Елисеева Ольга. Дерианур - море света

   Гриц заверил Старинушку, что все исполнит, но сам погрузился в глубокие сомнения. Поспрашать-то о бабах Гришана, конечно, было можно и даже услышать много интересного, но вот найти ту единственную, которую Орлов вел за руку к нему...
   Ничего о таинственной Гришкиной вдове он, естественно, не узнал. Но вот о самом Орле известие пришло скорое и страшное.
   Лучше б Иван этого никогда не видел. Лучше б он сам сгинул где-то в болотах Померании! Он, он, не младшие! В их жалкую квартиру на Малой морской постучался молодой офицер в выцветшей от солнца армейской форме капитан Иван Тимофеев сын Болотов - сослуживец Григория по артиллерийскому полку, побывавший с ним при Кунендорфе.
   Иван Тимофеевич поклонился братьям, снял треуголку, перекрестился на угол, в котором стояла золотая икона Николы Чудотворца с давно уже не тлевшей лампадой, и сказал то, чего от него все мучительно ждали.
   -- Простите меня, что принес вам плохую весть. Брат ваш Григорий, -гость помедлил, собираясь с силами, -- погиб, получив неисчислимые раны в Кунендорфской баталии, и покрыл себя великой славой, взяв прусское знамя и пленив вражеского фельдмаршала.
   Повисла глубокая тишина. Иван медленно склонил голову на большие руки. Алексей зачем-то стал поправлять сапоги, стараясь не смотреть на проклятого гостя, а Федор, поперхнувшись чаем, вдруг тоненько заголосил:
   -- Да на хера нам прусский фельдмаршал? Да заебись он ихним знаменем! Кто нам Гришку вернет? - И тут же получил резкий подзатыльник от Алехана.
   -- Не матерись! Брата хороним.
   Алехан оправился первым. Он встал, пожал руку Болотову и сдержанно попросил уважить дом, придя сегодня вечером на поминки. Да и дальше Алексей все взял на себя: и друзей-товарищей, и харчи, и водку. Впервые в жизни братья видели, как Иван не нашелся, не знал, за что приняться и как себя держать. Он догадался только послать за Потемкиным, напомнив Алехану, что у Грица всегда найдутся и деньги, и возможность достать закуски не из трактира.
   Вечером на Малой морской были гости. Много. Почти все из тех, с кем служил Гришан. Пили чинно, разливая водку из зеленого штофа с дутым императорским гербом в высокие синеватые бокалы со звездами. Закусывали пирогами с визигой, семгой и хрустящими от тмина огурцами. Дружно выдыхали в рукав и поминали Григория в самых пристойных выражениях.
   Капрал Челищев рассказал, как Орлов чуть не вышиб голштинцу Футбергу глаз за неуместное выражение при даме. Каптенармус Егоров вспомнил случай, когда Гришан увел у цыгана медведя и катался на нем ночью в Летнем саду, да Топтыгин напугался, черт косолапый, белых статуй и шасть в сторону, а там самая Канавка Лебяжья с водой. Выплыли.
   Потемкин сидел молча и почему-то вспоминал, как зимой аж к самому дворцу подъезжали по Неве самоеды на оленях, и их чумы были видны на Стрелке Васильевского острова. Орлов подбил тогда друзей пойти посмотреть дикарей, да увел у них сани, не на совсем, конечно, так, покататься. И они всей гурьбой разъезжали по замерзшей реке на оленях, горланя песни и славя Матушку Елисавет.
   Грицу вдруг сделалось так больно, что он заплакал, и тут понял, что уже не на шутку захмелел и надо бы кончать опрокидывать в рот стакан за стаканом, но не мог.
   Еще через пол часа он выбрался на лестницу, чувствуя себя совершенно пьяным и несчастным. Привалился к стене и заснул. Точно провалился в глубокий обморок.
   Внизу заскрипели ступени. Кто-то поднимался наверх, большой и неуклюжий. Кажется, он хромал. И еще прижимал к груди обернутую во что-то белое руку.
   -- Эй, Гриц, что это у вас за сборище? Эй, да ты совсем пьяный! Эй, эй, не падай.
   Но Потемкин все-таки упал и снизу вверх с удивлением уставился в лицо гостя.
   -- Чур меня, чур, -- прошептали побелевшие губы. - Уходи, Гришан, покойным надо на кладбище лежать. -- И дальше весь хмель из Потемкина вышибло, как ударом кулака в висок.
   Он дернул бы от удивления головой назад, но поскольку под ней и так были жесткие ступеньки, предпочел просто повертеть ею.
   Гость жалостливо склонился над ним и, с трудом орудуя одной рукой, усадил друга у стены.
   -- Перебрал маленько, -- констатировал Орлов. - Эй, милый, как же я рад тебя видеть! - и он, взяв Потемкина за уши, сочно расцеловал в обе щеки. - Вернулся я. Хоть и калечный, зато в чинах. Капитаном теперь. А что это у вас? Вроде и пьют, а крику нету?
   -- Твои поминки, -- с трудом выдавил из себя Гриц. - Он яростно замотал тяжелой головой, пытаясь прийти в себя. - Тебя отпеваем...
   Орлов на мгновение опешил, а потом разразился диким, булькающим хохотом.
   -- Отпиваете, братцы, отпиваете! Господи, да кто ж вам сказал?
   -- Капитан Б-болотов, -- Потемкин все еще не мог справиться с языком. - Он утром сюда пришел.
   -- Да-а, други, -- протянул Григорий. Он почесал в затылке и на его лице появилось одно из тех нагловато-мечтательных выражений, которые, как хорошо помнил Потемкин, всегда показывали, что у Орлова на уме какая-то новая веселая каверза.
   -- Слушай, а ты ведь по-церковному поешь? - Осведомился он, тряхнув друга за плечо. - Ну?
   -- Конечно, -- кивнул Гриц, уже догадываясь, куда клонит гость. Может, не стоит? Иван и так сам не свой. Вдруг с сердцем не совладает?
   -- Совладает, совладает! - Давился смехом Григорий. - Представляешь, какие у них у всех рожи будут? Особенно у Болотова. Ведь он-то дурачина своими глазами видел, как меня ядром в куски разнесло.
   -- Как это? - Удивился Потемкин. - Как же ты жив остался?
   -- Да зацепило маленько. - Хмыкнул Орлов. - Садануло-то ядром и правда возле меня. Сам не помню, как вышло, чудом, наверное. Меня саженей на пять в сторону отбросило, возле перевернутой телеги. Там еще лошадь рядом раненая была, так вот ее в шматки разметало, ну и тела, конечно, тех, кто уже погиб. Там, Гриц, знаешь, к концу дня не видать было, где свои, где чужие лежат, и шагать приходилось по людям, как по полу. Вот так-то. - он вздохнул, и Потемкин вдруг заметил, как постарел и осунулся его друг, став чем-то неуловимо смахивать на Ивана.
   -- Мы всегда так мечтали о Полтаве, о Лесной... -- протянул Гришан. -- Думали на наш век баталий хватит. Запомни, студент, это другое, совсем другое. Иван потому так все и перенес, что он знает об этом.
   -- Но Иван не воевал, - удивленно поднял брови Потемкин.
   -- Не важно, -- Гришан ласково взъерошил ему волосы на затылке. -- Он просто умный, он жизни во как хлебнул с малолетства, не то что мы, дураки, за ним, как за каменной стеной. Потому и знал. Ну да ладно. - Орлов поднялся. - Хватит о плохом. Пошли. Потешь мне душу. Ну и рожи у них сейчас будут! Ну и рожи!
   Потемкин поплелся за другом. Он вовсе не разделял жестокого юмора Гришана, но перечить сейчас Орлу было все равно что совершать святотатство. Живой! Вернулся с того света!
   -- Я там потом долго на поле лежал, -- вдруг сказал Орлов. -- Думал, что все, преставился. Была минута, -- он понизил голос, -- вдруг увидел и себя, и поле, и людей на нем точно со стороны... Потом прошло.
   В гостиной орловской квартиры тлели свечи, расставленные на столе, на подоконниках и на шкафу. Мужики уже грузно навалились на доски столешницы и угрюмо гудели: "Ой, ты степь широкая, степь раздольная...", -- временами всхлипывая в кулак и прихлебывая из рюмок разлитый по ним огуречный рассол. Когда песня оборвалась на самой протяжной ноте, повисла короткая пауза. Никто еще не успел сказать ни слова или даже просто хрипло вздохнуть.
   В этот момент дверь распахнулась с натужным по сырой погоде скрипом, и под звуки сильного, хорошо поставленного голоса Потемкина: "Вечный покой подай ему, Господи! И сотвори ему вечную память!" -- В полутемную комнату, озаренную слабыми язычками пламени, вступил Григорий.
   Эффект был силен.
   Многие повскакали с мест. Другие взялись за палаши на поясах, третьи творили крестные знамения. Федор вцепился в сероватую, залитую вином скатерть и непроизвольно рванул ее на себя. Алехан шустро обернулся к серванту и схватил с его пыльной крышки свои форменные пистолеты. Впрочем, не заряженные.
   Паче чаяния, один Иван сохранял полное спокойствие. При виде Гришана он только крякнул, с минуту помолчал, а затем грузно поднялся из-за стола.
   -- Ну здорово, братка! - Они обнялись. - Живой! Как есть живой!
   Поцелуи и удары по плечам посыпались со всех сторон.
   На потрясенного Болотова жалко было смотреть.
   -- Скажи-ка, -- молвил Старинушка, садясь и чуть заметно потерев рукой сердце, -- это ведь твоя пакостная шутка была заслать к нам вперед себя лазутчика. -- Он показал пальцем на бледного капитана. -- Чтоб потом явиться, как в театре?
   -- Нет, что ты, Ваньша, нет, -- замотал головой Григорий. - Нечаянно вышло. Я здесь на лестнице от Потемкина узнал, что вы меня пропивать вздумали!
   -- Ври, ври, -- оборвал его Старинушка и яростно поглядел на Грица. -- А ты, подпевала церковный, и не грех тебе Гришке помогать?
   -- Оставь его, -- Гришан хлопнул друга по спине. -- Не видишь, он совсем пьяный. - Орлов проводил Потемкина в угол на диван, а сам отправился к столу.
   -- Федь, а Федь, чего харчи-то на пол покидал? - Весело осведомился он. - С возвращением меня, братцы! Отпраздновать бы надо.
   После возвращения Гришана из армии, его роман с великой княгиней разрастался, как гангрена, пожирая уже не одну душу. Со свойственным Орлову упрямством он провозгласил свою возлюбленную лучшей на свете и убедил в этом всех своих приятелей.
   -- Если ты себя не щадишь, то пожалей хоть ее доброе имя! Возмущался Потемкин. - Язык, как помело.
   -- Ну я сам не знаю, как вышло, - искренне каялся Гришан. - Сидели в "Тычке"...
   Он был так переполнен счастьем, так восхищался великой княгиней, что просто не мог не делиться этим со всяким встречным и поперечным. Потемкин вскоре бросил читать ему морали, тем более, что ничего дурного с Гришаном не случилось. Друг ходил по краю пропасти в открытую и, кажется, намеренно бравировал связью с цесаревной перед товарищами.
   Гриц не сразу понял, зачем. Но, посмотрев однажды, как Орлов передает собравшимся в кабаке гвардейцам ее "материнское благословение" вместе с увесистым мешочком, кое-что смекнул. Покупать сердца служивых за деньги пошло, а вот когда подарки приходят вместе с восторженными излияниями влюбленного по уши товарища... Когда каждый слушающий видит себя на его месте... И знает ослепшим сердцем, как она хороша, добра несчастна... Луженые глотки орали здравицы в честь великой княгини, и Потемкин должен был признать, что друг добился своего. Преображенцы были за Екатерину горой. Измайловцы не отставали. Подтягивала и Конная гвардия...
   В душе Гриц восхищался Орловым, разом приняв, как непреложную истину, что возлюбленная друга - первая из женщин. Порой он мучительно завидовал Гришану.
   "А руки у нее белые и очи светлые. В седле держится, как амазонские девки. Глянет, и сам над собой подымаешься. Все тебе по колено, и для нее ни себя, ни других не жалко. Ибо ты перед ней ничто. - грезил Орлов. - Без нее свет не свет и ночь не темень".
   -- И как тебе такое счастье привалило? - Язвил Потемкин, пытаясь вернуть друга к реальности.
   -- Дай срок и тебе принцесса найдется, - Гришан все понимал по-своему.
   "Да хоть кухарка!" -- Злился Гриц. Он и сам не знал, почему так бесится от рассказов друга. Потемкин имел успех у женщин. Что толку? Их убожество потрясало. Орлов со своими восторгами только подливал масла в огонь. Гришан по природе не мог быть скромен. Сам того не подозревая, он буквально заставил друга разделить его опасное приключение.
   Гриц чуть было не сорвался с крючка, но жизнь готовила ему неприятный сюрприз. То, что он по началу принял за выход из лабиринта, оказалось замкнутым кругом и еще больше связало его судьбу с судьбой Орлова и великой княгини.
   Однажды осенью молодой адъютант принца Георга отправился в дворцовую библиотеку. Там, как обычно, никого не было. Потемкин разбирал крайний от окна шкаф и уже готовился поставить томик Катулла на полку, когда услышал у себя за спиной твердый женский голос.
   -- Что вы здесь делаете, сударь?
   Потемкин обернулся.
   Перед ним стояла молодая дама в голубом домашнем платье. Он раньше понял, что она прекрасна, чем рассмотрел ее лицо.
   -- Вы воруете книги? - Строго спросила женщина.
   Он молча пожирал ее глазами, и каждое слово поднимало у него в голове такой трезвон, что бедный вахмистр не понимал их смысла.
   Взгляд незнакомки упал на его руки, отчаянно вцепившиеся в старенький переплет Катулла, и она почему-то заулыбалась.
   -- Извините меня, я сказала глупость...
   ...Като узнала бы эти ладони из тысячи. Хотя лицо их хозяина видела всего второй раз в жизни.
   Великая княгиня тайком посещала в Петербурге сына. Несмотря на то, что уже стоял ноябрь, весь двор жил в Петергофе, среди холода и сырости летних построек. Ей запрещали часто видеться с ребенком, но Екатерина упорно воспитывала в себе материнские чувства и старалась раз в неделю нарушать приказ царственной тетки.
   Брюс предоставляла подруге свою карету, и Като могла беспрепятственно выскальзывать из загородной резиденции. Теперь она сидела в закрытом экипаже у дома Панина, выслав камер-фрау на разведку, и тщетно старалась вызвать в душе нежное волнение перед встречей с первенцем. Но малыша отняли у нее слишком рано, и теперь сердце не отвечало на методичное требование рассудка.
   Отчаявшись преуспеть в своем безнадежном упражнении, Като отогнула плотную шторку на окне. Карета стояла как раз напротив лотка книготорговца. Рабле, Ломоносов, Тредьяковский, Цицерон, Вольтер. Все очень знакомо. Ни одной новой обложки. Цесаревна вздохнула. Спиной к ней просматривал книги молоденький унтер-офицер в линялой форме конного полка. Появление гвардейца возле лотка букиниста и само по себе было крайне занятно, но великую княгиню удивило не это, а манера незнакомца держать книги. Он пролистывал "Естественную историю" Бюффона голыми, покрасневшими от ветра руками, а печатки лежали рядом на лотке. Юноша брал фолиант крепко и вместе с тем осторожно, как живое существо, словно получая физическое удовольствие от прикосновения ладоней к толстой коже переплета.
   -- Ну, берете? - Недовольно спросил старик-торговец.
   -- Дороговато, -- извиняющимся голосом ответил гвардеец и, взяв перчатки с лотка, повернулся боком к ее окну.
   У него было скуластое мальчишеское лицо с несколько крупноватым носом, чрезмерно густые и чрезмерно вьющиеся светло-каштановые волосы и дивные бирюзовые глаза в венце черных ресниц.
   "Толстолапый, породистый щенок," - подумала Екатерина.
   Молодой человек отошел от лотка, и великая княгиня потеряла его из виду.
   Дня через два Екатерина отправилась в библиотеку, расположенную в одном из крыльев дворца. Это была пыльная, тесная от шкафов комната, где книги грудами валялись на полках, а кое-где и прямо на полу. Ею мало кто пользовался, и Като проводила здесь лучшие часы бесконечного дня.
   Она только собиралась взять пару томиков Вольтера, как слева за шкафом раздался стук упавшей книжной стопки.
   -- Кто здесь? - Испугалась великая княгиня.
   Из-за шкафа, виновато потупясь, вышел юноша в конногвардейском мундире.
   -- Что вы здесь делаете? - Строго спросила Като. - Воруете книги? Но увидев его руки, в которых он держал толстенное издание, сразу вспомнила гвардейца на мосту и устыдилась своего предположения.
   Незнакомец меж тем пылал весь, до кончиков ушей, не смея вымолвить ни слова.
   -- Простите меня, -- ласково обратилась к нему великая княгиня. - Я сказала глупость.
   По его губам скользнула благодарная улыбка. Като не удержалась и тоже улыбнулась в ответ.
   -- Как вас сюда занесло? - Спросила она.
   -- Я беру книги на греческом и латыни, -- осмелев, сообщил он. Здесь никто не бывает, мне показалось, что в этом нет ничего дурного.
   -- Вы знаете греческий? - усомнилась великая княгиня. Она впервые в жизни видела человека, владевшего двумя мертвыми языками, и говорившего об этом столь естественно, как будто в этом не было ничего удивительного.
   Юноша открыл фолиант и начал произносить певучие, легкие слова на незнакомом, но необычайно понравившемся Екатерине языке.
   -- Какая прелесть! Что это?
   -- Платон.
   -- Не то, что рубленный латинский. Вы и его знаете?
   Собеседник кивнул.
   -- Но не люблю. В нем гармонии мало.
   Они проговорили два часа с лишним, прежде чем Екатерина спохватилась: "Боже мой! Станислав!" В 5 часов ее ждал Понятовский в Чайном домике за мостом. "Ну и черт с ним!" Время не показалось ей потерянным.
   Она мало что поняла из рассуждений нового знакомого о сопоставлении различных языков, но догадалась, что мальчик умен, очень умен, может быть умнее всех, кого ей приходилось до сих пор встречать.
   На следующий день великая княгиня поспешила в библиотеку чуть свет и с веселым удовольствием увидела склоненную над столом фигуру вахмистра.
   -- Bon matine.
   Он вздрогнул и вскочил. Его лицо просияло.
   -- Я видела вас на мосту, -- сказала Като, не зная с чего начать разговор. -- Вы просматривали "Естественную историю" Бюффона. Если хотите, возьмите здесь. Вон в том шкафу, на средней полке, седьмой том слева.
   -- Благодарю Вас, я уже прочел, -- улыбнулся конногвардеец.
   -- Но когда? - Поразилась Като.
   -- Там, на мосту.
   -- Позвольте вам не поверить, - великая княгиня сама вытащила книгу и наугад раскрыла ее. - О чем, скажем, конец 4-ой главы?
   Юноша потер лоб, поморщился и близко к тексту пересказал ей смысл отрывка.
   -- А здесь? - Като распахнула книгу на новом месте.
   И вновь собеседник не ошибся.
   Игра продолжалась минут пять, потом великая княгиня извинилась и, взяв первую попавшуюся книгу, не без сожаления покинула библиотеку.
   "Больше так рисковать не стоит, -- сказала она себе. - Мало ли кто он и кем подослан ко мне? Не глупая ли я рыбешка, чтоб заглатывать любую наживку?"
   На другое утро, заметив сквозь стекло в двери конногвардейский мундир, Екатерина не вошла в библиотеку, а вернулась к себе в опасном волнении.
   Прошла неделя-другая, прежде чем Като решилась вновь брать книги. Она приблизилась к хранилищу, надеясь не увидеть его там и боясь, что его там не окажется. Комната была пуста. Великая княгиня вздохнула и с грустью принялась за следующий шкаф...
   Ее исчезновение больно задело Потемкина. Он сразу понял, что чем-то не угодил прекрасной даме из библиотеки и ему дают понять, что он не ко двору. Мучительно было сознавать, что он, мог показаться навязчив... В первый раз они проговорили очень долго. Кажется, смеялись, спорили. Круг ее познаний потряс Грица, он в жизни не встречал таких умных женщин! Но когда дверь за ней тихо хлопнула, Потемкин запомнил только гладко зачесанные за маленькие уши черные волосы и нежные, ухоженные, как на картинах Ватто пальцы, перелистывавшие тяжелые страницы фолиантов.
   Кто она? Как ее имя? Он не осмелился спросить, а она не сказала. Вероятно, у нее имелись на это свои причины. Ясно было одно: до нее ему так далеко, как до неба. Но это еще сильнее разжигало воображение. Что-то в ней казалось ему смутно знакомым. Точно он уже где-то видел ее, но моложе. Более худощавую и какую-то вспугнутую, не то что теперь. Доброжелательную, уверенную, мягкую во всех линиях прекрасного, холеного тела.
   Она говорила с легким немецким акцентом и в этом была своя прелесть.
   Он спал - не спал, ел - не ел, не впопад отвечал Григорию, и тот скалил зубы, толкая друга в плечо: "Чо? Зазнобило? В конец? Гриш, а Гриш, а я тебе говорил: подожди, врежешься еще. Ну расскажи! Расскажи". Потемкин зло отмалчивался.
   Однажды ему приснилась его богиня рядом с Орлом, и юноша проснулся в холодном поту, но рассудив здраво, что дамы такой пробы не для его разухабистого дружка успокоился.
   На беду днем позже Гришан как всегда начал хвастаться достоинствами великой княгини и довел Потемкина до белого каления.
   -- Что это за цесаревна, раз с тобой блудит?
   -- Хочешь посмотреть? - Осклабился Орлов, только что вернувшийся из города. - Она здесь.
   -- Как? - Обомлел Потемкин.
   -- Замолчь. - Гришан придвинул к лицу друга здоровенный кулак. Найди старый Федькин мундир, ну тот, что ему мал, в сундуке. Дай мне и сиди здесь. Понадобишься.
   Потрясенный Гриц стал рыться в сундуке у двери, нашел узкий преображенский камзол.
   -- На возьми. А какого черта? Ты что умом тронулся?
   -- В "Золотой рог" пойдем.
   -- С ней? - Потемкин скроил рожу, выражавшую не только крайнее удивление, но и полную невозможность таковых действий.
   Орел кивнул.
   -- Пусть посмотрит, сколько народу за нее горой. Да и нашим тоже на нее полюбоваться не грех. Для скрепления союза.
   Гришан взял из рук Потемкина камзол и вышел в соседнюю комнату. Там послышался приглушенный женский голос. Тихий смех, звук стучащей по медным пуговицам ременной пряжки и шорох натягиваемых лосин. Через четверть часа Орлов вернулся.
   -- Идем. Ее высочество ждет, - он подтолкнул Грица к двери, которая бессмысленно замоталась под тяжелой рукой.
   У окна вахмистр увидел великую княгиню. Она была высокая, полная и румяная. И походила не на мальчика, как предполагал Потемкин, а на женщину, переодетую в мужское. Гостья подняла голову, и Гриц едва удержал возглас. Перед ним стояла дама из библиотеки.
   Цесаревна улыбнулась ему как старому знакомому.
   -- Этого юношу я видела во дворце, - сказала она Орлову.
   Тот кивнул.
   -- Всегда можешь к нему обращаться. Он нас не выдаст...
   Они шли по темным улицам пешком. Гриц слева, Орлов справа, ее высочество между ними. Потемкин чувствовал, что каждую минуту проваливается под землю. Вскоре спутники свернули в знакомый грязный двор, и вахмистр поразился, как она не боится идти в такие места, опираясь на руку бесшабашного Орла? Как Гришан не боится за нее?
   Три крутых ступеньки вниз. Дым, хохот, брань. Потемкин пожимает чьи-то руки, куда-то садится, видя перед собой только истрепанный Федькин мундир. В полутемном углу, за дубовым, свински грязным столом, в окружении сгрудившихся не суть трезвых офицеров, она сидела так свободно и просто, точно и это общество, и чужая форма казались ей привычными и до крайности приятными.
   -- Ее императорское высочество великая княгиня Екатерина Алексеевна изъявила желание посмотреть на наши беды и поддержать нас в тяжелый час. Сказал Гришан.
   По столам пролетел вздох восхищения.
   -- Да как же, матушка, ты решилась? Спасибо тебе, душа добрая, и за твои прежние щедроты. - раздались голоса.
   -- Я слышала о ваших несчастьях, -- начала великая княгиня. -- И решила сама убедиться, так ли плохи дела?
   -- Плохи! Плохи! - Полетело со всех сторон. - Кому четвертый год жалования не плачено, кому пятый. Дохнем, матушка. Не обидь, будь заступницей. Доложи государыне. Мы считай жируем, а во флотских экипажах хуже нашего.
   -- Ты на сапоги-то на наши глянь! - Молоденький подпоручик Баскаков отодвинулся к стене закинул ногу на стол и пошевелил в дыре пальцами. Зима, матушка. И так почитай у каждого. Сапожнику заплатить нечем.
   "Вы бы лучше меньше пили, -- подумал Потемкин. -- Глядишь, деньги в карманах и удержались бы..."
   Но великая княгиня, видимо, не разделяла его скепсиса. Она сделала горькое выражение лица и прослезилась.
   -- Государыне нашей матушке Елизавете Петровне Господь жизнь часами меряет. От нее доктора не отходят. Все, что могла, она для вас уже сделала, дети. Докладывать ей, только последние силы у нее отнимать.
   Гвардейцы опечалились. Многие поникли головами.
   "Любят ее. Жалеют. Ни пойми за что", -- мелькнуло в голове у Потемкин.
   -- Так ты скажи мужу своему, пес его дери! - Крикнул кто-то из дальнего угла. - Он хоть немец, а все тоже человек. Не без понятия, небось?
   -- Скажи, не ровен час перекидываться начнем! - Поддержали многие. Ведь он государь уже почти. Теперь он заступник.
   Екатерина Алексеевна опустила голову на руки и тяжело, с надрывом вздохнула.
   -- Если б муж слушать меня пожелал, если б за дверь не выставил...
   -- Как так? Обижает он тебя, говорят? - Послышались сочувственные голоса.
   -- Моя судьба... Что об ней говорить? - Отвечала великая княгиня. Россию жалко. Да вас, дети. Будь во мне надежда, я б нашла человека, который за меня ему об ваших бедах поведал. Но сдается мне, он и так все знает, да не нужны мы ему.
   Вздох негодования прошел по всем столам.
   -- Так ты ему скажи, мы дохнуть не намерены! Война кончена. Чай, в казне теперь деньги есть. Пускай платят! Ты скажи, гвардия недовольна!
   Многие встали с мест, и гомон сделался угрожающим. Екатерина передернула плечами.
   -- Что ему гвардия? - Вмешался Орлов, перекрыв все глотки сразу. - У него своя есть. Ладная, не чумазая. Сладко жрут, мягко спят. За наш счет. Им война не война - подавай жалование. И подавали. А мы, сиволапые, все молчим, все верим: потерпите, братцы, денег нет, воюем. И кричать-то вроде совестно.
   -- А им перед Россией не совестно! - Поддержал выдохшегося Гришана Пассек. - Понатащили немчуры из Голштинии. Да мы хоть передохни все, ему плевать. Хочет нас под немцев, с пруссаками дружбу водит.
   -- Мы! Мы победители! - Загремело со всех сторон. - Виват Россия! Виват Елисавет!
   Оскорбленные в лучших чувствах гвардейцы орали, не унимаясь. Орали не столько от гордости - Потемкин это сознавал - сколько от унижения. На мгновение ему стало невыразимо противно. Ловили простаков! И не то, чтоб говорили неправду, но правда, принесенная сюда и разлитая по кружкам на каждом столе, теряла цену.