Эмар Густав. Росас

   В этот момент на дворе появилась донья Эрмоса, за нею шла испуганная Лиза.
   — Сеньора, — прошептала Лиза, — хотите, я прочту мою молитву?
   — Да, дорогая крошка, — отвечала ее госпожа, целуя ее в лоб, — ступай в гостиную и молись, Бог, без сомнения, услышит твою невинную молитву.
   Ночь была темна; удушливый воздух предвещал близкое наступление грозы.
   Едва донья Эрмоса успела обменяться несколькими словами с доном Луисом и своим старым, верным, слугой, как вблизи дверей послышались голоса и шум шпор и сабель нескольких всадников, соскакивавших со своих лошадей.
   Дон Луис и донья Эрмоса вернулись в гостиную, выходившую под навес, и увидели Лизу, которая, скрестив руки, молилась на коленях перед распятием.
   Словно для того чтобы ребенок успел закончить свою молитву, в дверь раз двенадцать грубо ударили сабельными рукоятками именно в тот момент, когда Лиза поднялась с колен.
   — Вот на чем мы с Хосе порешили, — сказал дон Луис донье Эрмосе, — мы не будем ни отвечать, ни открывать дверей. Если они попытаются взломать дверь, то потратят на это много времени, так как она очень толста и прочна. Если же, наконец, им удастся взломать ее, тогда у нас все-таки будет преимущество, потому что они к тому времени устанут.
   Между тем удары в дверь возобновились.
   — Взломать дверь! — раздался суровый голос.
   Хосе рассмеялся и оперся плечом о косяк двери в гостиной.
   — Это невозможно! — отвечало несколько голосов после тщетных усилий исполнить порученное приказание.
   — Стреляйте по запору! — проговорил тот же человек, который отдал первое приказание.
   Хосе сделал знак дону Луису и донье Эрмосе податься вправо и влево.
   Одновременно раздались четыре выстрела из терсеролей — и замок упал к ногам Хосе, спокойно повернувшегося к своей госпоже.
   — Сеньора, — произнес он, — эти пикарос³⁴ способны стрелять в окна — вам здесь опасно!
   — Это правда, — вскричал Луис. — Пройдите с Лизой в вашу комнату, не теряйте ни минуты, умоляю вас!
   — Нет, нет, — вскричала она с сверкающим взором, — я останусь с вами!
   — Эрмоса!
   — Нет! Я вам говорю, мое место здесь — подле вас!
   — Сеньора, если вы не уйдете, я унесу вас на руках и запру! — возразил ей ветеран спокойным голосом и таким решительным тоном, что донья Эрмоса машинально повиновалась и увела Лизу с собой.
   Дон Луис и Хосе встали между двумя окнами под защитой стен.
   Эта предосторожность была не лишней, так как почти тотчас же стекла разлетелись в дребезги, и несколько пуль ударилось в противоположную стену гостиной.
   Нападавшие также приняли меры предосторожности — они хорошо понимали, что в доме есть люди, потому что дверь была заперта изнутри, и из отверстий, пробитых пулями был виден свет.
   Пассивное сопротивление, встреченное ими, особенно раздражало их тем, что они были вооружены терсеролями и саблями и, следовательно, являлись представителями власти всемогущего Ресторадора.
   Страшный удар, почти сокрушительный, согнувший болты и заставивший отскочить все крепления, вдруг потряс дверь, которая задрожала, как бы готовая упасть, потому что сотрясались сами стены.
   — Я знаю, что это такое, — спокойно сказал ветеран, — дольше она не устоит!
   И он направился под навес, вооружившись своей терсеролью.
   Дон Мигель последовал за ним с пистолетами в руках.
   Донья Эрмоса сделала движение, чтобы бежать во двор, но Лиза, бросившись к ее ногам, умоляла ее остаться с нею.
   Второй тяжелый удар вновь заставил задрожать весь дом. Сноп щепок полетел от двери.
   — Третьего удара она уже не выдержит! — сказал невозмутимо ветеран.
   — Но чем бьют эти демоны? — вскричал дон Луис, желая в безумном гневе, чтобы дверь скорее упала.
   — Крупами двух или трех лошадей сразу, — отвечал Хосе, — в мое время мы таким же образом взломали дверь в одной казарме в Перу.
   В этот момент — вся сцена происходила с быстротой мысли — Лиза, все еще склоненная у ног доньи Эрмосы, чтобы помешать ей уйти, вскричала:
   — Сеньора, Бог нам поможет, я вспомнила: то письмо, я знаю, где оно, то письмо спасет нас, сеньора!
   — Какое письмо, Лиза?
   — То, которое…
   — Ах, да! Это действительно Божье внушение! Это единственное средство спасти его, дай письмо, дай его мне!
   Лиза вынула письмо из ящика, стоявшего на одном из столов комнаты, и подала своей госпоже.
   Донья Эрмоса побежала к дверям гостиной и обратилась к двум мужчинам, притаившимся под навесом:
   — Не шевелитесь, ради неба! Слушайте все, но не говорите ничего и ни в коем случае не входите в эту комнату.
   Не ожидая ответа, она защелкнула дверную задвижку и, подбежав к окну, внезапно открыла его.
   При шуме открывшегося окна десять или двенадцать человек, оставив дверь, бросились к нему и просунули дула своих терсеролей через отверстия железной решетки, защищавшей его.
   Донья Эрмоса не отбежала, она даже не двинулась с места, а сказала спокойным и исполненным достоинства голосом:
   — Зачем вы нападаете на жилище женщины, сеньоры? здесь нет ни мужчин ни богатств!
   — Разве вы принимаете нас за воров? — сказал грубого вида человек, выступивший впереди всех.
   — Кто же вы тогда? — спросила она сухо.
   — Мы военный патруль!
   — Ах, если этот отряд военный патруль, то он не должен пытаться взломать двери этого дома.
   — А кому принадлежит этот дом, скажите, пожалуйста? — отвечал тот, который казался начальником патруля, пародируя тон молодой женщины в словах «этот дом».
   — Прочтите и вы узнаете это, — высокомерно сказала донья Эрмоса, — Лиза, посвети!
   Тон доньи Эрмосы, ее молодость, красота, загадочность того спокойствия и той угрозы, которые заключались в ее словах, сопровождаемых представлением бумаги, произвели должное впечатление на этих людей, начинающих бояться, что они были обмануты и могут таким образом подвергнуться гневу Росаса.
   — Но почему, сеньора, вы не открываете дверей? — сказал почти учтиво начальник патруля, который был не кто иной, как сам Мартин Санта-Калома.
   — Читайте сначала, а затем я открою вам, если вы все еще будете требовать этого! — отвечала донья Эрмоса, с еще большим упреком.
   Лиза по знаку своей госпожи приблизила свечу. Санта-Калома развернул письмо, не спуская глаз с молодой женщины, представшей пред ним таким странным образом в этом мрачном пустынном месте.
   Он посмотрел сначала на подпись, и удивление тотчас же отразилось в его энергичных чертах, которым не хватало только красоты.
   — Будьте добры прочесть вслух, чтобы все слышали! — произнесла донья Эрмоса.
   — Сеньора, я начальник этого патруля, — отвечал он, — достаточно, если я один буду знать содержание этого письма. Впрочем….
   И он прочел, что там было написано:
   Сеньоре донье Эрмосе Сайенс де Салаберри. Моя прелестная соотечественница! С большим сожалением я узнала, что Ваше уединение имеют смелость нарушить без всякого повода и без приказания татиты. Это большое злоупотребление, которое он наказал бы, если бы узнал о нем. Тот образ жизни, который Вы ведете, не может внушать подозрения никому, исключая тех, кто злоупотребляет именем губернатора для достижения своих личных целей. Вы принадлежите к числу тех лиц, которых я люблю больше всего, и я прошу Вас, как Ваш друг, уведомить меня тотчас же, как только еще раз Вас будут беспокоить, так как, если это случится без приказа татиты, в чем я убеждена, то я его сейчас же уведомлю об этом, чтобы более не злоупотребляли его именем.
   Поверьте, что я буду весьма счастлива, если смогу быть Вам полезной.
   Вашапокорнейшая слуга и друг
   МануэлиРосас
   23 августа 1840 г,
   — Сеньора, — проговорил Санта-Калома, снимая свою шляпу, — я никоим образом не имел намерения причинять вам неприятность, я не знал, кто живет в этом доме, а предполагал, что несколько человек, уехавших час или два тому назад поблизости от этих мест, вышли из этой дачи, я только что имел перестрелку с неприятельской шлюпкой в нескольких шагах отсюда, и так как здесь вблизи нет другого дома, кроме этого…
   — То вы и явились взломать у меня двери, не правда ли? — сухо прервала его донья Эрмоса, чтобы окончательно смутить его.
   — Сеньора, так как мне не открывали и так как я видел свет… Но простите меня, я не знал, что здесь живет друг доньи Мануэлиты.
   —Хорошо. Теперь не хотите ли вы войти и осмотреть дом? — Она сделала движение, как будто желая идти к дверям.
   — Нет, сеньора, нет! Я прошу у вас только одной милости — позвольте мне завтра прислать человека, чтобы починить дверь, которая, очевидно, разбита.
   — Благодарю вас, сеньор! Завтра я рассчитываю вернуться в свой городской дом, здесь ничего нет.
   — Я отправлюсь сам, — сказал Санта-Калома, — извиниться перед доньей Мануэлитой, поверьте, что никакого дурного намерения с моей стороны не было.
   — Я убеждена в вашей правдивости, и вам бесполезно извиняться, так как я не скажу никому о том, что здесь произошло. Вы ошиблись, вот и все! — ответила донья Эрмоса, смягчая свой голос насколько было возможно.
   — Сеньоры, на коней! Это федеральный дом, — закричал Санта-Калома своим солдатам. — Еще раз прошу у вас прощения, — прибавил он, обращаясь к донье Эрмосе. — Покойной ночи, сеньора!
   — Не хотите ли вы отдохнуть немного?
   — Нет, сеньора, тысячу раз благодарю вас. Это вы нуждаетесь в отдыхе от тех неприятных минут, которые я вам невольно причинил!
   Санта-Калома поклонился и уехал со шляпой в руке. Минуту спустя в гостиной дон Луис обнаружил донью Эрмосу лежащую в обмороке на софе.
   Галоп лошадей патруля вскоре затих вдали.

ГЛАВА XXI. Где министр ее британского величества боится скомпрометировать себя

   Исчезла надежда, которой жили унитарии, получив известие о вступлении армии генерала Лаваля на территорию провинции Буэнос-Айрес, этот генерал, запугиваемый своими приверженцами, оставшимися в Монтевидео, почти покинутый французами, на помощь которых он имел ошибку рассчитывать, и еще более обманутый в тех симпатиях, которые он рассчитывал встретить среди жителей деревень, симпатий, которые почти совершенно отсутствовали, не осмелился взять на себя одного ответственность за предприятие, которое имело так мало шансов на успех, — и против своего убеждения, с яростью и отчаянием в душе начал отступать из провинции.
   Жители Буэнос-Айреса ощутили в душе глубокую скорбь, видя окончательное удаление освободительной армии.
   Федералисты, как ни трусливы они казались несколько дней тому назад, тотчас же начали проявлять все свое нахальство, немедленно начался страшный террор: убийства, насилия, грабеж стали обыкновенным явлением и тянулись длинной вереницей. Проскрипции не знали себе границ, зверства Масорки приняли ужасающие размеры, и — как будто недостаточно было этих бичей, обрушившихся на несчастный народ—к ним присоединил свои ужасы голод, вызванный Росасом, который словно для своего удовольствия опустошил деревни. Был обнародован знаменитый закон о конфискации имуществ, богатые семьи были ограблены без всякого иного повода, кроме их богатства. Вскоре нищета, голод и смерть распространились по Буэнос-Айресу, который, по образному выражению очевидца, в несколько дней превратился в настоящую человеческую бойню.
   Однажды около восьми часов вечера по улице Завоевания быстро мчалась по направлению к Барракасу карета, запряженная парой лошадей.
   Вскоре она остановилась перед дачей сеньора министра ее британского величества сэра Уолтера Спринга.
   Эта карета не замедлила при своем проезде привлечь всеобщее внимание, так как в это время республиканского федерализма кареты были отобраны, и лошади были предложены Ресторадору или взяты по федеральным реквизициям.
   Поэтому, когда карета остановилась перед домом английского министра, собралось много любопытных, чтобы посмотреть на это чудо.
   Кучер открыл дверцу кареты, и из нее вышли двое мужчин.
   Один из них, однако, на некоторое время задержался на подножке и между ним и другим лицом, оставшимся в карете произошел следующий быстрый разговор:
   — Вы ничего не забыли, мой дорогой учитель? — спросил мужчина, стоявший на подножке.
   — Нет, Мигель, но….
   — Но что?
   — Не лучше ли узнать, у себя ли сеньор министр раньше, чем я уеду один по этим мрачным улицам, в такой поздний час, заключенный в этой карете?
   — Это не важно, если его нет, мы подождем, а когда вы вернетесь, то увидите нас здесь.
   — Но если приор меня спросит?
   — Я уже повторял вам сто раз: вы не должны отвечать прямо ни на один вопрос; узнайте только, хотят или не хотят они сделать то, о чем их просят, и какова бы ни была сумма, которую они потребуют, они ее получат, вот и все!
   — Непременно надо, чтобы он был моим племянником?
   — Или вашим сыном.
   — У меня дети, Мигель!
   — Или двоюродным братом.
   — О!
   — Или вашим приемным сыном, наконец, тем, кем вы хотите.
   — Пусть Бог вложит свое благодушие в мое сердце!
   — Ив ваши уста, дорогой учитель. Вы можете вернуться скорее чем через час.
   — Прощай, Мигель, прощай!
   — До скорого свидания, мой дорогой учитель и друг! Дон Мигель сошел с подножки, закрыл дверцу кареты и сделал знак Тонильо, бывшему за кучера.
   Карета быстро помчалась.
   Министр был у себя.
   Дон Мигель и его спутник, в котором читатель, без сомнения, узнает дона Луиса, были введены в гостиную, где только еще зажигали лампы.
   Сэр Уолтер Спринг не заставил себя долго ждать: ласково улыбаясь, он вошел в гостиную и протянул руку дону Мигелю.
   — Какой приятный сюрприз, сеньор дель Кампо! — воскликнул он. — Вы не можете себе представить, как я счастлив и горд тем, что принимаю вас у себя!
   — Сеньор Спринг, — отвечал Мигель, пожимая руку министра, — я не знаю, как вас благодарить за столь милый прием. Позвольте мне представить вам сеньора Бельграно, моего близкого друга.
   — А, сеньор Бельграно! Уже давно я желал иметь честь познакомиться с этим кабальеро. Не подарите ли вы мне весь вечер, сеньор дель Кампо?
   — Это счастье для меня не быть совсем неизвестным сеньору Спрингу! — отвечал с поклоном дон Луис.
   — Что поделать, мой юный друг, хотя я и стар, но испытываю большое удовольствие в обществе прекрасных дам Буэнос-Айреса: там я узнал имена наиболее выдающихся лиц городской молодежи.
   — Каждое ваше слово комплимент.
   — Нет, нет, это сущая правда, сеньор Бельграно. Мы, старики, должны быть всегда готовы дать отчет в наших поступках Богу, поэтому разве не надо нам стараться быть всегда справедливыми и правдивыми? Вы видели Мануэлиту, сеньор дель Кампо?
   — Не сегодня, сеньор Спринг.
   — Что за очаровательное создание, я никогда не устану любоваться ею и говорить с ней. Многие думают, что все мои визиты к его превосходительству носят только политический характер. Нет, я ищу в обществе этой восхитительной девушки чего-то такого, что успокаивает мой дух, измученный скучными делами. В Лондоне мисс Мануэлита произвела бы фурор.
   — А ее отец? — спросил дон Луис, которого остановил взгляд его друга.
   — Ее отец!.. Сеньор генерал Росас… видите ли, в Лондоне…
   — Он заболел бы! — сказал дон Мигель, чтобы вывести английского министра из затруднительного положения.
   — Да, в Лондоне отвратительный климат. Вы были в Европе, сеньор дель Кампо?
   — Нет, сеньор, но я рассчитываю поехать туда на несколько лет.
   — Скоро?
   — Да, но, во всяком случае, не сейчас, когда здесь находится эскадра сеньора де Макко! — сказал молодой человек, чтобы дать другой оборот разговору.
   — Как! Вице-адмирал де Макко уже прибыл?
   — Вы не знали этого, сеньор Спринг?
   — Говоря по чести, нет.
   — Ну, он прибыл.
   — Сюда?
   — Нет, в Монтевидео, третьего дня, в час пополудни.
   — Его превосходительство знает это?
   — Разве вы предполагаете, что если я знаю, то его превосходительство сеньор губернатор может не знать?
   — Это правда, это правда! Однако странно, что он ничего не сообщил мне.
   — Во время вечерни был виден английский бриг.
   — А, был противный ветер, сеньор Спринг, — сказал дон Луис, — только в пять часов шлюпка привезла это известие.
   — Так что мы переживаем кризис! — сказал министр, играя сеоими манжетами.
   — Это еще не все.
   — Есть еще что-нибудь?
   — Ерунда, сеньор Спринг. Вы знаете, что мы ожидали, что французский посланник приедет к нам сюда в качестве врага, не правда ли?
