. Собственно, и не поместье даже, а целый замок с широкой оборонительной линией укреплений, тремя рвами и несколькими постами наемной стражи между ними.
Меган отличался от простых, хороших людей тем, что время от времени отлавливал в Мэндоме и его окрестностях молоденьких девушек, отвозил к себе в замок и там творил с ними всяческие бесчинства. Королю Бенедикту развлечения Мегана, разумеется, совсем не нравились, но благосостояние королевства во многом зависело от этого маленького, прыткого человечка, сумевшего десять лет назад основать Торговую гильдию. К тому моменту как я нанес ему визит, Меган успел прибрать к рукам половину Белирии. Торговая гильдия ведала всеми импортными и экспортными делами государства, контролировала внутреннюю торговлю и собирала для королевской казны высокий налог со всех торговых сделок. Цвейгу Мегану также принадлежало тридцать алмазных рудников в окрестностях Вейгарда (вот ведь стервец!) и несметное количество шахт, где добывалась железная руда.
Уже одно только то, что делец обладает подобным богатством, делало его в моих глазах «отъявленным мерзавцем». Хорошее благосостояние, по моему нескромному мнению, к лицу особе королевской крови, но никак не зарвавшемуся безродному купчишке.
Цвейг Меган был в Белирии человеком очень влиятельным, к нему прислушивались многие, иногда он имел наглость диктовать свою волю даже королю. Это случалось, когда речь шла о каких-нибудь крупных торговых сделках, на которых король должен был лично присутствовать, чтобы продемонстрировать партнерам серьезность намерений Мегана. Иногда ради заключения сделки Бенедикту приходилось отменять запланированные дела – званый ужин, очередное пиршество, а однажды – даже охоту, что было само по себе событием необыкновенным. Однако финансовым делам Бенедикт Вейньет уделял первостепенное значение и вынужден был закрывать глаза на отвратительное поведение основателя Торговой гильдии.
– Мы пока потерпим Мегана, – по обыкновению говорил отец, выслушав очередной рассказ о бесчинствах, творимых дельцом, – пусть его, развлекается. – Тут он возвышал голос: – Но он должен знать – час расплаты придет. Если и не на земле, то на небе его настигнет возмездие! – Бенедикт указывал на потолок, лицо его становилось проникновенным и благостным. – Бог… он ведь не просто так там сидит, он все-все видит. Так что Мегану не поздоровится там, на небесах… В этом вы можете быть уверены, как и в том, что меня зовут Бенедикт Вейньет.
Если горожане начинали вяло возражать, что неплохо бы, дескать, чтобы Мегану не поздоровилось уже здесь, на земле, король начинал сердиться.
– А вы знаете, сколько Меган сделал для Белирии? – вопрошал он. – Вы хотя бы представляете себе, что вашей сытой жизнью вы обязаны не кому-нибудь, а Цвейгу Мегану? Помните ли вы, как вам жилось, когда в Белирии не было Торговой гильдии? То-то и оно! А теперь посмотрите, какая жизнь на-ча-лась!
Конечно, отец заблуждался, считая жирного паука, сосущего кровь трудового народа, благодетелем нашей великой страны.
Откровенно говоря, меня этот мерзкий, раздувшийся от сытости паучище не заинтересовал бы вовсе, если бы речь шла только о его богатстве и проделках с какими-то малознакомыми мне девицами, но в его сети однажды попалась одна из моих подружек. Вид ее после посещения злополучного замка огорчил меня до невозможности – выглядела она просто ужасно, бедняжку сильно избили, к тому же пережитый ею стресс оказался настолько сильным, что она почти разучилась говорить, а я, признаться, любил с ней поболтать о самых разных вещах…
У меня в голове не укладывается, как можно совершать подобные преступления и чувствовать себя потом вполне спокойно. «Наверное, у отъявленных мерзавцев просто-напросто нет некоторых душевных свойств, имеющихся у простых людей, – помнится, думал я, – исправить их практически невозможно, а значит, их нужно уничтожать, выпалывать, как сорняки, растущие на поле для культурных растений».
Я намеревался поговорить с Цвейгом Меганом как мужчина с мужчиной. Я рассудил, что разговор по-мужски должен раз и навсегда убедить Мегана, что так больше жить нельзя. Совсем нельзя так жить. Ну, вы меня, наверное, понимаете. Жить так нельзя!
Лошадку по кличке Спот с белым пятном на лбу я гнал во весь опор, так что очень скоро передо мной выросла темная громадина великолепного замка. Оба моста оказались опущены. То ли Цвейг Меган ожидал гостей, то ли настолько уверился в собственной безопасности, что до лихих людишек или даже диких племен ему не было никакого дела.
К слову сказать, дикие племена в Центральном королевстве объявлялись действительно крайне редко. Рубежи королевства всегда были надежно защищены, ведь для того, чтобы прийти на земли короля Бенедикта, агрессорам нужно было миновать одно из приграничных герцогств. Последний раз военный конфликт случился почти десять лет назад, когда племена куннов вторглись в Гадсмит, но благодаря мужеству и полководческому таланту герцога Мизериллы (вынужден признать, что в военной науке он весьма преуспел) куннов отбросили за границы герцогства. Что касается кошмарных варварских племен луноликих стервятников, то о них в Белирии последний раз слышали почти полвека назад. Хотя отдельные представители этого донельзя отсталого и дикого народа иногда появлялись в Центральном королевстве. Стервятники выполняли различные заказы, служа убийцами и ворами. Однажды и мне пришлось с ними столкнуться, но об этом несколько позже…
Первый пост охраны я миновал без всяких проблем – наемники Мегана попросту дрыхли. Я проскакал в нескольких шагах от них, а они так и не проснулись. Скорее всего, стражи были мертвецки пьяны. Дисциплина в охранении купчишки меня позабавила. Проникнуть в его владения оказалось даже не просто, а очень просто…
Второй пост бодрствовал, но алчные до денег наемники согласились на небольшое вознаграждение и пропустили меня дальше без всяких лишних проблем, суеты и бряцанья оружием. Я всегда говорил – жадность делает людей благоразумными, а бескорыстие лишает разума.
Третий пост находился возле моста. Два стража уныло наблюдали, как я подъезжаю. Денег у меня уже не было, поэтому мне ничего не оставалось, как действовать напрямик, с предельной откровенностью. Я спешился и пошел к стражам. Умница Спот послушно плелся сзади, даже за повод тянуть не приходилось.
– Я с визитом к Цвейгу Мегану, – заявил я.
– Кто такой? – спросил один из стражей. Наемников делец набирал из окрестных поселений, так что они могли не знать меня в лицо.
– Потомственный принц дома Вейньет, – отрекомендовался я, – приехал убить вашего хозяина.
– Убить?! – оживился страж, с которым я беседовал. – Что, прямо вот так и убить?! – Выражение лица у него стало язвительным.
– Да, – твердо сказал я, – надеюсь, вы не собираетесь мне помешать…
Тут до него наконец стало доходить, что намерения у меня самые серьезные, он растерялся и сделал шаг назад, не зная, что предпринять.
– Что здесь происходит? – К нам с важным видом подошел второй страж.
– Да вот, принц дома Вейньет, – сказал первый, – говорит, приехал убить нашего хозяина.
– Что такое?! – переполошился второй страж.
Рука его метнулась к рукоятке меча, но я оказался намного проворнее. Одно только движение – и он замер, боясь пошевелиться – клинок застыл у его горла, над самым кадыком, дернись у меня рука, от напряжения или по какой-нибудь другой причине, и он покойник. Страж прочувствовал ситуацию сполна, судорожно сглотнул слюну и поинтересовался: