Страница:
— Войдите, мой дорогой и уважаемый учитель! — отвечал дон Мигель.
— Новость, Мигель, событие, такая вещь…
— Сделайте милость, скажите все сразу, сеньор дон Кандидо.
— Вот в чем дело! Я прогуливался под навесом, так как это облегчает мою головную боль, от которой я сейчас страдаю, прогуливался и прикладывал апельсинные корки: надо вам сказать, что апельсинные корки, приклеенные к вискам, сообщают моему организму способность…
— Излечивать вас, делая других больными. В чем же дело? — нетерпеливо вскричал молодой человек.
— Я подхожу к сути дела.
— Подходите сразу, во имя всех святых!
— Подхожу, пылкая голова! Итак, я сказал уже, что прогуливался под навесом, как вдруг услышал, что кто-то остановился у дверей. Беспокойный, нерешительный, встревоженный я подошел и спросил, кто там. Я был уверен в правдивости ответа и потому отворил дверь. Как ты думаешь, кто это был, Мигель?
— Не знаю, но хотел бы, чтобы это был дьявол!
— Нет, это был не дьявол, нет! Это был Тонильо, твой любящий, верный Тон…
— Тонильо здесь?
— Да, под навесом. Он говорит, что хочет видеть тебя.
— Кончите ли вы, тысячу чертей? — вскричал дон Мигель, бросаясь вон из кабинета.
— Что за характер! Послушай, Луис, ты кажешься мне более разумным, необходимо, чтобы…
— Сеньор, будьте любезны, оставьте меня в покое!
— Ay! Malo!7 Ты таков же, как и твой друг. На что рассчитываете вы, безумные молодые люди, когда вы бешено несетесь по бурной стремнине?
— Мы рассчитываем на то, что вы оставите нас на минуту одних, сеньор дон Кандидо! — отвечал дон Мигель, входя в кабинет.
— Нам угрожает какая-нибудь опасность? — боязливо спросил профессор.
— Решительно никакой, это частные дела между Луисом и мной.
— Но сегодня мы образуем одно неразрывное тело!
— Ничего, мы его моментально разделим. Сделайте одолжение, оставьте нас одних!
— Оставайтесь! — произнес старик, простирая свои руки к молодым людям, и величественно покинул кабинет.
— Наши дела осложняются, Луис!
— Что такое?
— Кое-что относительно Эрмосы.
— А!
— Да, Эрмосы! Она известила меня через Тонильо, которого я послал в Барракас перед тем, как отправиться сюда, что через час у нее будет полиция с обыском.
— Что делать, Мигель? Я побегу в Барракас.
— Луис, — произнес Мигель таким твердым тоном, который охладил пыл молодого человека, — не следует совершать необдуманных поступков: я слишком люблю свою кузину и не могу допустить, чтобы кто бы то ни было причинил ей неприятность.
— Но ведь по моей вине эта сеньора подвергается теперь неприятностям. Я — кабальеро, я должен ее защищать! — сказал сухо дон Луис.
— Не будем поступать опрометчиво, — отвечал спокойно Мигель, — если бы дело шло о том, чтобы защищать ее со шпагой в руке от одного или даже двух человек, я бы предоставил тебе возможность действовать по твоему усмотрению. Но ведь теперь мы имеем дело с тираном и всеми его палачами, а против этих негодяев мужество бессильно — твое присутствие дало бы улики против Эрмосы, и я не мог бы спасти ни головы, ни спокойствия своей кузины.
— Ты прав.
— Предоставь мне действовать, я сейчас же отправлюсь в Барракас, силе я противопоставлю хитрость и постараюсь обмануть инстинкт животного с помощью разума.
— Не теряй ни минуты!
— Мне надо десять минут, чтобы добраться до своей квартиры и сесть на лошадь, через четверть часа я буду в Барракасе.
— Хорошо, когда ты вернешься?
— Этой же ночью.
— Скажи ей…
— Что ты о ней думаешь!
— Говори, что хочешь, Мигель! — вскричал молодой человек, падая в кресло и с отчаянием охватив голову руками.
Дон Мигель вышел.
Пробило одиннадцать часов, дон Кандидо начал свой туалет, чтобы отправиться в частный секретариат сеньора дона Фелипе Араны.
ГЛАВА V. Начинается буря
ГЛАВА VI. Где говорится о политике
— Новость, Мигель, событие, такая вещь…
— Сделайте милость, скажите все сразу, сеньор дон Кандидо.
— Вот в чем дело! Я прогуливался под навесом, так как это облегчает мою головную боль, от которой я сейчас страдаю, прогуливался и прикладывал апельсинные корки: надо вам сказать, что апельсинные корки, приклеенные к вискам, сообщают моему организму способность…
— Излечивать вас, делая других больными. В чем же дело? — нетерпеливо вскричал молодой человек.
— Я подхожу к сути дела.
— Подходите сразу, во имя всех святых!
— Подхожу, пылкая голова! Итак, я сказал уже, что прогуливался под навесом, как вдруг услышал, что кто-то остановился у дверей. Беспокойный, нерешительный, встревоженный я подошел и спросил, кто там. Я был уверен в правдивости ответа и потому отворил дверь. Как ты думаешь, кто это был, Мигель?
— Не знаю, но хотел бы, чтобы это был дьявол!
— Нет, это был не дьявол, нет! Это был Тонильо, твой любящий, верный Тон…
— Тонильо здесь?
— Да, под навесом. Он говорит, что хочет видеть тебя.
— Кончите ли вы, тысячу чертей? — вскричал дон Мигель, бросаясь вон из кабинета.
— Что за характер! Послушай, Луис, ты кажешься мне более разумным, необходимо, чтобы…
— Сеньор, будьте любезны, оставьте меня в покое!
— Ay! Malo!7 Ты таков же, как и твой друг. На что рассчитываете вы, безумные молодые люди, когда вы бешено несетесь по бурной стремнине?
— Мы рассчитываем на то, что вы оставите нас на минуту одних, сеньор дон Кандидо! — отвечал дон Мигель, входя в кабинет.
— Нам угрожает какая-нибудь опасность? — боязливо спросил профессор.
— Решительно никакой, это частные дела между Луисом и мной.
— Но сегодня мы образуем одно неразрывное тело!
— Ничего, мы его моментально разделим. Сделайте одолжение, оставьте нас одних!
— Оставайтесь! — произнес старик, простирая свои руки к молодым людям, и величественно покинул кабинет.
— Наши дела осложняются, Луис!
— Что такое?
— Кое-что относительно Эрмосы.
— А!
— Да, Эрмосы! Она известила меня через Тонильо, которого я послал в Барракас перед тем, как отправиться сюда, что через час у нее будет полиция с обыском.
— Что делать, Мигель? Я побегу в Барракас.
— Луис, — произнес Мигель таким твердым тоном, который охладил пыл молодого человека, — не следует совершать необдуманных поступков: я слишком люблю свою кузину и не могу допустить, чтобы кто бы то ни было причинил ей неприятность.
— Но ведь по моей вине эта сеньора подвергается теперь неприятностям. Я — кабальеро, я должен ее защищать! — сказал сухо дон Луис.
— Не будем поступать опрометчиво, — отвечал спокойно Мигель, — если бы дело шло о том, чтобы защищать ее со шпагой в руке от одного или даже двух человек, я бы предоставил тебе возможность действовать по твоему усмотрению. Но ведь теперь мы имеем дело с тираном и всеми его палачами, а против этих негодяев мужество бессильно — твое присутствие дало бы улики против Эрмосы, и я не мог бы спасти ни головы, ни спокойствия своей кузины.
— Ты прав.
— Предоставь мне действовать, я сейчас же отправлюсь в Барракас, силе я противопоставлю хитрость и постараюсь обмануть инстинкт животного с помощью разума.
— Не теряй ни минуты!
— Мне надо десять минут, чтобы добраться до своей квартиры и сесть на лошадь, через четверть часа я буду в Барракасе.
— Хорошо, когда ты вернешься?
— Этой же ночью.
— Скажи ей…
— Что ты о ней думаешь!
— Говори, что хочешь, Мигель! — вскричал молодой человек, падая в кресло и с отчаянием охватив голову руками.
Дон Мигель вышел.
Пробило одиннадцать часов, дон Кандидо начал свой туалет, чтобы отправиться в частный секретариат сеньора дона Фелипе Араны.
ГЛАВА V. Начинается буря
Едва прошло пять минут с тех пор, как Эрмоса отправила Тонильо к дону Мигелю с извещением об ожидаемом посещении полиции, а дон Бернар-до Викторика, полицейский комиссар, и Николас Мариньо в сопровождении старого Хосе уже входили в гостиную, где в кресле сидела молодая женщина, одинокая и беззащитная.
Викторика, этот страшный человек, перед которым трепетали все жители Буэнос-Айреса, на самом деле не был, однако, так жесток, как его обыкновенно считали. Он был лучше, чем о нем думали. Никогда не отступая от суровости, которую предписывали ему приказы диктатора, он в тех случаях, когда это было возможно делать, не компрометируя себя, вел себя с известной учтивостью и известной полуснисходительностью, что, по мнению Росаса, было преступлением; но начальник полиции считал себя вправе действовать так, если ему при исполнении своих обязанностей приходилось обращаться к лицам, которые, как он полагал, были скомпрометированы вследствие своекорыстных доносов или подвергались чрезмерной строгости правительства.
Он почтительно снял свою шляпу и, сделав глубокий поклон донье Эрмосе, проговорил:
— Сеньора, я начальник полиции и явился исполнить тягостный долг произвести обыск в этом доме по экстренному предписанию сеньора губернатора.
А этим сеньорам также поручено произвести обыск в моем доме? — спросила молодая вдова, указывая на Мариньо и полицейского комиссара.
— Этому сеньору — нет, — отвечал начальник полиции, указывая на Мариньо, — другое же лицо — полицейский комиссар!
— Могу я узнать, кого или что вы пришли искать у меня по приказанию сеньора губернатора?
—Я вам скажу это сейчас, — отвечал начальник полиции, несколько смущенный тем, что его не пригласили сесть.
Молодая женщина позвонила, и в гостиную немедленно вошла Лиза. Госпожа сказала ей:
— Проводи того сеньора и открой все двери, которые он тебе укажет!
Дон Бернардо Викторика поклонился донье Эрмосе и последовал за камеристкой в сопровождении полицейского комиссара.
Пройдя через кабинет, они вошли в роскошную спальню молодой вдовы.
Начальник полиции был человеком, не обладавшим настолько утонченным вкусом, чтобы понять всю изысканность той роскоши, в которой он очутился.
— Гм… — пробормотал он про себя, — возможно, как говорит Мариньо, что здесь никто не скрывается, но, несмотря на это, здесь нет недостатка в унитариях.
И он прошел в туалетную комнату, покачав озабоченно головой.
— Откройте эти шкафы! — сказал он Лизе.
— Что вы хотите увидеть в шкафах, сеньоры? — спросила молодая девушка, подняв свою маленькую головку и смотря прямо в лицо сеньору Викторике.
— Ну, ну, открой эти шкафы, я тебе говорю.
— Вот любопытство! Ну, вот они открыты.
— Закрой их.
— Не угодно ли вам убедиться, что никто не спрятан в садках для птиц? — спросила она, насмешливо указывая на клетки.
— Нинья, ты очень смела, но я прощаю тебя из-за твоего возраста! Открой эту дверь!
— Эту?
— Да.
— Это дверь в мою комнату.
— Ну, и открой ее!
— Там никого нет.
— Все равно открой.
— Нет, сеньор, я не открою. Откройте ее сами, если вы не верите моему слову.
Викторика внимательно посмотрел на этого ребенка двенадцати лет, который осмеливался так говорить с ним. Наконец, он сам решился повернуть ручку двери и вошел в спальню Лизы.
— Войди, нинья! — сказал он, видя, что она осталась в уборной.
— Я войду, если вы прикажете этому сеньору следовать за нами.
Полицейский комиссар бросил на молодую девушку грозный взгляд, которого она нисколько не испугалась, и вошел в комнату.
— Сеньор, не мните мою постель и не сердитесь за то, что я вам сказала про клетки с птицами!
— Куда выходит эта дверь?
— На двор.
— Откройте.
— Толкните ее, она не заперта.
Выйдя во двор, Викторика сделал знак комиссару вернуться в дом, а сам в сопровождении Лизы направился к той части дома, где и находилась комната дона Луиса и столовая.
— Кто живет в этой комнате? — спросил он, оглядывая спальню дона Луиса.
— Сеньор дон Мигель, когда он приезжает сюда на несколько дней, — отвечала Лиза с величайшим спокойствием.
— Сколько раз в неделю он приезжает?
— Сеньора приказала мне показывать вам дом, а не рассказывать о том, что в нем происходит. Об этом вы можете спросить саму сеньору.
Викторика закусил губу, не зная, что отвечать девушке, он прошел в другую комнату и, наконец, в столовую, не найдя нигде ни малейшего признака того, кого искал.
В то время как происходил этот полицейский обыск, сцена совсем другого рода, но не менее интересная разыгралась в гостиной.
Как только Викторика и полицейский комиссар последовали за девушкой, донья Эрмоса, не поднимая глаз на Мариньо и не удостаивая его взглядом, сказала ему сухо:
— Вы можете сесть, если намерены дождаться сеньора Викторики!
Лицо доньи Эрмосы не было в этот момент красным, оно было пунцовым. Мариньо, напротив, подавленный высокомерным манерами этой дамы, был бледен как мертвец.
— Моим намерением было, сеньора, — проговорил он, садясь в нескольких шагах от нее, — оказать вам большую услугу при настоящих обстоятельствах!
— Благодарю! — ответила она сухо.
— Вы получили сегодня утром мое письмо?
— Я получила бумагу, подписанную Николасом Мариньо. Предполагаю, что это вы.
— Хорошо, — отвечал глава серенос, стараясь оправиться от своего замешательства. — В этом письме или бумаге, как вы его называете, я постарался уведомить вас о том, что вам угрожает.
— Могу я узнать, сеньор, причину, которая заставляет вас действовать таким образом?
— Желание, чтобы вы приняли те меры предосторожности, которые я вам советовал.
— Вы слишком добры ко мне и, следовательно, слишком дурны по отношению к своим политическим друзьям, потому что вы их предаете!
— Я их предаю?
— Мне кажется, что так.
— Это слишком сильно сказано, сеньора.
— Однако это правда!
— Я постоянно стараюсь творить добро, насколько это возможно. Вот почему я сопровождаю сюда сеньора Викторику, чтобы оказать вам помощь в случае нужды. Вот в чем суть, сеньора! Если я изменяю своим друзьям, то причина, заставляющая меня это делать, оправдывает меня вполне. Эта причина святая, она основывается на постоянной симпатии, которую я почувствовал тотчас же, как только имел счастье познакомиться с вами. С тех пор я посвящаю всю свою жизнь стремлению приблизиться к этом дому. Мое положение, мое состояние, мое влияние…
— Ваше положение и ваше влияние не помешают мне оставить вас одного, если вы не понимаете того, как ваше
присутствие тягостно мне! — отвечала она, поднимаясь со своего места.
И, бросив на него уничтожающе презрительный взгляд, она вышла из гостиной и удалилась в свою спальню, где села на софу.
— О, я отмщу, собака-унитарка! — вскричал Мариньо, побледнев от ярости.
Едва молодая вдова успела войти в свою спальню, как туда вошел Викторика в сопровождении Лизы.
— Сеньора, — произнес он, — я исполнил первую часть полученного мною предписания и, к счастью для вас, могу доложить его превосходительству, что не нашел той особы, которую искал.
— Могу я узнать, что это за особа, сеньор начальник полиции? Могу я узнать, почему у меня в доме производят оскорбительный обыск?
— Будьте любезны приказать этой нинье удалиться. Донья Эрмоса сделала знак, и Лиза вышла, не преминув, однако, сделать гримасу начальнику полиции.
— Сеньора, я должен вас допросить, но я желал бы избежать известных скучных формальностей, чтобы этот допрос более походил на беседу.
— Говорите, сеньор.
— Вы знает дона Луиса Бельграно?
— Знаю!
— С какого времени?
— Две или три недели! — отвечала она, покраснев и опустив голову от стыда за свою ложь.
— Однако его уже давно видели здесь.
— Я уже ответила, сеньор!
— Можете вы сказать, что дон Луис Бельграно не скрывался в этом доме с мая и до настоящего месяца?
— Я не буду пытаться утверждать подобную вещь.
— Итак, это правда!
— Я не сказала этого.
— Однако же вы сами говорите, что не будете утверждать, что это не так.
— Потому что это ваше дело, сеньор, доказать мне противное.
— Не знаете ли вы, где он находится сейчас время?
— Кто?
— Бельграно.
— Я этого не знаю, сеньор, а если бы знала, то не сказала, — ответила она просто.
— Разве! Вы не знаете, что я исполняю поручение сеньора губернатора? — возразил Викторика, который начинал раскаиваться в своей снисходительности.
— Вы уже говорили мне об этом.
— Тогда вы должны отвечать с большим почтением, сеньора.
— Кабальеро, я хорошо знаю с каким почтением я обязана относиться к другим, но я знаю также, какое почтение они обязаны оказывать мне самой, и если сеньор губернатор и сеньор Викторика ищут доносчиков, то уж, конечно, не в этом доме они найдут их!
— Вы не доносите на других, но доносите на саму себя.
— Как так?
— Потому что вы забываете, что говорите с начальником полиции и открыто выдаете себя за сторонницу унитариев.
— О, сеньор, в стране, где их считают тысячами, нет большой важности в этом.
— К несчастью для отечества и для них самих, — сказал Викторика, поднимаясь с недовольным видом, — но наступит день, когда их не будет столько, клянусь вам в этом!
— Или их будет еще больше.
— Сеньора! — вскричал он, бросив на нее угрожающий взгляд.
— Что такое, кабальеро?
— Вы злоупотребляете тем, что вы дама.
— Как вы вашим положением.
— Вы не опасаетесь за эти слова, сеньора?
— Нет, сеньор. В Буэнос-Айресе мужчины трусы и забывают свое достоинство, а мы, женщины, умеем защищать наше.
— Конечно, женщин более всего следует бояться! — пробормотал дон Викторика про себя. — Ну-с, окончим, сеньора, — продолжал он, обращаясь к молодой женщине. — Будьте добры открыть этот секретер.
— Зачем, сеньор?
— Я должен исполнить последнее поручение.
— Какое поручение?
— Осмотреть ваши бумаги.
— О, это переходит все границы, сеньор! Вы пришли искать у меня одного человека. Вы его не нашли, уверяю вас, что я больше не потерплю унижений.
Викторика улыбнулся.
— Откройте, сеньора, откройте, — сказал он, — поверьте мне.
— Нет.
— Вы не хотите открыть?
— Нет, тысячу раз, нет!
Начальник полиции решительно подошел к секретеру, ключ находился в замке.
Внезапно Мариньо, слышавший все, решил попытаться завоевать это гордое сердце красивым жестом. Стремительно войдя в комнату, он вскричал с жаром:
— Мой дорогой друг, остановитесь! Я ручаюсь за то, что в бумагах этой сеньоры нет ничего компрометирующего наше дело: ни журналов, ни писем нечестивых унитариев.
Викторика сделал шаг назад, уже Мариньо был уверен в своем успехе, но неожиданно молодая женщина с глазами, пылающими гневом, бросилась к секретеру, чуть не сломав, открыла его и, повернувшись спиной к Мариньо, сказала Викторике:
— Вот все, что находится в этом секретере, — вскричала она, — смотрите!
Мариньо до крови закусил себе губы. Начальник полиции бросил рассеянный взгляд на письма и бумаги, не касаясь, однако, ни одной из них, и произнес:
— Я видел, сеньора.
Донья Эрмоса поклонилась и села на софу, она была совершенно измучена.
Двое мужчин, низко поклонившись, вышли и присоединились к полицейскому комиссару, который ждал их во дворе.
Как раз в тот момент, когда они садились на лошадей, к даче подъехал дон Мигель.
Они обменялись холодным поклоном, и дон Мигель вошел в дом, проговорив про себя:
— Скверно, я начинаю опаздывать — это плохой признак! Мариньо в это время говорил Викторике:
— Этот должен все знать. Это унитарий, несмотря на поведение его отца!
— Да, с ним надо держать ухо востро.
— И кинжал наготове, — прибавил Мариньо сквозь зубы. И оба быстрым аллюром понеслись по направлению к городу.
Дон Мигель недолго пробыл у своей кузины. Он старался успокоить ее, рассказал ей о Луисе, затем уехал задумчивый.
Положение становилось угрожающим. Молодой человек чувствовал, что надежда покидает его. В размышлениях он проехал мимо барранки генерала Брауна, въехал на улицу Завоевателей и остановился перед домом доньи Авроры. Он испытывал потребность в счастье, чтобы придать себе силы для начатой им страшной борьбы. Но это был несчастный день.
Войдя в гостиную, он заметил, что мадам Барроль лежала в глубоком обмороке, а ее дочь, поддерживая своими руками голову матери, смачивала ей виски одеколоном.
— Иди, Мигель! — вскричала молодая девушка.
— Что произошло? — спросил Мигель.
— Тише, не говори так громко: она в обмороке.
Дон Мигель опустился на колени и взял бледную и холодную руку мадам Барроль.
— Это ничего, она скоро придет в себя! — заметил он, пощупав пульс.
— Да, она начинает дышать, ступай в спальню, принеси плащ, платок, все равно что, Мигель!
Молодой человек повиновался и сам закутал свою будущую тещу в плащ, затем он и Аврора опустились перед нею на колени, каждый взяв ее за руку.
— Но что же такое произошло? Этот обморок неестествен. С вами случилась какая-нибудь неприятность?
— Да.
— Сегодня?
— Только что. Ты не встретил Викторики?
— Нет.
— Он был здесь!
— Он?
— Да, он приходил с комиссаром и двумя солдатами и обыскал весь дом.
— Чего же он искал?
— Он не говорил об этом, но я думаю, что он искал Луиса, так как он задал матушке несколько вопросов о нем.
— И…
— Она не хотела отвечать.
— Хорошо.
— Она отказалась также открыть дверь одной из внутренних комнат, которая случайно была заперта — Викторика приказал взломать ее.
— Но зачем же не открыли эту дверь тотчас же?
— Потому что когда он пришел, матушка сказала что она не будет помогать ему ни в чем и что, имея в своих руках силу, он может действовать по своему усмотрению. Пока этот человек оставался здесь, матушка не обнаружила своей слабости, но сразу после его ухода она упала на мои руки и потеряла сознание. Но посмотри, Мигель, она кажется открывает глаза!
— Девушка встала и бросилась в объятия своей матери. Мадам Барроль действительно пришла в себя.
— Мигель, — сказала она, — надо покинуть этот город вам и Луису завтра, сегодня, если это возможно. Эрмоса, моя дочь и я последуем за вами.
— Хорошо, сударыня, не будем говорить об этом теперь, когда вы нуждаетесь в покое.
— А вы думаете, что его можно иметь в этой стране, когда каждую секунду приходится дрожать за свою безопасность. С тех пор как глаза Росаса устремлены на мой дом, он осужден на постоянные доносы, каждый, кто переступает его порог, подвергается выслеживанию и преследуется.
— Через неделю, может быть, мы все будем спасены.
— Нет, Мигель, нет! Бог отвратил свой взор от нашей несчастной страны, мы можем ожидать только катастроф. Я не хочу, чтобы Эрмоса появлялась здесь.
— Эрмоса испытала ту же самую неприятность, что и вы, час тому назад.
— Это было час тому назад?
— Да, приблизительно.
— О, все это дело доньи Марии-Хосефы, матушка!
Дон Мигель рассказал о том, что произошло на даче в Барракасе и затем прибавил:
— Впрочем, во всем этом нет еще никакой серьезной опасности. Луиса они не найдут, я за это ручаюсь. Чтобы обеспечить Эрмосе и вам спокойствие, я поспешу предупредить Викторику о личных доносах, направляемых к Росасу с целью дискредитировать полицию. Что касается меня, то мне решительно нечего бояться! — проговорил Мигель, чтобы внушить дамам немного веры в будущее, хотя этой веры начинало недоставать и ему самому.
— Матушка, — сказала девушка, — так как теперь ничто не помешает Эрмосе навестить нас, то я хотела бы, чтобы она и Мигель обедали у нас и мы закончили бы этот день вместе.
— Да, да, — отвечал Мигель, — я хотел бы, чтобы мы были вместе и более не разлучались!
Но страшное предчувствие сжало сердце отважного молодого человека.
— Хорошо, пошли за нею! — отвечала дочери мадам Бар-роль.
В эту минуту раздался стук в дверях гостиной.
Все замерли.
Наконец, Мигель встал, открыл дверь и сказал:
— Это Тонильо. Что такое? — прибавил он, отводя своего слугу в переднюю, чтобы дамы ничего не могли расслышать в том случае, если он узнает еще о какой-нибудь неприятности.
— Дон Кандидо здесь! — отвечал Тонильо.
— Где это?
— Под навесом.
В два прыжка молодой человек очутился возле своего профессора.
— Что нового о Луисе? — быстро спросил он.
— Ничего, он доволен, спокоен, отдыхает. Дело идет о тебе.
— Обо мне?
— Да, о тебе, молодой безумец, ты стремишься в…
— В преисподнюю, хорошо. Но что же случилось?
— Слушай.
— Живее!
— Тише, слушай. Викторика говорил с Мариньо.
— Хорошо.
— Мариньо с Бельостехи.
— Дальше.
— Бельостехи с Араной.
— Дальше.
— А я слышал разговор Бельостехи с Араной.
— Результат всего этого?
— Результат тот, что Бельостехи сказал Аране, что, по словам Мариньо, Викторика сообщил этому последнему, будто он отдал приказание комиссару твоего участка следить этой ночью за твоим домом, так как в отношении тебя существуют страшные подозрения.
— Ого! Очень хорошо! Что еще?