   — Да, да, действительно!
   — Ну, совсем нет — он приехал с самыми мирными намерениями.
   — Ах, какое счастье!
   — Для нас?
   — Для всех, сеньор дель Кампо!
   — Исключая восточный вопрос.
   — Да, дело может и его коснуться.
   — Самое маленькое затруднение для Франции будет очень большим для европейского мира, теперь, к счастью, отношения, существующие между Францией и Англией, гарантируют нам удачу миссии де Макко.
   — Британское правительство не замедлит в этом случае употребить все свое влияние.
   — Я не то хотел сказать: напротив, если Англия хоть немного заинтересована в том, чтобы отвлечь внимание Франции ла-платским вопросом, то она имеет теперь превосходный случай для этого, мы только сейчас говорили об этом с сеньором Бельграно.
   — Однако… если инструкции адмирала де Макко требуют решения этого вопроса во что бы то ни стало, то, признаюсь, не вижу, каким образом Англия, как бы она ни была заинтересована в этом деле, может воспрепятствовать этому.
   — Здесь, нет, но во Франции может. Весьма легко, мне кажется, было бы помешать ратификации трактата, если бы в нем оказалась какая-нибудь ошибка, какой-нибудь пустяк, чего, к счастью, не заметят во Франции, но что могло бы парализовать все, если бы Англия пробудила французскую оппозицию! — сказал дон Луис министру, который тщетно пытался уловить тайную мысль молодых людей.
   — Но какую же ошибку можно предполагать? — спросил сэр Уолтер.
   — Просто подпись сеньора губернатора! — сказал Мигель.
   — Как?
   — Унитарии, находящиеся в Монтевидео, приготовились указать сеньору де Макко такую причину, которая до известной степени является очень сильным аргументом.
   — И он состоит… сеньор дель Кампо!
   — В том, что подпись сеньора губернатора не имеет никакого значения. Вообразите себе, сеньор Спринг, что эти люди рассуждают так: если сеньор адмирал де Макко имеет инструкции для заключения трактата на каких бы то ни было условиях, то в Аргентинской республике нет власти, с которой он может заключить договоры, что генерал Росас не имеет ни права, ни власти заключать договоры от имени Аргентинской республики.
   — Но это фактическая власть! — вскричал министр. — Дело адмирала не удостоверять ее законность, а только признать ее и заключать с ней договоры.
   — Унитарии отвергают это, — отвечал дон Мигель, — они говорят, что если адмирал заключает трактат с генералом Росасом, как с простым губернатором провинции Буэнос-Айрес и только относительно этой провинции, то он может это делать в такой же форме, как адмирал Леблан и сеньор Мартиньи заключили договор с правительством провинции Корриентес, но если он хочет заключить трактат с правительством, облеченным нацией верховной властью, то такого правительства не существует.
   В этих рассуждениях есть доля истины, в самом деле! — сказал задумчиво сеньор Спринг.
   — Унитарии подтверждают свои доводы тем, что из че-т1Йрнадцати провинций, из которых состоит Аргентинская республика, семь отказали генералу Росасу в праве заключать от их имени договоры.
   — Вы думаете, что адмирал де Макко знает эти важные факты?
   — Нельзя и сомневаться в этом, но я боюсь, что договор не подвинет вперед дел, в особенности если Англия вмешается, но Англия, я думаю, предоставит дела их собственному течению, несмотря на реакцию, которая замечается теперь в ее пользу в восточной части государства.
   — Как, сеньор дель Кампо?
   — Мне кажется, что, когда будет потеряна надежда на Францию, общественные симпатии, вполне логично, обратятся к Англии, которая в прежнее время оказала немалую услугу делу свободы.
   — Действительно, независимость восточных государств была достигнута до известной степени благодаря влиянию Англии.
   — Так что после потери французами своего влияния, в случае, если восторжествуют ревнители свободы, действия Англии не только будут успешны, но и помогут ей завоевать в свою пользу весь район, потерянный Францией в этих странах с богатым будущим.
   — Сеньор дель Кампо, вы были бы опасным посланником для генерала Росаса! — сказал министр, не пропустивший ни одного слова молодого человека.
   — Я думаю, мой друг излагал не свои собственные мысли! — заметил дон Луис.
   — Они так мало принадлежат мне, — живо возразил дон Мигель, — что я недалек от мысли, что я наговорил вам массу глупостей, повторяя на память то, что я слышал и читал в журналах в Монтевидео.