— Что еще?! Ты находишь, что мало того, что тебе угрожает чудовищная, огромная опасность, которая, естественно относится и ко мне, так как всем известны наши взаимные отношения, тесные, дружественные, родственные? Ты хочешь…
— Я хочу, чтобы вы подождали меня минутку, мы продолжим этот разговор в экипаже по дороге отсюда ко мне.
— Я у тебя в доме, безумец?!
— Подождите, мой дорогой друг! — отвечал Мигель, оставляя его под навесом.
— Тонильо, садись на мою лошадь и возвращайся домой! — сказал он своему слуге.
— Что случилось? — спросили дамы, когда молодой человек вернулся в гостиную.
— Ничего, новости о Луисе. Он нетерпелив, безумствует от желания выйти из Своего убежища, чтобы явиться в Барракас, но я отправляюсь к себе и напишу ему одно слово, которое вернет ему благоразумие.
— Не ходите к нему! — сказала мадам Барроль.
— Обещайте мне это, Мигель! — вскричала Аврора!
— Клянусь вам в этом! — отвечал он, улыбаясь.
— Вы уже уходите?
— Да, я беру экипаж, на котором должна приехать Эрмоса, а свою лошадь я уже отослал.
— И вы вернетесь?
— В три часа.
— Хорошо, до трех часов! — сказала Аврора, пожимая ему руку.
Распрощавшись, дон Мигель вышел, обнаруживая полнейшее спокойствие, которого, на самом деле, вовсе не было в его душе.
— Знаешь ли ты одну вещь, Мигель? — спросил молодого человека дон Кандидо, ждавший его под навесом.
— После, после! Сядем в экипаж!
Дон Мигель так стремительно вышел из дома, что чуть не опрокинул какого-то толстого человека в шляпе на затылке, проходившего в тот момент размеренными шагами, с высоко поднятой головой.
— Извините меня, кабальеро, — проговорил молодой человек, приближаясь к дверцам экипажа и не обращая никакого внимания на неизвестного. Обратившись к кучеру, Мигель крикнул:
— Ко мне!
— О, этот голос! — вскричал неизвестный, останавливаясь и вглядываясь в дона Мигеля, который уже поставил ногу на подножку. — Извините меня, кабальеро, — прибавил он учтиво, — не сделаете ли вы мне честь выслушать два слова?
Сколько вам будет угодно! — отвечал молодой человек.
И он задержался у дверец экипажа, повернув голову к незнакомцу, которого не успел еще разглядеть, между тем как дон Кандидо, бледный как мертвец, протиснулся между ногами молодого человека и нырнул поскорее в экипаж, где и уселся в дальнем углу, принявшись нарочно вытирать лицо платком, с очевидной целью не быть узнанным.
— Вы меня узнаете?
— Мне кажется, я имел несчастье толкнуть преподобного сеньора Гаэте! — отвечал дон Мигель самым естественным тоном.
— Мне кажется, я уже слышал раньше ваш голос. А другой сеньор, сидящий в экипаже… Как ваше здоровье, сеньор?
Дон Кандидо, не отвечая ни слова, сделал два или три поклона, не переставая вытирать платком свое лицо.
— А, он немой! — продолжал падре.
— Что же вам угодно, сеньор Гаэте?
— Я испытываю сильное желание услышать ваш голос сеньор… Не угодно ли вам сказать…
— Что я должен делать, сеньор! — прервал его молодой человек, который, вскочив в экипаж, сделал знак кучеру.
Кучер пустил лошадей крупной рысью по направлению к площади Победы, а почтенный падре Гаэте с выражением адской улыбки на лице остановился возле дома мадам Бар-роль, пытаясь рассмотреть его номер.
Викторика, этот страшный человек, перед которым трепетали все жители Буэнос-Айреса, на самом деле не был, однако, так жесток, как его обыкновенно считали. Он был лучше, чем о нем думали. Никогда не отступая от суровости, которую предписывали ему приказы диктатора, он в тех случаях, когда это было возможно делать, не компрометируя себя, вел себя с известной учтивостью и известной полуснисходительностью, что, по мнению Росаса, было преступлением; но начальник полиции считал себя вправе действовать так, если ему при исполнении своих обязанностей приходилось обращаться к лицам, которые, как он полагал, были скомпрометированы вследствие своекорыстных доносов или подвергались чрезмерной строгости правительства.
Он почтительно снял свою шляпу и, сделав глубокий поклон донье Эрмосе, проговорил:
— Сеньора, я начальник полиции и явился исполнить тягостный долг произвести обыск в этом доме по экстренному предписанию сеньора губернатора.
А этим сеньорам также поручено произвести обыск в моем доме? — спросила молодая вдова, указывая на Мариньо и полицейского комиссара.
— Этому сеньору — нет, — отвечал начальник полиции, указывая на Мариньо, — другое же лицо — полицейский комиссар!
— Могу я узнать, кого или что вы пришли искать у меня по приказанию сеньора губернатора?
—Я вам скажу это сейчас, — отвечал начальник полиции, несколько смущенный тем, что его не пригласили сесть.
Молодая женщина позвонила, и в гостиную немедленно вошла Лиза. Госпожа сказала ей:
— Проводи того сеньора и открой все двери, которые он тебе укажет!
Дон Бернардо Викторика поклонился донье Эрмосе и последовал за камеристкой в сопровождении полицейского комиссара.
Пройдя через кабинет, они вошли в роскошную спальню молодой вдовы.
Начальник полиции был человеком, не обладавшим настолько утонченным вкусом, чтобы понять всю изысканность той роскоши, в которой он очутился.
— Гм… — пробормотал он про себя, — возможно, как говорит Мариньо, что здесь никто не скрывается, но, несмотря на это, здесь нет недостатка в унитариях.
И он прошел в туалетную комнату, покачав озабоченно головой.
— Откройте эти шкафы! — сказал он Лизе.
— Что вы хотите увидеть в шкафах, сеньоры? — спросила молодая девушка, подняв свою маленькую головку и смотря прямо в лицо сеньору Викторике.
— Ну, ну, открой эти шкафы, я тебе говорю.
— Вот любопытство! Ну, вот они открыты.
— Закрой их.
— Не угодно ли вам убедиться, что никто не спрятан в садках для птиц? — спросила она, насмешливо указывая на клетки.
— Нинья, ты очень смела, но я прощаю тебя из-за твоего возраста! Открой эту дверь!
— Эту?
— Да.
— Это дверь в мою комнату.
— Ну, и открой ее!
— Там никого нет.
— Все равно открой.
— Нет, сеньор, я не открою. Откройте ее сами, если вы не верите моему слову.