   — Сеньор дель Кампо, — сказал хитрый англичанин, — я уже не столь благодарен вам за ваш визит, так как вы отняли у меня, по крайней мере, два часа сна в эту ночь, заставив меня взяться за некоторые секретные ноты. Поэтому, чтобы отдалить сон, мы выпьем немножко хересу.
   Он сам взял бутылку и, поставив на стол бокалы, наполнил их.
   — Я принимаю херес, но не коснусь нот! — отвечал дон Мигель.
   — Будьте любезны объяснить, почему, сеньор дель Кампо?
   — Нет ничего легче, сеньор Спринг. В настоящее время только иностранные министры могут браться за ноты, так как среди других нет тех, кто выше клеветы. Как вы счастливы, сеньор Спринг, что, живя в этом доме, в то же самое время находитесь в Англии.
   — Это взаимные уступки: аргентинское посольство в Лондоне представляет собой Аргентинскую республику.
   — Знаете ли, сэр Уолтер, что меня чрезвычайно удивляет? — сказал дон Мигель с удивленным видом.
   — Что, сеньор дель Кампо?
   — Почему когда Англия находится таким образом в Буэнос-Айресе, откуда многие уезжают за тысячи лье, чтобы найти себе убежище, никому не приходит мысль сделать всего несколько шагов и прийти сюда.
   — А, да, но…
   — Извините меня, я не хочу ничего знать, если несколько несчастных скрылись здесь под защитой английского флага, то это ваш долг и ваша гуманность, сеньор Спринг, я не буду бестактно осведомляться об этом.
   — Здесь нет никого, даю вам честное слово, что никто не скрывается у меня. Мое исключительное положение и мои инструкции решительным образом предписывают мне соблюдать полнейший нейтралитет, при самых добрых намерениях с моей стороны, я не могу пренебрегать своими инструкциями.
   — Так что этот дом, как все другие, и ничего больше! — сказал дон Луис с язвительной иронией.
   — Мы все понимаем ваше положение, сэр Уолтер, — поспешил прибавить дон Мигель, — в наше время разгула народных страстей само наше правительство было бы не в состоянии защитить этот дом, и вы желаете избежать дипломатических конфликтов, которые возникли бы, если бы народ забыл о правах посольства.
   — Вот именно, — сказал министр, довольный тем, что ему не пришлось отвечать на затруднительный вопрос дона Луиса, — вот именно. Печальная необходимость отказывать в убежище многим лицам, которые просили его у меня, потому что я не могу отвечать за их безопасность, да мне и запрещено становиться в такое положение, которое могло бы вызвать конфликт со страной, к жителям которой я чувствую глубочайшую симпатию и с которой мое правительство стремится поддерживать самые тесные, дружественные отношения.
   — Мне кажется, Мигель, наша карета подъехала и нам пора предоставить возможность сеньору Спринту заняться его обычным делом! — сказал дон Луис, красный от негодования.
   — Я чувствую величайшее удовольствие в вашем обществе, сеньор Бельграно.
   — Однако мой друг прав: нам надо расстаться с сеньором Спрингом и его превосходным хересом! — прибавил дон Мигель.
   С этими словами он наполнил два бокала, один из которых поставил перед министром, и осушил свой, раскланиваясь с самой любезной улыбкой.
   Затем они распростились в передней с сеньором министром ее британского величества, который остался в полном недоумении, не зная, зачем приходили к нему молодые люди, кем они были в действительности и что думали о нем при своем уходе.

ГЛАВА XXII. Как генеральный консул Соединенных Штатов понимает свои обязанности

   Несмотря на то что дурное настроение дона Луиса побудило его оставить гостиную сеньора Спринга не особенно вежливым образом, его слух не обманул его, когда он сказал своему другу, что их карета подъехала. В самом деле, их дожидалась карета, в которой сидел дон Кандидо Родригес, вздохнувший с облегчением, увидел дона Мигеля идона Луиса, подходивших к карете.
   Когда карета начала танцевать по ухабистой мостовой улицы Реконкисты, дон Мигель спросил у дона Кандидо:
   — К которому из двух?
   — Что такое, Мигель?
   — В Санто-Доминго или в Сан-Франсиско?
   — Дай мне сначала рассказать тебе о том, что произошло, спокойно, в подробностях, и…
   — Я хочу знать все, но нам надо начать с конца, чтобы отдать приказание кучеру.
   — Ты решительно хочешь этого?