Викторика внимательно посмотрел на этого ребенка двенадцати лет, который осмеливался так говорить с ним. Наконец, он сам решился повернуть ручку двери и вошел в спальню Лизы.
— Войди, нинья! — сказал он, видя, что она осталась в уборной.
— Я войду, если вы прикажете этому сеньору следовать за нами.
Полицейский комиссар бросил на молодую девушку грозный взгляд, которого она нисколько не испугалась, и вошел в комнату.
— Сеньор, не мните мою постель и не сердитесь за то, что я вам сказала про клетки с птицами!
— Куда выходит эта дверь?
— На двор.
— Откройте.
— Толкните ее, она не заперта.
Выйдя во двор, Викторика сделал знак комиссару вернуться в дом, а сам в сопровождении Лизы направился к той части дома, где и находилась комната дона Луиса и столовая.
— Кто живет в этой комнате? — спросил он, оглядывая спальню дона Луиса.
— Сеньор дон Мигель, когда он приезжает сюда на несколько дней, — отвечала Лиза с величайшим спокойствием.
— Сколько раз в неделю он приезжает?
— Сеньора приказала мне показывать вам дом, а не рассказывать о том, что в нем происходит. Об этом вы можете спросить саму сеньору.
Викторика закусил губу, не зная, что отвечать девушке, он прошел в другую комнату и, наконец, в столовую, не найдя нигде ни малейшего признака того, кого искал.
В то время как происходил этот полицейский обыск, сцена совсем другого рода, но не менее интересная разыгралась в гостиной.
Как только Викторика и полицейский комиссар последовали за девушкой, донья Эрмоса, не поднимая глаз на Мариньо и не удостаивая его взглядом, сказала ему сухо:
— Вы можете сесть, если намерены дождаться сеньора Викторики!
Лицо доньи Эрмосы не было в этот момент красным, оно было пунцовым. Мариньо, напротив, подавленный высокомерным манерами этой дамы, был бледен как мертвец.
— Моим намерением было, сеньора, — проговорил он, садясь в нескольких шагах от нее, — оказать вам большую услугу при настоящих обстоятельствах!
— Благодарю! — ответила она сухо.
— Вы получили сегодня утром мое письмо?
— Я получила бумагу, подписанную Николасом Мариньо. Предполагаю, что это вы.
— Хорошо, — отвечал глава серенос, стараясь оправиться от своего замешательства. — В этом письме или бумаге, как вы его называете, я постарался уведомить вас о том, что вам угрожает.
— Могу я узнать, сеньор, причину, которая заставляет вас действовать таким образом?
— Желание, чтобы вы приняли те меры предосторожности, которые я вам советовал.
— Вы слишком добры ко мне и, следовательно, слишком дурны по отношению к своим политическим друзьям, потому что вы их предаете!
— Я их предаю?
— Мне кажется, что так.
— Это слишком сильно сказано, сеньора.
— Однако это правда!
— Я постоянно стараюсь творить добро, насколько это возможно. Вот почему я сопровождаю сюда сеньора Викторику, чтобы оказать вам помощь в случае нужды. Вот в чем суть, сеньора! Если я изменяю своим друзьям, то причина, заставляющая меня это делать, оправдывает меня вполне. Эта причина святая, она основывается на постоянной симпатии, которую я почувствовал тотчас же, как только имел счастье познакомиться с вами. С тех пор я посвящаю всю свою жизнь стремлению приблизиться к этом дому. Мое положение, мое состояние, мое влияние…
— Ваше положение и ваше влияние не помешают мне оставить вас одного, если вы не понимаете того, как ваше
присутствие тягостно мне! — отвечала она, поднимаясь со своего места.
И, бросив на него уничтожающе презрительный взгляд, она вышла из гостиной и удалилась в свою спальню, где села на софу.
— О, я отмщу, собака-унитарка! — вскричал Мариньо, побледнев от ярости.
Едва молодая вдова успела войти в свою спальню, как туда вошел Викторика в сопровождении Лизы.
— Сеньора, — произнес он, — я исполнил первую часть полученного мною предписания и, к счастью для вас, могу доложить его превосходительству, что не нашел той особы, которую искал.
— Могу я узнать, что это за особа, сеньор начальник полиции? Могу я узнать, почему у меня в доме производят оскорбительный обыск?
— Будьте любезны приказать этой нинье удалиться. Донья Эрмоса сделала знак, и Лиза вышла, не преминув, однако, сделать гримасу начальнику полиции.
— Сеньора, я должен вас допросить, но я желал бы избежать известных скучных формальностей, чтобы этот допрос более походил на беседу.
— Говорите, сеньор.
— Вы знает дона Луиса Бельграно?
— Знаю!
— С какого времени?
— Две или три недели! — отвечала она, покраснев и опустив голову от стыда за свою ложь.
— Однако его уже давно видели здесь.
— Я уже ответила, сеньор!
— Можете вы сказать, что дон Луис Бельграно не скрывался в этом доме с мая и до настоящего месяца?
— Я не буду пытаться утверждать подобную вещь.
— Итак, это правда!
— Я не сказала этого.
— Однако же вы сами говорите, что не будете утверждать, что это не так.
— Потому что это ваше дело, сеньор, доказать мне противное.
— Не знаете ли вы, где он находится сейчас время?
— Кто?
— Бельграно.
— Я этого не знаю, сеньор, а если бы знала, то не сказала, — ответила она просто.
— Разве! Вы не знаете, что я исполняю поручение сеньора губернатора? — возразил Викторика, который начинал раскаиваться в своей снисходительности.
— Вы уже говорили мне об этом.
— Тогда вы должны отвечать с большим почтением, сеньора.
— Кабальеро, я хорошо знаю с каким почтением я обязана относиться к другим, но я знаю также, какое почтение они обязаны оказывать мне самой, и если сеньор губернатор и сеньор Викторика ищут доносчиков, то уж, конечно, не в этом доме они найдут их!
— Вы не доносите на других, но доносите на саму себя.
— Как так?
— Потому что вы забываете, что говорите с начальником полиции и открыто выдаете себя за сторонницу унитариев.
— О, сеньор, в стране, где их считают тысячами, нет большой важности в этом.
— К несчастью для отечества и для них самих, — сказал Викторика, поднимаясь с недовольным видом, — но наступит день, когда их не будет столько, клянусь вам в этом!
— Или их будет еще больше.
— Сеньора! — вскричал он, бросив на нее угрожающий взгляд.
— Что такое, кабальеро?
— Вы злоупотребляете тем, что вы дама.
— Как вы вашим положением.
— Вы не опасаетесь за эти слова, сеньора?
— Нет, сеньор. В Буэнос-Айресе мужчины трусы и забывают свое достоинство, а мы, женщины, умеем защищать наше.
— Конечно, женщин более всего следует бояться! — пробормотал дон Викторика про себя. — Ну-с, окончим, сеньора, — продолжал он, обращаясь к молодой женщине. — Будьте добры открыть этот секретер.
— Зачем, сеньор?
— Я должен исполнить последнее поручение.
— Какое поручение?
— Осмотреть ваши бумаги.
— О, это переходит все границы, сеньор! Вы пришли искать у меня одного человека. Вы его не нашли, уверяю вас, что я больше не потерплю унижений.
Викторика улыбнулся.
— Откройте, сеньора, откройте, — сказал он, — поверьте мне.
— Нет.
— Вы не хотите открыть?
— Нет, тысячу раз, нет!
Начальник полиции решительно подошел к секретеру, ключ находился в замке.
Внезапно Мариньо, слышавший все, решил попытаться завоевать это гордое сердце красивым жестом. Стремительно войдя в комнату, он вскричал с жаром:
— Мой дорогой друг, остановитесь! Я ручаюсь за то, что в бумагах этой сеньоры нет ничего компрометирующего наше дело: ни журналов, ни писем нечестивых унитариев.
Викторика сделал шаг назад, уже Мариньо был уверен в своем успехе, но неожиданно молодая женщина с глазами, пылающими гневом, бросилась к секретеру, чуть не сломав, открыла его и, повернувшись спиной к Мариньо, сказала Викторике:
— Вот все, что находится в этом секретере, — вскричала она, — смотрите!
Мариньо до крови закусил себе губы. Начальник полиции бросил рассеянный взгляд на письма и бумаги, не касаясь, однако, ни одной из них, и произнес:
— Я видел, сеньора.
Донья Эрмоса поклонилась и села на софу, она была совершенно измучена.
Двое мужчин, низко поклонившись, вышли и присоединились к полицейскому комиссару, который ждал их во дворе.
Как раз в тот момент, когда они садились на лошадей, к даче подъехал дон Мигель.
Они обменялись холодным поклоном, и дон Мигель вошел в дом, проговорив про себя:
— Скверно, я начинаю опаздывать — это плохой признак! Мариньо в это время говорил Викторике:
— Этот должен все знать. Это унитарий, несмотря на поведение его отца!
— Да, с ним надо держать ухо востро.
— И кинжал наготове, — прибавил Мариньо сквозь зубы. И оба быстрым аллюром понеслись по направлению к городу.
Дон Мигель недолго пробыл у своей кузины. Он старался успокоить ее, рассказал ей о Луисе, затем уехал задумчивый.
Положение становилось угрожающим. Молодой человек чувствовал, что надежда покидает его. В размышлениях он проехал мимо барранки генерала Брауна, въехал на улицу Завоевателей и остановился перед домом доньи Авроры. Он испытывал потребность в счастье, чтобы придать себе силы для начатой им страшной борьбы. Но это был несчастный день.
Войдя в гостиную, он заметил, что мадам Барроль лежала в глубоком обмороке, а ее дочь, поддерживая своими руками голову матери, смачивала ей виски одеколоном.
— Иди, Мигель! — вскричала молодая девушка.
— Что произошло? — спросил Мигель.
— Тише, не говори так громко: она в обмороке.
Дон Мигель опустился на колени и взял бледную и холодную руку мадам Барроль.
— Это ничего, она скоро придет в себя! — заметил он, пощупав пульс.
— Да, она начинает дышать, ступай в спальню, принеси плащ, платок, все равно что, Мигель!
Молодой человек повиновался и сам закутал свою будущую тещу в плащ, затем он и Аврора опустились перед нею на колени, каждый взяв ее за руку.
— Но что же такое произошло? Этот обморок неестествен. С вами случилась какая-нибудь неприятность?
— Да.
— Сегодня?
— Только что. Ты не встретил Викторики?
— Нет.
— Он был здесь!
— Он?
— Да, он приходил с комиссаром и двумя солдатами и обыскал весь дом.
— Чего же он искал?
— Он не говорил об этом, но я думаю, что он искал Луиса, так как он задал матушке несколько вопросов о нем.
— И…
— Она не хотела отвечать.
— Хорошо.
— Она отказалась также открыть дверь одной из внутренних комнат, которая случайно была заперта — Викторика приказал взломать ее.
— Но зачем же не открыли эту дверь тотчас же?
— Потому что когда он пришел, матушка сказала что она не будет помогать ему ни в чем и что, имея в своих руках силу, он может действовать по своему усмотрению. Пока этот человек оставался здесь, матушка не обнаружила своей слабости, но сразу после его ухода она упала на мои руки и потеряла сознание. Но посмотри, Мигель, она кажется открывает глаза!
— Девушка встала и бросилась в объятия своей матери. Мадам Барроль действительно пришла в себя.
— Мигель, — сказала она, — надо покинуть этот город вам и Луису завтра, сегодня, если это возможно. Эрмоса, моя дочь и я последуем за вами.
— Хорошо, сударыня, не будем говорить об этом теперь, когда вы нуждаетесь в покое.
— А вы думаете, что его можно иметь в этой стране, когда каждую секунду приходится дрожать за свою безопасность. С тех пор как глаза Росаса устремлены на мой дом, он осужден на постоянные доносы, каждый, кто переступает его порог, подвергается выслеживанию и преследуется.
— Через неделю, может быть, мы все будем спасены.
— Нет, Мигель, нет! Бог отвратил свой взор от нашей несчастной страны, мы можем ожидать только катастроф. Я не хочу, чтобы Эрмоса появлялась здесь.
— Эрмоса испытала ту же самую неприятность, что и вы, час тому назад.
— Это было час тому назад?
— Да, приблизительно.
— О, все это дело доньи Марии-Хосефы, матушка!
Дон Мигель рассказал о том, что произошло на даче в Барракасе и затем прибавил:
— Впрочем, во всем этом нет еще никакой серьезной опасности. Луиса они не найдут, я за это ручаюсь. Чтобы обеспечить Эрмосе и вам спокойствие, я поспешу предупредить Викторику о личных доносах, направляемых к Росасу с целью дискредитировать полицию. Что касается меня, то мне решительно нечего бояться! — проговорил Мигель, чтобы внушить дамам немного веры в будущее, хотя этой веры начинало недоставать и ему самому.
— Матушка, — сказала девушка, — так как теперь ничто не помешает Эрмосе навестить нас, то я хотела бы, чтобы она и Мигель обедали у нас и мы закончили бы этот день вместе.
— Да, да, — отвечал Мигель, — я хотел бы, чтобы мы были вместе и более не разлучались!
Но страшное предчувствие сжало сердце отважного молодого человека.
— Хорошо, пошли за нею! — отвечала дочери мадам Бар-роль.
В эту минуту раздался стук в дверях гостиной.
Все замерли.
Наконец, Мигель встал, открыл дверь и сказал:
— Это Тонильо. Что такое? — прибавил он, отводя своего слугу в переднюю, чтобы дамы ничего не могли расслышать в том случае, если он узнает еще о какой-нибудь неприятности.
— Дон Кандидо здесь! — отвечал Тонильо.
— Где это?
— Под навесом.
В два прыжка молодой человек очутился возле своего профессора.
— Что нового о Луисе? — быстро спросил он.
— Ничего, он доволен, спокоен, отдыхает. Дело идет о тебе.
— Обо мне?
— Да, о тебе, молодой безумец, ты стремишься в…
— В преисподнюю, хорошо. Но что же случилось?
— Слушай.
— Живее!
— Тише, слушай. Викторика говорил с Мариньо.
— Хорошо.
— Мариньо с Бельостехи.
— Дальше.
— Бельостехи с Араной.
— Дальше.
— А я слышал разговор Бельостехи с Араной.
— Результат всего этого?
— Результат тот, что Бельостехи сказал Аране, что, по словам Мариньо, Викторика сообщил этому последнему, будто он отдал приказание комиссару твоего участка следить этой ночью за твоим домом, так как в отношении тебя существуют страшные подозрения.
— Ого! Очень хорошо! Что еще?
— Что еще?! Ты находишь, что мало того, что тебе угрожает чудовищная, огромная опасность, которая, естественно относится и ко мне, так как всем известны наши взаимные отношения, тесные, дружественные, родственные? Ты хочешь…
— Я хочу, чтобы вы подождали меня минутку, мы продолжим этот разговор в экипаже по дороге отсюда ко мне.
— Я у тебя в доме, безумец?!
— Подождите, мой дорогой друг! — отвечал Мигель, оставляя его под навесом.
— Тонильо, садись на мою лошадь и возвращайся домой! — сказал он своему слуге.
— Что случилось? — спросили дамы, когда молодой человек вернулся в гостиную.
— Ничего, новости о Луисе. Он нетерпелив, безумствует от желания выйти из Своего убежища, чтобы явиться в Барракас, но я отправляюсь к себе и напишу ему одно слово, которое вернет ему благоразумие.
— Не ходите к нему! — сказала мадам Барроль.
— Обещайте мне это, Мигель! — вскричала Аврора!
— Клянусь вам в этом! — отвечал он, улыбаясь.
— Вы уже уходите?
— Да, я беру экипаж, на котором должна приехать Эрмоса, а свою лошадь я уже отослал.
— И вы вернетесь?
— В три часа.
— Хорошо, до трех часов! — сказала Аврора, пожимая ему руку.
Распрощавшись, дон Мигель вышел, обнаруживая полнейшее спокойствие, которого, на самом деле, вовсе не было в его душе.
— Знаешь ли ты одну вещь, Мигель? — спросил молодого человека дон Кандидо, ждавший его под навесом.
— После, после! Сядем в экипаж!
Дон Мигель так стремительно вышел из дома, что чуть не опрокинул какого-то толстого человека в шляпе на затылке, проходившего в тот момент размеренными шагами, с высоко поднятой головой.
— Извините меня, кабальеро, — проговорил молодой человек, приближаясь к дверцам экипажа и не обращая никакого внимания на неизвестного. Обратившись к кучеру, Мигель крикнул:
— Ко мне!
— О, этот голос! — вскричал неизвестный, останавливаясь и вглядываясь в дона Мигеля, который уже поставил ногу на подножку. — Извините меня, кабальеро, — прибавил он учтиво, — не сделаете ли вы мне честь выслушать два слова?
Сколько вам будет угодно! — отвечал молодой человек.
И он задержался у дверец экипажа, повернув голову к незнакомцу, которого не успел еще разглядеть, между тем как дон Кандидо, бледный как мертвец, протиснулся между ногами молодого человека и нырнул поскорее в экипаж, где и уселся в дальнем углу, принявшись нарочно вытирать лицо платком, с очевидной целью не быть узнанным.
— Вы меня узнаете?
— Мне кажется, я имел несчастье толкнуть преподобного сеньора Гаэте! — отвечал дон Мигель самым естественным тоном.
— Мне кажется, я уже слышал раньше ваш голос. А другой сеньор, сидящий в экипаже… Как ваше здоровье, сеньор?
Дон Кандидо, не отвечая ни слова, сделал два или три поклона, не переставая вытирать платком свое лицо.
— А, он немой! — продолжал падре.
— Что же вам угодно, сеньор Гаэте?
— Я испытываю сильное желание услышать ваш голос сеньор… Не угодно ли вам сказать…
— Что я должен делать, сеньор! — прервал его молодой человек, который, вскочив в экипаж, сделал знак кучеру.
Кучер пустил лошадей крупной рысью по направлению к площади Победы, а почтенный падре Гаэте с выражением адской улыбки на лице остановился возле дома мадам Бар-роль, пытаясь рассмотреть его номер.
ГЛАВА VI. Где говорится о политике
Прошло две недели.
Ничего еще не решилось окончательно, но небо будущего было омрачено такими угрожающими облаками, что все население Буэнос-Айреса, обезумев от страха, боязливо сгибалось под игом тирана, потеряв всякую надежду на освобождение.
Было шестнадцатое августа, около пяти часов утра. Мрачное небо, густой мрак — ничто еще не предвещало наступления утра.
Три тени, похожие на фантастические привидения, виднелись близ жилища молодой вдовы в Барракасе.
— Повторяю вам, что тут нет никого, и если бы ваша милость осталась тут до завтра, то вы не увидели бы ни людей, ни свиту! — проговорила, не принимая никаких предосторожностей, крикливым голосом какая-то женщина.
Ничего еще не решилось окончательно, но небо будущего было омрачено такими угрожающими облаками, что все население Буэнос-Айреса, обезумев от страха, боязливо сгибалось под игом тирана, потеряв всякую надежду на освобождение.
Было шестнадцатое августа, около пяти часов утра. Мрачное небо, густой мрак — ничто еще не предвещало наступления утра.
Три тени, похожие на фантастические привидения, виднелись близ жилища молодой вдовы в Барракасе.
— Повторяю вам, что тут нет никого, и если бы ваша милость осталась тут до завтра, то вы не увидели бы ни людей, ни свиту! — проговорила, не принимая никаких предосторожностей, крикливым голосом какая-то женщина.